На посаде и в слободах начинался трудовой день

Зеленым прогоном, отдуваясь, прошли угрюмые коровы, понукаемые плеткой пастуха и его голосистым рожком. Из прокуренных древесным дымом кузниц уже пробивался дробный перестук молотков. Ныне ковали работали от зари до зари, выполняя княжеский заказ: отваривали мечи, ковали секиры и дротики, слаживали латы и тянули стальную кольчужную нить. По локоть измазанные рыжей глиной гончары работали у кругов, подвязав лычком спадающие на глаза волосы. Выведенные ими горшки, крынки и мисы подхватывались их подручными обжигальщиками и устанавливались в печах, дышавших синеватым жаром. Чуть дальше путников обдало домовитым и хмельным духом квасоварни. Там хлебница стряпуха выносила на крыльцо студить огромные, как мельничные жернова, горячие хлебы. Со стороны прудика, замлевшего в тени лозин глубокого тумана, слышался ранний перестук вальков портомоек…

И на каждом шагу — около домов, на задворках и широких прогонах — виднелись в кучку и в одиночку воины. Одни из них проводили коней, другие точили на точильных камнях зазубренные мечи, рассыпая пучки разноцветных искр, там несколько воинов замеряли по торбам овес, а тут, сойдясь в тесный круг, пили из липового жбана хмельную брагу и уже затягивали песни…

Город был наводнен ратными людьми, оттого он и казался шумным в этот ранний час.

Пологим съездом дорога спускалась к реке. С каждым шагом коней город, казалось, встал все выше и выше. Вот первый луч солнца скользнул и зажег крест храма, потом красноватым бликом лег на овершие и скат городской башни, разом вспыхнул во многих слюдяных окнах княжеского терема…

И вдруг с высоты полился густой и тягучий звон чугунного била, созывавшего люд к ранней утрене. Звон проплыл по широкой глади реки, перекатился в березовые рощи и певучим отзвуком исчез в небесной лазури. Словно вызванные звоном, на битой лесной дороге, что вела на Коломну и на Москву, появились многие всадники. То подходили к Рязани войска Коломенского князя.

Над передней группой воинов развернулся и вспыхнул на солнце малиновый стяг.

Кони потянулись к воде.

Шишаки14 и латы воинов отразили золотой свет солнца.

«ДИКОЕ ПОЛЕ»

В добром Соте небольшой отряд княжича Ингваря перешел вброд Проню и вступил в темень лесов Чернораменья.

Поспешая, Ингварь, по доброму совету Евпатия, свернул с большой пронской дороги прямо на Дубок. Здесь пролегал глухой путь на елец, к Тихой Сосне, за которой начинались земли черниговского князя и волости, отошедшие по отеческому праву к рязанским князьям. Пути до них было восемь суток.

На Ранове, быстрой реке с омутами и заводями, в которых ловцы руками брали усатых сомов и сердитых налимов, поселения рязанцев были часты и людны. Тут жили вятичи, исконное приокское племя, уступившее место пришедшим из Киевской Руси рязанцам.

Вятичи были умелыми землепашцами. На полях и по лесным полянам вокруг селений здесь вызревали грузные хлеба. Вечерними зорями путников долго провожало призывное и грустное тюрлюканье перепелов, кормившихся в овсяных копнах. На травянистые опушки, заросшие волчьей ягодой и крушинником, выходили непуганые выводки тетеревов и куропаток. Высоко в небе реяли, распластав крылья, коршуны и ястребы. Иногда с высоты спадал торжественный и грозный клекот орла. Тогда сразу замолкала лесная тварь, и молодые ягнята забивались под брюхо овцам.

В селениях, за высокими коньками изб и домовин сараев, рдели зрелыми плодами осенние сады. Через ореховые плетни видны были накрытые лубьем ульи пасек. Отсюда густо пахло воском и свежим медом.

Нелюдимо и настороженно жили в этих селениях люди. По вечерам не раздавались у околиц девичьи песни, не слышно было и церковного звона. Дубовые ворота во всех дворах рано запирались на тяжелые засовы. На привалах слушали рязанцы немногословные рассказы о лесных разбойниках и о разгульной вольнице, что на узких челнах гуляла по глухим рекам.

На волоке на Рановы и Рожню, которая впадала в Дон, рязанцам повстречался небольшой, сотни в три всадников и пеших воинов, отряд из Дубка.

Дубчане — лесные люди с неласковым взглядом, крутоплечие и неразговорчивые — все поголовно были сыромятной коже плащах и в таких же наплечниках. На ногах у них были легкие кожаные поршни с ремнями, закрученными по голени до самого колена. Мечи имели только десятские и сотники, прочие же воины были вооружены топорами за поясом и дротиками, которыми они били на ловах в угон быстроногих косуль.

Предводитель отряда сказал княжичу о том, что в окраинах к Дикому Полю селениях жители встревожены вестями о татарской орде и начали переходить в людные города и острожки. Тот же предводитель сказывал, что княжеские бирючи наказывали стекаться войску к Пронску, куда в скорости должен прибыть сам рязанский князь со своими полками.

Близ Дубка по пажитям бродили несчитанные стада коров и овец. Конские табуны гуляли на лесных полянах, около сенных стогов. Кони вожаки, сторожко поводя ушами и вздыбив трубами хвосты, принюхивались к ветру, потом, задев путников, фыркали, и по их знаку весь табун бросался в чащу и через мгновение исчезал из глаз.

На ночевках и в пути Евпатий держался княжича и заводил с ним неспешные разговоры о том, что в равной степени тревожило обоих: о бедствии, нагрянувшем на Русскую землю, о любезной сердцу Рязани и о судьбах близких людей.

Сирота княжич был тих нравом, не любил ратных забав, хотя и не отставал от братьев своих в отваге и мужестве. Юный Ингварь проводил дни на княжеском дворе, среди стременных и конюших, заводил дружбу с княжескими подельцами, ловчими, огородниками и медогонами, умел плотничать и плести сети силки. Но больше всего тянуло княжича к строению городов. Знал он толк в разбивке башенных клетей по навыку суздальских деревяников строителей и все помышлял перенять у псковичей — мастеров каменного строения — их дивное мастерство.

Спрашивал Евпатий княжича:

— Почто князь Юрий не даст тебе удела? Хотя бы Ожеск или Ольгов?

Ингварь плотнее сжимал девичьи пухлые губы и чуть поводил в сторону Евпатия выпуклым карим глазом:

— Князь дядя знает о том лучше нас. Устроение удела разума много требует. — И, поглаживая гриву коня, Ингварь вскидывал на Евпатия чистый и немного грустный взгляд: — Русь надо строить с умом, Евпатий. Видишь, кругом дремучие леса. Мало люду на нашей земле, нечасты поселения. Дикий половец и татарин убивают и полоняют русских людей и сжигают их жилье. Надо на всех водных путях и перепутьях воздвигать острожки и города, торжки в них заводить. Тогда будет велика у князя казна, а у людей его заведется достаток. Богатство укрепит и бранную силу.

И о другом спрашивал Евпатий рассудительного княжича:

— Отчего дикие орды, набегая на Русь, одолевают князей и облагают их данью? Печенеги ли, половцы или вот ныне татары?

Ингварь долго ехал молча, положив руку на луку низкого половецкого седла. Он зорко следил за поспешно идущим впереди скороходом проводником, что дал для верности рязанцам предводитель отряда дубчан.

Мужик в овчинном тулупе и в липовых лаптях ловко перепрыгивал через корни и завалы лесной дороги, иногда трубил в кулаки, склонив голову на плечо, прислушивался к короткому эху. Трубный звук служил призывным кличем у лихих людей, и если не доносился ответ, можно было смело двигаться дальше. Временами мужик исчезал в зарослях. Тогда Ингварь придерживал коня и не шевелил поводьев до появления проводника на тропе. Часто мужик пускался в рысь, и воины подгоняли за ним коней.

Дорога пролегала в непроезженной глухомани. Дубы и клены стояли у дороги сплошной стеной. Солнечный свет проникал до земли узкими столбами, зажигая лапчатые листья папоротников, зеленые мхи и заросли жимолости. Лесную тишину нарушали лишь топот копыт да пофыркивание настороженных коней. Воины ехали молча, стараясь не звякать стременами и оружием.

Когда между деревьями мелькнул просвет, Ингварь обернулся к Евпатию. Его конь, рыжий жеребец с ковыльной гривой до самых колен, вдруг оступился и вскинул голову. Сильной рукой Ингварь натянул повод и сжал коленями высокие бока коня.

— Русь крепка единством, Коловрат. Только не всегда князья блюдут это единство. Оттого и одолевают русских поганые орды.

— Коли ведомо, отчего приходит на Русь напасть, почему не положат князья зарок? И забудем ли распри теперь, перед лицом новых врагов, княжич?

— Про то ведает бог.

— Горько быть на своей, отеческой земле данником чужеземцев! Русь ли не крепка мужеством, не высока ли воинской доблестью!

— Верно, друг Евпатий! Но нас ослабляет гордыня. У нас не всяк охоч склонить голову перед старшими и послушаться мудрого. Оттого и трудно будет дяде князю Юрию отстоять Русскую землю и на этот раз.

«Не по летам умен этот княжич. Быть ему на Руси заботником и градостроителем!» — подумал Евпатий и опять заныло его сердце при воспоминании о Рязани и отеческом доме: приведется ли обнять близких и дорогих людей!

Широкая долина Рожни густо поросла вековыми дубами, встречались непроходимые заросли орешника и черемухи. На вершинах дубов во множестве висели грачиные гнезда. К черным дуплам деревьев летели, золотясь на солнце, дикие пчелы. В гущине черемуховых зарослей зияли отверстия барсучьих нор.

Дубовая грива высоко возносилась над теменью лесов и уходила влево к низкому небу, где рождались быстрые и тонкие облака. По низу долины, где в глинистых осыпях и мочежинах петлила узкая речка, скрывались хижины лесных добытчиков — смолокуров, звериных ловчих и бортников. Про добытчиков тех шла худая слава по Дону и Ранове и достигла Рязани.

Поиск по сайту: