Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВАМ XV И XVI 2 страница



Но особенно важное значение приписывалось огню, добываемому трением из дерева, так как под тем же образом древнейший миф представлял возжжение бо­гом-громовником небесного пламени грозы. Такой огонь называется на Руси дре-

 

1 Хлеб и мука — символы жизни, здоровья: бесплодных жен и больных окуривают артусом, пасхою и свадебным караваем. Название болезни «собачьей старостью» дало повод класть вместе с ребенком в печь щенка; вслед за тем топят щенка в воде и думают, что вместе с ним погибает и самый недуг. — Сахаров, I, 59; О. 3. 1848, т. LVI, 202; Вест. Р. Г. О. 1853, III, 10; в Томской губ. обмазывают ребенка сметаною и дают облизать собаке. — Этн. Сб., VI, 130. Иногда меряют ниткою тень больного (вероят­но, по созвучию с словом стень) и, закатав ее в хлеб, дают съесть собаке.

2 О. 3. 1853, VIII, иностр. литер., 84.

3 D. Myth., 1118.

4 Мерить больного — один из древнейших обычаев (см. D. Myth., 1116—7).

5 Сахаров., II, 18—19, 36, 59.

6 Историч. Христом. Бусл., 384. Татары верили, что огонь противодействует злым умыслам и оты­мает силу у ядовитых снадобий; иноземных послов и русских князей проводили в шатер хана между двумя разложенными кострами (Собр. путешествий к татарам, Плано-Карпини, 19; История Солов., III, 179).

7 Этн. Сб., V, 92-93.

8 Наоборот, если достать рубаху или одежду с здорового человека и повесить в горячем воздухе, то вместе с нею истлеет (исхудает и умрет) и ее хозяин (литовское поверье. — Рус. Сл., 1860, V, 27).

9 Статис. опис. Саратов. губ., I, 66; Украин. мелодии Маркевича, 107.

10 D. Myth., 1117.

 

 

весным, лесным, новым, живым, лекарственным или царь-огонь1, у сербов ватра (в старину — молния) жива, живи огањ, у чехов bozi oheń, — точно так же, как дождь, льющийся из тучи, пробуравленной палицею Перуна, назывался живою водою. Пламя это признается спасительным против всяких заразительных и повальных болезней. Огонь, бывший до того в людском употреблении, не считается годным для такого священного дела; как вода, предназначаемая для леченья, должна быть непочатая, только что почерпнутая из родника, так и огонь требуется новый, не служивший еще человеческим нуждам. Живым огнем возжигаются купальские ко­стры, через которые перегоняют поселяне скот и сами прыгают — в полном убеж­дении, что это наделяет здоровьем. Но сверх того к пособию живого огня прибега­ют всякий раз, как скоро обнаружится сильная смертность между населением или скотский падеж. В первом случае крестьянская община приглашает священника со­вершить молебствие и обойти с иконами и хоругвями вокруг села. При этом добы­вают новый огонь трением одного дубового полена о другое — также дубовое; добы­тым огнем зажигают кадило и свечи перед иконами в церкви: думают, что такая жертва особенно приятна Богу. Из церкви огонь этот разносится по избам, где и сберегается, как вернейшее средство против мора. Если случится скотский падеж, то служат в поле общественный молебен с водосвятием, роют канаву и, наполнив ее навозом, кожаными обрезками, шерстью и сухими костями, все это зажигают жи­вым огнем, потом перегоняют через канаву деревенское стадо и окропляют его свя­тою водою. Иногда, вместо канавы, прорывают отверстие в ближайшем из окрест­ных пригорков — так, что верхний пласт земли остается нетронутым, и сквозь эти ворота прогоняют стадо, окуривая его можжевельником, зажженным от живого ог­ня; в Смоленской губ. окуривают теми травами, с которыми стояли в церкви на Троицын день. Замечательно, что при совершении этого обряда старый огонь везде гасится, и при топке печей и освещении изб другого огня никто не употребляет, кроме добытого трением. В некоторых местностях, чтобы прекратить мор, крестья­не разводят вокруг села курево, поджигая сложенные там и здесь кучи живым ог­нем; от «сибирской язвы» курево разводится при самом въезде в селение2. Болгары 24 декабря (когда на небе снова возжигается светильник солнца) и в день св. Панте­леймона (о связи этого святого с древним Перуном см. т. I, 243) тушат во всех из­бах огонь, а вечером берут два сухие полена, трут одно о другое и вызванное таким трением пламя называют божий или святой огнец и разносят по до­мам; в этот день поселяне не работают из боязни, чтобы гроза не сожгла хле­ба3. У германских племен живой огонь известен под именем das wilde feuer или notfeuer (стар, notfiur), т. е. огонь, в котором чувствуется настоятельная потребность (not — necessitas) и который добывается в случае всеобщей нуж­ды — заразы. Рядом с этим объяснением, какое возникло в период сравни­тельно позднейший, когда был затерян настоящий корень слова, Я. Гримм указывает на другое, древнейшее: в слове notfiur (nodfiur) он подозревает ста­ринное hnot(d)fiur от hniudan, др.-вер.-нем. hniotan, сканд. hniodha — quassare, terere, tundere, т. е. огонь, добываемый трением. В Германии огонь этот употреб­лялся на исцеление больного скота: коров, лошадей и свиней. Когда нападала на до-

 

1 Рус. в св. посл., IV, 93; Р. И. Сб., III, 199.

2 Этн. Сб., I, 54, 163; II, 28; Иллюстр. 1846, 262; Вест. Р. Г. О. 1853, II, 105; Симбир. Г. В. 1855, 48; Послов. Даля, 1055.

3 Каравел., 248; Московская Газета 1866, стат. Каравелова: «Святки у болгар».

 

 

машних животных чума, то крестьяне возжигали notfeuer. В назначенный день во всех печах погашали огонь, так что в целой деревне не оставалось ни единой искры. Из каждого дома приносили паклю, солому, хворост и дрова; затем вбивали в зем­лю твердый дубовый обрубок и сверлили в нем отверстие; в это отверстие вставля­ли деревянный шест, обвитый соломою и обмазанный дегтем, и до тех пор враща­ли его, пока не показывалось пламя. Вызванное наружу пламя принималось на со­лому, сухие листья и хворост, и тотчас же возжигался устроенный между двумя за­городками костер, через который перегоняли два или три раза все больное стадо1. Иногда вбивали в землю две дубовые сваи, фута на полтора одну от другой; вверху их делались углубления, в которые вставлялась поперечная балка, толщиною в ру­ку, обмотанная по краям паклею и старым засаленным тряпьем; поперечник этот обвивался веревкою, за длинные концы которой схватывались поселяне и с быстро­тою двигали его то в одну, то в другую сторону, пока не являлся огонь и не разгора­лись тут же набросанные кучи хворосту и соломы, после чего спешили перегонять стадо через пылающий костер. Вместо поперечной балки терли сваи и просто пеньковою веревкою. По окончании обряда все присутствующие бросались на костер, и каждый домохозяин запасался священным огнем, чтобы возжечь его на своем оча­ге; взятые с собою горячие головни они гасили в воде и клали их в ясли, из которых кормилась домашняя скотина. Сохранились свидетельства (1605 г. ), что живой огонь добывался чрез трение колеса: брали тележное колесо, вставляли в его втулку дубовую ось и вращали ее с помощью веревки; костер разводился в воротах, в ко­торые и выгонялось зараженное стадо. Что происхождение описанных обрядов относится к глубочайшей древности — в этом не может быть сомнения; уже в 842 году Карломан запрещал эти «богопротивные» огни. Но важнее всех пись­менных свидетельств — то, что обряды возжжения живого огня равно совер­шались у всех индоевропейских народов, не исключая ни кельтов, ни греко-римской отрасли. Римские пастухи перегоняли скот через весенние костры Палилий (Palilia), зажигаемые в честь Палесы (Pales), богини — охранитель­ницы стад2.

Такое очистительное значение огня, прогоняющего темную, демоническую си­лу и вместе с нею все греховное, нравственно нечистое, побудило отдаленнейших предков наших соединить с сожжением мертвых мысль, что усопшие, сгорая на ко­стре, очищаются от всякого зла и неправды и, просветленные божественным пла­менем, водворяются в стране вечного блаженства. Руссы объясняли арабскому пу­тешественнику Ибн-Фоцлану, что они сожигают трупы с целью доставить умер­шим невозбранный доступ в райские обители3. Верование это в сказаниях о кончине мира сливается с мифическим представлением о той огненной реке, которая потечет в последний страшный день и в которой, по словам Кирилла Туровского, «подобает всякому роду человеческому пройти сквозь огнь», да ис­кушенные огнем очистятся все племена и просветятся телеса их, аки солнце4. По всему вероятию, здесь же скрывается: во-1-х, зародыш католического учения о чистилище, где души усопших освобождаются действием огня от греховной нечистоты, и во-2-х, корень староверческого догмата о самосожжении, которое

 

1 Перегоняли также и гусей.

2 D. Myth., 570—9; Die Götterwelt, 198-9.

3 Ibn-Foszlan's und anderer Araber Berichte, 21.

4 Памят. XII в., 100—1.

 

 

раскольники называют «вторым или огненным крещением», т. е., по их мне­нию, оно так же очищает человека от содеянных им грехов, как крещение — от греха первородного1.

Вследствие естественных, физиологических условий, определивших первона­чальное развитие младенческих племен, славянин по преимуществу был добрым и домовитым семьянином. В кругу семьи или рода (который был тою же семьею, только разросшеюся) проходила вся его жизнь, со всем ее обиходом и родственны­ми торжествами; в ней сосредоточивались самые живые его интересы и хранились самые заветные предания и верования: «имяху бо закон отец своих и преданья»2. Свидетельствуя о древнейшем быте славян, Нестор говорит, что они жили родами: каждый род на своем месте — особе, т. е. разъединенно. Отдельный род представ­лялся сожитием вместе нескольких семей, связанных кровными узами родства и властью одного родоначальника. Поздние остатки такого патриархального быта до сих пор встречаются в некоторых славянских племенах, мало или вовсе не испы­тавших влияния цивилизации. Родичи помещались в одной избе или, если слиш­ком размножались — в нескольких холодных срубах (клетях), построенных вблизи теплой избы и даже примкнутых к ее стенам. Во всяком случае очаг оставался единый для всех, а приготовляемая на нем пища составляла общую трапезу. Явление это весьма знаменательно. В отдаленное время язычества огонь, разведенный под домашним кровом, почитался божеством, охраняю­щим обилие дома, мир и счастие всех членов рода; вокруг него созидалась семейная жизнь. От огня, возжигаемого на очаге, обожание должно было пе­рейти и на этот последний: оба эти понятия действительно слились в одно представление родового пената3. Каждый род имел своего пената, которым был единый для всех очаг — знамение духовного и материального единства живу­щих при нем родичей. Если же род делался слишком велик и распадался на части, то такое раздробление видимым образом выражалось в устройстве но­вого, особого очага; одно или несколько семейств, отрешаясь от главного рода, выселялись на другое место и основывали свое собственное жилье, свой от­дельный очаг.

В этом значении очага кроется объяснение нескольких названий, важных для бытовой археологии славянского племени. Создаваясь в эпоху образования языче­ских верований, слово запечатлело в себе характеристические черты стародавних воззрений. Скифское божество огня и домашнего крова Tabiti происходит от санскр. tap (tapati) — urere, calefacere (зенд. tap — тоже, tafnu — urens, перс. taftan — сожигать, tapîdan, tabîdan — теплеть, лат. tepeo, греч. τάπτω - сожигать мертвых, анг­лос. thefian — разгорячаться, ирл. tebhot — жар, тепло, слав. топить, теплый = топ-лый); от того же корня тап (скиф. таб), топ образовалось и русс. изба, у Иоанна эк­зарха болгарского истба, в Несторовой летоп. истьба, истопка, чешс. gistba, gizdba, пол. izdebka, винд. jispa, луж. jspa, spa4. Старинная форма «истопка» (= истопа, истопник, истопить) доныне употребительна в различных областных

 

1 Полн. историч. известие о старообр., 105—6. К этому воззрению, впрочем, примешивается и мысль о вольном мученичестве за старую веру.

2 П. С. Р. Л., I, 6.

3 Народная загадка, означающая печь, огонь и дым, все эти понятия изображает в родственной связи: «мать толста, дочь красна, сын храбер — под облака ушел». — Терещ., VII, 165.

4 Пикте, II, 507; Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Бусл., 41; П. С. Р. Л., I, 24.

 

 

говорах1. Итак, славянин дал своему жилищу название от того священного в гла­зах язычника действия, какое совершается на очаге. До сих пор название избы присвояется преимущественно той части жилья, в которой поставлена печь, в отличие от светлицы или клети; последняя ставится всегда через сени, против избы, и стро­ится холодною — без печи и земляной насыпи над потолком2. Точно так же слово дым у Нестора и даже теперь в некоторых деревнях употребляется в значении оча­га, дома, жилища3; огнище (серб. и др.-болг. огниште, чеш. ohnisko, луж. ognisko), употребляемое во многих славянских наречиях в смысле горна, очага4, в лужицком и польском означает сверх того дом, жилье; следовательно, огнищанин, название, встречающееся в Русской Правде, есть владетель очага, дома, глава рода; потому за убийство его взыскивалась двойная вира5. Готское auhus — печь (др.-швед. ogn, ofn = ofen, новошв. ugn) Гримм сближает с словом agni — огонь6; Шлейхер дает дру­гое объяснение: у древних арийцев очаг состоял из нескольких камней, сложенных посреди жилища; почему др.-инд. acman-tam — печь, чеш. kamna (то же, что рус. ка­менка) и гот. aúhns предполагают основную форму aknas (acnas = acman, слав. камы) — камень7. Это название, данное очагу, наводило мысль на молниеносный ка­мень громовника (I, стр. 129) и повело к поэтическому изображению грозовой ска­лы-тучи пылающею печью (см. гл. XXVI).

Обожание пламени, возжженного на домашнем очаге, было общим у всех индо­европейских народов. Индусы чествовали его под именем Агни, признаваемого главным хозяином дома и господином семьи (grhapati, vicpati); непременный спутник человека, он устрояет его семейный быт, печется об умножении его бо­гатств, дарует вседневную пищу и под сенью домашнего крова поддерживает дру­жество, мир и счастие8. Древние персы устраивали в своих жилищах алтари, на ко­торых поддерживался вечный огонь и пред которыми совершались ежедневные мо­литвы; они клали на уголья сухое облупленное дерево, намазывали его жиром, по­ливали маслом и раздували огонь опахалом; кто раздувал огонь губами или бросал в него что-нибудь мертвое, грязное и нечистое, тот наказывался смертию9. У греков έστία (= санскр. vastya, лат. Vesta от vas — habitare; снк. vasi, vasa, vasta, vastya, vastu — дом, обиталище; перс. wastâ — огонь, washtî — красота, washî — краснеть10) означало очаг и богиню возжженного на нем огня и в то же время было почетным титлом

 

1 Истопка, истопок, истобок — чердак избы, изобка, изобочка — небольшая изба, йстопье, истопка — беремя дров, достаточное для топки печи; последнее слово означает также две жерди над челом русской печи, где сушат лучину и другие вещи (Обл. Сл., 74, 76), и небольшой сруб с печью без трубы (Новг. губ. ).

2 Терещ., I, 166, 192; Этн. Сб., II, 16; Зап. морск. офицера, I, 241; Маяк, V, статья: «О старин. распо­ложении домов в сев. краях России».

3 П. С. Р. Л., I, 7; Обл. Сл., 52; дымница — деревня (Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 95); офен. курёха (от курить) — дом (Вест. Р. Г. О. 1852, V, 59): названия, любопытные по своей живописующей меткости, так как крестьянские избы и доселе большею частию курные (без труб. — Терещ., I, 162—4; Пут. зап. Пасвека, 146—8; Вест. Р. Г. О. 1853, 1, 9—10). «Любить тепло — терпеть дым» (Перм. губ. ).

4 У нас огнище — огонь, разведенный на земле, и место, где выжжен лес; огнища — расчищенное из-под лесу место, то же, что пал, палы (от палить). — Обл. Сл., 137.

5 Мысли об истор. рус. яз., 150; Эверс: Древн. рус. право, 365—6.

6 D. Myth., 595.

7 У. З. А. Н. 1865, 1, 44.

8 Пикте, II, 384.

9 Ч. О. И. и Д. 1864, II, 72 (Страбон).

10 Пикте, I, 157; II, 238; можно с вероятностью допустить, что корни vas — обитать и vas — светить первоначально роднились между собой.

 

 

хозяина дома (έστία δέσποινα); иногда и весь дом назывался гестией. Богиня Гестия была первою наставницею в домостройстве, гением-хранителем всех живущих при ее святилище, представительницею физического и нравственного единства семьи; ей посвящалась одна из комнат в средине дома, где обыкновенно пылал на очаге священный огонь. «Поддержание этого огня днем и ночью вменялось в обя­занность каждому домохозяину. Горе тому дому, где бы он потух. Всякий вечер прикрывали уголья пеплом, чтобы не дать им совершенно сгореть; утром, при про­буждении, первою заботою семьи было возобновить огонь. Он потухал только при гибели целого семейства; потухший огонь, угасшая семья — были у древних выра­жения однозначащие». В старогреческом языке семья обозначалась словом έπίστιον, что в буквальном переводе значит: находящееся близь очага1. Но религи­озное почитание очага не ограничивалось у греков только тесным кругом домаш­ней жизни. От понятия об отдельном семейном и родовом божестве значение Гестии расширилось до представлений, которые сочетали с нею охранительное и свя­зующее начало всякой политической общины и всего эллинского народа. В честь ее созидались по городам особые здания (пританеи), в которых ставился обществен­ный, государственный очаг с вечнопылающим огнем; там хранились законода­тельные уставы и союзные договоры; у этого очага народные правители (пританы) обязаны были во все время, пока оставались на службе, совершать ежедневную тра­пезу. Колонии, выселявшиеся в другие страны, брали с собою огонь с общественно­го очага и возжигали его на месте нового своего поселения, в чем и выражалась на­глядно та тесная родственная связь, которая соединяла их с метрополией. Общий для всех эллинских племен очаг был в Дельфах, и с ним нераздельна была в созна­нии греков мысль о их народном единстве2. Подобное значение у римлян принад­лежало Весте, о которой Овидий говорит, как о «живом пламени», и которая при­знавалась таким же охранительным божеством в отношении целого государства, каким для отдельной семьи был домашний очаг. Весталкам, приставленным на­блюдать за огнем Весты, поручалось и хранение пенатов римского народа; сами они пользовались величайшими почестями, и молитвам их приписывалась чрез­вычайная сила в умилостивлении разгневанных богов. Погашение огня Весты по­читалось предзнаменованием страшного бедствия, которое должно пасть на все го­сударство; ибо вместе с тем как угасало ее светлое пламя, народ лишался покрови­тельства вечно бодрствующей, дружелюбной ему богини. В частных домах римлян древнейшей эпохи очаг стоял в передней комнате (atrium) и служил для двух целей: на нем приготовляли пищу и на нем же помещали пенатов и ларов — богов, покро­вителей и защитников дома и семейства; иногда лары хранились где-нибудь подле или позади его — в нише, откуда вынимали их в праздничные дни, ставили на пы­лающем очаге и совершали жертвенные приношения и возлияния3. У скифов оча­гом служили два или три камня, которые они, кочуя с места на место, всюду воз­или с собою, и этот подвижной очаг имел такое же священное значение, как и у на­родов классических; он почитался защитником домашнего крова, семьи, рода и це­лого племени; именем Tabiti назывался и род, живущий сообща, нераздельно, и весь скифский народ. Верховный владыка — царь или князь скифов в отношении к подвластному ему народу являлся отцом среди огромного семейства, а принадле­жащий ему очаг был общим божеством для всего племени; потому клятва царским

 

1 Ф. Куланж, 24, 50.

2 Преллер: Griechische Mythologie, I, 329—333.

3Пропилеи, IV, 27.

 

 

очагом была у скифов самою торжественною и великою, как у греков клятва Гестией, а у римлян — Вестою1. Нарушивший ее был преступником против самого бо­жества Табити, и, по народному убеждению (как свидетельствует Геродот), царь, а с ним, разумеется, — и все его подданные несли на себе тяжкую ответственность за такое преступление до тех пор, пока не был отыскан и подвергнут наказанию ви­новный2. То же воззрение, расширившее культ домашнему очагу до пределов на­родного союза, было присуще и германскому племени, как очевидно из указанного Бергманном сближения скифского Tab(v)iti (огонь, очаг, семья, племя) с кельт. teuta и готск. thioth, theuth — племя, сканд. thiodh и др.-вер.-нем. diot (= deut-sch) — народ3. У древних литовцев в каждой избе был свой священный огонь, постоянно поддерживаемый в охрану от всяких бед; но кроме того были и места общественно­го его чествования. Так святость места Ромова основывалась на уважении народа к неугасимому огню, который горел там при неусыпном надзоре жрецов, обязанных поддерживать его дубовыми ветвями и обрубками из священной рощи. Когда прус­сы подчинились владычеству крестоносцев, в собственной Литве образовался от­дельный религиозный центр с своим общественным огнем (Зничем), который пы­лал в храме, построенном в Вильне, и был погашен только с принятием христиан­ства4. Согласно с указанными верованиями, огонь сделался знамением всякого ра­достного события в семейной, общинной и государственной жизни, что видим еще теперь в возжжении иллюминационных огней в дни семейных торжеств, народ­ных побед и царских праздников.

Следы древнего поклонения очагу находим и между славянами. На Руси суще­ствует пословица: «на печке сидел, кирпичам молился»5; у сербов: «ко ниje вићео цркве (или: ко олтара не виде), и пећисеклања»6. Не менее интересны сербские клятвы очагом, дышащие глубочайшей древностью: «тако ми се огн иште моjом крвл(ь)у не угасило!» — «тако ми се огњиште на крсно име мojиjeм нуњем неуга сило!» — «тако ми шл(ь)еме на огњиште не пануло!» — «тако своje кућe жив не видио!»7. Когда хотелось бы сказать то, что запрещает приличие, малорусы говорят: «сказав бы, да печь у хати!»8—выражение, указывающее на особое уважение к печи; в великорусских деревнях нескромного рассказчика останавливают замечанием: «для твоей речи не выносить печи!» Плевать на печь и на лежащие в ней горячие уголья считается грехом; если рассыплются сложенные в печи дрова или выпадет из нее кирпич — это предвестие большой беды домохозяину9. У немцев сохрани­лись свидетельства о коленопреклонении пред очагом, о мольбах и жалобах, обра­щаемых к нему несчастными скитальцами10; у нас же уцелел заговор, произноси­мый у печного чела: «ахти мати белая печь! не знаешь ты себе ни скорби, ни болез-

 

1 Одиссея, XIV, 158—9.

2 Геродот, кн. IV, гл. 68.

3 Лет. рус. лит., кн. I, 129, 136.

4 Рус. Сл. 1860, V, ст. Костомар., 23, 46.

5 Сравни в Посл. Даля, 651: «жилом жить, не чýму (очагу) молиться».

6 Перевод: кто не видал церкви или алтаря, тот и печи молится. — Срп. н. послов., 150—1; Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 26, 116.

7 Перевод: да не погаснет мое огнище от моей крови! (или от моего вина, которое пьется на крест­ное имя); чтобы не пал кнес на мое огнище! чтоб мне не видать живым родимой избы! — Срп. н. по­слов., 305—9.

8 Номис, 116; то же соблюдается и белорусами. — Приб. к Из. Ак. Н., I, 67.

9 Маяк, XVI; Пузин., 164. Не должно садиться на печь, когда пекутся в ней хлебы. — Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Кавел., 10.

10 D. Myth., 595; Сказ. Грим., II, стр. 21, 38.

 

 

ни, ни щипоты, ни ломоты; так и раб божий (имярек) не знал бы ни хитки, ни при­тки, ни уроков, ни призороков... »1 Здесь мольба шлется к печи, как целительнице болезней; следоват., ей придается так же целебная, очистительная сила, как и вооб­ще огню. Это свидетельствуется и многими другими народными обрядами (см. выше стр. 13); так от лихоманок в простонародье лечат больного перед печью, оку­ривая его дымом и приговаривая: з' чадом та з' димом з' нашой хати!»2 Иногда да­ют хворому выпить и умыться наговоренной воды, смешанной с печной золою и угольями; тою же водою смывают у дверей притолки и косяки, чтобы не могли войти в избу лихоманки и другие болести. Прибегают еще к следующему суеверно­му средству: больной лихорадкою выносит из хаты кочергу (ожог — символ разя­щей молнии, см. I, 131) и оставляет ее на перекрестке3. В Курской губ. в случае лег­кой боли в горле трутся им о край печи; от испуга выливают так называемый «пе­реполох»4 на печном шестке, причем больного ставят против печи5; от простуды приносят с берега реки камень и бросают в печь с приговором: «как камень на бе­режку у речки был сух, так бы у меня, раба божьего, ноги были сухи, не боялись ни стужи, ни морозу, ни метелицы, и сколь он теперь горяч, так будьте и вы, ноги, го­рячи!» Тотчас, после родин, нареченная кума должна взять из печи уголь, выйти на перекресток и перебросить его через себя: это предохранит новорожденного ребенка от сглазу6. Для того, чтобы водилась скотина, вновь народившегося теленка прино­сят в избу и прикладывают к печке (Орловск. губ. ). Воротившись с похорон, должно приложить ладони к печи или, отодвинув заслонку, заглянуть в ее устье, для охра­ны себя от губительного влияния Смерти7. Очаг есть источник всякого обилия, плодородия и богатства (см. т. I, 103—о горячих угольях, как метафоре золота). С целью сберечь скирды и стога от мышей, знахарь вынимает из них со всех четырех сторон по снопу или по клоку сена, кладет все это в печь и зажигает раскаленною кочергою; зола, полученная от сожженных снопов или сена, высыпается в скирды и стога с заклятиями8. Чтобы куры несли больше яиц, бабы выгребают в чистый чет­верг из печей золу, приносят в курятники и там посыпают (Курск. губ. ) или с тою же целью курят на печном шестке хлебными отрубями, смешивая их с золою, и за­ставляют птицу нюхать это курево9. Гряды, назначенные для посадки капусты, осыпают золою, собранною из печи в чистый четверг и в Светлую седьмицу, и ве­рят, что это предохранит капусту от червей (Тамбов. губ. ). В Малороссии принято сеять огородные овощи тотчас после того, как истопится хата, чтобы гряды были так же полны, как полны в то время стоящие в печи горшки10. В Германии при по­садке капусты хозяйка должна вспрыгнуть на очаг и произнести: «häupter wie mein kopf, blätter wie mein schürz une dorschen wie mein bein!» (сравни т. I, стр. 19)11. Если

 

1 Архив ист.-юрид. свед., II, отд. 6, 51.

2Номис, 161.

3 Изв. Ак. Н., III, 207.

4 Т. е. топят олово и по формам его угадывают, что именно было причиною испуга.

5 Эти. Сб., V, 89, 91.

6 Маркевич., 89.

7 Иллюстр. 1846, 171; Геогр. Известия 1850, III, 338; О. 3. 1848, т. LVI, 205; Моск. Ведом. 1854, 131: тех, которые несли мертвеца, осыпают пеплом; Иличь, 314—5: те, которые зарывали усопшего, должны умыть свои руки и бросить через себя горячий уголь.

8 Сахаров., II, 9; Ворон. Г. В. 1851, 12.

9 0. 3. 1848, V, смесь, 152.

10 Рус. Бес. 1856, 1, 66.

11 D. Myth., 1189.

 

 

вылезет из горшка поставленная в печь каша, то наблюдают: в какую сторону она вышла? если к задней стороне печи — это предвещает счастье, а если к устью (к вы­ходу) — бедность и разорение; то же поверье распространяется на хлебы и святоч­ные куличи, смотря по тому, куда они наклонились верхушками — к заду или ус­тью печки1. В Славонии хлебные зерна, назначенные для посева, посыпают пеплом и кропят водою2. По пламени очага, по расположению горящих на нем поленьев, по искрам, разлетающимся от удара кочергой, по золе, дыму и зажженным лучи­нам гадают о будущем плодородии и счастии. В числе суеверных примет, исчисля­емых старинными памятниками, были наблюдаемы следующие: «огнь бучит, огнь пищит, искра из огня прянет... дым высоко в избе ходит»3. По свидетельству Саксона-грамматика, славянские женщины, сидя у очага, проводили наобум по пеплу черты, потом сосчитывали их, и если выходил чет — то ожидали счастия, и наобо­рот; Дитмар также упоминает о гадании у славян по пеплу4. В настоящее время де­вушки посыпают золой башмаки и ставят на ночь под кровать, а поутру смотрят: на чьих башмаках больше золы — той и счастье будет полнее5. Когда уйдет из стада и заблудится домашняя скотина, то хозяева зовут ее в дымовую трубу и верят, что на такой оклик она непременно воротится домой: голос, раздающийся из трубы, есть как бы призыв самого очага = пенатов, оберегающих родовое имущество.

Семья была самым священным союзом у древнейших племен; живя под одним отческим кровом, она имела свое, исключительно ей принадлежащее божество и свою отдельную, семейную религию. Божество это было светлое пламя, возжигае­мое на домашнем очаге, а религия состояла в поклонении ему, жертвенных прино­шениях и постоянных заботах, чтобы не погасал священный огонь. Пылающий очаг почитался собирателем семьи, охранителем жилья и принадлежащих к нему владений, защитником брачных и родственных связей; он скрепляет супружеские узы, дарует детей, покой и счастие, словом, является представителем всего нравст­венного мира, заключенного в стенах дома. У индийцев жених мог получить неве­сту только из рук бога Агни, под покровом которого она возросла и воспиталась, и не иначе, как приобщив себя духовно к фамилии, с которой вступал в родство, че­рез ряд жертв ее прародительскому очагу; являясь в дом жениха, невеста трижды была обводима вокруг очага при произнесении молитвенных благословений. К Аг­ни воссылались и гимны о даровании детей: «продли, Агни, навек тому пищу, кто молит тебя; да будет у нас сын, да будет наше имя (наш род) далеко разветвлен­ное!»6. У греков и римлян приведенная в дом жена и купленный раб вступали в ре­лигию своего мужа и господина, отрешаясь от всякой зависимости от прежних пе­натов; приобретенного раба подводили к очагу, окропляли святою водою и давали вкусить хлеба и плодов: таким образом, он становился участником родового культа своего господина, что значительно должно было смягчать суровый институт рабст­ва. Даже по освобождении раб продолжал оставаться в подчиненном отношении к своему господину, как клиент к патрону, ибо и отпущенный на волю он имел с ним одни sacra. Новорожденного младенца кормилица обносила вокруг домашнего оча-

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.