Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru 11 страница

В пять минут седьмого Тертулиано Максимо Афонсо остановил машину перед домом по другую сторону дороги. Автомобиль Антонио Кларо стоял уже там у стены, рядом с входной дверью. Между обеими машинами разница была в целое механическое поколение, Даниел Санта-Клара никогда бы не поменял свой автомобиль на нечто, подобное Тертулиановой колымаге. Калитка была открыта, дверь дома тоже, но окна оставались затворенными. Внутри кто-то есть, с дороги его почти не видно, но из дома доносится звучный голос, четко выговаривающий слова, голос актера: заходите, будьте как дома. Тертулиано Максимо Афонсо поднялся по четырем ступенькам крыльца и остановился на пороге. Входите, входите, повторил голос, не стесняйтесь, хотя, как я вижу, вы не тот человек, которого я ждал, я думал, что из нас двоих артист это я, но я, как видно, ошибся. Не говоря ни слова, Тертулиано Максимо Афонсо со всеми предосторожностями снял бороду и вошел. Вот истинный драматический эффект, вы напоминаете мне тех персонажей, которые внезапно появляются на сцене со словами, а вот и я, как будто это может иметь какое-то значение, произнес Антонио Кларо, выходя из полумрака на свет, лившийся в открытую дверь. Какое-то время они стояли, разглядывая друг друга. Медленно, будто с трудом поднимаясь из глубин невозможного, огромное изумление преобразило лицо Антонио Кларо, лицо же Тертулиано Максимо Афонсо, который знал, что ему предстоит увидеть, нисколько не изменилось. Я тот, кто вам звонил, сказал он, я приехал, чтобы убедить вас, что не собирался вас разыгрывать, утверждая, что мы абсолютно одинаковые. Да, действительно, пролепетал Антонио Кларо голосом, уже совершенно другим, чем у Даниела Санта-Клары, я предполагал, поскольку вы на этом настаивали, что между нами имеется известное сходство, но, признаться, не готов к тому, что я сейчас вижу, вы просто мой портрет. Вы убедились, теперь я могу уйти, сказал Тертулиано Максимо Афонсо. Нет, нет, я попросил вас войти, теперь прошу вас остаться, давайте сядем, поговорим, дом немного заброшен, но диваны в порядке, да и выпить найдется, вот только льда нет. Я не хочу затруднять вас. Пустяки, мы бы приняли вас гораздо лучше, если бы здесь была моя жена, но вы представляете себе, что бы она сейчас почувствовала, она бы растерялась намного больше, чем я. Судя по тому, что в свое время довелось испытать мне, я в этом не сомневаюсь, за последние недели я пережил такое, что и худшему врагу своему не пожелаю. Садитесь, пожалуйста, что вы предпочитаете, виски или коньяк. Я почти не пью, налейте мне чуть-чуть коньяку, самую капельку. Антонио Кларо принес бутылки и рюмки, налил коньяку гостю, себе немного виски без воды, потом сел по другую сторону маленького стола. Не могу прийти в себя от удивления, сказал он. Я уже прошел через это, ответил Тертулиано Максимо Афонсо, теперь я только спрашиваю себя, что же будет дальше. Как вы это открыли. Я же вам сказал, когда говорил с вами по телефону, что увидел вас в фильме. Да, да, помню, я сыграл там дежурного администратора. Именно. Потом вы видели меня в других фильмах. Да. А как вы до меня добрались, ведь имени Даниел Санта-Клара нет в телефонной книге. Сначала мне пришлось вычислить вас в списках второстепенных актеров, имена которых приводятся без указания исполненной ими роли. Действительно. Это заняло какое-то время, но я добился своего. А зачем вы взяли на себя такой труд. Думаю, на моем месте любой человек сделал бы то же самое. Да, наверное, случай совершенно необыкновенный. Я позвонил людям, носящим фамилию Санта-Клара, которых нашел в телефонной книге. И они вам сказали, что не знают меня. Да, но один из них вспомнил, что я уже второй, кто спрашивает о Даниеле Санта-Кларе. До вас обо мне спрашивал еще кто-то. Да. Какая-нибудь почитательница. Нет, это был мужчина. Странно. Еще более странно, что, как мне сказали, он явно старался говорить измененным голосом. Почему измененным. Не знаю, не имею ни малейшего представления. Возможно, вашему собеседнику показалось. Возможно. А как же вы все-таки на меня вышли. Написал в кинокомпанию. Меня удивляет, что они дали вам мой адрес. Не только адрес, но и ваше настоящее имя, Я думал, вы узнали его от моей жены во время первого телефонного разговора. Нет, я получил его от кинокомпании. Насколько мне известно, они сделали это впервые. Дело в том, что в своем письме я посвятил целый абзац рассуждению о значительности вклада в киноискусство второстепенных актеров. На такое рассуждение реакция должна была бы быть скорее всего отрицательной. Но я получил нужную мне информацию. И вот мы встретились. Да, встретились. Антонио Кларо выпил глоток виски, Тертулиано Максимо Афонсо пригубил коньяк, потом они посмотрели друг на друга и сразу отвели взгляд. Во все еще открытую дверь лился слабеющий свет вечера. Тертулиано Максимо Афонсо отодвинул свою рюмку и положил на стол кисти обеих рук с растопыренными пальцами. Сравним, сказал он. Антонио Кларо сделал еще глоток виски и тоже положил руки перед собой, сильно прижав ладони к столу, чтобы унять их дрожь. Кажется, Тертулиано Максимо Афонсо сделал то же самое. Руки были абсолютно одинаковыми, каждая жилка, каждая складочка, каждый волосок, каждый ноготь повторялись так, словно были сделаны по единому образцу. Единственным отличием было золотое обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки Антонио Кларо. А теперь сравним родинки, которые у нас на правом предплечье, сказал Тертулиано Максимо Афонсо. Он встал, снял пиджак, бросил его на диван и до локтя засучил рукав рубашки. Антонио Кларо тоже встал, но прежде чем снять пиджак, закрыл дверь и зажег свет. Когда он вешал пиджак на спинку стула, послышался глухой стук. Это пистолет, спросил Тертулиано Максимо Афонсо. Да. Мне казалось, вы раздумаете брать его с собой. Он не заряжен. Он не заряжен, это всего лишь три слова, он не заряжен. Хорошо, я вам покажу его, раз вы мне не верите. Как вам будет угодно. Антонио Кларо извлек пистолет из внутреннего кармана пиджака и показал его Тертулиано Максимо Афонсо: вот он. Быстрым точным движением он вынул пустую обойму, отодвинул казенную часть и открыл патронник, тоже пустой. Вы убедились, спросил он. Убедился. Надеюсь, вы не подозреваете, что у меня есть еще один пистолет в другом кармане. Это было бы слишком. Это было бы необходимо, если бы я задумал от вас избавиться. А почему актер Даниел Санта-Клара вдруг захотел бы избавиться от преподавателя истории Тертулиано Максимо Афонсо. Но вы же сами ткнули пальцем в рану, спросив, а что будет дальше. Я хотел уйти, но вы попросили меня остаться. Да, потому что ваш уход ничего бы не решил, все оставалось бы по-прежнему, где бы вы ни находились, здесь, у себя дома, на уроках в школе, в постели с женой. Я не женат. Вы всюду оставались бы моей копией, или моим двойником, моим вечным отражением в зеркале, в которое я бы не смотрел, это, наверное, невыносимо. Пара выстрелов решила бы данную проблему до того, как она возникла. Да. Но пистолет не заряжен. Нет, не заряжен. И у вас нет другого, в другом кармане. Нет. Итак, мы вернулись к началу, мы не знаем, что будет дальше. Антонио Кларо уже засучил рукав рубашки, но они стояли далеко друг от друга, родинок не было видно, когда они подошли к свету, родинки появились, четко очерченные, совершенно одинаковые. Это напоминает научно-фантастический фильм, сочиненный, поставленный и исполненный клонами по воле какого-нибудь сумасшедшего ученого, сказал Антонио Кларо. Мы еще должны посмотреть шрам под коленкой, напомнил Тертулиано Максимо Афонсо. Думаю, не стоит, все и так слишком ясно, руки, лица, голоса, у нас все одинаковое, нам осталось только догола раздеться. Он налил себе еще виски, посмотрел на жидкость в рюмке, будто из нее могла появиться какая-нибудь идея, и внезапно спросил: а почему бы и нет, да, почему бы и нет. Это было бы смешно, вы же сами сказали, что и так все ясно. Почему смешно, мы, актеры кино, да и театра тоже, только и делаем, что раздеваемся, то до пояса, а то и совсем. Но я не актер. Не хотите – не надо, а я разденусь, мне это нипочем, я привык, и если наше сходство распространяется на все тело, то вы увидите себя, глядя на меня, сказал Антонио Кларо. Он одним движением стащил с себя рубашку, разулся, снял брюки, белье и, наконец, носки. Он стоял совершенно голый, и полностью, с головы до ног и с ног до головы, он был Тертулиано Максимо Афонсо, преподавателем истории. Тертулиано Максимо Афонсо подумал, что ему не следует отставать, он должен принять вызов, он встал с дивана и тоже начал раздеваться, по причине стыдливости и отсутствия привычки его движения были не такими свободными, но, сняв с себя одежду и чувствуя себя несколько смущенным, он превратился в киноактера Даниела Санта-Клару, единственное отличие составляли ступни ног, потому что он не снял носки. Они смотрели друг на друга молча, понимая абсолютную ненужность слов и испытывая, наряду с удивлением, неясное чувство приниженности и утраты, как если бы их шокирующая одинаковость лишила каждого из них какой-то части его собственной индивидуальности. Первым оделся Тертулиано Максимо Афонсо. Он стоял с видом человека, готового уйти, но Антонио Кларо сказал: сядьте, прошу вас, есть еще один вопрос, который мне хотелось бы прояснить, я вас долго не задержу. Что за вопрос, спросил Тертулиано Максимо Афонсо, неохотно садясь. Я имею в виду дату нашего рождения, а также его час, сказал Антонио Кларо, он вынул из кармана пиджака бумажник, а из него удостоверение личности и протянул его через стол Тертулиано Максимо Афонсо. Тот бросил на него беглый взгляд и вернул, сказав: я родился в тот же год, месяц и день. Вы не обидитесь, если я попрошу вас показать мне ваше удостоверение личности. Нисколько. Документ Тертулиано Максимо Афонсо оказался в руках Антонио Кларо, задержался там на десять секунд и возвратился к хозяину, который спросил: теперь вы удовлетворены. Нет еще, надо сравнить также час нашего рождения, давайте напишем его на бумажке, каждый на своей. Зачем. Чтобы тот из нас, кто заговорит вторым, не поддался искушению уменьшить минут на пятнадцать время, заявленное первым. А почему нам должно захотеться уменьшить, а не увеличить это время. Потому что увеличивать его не в интересах того, кто заговорит вторым. Бумажка ничего не решает, я могу написать, что родился в первую минуту дня, хотя на самом деле это не так. Но вы бы солгали. Конечно. Любой из нас, если захочет, тоже может слукавить, если мы решим назвать время нашего рождения вслух. Вы правы, это вопрос честности и доверия. Внутри у Тертулиано Максимо Афонсо все задрожало, он с самого начала ждал, что наступит такой момент, но он не думал, что сам предложит сорвать последнюю печать, выявить единственное различие между ними, он заранее знал, каким будет ответ Антонио Кларо, и все-таки спросил: а почему нам так важно узнать точное время нашего появления на свет. Потому что тогда мы узнаем, кто из нас, вы или я, является двойником. И что же нам даст это знание. Не имею ни малейшего представления, но мое воображение, мы, актеры, тоже не совсем его лишены, говорит мне, что вряд ли очень приятно жить, понимая, что ты являешься всего лишь двойником кого-то другого. И вы все-таки готовы рискнуть. Готов. И не слукавите. Думаю, этого не потребуется, ответил Антонио Кларо, улыбаясь заученной улыбкой, в которой пластический рисунок губ и зубов выражал одновременно доброжелательность и коварство, наивность и наглость. Потом он прибавил: конечно, если хотите, мы можем бросить жребий, кому из нас говорить первому. Не надо, я начну, вы же сами заявили, что это дело чести и доверия, сказал Тертулиано Максимо Афонсо. Так в котором же часу вы родились. В два часа дня. Лицо Антонио Кларо выразило сочувствие, и он сказал: я родился на полчаса раньше, или, если уж быть хронометрически точным, моя голова вылезла наружу в тринадцать часов двадцать девять минут, я очень сожалею, мой дорогой, но я уже находился в этом мире, когда вы вошли в него, следовательно, дубликат вы. Тертулиано Максимо Афонсо одним глотком выпил остатки коньяка, поднялся и сказал: я приехал на эту встречу из любопытства, оно уже удовлетворено, я ухожу. Не торопитесь, подождите, давайте еще немного поговорим, если у вас нет других дел, мы могли бы вместе поужинать, здесь неподалеку есть неплохой ресторан, при вашей бороде это совершенно безопасно. Спасибо за приглашение, но я не могу его принять, нам уже почти нечего сказать друг другу, думаю, вас не интересует история, а я на ближайшие годы полностью излечился от кино. Вы огорчены тем, что не родились первым, что я оригинал, а вы копия. Не то чтобы огорчен, я бы, конечно, предпочел, чтобы это было не так, но не спрашивайте меня почему, я все-таки еще не все потерял, а даже выиграл некую маленькую компенсацию. Какую же. Дело в том, что ваше первенство не принесет вам никакой пользы, вы не сможете хвалиться тем, что из нас двоих вы оригинал, а я копия, если я не буду тут же присутствовать для необходимого доказательства и сравнения. Я не собираюсь всюду кричать об этой невероятной истории, я киноактер, а не ярмарочная диковина. А я преподаватель истории, а не патологический урод, находка для тератологии. Значит, в этом мы с вами заодно. Да, и у нас нет никакой причины, чтобы встречаться еще. Я тоже так думаю. Мне только остается пожелать вам успеха в исполнении роли, которая не принесет вам никакой выгоды, поскольку при отсутствии публики вам некому будет аплодировать, и пообещать, что я, как ваш двойник, останусь недоступным для более чем законной любознательности ученых и не менее законной охоты журналистов до сплетен, ведь они этим живут, думаю, вы когда-нибудь слышали, что законы рождаются из обычаев, в противном случае, можете мне поверить, никогда бы не появился знаменитый кодекс царя Хаммурапи. Мы должны держаться подальше друг от друга. В таком большом городе это будет нетрудно, и потом наша профессиональная жизнь относится к таким разным сферам, я бы никогда не узнал о вашем существовании, если бы не злополучный фильм, а вероятность того, что киноактер стал бы интересоваться учителем истории, настолько мала, что даже почти не имеет математического выражения. Как знать, вероятность нашего существования практически была равна нулю, но вот мы здесь. Попробую заставить себя считать, что никогда не видел того несчастного фильма, да и других тоже, что все случившееся было долгим мучительным кошмаром, в конце концов, я докажу себе, что в факте существования двух одинаковых людей нет ничего особенного, единственное, что меня сейчас беспокоит, так это предположение, что если мы родились в один день, то в один день и умрем. Не понимаю, с какой стати вы обеспокоились этим именно сейчас. Смерть всегда кстати. Вам, видимо, не дает покоя какая-то болезненная навязчивая идея, когда вы мне позвонили, вы сказали то же самое, и тоже некстати. Тогда я сказал, не подумав, у меня само собой вырвалось, так бывает. Но сейчас не тот случай. Вас это беспокоит. Нисколько. Но, может быть, вы станете беспокоиться, если я поделюсь с вами мыслью, которая только что пришла мне в голову. Какая еще мысль. А вот какая, если мы такие одинаковые, как мы теперь убедились, то, согласно соединившей нас таким образом логике, вы должны умереть ровно на двадцать девять минут раньше меня, и в течение тридцати одной минуты копия займет место оригинала, сама станет оригиналом. Желаю вам счастливо прожить тридцать одну минуту абсолютной и исключительной личной неповторимости, другого времени у вас для этого просто не будет. Спасибо за такое милое пожелание, поблагодарил его Тертулиано Максимо Афонсо. Он аккуратно приложил бороду, осторожно прижал ее кончиками пальцев, руки у него уже не дрожали, он попрощался и направился к выходу. Вдруг он остановился, обернулся и сказал: простите, я забыл нечто очень важное, мы сравнили все, кроме одного. Чего же, спросил Антонио Кларо. Анализа ДНК, идентичности нашего генетического кода, чтобы не оставалось уже никаких сомнений. Об этом нечего и думать. Да, вы правы, ведь тогда нам пришлось бы вдвоем явиться в генетическую лабораторию, чтобы у нас отрезали кусочек ногтя или взяли капельку крови, но зато мы бы точно узнали, является ли наше сходство случайным совпадением внешней формы, или же мы действительно представляем собой оригинал и его дубликат, положительный результат такого анализа лишил бы нас последней иллюзии. Нас бы сочли тератологическим казусом. Или ярмарочной диковиной. Это было бы невыносимо для нас обоих. Конечно. Хорошо, что мы оба так думаем. Что мы хоть в чем-то согласны. Всего доброго. Всего доброго.

Солнце уже спряталось за холмами, замыкавшими горизонт по другую сторону реки, но сияющий свет все еще лился с безоблачного неба, нестерпимо яркая голубизна которого постепенно скрадывалась легкой бледно-розовой дымкой, постепенно заволакивающей его. Тертулиано Максимо Афонсо завел машину и повернул баранку руля, чтобы выехать на пересекавшее поселок шоссе. Взглянув на дом, он увидел, что Антонио Кларо стоит в дверях, но спокойно продолжил свой путь. Ни один ни другой не сделали никакого прощального знака. Ты все еще не снял эту дурацкую бороду, сказал здравый смысл. Я сниму ее перед тем, как выехать на автостраду, ты в последний раз видишь меня с бородой, теперь я буду жить с открытым лицом, пусть маскируется кто хочет. Как знаешь. Знать-то я как раз и не знаю, это только предположение, идея, предчувствие. Откровенно говоря, я от тебя такого не ожидал, ты вел себя как настоящий мужчина. Я и есть мужчина. Согласен, но обычно твои слабости берут верх над твоими сильными сторонами. Значит, настоящий мужчина тот, у кого нет слабостей. Тот, кто умеет с ними бороться, преодолевать их. В таком случае женщина, сумевшая побороть свою женскую слабость, становится как бы мужчиной. В определенном смысле да. Ну тогда позволь тебе сказать, здравый смысл превозносит мужчин и недооценивает женщин. Я не виноват, меня таким сделали. Это не самое лучшее оправдание для того, кто живет тем, что дает советы. Я иногда ошибаюсь. Тебе к лицу такая внезапная скромность. Я был бы лучше, если бы вы помогали мне. Кто именно. Вы все, мужчины, женщины, здравый смысл это не более чем среднее арифметическое, оно увеличивается или уменьшается в зависимости от обстоятельств. Значит, его величину можно предсказать. Конечно, я самое предсказуемое, что только существует в мире. И поэтому ты дожидался меня в машине. Пора было мне появиться, я чуть не опоздал. Ты все слышал, так. Все. Ты думаешь, я поступил плохо, приехав на встречу с ним. Это зависит от того, какое содержание мы вкладываем в такие понятия, как хорошо и плохо, впрочем, в сложившихся обстоятельствах другого выхода не было. Не было, я хотел поставить на этом точку. Какую точку. Мы с ним решили, что не будем больше встречаться. Ты хочешь сказать, что все, что ты тут нагородил, так просто и закончится, ты вернешься к своей работе и к своей связи с Марией да Пас, пока она еще продолжается, а он к своей Элене, кажется, ее так зовут, и знать я тебя не знаю, ты действительно так думаешь. Для другого развития событий нет никакого повода. Для другого развития событий есть масса поводов, поверь моему слову здравого смысла. Достаточно того, что мы этого не хотим. Если ты выключишь мотор, машина будет еще какое-то время ехать. Сейчас мы спускаемся вниз по склону. На горизонтальной поверхности она тоже еще проедет, хоть и меньше, данное явление называется силой инерции, как ты обязан знать, хотя сие и не принадлежит к области истории. Не берись судить о том, чего не знаешь, шахматную партию можно прервать в любой момент. Я говорю об истории. А я о шахматах. Прекрасно, пусть осла седлают, как его хозяин желает, кто-то из игроков может продолжить игру в одиночестве, если он того пожелает, и он обязательно выиграет, играя как черными, так и белыми фигурами, потому что он один играет всеми. Я встал из-за стола и вышел из комнаты, меня там уже нет. Но трое игроков остались. Ты имеешь в виду Антонио Кларо. А также его жену и Марию да Пас. А она-то какое имеет к этому отношение. Какая у тебя короткая память, мой дорогой, ты забыл, что воспользовался ее именем для своих изысканий, рано или поздно от тебя или от других она узнает, в какую интригу она оказалась втянутой, не подозревая об этом, а что касается жены актера, то, даже если мы допустим, что Она еще не взяла в руки какую-нибудь фигуру, завтра она может оказаться победившей королевой. У тебя слишком живое воображение для здравого смысла. Вспомни, что я говорил тебе пару недель назад, только здравый смысл, наделенный воображением поэта, мог изобрести колесо. Тогда ты выразился не совсем так. Не важно, так я говорю сейчас. Ты был бы более приятным собеседником, если бы не считал, что всегда прав. Я никогда не считал, что всегда прав, но если и ошибался, то сам протягивал руки, чтобы меня по ним ударили. Возможно, но при этом у тебя на физиономии было написано, что ты стал жертвой скандальной судебной ошибки. А подкова. Какая подкова. Я, здравый смысл, изобрел также и подкову. При помощи поэтического воображения. Лошади готовы в этом поклясться, что ли. Прощай, мы уже летим на крыльях фантазии. Что ты теперь намереваешься делать. Пару раз позвонить по телефону, сначала матери, чтобы сказать, что приеду к ней послезавтра, а потом Марии да Пас, чтобы сказать ей, что послезавтра еду на недельку к матери, все очень просто, по-семейному, по-домашнему. Тут его на большой скорости обогнал какой-то автомобиль, водитель помахал ему правой рукой. Ты знаешь, кто этот тип, ты с ним знаком, спросил здравый смысл. Это тот, с кем я только что говорил, Антонио Кларо, или Даниел Санта-Клара, оригинал, чьим двойником я являюсь, я думал, ты его узнаешь. Я не могу узнать человека, которого никогда раньше не видел. Видеть меня то же самое, что видеть его. Когда этому не мешает борода. Я заболтался и забыл ее снять, ну вот, как ты теперь меня находишь. У него машина мощнее твоей. Да, намного. Он исчез мгновенно. Поехал рассказывать о нашей встрече жене. Возможно, но не обязательно. Вечно ты во всем сомневаешься. Я всего лишь то, что вы, за неимением более удачного наименования, называете здравым смыслом. Изобретатель колеса и подковы. В момент поэтического вдохновения, только в момент поэтического вдохновения. Хоть бы их было побольше. Когда приедем, высади меня в начале улицы, если тебе не трудно. Ты не хочешь подняться, отдохнуть немного. Нет, мне надо поупражнять свое воображение, оно нам еще ох как понадобится.

Проснувшись на следующий день утром, Тертулиано Максимо Афонсо понял, почему вчера, сев в машину, он сказал здравому смыслу, что тот в последний раз видит его с фальшивой бородой и что с этого момента он намерен жить с открытым лицом, ни от кого не прячась. Пусть маскируется кто-нибудь другой, сказал он решительно. Такое высказывание на первый взгляд могло показаться всего лишь брошенным сгоряча обещанием потерявшего терпение человека, которому выпали тяжелые испытания, но оно было, хотя мы и не сразу догадались об этом, чревато серьезными последствиями, его можно сравнить с вызовом на дуэль, который послали противнику, заранее зная, что одним только вызовом дело не кончится. Однако, прежде чем продолжить наше повествование, необходимо посвятить несколько строк анализу не сразу замеченного нами логического противоречия между заявлением, сделанным Тертулиано Максимо Афонсо во время его короткой поездки со здравым смыслом и теми его действиями, о которых мы сейчас собираемся рассказать. Бегло перечитав последние страницы предыдущей главы, мы сразу выявим это противоречие, оно кроется в нескольких высказываниях Тертулиано Максимо Афонсо, встреченных здравым смыслом с вполне оправданным скептицизмом, достаточно вспомнить, что, во-первых, он решил поставить конечную точку в истории с двумя одинаковыми людьми, во-вторых, постановил себе никогда больше не встречаться с Антонио Кларо, а в-третьих, заявил, прибегнув к тому наивному риторическому приему, которым так часто завершают театральное действие, что он бросил игру, отошел от шахматной доски и вышел из комнаты, его там уже нет. В этом и состоит противоречие. Как Тертулиано Максимо Афонсо может утверждать, что его там уже нет, что он вышел, бросив игру, если, едва успев проглотить завтрак, он тут же побежал в ближайший канцелярский магазин и купил картонную коробку, чтобы послать в ней по почте Антонио Кларо не более и не менее как ту самую бороду, при помощи которой он в последнее время так удачно маскировался. А если мы вообразим, что у Антонио Кларо в ближайшее время может появиться потребность в маскировке, то это уже его личное дело, и Тертулиано Максимо Афонсо тут ни при чем, он ведь уже вышел, хлопнув дверью, сказав, что больше туда не вернется. Когда Антонио Кларо через два или три дня откроет в своей квартире коробку и увидит фальшивую бороду, которую сразу узнает, он обязательно скажет своей жене: то, что ты сейчас видишь, кажется бородой, но на самом деле это вызов на поединок, и жена спросит его: почему ты так думаешь, ведь у тебя нет врагов, и Антонио Кларо ответит ей, что не иметь врагов невозможно, враги появляются не потому, что мы хотим, чтобы они у нас были, но по причине их собственного непреодолимого желания занять наше место. В актерской среде, например, роль, состоящая из десяти строк, вызывает с обескураживающей частотой зависть тех, кто получил роль в пять строк, с этого все и начинается, с зависти, и если потом тот, у кого была роль в десять строк, получит двадцать, а тот, у кого было пять, только семь, то почва окажется щедро удобренной и на ней начнет произрастать пышная, густая и прочная неприязнь. А какую роль, спросит Элена, играет во всем этом присланная тебе борода. Именно в ней, я забыл тебе сказать, прибыл Тертулиано Максимо Афонсо на нашу встречу, признаться, я даже благодарен ему за такую выдумку, ты только представь, что в поселке кто-то мог бы увидеть его и принять за меня, какая была бы неразбериха. Что ты с ней будешь делать. Можно было бы послать ее обратно с нелюбезной запиской, чтобы он к нам больше не лез, но не привело бы это к непредвиденным последствиям, бывает, что начать что-то легко, а закончить трудно, а мне надо думать о моей карьере, у меня теперь роли по пятьдесят строк, если все будет хорошо, а сценарий способствует этому, то передо мной откроется прекрасная перспектива. Я бы на твоем месте порвала ее и выбросила или сожгла, убьешь змею, не будет яда. Но наш случай не смертельный, а тебе борода точно ни к чему. Не смейся, у меня сорвалось с языка, от всего этого я просто делаюсь больна и душой и телом, мне ужасно думать, что в нашем городе живет человек точь-в-точь как ты, хотя я все еще не уверена, что ваше сходство такое уж полное. Я уже говорил тебе, оно действительно полное, абсолютное, даже отпечатки пальцев в наших удостоверениях личности совершенно одинаковые, я успел сравнить. Мне делается плохо, когда я об этом думаю. Не поддавайся, прими успокаивающее. Уже приняла, принимаю с тех пор, как он нам позвонил. А я и не заметил. Ты не очень-то ко мне внимателен. Неправда, как же я мог заметить, если ты принимаешь таблетки потихоньку. Прости, я немного нервничаю, но не беспокойся, я с собой справлюсь. Настанет день, когда мы совсем забудем об этой проклятой истории. Но пока он еще не настал, и нам надо решить, что делать с его мерзкой бородой. Я спрячу ее вместе с усами, в которых я играл в том фильме. Как тебе не противно хранить бороду, которую надевал на лицо кто-то другой. В том-то все и дело, человек другой, а лицо такое же. Если ты хочешь свести меня с ума, то повторяй как можно чаще, что твое лицо это его лицо. Успокойся, пожалуйста. И потом, мне непонятно твое намерение сохранить эту бороду, словно речь идет о какой-то реликвии, и в то же время считать ее вызовом на поединок, посланным рукой врага, как ты сам только что сказал, открыв коробку. Я не сказал, что он мой враг. Но ты так подумал. Может быть, и подумал, но это неверно, он не сделал мне ничего плохого. Но он уже существует. Его существование так же тяжело мне, как мое ему. Но ведь не ты начал его искать. На его месте я бы поступил так же. Ты не стал бы его искать, если бы посоветовался со мной. Согласен, ситуация не из приятных, но она неприятна нам всем, и я не понимаю, почему ты так воспламеняешься. Я не воспламеняюсь. Да у тебя сейчас огонь из глаз полыхнет. Но вместо огня из глаз Элены внезапно полились слезы. Она повернулась к мужу спиной и убежала в спальню, закрыв за собой дверь с большей силой, чем было необходимо. Если бы свидетелем этой прискорбной супружеской размолвки случайно оказался какой-нибудь суеверный человек, то он, возможно, не преминул бы приписать причину конфликта зловещему воздействию той маскарадной принадлежности, которую Антонио Кларо упорно желал сохранить вместе с фальшивыми усами, что были на нем, когда он начал свою карьеру артиста. И скорее всего, человек этот покачал бы головой с видом притворного сожаления и изрек бы, словно оракул: кто своими руками ввел в дом своего врага, пусть потом не сетует, ибо он был предупрежден и не прислушался.

Более чем в четырехстах километрах отсюда, в своей старой комнате, в которой он жил еще мальчиком, Тертулиано Максимо Афонсо готовился отойти ко сну. Выехав из города во вторник утром, он всю дорогу рассуждал сам с собой, решая, следует ли ему рассказать своей матери что-либо из того, что с ним теперь происходит, или же, наоборот, лучше держать язык за зубами. На пятидесятом километре он подумал, что лучше всего будет сразу все выложить, на сто двадцатом спросил себя, как подобная мысль могла прийти ему в голову, на двести десятом ему показалось, что шутливое объяснение в анекдотическом духе могло бы, пожалуй, удовлетворить любопытство его матери, на триста четырнадцатом он понял, что он дурак и плохо ее знает, на четыреста сорок седьмом, остановившись у порога своего родного дома, он не знал, что ему делать. И теперь, надевая пижаму, он думает, что его приезд был непростительной ошибкой, лучше бы ему остаться дома, залезть в свою спасительную раковину и ждать. Правда, здесь он вне пределов досягаемости, но, нисколько не желая обидеть дону Каролину, которая ни своим внешним видом, ни своими нравственными качествами не давала ему повода для подобного сравнения, Тертулиано Максимо Афонсо чувствует, что попал в волчью пасть, залетел, словно беззаботный глупый воробышек, в ловушку, не подумав о последствиях. Мать не задавала ему вопросов, она только иногда бросала на него выжидающий взгляд и тут же отводила глаза, будто говоря: не хочу быть навязчивой и нескромной, но ты же мне обещал, и если ты думаешь, что тебе удастся уехать, так и не дав мне объяснений, то глубоко заблуждаешься. Лежа в постели, Тертулиано Максимо Афонсо пытается подойти к проблеме с разных сторон и не находит решения. Мать сделана совсем из другого теста, чем Мария да Пас, которая принимает или делает вид, что принимает любые его объяснения, она могла бы ждать всю жизнь, если придется, момента открытия истины. А мать Тертулиано Максимо Афонсо каждой своей позой, каждым жестом, ставя перед ним тарелку, помогая ему надеть пиджак или давая ему чистую рубашку, как бы напоминает: я не прошу, чтобы ты рассказал мне все, ты можешь иметь какие-то сугубо личные секреты, но с одним условием, я хочу знать то, от чего зависит твоя жизнь, твое будущее, твое счастье, это мое право, и ты не можешь мне отказать. Тертулиано Максимо Афонсо погасил свет на ночном столике, он привез кое-какие книги, но сейчас ему не до чтения, а что касается месопотамских цивилизаций, которые, несомненно, ввели бы его в прозрачное преддверие сна, то они, будучи очень тяжелыми, остались дома, тоже на ночном столике, заложенные на той поучительной странице, где рассказывается о царе по имени Тукульти-Нинурта I, процветавшем, как обычно говорится в исторических сочинениях, где-то между тринадцатым и двенадцатым веками до нашей эры. Дверь комнаты, которая не была заперта, неслышно приоткрылась в темноте. Вошел То-марктус, пес, пожелавший проведать, тут ли еще хозяин, который появляется теперь так редко. Он средней величины, шерсть густо-черного цвета, без того сероватого отлива, который обычно встречается у собак. Странное имя дал ему Тертулиано Максимо Афонсо, так поступают многие ученые хозяева, вместо того чтобы назвать щенка одним из традиционных имен, например Джек, Рекс, Султан или Адмирал, обычных для данной породы и передающихся по наследству в течение многих поколений, он нарек его именем пса, жившего, если верить палеонтологам, пятнадцать миллионов лет назад и являющегося ископаемым предком, как бы Адамом, всех тех четвероногих, которые бегают, что-то вынюхивают, ловят блох, а иногда и кусаются, что вполне естественно в кругу друзей. Томарктус зашел ненадолго, он немного поспал, свернувшись калачиком у кровати, потом встал, чтобы обойти дом, проверить, все ли в порядке, и провести остаток ночи рядом со своей постоянной хозяйкой, разве что ему еще захочется выйти во двор, полаять, попить воды из миски и задрать лапу на кустик герани или розмарина. Он вернется в комнату Тертулиано Максимо Афонсо на рассвете, удостоверится, что в данной части мира все на месте, собаки больше всего ценят именно это, чтобы никто никуда не уходил. Когда Тертулиано Максимо Афонсо проснется, дверь будет закрыта, знак того, что мать уже встала и Томарктус ушел к ней. Тертулиано Максимо Афонсо смотрит на часы и говорит себе: еще слишком рано, и заботы не будут пока что одолевать его во время этого последнего легкого сна.

Поиск по сайту: