Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Древние боги и новые демоны



 

Язычество многолико. Христианство быстро восторжествовало в Киеве, с трудом — в Новгороде и очень медленно — в Ростове и Муроме, где славянское население составляло незначительное меньшинство. Этническая пестрота северо-восточных окраин Киевского каганата способствовала политеизму, т. е. мировоззрению сверхтерпимости, когда почитают не только своего племенного бога, но и соседних, авось помогут.

Такой вид политеизма был известен на древнем Ближнем Востоке, где халдеи, арамеи и евреи стремились принести поклонение не только своему богу, но и соседним ваалам, молохам и астартам, чтобы заручиться их помощью и переманить их на свою сторону. Тогда процветал и генотеизм, т. е. поклонение своему богу. Единобожие проповедовали только некоторые пророки, имевшие за это большие неприятности.[637]Аналогичную картину можно видеть на окраинах Руси. Неизвестный автор XIV в. сообщает, что двоеверы «не христиане, но веруют в Перуна, Хорса, Мокошь, Сима, Регла, Вилы» — всего тридцать богов. «Они молятся огню и зовут его Сварожицем…»[638]Это перечисление показывает, что здесь не стройная иерархия олимпийского пантеона, а эклектическое сочетание нескольких полузабытых традиций. Перун — литовский бог, боровшийся с Христом до XIV в.[639]Хорс — солнце (перс. Хуршид) — наследие древнего митраизма. Вилы — духи покойников, а прочие вообще неизвестны, хотя, видимо, их в XI—XII вв. знали и почитали.

Но это были «споры в небесах», а материализовывались они «внизу», на нашей земле. В те годы, когда в Киеве, Чернигове и Новгороде поднимались золотые купола соборов Святой Софии, в Ростове, на Чудском конце, стоял идол Велеса, покровителя скота и широких пастбищ, — это было божество митраистского культа. Христианские епископы Феодор и Иларион бежали из Ростова от ярости мерян. Феодор имел успех только в поселении около славянского города Суздаля. Преемник беглецов св. Леонтий был схвачен во время проповеди. Его после долгих мучений убили около 1070 г., но его преемники св. Исай и пр. Авраамий достигли успеха, обратив в православие много мерян.

Столь же неохотно принимали православие славяне. В начале XII в. вятичи убили миссионера Кукшу. На юго-восточной окраине христианским городом был только Курск, а Мценск, Брянск, Козельск держались язычества, их обращение датируется, весьма приблизительно, серединой XII в.

Еще сложнее обстояло дело в Муроме, где православие спорило не только с упорным язычеством, но и с мусульманской пропагандой, шедшей из Великого Булгара. Лишь к 1092 г. около Мурома был построен Спасский монастырь, и затем в Муроме княжит линия черниговских князей. Но окрестная мордва оставалась враждебной христианству.

И наконец, на севере заволоцкая чудь, населявшая страну Биармию, или Великую Пермь, ревностно защищала капище Йомалы от норвежцев и от новгородцев. До 1318 г. язычество обороняло себя от христианской проповеди, и все изменилось лишь в XIV в. Тогда на месте былых жертвенных дерев возникла «Святая Русь».

В XI в. православие внезапно обрело нового неожиданного врага. Учение волхвов отличалось от синкретизма, распространенного в Северо-Восточной Руси до XIV в. Впервые волхвы появились в Суздале в 1024 г. Они возбуждали народ против женщин, приписывая им случившийся в то время голод. Затем с той же проповедью волхвы в 1077—1078 гг. прошли от Ростова до Белоозера и погубили много женщин. Последнее их выступление было в Новгороде в 1223 г., но народ схватил и сжег их, тогда как в XI в. именно народ защищал волхвов от князей.

Принцип учения волхвов был записан боярином Яном. Они говорили: «Бог, мывшись, отерся ветошкою и бросил ее на землю, а затем диавол сотворил (видимо, из ветоши. — Л.Г. ) человека, а Бог вложил в него душу».[640]На вопрос: «Каковы ваши боги?» — волхвы показывали на чертей, изображенных на иконе, и утверждали, что эти боги открывают им тайны.

Любопытно, что лжемонах, встреченный Рубруком в Монголии в 1253 г., также считал тело (т. е. материю) творением дьявола, а душу — вложенной в тело богом.[641]Этот дуализм в отличие от прочих дуалистических концепций восходит к манихейству, а скорее к богумильству, но не может быть сопоставлен с натуралистическими культурами — почитанием сил природы — и даже с культом предков. Нет, это кристаллизованная, продуманная антисистема, по психологии, но отнюдь не по догматике напоминающая действия инквизиторов Шпренгера и Инститориса, хотя последние стояли на позиции монизма, утверждая, что дьявол исправно служит престолу бога.[642]

 

Двоеверие

 

Византийская культура, т. е. православие и книжное образование, за XI в. сломила открытое сопротивление воинствующего язычества — учение волхвов в Новгороде и Ростовской земле, но только в городах и укрепленных монастырях. Народ умело уклонялся от обучения чужой вере. У него были свои религии, свои культы, свои божества. И именно потому, что их было несколько и они были непохожи друг на друга, итог идейной борьбы христианства с язычеством был предрешен.

Православие имело продуманную организацию, пользовалось поддержкой власти и давало своим адептам доступ к мировой культуре, пленявшей русских пассионариев, стремившихся к почестям и возвышению в структуре своей этнополитической системы — монолитного государства, созданного Владимиром Мономахом и его сыном Мстиславом Великим.[643]Ну а простым славянам — гармоничным по психике и уровню знаний — надо было и погадать, и избавиться от ночных привидений, и договориться с лешим, чтобы он не пугал пасущийся в лесу скот, и задобрить душу предков — навьев. Поэтому, одержав политическую победу, христианство в Древней Руси не смогло справиться с древним мировоззрением, хотя последнее было объявлено суеверием. Да ведь и сами русские священники верили в существование нечистой силы, отнюдь не отступая от принципов своей религии, ибо в Евангелии упомянуты и бесы, и сатана. Вследствие этого борьба с язычеством, т. е. народными верованиями, шла вяло, хотя и не без результатов.

Привычное, обывательское представление о славянском язычестве как жизнеутверждающем мировоззрении более чем неверно. Оно абсурдно! Б.А. Рыбаков убедительно показал, что под термином «язычество» произвольно объединяются три разных культа: древний культ предков-духов, враждебных живым людям, т. е. вампиров;[644]культ стихийных духов, вероятно вариант митраизма; культ Перуна, реформированный в IX в. в бассейне Балтийского моря. Этот последний культ был распространен среди бродячих воинов-варягов в Литве, у пруссов и полабских славян.[645]На Руси он не выдержал соперничества с христианством, значительно более древним, потому что готы приняли крещение в IV в., а на Западе святилище Святовита было уничтожено немцами в конце XII в. Следовательно, этот третий культ был эпизодом на фоне истории Восточной Европы, хотя его роль в событиях IX—XI вв. была отнюдь не малой.

Митраизм, религия действительно жизнеутверждающая и распространившаяся от Китайской стены до Атлантического океана, уступил место христианству, исламу и теистическому буддизму. История его — тема особая, которой мы касаться не будем. Гораздо важнее проблема древних верований, которая пока не решена и, видимо, не может получить удовлетворительного решения.[646]Однако пренебрегать ею недопустимо. И вот почему.

Население Восточной Европы в X в. было пестрым, но малоактивным, что дало возможность киевским князьям объединить путем завоеваний огромную территорию. Неспособность финских, угорских, балтских и даже славянских племен к сопротивлению показывает, что большая часть их была реликтами древних этногенезов, притершихся друг к другу. Образно говоря, эти этносы были не дети, а старички. Даже самые молодые из них — радимичи и вятичи — имели за плечами не менее 800 лет, а учитывая инкубационный период — 1000 лет. Поэтому и мировоззрения их, некогда оригинальные, стали похожими друга на друга, что и дало повод объединять их в нечто целое, а по сути дела — мозаичное.

Христианские авторы выдвинули гипотезу происхождения многоликого язычества от крушения Вавилонской башни и смешения языков.[647]Стремление найти способ сооружения устойчивых зданий якобы вызвало явление, получившее у фольклористов и этнографов название «строительной жертвы». Людей заживо замуровывали в фундаментах или стенах замков и городских крепостей.[648]Наши крестьяне еще в XIX в. при закладке дома или на новоселье убивали петуха, ягненка или другое животное.[649]в честь богини Земли[650]

Читая это, с благодарностью вспоминаешь римского императора Феодосия I, который запретил жертвоприношения, чтобы прекратить «убийства невинных животных».

Однако наши предки переплюнули греков и римлян. Они применяли в качестве «строительной жертвы»… детей! «Известно такое предание о Новгороде: когда Славянок запустел и понадобилось срубить новый город, тогда народные старшины, следуя древнему обычаю, послали перед солнечным восходом гонцов во все стороны с наказом захватить первое живое существо, какое им встретится. Навстречу попалось дитя; оно было взято и положено в основании крепости, которая поэтому называется Детинцем».[651]Такие же ужасы имели место в Германии и Британии,[652]а в России и Болгарии еще до XIX в. некрещеных младенцев хоронили под порогом избы.[653]

Это страшное верование, отголосок забытой религии, скорее всего одного из неведомых демонских культов древности, казалось бы, в наше просвещенное время не должно было иметь последователей. Но, увы, это очередная ошибка оптимиста.[654]

 

Навьи чары»

 

Христианство трудно приживалось на Руси Киевской, но еще труднее у славянских племен, покоренных киевскими князьями. Военная победа над славянскими язычниками — вятичами была одержана Владимиром Мономахом, но духовная, или, точнее, идеологическая победа заставила себя ждать до XIV в. На самой Руси в узком смысле слова (Киев, Чернигов, Переяславль) двоеверие существовало долго. Некий христолюбец писал: «Не могу терпеть христиан, двоеверно живущих и верующих в Перуна, в Хорса и других богов».[655]Но и с Перуном (молнией), и с Хорсом (солнцем) христианские миссионеры и князья справились, волхвов-чертопоклонников, приносивших женщин в жертву злым духам, перебили, но самый древний культ — почитание духов умерших — устоял вплоть до XX в.

Эти духи — навии — требовали от живых людей немного: угощения в Чистый четверг и вытопленной бани с приготовленными полотенцами; на полу бани рассыпали золу с пеплом, а на другой день находили на золе следы, похожие на куриные, в чем усматривали доказательство посещения бани покойниками — «приходили к нам навии мыться». Разумеется, священники утверждали, что приходили бесы, но, самое интересное, факт под сомнение не ставили. После того как баню готовили для навий и поддавали пару, люди не входили туда до следующего дня. Весь обряд был отнюдь не обременителен.

Угощения навии требовали, но тоже очень скромного: кувшинчик молока, тарелку с мясом и молоком, хлебца, соль. Все это надо было поставить под самой крышей двора, а лучше на крышу в строгом секрете. Навии были чрезвычайно довольны и говорили: «Мы же походили по болгарам, мы же по половцем, мы же по чуди, мы же по вятичам, мы же по словеном, мы же по иным землям, ни сяких людей могли есмы найти к сему добру и чести и послушанию, яко сии человецы».[656]

Исходя из подбора этнонимов публикатор текста «О посте к невежам в понеделок 2 недели», откуда взята данная цитата, датирует текст XI—XIII вв., хотя и указывает, что бескровные жертвы духам покойников продолжались до XX в. Христиане считали навиев бесами, а жертвователей — людьми необразованными (невежи или невегласы), но нам интереснее другое: разнообразие культов, которые мы объединяем под общим названием — язычество. Не только половцы, почитавшие Вечное Голубое Небо — Тенгри, болгары-мусульмане, финны (чудь), но и славянские племена — словене новгородские и вятичи — имели собственные культы, никак не объединявшие их перед лицом наступавшего православия. Потому-то христианство, имевшее в своем составе «жесткую систему» — церковную организацию, поддержанную властью, шло от победы к победе.

Однако это движение замедлялось неискренностью многих служителей церкви, о чем повествует «Слово о лжепророках», предположительно датируемое XIII в.,[657]Хотя сочинение является компиляцией[658]но сам факт констатации неблагополучия, а именно несоблюдения христианских запретов в поведении, увлечения гаданиями и волшебством и участия в оргиях, достаточно наглядно показывает, что кризис мировоззрения на Руси в XIII в. был явлением актуальным, а вера христианская соперничала с бытовым атеизмом.[659]

Фаза обскурации часто надвигается исподволь. То тут, то там возникают болезненные симптомы, свидетельствующие о недугах сначала легко излечиваемых, потом глубоко проникающих в социальный организм и, наконец, парализующих его. Наличие в одной государственной системе нескольких культов, т. е. стереотипов поведения, никак не вело к укреплению социальной системы, особенно при снижении пассионарного напряжения. Еще счастьем для Руси было то, что внедренное христианство не породило все-таки химеры; это был бы конец почище хазарского. А почему ее не возникло?

Разница между Хазарским и Киевским каганатами в плане этнического контакта заключалась в том, что в Хазарию приехали чужие люди, а на Русь пересадили чужие идеи. Этот вариант этнокультурного контакта Д.С. Лихачев назвал «трансплантацией» — пересадкой мыслей, знаний, представлений, соображений и т. п., но не людей! Отдельные ученые-греки, приезжавшие в Киевскую Софию и занимавшие там кафедру, терялись в массе русских, тоже давно крещеных и столь же умных. Обучение давалось русским легко, а родовые связи облегчали любой вид деятельности. Епископы и священники были такими же местными жителями, как и язычники — волхвы, колдуны, знахарки, воины, купцы, князья. Этническое становление православных и язычников шло синхронно, вследствие чего синкретизм — явление социосферы — не повлиял на природный процесс этногенеза. Общий спад пассионарности сначала снизил напряженность религиозных конфликтов, а затем привел к взаимной терпимости, тем более что язычество и христианство на Руси проросли друг в друга. Создался своеобразный вариант идеологии, называемый двоеверием, но удержавшийся в течение веков благодаря потере антагонистических противоречий. Ну, стали навиев называть бесами, а ничего в быте и мировоззрении славян не изменилось!

Хотя, пожалуй, нет; внедрение греческой веры и культуры привело к некоторому усложнению системы, т. е. сыграло роль негэнтропийного импульса. Там, где язычество устояло — у полабских славян, — победили немцы в конце XII в. А там, где создались сложные системы — на Руси, в Польше, Чехии, — немецкий натиск был остановлен. Таким образом, «навьи чары» сыграли для славянского этногенеза хоть и небольшую, но положительную роль. Поэтому церковники махнули на них рукой, уничтожив лишь те культы, которые практиковали кровавые жертвоприношения, т. е. разновидности сатанизма.

Что же касается бытовых нужд населения, то обращение к колдунам было иногда разрешено, например для излечения от частых болезней. Однако тогдашний врач именовался не колдуном, а знахарем, т. е. знающим, специалистом.

Строже церковь относилась к ворожбе и гаданиям, ибо существование бесов считалось столь очевидным, что общение с ними рассматривалось не как суеверие, а как двоеверие. «Аще кто к волхвам ходить ворожения деля или узлы емлеть повторения — опетимия прежде 40 дни, а поклон 300 на день, а потом 2 лета о хлебе и воде, понеже оставил Вышнего помощь, идет к бесам, веруя в чары, бесам угожая».[660]Мотив наказания ясен, но вспомним, что во Франции и Германии за те же поступки виноватого ждал костер.

Так и пережили бытовые верования и навыки, наследие забытых культур, всех своих противников: богословие, схоластику, позитивизм и научный атеизм. Ныне различие с древностью, пожалуй, лишь в том, что колдунов стали называть экстрасенсами.

 

Демонология — явление постоянное, не зависящее от формаций и уровня цивилизации. Был случай, когда одна служащая женщина отпросилась с работы, чтобы навестить могилу близкого родственника на Новодевичьем кладбище в Москве. Пока она отпрашивалась у начальства, покупала цветы и ехала через всю Москву, сгустились сумерки. Она, показав документ, пошла на могилу… и заблудилась. Ей навстречу попался гражданин, она спросила у него дорогу. Он объяснил, но путано. Она попросила его проводить ее к могиле: «Уже темновато, а я покойников боюсь». Он ее любезно повел по дорожкам и тупикам и вдруг, через плечо, спросил: «А вы не сможете мне объяснить, почему люди нас боятся?» — «Ах!..»

Миф это или событие — для нас не важно. Прошу читателя представить себя на месте этой дамы; тогда он поймет, что такое «демонология». Ведь эти рассказы независимо от их достоверности и есть этнография нашего времени, которая роднит нас, людей XX в., со всеми предками, современниками предков и тем самым со всем человечеством. Этнография — наука гуманитарная. Она описывает не то, что существует в действительности, а то, что человек воспринимает и на что реагирует. А описанный случай не оставит равнодушным даже члена профсоюза, уплачивающего взносы в срок.

 

Одиночество

 

Итак, сосуществование двух мировоззрений, казалось бы непримиримых, в обычной жизни не влекло трагичных последствий благодаря терпимости, характерной для старых, т. е. утративших избыточную пассионарность, этносов. Наличие разнообразных взглядов и вкусов не мешало двоеверам пахать землю, строить терема, ковать мечи и кольчуги. Русь XII в. была страной богатой, культурной и относительно многолюдной, а политические задачи, возникавшие перед князьями, были столь просты, что те легко решали их с помощью своих толковых советников — бояр и епископов, обучавшихся в Константинополе не только богословию, но и дипломатии. А там обучать умели.

Но если все обстояло так благополучно, то почему через 100 лет Русская земля исчезла с политической карты мира?

Близость и даже идентичность господствующей идеологии этносов не ведет к их слиянию, хотя и сближает их культурный облик. Православие не сделало греков русскими, как и наоборот, но расположило их друг к другу. Кровавые войны на Черном море прекратились в XI в., а попытка Владимира Мономаха в 1116 г. вернуть старые земли уличей в устьях Дуная кончилась полной неудачей, причем трудно сказать, были ли там военные столкновения или воевода Иван Войтишич оттянул свои войска без боя, установив, что греки гораздо сильнее его.

Когда же Киевский каганат перестал объединять Русскую землю, суверенные княжества стали вступать в европейские коалиции. В 40-х годах Киев вступил в союз с Венгрией против Византии, а Галицкое и Ростово-Суздальское княжества — с греками против Киева и Венгрии. В 60-х годах Киев вступил в союз с Византией, а Ярослав Осмомысл Галицкий совместно с Венгрией поддержал знаменитого авантюриста Андроника Комнина. Но все это была дипломатическая игра, а не разрыв культурных связей, потому что на Афоне русских монахов становилось все больше, а в Константинополе возник русский квартал. Русские и греки жили дружно, но порознь.

Принято считать эпоху Комнинов золотым веком Византии. Внешне оно действительно так. Войны выигрывались, культура была в расцвете, Константинополь, по словам крестоносного хрониста, сосредоточил в себе 3/4 богатств всего мира, а остальная четверть была рассеяна по всем странам. Но с позиций этнологии все было куда хуже. Три великих Комнина побеждали и пировали за счет накопленных богатств. Они не мобилизовывали своих соотечественников на оборону границ, а нанимали в пехоту варягов и франков, в конницу — печенегов и куманов, а во флот — генуэзцев и пизанцев. Императора Мануила окружали французские рыцари и дамы. Даже императрица была француженка — Мария Антиохийская.

Поэтому связи Руси с Византией к концу XII в. приобрели несколько иной характер. Ссориться было не из-за чего, а дружить ни к чему. Контакт стал не эмоциональным, а умозрительным. Но ведь это тоже закономерно при спаде пассионарного напряжения в обеих странах.

Еще хуже стало в эпоху Ангелов. Эти бездарные правители утратили не только Болгарию, но и уважение православных славян. В XIII в. остались только воспоминания об идее общности греко-русской культуры, утраченной в 1204 г.

Несколько иначе сложился контакт Руси с единоверной Грузией. В 1185—1186 гг. царицу Тамару выдавали замуж за сына Андрея Боголюбского Юрия, которого дядя, Всеволод Большое Гнездо, лишил удела и компенсировал его роскошным династическим браком. Но князь Юрий Андреевич, человек энергичный, талантливый, но грубый, проявив отвагу и талант полководца, одновременно совместил русский порок — пьянство — с восточным, противоестественным. Тамара не стерпела и выслала мужа в Константинополь, богато его обеспечив. Однако Юрий Андреевич деньги быстро пропил, вернулся в Грузию через Эрзерум и поднял восстание. Самое удивительное в том, что почти половина Грузии стала на его сторону; значит, они считали претендента своим. Тамара победила. Грузинские князья сдались и привели самого Георгия Руси. Тамара отпустила его на Русь, но суздальские князья были непреклонны и не приняли Юрия. Тогда он женился на половецкой хатун, в 1193 г. приехал в Арран и при помощи местного атабека снова вторгся в Грузию, но был разбит и пропал без вести. Этнический контакт не состоялся.

Сложнее обстояло дело с романо-германскими католическими странами, включая славянскую Польшу. Здесь даже дружба на уровне этноса не могла осуществиться, несмотря на политические союзы, упомянутые выше. Русские считали своими греков, грузин, карелов, ижору, но не шведов, немцев, французов, итальянцев, несмотря на незначительность различий в теологической догматике, в тонкостях, недоступных подавляющей массе народа, да и знати. Ощущение преобладало над философским пониманием, как, впрочем, и на Западе.

Католики не считали греков, болгар и русских за единоверцев, причем это отчуждение, впервые проявившееся в 858—867 гг., через 300 лет превратилось в религиозную войну против православных. Пользы от этой войны не было ни той, ни другой стороне; смысл ее был неясен даже ученым — современникам событий.

Митрополит Иоанн IV (1080—1089) писал папе Григорию VII (1073—1085): «Не знаю, как произошли соблазны и преткновения на божественном пути и отчего они не исправляются? Не могу довольно надивиться, какой злой дух… враг истины и противник единодушия, отчуждает братскую любовь вашу от целого христианского стада, внушая, что мы не христиане. Но мы сначала всегда почитали вас христианами… хотя вы во многом от нас отличаетесь».[661]

Папа же в 1075 г. утвердил «королем русским» Изяслава на каких-то особых условиях, которые он не рискнул доверить пергаменту. Он писал, что его два посла «на словах изъяснят вам, что есть и чего нет в письме».[662]Вряд ли можно сомневаться в том, что тайная речь шла о подчинении папскому престолу и разрыве с греческой патриархией. Но Григорий VII умер в изгнании, а Изяслав после смерти брата-соперника вернулся в Киев в 1077 г. Надобность в западной помощи отпала.

А что было бы, если бы немцы, венгры и поляки посадили на золотой стол киевский своего ставленника, показывает пример Галича, захваченного венграми, где в короткое правление венгерского короля Коломана был выгнан православный епископ, церкви обращены в костелы, а народ принуждали к латинству.[663]Только смелое нападение князей Даниила и Мстислава Удалого вернуло Галичу и политическую, и религиозную свободу. Контакт с папством явно не удавался.

По сути дела, неудачи католической пропаганды среди славян происходили от двух причин: латинская Библия была непонятна славянам и пруссам, а переводы ее не допускались; поэтому убеждение заменялось принуждением, а о последнем прекрасно сказал Адам Бременский в своей «Истории церкви», написанной около 1070 г.: «Прибалтийские славянские племена, без сомнения, давно были бы обращены в христианскую веру, если бы не препятствовало тому корыстолюбие саксонцев, душа которых чувствует больше охоты к десятинам, чем к обращению язычников. Они новообращенных христиан в Славонии сперва возмутили корыстолюбием, потом, покорив, довели до бунта жестокостью и теперь, домогаясь только денег, не радят о спасении тех, кто и захотел бы уверовать».[664]

Вот и ответ на письма митрополита Иоанна IV к папе Григорию VII, героически исправлявшему нравы Западной церкви, но бессильному против явлений природы, в том числе этногенеза. В XII в. пассионарное напряжение романо-германской Европы достигло акматической фазы, а славянская и греческая Европа уже растеряла былую энергию, миновала даже инерционную фазу и жила только за счет накопленных богатств и традиций. Однако богатства растрачивались, а традиции забывались; близилось падение Константинополя и основание Риги.

Руси повезло больше, чем западным славянам и грекам. Те и другие прикрывали ее своими телами, а князья Рюрикова дома могли спокойно сводить личные счеты и в усобицах опустошать свою собственную страну; что же касается теологических диспутов с католиками, то русичи от них уклонялись, прекрасно понимая, что дело не в богословии, а в войне. И она началась в XIII в., когда против православия был объявлен Крестовый поход (см. гл. XXII).

Европейцы наступали планомерно. В 1204 г. французы и венецианцы взяли и разграбили Константинополь и Фессалоники, но в 1205 г. были остановлены болгарами и куманами, после чего Латинская империя и «Заморская земля» (Палестина) перешли к обороне и в конце XIII в. были ликвидированы.

Немцы и шведы тянулись к богатому Новгороду, но его спас Александр Невский в 1240—1242 гг. За эти полвека новорожденная Монголия справилась со своими степными противниками: меркитами, куманами и болгарами, но не сделала даже попытки закрепиться в Русской земле. Из Руси монгольские войска ушли в 1241 г. Хронологическое совпадение католического нажима на православие и пассионарного толчка в Монголии случайно.

Двадцать лет Русская земля, распавшаяся на восемь «полугосударств», по существу суверенных государств, — суперэтнос, основанный на постепенно забываемой традиции, — находилась в одиночестве, окруженная врагами и утратившая друзей. Но мало этого, большая часть населения Руси была настроена враждебно к тому порядку, который был основан на православии, княжеском авторитете и общерусском патриотизме. Это были упорные язычники и лицемерные двоеверы. Подати они платили, но любви к государственным началам не питали. Без них князья не могли существовать, но опираться на них было более чем опасно. Монголы и немцы находили среди них помощников, не считавших себя предателями, ибо князьям они подчинялись поневоле. И неудивительно, что Русская земля в XIV в. развалилась на части. Новгородская республика выделилась в неполноправного члена Ганзы, Киевскую землю забрали, почти без сопротивления, литовцы, а Залесская окраина обрела спасение в союзе с Золотой Ордой, защищавшей своих подданных. Одиночество — самый верный путь к исчезновению. Но начался этот процесс этнической обскурации после разгрома Киева, за 33 года до похода Батыя, а не вследствие монгольского набега, размеры коего преувеличены в последующей историографии.

Но был ли возможен тот выход, о котором задним числом мечтали либеральные историки XIX в., — сближение с Западом и тамошней культурой, развивавшейся весьма бурно? Для ответа надо дать обобщение европейской мысли XII в., хотя бы крайне лаконичное. Только этим способом можно уловить различие строя мысли Востока и Запада, породившее великий раскол XI в.

 

Недоумение

 

Положение западного христианства в IX в. было куда более сложным, чем восточного. На Востоке всю философию можно было выучить или обойтись без нее, а на Западе в качестве инструмента познания предлагался разум, т. е. собственное мнение, а его не так просто составить. И даже если составить, то еще сложнее согласовать с мнением соседа или своего кюре, а любое несогласие грозит неприятностями. И потом, уже составленное мнение требует увязки с каждым поступлением новой информации. Информация же в те времена поступала постоянно, хотя и была чаще всего недостоверной. Рассказы путешественников противоречили привычным представлениям об устройстве мира, легенды — Библии, христианская проповедь — привычному языческому культу. Проще всего было от всех этих сюжетов отмахнуться, но растущая пассионарность толкала людей IX в. на поиски мировоззрения, поиски, которые никогда не одобряются и именуются богоискательством. Но это занятие не блажь, а индикатор пассионарного напряжения эпохи.

Средневековые богоискатели находили разгадки тайн бытия, не покидая родных городов, потому что восточная мудрость сама текла на Запад. Она несла ответ на самый больной вопрос теологии: Бог, создавший мир, благ; откуда же появились зло и сатана?

Для подавляющего большинства людей, входивших в христианские этносы Средневековья, сложные теологические проблемы были непонятны и не нужны. Однако потребность в органичном, непротиворечивом мировоззрении была почти у всех христиан, даже у тех, кто практически не верил в догматы религии и, уж во всяком случае, не думал о них.

Характер и система мировоззрения имели практический смысл — отделение добра и зла и объяснение того, что есть зло. Для средневекового обывателя эта проблема решалась просто: противопоставлением Бога — дьяволу, т. е. путем элементарного дуализма. Но против этого выступили ученые-теологи, монисты, утверждавшие, что Бог вездесущ. Но коль скоро так, то Бог присутствует в дьяволе и, значит, несет моральную ответственность за все проделки сатаны.

На это мыслящие люди возражали, что если Бог — источник зла и греха (пусть даже непосредственным исполнителем является черт), то нет смысла почитать его. И они приводили тексты из Нового Завета, где Христос отказался вступить в компромисс с искушавшим его дьяволом. На это сторонники монизма отвечали теорией, согласно которой сатана был создан чистым ангелом, но возмутился и стал творить зло по самоволию и гордости. Но эта концепция несовместима с принципом всеведения Бога, который должен был предусмотреть нюансы поведения своего творения, и всемогущества, ибо, имея возможность прекратить безобразия сатаны, он этого не делает. Поэтому теологи выдвинули новую концепцию: дьявол нужен и выполняет положенную ему задачу, а это, по сути дела, означало компромисс Бога и сатаны, что для людей, безразличных к вере, было удобно, а для искренне верующих — неприемлемо. Возникли поиски решения, а значит, и ереси.

В 847 г. ученый-монах Готшальк, развивая концепцию Блаженного Августина, выступил с учением о предопределении: одни люди были «обречены» на спасение в раю, а другие — на осуждение в аду вне зависимости от их поступков, а по предвидению Божию в силу его всеведения. Это мнение было вполне логично, но тогда отпадала необходимость что-либо делать ради своего спасения и, наоборот, можно было творить любые преступления, ссылаясь на то, что и они предвидены Богом при Сотворении мира. Проповедь Готшалька вызвала резкое возмущение. Кельнский епископ Рабан Мавр заключил его в монастырь. В 849 г. по этому поводу возникла полемика, в которой принял участие Иоанн Скот Эригена, заявивший, что зла в мире вообще нет, что зло — это «мэ он» (греч.), т. е. отсутствие бытия,[665]следовательно, проблема добра и зла вообще устранялась из теологии, а тем самым упразднялась не только теоретическая, но и практическая мораль.

Мнение Эригены было осуждено на поместном соборе в Балансе в 855 г. Собор «с презрением отверг шотландскую кашу», т. е. учение Эригены, которое квалифицировали как «тезисы дьявола, а не истины веры».[666]Но ведь в обоих вариантах зло, как метафизическое (сатана), так и практическое (преступления), реабилитировалось. Готшальк считал источником зла божественное предвидение, а Эригена предлагал принимать очевидное зло за добро, так как Бог зла не творит.

Итак, теоретически проблема добра и зла зашла в тупик, а практически Римская церковь вернулась к учению Пелагия о спасении путем свершения добрых дел. Такое решение было отнюдь не сознательным отходом от взглядов Блаженного Августина, а скорее инстинктивным, воспринимаемым интуитивно и дававшим практические результаты — естественную мораль. Но если пелагианство удовлетворяло запросам массы, то не снимало вопроса о природе и происхождении зла и сатаны, упомянутого в Новом Завете неоднократно. Неопределенность тревожила пытливые умы молодых людей всех наций и сословий.

Не то чтобы они искали в философии и теологии способы обогащения или социального переустройства, нет, им требовалось непротиворечивое мировоззрение, которое объединило бы их жизненный опыт с традицией и уровнем знаний того времени.

Это был как раз тот редкий случай, когда широкие слои населения, заблудившиеся в идеологических противоречиях, обращаются к ученым, чтобы получать от них ответ на волнующие их вопросы. Это своего рода «роковое мгновение», часто длящееся десятилетиями, когда этнос делает для себя выбор пути, с которого он уже не сходит долго, иногда до самого своего распада или надлома. Тогда философское знание приобретает общественное звучание, и если не всем понятна сложная богословская аргументация, то всем ясны выводы.

Но эти творческие периоды всегда опасны, потому что поиски истины часто могут завести в тенета лжи. В такие эпохи соседи с установившейся культурой и идеологией пускают свои идеи прорастать сквозь тело созревающего, но неокрепшего этноса. Идейные метастазы порождают химеры, в которых часто возникают антисистемы, справиться с коими всегда трудно. Такая ситуация возникла в Каролингской империи в IX в. и оказалась чревата серьезными последствиями.

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.