В которой саквояж с банковыми билетами облегчается ещё на несколько тысяч фунтов стерлингов

Поезд остановился на вокзале. Паспарту вышел из вагона первым, за ним последовал мистер Фогг, который помог сойти на перрон своей молодой спутнице. Филеас Фогг предполагал сразу же отправиться на пакетбот, идущий в Гонконг, с тем чтобы удобно устроить миссис Ауду, которую он не хотел оставлять одну, пока она находится в этой стране, где ей грозит столько опасностей.

В ту минуту, когда мистер Фогг выходил из вокзала, к нему подошёл полисмен и спросил:

– Мистер Филеас Фогг?

– Да.

– А этот человек – ваш слуга? – прибавил полисмен, показывая на Паспарту.

– Да.

– Будьте любезны оба следовать за мной.

Мистер Фогг ни одним жестом не выразил своего удивления. Полицейский был представителем закона, а для всякого англичанина закон – святыня. Паспарту, как истый француз, попробовал было рассуждать, но полисмен коснулся его своим жезлом, и мистер Фогг сделал своему слуге знак подчиниться.

– Может ли эта дама сопровождать нас? – спросил мистер Фогг.

– Может! – ответил полисмен.

Полицейский проводил мистера Фогга и его спутников к пальки-гари – четырехколесному и четырехместному экипажу, запряжённому парой лошадей. Тронулись в путь. Во время переезда, длившегося двадцать минут, никто не проронил ни слова.

Экипаж сначала пересёк «чёрный город» – узенькие улички, загромождённые лачугами, где ютились грязные и оборванные люди – разноплемённое население этих кварталов. Затем он проехал европейский город, застроенный кирпичными домами, осенённый кокосовыми пальмами и ощетинившийся строительными лесами; здесь, несмотря на утренний час, проезжали элегантные всадники и двигались роскошные кареты.

Экипаж остановился перед каким-то зданием невзрачного вида, мало похожим на жилой дом. Полисмен высадил своих пленников – их с полным правом можно было так назвать – и провёл в комнату с решётками на окнах. Затем он объявил:

– В половине девятого вы предстанете пред судьёй Обадия!

Затем он вышел и запер дверь.

– Ну вот! Мы арестованы! – воскликнул Паспарту, опускаясь на стул.

Миссис Ауда, тщетно стараясь скрыть волнение, сказала, обращаясь к мистеру Фоггу:

– Вы должны расстаться со мною, сударь! Вас преследуют из-за меня! За то, что вы меня спасли!

Филеас Фогг коротко ответил, что это невозможно. Преследовать по делу «сутти»! Немыслимо! Как жалобщики осмелились бы об этом заявить? Тут какая-то ошибка. Мистер Фогг закончил уверением, что он во всех случаях не покинет молодой женщины и сопроводит её до Гонконга.

– Но пароход отходит в полдень! – заметил Паспарту.

– Мы ещё до полудня будем на борту, – спокойно ответил невозмутимый джентльмен.

Это было сказано так уверенно, что Паспарту невольно повторил про себя:

– Чёрт побери! Ну, конечно! Ещё до полудня будем на пароходе! – Но он отнюдь не был в этом уверен.

В половине девятого дверь комнаты отворилась. Появился полисмен и провёл арестованных в соседнее помещение. Это был зал суда, наполненный многочисленной публикой, состоявшей из европейцев и местных жителей. Мистер Фогг, миссис Ауда и Паспарту сели на скамью перед возвышением, предназначенным для судьи и секретаря.

Почти тотчас же вышел в сопровождении секретаря и сам судья Обадия. Это был толстый, совершенно круглый человек. Он снял с гвоздя один из париков и ловко надел его себе на голову.

– Слушается первое дело, – объявил он.

Но вдруг он поднёс руку к голове и воскликнул:

– Эге! Да ведь это не мой парик!

– Ваша правда, мистер Обадия, – это мой, – сказал секретарь.

– Дорогой мистер Ойстерпуф, неужели вы думаете, что судья может вынести правильный приговор, будучи в парике секретаря?

Произошёл обмен париками. Во время этих приготовлений Паспарту весь сгорал от нетерпения – ему казалось, что стрелка громадных часов, висевших в зале суда, страшно быстро движется по циферблату.

– Слушается первое дело, – повторил судья.

– Филеас Фогг! – провозгласил секретарь Ойстерпуф.

– Я, – ответил мистер Фогг.

– Паспарту!

– Здесь! – отозвался Паспарту.

– Превосходно! – начал судья. – Вот уже два дня, как вас ищут во всех поездах, прибывающих из Бомбея.

– Но в чём нас обвиняют? – нетерпеливо перебил Паспарту.

– Вы это сейчас узнаете, – ответил судья.

– Сударь, – начал Филеас Фогг, – я британский гражданин и имею право…

– С вами непочтительно обошлись? – спросил судья.

– Отнюдь нет.

– Прекрасно! Вызовите жалобщиков.

По приказу судьи дверь распахнулась, и пристав ввёл в зал трех индийских жрецов.

– Так я и думал! – прошептал Паспарту. – Это те самые мерзавцы, что хотели сжечь нашу молодую даму.

Жрецы встали перед судьёй, и секретарь громким голосом прочёл их жалобу на Филеаса Фогга и его слугу, обвиняемых в кощунственном осквернении браминского святилища.

– Вы слышали? – спросил судья Филеаса Фогга.

– Да, – ответил мистер Фогг, посмотрев на часы, – слышал и признаю.

– Ага! Вы признаёте?…

– Да, признаю и жду, чтобы эти три жреца в свою очередь признались в том, что они были намерены делать в пагоде Пилладжи.

Жрецы переглянулись. Они, казалось, ничего не поняли из слов обвиняемого.

– Вот именно, – нетерпеливо вмешался Паспарту, – в той самой пагоде Пилладжи, перед которой они собирались сжечь свою жертву!

Снова полная растерянность жрецов и крайнее изумление судьи Обадия.

– Какую жертву? – спросил он. – Кого сжечь? В самом центре Бомбея!

– Бомбея? – воскликнул Паспарту.

– Ну да. Ведь речь идёт не о пагоде Пилладжи, а о пагоде Малабар-Хилл в Бомбее.

– В качестве вещественного доказательства представлены башмаки святотатца, – прибавил секретарь, ставя на стол пару обуви.

– Мои башмаки! – закричал Паспарту, который был до того удивлён, что не мог сдержать невольного восклицания.

Можно себе представить, какая путаница была в умах и господина и его слуги. Они давно забыли про случай в бомбейской пагоде, и вдруг он неожиданно привёл их на скамью подсудимых здесь, в Калькутте.

Дело в том, что сыщик Фикс оценил все выгоды, какие он мог извлечь из злосчастного поступка Паспарту. Отложив на двенадцать часов свой отъезд, Фикс предложил жрецам Малабар-Хилла совет и помощь. Он пообещал им добиться крупного возмещения за нарушение святости храма, хорошо зная, что английское правительство очень сурово относится к подобным проступкам, и с ближайшим поездом отправился со жрецами следом за осквернителями. Вследствие задержки, вызванной освобождением молодой вдовы, Фикс и его индусы прибыли в Калькутту раньше Филеаса Фогга и Паспарту, которых местные власти, предупреждённые телеграммой, должны были задержать при выходе из вагона. Можно себе представить, как был раздосадован Фикс, узнав, что Филеас Фогг ещё не приехал в столицу Индии. Он решил, что его вор сошёл на одной из станций Индийской железной дороги и скрылся в северных провинциях. Одержимый смертельным беспокойством, сыщик целые сутки безотлучно находился на вокзале. И какова же была его радость, когда утром он увидел путешественников, выходивших из вагона; правда, с ними была какая-то молодая дама, присутствие которой казалось Фиксу необъяснимым. Он сейчас же подослал к ним полисмена, и вот каким образом мистер Фогг, Паспарту и вдова раджи Бундельханда предстали перед судьёй Обадия.

Если бы Паспарту был менее занят ходом дела, он мог бы заметить в уголке зала сыщика, который следил за ходом судебного заседания с вполне понятным интересом, ибо в Калькутте, так же как в Бомбее и Суэце, ордер на арест всё ещё не был им получен.

Между тем судья Обадия приказал занести в протокол признание, вырвавшееся у Паспарту, который отдал бы всё на свете, лишь бы взять обратно свои неосторожные слова.

– Признаёте ли вы факт преступления? – спросил судья.

– Признаю, – холодно ответил мистер Фогг.

– В виду того, – продолжал судья, – что английский закон равно охраняет религиозные верования всех народов, населяющих Индию, и принимая во внимание, что проступок признан обвиняемым Паспарту, пытавшимся коснуться кощунственной стопой пола пагоды Малабар-Хилл в Бомбее двадцатого октября сего года, суд постановляет приговорить вышеупомянутого Паспарту к двум неделям тюрьмы и штрафу в триста фунтов.

– Триста фунтов? – воскликнул Паспарту, которого по-настоящему огорчил только штраф.

– Молчать! – крикнул судебный пристав визгливым голосом.

– Принимая во внимание, – продолжал судья Обадия, – что хотя судебным следствием и не был доказан факт сговора слуги и его господина в этом деле, но что господин во всех случаях должен отвечать за действия и поступки слуги, суд постановляет приговорить вышеупомянутого Филеаса Фогга к восьми дням тюрьмы и полуторастам фунтам стерлингов штрафа. Секретарь, огласите следующее дело!

Сидя в своём углу. Фикс испытывал невыразимое удовольствие. Филеас Фогг задержан в Калькутте на целых восемь дней, а этого времени вполне достаточно для того, чтобы прибыл ордер на его арест.

Паспарту был ошеломлён. Этот приговор разорял его господина. Пари в двадцать тысяч фунтов проиграно, и всё из-за того, что он, Паспарту, как последний зевака, забрёл в проклятую пагоду!

Филеас Фогг, сохраняя полное самообладание, как будто приговор его вовсе не касался, даже бровью не повёл. Но когда секретарь начал объявлять следующее дело, он поднялся с места и заявил:

– Я предлагаю залог.

– Это ваше право, – ответил судья.

У Фикса мороз пробежал по спине, но он быстро оправился, когда услышал, что судья, принимая во внимание то обстоятельство, что Филеас Фогг и Паспарту не являются жителями Калькутты, назначил для каждого из них огромный залог – в тысячу фунтов.

Это должно было обойтись мистеру Фоггу в две тысячи фунтов, если он не предпочтёт отбыть наказание.

– Я плачу, – сказал наш джентльмен.

Он вынул из саквояжа, который держал Паспарту, пачку банковых билетов и положил её на стол секретаря.

– Эта сумма вам будет возвращена по выходе из тюрьмы, – сказал судья, – а пока вы освобождены под залог.

– Идём! – сказал мистер Фогг своему слуге.

– Пусть они мне по крайней мере вернут мои башмаки! – в ярости воскликнул Паспарту.

Башмаки были ему возвращены.

– Ну и дорого же они мне обошлись! Больше тысячи фунтов каждый! И к тому же ещё жмут! – бормотал Паспарту.

Совершенно убитый, Паспарту последовал за мистером Фоггом, который предложил руку молодой женщине. Фикс, до последней минуты надеявшийся, что его вор никогда не решится расстаться с суммой в две тысячи фунтов и предпочтёт отсидеть восемь дней в тюрьме, бросился вслед за ними.

Мистер Фогг нанял коляску и сел в неё с миссис Аудой и Паспарту. Фикс побежал следом за коляской, которая вскоре остановилась на набережной.

В полумиле от них, на рейде, уже стоял «Рангун» с развевающимся на мачте флагом. Пробило одиннадцать часов. Мистер Фогг прибыл на час раньше расписания. Фикс видел, как он вышел из кареты и вместе с миссис Аудой и Паспарту сел в лодку. Сыщик топнул ногой.

– Негодяй! – воскликнул он. – Он уезжает! Две тысячи фунтов пропали! Он расточителен, как вор. Ну что ж, если надо, я поеду за ним на край света. Но, если так пойдёт и дальше, он скоро истратит все украденные деньги!

Инспектор полиции имел все основания негодовать. Действительно, с тех пор как Филеас Фогг покинул Лондон, он потратил на путевые расходы, награды, покупку слона, залог и штраф больше пяти тысяч фунтов стерлингов, а ведь по мере уменьшения похищенной суммы уменьшалась и премия сыщика.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,

Поиск по сайту: