Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

МЫ НЕСПОСОБНЫ К БЕСПРИМЕСНОМУ НАСЛАЖДЕНИЮ



От слабости нашей природы проистекает, что нам не дано пользоватьсявещами в их простом и естественном состоянии. Все, что бы мы ни употребляли,подверглось тем или иным изменениям. Это относится и к металлам: даже золото- и к нему приходится что-нибудь примешивать, чтобы сделать его пригоднымдля наших нужд. Ни столь простая и ясная добродетель, с какой мысталкивались у Аристона, Пиррона и затем стоиков, провозгласивших ее цельюжизни, ни наслаждение киренаиков и Аристиппа в чистом виде не достижимы длянас. Среди доступных нам удовольствий и благ не существует ни одного,которое было бы свободно от примеси неприятного и стеснительного, medio de fonte leporum Surgit amari aliquid, quod in ipsis floribus angat. {Из источника наслаждений исходит нечто горькое, что удручает даженаходящегося среди цветов [1] (лат. ).} Наше высшее наслаждение проявляется в таких формах, что становитсяпохожим на жалобы и стенания. Разве мы не могли бы сказать, что это -предсмертные муки? И когда мы тщимся изобразить это наслаждение во всей егополноте, то приукрашаем его эпитетами и свойствами, связанными со страданиеми болезнью, каковы, например, такие слова, как: истома, спазмы, изнеможение,обмирание, morbidezza [2] {Изнеможение (ит. ).}. Не есть ли это вернейшеесвидетельство кровной близости и единства наслаждения и боли? Глубокаярадость заключает в себе больше суровости, чем веселья, крайнее и полноеудовлетворение - больше успокоения, чем удовольствия. Ipsa felicitas, senisi temperat, premit {Слишком неумеренная радость угнетает нас [3] (лат.).}. Блаженство истощает человека. Это то, о чем говорит один небольшойдревнегреческий стих [4], содержание которого сводится к следующему: "богипродают всякое ниспосылаемое нам ими благо", что означает: они не даруют намни одного совершенного и чистого блага, и мы покупаем его ценойсодержащегося в нем зла. Тяготы и удовольствия - вещи крайне различные по природе - каким-тообразом соединяются природными узами. Сократ говорит, что некий бог сделалпопытку сплотить в нечто целое и слить воедино страдание и наслаждение, но,так как ему не удалось осуществить этот замысел, он придумал связать их другс другом хотя бы хвостами [5]. Метродор говорил, что не бывает печали безпримеси удовольствия [6]. Не знаю, что именно имел он в виду, но я слегкостью представляю себе, что можно намеренно, добровольно и с охотойлелеять свою грусть, и настаиваю на том, что, кроме честолюбия, - а онотакже может сюда примешиваться - во всем этом сквозит еще нечто приятное изаманчивое, которое тешит нас и льстит нашему самолюбию посреди самойбезысходной и тягостной грусти. Разве не существует душ, которые, можносказать, питаются ею? est quaedam flere voluptas. {Есть некое удовольствие и в плаче [7] (лат. )} И некий Аттал заявляет у Сенеки [8], что воспоминание о потерянных намидрузьях нам столь же приятно, как горечь в очень старом вине, - Minister vetuli, puer, Falerni Ingere mi calices amariores - {Служитель старого фалерна, мальчик, наполни мне чаши самым горьким [9](лат. ).} или как яблоко с легкой кислинкой. Природа раскрывает перед нами этосмешение: живописцы показывают, что одни и те же движения и морщинкинаблюдаются на лице человека и когда он плачет, и когда он смеется. И всамом деле, проследите за работой живописца, пока он не закончил изображениятого или другого из этих двух состояний - и вы так и не сможете установить,какое из них перед вами. Вспомним также, что безудержный смех порождаетслезы. Nullum sine auctoramento malum est {Нет горя без услады [10] (лат.)}. Мысленно представляя себе человека, испытывающего все желанные для негорадости, - вообразим такой случай, когда все тело этого человека навекиохвачено наслаждением, подобным тому, какое бывает при акте оплодотворения,в момент наибольшей остроты ощущений, - я явственно вижу, как он изнемогаетпод бременем своего блаженства, и чувствую, что ему не под силу выдерживатьстоль беспримесное и столь всеобъемлющее непрерывное наслаждение. Идействительно, едва насытившись им, он уже бежит от него и, побуждаемыйестественным чувством, торопится спрыгнуть сам со ступеньки, на которой емуникоим образом не устоять и с которой он боится сверзиться вниз. Когда я с предельной откровенностью исповедуюсь себе самому, яобнаруживаю, что даже лучшее, что только есть во мне, даже оно окрашеноизвестным оттенком порочности. И я опасаюсь, как бы Платон, прислушайся онповнимательнее - что, несомненно, он делал не раз - к самой безупречной изсвоих добродетелей (а ведь я - искреннейший и преданнейший поклонник, какоготолько можно сыскать, как этой его добродетели, так и других, скроенных потакому же образцу), так вот, как бы Платон не уловил в этой своейдобродетели некоего фальшивого тона, неизбежного в той совокупности, какуюпредставляет собой человек, правда тона глухого и ощутимого лишь собственнымслухом. Человек во всем и везде - ворох пестрых лоскутьев. И даже законы,блюстители справедливости, не могли бы существовать, если б к ним непримешивалась несправедливость; Платон замечает [11], что кто притязаеточистить их от непоследовательностей и неудобств, тот пытается отрубитьголову гидре. Omne magnum exemplum habet aliquid ex iniquo, quod contrasingulos utilitate publica rependitur, - говорит Тацит {Всякое примерноенаказание заключает в себе нечто несправедливое по отношению к отдельнымлицам, что, однако, вознаграждается общественной пользой [12] (лат. ).}. Равным образом верно и то, что наши умы бывают иногда слишком светлымии прозорливыми в делах как частной, так и общественной жизни; ясности ипроницательности подобных умов присуща чрезмерная утонченность илюбознательность. Чтобы принудить их покоряться общепринятым правилам иобычаям, нужно отнять у них излишнюю пытливость и остроту; чтобыприспособить их к нашему смутному земному существованию, нужно придать имнекоторую тяжеловесность и заставить их потускнеть. Но бывают также умыобыденные и менее яркие, которые более пригодны для ведения дел и лучшесправляются с ними. Возвышенные и утонченные воззрения философии бесплодны вприложении к повседневной действительности. Эта повышенная живость души, этабеспокойная подвижность и гибкость ее препятствует нам в житейских занятиях.Нужно вести предприятия человеческие проще, не мудрствуя, и добрую долю вних оставлять на усмотрение и произвол судьбы. Освещать дела слишком тонко иглубоко нет никакой надобности: наблюдая столь противоречивое освещение имногообразие форм, теряешься: volutantibus res inter se pugnantes,obtorpuerant animi {Их разум терялся при размышлении о столькихпротиворечивых вещах [18](лат. ).}. Вот что древние рассказывают о Симониде [14]: так как его воображение,пытаясь ответить на предложенный царем Гиероном вопрос, - а на обдумываниеответа ему было дано несколько дней - предлагало ему множество все новых иновых остроумных и тонких решений, он, колеблясь, какое же из них счестьнаиболее правильным, отчаялся в конце концов отыскать истину. Кто пристально разглядывает и старается охватить все до одногообстоятельства и все следствия, тот сам себе затрудняет выбор: обычнаясмекалка с таким же успехом делает свое дело и достаточна для разрешения какмалых, так и больших вопросов. Оглянитесь вокруг себя, и вы увидите, чтолучшие хозяева - это те, кто меньше всего мог бы ответить, каким образом онидобиваются этого, и что велеречивые говоруны чаще всего не достигают ничегопутного. Я знаю одного такого великого болтуна и превосходного мастерарасписывать все, относящееся к любому виду хозяйственных дел; но онглупейшим образом пропустил сквозь пальцы сто тысяч ливров годового дохода.Знаю я и другого: этот уверяет, что разбирается в делах лучше, чем кто-либодругой; притом же на свете не сыщешь более благородной души и другого такогокладезя всяких знаний. А между тем слуги его утверждают, что, когда доходитдо дела, он оказывается совсем не таким. При этом я отнюдь не ставлю этимгосподам в счет случайные бедствия разного рода. Глава XXI

ПРОТИВ БЕЗДЕЛЬЯ

Император Веспасиан [1], страдая болезнью, которая и явилась причиноюего смерти, не переставал выражать настойчивое желание, чтобы егоосведомляли о состоянии государства. Больше того, даже лежа в постели, оннепрерывно занимался наиболее значительными делами, и когда его врач,попеняв ему за это, заметил, что такие вещи губительны для здоровья, онбросил ему в ответ: "Император должен умирать стоя". Бот изречение,по-моему, воистину замечательное и достойное великого государя! Позднее, приподобных же обстоятельствах, оно было повторено императором Адрианом [2], иего надлежало бы почаще напоминать государям, дабы заставить ихпрочувствовать, что великая возложенная на них обязанность, а именноуправлять столькими людьми, не есть обязанность тунеядца, а также что ничто,по справедливости, не может в такой же мере отбить у подданного охотупринимать на себя, ради служения своему государю, тяготы и невзгоды иподвергаться опасностям, чем возможность видеть его в это самое времятрусливо забившимся в угол за занятиями малодушными и ничтожными, изаботиться о его благополучии, в то время как он так равнодушен к нашему[3]. Если бы кто-нибудь вздумал доказывать, будто гораздо лучше, чтобыгосударь вел войны не сам, а поручал ведение их другим лицам, он нашел бысреди многообразия человеческих судеб немало примеров, когда назначенныегосударями полководцы успешно завершали за них великие предприятия; оннатолкнулся бы и на таких государей, чье присутствие в войске приносилоскорее вред, нежели пользу. Но ни один решительный и смелый монарх непотерпит, чтобы ему приводили столь постыдные доводы! Под предлогом желанияуберечь свою жизнь ради блага всего государства - точно дело идет обизваянии какого-нибудь святого - иные из государей уклоняются от выполнениясвоего долга, который главным образом и состоит в военных деяниях, и темсамым уличают себя в неспособности к ним. Я же знаю одного государя [4],который, напротив, предпочитает быть битым, чем спать, пока за него бьютсядругие, и он даже не может смотреть без зависти на своих подчиненных, еслите совершают в его отсутствие что-либо выдающееся. Селим I [5] говаривал -и, как мне кажется, с достаточным основанием, - что победы, одержанные безучастия повелителя, не бывают полными и окончательными. И он сказал бы ещеохотнее, что повелителю, который дрался в таком сражении лишь словами имыслями, надлежит краснеть от стыда в том случае, если он домогается своейдоли славы за достигнутую победу; и это тем более, что в подобныхобстоятельствах советы и приказания могут доставлять честь только тогда,когда они подаются и отдаются на самом поле боя и в зависимости от положениядел. Ни один кормчий не выполняет своих обязанностей, сидя на берегу.Государи оттоманской династии, первой по военному счастью династии в мире,глубоко восприняли эту истину, и Баязид II, равно как и его сын [6],отошедшие от нее, развлекаясь науками и другими домашними занятиями,надавали тем самым здоровенных пощечин своей империи; да и тот, чтоцарствует в настоящее время, Мурад III, следуя их примеру, начинаетпоступать точно так же. Не английский ли король Эдуард III сказал о нашемКарле V [7]: "Не было короля, который брал бы в руки оружие реже, чем он, ине было короля, который причинил бы мне столько хлопот". И он был прав,находя это странным и видя тут скорее прихоть судьбы, чем следствиеразумного порядка вещей. И пусть ищут сочувствия у других, но только не у меня, те, кому хочетсявидеть в числе воинственных и великих завоевателей королей Кастилии иПортугалии лишь на том основании, что, сидя в своих покойных дворцах, затысячу двести лье, они трудом своих подначальных сделались властителямиобеих Индий и других стран, - а ведь большой еще вопрос, хватило ли бы у ниххрабрости даже съездить туда самолично, чтобы вступить во владение этимиземлями. Император Юлиан настаивал на еще большем [8]: он говорил, что "философуи честному человеку перевести дух и то возбраняется", то есть что имподобает отдавать дань потребностям нашего естества лишь настолько,насколько это безусловно необходимо, занимая всегда и душу и тело деламипрекрасными, великими и добродетельными. Он испытывал стыд, если емудоводилось сплюнуть или вспотеть на виду у народа (то же самое рассказываюто молодежи лакедемонян, а Ксенофонт [9] - и о персидской), ибо он полагал,что телесные упражнения, неустанный труд и умеренность должны выпарить ииссушить все эти излишние жидкости. То, о чем говорит Сенека [10], также неокажется здесь неуместным; а он говорит, что древние римляне держали своюмолодежь всегда на ногах: они не обучали своих детей, сообщает он, ничемутакому, что нужно было бы изучать сидя. Жажда умереть с пользой и мужественно весьма благородна, но утолить еезависит не столько от наших благих решений, сколько от благости нашейсудьбы. Тысячи людей ставили себе целью или победить или пасть в сражении,но им не удавалось достигнуть ни того ни другого. Ранения и темницыпересекали на полпути их намерения и вынуждали жить насильственной жизнью.Существуют, кроме того, болезни, которые обрушиваются на нас с такойяростью, что подавляют и наши желания, и нашу память [11]. Молей Молук,властитель Феса, тот самый, который недавно разгромил Себастьяна, короляпортугальского, в битве, ставшей знаменитой по причине гибели трех королей иобъединения великой португальской короны с кастильскою [12], этот МолейМолук тяжело заболел сразу после того, как португальцы вторглись в егострану. С каждым днем он чувствовал себя все хуже и хуже, и так продолжалосьдо самой его смерти, близость которой он ясно видел. Еще не было на светечеловека, который вел бы себя столь же мужественно и благородно в подобныхобстоятельствах. Слишком слабый, чтобы вынести тяготы торжественногоприбытия в лагерь, что, согласно принятому у них обычаю, происходит свеликой пышностью и обставляется множеством утомительных церемоний, онуступил эту честь своему брату. И это была единственная обязанностьвоеначальника, которую он уступил кому-либо другому; что до всех остальных,необходимых для пользы дела и весьма важных, то он выполнял их сам, и притомпоразительно усердно и тщательно; хотя тело его было простерто на ложе, свойразум и свое мужество он принудил твердо стоять на ногах и не сдаватьсявплоть до последнего вздоха, а в некотором смысле и после него. Он мог взятьнеприятельское войско измором, поскольку португальцы безрассудно углубилисьв его владения, но ему было весьма тягостно, что из-за краткости срока,который ему оставалось жить, из-за отсутствия подходящего человека, которыймог бы заменить его в ведении этой войны, и, наконец, из-за смут вгосударстве он вынужден искать победы кровавой и чреватой опасностями, хотяв его руках был и другой способ одолеть врагов, простой и вполне бесспорный.Все же он очень искусно использовал предоставленную ему болезнью отсрочку,всячески изматывая силы противника и завлекая его подальше от гаваней напобережье Африки и от его кораблей; и он делал это вплоть до последнего днясвоей жизни, который приберег и предназначил для решительного сражения. Свои войска он расположил в форме кольца, со всех сторон окружавшегоармию португальцев. Сжимая и суживая это кольцо так, что врагам приходилосьотбивать атаки одновременно со всех сторон, он не только затруднил им этимведение боя - который был крайне жестоким, ибо юный португальский корольнепрерывно и доблестно пытался вырваться из кольца, - но и не дал имвозможности спастись бегством, вернувшись назад тем же путем, каким онипришли. Так как все дороги оказались для них перехвачены и крепко заперты,португальцам пришлось топтаться на месте, тесня друг друга, -coacervanturque non solum caede, sed etiam fuga {Они сбиваются в кучу нетолько в сечи, но и в бегстве (лат. )} - и, сбившись в кучу, уступитьпобедителям, учинившим кровавую бойню, полную и окончательную победу. Ужеумирающий, Молей приказал отнести себя на носилках к войску и переносить сместа на место, туда, где его присутствие могло быть полезным; и когда егопроносили вдоль рядов воинов, он воодушевлял на битву одного за другим своихвоеначальников и солдат. И так как на одном из участков его боевой порядокначал приходить в расстройство, он, как приближенные его ни удерживали отэтого, сел на коня и пожелал ринуться с обнаженным мечом в самую гущусражения. Окружающие, однако, не допустили его до этого, ухватившись кто заповод его коня, кто за платье, кто за стремена. Это усилие окончательнопогасило еще тлевшую в нем искру жизни; его снова уложили на носилки. Он же,внезапно преодолев свое обморочное состояние и ввиду своей слабости нерасполагая никаким другим способом, чтобы отдать важнейшее в тот моментприказание - скрыть от всех его смерть, известие о которой могло бы вызватьсмятение в рядах его войск, - приложил ко рту палец (как известно,общепринятый знак, приглашающий хранить молчание) и через мгновение испустилдух. Кто дольше его жил в самом преддверии смерти? И кто умер до такойстепени стоя, как он? Высшее проявление мужества пред лицом смерти, и самое к тому жеестественное, - это смотреть на нее не только без страха, но и без тревоги,продолжая даже в цепких ее объятиях твердо придерживаться обычного образажизни. Именно так и сделал Катон, продолжавший заниматься и неотказывавшийся от сна, когда голова и сердце его были уже полны смертью,которую он держал в своей руке. Глава XXII

О ПОЧТОВОЙ ГОНЬБЕ

Я был когда-то не из последних в делах этого рода, самых что ни на естьподходящих для людей моего сложения и моего роста - крепкого и невысокого.Но я больше не занимаюсь ими: слишком уж они изнурительны, чтобы предаватьсяим долгое время. Я только что прочитал о том, что царь Кир, дабы с большей легкостьюполучать известия со всех концов своего царства - а оно было весьмаобширным, - повелел выяснить, какое расстояние за день может покрыть безотдыха лошадь, и, исходя из этого, поместить на соответствующей дистанциидруг от друга особых людей, у которых были бы всегда наготове кони, чтобыпоставлять их прибывающим к ним гонцам [1]. Некоторые передают, что быстротапередвижения этих гонцов достигала быстроты, с какой летят журавлиные стаи. Цезарь рассказывает [2], что Луций Вибуллий Руф, торопясь доставитьПомпею важное сообщение, мчался к нему день и ночь, меняя для скоростилошадей. Да и сам Цезарь, по словам Светония [3], делал по сто мильежедневно, пользуясь наемной повозкой; впрочем, это был бешеный ездок, иботам, где ему преграждали дорогу реки, он переправлялся через них вплавь,никогда не сворачивая с прямого пути ради поисков моста или брода. ТиберийНерон [4], отправившись повидаться со своим братом Друзом, заболевшим вГермании, трижды сменив повозку, проделал за двадцать четыре часа целыедвести миль. Во время войны, которую римляне вели с Антиохом [5], ТиберийСемпроний Гракх, как сообщает Тит Ливии, per dispositos equos propeincredibili celeritate ab Amphissa tertio die Pellam pervenit {Наперекладных лошадях он с почти невероятной скоростью прибыл на третий деньиз Амфиссы в Пеллу [6] (лат. ).}, причем, если вчитаться внимательно в этоместо, то становится ясным, что речь идет о постоянных подставах, а не обучрежденных ради этой поездки. Способ подавать весть о себе, который придумал Цецина [7], обеспечивалеще большую быстроту: покидая дом, он брал с собой ласточек и когда хотелчто-либо сообщить домой, отпускал их лететь в свои гнезда, причем метил ихкраской того цвета, который обозначал то-то и то-то, в соответствии с тем,как он заранее уславливался с домашними. Римские патриции, находясь в театре, держали за пазухой голубей и,когда им приходило в голову переслать домой какое-нибудь приказание своимлюдям, они выпускали этих голубей на свободу, прикрепив к ним записку. Этиголуби были также обучены возвращаться с ответом; ими пользовался и ДецимБрут, осажденный в Мутине [8], и другие в иных местах. В Перу вестники для своих разъездов употребляли людей, которыевзваливали их на свои плечи вместе с особым сиденьем, проделывая это до тоголовко, что один носильщик, не останавливаясь и даже не замедляя бега,перебрасывал свою ношу другому [9]. Я слыхал, что валахи, гонцы султана, достигают изумительной скорости, иэто происходит по той причине, что им дано право ссаживать первоговстречного с приглянувшейся им лошади, отдавая взамен свою притомившуюся, иеще потому, что они, дабы предохранить себя от усталости, накрепко стягиваютсебе тело широким ремнем [10]. Глава XXIII

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.