Пчела, ужалив, умирает

Не другому вредишь ты, человече, когда ближнему зло творишь, а себе самому. "Не видишь ли, — говорит святитель Иоанн Златоуст, — что пчела, ужалив, умирает? Через это насекомое Бог учит нас тому, чтобы мы не оскорбляли ближних: иначе мы сами подвергаем себя смертельной опасности в будущем: «душа же, сказано в Писании, согрешающая, та умрет» (Иез. 18; 20). Когда ты уязвляешь ближнего, то, может быть, и причиняешь ему некоторую боль, но сам ты, подобно пчеле, уже умираешь душой. Хотя Писание и похваляет пчелу, когда говорит: «коль делателъница есть... еяже трудов царие и простии во здравие употребляют» (Притч. 6; 8); однако ничто не может избавить ее от смерти, когда она уязвит кого-нибудь, и она непременно должна умереть. Если же и ее не спасает ее полезность, когда она делает зло, то тем паче не спасет нас. Мы ведь не тварь неразумная".

То же говорит наш русский "златоуст", святитель Христов Тихон Задонский: "Сказывают, что когда пчела уязвит кого-нибудь своим жалом, то сама уже погибает. То же самое бывает и с христианином: не может он обидеть ближнего без того, чтобы не обидеть тем самым еще больше себя самого. Чем больнее уязвляет он другого, тем больнее уязвляет себя же самого. Когда он обижает ближнего, то этой обидой оскорбляет Бога Самого, потому что нарушает заповедь Божию, которая не велит никого обижать, но повелевает всех любить, всем добро творить. «Возлюбиши искренняго твоего, — говорит Господь, — яко сам себе» (Мф. 22; 39). Да, кто обижает ближнего, тот больше обижает самого себя, нежели ближнего. Почему? Потому что другому он вредит только телесно, а себе —душевно, другому уязвляет тело, а себе — душу. А чем дороже душа паче тела, тем больше обида и вред, причиненные душе, нежели вред, причиненный телу. Да и каким бы грехом ни грешил человек, он ранит свою душу и ей вредит. Согрешает ли человек против ближнего своего — он наносит рану своей же душе. Согрешает ли он без оскорбления ближнего — он своим грехом, как жалом, себя же уязвляет. А сатана, как непримиримый враг человека, всегда ищет и всячески тщится ввести человека в грех. Когда грешишь ты, человече, то сам себя отдаешь диаволу в обиду. Если ты гонишь человека, то знай, что тебя самого гонит на то диавол. Когда ты похищаешь добро у человека, то диавол уже похитил добро у твоей души. Когда ты прельщаешь и обманываешь человека, то тебя самого уже прельстил и обманул диавол. Когда клевещешь на человека, то ты уже отдал сам себя клевете диавольской. Если ты хулишь и насмехаешься над человеком, то ты уже отдал сам себя диаволу на поругание. Когда ты бьешь человека, то уже бьет твою душу диавол. Смеешься ли над человеком, — смеется над тобой самим диавол. Презираешь ли, уничижаешь ли человека, — тебя самого презирает и уничижает диавол. Так всякий грешник казнит сам себя. Самый грех и есть уже для него казнь за грех. Он уязвляет другого, но еще больнее уязвляет себя самого; он вредит другому, но еще больше вредит себе самому; бьет другого, но еще больнее бьет самого себя; отнимает у другого, но еще больше теряет сам; клевещет на другого, но еще больше будет оклеветан от диавола; осуждает другого, но тем самым осуждает себя самого; оскорбляя другого, оскорбляет самого себя; обманывает — и обманывается; смеется над другим — и сам делается через то посмешищем диавола. Словом, какое бы зло человек ни делал другому — еще больше зла он делает себе самому: ближнего он обижает телесно и временно, а себя — душевно и на веки вечные. Так всякий грешник меру, которой мерит ближнему своему, себе самому наполняет с преизбытком". Так поучает святитель Христов Тихон.

"Поистине, — говорит святитель Иоанн Златоуст, — одним только лютым зверям свойственно обижать, когда еще никто их и не трогает; но и звери редко так делают; и они не причинят тебе вреда, не придут к тебе в дом, не укусят тебя, если ты сам не пойдешь к ним в пустыню, если не раздражишь их чем-нибудь. А ты, будучи человеком, существом разумным, будучи почтен такой властью, честью и славой, даже зверям не подражаешь и уязвляешь брата? Чем же ты можешь оправдаться? Не слышишь ли, что говорит Павел? «Почто не паче обидими есте? почто не паче лишени бываете?Но вы (сами) обидите и лишаете, да еще братию?» (1 Кор. 6; 7-8). Видишь ли, что злополучие состоит в делании зла, а благополучие — в терпении от зла? В самом деле: скажи мне, если кто злословит начальников, если кто оскорбляет властителей, то кого он обижает, — себя или их? Очевидно: себя. Если же так, то, оскорбляя человека, не оскорбляешь ли ты через него Самого Христа? "Нисколько", — говоришь ты. Но что ты говоришь? Кто бросает камни в изображение царя, тот в кого бросает? Не в самого ли себя? Итак, если бросающий камни в царское изображение побивает самого себя, то оскорбляющий образ Христов — а человек и есть образ Божий — не обижает ли самого себя?" Вот рассуждение вселенского учителя, святителя Христова Иоанна Златоуста. Не то же ли свидетельствует и совесть наша?

Вспомни, каждый человек, как тяжело, мучительно было у тебя на сердце, когда в первый раз оскорбил ты ближнего, хотя бы этот ближний и сам подал к тому повод? Не слышал ли ты в глубине души своей этого неподкупного судью-обличителя — свою совесть? Не говорила ли она тебе, по крайней мере в первые минуты: "Ах, зачем ты это сделал? Зачем так раздражился? Зачем вышел из себя? Разве нельзя было поправить дело без брани, без ссоры, без оскорбления ближнего? Согрешил ты пред Богом, согрешил пред братом, неправ ты и пред самим собой. Если уж ты забыл заповедь Божию, повелевающую любить ближнего, как себя самого, то хоть пожалел бы себя: ну, можешь ли ты быть теперь спокоен душой, когда знаешь, что брат немирен к тебе, что он всем может на тебя жаловаться. Какими глазами будешь ты теперь смотреть на добрых людей?

Но суд людской не так страшен, как суд Божий: с какой совестью ты теперь станешь повторять молитву Господню: "и остави нам долги наша, как и мы оставляем должником нашим"? Как ты, преступник заповеди Божией, войдешь теперь в храм Божий, как возведешь очи к Отцу Небесному — ты, обидчик своего брата, непослушный сын Небесного Отца? Не отвратит ли Господь от тебя очей Своих милосердых? И как ты дерзнешь просить у Него прощения своих грехов и помилования, когда сам не захотел помиловать брата своего, снизойти к его немощи, немного потерпеть его? Слышишь, что Он, Господь наш, говорит, — и непреложно святое Божественное слово Его: «аще отпущаете человеком согрешения их, и Отец ваш Небесный отпустит вам согрешения ваша; аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешения ваша» (Мф. 6; 14-15). Вот что говорит нам совесть наша.

Итак, если хочешь получить милость Божию, то поспеши примириться с обиженным тобой, вынь смертоносное жало из сердца твоего, приложи пластырь милосердия и любви к ближнему на рану твою, окажи любовь к обиженному тобой, и тогда — Бог милостив — исцелится недуг души твоей, успокоится встревоженная совесть твоя. А пока этого не сделаешь, не пойдет к Богу молитва твоя, не даст покоя тебе совесть твоя, не будет мира душе твоей.

Вспомни ужасную судьбу первого на земле обидчика Каина: "стеня и трясыйся", до конца дней своих бродил он по земле, обагренной кровью братней; отверженный Богом, он всю жизнь мучился в чувстве отчаяния. Слава Богу, ты не убил, а только оскорбил брата своего, но ведь и словом можно так больно уязвить человека, что он, как смертельно раненый, будет томиться душой. Пожалей его, пойди к нему, скажи ему от любящего сердца: "Брат, прости меня, ради Христа! Я грубо оскорбил тебя, я виноват перед тобою. Помиримся, брат мой, забудем все, что было между нами. Пусть враг не смеется над нашими немощами. Брат мой милый, вынь из моего сердца эту стрелу вражью: измучился я душой, покоя нигде не нахожу с той минуты, как оскорбил тебя". И верь, друг мой, Бог увидит твое смирение, и расположит сердце братнее к примирению, и простит он тебя ради имени Христова, и заживет рана твоя сердечная, и оба вы увидите, сердцем почувствуете, как верно слово Богомудрого царя Давида: «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе» (Пс. 132; 1). И еще крепче станет союз ваш о Господе, скрепленный опытным познанием как опасно нарушать его. Мир Божий да будет с вами! Аминь.

От Бога не укроешься

«Праведен ecи, Господи, и правы суди Твои!» (Пс. 118; 137), — так взывал богомудрый пророк Давид, с благоговением размышляя о дивных путях правды Божией, спасающей праведных и карающей грешных. От людей можно укрыться, а от Бога никуда не скроешься: очи Господни светлее солнца — видит Господь не только все наши дела, но и все сокровенные мысли сердечные, видит их раньше, чем появятся они в сердце человеческом. На себе изведал эту истину царственный мудрец: сколько тяжелых скорбей понес он за свой грех с Вирсавией и за смерть неповинного Урии! Сознавал свою вину пред Богом мудрый царь и смирялся, и в смиренном чувстве благодарил Господа за скорби свои, и взывал: «благо мне, яко смирил мя ecu, Господи, яко да научуся оправданием Твоим!» (Пс. 118; 71). И не один он, но и многие-многие грешники, познавая в постигающих их скорбях карающую руку Божию, смирялись пред Богом и, прославляя правду Божию, смиренно взывали к Богу: "Праведен еси, Господи, и правы суды Твои; благо нам, яко смирил еси нас, Господи Боже праведный!"

Вот что поведал о себе один из таких смиренных грешников: "Оставшись после отца восемнадцати лет, я только и думал о том, как бы побольше скопить денег: возьмусь ли за дело, иду ли куда, лягу ли спать — у меня только и думы, что о деньгах: из-за них я и о Боге вовсе позабыл. Бывало, в воскресный день люди добрые идут в церковь Божию, а я, иной раз и не перекрестившись, бегу на базар. Напрасно покойница тетка меня бранила и добром уговаривал: "Эх, Семен, Семен! Люди у обедни стоят, еще и к "Достойно" не звонили, а ты уж успел водки хлебнуть: помолился бы сперва Богу, да тогда бы и выпил, а на базар-то успел бы сходить и после обедни. Ведь если не будешь просить Бога, да не благословит Он твоего труда. Как ты ни рвись, ни в чем успеха не будет: спустишь с рук и то, что теперь есть, и, может быть, дойдет до того, что и перекусить будет нечего. Попомни ты это мое слово!"

И правду говорила покойница: за что ни возьмусь, все из рук у меня валится, ни в чем не было удачи. Но я решился во что бы то ни стало, какими бы то ни было способами нажить денег и разбогатеть. Худое стоит задумать, а враг и случай к тому подаст.

Однажды я поехал сеять рожь, под вечер разложил огонь и лег отдохнуть, как вдруг слышу — кто-то едет. Приподнявшись, я увидел порядочно одетого человека, который слез с телеги и ласково спросил меня: "Скажи пожалуйста, земляк, как проехать в такое-то село?" — "А ты кто? — спросил я его. "Я, — говорит, — приказчик такого-то купца; еду в то село на ярмарку за разными товарами, да вот сбился с дороги, увидал твой огонек и заехал".

Я хотел было идти показать ему дорогу, как враг начал нашептывать мне: "Вот тебе и богатство, само в руки лезет: едет на ярмарку, стало быть с деньгами, убей его и возьми их". С минуту подумал я, да и говорю: "Не советую, брат, тебе ехать в такую темень: кругом овраги да болота, пожалуй, опять собьешься с дороги, лучше останься со мной ночевать, а на заре я покажу тебе дорогу".

Он согласился, отпряг лошадь и в своей же телеге скоро заснул. Но мне было не до сна: проклятая мысль мучила меня неотступно, но и совесть твердила мне, что убить человека — страшный грех, что у него, может быть, есть жена, детки, они осиротеют, да и власти узнают — накажут и в Сибирь сошлют. А браг свое шептал: "Кто узнает? Он приехал к тебе ночью, никто и не видал его". Не устоял я, окаянный: схватил топор и сразу убил несчастного... Дрожащими руками я отыскал деньги, взял их и спрятал. Потом запряг его лошадь в его же повозку, вывел ее на дорогу в то село, куда он ехал, а сам лег спать.

Но сон бежал от меня: совесть страшно меня мучила, и я уже хотел было сейчас же ехать домой, чтобы во всем покаяться, но враг опять начал шептать: "Теперь уже сделанного не воротишь, а деньги у тебя — живи себе на них как хочется". И я послушался врага.

На рассвете пошел я к ручью, вымылся и вернулся домой, как будто ничего и не было.

На другой день разнесся слух, что на ярмарку лошадь привезла убитого человека, что ищут убийцу. Более полугода шли розыски, но меня не тронули, и дело предано было суду Божию.

Суд Божий скоро и совершился надо мной. На ограбленные деньги построил я дом с лавочкой, но через два месяца нашла туча, ударил гром и все мое добро сгорело дотла.

Не прошло и двух лет после пожара, как на меня обрушилось новое тяжкое несчастье. Пошел я в лес проведать своих пчелок, да кстати там же зарезать барана к базарному дню (мои овцы там же паслись). Только что я зарезал его, как вдруг слышу вблизи отчаянный крик: "Кто в Бога верует, помогите!" Запачканный бараньей кровью, с ножом в руках, бросился я туда, откуда слышались крики, и увидал на дороге зарезанного человека — и больше никого. Я растерялся, не зная что делать, а между тем из соседних пасек прибежали еще три человека, схватили меня и стали вязать. Спрашиваю их: "За что?" А они говорят: "Убил человека, да еще спрашивает, за что?" Я уверял их, клялся, божился, что не убивал: они и слушать не хотели. "А нож-то у тебя зачем? А кровь-то откуда?" Я говорил, что резал сейчас барана, и просил их пойти к моей пасеке посмотреть на барана, они пошли, но каково же было мое удивление, когда ни барана, ни следов крови не оказалось! Напрасно я уверял, что барана, должно быть, унес зверь, а кровь слизали собаки: никто мне не поверил.

Меня судили, наказали через палача, заклеймили и сослали в Сибирь, в каторжную работу. Два года томился я там, но не роптал, зная, что это совершился суд Божий за прежний мой грех. Через два года убийцы того человека были обнаружены, и меня, как невинного, возвратили на родину. Но и там меня ждало горе. Жена моя умерла, хозяйство, как выморочное, продано в мирскую пользу, куда ни покажусь — нигде меня не принимают, матери пугают мной маленьких ребяток, все зовут меня каторжником. Больно мне стало, очень больно, я впал в отчаяние и — страшно сказать — хотел наложить на себя руки.

Однажды я взял уже веревку и пошел в лес, но Господь смиловался надо мной и послал мне избавителя. Меня нагнал наш сельский батюшка, священник. Поравнявшись со мной, он сказал мне: "Здорово, Семен! Куда Бог несет тебя?" Не знаю и сам почему, я растерялся от этих слов его и стоял, как школьник, которого поймали в шалости. "Куда придется", — говорю ему сквозь зубы. Батюшка знал мои скорбные обстоятельства и, увидев у меня в руках веревку, тотчас разгадал мою думу. "Ах Семен, Семен, — говорит, — кажется, у тебя нехорошие мысли бродят в голове. Раскройка мне всю истину, я твой пастырь и отец: авось, Бог даст, поможем горю". Я нехотя признался ему во всем. "О, избави тебя Бог, —сказал он, — спаси тебя Мать Пресвятая Богородица и все святые угодники Божии от такого страшного намерения! Да что за причина?" — "Горько, батюшка, жить на свете, — говорю, — своего дома нет, а никто не принимает, все от меня бегают, едва не плюют на меня". — "Ты говоришь: горько жить на свете, — сказал батюшка, — а разве во аде-то будет лучше? Ведь там муки будут вечные. Ты видел на картине Страшного Суда Божия Иуду-предателя, видел, где он? Вот там же будут души и всех отчаянных самоубийц: ведь и Иуда был тоже самоубийца. За самоубийцу и молиться нельзя: над ним, по уставу Церкви, ни погребения не поют, ни панихид не правят, а зароют в землю, как животное какое, и — конец. Вот ты говоришь, что тебе негде жить. А вспомни Спасителя нашего Господа Иисуса Христа: ведь и Он, безгрешный, не имел где главу приклонить, терпел поношение, заплевание, заушение и распят с разбойниками на кресте. Говорят, и ты терпишь невинно: что же делать? Может быть, Бог готовит тебе за эти скорби вечное блаженство".

Эти слова служителя Божия согрели мое сердце, будто огнем, я пал перед ним на колени и сказал: "Нет, батюшка, я поделом страдаю; правда, не убивал я того человека, за которого меня обвинили, но я убил того приказчика, которого — помните? — лошадь привезла на ярмарку". Батюшка поднял меня, взял к себе в дом, угостил меня чем Бог послал и долго-долго беседовал со мной. Он утешал меня, уверял в милости Божией, читал примеры из житий святых, как Бог приемлет кающихся грешников, наконец, уже около полуночи, прочитал со мной вечерние молитвы: я и сказать вам не умею, как сладко молился я тогда. С того времени я и хожу по святым местам, оплакиваю тяжкие грехи мои и ищу себе тихого пристанища в какой-нибудь пустынной обители" ("Странник", 1860).

Так заключил свой рассказ смирившийся грешник. Как не повторить слова царя Давида: «праведен ecu, Господи, и правы суды Твои!»

Христиане ли мы?

Спрашиваю: христиане ли мы? Не оскорбитесь, братие, таким вопросом. Говорю вообще, имею в виду всех христиан. Апостол Павел говорил же христианам своего времени: «Себе искушайте, аще есте в вере: себе искушайте" (2 Кор. 13; 5). Необходимо испытывать себя, проверять свою жизнь. И учеников испытывают, и служащих проверяют, и купец наблюдает за своими делами, и богач учитывает свой капитал. Как же нам, христианам, не наблюдать за собой, не испытывать себя, не проверять своей жизни? Разве мы не дорожим своим христианством? Разве хотим только называться христианами, а жить как-нибудь, как водится и как хочется? В таком случае какая нам польза от нашего христианства? Для чего и быть в числе христиан, и называться христианами? Итак, не лишний, очевидно, братие, и не бесполезный вопрос, и я повторяю его: христиане ли мы?

Знаю, мне скажут: "Да как же мы не христиане? Мы крестились во Христа, исповедуя Бога Отца и Сына и Святаго Духа, и всегда носим на себе крест Христов: как же мы не христиане?" Так. Действительно, мы сподобились этой великой благодати Божией. Мы крестились, вступили в Церковь Христову и сделались верными. Но помним ли мы эту, принятую нами благодать? Понимаем ли, ценим ли достоинство звания, в которое вступили? Храним ли те обеты, которые дали при крещении? По большей части— нет и нет... Мы носим на себе крест. Неужели этого и довольно для христианина? А располагаем ли мы жизнь свою по примеру распятого за нас Господа, исполняем ли закон Христов? Говорят: "Мы ходим в церковь святую и молимся Богу: как же мы не христиане?" Так. Ходим в церковь, но часто ли, и всегда ли, когда должно? Ходим в церковь, но так ли, как следует? Надо ходить в церковь с верой, благоговением и страхом Божиим; ведь церковь — дом Божий, тут Сам Бог невидимо присутствует. Надо и стоять в церкви смиренно, благочинно и благоговейно, как перед лицем Божиим. Но так ли и всегда ли так бывает? Мы молимся, но внимательно ли, усердно ли, сокрушенно ли? Как мы ведем себя в церкви, как изображаем на себе крест, как полагаем поклоны? Не по привычке ли только, не по обычаю ли одному? Не забудем, что Спаситель наш Господь не раз изгонял из храма недостойных и за недостойные дела. Не забудем, что и молитва, по словам пророка, бывает иногда не во спасение, а во грех (Пс. 108; 7). Ходим в церковь и молимся, а много ли жертвуем на церковь? Не более ли — на свои удовольствия? Да, в церковь — копейки, а на удовольствия и забавы — десятки и сотни. По-христиански ли это? "Мы, — говорят, —постимся в известные дни и времена, как установила Христианская Церковь как же мы не христиане?" Постимся? Да все ли и всегда ли? О нет и нет! Многие из нынешних христиан не знают никаких постов, у них "сплошная седмица" во весь почти год, нарушение правил церковных не ставится почти ни в какой грех. Да и те, которые соблюдают посты, недалеко ушли по пути христианского воздержания. Есть одну постную пищу — еще не значит поститься, а ведь наше постничество почти всегда и состоит только в том, что не едим скоромного, а постное едим без простоты и умеренности, и вовсе не заботимся воздержаться от прихотей и страстей.

Говорят: "Мы говеем, и некоторые — не один раз в год, как же мы не христиане?" Так. Действительно, многие говеют каждый год, иные даже по несколько раз в год или во все посты. Но сколько таких, которые не говеют вовсе, не говеют по два, по три, по пяти и более лет? Пусть мы говеем, и говеем часто, но как говеем? С искренним ли раскаянием, с полным ли исповеданием грехов? Желаем ли всем сердцем оставить грехи или, по крайней мере, противиться грехам? Остерегаемся ли после говения повторения прежних грехов? Трудно, братие, сказать, что все это именно так. А ведь истинное, Богоугодное и душеспасительное говение непременно этого требует. Иначе говение наше может быть для нас без пользы. Мало того, может быть— от чего, Боже, сохрани — и в осуждение. Апостол говорит: «ядый бо (Тело Господне) и пияй (Кровь Господню) недостойне, суд себе яст и пиет» (1 Кор. 11; 29).

Говорят еще: "Мы празднуем христианские праздники: как же мы не христиане?" Точно, празднуем, хотя не все и не всегда. Как и сколь усердно празднуем — об этом уже и не говорим. Бываем в церкви на службе час, два, а может быть, и подольше. А затем? Что делается днем, что — вечером? Со службой церковной у нас решительно оканчивается Божий праздник. День и вечер уже принадлежат другому празднику: простой народ пьянствует, предается веселью, часто самому безчинному, а люди богатые и образованные забавляются роскошными обедами, блестящими балами, языческими представлениями. И это христианские праздники? Не скажет ли и нам Бог, смотря на наше празднование: «праздников ваших ненавидит душа Моя» (Ис. 1; 14).

"Мы — христиане". А какова жизнь наша? Каково поведение наше? О чем вся забота у нас? Знаем ли мы свою веру, свои христианские обязанности? Что у нас читают в домах? По большей части не книги, а книжонки, пустые, бесполезные, часто соблазнительные, а то еще одни только газеты. А Священное Писание? О, это чтение скучное, тяжелое, это чтение для духовных, даже, пожалуй, для одних монахов, — так думаем мы. Что поют у нас в домах? Песни мирские, чувственные, греховные... А песни священные, Божественные? Эти певали, может быть, когда-нибудь в старину.

Какие у нас дела? На что обращены все заботы, все труды? На то ли, чтобы служить Богу, прославлять Его благочестивой и добродетельной жизнью? Не на одни ли земные житейские нужды? Еще апостол Павел говорил о христианах своего времени: «вcu бо своих си ищут, а не ямсе Христа Иисуса» (Флп. 2; 21). Что же должно сказать о нас? Говорить ли о делах наших, противных закону Божию, посрамляющих нашу веру святую? И в этих срамах у нас недостатка нет.

А если еще проверить наши мысли, намерения, движения сердечные, то видно будет, что мы живем только плотью, руководимся только законом греховной природы нашей, а не законом Божиим. Где же подвиги против греха, где чистота и непорочность? А ведь это все необходимо каждому христианину. Сам Господь требует этого от нас: «Святи, — говорит, — будите, яко Аз свят есмь» (1 Пет. 1; 16), А нам редко и на ум приходит вечность, мало мы думаем и о том, что будет с нами по смерти. Судите сами, братие, какие же мы христиане?

Может быть, скажут мне: "Христианин ведь человек же, не ангел, нельзя же ему быть безгрешным; да и Господь, ведая немощь природы нашей, милостив к нам, грешным. Нельзя христианину быть безгрешным"... Так что же будет значить благодать Христова? Что же будет значить закон Божий, заповедующий нам чистоту и непорочность? Не требуют от нас чистоты Ангельской, заповедуется чистота, свойственная только человеку, такая, которая при всех наших немощах по благодати Божией возможна, что и оправдали в жизни своей тысячи, миллионы истинных христиан. "Господь милостив". Да, слава милосердию Его! Он уже явил нам столь великую милость, сколь велика бесконечная благость Его. Но разве Он отступил уже от Своей правды? Разве отменил уже муку вечную? А если не отменил и не отменит, как в истине непреложный, то для кого же она, как не для грешников, и особенно грешников из христиан? Хорошо бы, по милосердию Божию, быть в раю; а что, если, по правде Его, за грехи наши придется быть в муке?

"Не весь же, — скажут, — христианский мир так развращен; не всегда же и не везде бывает так, как мы видим у нас". И сохрани, Господи, если бы все были таковы, и всегда и везде было бы так. Тогда бы последовал и долготерпению Божию конец, тогда бы наступила кончина мира, Страшный Суд и вечное осуждение нечестивым. Но Господь долго терпит. Значит, есть, есть истинные последователи Ему, живут они посреди соблазнов мира, как розы среди тернов, цветут и благоухают христианскими добродетелями. Господь долго терпит. Значит, ожидает еще покаяния и исправления грешников. О, если бы мир оправдал на себе долготерпение Божие! Если бы христиане показали себя достойными великого своего призвания! Если бы дух истинной веры оживотворил сердца верующих и закон Христов соединил все христианские народы в одно святое семейство избранных и искупленных рабов Божиих! Как бы тогда боголепно и величественно было благохваление наше: Боже наш, слава Тебе! Аминь.

(Из книги "Сеятель Благочестия" протоиерея В. Нордова)

Поиск по сайту: