Исповедания и этногенезы

Условимся о терминах.

Говоря о роли церкви в этнической истории, необходимо отметить три ее ипостаси: религиозную, социальную и ментальную. В аспекте религии церковь — хранительница догматов, место теологических прений и носительница традиций. Эта специфическая область является достоянием очень немногих мыслителей, эрудированных философов и людей, одержимых жаждой истины. Таких всегда немного, и роль их в истории непостоянна: в периоды высокой пассионарности они находят себе учеников и соперников, в фазе инерционной они одиноки, а при обскурации гибель их становится чрезвычайно вероятной.

В социальном аспекте место мечтателей занимают прелаты и ересиархи. Они руководят общинами уже обращенных, следят за порядком отправления культа и устанавливают отношения со светскими правителями, иногда присваивая себе их прерогативы. Так, светскими государями стали римский епископ — папа и наместник пророка — халиф; светские правители назывались иначе: король или султан. Обладая фактической властью и силой, светские государи считались с прелатами. Таким образом, средневековая церковь занимала определенное место в феодальной иерархии, что позволяло ей привлечь мыслителей и мечтателей, авторитет коих был таков, что с ним приходилось считаться даже королям, вынужденным давать деньги на школы и университеты, а не только на соборы, мечети и пагоды. Социальная ипостась обеспечивала устойчивость религиозного сознания, сохраняя Учение в книгах и картинах или, точнее, в библиотеках и музеях, без которых культура была бы недолговечна.

В эмоциональном аспекте каждая религия — форма определенного мироощущения. Ведь кроме ума и тела есть чувство, то самое, которое создает положительную или отрицательную комплиментарность. Подавляющее большинство искренне верующих не умеют разобраться в догматических спорах и руководить политикой своей общины. Они просто чувствуют феномен мироощущения той или иной религии и выбирают тот ее вариант, который отвечает их психологическому настрою. Их нельзя переубедить логическими аргументами, которые им непонятны; приказ начальства они игнорируют, не вступая в пререкания, но оставаясь при своем, т. е. при том, что им кажется верным без доказательств. Исповедание — модус аттрактивности, неосознанного влечения к предметам обожания. И поскольку та или иная ментальность всегда воспитывается с детства, то она есть у всех этносов, что и зафиксировано этнографами.

Поэтому самые распространенные религии — христианство, ислам, буддизм, тенгрианство, или почитание Неба, митраизм — неизбежно вариабельны. Христианство в X—XIII вв. разделилось на римское и греческое исповедания и перестало представлять единство, хотя вряд ли проблема filioque была известна провансальским баронам или малоазийским акритам. Ведь латыни не знали ни те, ни другие. Непримиримость их лежала не в сфере теологии, а в этнопсихологии. Только поэтому так называемые религиозные войны приобретают такой трагический размах, и потому нет необходимости подыскивать для их объяснения мотивы денежной выгоды или политических расчетов, хотя те и другие имеют значение для конфликтов иного типа. «Верным сынам католической церкви» противопоставлены «схизматики» — православные и «язычники» — татары и литовцы.[1001]В Галиции папизм победил. В 1323 г. погибли последние князья-схизматики: в Галиче — Андрей, на Волыни — Лев.

Выше было показано, что функционирующие в истории системы обязательно имеют ту или иную социальную структуру. Чаще всего это государства, но в доклассовую эпоху структуры облекаются в формы племенных союзов, например казахские джусы, а в феодальную возникают купеческие союзы — рахдониты, ганзейцы — или даже духовные экстерриториальные полиэтнические целостности. Например, христианские церкви: римско-католическая, греко-ортодоксальная, несторианская, монофизитская, а в исламе — суннитская, несколько шиитских, хариджиты, карматы, исмаилиты и много мелких и недолговечных конфессиональных общин. Неоднороден и буддизм, причем там внутренних различий больше, чем в христианстве, мусульманстве и даже в так называемом язычестве.[1002]

Именно через такие структуры осуществляется взаимодействие между социальной и природной формами движения материи, а потому они для нашей темы отнюдь не безразличны.

Заметив это, остановим внимание на организации, а точнее — дезорганизации, христианской церкви XIII—XIV вв., поскольку, игнорируя ее, невозможно разобраться в коллизии смены уровней пассионарного напряжения на территории Евразийского континента, при том что формация всюду была феодальной, а различались только возрасты этносистем.

Первая вселенская структура христианской церкви сложилась, вернее, была установлена в 325 г. в Никее. Тогда на заседания собора был допущен еще не крещеный император Константин. Для того чтобы церковный канон был соблюден, императору был пожалован чин диакона, ибо миряне на собор не допускались. Так установился союз трона и алтаря: духовная власть заключала соглашение со светской.

Необходимость этой структуры была очевидна. Ереси и расколы потрясали Византию (Восточную Римскую империю), хотя очень слабо ощущались в Гесперии (Западной Римской империи), да и то только тогда, когда уроженцы Сирии и Египта переезжали в Рим или Карфаген, а восточные германцы — готы, вандалы, бургунды — переселялись в Галлию и Испанию. Не усмотреть связи между пассионарным толчком I в. и интеллектуальным бурлением на его оси невозможно.

Образовавшуюся структуру стали называть цезаре-папизмом, но именно она обеспечила Византии устойчивость, благодаря которой христианство восточной модели распространилось от Ирландии до Китая, где оно не удержалось, и до Уйгурии и Монголии. Но при распространении в пространстве структура церковной организации изменилась. Изменились отношения духовной и светской власти, ибо в большинстве случаев правители не были христианами, а христиане становились еретиками: несторианами и монофизитами.

Несторианский патриарх жил в Багдаде, монофизитский — в Александрии, армянский католикос — в Эчмиадзине: все это были мусульманские земли. Естественно, что помощи от халифов патриархи не получали, разве что терпимость. Значит, надеяться следовало только на свою паству и, следовательно, считаться с нею. Так сложился демократический вариант христианства, который в XVII в. сформулировал один московский боярин: «Богово выше царева!» И Алексей Михайлович, сам русский человек, с ним согласился.

Обратная ситуация сложилась на Западе, где папа считал себя вправе дарить и отнимать троны, разрешать преступления против закона и бросать народы в крестовые походы. Структура западной церкви была основана на монархическом принципе. Для войн с иноверцами, для стремления к расширению, характерному для акматической фазы, это было очень удобно, но для народов Европы тяжело. Рим требовал с паствы денег, а англичане, немцы и французы платить не любили. Тогда началась длительная война императоров с папами, гибеллинов с гвельфами, парламента с королем Англии и борьба за галликанскую церковь. Папы победили Гогенштауфенов, но стали «авиньонскими пленниками» французских королей. Эта смута спасла Москву от участи Иерусалима (1099), Константинополя (1204) и Киева (1340). Москва не осталась в долгу у истории: на московской земле Русь стала Россией.

Если ориентироваться исключительно на социальные структуры как направления политических доминант, то логично было бы предположить, что Древняя Русь была естественным союзником гибеллинов, но это было не так. Тевтонский орден пользовался поддержкой Фридриха II, одобрявшего его расправы с литовцами и западными славянами, а гибеллинский Арагон воевал с мусульманами и греками («Великая Каталонская компания»). Социальные противоречия имели значение внутри своего суперэтноса, а Литва и Русь находились за его пределами и рассматривались как объект экспансии. Поэтому им следовало самим заботиться о себе.

А почему Москва?

Согласно оценкам историков XIX в., в Великороссии около 1300 г. самым сильным княжеством было Тверское, самым воинственным — Рязанское, самым культурным — Ростовско-Суздальское, а самым богатым — Новгородская республика. К концу века положение изменилось радикально — главным городом Великороссии сделалась Москва, присоединившая в 1364 г. к своим владениям стольный город Владимир.

Причинам быстрого возвышения Москвы посвящена обширная литература, которую целесообразно свести к нескольким версиям, проанализировав каждую из них:

1. «Географическая» версия. Москва находилась практически в центре Русской земли, и через нее проходил торговый путь, а поскольку подмосковная земля была скудна, то здесь вырабатывались «железные характеры, практичные люди»;[1003]такими же были московские князья.

Не согласен! Москва лежала на границе Владимирского и Рязанского княжеств, постоянно воевавших друг с другом. Торговый путь по Волге удобнее, чем по Москве-реке, вследствие чего приволжские города были много богаче Москвы. Видимо, не в деньгах счастье. «Бедность» природы Подмосковья — результат деятельности москвичей, которые 500 лет сводили лес, чтобы строить и обновлять город. В XIV в. природа там была не менее очаровательна, чем на Валдае и в Заволжье. И, наконец, если население Московского княжества состояло из приказчиков, спекулянтов и «скопидомов»,[1004]то каким же образом была выиграна Куликовская битва?!

Но мало этого, современная география в отличие от старинной учитывает вековые колебания увлажнения природных зон. Естественным гигрометром в Восточной Европе является Каспийское море, на 4/5 питаемое водой Волги. Следовательно, трансгрессия Каспия указывает на повышение увлажнения в бассейне Волги, в частности в Волго-Окском междуречье. В начале XIV в. уровень Каспия достиг абсолютной отметки минус 19 м, наивысшей за исторический период.[1005]Это означает, что вокруг Москвы очень часто выпадали дожди, мелкие, противные, заболачивающие низины, т. е. места, наиболее пригодные для хлебопашества, зимой были частые снегопады и оттепели, а весной обычны высокие паводки, при которых идет размывание берегов. В источниках фиксируются грозы, ливни и другие проявления сильной циклонической деятельности. И продолжалось это до конца XV в., после чего ложбина циклонов переместилась на север, Белое море растаяло, а уровень Каспия опустился до минус 23,83 м.[1006]Итак, в решающем для Москвы XIV веке географические условия там были предельно неблагоприятны; поэтому искать в них причину возвышения Москвы и ее экономики заведомо неправильно.

2. Социальная версия. Окончательный упадок родового быта… Право на великое княжение дается милостью сарайского хана… Владимир утратил значение стольного города, и за него соперничали Тверь, Кострома и Москва. Якобы в Москве не было усобиц, ибо княжеская семья была мала и было установлено прямое престолонаследие, почему духовенство и бояре предпочитали служить московским князьям как более сильным.

Историки прошлого века пришли к общему выводу по поводу вытеснения родовых отношений сначала вотчинными, а потом государственными. С.М. Соловьев, а за ним и В.О. Ключевский и С.Ф. Платонов считали, что «историк не имеет права с половины XIII в. прерывать естественную нить событий… вставлять татарский период и выдвигать на первый план… татарские отношения, вследствие чего необходимо закрываются главные явления»[1007]и их причины.

Мнение обывателей и дилетантов диаметрально противоположно: татары остановили прогрессивное развитие Руси; вот если бы культурный Запад… и т. д. А то, что Галиция и Белоруссия подчинились этому самому Западу, что Новгород стал неполноправным членом Ганзы и что литовцы дошли до Можайска, Вязьмы и Курска, отнюдь не осчастливив их жителей приобщением к высокой культуре, вообще игнорируется. Ведь нелепо, а спорить необходимо, ибо задача Науки — борьба с невежеством.

Слабость позиции ученых сравнительно с обывательско-дилетантской была в их совершенном знании источников XIII—XVI вв. А летописцы не знали слов «энергия», «энтропия», «адаптация в ландшафте» и «системный подход». Поэтому ученые описывали, «что произошло», но не отвечали на вопросы «почему?» и «что к чему?». В XX в. эта проблема разрешима.

Разрешить ее позволяют диалектический метод с законом отрицания отрицания, системный подход и учение о биосфере. На практике они часто игнорируются, хотя и не оспариваются. По закону отрицания отрицания жизнь и смерть, а в истории — подъемы и упадки должны чередоваться; следовательно, понятие поступательного движения, или прогресса, к таким природным явлениям, как этногенез, неприменимо. Не то чтобы прогресса вовсе не было, но он имеет место только в социальной форме движения материи и в технике, обусловливающей развитие производительных сил. То и другое находятся вне природных воздействий и биосферных системных целостностей.[1008]Эти последние возникают вследствие микромутаций и неизбежно уничтожаются энтропией. Так исчезла Древняя Русь, захваченная Литвой, а на месте «Залесской Украины» в XIV в. возникла Россия.

3. Политическая версия. Известно, что Москва была противником Твери, Рязани, Суздаля (с Нижним Новгородом) и всей Юго-Западной Руси, т. е. древней Русской земли, которая предпочла подчиниться Литве и Польше. Новгородская республика вообще отделилась от Руси. Однако московские князья всех победили и объединили Русскую землю. Откуда у них взялась такая прыть — объяснению не поддается. Может быть, это была случайность?[1009]

Так ли? Но в любом случае это констатация факта, а не объяснение его. Чего-то здесь не хватает.

Может быть, князья — «собиратели» Русской земли обладали административными талантами, позволившими им победить и покорить все прочие княжества, даже более сильные и богатые? По этому поводу высказался очень добросовестный и знающий историк В. Сергеевич. По его оценке, основатель московского могущества Иван Данилович Калита был «лишен качеств государя и политика». Его предшественник Юрий Данилович проявил себя только в интригах и доносах на Михаила Тверского, казненного благодаря стараниям Юрия в 1318 г. в Орде. Симеон Иванович своей твердостью и принципиальностью заслужил прозвание Гордый, не совершив никаких военных подвигов, а его брат Иван Красный отличался только миловидностью. Политический успех был достигнут только при Дмитрии Ивановиче в 1362—1364 гг., когда Владимирское княжество стало вотчиной московских князей и были подчинены Ростов, Галич и Стародубовское княжество. Но Дмитрию в эти годы было 9–11 лет, так что, очевидно, дело не в нем.

Но коль скоро так, то можно было бы приписать успех Москвы, а значит, и объединение Руси счастливому случаю.[1010]Это решение М.Н. Покровский совершенно справедливо приравнивает к выдаче себе (т. е. исследователю) «свидетельства о бедности».[1011]

А в Москве ли дело?

Приведенные версии, а точнее — группы версий, свидетельствуют о пристрастии ученых XIX в. к детерминизму, будь он географическим, социальным или персональным. Это нельзя ставить им в вину, так как теория вероятности еще не проникла в гуманитарную науку. Если же применить учение об этногенезе, то сама постановка проблемы изменится и решение станет достижимо.

В ареале пассионарного толчка появились люди сверхэнергичные, жертвенные, инициативные. Литовские пассионарии нашли себе применение в войне с орденом. Доминанта была понятна и близка их слабопассионарным соплеменникам, готовым поддержать своих вождей. Поэтому Гедимин, Кейстут и Ольгерд не боролись с инерцией гомеостаза, а использовали природную воинственность для расширения государства. Объединение Литвы с Белой Русью усложнило этническую систему, а распространение культуры православия цементировало ее.

В Великороссии было хуже. Обветшалые традиции, унаследованные от Древней Руси, удовлетворяли большинство населения: от князей и бояр до смердов. Пассионарные люди не были нужны: они всем мешали. Поэтому они могли найти применение своим талантам только в системе православной церкви.

Во второй половине XIII в. численное соотношение христианского и языческого населения неуклонно изменялось в пользу православия. Тому было несколько причин. Так, монголы охотно принимали русских к себе на службу и комплектовали ими корпус, воевавший в империи Сун. Шли к ним язычники-пассионарии, которым сделать карьеру у православных князей было невозможно.[1012]И, наоборот, православные пассионарии оставались дома, защищая «Святую Русь». За 100 лет такой процесс дал плоды. Русская земля стала христианской с элементами двоеверия, не имевшими социально-политического значения. Даже такая цитадель угрофинского язычества, как Ростов, где еще в 1071 г. был убит толпой епископ Леонтий,[1013]превратилась в центр христианской образованности на северо-востоке Руси.

Немалое значение имели периферийное положение Ростова и смешанность в нем славян с мерей. Как уже не раз отмечалось, разнообразие ландшафтов и этносов в одном регионе способствует интенсивности этногенных процессов, образованию новой системы на стыке нескольких старых. Кроме того, Ростов ни разу не пострадал от татар. Постепенно он стал опорой ордынской торговли и влияния татар в Верхневолжье. Именно в Ростове нашел приют опальный племянник хана Берке, крещеный и принявший имя Петр; здесь в XIV в. хоронили умерших на Руси знатных татарок.[1014]

Появление татарских жен в княжеских теремах во второй половине XIII в. имело последствия важные, но никем не отмеченные. Все невесты по христианскому канону должны были быть крещены, а перед этим обучены началам христианского учения. Не зная русского языка, они учились у своих священников — несториан, с которыми в 1142 г. объединились якобиты[1015](монофизиты). Носители обоих исповеданий не обращали внимания на догматические различия, но дружно ненавидели греческую церковь, изгнавшую их предков с родины. Однако передавать ученицам эти теологические тонкости было явно нецелесообразно. Поэтому вместе с татарскими женами на Русь пришло не несторианство, а новое мироощущение, укоренившееся благодаря сочетанию обстоятельств: упадку Византии и распадению Руси на суверенные княжества.

Первые русские иерархи усвоили византийский «цезарепапизм». Митрополит Иларион состоял при Ярославе, игумен Киево-Печерской лавры Феодосий был ярым сторонником Изяслава, а его современник Антоний — Святослава.[1016]Монахи и князья в стране, пропитанной языческими культами, держались друг за друга. Но когда к XIV в. большинство населения сделалось православным, то сложилась новая ситуация, далекая от греческих прототипов.

Начало века

В 1299 г. закончилась «грозовая» эпоха в Причерноморье. Мятежник Ногай, «враг греков» и тайный мусульманин, вместе с улусом потерял голову. Победитель, законный хан Тохта, был веротерпим и доброжелателен. Подвластные ему страны наслаждались миром. На Руси после смерти великого князя Андрея Александровича ярлык на великое княжение был вручен в 1304 г. тверскому князю Михаилу Ярославичу, человеку правдивому и благородному. Эти качества Тохта оценил по достоинству.

Добивание последних сторонников Ногая на берегах Днестра и Буга затянулось потому, что это были потомки половцев — они были дома и защищали свою страну. Во время этих тревожных лет митрополит Максим, «нетерпя насилия татарского», покинул Киев и в 1300 г. перенес митрополию со всем клиром во Владимир. В Киеве остался митрополичий наместник, и, пожалуй, этот год следует считать «концом» Киевской Руси, хотя агония ее затянулась еще на полвека.

Перенос митрополии во Владимир был своего рода демонстрацией лояльности русской церкви к золотоордынскому хану потому, что митрополит Максим поддержал Михаила Тверского, у которого был активный соперник — Юрий Данилович Московский. Ханский ярлык и благословение владыки решили спор в пользу Твери. На следующий, 1305 г. Максим скончался, и вопрос о его преемнике приобрел небывалую остроту.

Союз «трона и алтаря» (греческая модель) показался князю Михаилу столь соблазнительным, что он выдвинул кандидатом в митрополиты своего приближенного — игумена Геронтия. В ответ на это волынский князь Юрий Львович послал в Константинополь игумена Ратского монастыря Петра, чтобы хоть как-нибудь компенсировать утрату Галицким княжеством церковной власти. Патриарх Афанасий и кесарь Андроник, не желавшие раскола русской церкви, поставили в митрополиты Петра. Если бы не это решение, то волынский князь, женатый на полячке, легко мог перейти на сторону папы и оторвать от православия Галицию и Волынь. Но великий князь Михаил меньше всего думал о далеких Карпатах, ибо Русская земля вообще перестала быть целостностью.

Митрополит Петр был скромен в быту, весьма добросовестен в несении обязанностей и принципиален в вопросах веры, проповеди его были доходчивы. Он не был властолюбив, алчность и сластолюбие также не были ему свойственны (любимым его занятием была живопись — в свободное время он писал иконы).

Поэтому понятно, что он не оправдал надежд политических деятелей, которые хотели его использовать. Им были недовольны и Михаил Тверской, и Юрий Волынский, и даже патриарх Афанасий, которому русский митрополит показался чересчур независимым. А коль скоро так, то доносам на Петра был дан ход.

Доносы были самые обычные: бессребреника и аскета обвиняли в грехе симонии, торговле церковными должностями. Надо полагать, что сами доносчики, будь у них возможность, постарались бы обогатиться, а что есть люди иного психического настроя, они просто не представляли. Успех интриги казался им несомненным.

И вот тут-то произошло неожиданное: в дело вмешался народ, потребовавший созвать собор для разбора обвинений, предъявленных митрополиту. Великий князь был вынужден согласиться с общественным мнением, хотя сам относился к митрополиту враждебно. Но народ теперь был не тот, что раньше. Внуки и правнуки крещеных татарок, а также их товарищи по детским играм, охотам и полевым работам усвоили азиатскую ментальность — способ восприятия и оценки своей идеологии. Религия касалась их так же, как и епископов, ведь это было дело их совести, голос которой тем громче, чем выше пассионарность этнической системы. Вот по поведению русских людей Владимирского княжества в 1311 г. можно увидеть различие с тем, что было стереотипом 100 лет назад.

В Переяславле-Залесском был открыт собор, на котором тверской епископ Андрей и ростовский епископ Симеон выступили с обвинениями в адрес митрополита Петра. Вопреки канону на собор явились игумены, монахи, священники и даже светские лица. Последние проявили наибольшую активность. Пререкания были бурными и кончились полным оправданием Петра. Обвинители потеряли свои кафедры,[1017]а великий князь — авторитет. Это оказалось для него роковым, ибо через год, в 1312 г., умер его покровитель — хан Тохта, а царевич Узбек, фанатичный мусульманин, захватил престол Орды. Михаил Ярославич оказался в немилости, а его соперник, Юрий Данилович Московский, женившийся на сестре Узбека — Кончаке (в крещении Агафье), стал близким другом хана.

Именно этот брачный союз обеспечил Москве победу над более сильной Тверью. В одном из сражений, в котором Михаил победил Юрия, Кончака — Агафья попала в плен к тверичам и по неизвестной причине умерла. Конечно, тут же был пущен слух об отравлении ханской сестры, вряд ли соответствовавший действительности, но губительный для тверского князя, а как оказалось потом, и для всего Тверского княжества.

Отвлечемся на минуту и поставим вопрос: может ли случайная смерть одной женщины изменить ход исторических событий? Ответить на этот вопрос нельзя, потому что он поставлен некорректно. Любое событие, т. е. разрыв одной из системных связей, может либо пройти незамеченным, если система имеет достаточную инерцию саморазвития, либо сказаться на характере причинно-следственных связей, если две-три системы находятся в неустойчивом равновесии. Здесь наблюдается второй вариант. В Орде порядок был потрясен сменой государственной религии, а тем самым неизбежными изменениями как в стане союзников, так и среди врагов режима. Узбека, ставшего из степного хана мусульманским султаном, начали активно поддерживать купцы и горожане Среднего Поволжья, а степняки Белой Орды оказывали ему сопротивление, закончившееся с гибелью хана Ильбасмыша, после чего имена ханов становятся мусульманскими. А поскольку религиозная реформа не распространялась на Русь, то сохранить контакт Орды и Руси оказалось возможным. Узбек выдал митрополиту Петру ярлык с подтверждением иммунитета и привилегий церкви, а поскольку Петр, обиженный Михаилом Тверским, зачастил в Москву, то личная горечь от гибели сестры и политический расчет объединились. Выиграл от этого Юрий Московский.

Юрий чистоплотностью в политике не отличался. В 13 18 г. по его доносу был казнен в Орде Михаил Ярославич. Сын Михаила, Дмитрий Грозные Очи, зарубил доносчика и поплатился за это головой. После этого в Твери усилились антитатарские настроения, вылившиеся в погром ордынского посольства, за что Тверь была разрушена… но не татарами, а москвичами.

За это время литовский князь Гедимин (1316—1341) подчинил Полоцк, Туров, Пинск и Витебск, а Киев сделал зависимым владением. Литва стала противовесом Орде, а Тверь с 1327 г. стала ориентироваться на Литву. Так создались две коалиции: московско-татарская и литовско-тверская.[1018]Золотая Орда неуклонно слабела, Литовское княжество усиливалось. Преемник Гедимина, Ольгерд, захватил Северскую Русь, Новгород-Северский, Киев и поддерживал Тверь против Москвы. Даже в Новгороде сложилась пролитовская партия. Казалось, что Гедиминовичи, заменив Рюриковичей, возродят Древнюю Русь. Для этого им надо было только взять Москву, ибо суздальские и рязанские князья не имели ни силы, ни желания бороться с победоносными литовцами, а в Орде с 1359 г. началась «великая замятня» — смута, парализовавшая все силы этого химерного государства. Но так не получилось. Почему?

Неустойчивость

Начало пассионарного подъема неизбежно связано с ломкой устаревших структур и поведенческих стереотипов. Этого не избежала даже великолепно отлаженная административная система Диоклетиана, преемники которого вынуждены были капитулировать перед пассионарными консорциями.

На Руси процесс подъема прошел более плавно. Князья «держали свои вотчины», а люди свободно меняли места жительства, а тем самым и властителей. Правом «отъезда» пользовались не только смерды, купцы и бояре, но и князья, точнее — младшие братья великих князей. Рост пассионарности сделал подчинение делом добровольным, а понятие государственной измены — абсурдным, так как люди считали себя свободными, а правители не имели сил для обуздания вольнолюбивых русичей.

Однако была сила, которая цементировала складывающуюся систему, — православная церковь. Вероотступничество рассматривалось как выход из системы, как измена, и поэтому не случайно, что древнеарийское слово «смерд» (от персидского «мард» — муж) применительно к русским заменилось термином «крестьянин», т. е. православный христианин. Князья были вассалами «бесерменского» султана, следовательно, не могли котироваться как высший авторитет. Зато митрополит пользовался всеобщим признанием, в том числе и хана Золотой Орды, не облагавшего налогами церковные имущества. Поэтому церковь XIV в. иногда называют «корпоративным феодалом»,[1019]иногда — теократией, отнюдь не западной модели. Но тогда какой? Неужели кочевнической, несторианской?

А почему бы и нет? Легенда о царе-первосвященнике Иоанне была вымыслом крестоносцев XII в., но для степных кочевников-несториан она была мечтой. Ради этой мечты они поддержали царевичей Ариг-бугу (1260—1263) и Найана (1287) в Восточной Азии и Сартака, сына Батыя (1256), на Волге. Войну они проиграли, и те немногие, которым удалось спастись, принесли на Русскую землю свои идеалы. Конечно, простые вояки не разбирались в теологических нюансах, но это было даже хорошо, потому что не возникали религиозные диспуты. А вот их настроенность позволила им легко распространиться среди русских, раздробленных между отдельными княжествами. Единение, столь необходимое растущему этносу, осуществлялось путем общего почитания церкви, как сказали бы в XX в. — единства идеологии, которую уважал сам верховный правитель — хан Золотой Орды.

Да и хан поступал, со своей точки зрения, разумно. Князей было много, вели они себя различно и доверия не вызывали. Западная граница улуса находилась под постоянным давлением Литвы, куда князья спасались от ханской опалы. А позиция митрополии была твердой, поэтому с ней можно было договориться и ее стоило поддерживать.

Ошибка Михаила Тверского, незаслуженно обидевшего митрополита Петра, толкнула последнего на дружбу с московским князем Иваном, а тот был очень выдержан и тактичен. Петр уехал умирать в Москву, и его мощи освятили этот город. Так, совершенно неожиданно осуществилась мечта о царстве пресвитера Иоанна, которой добровольно служили князья и бояре, дружинники, горожане и поселяне, все, ставшие из «мужей» крестьянами.

Из такой постановки вопроса само собой вытекало решение проблемы границ: все земли, населенные православными, должны подчиняться великому князю Владимирскому, причем самоуправление не упразднялось, а взаимоотношения между княжествами определялись договорами. Ситуация типичная для возникающего суперэтноса.

Тонкая церковная дипломатия установила союз православной Руси с мусульманской Ордой, оговорив взаимные обязательства, исключавшие военные конфликты. Восточная граница была спокойна до начала деятельности Мамая, но о нем речь пойдет ниже. Зато на западной границе было неспокойно. Активность Литвы возрастала и сдерживалась только постоянной войной с Ливонским орденом, непримиримым врагом и Литвы, и Руси. Молниеносные удары Гедимина и Ольгерда нанесли русичам больший урон, чем поход Батыя. Хуже всего было то, что в отличие от татар литовцы оккупировали завоевываемые ими территории и к концу XIV в. овладели всеми землями Киевской Руси, за исключением Новгорода, но и там создалась антимосковская, значит — пролитовская, партия. Связь Новгородской земли с Великороссией слабела. Идея православной теократии была в Новгороде отвергнута полностью.

И, наконец, не все русские княжества стремились к объединению ценой потери своей самостоятельности. Тверь и Рязань предпочитали союз с Литвой подчинению Москве. Суздаль готов был оспаривать право на Великий стол. Даже нижегородский князь Борис женился на дочери Ольгерда, уповая на помощь тестя. Древние обычаи сопротивлялись новой суперэтнической доминанте.

И вдруг в Историю вмешалась Природа: на Русскую землю навалилась «черная смерть» — чума.

Беда

Гнев Природы проявляется разнообразно. Наводнения, землетрясения, извержения, засухи могут представлять угрозу всему живому, но и сама биосфера создает не менее жестокие зигзаги, губительные для неподготовленных антропоценозов. В середине XIV в. слухи о чуме в Индии и Китае не вызвали в Европе пылких эмоций. Даже когда эпидемия проявилась в Сирии, Египте и Малой Азии, европейцы были уверены, что это их не касается. Но люди стали умирать в Крыму.

Говорят, что хан Джанибек, осаждая Кафу (Феодосию), приказал перебросить через стену этой генуэзской крепости труп человека, погибшего от чумы. Так зараза проникла в неприступную твердыню. Генуэзцы спешно эвакуировались и двинулись домой, но по дороге останавливались в Константинополе и в Мессине в 1347 г. Чума поразила Византию и Сицилию. В 1348—1349 гг. эпидемия опустошила Италию, Испанию, Францию, Венгрию, Англию, Шотландию, Ирландию, Данию, Норвегию, Швецию, Нидерланды, была занесена на кораблях в Исландию и в Пруссию, после чего в Западной Европе затихла, но в 1351 г. перекинулась во Псков. В 1353 г., опустошив Великое княжество Московское, злая зараза ушла на юг, в степи, не затронув Нижнего Новгорода. Москва и Подмосковье на время опустели.

Гибель от эпидемии, по непроверенным сведениям, достигала 30 % населения; в Париже в 1349 г. каждый день умирало до 800 человек. Но на одном месте эпидемия продолжалась от четырех до шести месяцев, после чего уцелевшие могли считать себя в безопасности и оплакивать погибших родственников. Впрочем, они предпочитали другие занятия: восстанавливали нормальную жизнь.

Как ни странно, эпидемия чумы обошла стороной Чехию и Польшу, а также, по-видимому, Литву. Население этих стран не сократилось; и потому они оказались самыми сильными государствами Европы на то время, пока демографический подъем не вернул военно-политическую мощь Франции, Англии, Кастилии и Германии.

Но за это время бывшие лены Германской империи превратились в королевства с французскими династиями: в Чехии правили Люксембурги (офранцуженные немцы), а в Польше — Анжуйцы — Людовик Венгерский и его дочь Ядвига. Немцы, пользуясь покровительством королей, стали селиться в городах Чехии и Польши и обучаться в университетах, основанных в Праге (1348 г.) и в Кракове (1364 г.). С немецким образованием в славянские страны пришли западные моды и магдебургское право, обеспечивавшее привилегии горожан. Чехи и поляки, за исключением вельмож, стали податным сословием в собственных землях, а Силезия была заселена немцами полностью.

Трудно сказать, что оказалось более губительным: кратковременная чума, после которой быт и социальный строй восстанавливались, а демографический взрыв восполнял потери, или постепенное онемечивание, искажающее культуру и мировоззрение западных славян. Забегая вперед, скажем, что чехи ответили на это гуситскими войнами, а поляки нашли спасение в унии с пассионарной Литвой. Но для нашей темы важнее Русь и Орда.

Обновление

Губительный рейд чумы по Европе унес около четверти населения, но не повлиял ни на феодальную структуру общества, ни на блестящую культуру Средневековья. Это неудивительно. Природные факторы не влияют на социальную форму движения материи, а население, находившееся в акматической фазе этногенеза, быстро восстановилось. Наиболее пострадавшие страны — Франция и Англия — даже не прекратили Столетнюю войну.

Объяснимо и это. Оригинальная культура, развивавшаяся с IX в. (с каролингского Возрождения), цементировала суперэтническую систему, стройное здание которой было устойчиво и перенесло внезапный удар, как перенесло бы морозную зиму или ураган. Другое дело, если бы такое или сходное несчастье постигло этнос на стыке фаз, когда он уязвим, как меняющая кожу змея. Тут последствия были бы непредсказуемы.

На Русь чума пришла с Балтики, появившись в 1351 г. во Пскове. В 1353 г. от этой болезни умер великий князь Симеон Гордый со всей семьей, за исключением младшего брата — Ивана Ивановича Красного, не имевшего никаких политических и военных способностей, но весьма скромного и сговорчивого. Зная характер Ивана, Симеон завещал бразды правления не ему, а митрополиту Алексею, крестнику его отца — Ивана I Калиты. Митрополит Алексей возглавлял правительство до самой своей смерти в 1378 г. За истекший период ярких событий было мало, а перемен много. На месте конфедерации вассалов золотоордынского хана возникло государство Московское, зерно великой России, а Орда из Золотой стала Синей — это было не одно и то же.

Примечательно, что религия, культура, способ хозяйства, домашний быт и даже семейные связи за XIV в. не изменились, но двухсотлетний упадок, удачно названный «погибелью Русской земли», сменился подъемом, превратившим маленькое княжество в великую державу. Поскольку объяснения этого бесспорного феномена уже были нами рассмотрены и отвергнуты как неудовлетворительные, попробуем применить теорию этногенеза.

Как было отмечено, в начале XIV в. пассионарный толчок поднял литовцев, русских и турок-османов, но дальнейшие судьбы этих этносов имели существенные различия. Турки втянули в свой состав потомков удалых византийских акритов (пограничников), а потом пополнялись газиями из Анатолии и Диарбекра, янычарами из Македонии и Болгарии и наемными пиратами, которыми тогда кишело Средиземное море. Короче, они собирали под знамя полумесяца всех пассионариев, которые меняли веру на карьеру. Это определило быстроту и кратковременность их успехов.

Часть литовцев восприняла культуру покоренной Древней Руси, но другая часть была втянута в Польшу. Что произошло потом, известно.

Русским пассионариям больше всего мешали собственные субпассионарии, сковывавшие их инициативу. Но девать их было некуда, и потому поединок выигрывала Литва. И вдруг — «черная смерть», которая беспощадно косила людей всех пассионарных уровней. А потом, после 1353 г., — отчаяние от потери близких, от одиночества в вымерших деревнях, от безысходности. Преодолеть отчаяние могли только очень пассионарные люди. Они восстановили жизнь, рассеяли генофонд по популяции, и через 25 лет начался подъем.

Отметим, что этническая карта Волго-Окского междуречья XIV в. была пестрой. Тверичи, москвичи, суздальцы, рязанцы, смоляне, не говоря уже о новгородцах, различались друг с другом на этническом уровне, а меряне в Московском княжестве, мурома в Рязанском, вепсы в Новгородской республике составляли субэтносы. Многочисленные крещеные татары и дети татарок ассимилировались в коренном населении, потому что высокая пассионарность повышает поведенческую пластичность. При этом разные этнические субстраты, включавшиеся в этногенез, являлись носителями различных мировоззрений, которые синтезировались в новое при пассионарном подъеме. Поэтому православные великороссы верили ортодоксально, ощущали принадлежность к религии оригинально и переносили сложившуюся ментальность на организационные функции церкви, уважая ее более, нежели государство.

На персональном уровне доминанта процесса совпала с доминантой этнической. Крестник Ивана Калиты учился у митрополита св. Петра и, став митрополитом после грека Феогноста, продолжил политическую линию своего учителя. Этому способствовали обстоятельства. В 1355 г. Киевскую митрополию получил «сын тферского боярина» Роман,[1020]сторонник Ольгерда и противник Алексея, поставленного в 1354 г. митрополитом «всея Руси».[1021]Фактически Константинопольская патриархия, т. е. Византия, этим назначением разделила русскую церковь и поддержала Литву. Алексей не признал разделения митрополии, но и не порвал с Константинополем, благодаря чему обошелся без церковного раскола. Однако различия греческого и русского мироощущения, порождающего оригинальный тип культуры, углубились.

Союз митрополии с Московским княжеством, управлявшимся «старыми боярами» — родственниками владыки Алексея,[1022]был равно необходим им обоим. Церковь посредничала между Владимирской землей и Золотой Ордой в те страшные годы, когда Ольгерд захватывал город за городом. «Добрый царь Джанибек» был единственным достойным противником Литвы, заинтересованным в отражении агрессии. Татары уже потерпели поражение на Синих Водах и потеряли низовья Днепра. Тверь и Рязань тянули в сторону Литвы. Москва была на очереди. Без мощного союзника у нее не было ни одного шанса уцелеть, но она не только уцелела, но и победила. Рассмотрим, как это могло произойти.

177. «Лев и агнец вкупе почиют»[1023]

Удар в спину

Здание православной теократии, воздвигнутое митрополитом Алексеем при помощи игумена Троицкой лавры Сергия Радонежского, стало крепиться еще при жизни владыки. Как часто бывает, причиной тому были не враги, а друзья.

В 1375 г. константинопольский патриарх Филофей восстановил Киевскую митрополию и поставил во главе ее болгарина Киприана. Этим актом русская церковь была разделена на великорусскую и литовскую, что с позиции церкви надо признать разумным. При постоянных столкновениях Литвы с Москвой управление обеими частями церкви было неосуществимо. Владыка Алексей воспринял свершившийся факт спокойно, но обратную позицию занял великий князь Дмитрий Иванович.[1028]

Этот, казалось бы, незначительный факт привлек внимание многих историков,[1029]но он небезразличен и для этнолога. Князь Дмитрий превратился из ребенка в инициативного политического деятеля; поколение, родившееся после чумы, тоже возмужало. Князь и его сверстники сочли себя способными решать государственные задачи лучше, чем старые монахи, ибо пассионарный уровень этноса возрастал, а значит, возникла вечная проблема «отцов и детей». Юноши шли уже не в монастыри, а на службу великому князю, потому что территориальный рост государства обеспечивал вакансии для желающих сделать карьеру. Во дворце князя это было легче, чем на подворье владыки.

Поскольку митрополит Алексей состарился, то возник вопрос о его преемнике. Дмитрий Иванович выдвинул кандидатуру своего духовника Митяя, в 1376 г. организовал его постриг и «стал нудить» митрополита благословить себе Митяя в преемники. Алексей отказал и перед кончиной 12 февраля 1378 г. надел свой крест с мощами на Сергия Радонежского. Сергий принял крест «во имя монашеского послушания», но от кафедры отказался, видя несогласие великого князя с его кандидатурой. В 1379 г. произошел разрыв церкви и светской власти: Сергий Радонежский и Дионисий, епископ суздальский, отвергли Митяя, нарушив волю великого князя. Союз трона и алтаря распался.[1030]

В эти же годы вспыхнул конфликт русской церкви с Мамаем. В Нижнем Новгороде по инициативе Дионисия Суздальского были убиты послы Мамая. Возникла война, шедшая с переменным успехом, закончившаяся Куликовской битвой и возвращением в Орду Чингисида Тохтамыша. В этой войне, которую навязала церковь, участвовали две коалиции: химерная держава Мамая, Генуя и Великое княжество Литовское, т. е. Запад, и блок Москвы с Белой Ордой — традиционный союз, начало которому положил еще Александр Невский. Тверь от участия в войне уклонилась, а позиция рязанского князя Олега неясна. Во всяком случае, она была независима от Москвы, потому что в 1382 г. он, подобно суздальским князьям, воюет на стороне Тохтамыша против князя Дмитрия.

Таковы факты, которые нам предстоит интерпретировать.

С позиций государственной целесообразности изменение политической линии было глупо. Теократия за 20 лет сделала Москву столицей России, не пролив ни капли крови. В 1365 г. Сергий Радонежский одной угрозой закрыть церкви принудил Нижний Новгород к компромиссу, а через год «война двух Дмитриев» закончилась династическим браком Дмитрия Московского на дочери Дмитрия Суздальского. Новгородская республика подтвердила свое единение с Великороссией через митрополию. Когда в 1375 г. киевский митрополит Киприан захотел включить в свою епархию Новгород, ему было отказано. «Шли к великому князю на Москву, — отвечали новгородцы, — и если тя примет митрополитом на Русь, то ти и нам еси митрополит».[1031]

Казалось бы, менять выигрышную политику можно только на худшую, но пассионарии всегда деятельны, хотя и не всегда умны. Великокняжеская оппозиция[1032]мешала церкви объединить Русскую землю не потому, что она стремилась к иной цели, а потому, что ее представители не отдавали себе отчета в последствиях своих поступков. Митяй действовал против Сергия и Алексея просто потому, что они мешали его карьере; при этом он вряд ли думал о патриотизме и защите православия от язычников, басурман и латинцев; укреплению Русской земли и ее мощи Митяй только мешал, и от него избавились. Россия стоила того, чтобы ее спасать.

Но сам факт появления второй пассионарной консорции, светской и придворной, указывает на рост пассионарного напряжения на Руси. Система усложнилась, что, с одной стороны, увеличило ее энергетический (боевой и экономический) потенциал, а с другой — расшатало этносоциальную доминанту. Противники старого порядка не имели собственной политической программы, они просто старались поступать наоборот. Об этом прямо заявил Дмитрию Донскому митрополит Киприан: «Ныне же окружили тебя, как псы, многие, суетно и напрасно они стараются».[1033]А ведь эту позицию Киприана поддерживали Сергий Радонежский, Дионисий Суздальский, Федор Симоновский и почти все наследники идеи покойного митрополита Алексея. Идея эта была проста: православная теократия, опирающаяся на сочувствие народа и руководящая князьями. Та самая идея, которую описали крестоносные мифотворцы как грозную реальность, тогда как в Азии она была только мечтой о «царстве пресвитера Иоанна».

Учитывая свойства человеческой психики, можно не удивляться нелюбви Дмитрия к владыке Алексею. Перед походом на Мамая князь поклонился раке св. Петра, но прошел мимо гроба Алексея.[1034]Видимо, даже в этот критический момент он не мог простить того, что удар в спину владыки, замышленный его другом Митяем, прошел мимо цели. Православная церковь устояла и выправила политические просчеты молодого и не очень талантливого князя, но канонизация Алексея и Сергия была отложена надолго — до 1447 г.[1035]

При этом примечательно, что церковь ни материально, ни морально не пострадала и ход событий не изменился. Нелепый удар пришелся по политической линии — традиции Александра Невского. За легкомыслие князя расплатился народ тысячами русских трупов на Куликовом поле. Не будь интриг Митяя и ссоры Дмитрия с Алексеем, потери в войне были бы меньше, а результат больше, ибо вряд ли Ягайло смог бы увлечь православных подданных на войну с чтимым ими митрополитом.

Нет, здесь не место в сотый раз рассказывать о дне рождения Великой России на берегах реки Непрядвы 8 августа 13 80 г. Повторения известного только уводят от понимания глобальных процессов.

Все знают, что русская рать победила скопище Мамая, но для того, чтобы осознать значение этого великого деяния, надо посмотреть на него с новой стороны, ибо в Истории все явления — это не противостояния, а многоугольники.

Здесь кончается сфера компетенции историко-филологического метода, наткнувшегося на непреодолимую преграду — дискуссию о войне против татар, за освобождение Руси. Этот спор не нужен и, более того, беспредметен, так как татарского единства уже не было. Талантливый и энергичный темник Мамай происходил из рода Кийян, враждебного Тэмуджину и проигравшего войну в Монголии еще в XII в. Мамай возродил причерноморскую державу половцев и алан, а Тохтамыш, возглавив предков казахов, продолжил улус Джучиев. Мамай и Тохтамыш были врагами. Традицией Руси был союз с Ордой, следовательно, с Тохтамышем, значит, оппозиция должна была искать союза с Мамаем, но если так, то и мира с Литвой, союзницей Мамая. Церковная партия должна была рассорить великокняжескую партию с Мамаем… и она проделала это с невероятным искусством. Мамай всеми силами стремился к союзу с Дмитрием и Митяем, пропустив последнего через свои владения кратчайшим путем — по Дону — в Константинополь. После гибели Митяя и ссылки другого члена великокняжеской группы, Пимена, Сергий и Дионисий вернули свое влияние, и сила вещей толкнула Дмитрия на Куликово поле, а Мамая — в лапы предателей-генуэзцев, отравивших ненужного друга.

Трагическая гибель Мамая весьма поучительна в аспекте этнологии. Мамай был степняк. Он считал, что убивать противников можно, а предателей нужно, но друзей обижать нельзя, потому что это так нехорошо, что даже в голову прийти не может. Это было мироощущение монголо-тюркского суперэтноса, пережившего в 1369 г. надлом и шедшего к распаду, потому что его разъедали чужие культурные воздействия: китайское, тибетское, мусульманское (иранское) и европейское.

У генуэзцев была иная этика. Они считали, что главное в жизни — выгода, что монголы и тюрки почти не люди, а объект для коммерческих операций. Когда они сильны, их надо использовать, когда ослабли — выкинуть. По сути, это была психология зарождавшегося капитализма.

Этика, базировавшаяся на капиталистических общественных отношениях, была несимпатична ни русским, ни татарам, ни византийским грекам. Экономические интересы, господствовавшие в условиях зародившейся в романо-германской Западной Европе формации, были им непонятны, проявления их вызывали отвращение. Даже хан Джанибек, узнав, что случившимся в причерноморских степях массовым падежом скота, вызвавшим голод, воспользовались генуэзцы, чтобы по дешевке покупать у татар детей для работорговли, возмутился и двинул войско на Кафу. Ему было просто непонятно, как можно использовать беду соседа для легкого обогащения. С его точки зрения, это было очень дурно.

С татарским войском в Крым пришла «черная смерть» — чума, опустошившая Европу. Сама Природа выступила против хищничества генуэзских торгашей.

Мамай не был столь предусмотрителен и стал союзником генуэзских купцов. Ему и в голову не приходило, что его считали неполноценным, не любили, а использовали. И он стал жертвой контакта на суперэтническом уровне. Зато его дети, успевшие уйти на литовскую Украину, уцелели.

Но, повторяю снова, моральные оценки для природного процесса — этногенеза — недействительны. В XIV в. Западная Европа находилась в финале акматической фазы, пассионарное напряжение которой породило колониальную экспансию. «Монголосфера», растратившая свою пассионарность в междоусобных войнах, вступала в фазу надлома. Распад ее был неизбежен, несмотря на наличие богатых земель, повышенное увлажнение степей, позволявшее увеличить выпас скота, и множество доблестных богатырей, верных своим природным ханам.

Откуда пришли миазмы распада — пока неясно. Поэтому отступим на шаг по шкале линейной хронологии, дабы расширить диапазон обзора и увидеть явление (феномен) более полно, а тем самым и более точно.

XXVI. Панорама

Смена цвета времени

В начале XIV в., после смуты, владения потомков Чингисхана были самой обширной и самой могучей державой в ойкумене. Разделенная на четыре больших улуса: империю Юань в Китае и Монголии, царство ильханов в Иране, Джагатайское ханство в Средней Азии и улус Джучиев, включавший Золотую Орду, Белую Орду на Иртыше и Синюю Орду — кочевья от Тюмени до Аральского моря, она, казалось, не имела опасных врагов и достойных соперников. Но к концу XIV в. эта «монголосфера», как ее назвал Г.В. Вернадский, развалилась почти бесследно. Осколком, не потерявшим жизнеспособности, оказался небольшой этнос дурбэн-ойратов, продержавшийся до XVIII в. Он был истреблен китайцами в 1759 г.

Как исчезла «монголосфера»? И главное, почему? На первый вопрос ответила история, на второй должна ответить этнология. Поэтому целесообразно в историческом исследовании ограничиться обзором хода событий (не отвлекаясь на анализ деталей) и сосредоточить внимание на рассмотрении их связей, как системных, так и визуальных. Тут читателя ждут неожиданности, тем более существенные, что они подкреплены строгими доказательствами, полученными благодаря исследованиям, основанным на синтезе гуманитарных и естественных наук. В географии без истории, как и в истории без географии, «встречается протыкание», что отметил еще мыслитель XVIII в. И.Н. Болтин. Этнология — наука, заполняющая трещину между историей и естествознанием, дабы трещина не превратилась в пропасть.

Как уже говорилось, монгольский виток этногенеза начался в XI в. В фазе подъема монголы совершили свои завоевания и рассеяли свою пассионарность среди китайцев, тюрок, персов и русских, что способствовало, с одной стороны, ослаблению самой Монголии, а с другой — усилению окраин «монголосферы». Жестокая гражданская война 1259—1301 гг. унесла лучшую часть монгольских батуров, внуков «людей длинной воли», и в XIV в. политическое единство Монгольской империи держалось только на инерции. В самой Монголии появилось много персов, тюрок, русских и китайцев, как женщин, так и мужчин: ремесленников, торговцев и ученых, отнюдь не пассионарных, но перемешавшихся с монголами. Историк Омари отметил, что в улусе Джучиевом монголы растворились среди кыпчаков. В Иране монголы частично сохранились, но стали мусульманами и утратили ведущее значение. А в Средней Азии монгольская пассионарность стимулировала регенерацию утраченной в XII в. военной доблести и тюркоязычной литературы, т. е. мусульманской культуры. С.П. Толстов остроумно заметил, что держава Тимура стала копией султаната хорезмшахов, с той лишь разницей, что столица из Гурганджа была перенесена в Самарканд.[1036]

Евразия в XII—XIV вв.

А в том же XIV в. новый пассионарный толчок поднял на месте Византии османскую Турцию, а в Восточной Европе — Литву и Россию. Критическим периодом для смены «цвета времени» был конец века. Рассмотрим некоторые детали этого отрезка истории, связанные с нашей темой.

Тривиальная историография для изучаемого сюжета не просто бесполезна, а вредна. Углубленное изучение деталей лишает исследование необходимой перспективы и заслоняет события, косвенно, но органично связанные с деятельностью хана Тохтамыша. Поэтому, да не посетует читатель, приблизимся к теме постепенно. Сначала обозрение суперэтноса — всей «монголосферы», потом — этноса, т. е. улуса Джучиева и его контакта с Великим княжеством Владимирским — ядром рождающейся России, потом — субэтносов в сложных сочетаниях: распавшейся Золотой Орды и соперничавших русских княжеств, ибо в конце XIV в. ни татарской, ни русской самостоятельной этнической целостности, или нации, не существовало, и, наконец, перейдем на уровень персональный — рассмотрение деятелей этой эпохи применительно к событиям, в которых они принимали участие. Путь исследования сложен, но только он плодотворен.

Прежде всего надо избавиться от аберрации привычности. Западную Европу еще на студенческой скамье мы воспринимали как нечто пестрое и разнообразное, а Азию — как серую массу. На самом деле Европа западнее Вислы была единым суперэтносом, а ее многоцветность — результат большого приближения, когда фиксируются даже мелкие различия. И наоборот, Азию рассматривали издали, и потому детали разных культур сливались, что создавало иллюзию единства.

Если же принять единый масштаб, то в Азии существовал не один, а пять суперэтносов, условно называемых Китай, Япония, Индия (немусульманская), старый мусульманский мир, злейший противник османской Турции — новой целостности, возникшей от пассионарного толчка, как и Москва, и «монголосфера» — наследие Чингисидов. Кроме этих грандиозных целостностей, были химерные вариации окраинных этносов, а также реликты.

Треченто

В те же годы, точнее — десятилетия, когда «монголосфера» распадалась и ранее побежденные народы освободились в Иране (1353), Средней Азии (1364), Китае (1368) и Кыпчакской степи (1371—1372), на Западе шли иные процессы и этно — и культурогенеза. Так как оба суперэтноса столкнулись в 1399 г. и затем в 1402 г., то будет полезно уделить некоторое внимание Средиземноморью, хотя бы путем «бокового зрения».

Поскольку история Западной Европы и Малой Азии излагалась неоднократно и весьма подробно, то нет смысла повторять проделанные исследования. Для нашей цели следует поставить вопрос о соотношении этногенезов (на суперэтническом уровне) и развития культурных традиций, куда более консервативных и инертных. Оба типа процессов взаимодействуют в зависимости от фаз этногенеза и исходных принципов, наследуемых новым суперэтносом у той или иной предшествовавшей культуры. Такое обобщение позволяет обозреть сразу всю картину взаимодействий, составляющих содержание этноисторических процессов, или, что то же, палеогеографию этносферы, в стереоскопическом аспекте.

Наиболее старыми этносами в это время были греки и славяне. Они возникли во II в. н. э. и вступили в фазу обскурации, частью — в фазу регенерации. Романо-германцы, начавшие свой нелегкий путь в IX в., находились в конце акматической фазы. У них еще наблюдался избыток пассионарного напряжения, но они тратили свою энергию на взаимоистребление внутри своей этнокультурной системы, чем весьма облегчили рост молодых этносов: литовцев и турок-османов. Итальянцы воскрешали античность, греки — раннее христианство, а османы — суннизм, что вызывало их войны с шиитами Месопотамии и Азербайджана и не мирило с Тимуром, регенерировавшим старую мусульманскую культуру за счет инкорпорированной монгольской пассионарности.

В «христианском» (католическом) мире в XIV в. ведущим этносом были французы. Французские династии правили как во Французск

Поиск по сайту: