Колызаев Павел Васильевич, род.1898г., арест. 11 сент. 1937г., рас. 9 окт.1937г., обв. ст. 58-10-11 УК.

«Когда деревья были большими…»

Был такой художественный фильм в годы нашей юности. А вот когда мы были малышами, деревья-то как раз нам казались большими. Малышам всегда кажется, что весь мир вокруг них большой-пребольшой. Так было и в моём детстве, которое я проводил в селе у бабушки в весеннее-летние месяцы, на протяжении 15 лет, с лета 1946 года до лета 1960 года. Первое моё путешествие в село было в 1945г., когда меня мама носила под сердцем - первое знакомство родителей с женой сына.

И хотя я родился в Ленинграде, но малой Родиной считаю село, где родился мой отец и где на сельском погосте похоронены мои предки. Где я выжил, отправленный «на молочко», в первые, трудные послевоенные годы восстановления Ленинграда, да и всей страны.

Август 1948г., на крылечке дома - Захаровы Евгения Сергеевна и Борис Михайлович (стоят), на коленях у родителей я и мой младший брат.

Вот с такого возраста меня уже отправляли одного к бабушке. Правда, это было редко, чаще старались отправить с родственниками.

Два односельчанина ходили на пароходах - один от Ленинграда до Вознесенья, второй от Вознесенья до Чайки (позже до Череповца). Меня родители отдавали односельчанину на Озёрной пристани в Ленинграде, а в Вознесенье он передавал меня второму односельчанину, со словами: «Отдашь бабке Ульяне Буровой». Возможно, этим односельчанином был Франс Александрович Кеттунен, который ходил на пароходе «Свирь» механиком (муж моей двоюродной тётушки Галины Михайловны Дороничевой).

У меня была привилегия перед другими пассажирами – меня пускали в рулевую рубку. Ставили на скамеечку рядом с рулевым за большущий штурвал, чтобы я мог смотреть в переднее окно и дотянулся до верёвки пароходного гудка.

А «экскурсия» через иллюминатор двери машинного отделения – качаются огромные рычаги, перезвон каких-то деталей… Невозможно передать словами детского счастья!

После поездки на «Урицком» я научился выговаривать букву «Р». Бабушка с улыбкой спрашивала меня: «на каком ты ехал пароходе?», а я громко и протяжно отвечал:

«Ур-р-ицкий!».

В 1950г. бабушка возила меня на пароходе в Белозерск, где я был крещён.

Не помню, какой был год, но запомнился один случай. Город Вознесенье, место пересадки пассажиров из Ленинграда с одного парохода на другой. День солнечный, путь длинный, впереди вода Онежского озера до самого горизонта, а берег остаётся сзади. Я на верхней палубе, сижу у трубы парохода. Пассажиры сидят на скамейках, начинают знакомиться - «вы откуда-вы куда», ведут тихую беседу - несколько человек и среди них старичок. И вдруг слышу фразу, произнесённую старичком чуть громче, с каким-то особым достоинством - «мЕгОрские мы, знамо дело». Беседа продолжается и опять - «мЕгОрские мы такие…». Ударение на первый слог, но с вологодским говором, выделяя «О». Кто этот старичок, до сих пор не знаю. Вместе сходили с парохода в Мегре. Спросить бы тогда о нём у бабушки…

А бабушка усаживала меня на «закукорки» (к себе на спину) и несла домой.

Подзабылся этот говорок, а нынешнее поколение называет себя «мЕгрИнскими». А вот память о селе сохранилась и не только в музеях, но и в памяти односельчан и их потомках.

… А называлось это село – Мегра (Белозерский район, Вологодская область, Россия), раскинувшееся по берегам реки Мегра, озера Белого и Белозерского канала.

Кроме жилых домов, чего только в селе не было: на канале двухкамерный шлюз № 33 «Польза», пароходная пристань, сельпо и ещё несколько магазинчиков и торговых лавок; школы, клуб, почта, медпункт, сельсовет; паровая мельница, маслозавод, две пекарни, столовая, чайная, конеферма, коровники. С 20-х годов до начала ВО войны в селе было электричество!!! Правда, всё это было в разные годы на всём протяжении жизни села.

Родной дом деда стоял вдоль реки, на левом берегу, у самого моста в сторону устья, первым от канала. В проулке между домом и каналом был ручей. На берегу ручья стояли два небольших амбара, а на выходе ручья углом в реке стояла баня. Поперёк дома большая кухня, а русская печь занимала треть её и казалась огромной. Мы, малыши, играли на ней в прятки, зарываясь в тулупы, валенки, залезая выше на полати. Рядом с печкой стоял большущий ведёрный самовар, длиннущие ухваты, метла-помело, кочерга. ПОД печки был длинный, потому и инструменты были такими. Вдоль кухни стоял длинный стол, широкие лавки по обе стороны стола, за который помещалось всё семейство, гости…

В горнице - чистая комната в доме (по-теперешнему «зала», «гостиная») - стояли кросны-ткацкий станок.

Утро начиналось со стука деревянной колотушки пастуха, который шёл вдоль села и всех будил. Дружно просыпалось село – всюду пели петухи, мычали коровы, подавал голоса и мелкий скот. Первой в доме вставала бабушка, доила корову, топила печь, грела самовар. Корову выгоняла на дорогу, а пастух собирал всех коров в стадо и гнал в поле. В подпасках у него по очереди были все, чьи коровы паслись в стаде, чаще всего это были старшая ребятня, взрослым было недосуг. Бабушка возвращалась в дом, процеживала парное молоко, пекла хлеб, шанёжки (маленькие оладьи) или ржаные картовники (открытый пирожок с картофельным пюре). Крынка парного молока, а то и горячего топлёного с подгоревшей пенкой, оладьи, пирожки, или просто большущий кусок тёплого хлеба – ух-х-х, вкуснотища - вот и весь завтрак. И быстрее из дома, удочку в руку и бегом к мостику через ручей, где собиралась ребятня из ближайших домов. Ловили рыбу, услышав гудок парохода, бежали на пристань. Капитан парохода разрешал малышне прокатиться до шлюза (1км). В шлюзу пароход поднимался на высоту около 2 метров, малыши высаживались на берег и бежали обратно. Детей в селе было много, особенно летом. Село большое, даже не всех своих сверстников мы знали. Негласно село было «поделено» на два района: левый и правый вдоль реки.

Третий район - дер. Шунжебой. Всех на короткое время объединяли пристань, шлюз, сельпо и клуб, работы на колхозных полях. Эти места были общими, а так вся малышня росла в своих районах и в другие районы далеко не заходила, но иногда случались и межрайонные стычки. Теперь уже не вспомнить из-за чего.

А ещё было чувство самосохранения! Озеро, река, канал – водный простор приучал к осторожности и не допускал баловства у воды. Купались, учились плавать, грести на лодке разрешалось только под присмотром старших по возрасту. Сосед Шура Магаев был чуть старше меня и частенько присматривал за нами малышами. Чаще всего купались в лагунах между трестой в озере и в устье на левом берегу реки. В этом месте на высоком, крутом берегу стоял дом деда Михаила Самсонова. Край берега близко подходил к углу дома. Мы любили купаться и играть под этим берегом. Волны с озера размывали берег и мы иногда находили в песке нательные крестики и медные монеты. Показывали их деду Михаилу, а он нам рассказал, что, может быть, на месте его дома был когда-то дом церковных приказчиков, а может и первая деревянная церковь, крестики и монетки с тех времён. Это рассказывали ему его родители. А на другой стороне реки в 1817г. была построена красивая каменная церковь Успенья Пречистой Богородицы, после сгоревшей деревянной в 1800г. Вместе с церковью сгорели все церковные книги. Трагедия для будущих краеведов…

… в середине дня вкуснотищий бабушкин обед - щи из тёплой печки, чай из большущего самовара с колотым сахаром (вприкуску и вприглядку), печенюшками и … опять ловить рыбу в ручье и на озеро купаться.

Вечером затарахтит движок у клуба (электричества в селе не было с начала войны до 1957г.) - начинается показ кинофильма. На полу клуба первый ряд был бесплатным для малышей. Фильмы были о войне, послевоенной колхозной жизни. После кино танцы под патефон или гармошку в клубе, а летом прямо на пристани – чем ни «дискотека» по-современному. Детвора разбегалась по домам. А в кухне, на столе, крынка с вечерним молоком, прикрытая хлебом. Выпивалось, съедалось и на сеновал спать. На завтра всё повторялось сызнова…

Лето казалось бесконечным, весь мир прекрасным…

Но детство незаметно переходило в отрочество.

Малышня подросла до возраста двенадцати лет, когда её можно было привлекать к общественным работам. В селе работал маслозавод. Он был на правой стороне реки, наискосок от нашего дома. Утром, после дойки коров, из нескольких соседних домов сливали молоко в алюминиевые бидоны. Взрослые грузили бидоны в лодку. Я садился в лодку и переезжал на другую сторону реки, там рабочие маслозавода забирали бидоны и накладывали (не наливали, именно накладывали) ложкой мне в кружку сметаны!!! Вечером я опять в лодку и чрез реку – опять грузили два бидона, но уже с обратом (обезжиренное молоко) и я привозил их к дому. Там обрат делили между сдавшими молоко. Молоко колхозных коров тоже свозилось на маслозавод, девать его больше было некуда, да и возить куда-то было далеко и не на чем. Всё молоко перерабатывалось в сметану, сливочное масло, творог. За сданное молоко маслозавод рассчитывался с сельчанами этими продуктами.

Село жило почти натуральным хозяйством. Покупались только соль, колотый сахар, «баскАя одёжа». Городские гости везли в село подарки: нитки, лоскутки материи для ткацкого станка (кросны), белые нитки для вязания кружев и многочисленные подарки каждому члену семьи. Бабушка, уезжающим гостям, всегда пекла три-четыре каравая хлеба, приговаривая: «у вас, городских, такого хлеба нет».

В сельхозработах с малолетства участвовали подростки: помогали дёргать в поле лён, в сенокос ворошили сено на полях, собирая в валки и копны. Не «сачковали» от работ и в собственных огородах. Огороды у домов были небольшие. У каждой семьи были «ободворины» за околицей села. Так назывались участки на незаливаемых в половодье землях, выделяемые каждому колхознику. Величина ободворины зависела от количества мужиков в семье. На этих землях разводили огороды. Я, городской, научился косить траву не хуже деревенских. Трава шла на корм личных коров, но одной травы было мало и все жители села заготавливали тресту – камыш, росший в изобилии вдоль берега озера. Это была интересная работа для детворы, хоть и тяжёленькая. Выходили на лодках в озеро, заходили в заросли тресты и, прямо с лодки, жали её серпами. Глубина была небольшая, можно было выйти из лодки работать стоя прямо в воде – набродишься, накупаешься, ракушек насобираешь…лепота. Наполненные трестой лодки, выглядели как гора травы, плывущая по воде. Тресту использовали зимой как корм (запаривали) и как стлань (подстилку) под ноги скотины в хлеву. Сено, тресту хранили на сеновале, расположенным над скотным двором. На сеновале, в сене любили спать. Запах свежего сена, мягко, тепло, ти-ши-на… а утром будит петух… у-у-УХ, потягушки.

Как только началось весеннее половодье, коров выгоняли в поля, куда вода не доходила. Дома от канала до озера стояли до полуметра по высоте в воде (1955г. самый большой «затоп»). Высокие берега у самого устья реки выглядели как два острова. Доить коров и на работу ездили прямо от крылечка на лодках. Ребятню из дома не выпускали. Зато прямо с крылечка или из окна можно было ловить рыбу! Вода спадала через неделю-другую и начиналась детская путина. В канавах вдоль дорог оставалась «застрявшая» рыба. Вооружившись старыми мерёжами, обрывками сетей, ребятня начинала бредить (от слова бредень) канавы. Пойманную рыбу выбрасывали на дорогу, а девчонки складывали её в корзинки. Грязные, мокрые, кричащие «держи, уходит!»,- выловленную рыбу делили «по-взрослому»: раскладывали на равные кучки. Один отворачивался, а другой спрашивал: «кому?», первый отвечал: «тому-то или той-то». Рыбы хватало не только кошкам, но и на уху. Попадались даже крупные экземпляры судачков, щурят, налимов. Жаль, что это длилось один-два дня – вода в канавах нагревалась и, не пойманная рыба, погибала.

Воду для дома брали из реки - на лодке выезжали выше по реке за канал. Там вода была чище, чем в реке ниже канала. На середине реки черпали вёдрами и ставили их в лодку. Для бани воду брали из реки прямо с мостков. Бани в селе были курные - топились по чёрному - дым выходил через отверстие в потолке и через крышу. Стены бани внутри были чёрные от копоти, но не пачкались. Когда баня протопится, стены обливали водой и некоторое время бане давали выстояться (высохнуть и накопить жар). Дальнейший процесс не поддаётся краткому описанию - б-л-а-г-о-д-а-ть!!! Такие бани считались стерильными - в старину в них рожали детей. Наша баня стояла одним углом прямо в воде, на пересечении ручья с рекой. Меня маленького напарят веником, вынесут голышом на мостки в реке, окунут пару раз в воду и обратно на полок. Намоют, завернут голышом в детский тулупчик и бежишь босиком в дом одеваться…

С этих мостков я рыбу ловил, с них и плавать научился.

Самой интересной работой для подростков был колхозный сенокос. Косили траву двуконными косилками. Мужики запрягали двух лошадей в косилку и выезжали в поле. Первый круг по краю поля мужики делали сами, как бы отмечая границы косьбы. Потом за косилки садились мы и…круг за кругом, друг за другом выкашивали всё поле.

Мужики за это время под кустиками курили, спали, а в перерыве на обед и бражку попивали (домашнее пиво). Обедали прямо в поле. Вечером возвращались в село. Точили косы на завтра, ужинали, лошадей распрягали, и… они были наши!!! Верхом галопом, наперегонки, вдоль села… в ночное… купание с лошадьми в озере, костёр, печёная картошка…, байки стариков о прошлой жизни. Мужики по очереди с нами сторожили коней. Стреноженные лошади паслись, мы спали в копнах свежего сена, а утром обратно в село и опять на покос. Тогда я научился ездить верхом без седла, запрягать лошадь в телегу.

С непривычки «пятая точка» долго побаливала.

Ранее скошенная, трава сохла и мы сгребали её в валки конными граблями. Взрослые из валков сгребали в копны и на двух жердях подносили к месту, где ставили стог. Поля были большие, стога метали тоже большие – высоченные, широченные. Вилами с длинным черенком сено подавали на стог. Наверху самые опытные мужики укладывали сено ровно, а мы прыгали по кругу и утаптывали его. Перед самым концом нам нравилось скатываться со стога вниз в последнюю копну.

Ах, ты, детство моё босоногое,

Ты опять меня за душу трогаешь

И бежишь от меня быстрой речкою,

Греешь память большой русской печкою.

Пароходным гудком отзываешься

И по сходне на пристань спускаешься,

Где встречают друзья деревенские,

Руки бабушки сильные, нежные.

Ой, ты детство моё беззаботное

Пахнешь сеном в страду сенокосную.

С лошадьми в звёздной речке купаешься.

И в ночном у костра согреваешься.

Сказки слушаешь конюха-дедушки

О проказах русалочки-девушки.

Про войну при царе байки слушаешь

И шанёжки бабулины кушаешь.

А в ладошках картошку печёную

Всё катаешь - горячую, жжёную,

С солью досыта ей наедаешься,

И в копне до утра отсыпаешься…

А на утро в избе умываешься

И парным молоком наслаждаться….

Э-э-эй-й-й-й…, ДЕТСТВО, куда ты деваешься… С.Б

Лето переваливало за серёдку – пора по ягоды. Лес от села был далеко. Мой дядя Борис Захаров запрягал в телегу лошадь и раненько отвозил нас с бабушкой, дочерями и соседками в лес. Вдоль реки, чрез деревню Шунжебой на большущее болото; маленький я, может, потому и болото казалось большим. Большой черничник по краю леса. А от обилия морошки болото было красно-жёлтое… пока не наедался лотоками (переспелая, янтарная ягода морошки) и черникой, ягоды не собирал. Сборщик я был некудышный - быстро надоедало на солнцепёке. Взрослые собирали ягоды в небольшие корзинки-побирушки, а я относил их к дороге, где стояли две берестяные, двуручные корзины. Я высыпал туда ягоды. К вечеру корзины были полнёхоньки, приезжал дядя и забирал нас.

А на утро… пироги с черникой, морошкой, да с парным молоком, а то и полную тарелку надавишь черники, зальёшь молоком и… вкусно-о-ти-и-ща! Морошку на зиму замачивали, чернику сушили. Ездили в лес и за грибами. Две-три такие поездки обеспечивали зимние заготовки.

Мои личные воспоминания и рассказы бабушки о рыболовстве в селе я хорошо помню. До конца своей жизни мой дед, Буров Сергей Матвеевич, работал в рыболовецкой артели. Деда я чуточку помню, но хорошо помню, как к нашему дому приходили лодки, полные рыбы. В 1957г. рано утром рыбаки вышли в озеро для патрования сетей и удных, взяли и меня. Я сидел в носу, завернувшись в парус, там и досыпал, пока не пришли на место расположения сетей. Весь процесс ловли видел от начала до конца.

Стоявшие в горнице бабушкины чудо механизмы - кросны (ткацкий станок), прялка для изготовления льняных ниток - притягивал детское любопытство. На кроснах ткали льняное полотно для одежды, красивые с узорами полотенца, половики.

Я видел только, как бабушка ткала половики из нарезанных цветных ленточек или ниток, намотанных в челнок. Процесс был длительный, занимались им, в основном, в долгие зимние вечера. Тайком от бабушки я тоже пробовал ткать, за что получал от неё безобидный подзатыльник. Но ткать половик я всё-таки научился.

В какое-то лето я забрался на чердак дома, решив сделать себе там «штаб» (как в книге «Тимур и его команда»). Сколько на чердаке всего интересного - сети, мерёжи, каменные жернова, какие-то разрисованные сундуки с одёжей. Разбирая эти «закрома», нашёл жестяную коробку. Открыл крышку, а там… старинный клад - «катеньки».

Так называли 100-рублёвые бумажные царские деньги, с портретом Екатерины II, были и купюры мелкого номинала. Я к бабушке с вопросами. Начала бабушка рассказывать, да вспоминать свою молодость. К сожалению, многое мне не запомнилось, малой ещё был.

…1917г., революции, смена власти одной, другой, царские деньги отменили. Но до села ещё не дошли перемены, а вдруг опять власть переменится, царские деньги надёжно припрятали, да и забыли где. До советских денег в ходу были ещё и керенки, чем-то похожие на почтовые марки, выдавались целыми бумажными листами. Когда их отменили, мужики из них «козьи ножки» делали, завёртывали в них махорку и курили. Не было тогда папирос, сигарет, да и бумаги подходящей для курева тоже было мало. Когда стали газеты доходить до села, вот тогда уж было приволье с бумагой.

… Я рассказал друзьям бабушкины воспоминания, показал деньги, сколько их было, не помню. Все начали искать у себя по домам - некоторые нашли. Деньги были разного номинала. И в селе случилась денежная «реформа». Вся детвора менялась купюрами, покупала-«продавала» друг другу крючки, поплавки, всякую мелочь. Но постепенно всё надоело, купюры просто раздавались, разбрасывались, называли это «сОрить деньгами». Куда все делись… ни одной «катеньки» не осталось в домашних архивах.

Закончилось последнее летнее детство в 1960 году. Бабушка с семьёй уже переехала из Мегры, я жил у тёти Жени и дяди Бори Захаровых. В 1963 году переехали и они, туда же, куда переехала и бабушка – в деревню Пулово-Борисово, под Череповцом. В августе 1962 года я последний раз был проездом в селе с родителями, всего несколько дней. Последний раз сходили в озеро на рыбалку, на перемёт поймали судака весом 3,3 кг и несколько маленьких.

БЕРЕЗНИК –так называли район села за левым берегом канала, на левом берегу реки. Этот район села образовался в 1914 г. после переноса шлюза № 33 «Польза» за с. Мегра. Дома, стоящие в устье реки на низком правом берегу и близко к берегу озера, часто затапливало и жителям пришлось переселиться на «березник», где было много берёз. За домами раскорчевали и распахали большое поле около 500 гектаров. Отсюда и к/х «Большеполец». Дома стояли не у самой реки, а за дорогой; берег реки был низкий, топкий, к воде можно было подойти только по мосткам. Основным транспортом в селе были небольшие лодки – называли их в селе «речонки»!

В весенние половодья дома между каналом и озером вдоль реки заливались водой, на работу в поле ездили на лодках. Самое большое половодье было в царские времена. Вот выписка из истории «Мариинки».

«Дело 1005. Дело о возмещении убытков крестьянам, пострадавшим от затопления их земель водами Белого озера (1916-1917 гг.). Резолюции заседаний правления Вытегорского округа путей сообщения при участии представителя государственного контроля о компенсации крестьянам средств за уничтоженное имущество и неполученный урожай в результате разлива Белогоозера и переписка по этому вопросу (1916 г.). Ведомость понесенных крестьянами убытков в результате разлива Белого озера (1915 г.). Приговор сельского схода крестьян с. Мегры Мегринского сельского общества Белозерского уезда о бедственном положении членов сельского общества ввиду разлива вод Белого озера (1916 г.) [21].

Больше половодье было в 1955г. Даже дорогу вдоль Березника заливало, но до домов вода немного не доходила. Глиняные почвы размокали и после схода воды дороги превращались в непроходимое месиво. Даже на лошадях по таким дорогам не ездили, жалели; проходил только гусеничный трактор с зимними санями.

А жителями вдоль дорог были проложены высокие деревянные мостки.

По бечевнику мимо школы можно было проехать до деревни Круглое и дальше до других селений. Бечевник на противоположном берегу заканчивался за селом в поле. Дальше были только дороги вдоль да поперёк поля. На канале периодически работала землечерпалка, которая углубляла русло. Выбранный со дна грунт представлял собой глиняную жижу. Эта жижа выливалась в поле между озером и каналом. В районе села жижа выливалась в специальные баржи, которые потом выводились буксирами в сторону реки Ковжи.

За шлюзом после работы землечерпалки образовалась горка (ближе к деревне Чалекса - любимое место детей в зимнюю пору. С горки можно было скатиться по льду через канал аж до другого берега.

Слово «ЭКОЛОГИЯ» тогда и не слышали - под застывшей глиняной жижей в поле годами ничего не росло. Помню, был случай: при выпасе коров в поле, одна блудливая корова зашла в эту жижу и не могла выйти. Это была трагедия для сельчан - вытащить корову было очень сложно. На устье, на левом берегу реки дорога поворачивала вдоль озера в поле, там и заканчивалась. В этом поле был глубокий колодец-родник с деревянным срубом. Говорят, что там была когда-то часовня. Вода чистейшая и на дне были видны монеты.

Из-за отсутствия церкви бабушки приходили сюда молиться. В сенокосную страду у родника собирались на обед.