Сумирэ отчетливо помнит этот сон – в мельчайших подробностях. Так хорошо, что может нарисовать все это на картине. Только вот лицо мамы, исчезнувшей во тьме дыры, начисто ушло из памяти. Как и те важные слова, которые мама тогда произносила – они тоже навсегда затерялись в вакууме Небытия. Сумирэ лежит в постели и плачет, со всей силой вцепившись зубами в подушку. Плачет и плачет.
«ПАРИКМАХЕР БОЛЬШЕ НЕ РОЕТ ЯМ»
После этого сна я пришла к одному важному решению. Конец моей мотыги, которой я весьма усердно вкалывала, уже ударился о выступ твердой скалы. Бумс! Я решила дать ясно понять Мюу, чего же я все‑таки добиваюсь. Находиться и дальше в этом подвешенном состоянии я не могу. Как тот бесхребетный парикмахер – забиться в тоске на задний двор, рыть там яму и тайком признаваться себе самому: «Я люблю Мюу!» – нет, нельзя! Если так будет продолжаться, я просто совсем исчезну – медленно, но верно. Все рассветы и вечера будут отгрызать частички меня – кусок за куском. И совсем скоро та некая субстанция, которая именуется «я», смоется потоком времени, а на ее месте останется «ничего нет».
Все абсолютно ясно, ситуация прозрачна, как кристалл.
Кристалл… Кристалл…
Знаю, чего хочу: обнимать Мюу, и чтобы она обнимала меня. От стольких самых важных для себя вещей я уже наотказывалась в жизни. Больше Они от меня ничего не получат. Сейчас все‑таки еще не поздно. И потому я должна быть с Мюу. Я должна войти в ее тело. И хочу, чтобы она вошла внутрь моего тела. Как две алчные скользящие змеи.
А если Мюу не примет меня – тогда что? Ну тогда ничего другого не останется – только смириться.
«Вы позволите?.. Человек так устроен: если в него выстрелить, польется кровь».
КРОВЬ ДОЛЖНА ПРОЛИТЬСЯ. Я должна заточить нож и где‑то перерезать собаке глотку.
Ведь так?
Именно так!
То, что я пишу здесь, – послание себе самой. Похоже на бумеранг. Подброшенный вверх, он разрезает тьму вдалеке, остужает маленькие души несчастных кенгуру и в конце концов снова возвращается в мою руку. Но вернувшийся бумеранг и запущенный бумеранг – вовсе не одно и то же. Мне это ясно.
Бумеранг… Бумеранг…
ДОКУМЕНТ 2
Сейчас – день, на часах – половина третьего. Мир за окном похож на ад: ослепительное пекло. Скалы, небо, море – все сверкает и искрится на солнце, сливаясь в сплошной белый цвет. Когда смотришь какое‑то время на эту картину, уже перестаешь различать, где скалы, где небо, где море, и только видишь, как они плавятся в одно общее месиво, проглотив границы друг друга. Все разумные существа удрали в тень, спасаясь от прямых, откровенно палящих солнечных лучей, и погрузились в легкую дремоту. Даже птицы не летают. Но дома у нас – приятная прохлада. Мюу в гостиной слушает Брамса. Она в синем летнем платье на тонких бретельках, белоснежные волосы собраны сзади в маленький узел. Я сижу у себя за столом и пишу все это.
– Тебе музыка не мешает? – спрашивает Мюу.
Я отвечаю, что Брамс не может мешать.
Я роюсь в памяти, чтобы восстановить историю, которую Мюу рассказала мне несколько дней назад в бургундской деревушке. Непростая это работа. Рассказывала она отрывочно, кусками, постоянно ломая всю хронологию до полной неразберихи. Что было раньше, что потом, где причина, где следствие, – периодически мой мозг плывет, не в силах разобраться во всем этом. Конечно, я не могу винить за это Мюу. Зарытая в недрах памяти жестокая бритва заговора вспарывает ее плоть. Звезды над виноградниками потихоньку гаснут на рассвете, и вместе с ними краски жизни покидают щеки Мюу.
Я уговариваю, заставляю ее рассказать мне эту историю. Приободряю, принуждаю, потакаю, хвалю, искушаю. Мы пьем красное вино и говорим до рассвета. Держим друг друга за руки и вместе бредем по следам ее памяти, раскладываем все по полочкам, перестраиваем заново. И все равно есть куски, которые она ни в какую не может вспомнить. Натыкаясь на такие места, Мюу тихо расстраивается и пьет еще больше вина. Опасная территория. Здесь мы завязываем с серьезными расследованиями – ничего не поделаешь, – осторожно покидаем эту зону и движемся в сторону более безопасной.
Все началось с моего открытия, что Мюу, оказывается, красит волосы в черный цвет, и я упросила ее рассказать, что с ней приключилось. Мюу настолько следит за собой, что никто из окружающих – за редчайшим исключением – и не догадывается, что у нее крашеные волосы. А я заметила. Когда так долго путешествуешь вместе и каждый день находишься бок о бок с другим человеком, рано или поздно такие вещи вылезают наружу. Хотя, может, Мюу вовсе и не стремилась это от меня скрыть. Хотела бы – точно бы смогла внимательнее к этому относиться. А тут, наверное, рассудила так: «Ну что ж, пусть знает, ничего не поделаешь». А может, нарочно хотела, чтобы я заметила. (Хм, это, конечно же, всего лишь мое предположение, не более.)
Я напрямую спрашиваю Мюу. Да… Такой уж у меня характер – без прямых и откровенных вопросов просто не выживу.
– Много ли у вас седых волос? Когда вы начали их красить?
– Уже четырнадцать лет, – отвечает Мюу. – Четырнадцать лет назад у меня поседели все волосы. Все до единого, – говорит она.
– Из‑за болезни?
– Нет, не так. Со мной тогда случилась одна история, из‑за которой я вся и поседела. За одну ночь.
– Расскажите, что случилось, – говорю я. – Умоляю. Я все хочу о вас знать, все, что было. Я же о себе ничего не скрываю, все вам рассказываю.
Но Мюу спокойно качает головой. Она никому раньше не рассказывала об этом. Даже муж не знает правды. Четырнадцать лет она хранит эту историю в себе. Это ее личная тайна.
Но в итоге все кончается тем, что мы говорим о том событии всю ночь, до рассвета.
– У каждой истории есть свое время, когда ты просто обязан ее рассказать, – убеждаю я Мюу. – Если человек не делает этого, он обрекает свою душу на то, чтобы она осталась связанной с этой тайной навсегда.
Я произношу эти слова, и Мюу смотрит на меня: взгляд такой, будто она рассматривает некий пейзаж где‑то очень далеко. В ее глазах что‑то всплывает на поверхность, потом медленно опускается на дно. Она говорит:
– Видишь ли… Какие там взаимозачеты, мне и отдавать‑то нечего. Уже ничего не осталось. Это пусть они, другие платят по счетам, не я.
Я совсем ее не понимаю. И откровенно говорю ей об этом.
Мюу отвечает:
– Если я расскажу тебе эту историю, она станет нашей общей навсегда. Так? Не знаю, насколько это правильно. Если я открою тебе свою тайну, ты окажешься втянутой в эту историю. А ты сама этого хочешь? Ты действительно хочешь узнать, на какие жертвы я бы пошла, только бы забыть все это?
– Да, – говорю я. – Что бы там ни было, я хочу разделить это с вами. И не нужно никаких тайн.
Мюу делает глоток вина, закрывает глаза. Повисает долгая пауза – будто время плетется еле‑еле вперед, в замедленном темпе. Мюу в раздумье, она не знает, что делать.
Но в конце концов начинает свой рассказ. Понемногу. По кусочкам. Некоторые сразу вырываются наружу, другие остаются лежать на старом месте без движения. Пробелы в рассказе – самые разные. Иногда они сами по себе приобретают особый смысл. Я как рассказчик должна аккуратно собрать их всех вместе.