Жил Буславьюшка – не старился, Живучись, Буславьюшка преставился. Оставалось у Буслава чадо милое, Милое чадо рожоное, Молодой Васильюшка Буславьевич. Стал Васенька на улочку похаживать, Не легкие шуточки пошучивать: За руку возьмет – рука прочь, За ногу возьмет – нога прочь, А которого ударит по горбу ‑ Тот пойдет, сам сутулится. И говорят мужики новгородские: «Ай же ты, Васильюшка Буславьевич! Тебе с этою удачей молодецкою Наквасити река будет Волхова». Идет Василий в широкие улочки, Не весел домой идет, не радошен, И стречает его желанная матушка, Честна вдова Авдотья Васильевна: «Ай же ты, мое чадо милое, Милое чадо рожоное, Молодой Васильюшка Буславьевич! Что идешь не весел, не радошен? Кто же ти на улушке приобидел?» – «А никто меня на улушке не обидел. Я кого возьму за руку – рука прочь, За ногу кого возьму – нога прочь, А которого ударю по горбу ‑ Тот пойдет, сам сутулится. А говорили мужики новгородские, Что мне с эстою удачей молодецкою Наквасити река будет Волхова». И говорит мать таковы слова: «Ай же ты, Васильюшка Буславьевич! Прибирай‑ка себе дружину хоробрую, Чтоб никто ти в Новеграде не обидел». И налил Василий чашу зелена вина, Мерой чашу полтора ведра, Становил чашу середи двора И сам ко чаше приговаривал: «Кто эту чашу примет одной рукой И выпьет эту чашу за единый дух, Тот моя будет дружина хоробрая!» И садился на ременчат стул, Писал скорописчатые ярлыки, В ярлыках Васенька прописывал: «Зовет‑жалует на почестен пир»; Ярлычки привязывал ко стрелочкам И стрелочки стрелял по Новуграду. И пошли мужики новгородские Из тоя из церквы из соборныя, Стали стрелочки нахаживать, Господа стали стрелочки просматривать: «Зовет‑жалует Василий на почестен пир». И собиралися мужики новгородские увалами, Увалами собиралися, перевалами, И пошли к Василью на почестен пир. И будут у Василья на широком на дворе, И сами говорят таковы слова: «Ай же ты, Васильюшка Буславьевич! Мы теперь стали на твоем дворе, Всю мы у тя еству выедим И все напиточки у тя выпьем, Цветно платьице повыносим, Красно золото повытащим». Этыя речи ему не слюбилися. Выскочил Василий на широкий двор, Хватал‑то Василий червленый вяз, И зачал Василий по двору похаживати, И зачал он вязом помахивати: Куда махнет – туда улочка, Перемахнет – переулочек; И лежат‑то мужики увалами, Увалами лежат, перевалами, Набило мужиков, как погодою. И зашел Василий в терема златоверхие: Мало тот идет, мало новой идет Ко Васильюшке на широкий двор, Идет‑то Костя Новоторжанин Ко той ко чаре зелена вина И брал‑то чару одной рукой, Выпил эту чару за единый дух. Как выскочит Василий со новых сеней, Хватал‑то Василий червленый вяз, Как ударил Костю‑то по горбу. Стоит‑то Костя – не крянется, На буйной голове кудри не ворохнутся. «Ай же ты, Костя Новоторжанин! Будь моя дружина хоробрая, Поди в мои палаты белокаменны». Мало тот идет, мало новой идет, Идет‑то Потанюшка Хроменький Ко Василью на широкий двор, Ко той ко чаре зелена вина, Брал‑то чару одной рукой И выпил чару за единый дух. Как выскочит Василий со новых сеней, Хватал‑то Василий червленый вяз, Ударит Потанюшку по хромым ногам: Стоит Потанюшка – не крянется, На буйной голове кудри не ворохнутся. «Ай же Потанюшка Хроменький! Будь моя дружина хоробрая, Поди в мои палаты белокаменны». Мало тот идет, мало новой идет, Идет‑то Хомушка Горбатенький Ко той ко чаре зелена вина, Брал‑то чару одной рукой И выпил чару за единый дух. Того и бить не шел со новых сеней: «Ступай‑ка в палаты белокаменны Пить нам напитки сладкие, Ества‑то есть сахарные, А бояться нам в Новеграде некого!» И прибрал Василий три дружины в Новеграде. И завелся у князя новгородского почестен пир На многих князей, на бояр, На сильных могучиих богатырей. А молодца Василья не почествовали. Говорит матери таковы слова: «Ай же ты, государыня матушка, Честна вдова Авдотья Васильевна! Я пойду к князьям на почестен пир». Возговорит Авдотья Васильевна: «Ай же ты, мое чадо милое, Милое чадо рожоное! Званому гостю место есть, А незваному гостю места нет». Он, Василий, матери не слушался, А взял свою дружину хоробрую И пошел к князю на почестен пир. У ворот не спрашивал приворотников, У дверей не спрашивал придверников, Прямо шел во гридню столовую. Он левой ногой во гридню столовую, А правой ногой за дубовый стол, За дубовый стол, в большой угол, И тронулся на лавочку к пестно‑углу, И попихнул Василий правой рукой, Правой рукой и правой ногой: Все стали гости в пестно‑углу; И тронулся на лавочку к верно‑углу, И попихнул левой рукой, левой ногой: Все стали гости на новых сенях. Другие гости перепалися, От страху по домам разбежалися. И зашел Василий за дубовый стол Со своей дружиною хороброю. Опять все на пир собиралися, Все на пиру наедалися, Все на почестном напивалися, И все на пиру порасхвастались. Возговорил Костя Новоторжанин: «А нечем мне‑ка, Косте, похвастати; Я остался от батюшки малешенек, Малешенек остался и зеленешенек. Разве тым мне, Косте, похвастати: Ударить с вами о велик заклад О буйной головы на весь на Новгород, Окроме трех монастырей – Спаса преображения, Матушки Пресвятой Богородицы, Да ещё монастыря Смоленского». Ударили они о велик заклад, И записи написали, И руки приложили, И головы приклонили: «Идти Василью с утра через Волхов мост; Хоть свалят Василья до мосту, – Вести на казень на смертную, Отрубить ему буйну голову; Хоть свалят Василья у моста, ‑ Вести на казень на смертную, Отрубить ему буйну голову; Хоть свалят Василья посередь моста, ‑ Вести на казень на смертную, Отрубить ему буйну голову. А уж как пройдет третью заставу, Тожно больше делать нечего». И пошел Василий со пира домой, е весел идет домой, не радошен. И стречает его желанная матушка, Честна вдова Авдотья Васильевна: «Ай же ты, мое чадо милое, Милое чадо рожоное! Что идешь не весел, не радошен?» Говорит Васильюшка Буславьевич: «Я ударил с мужиками о велик заклад: Идти с утра на Волхов мост; Хоть свалят меня до моста, Хоть свалят меня у моста, Хоть свалят меня посередь моста, ‑ Вести меня на казень на смертную, Отрубить мне буйну голову. А уж как пройду третью заставу, Тожно больше делать нечего». Как услышала Авдотья Васильевна, Запирала в клеточку железную, Подперла двери железные Тым ли вязом червленыим. И налила чашу красна золота, Другую чашу чиста серебра, Третью чашу скатна жемчуга, И понесла в даровья князю новгородскому, Чтобы простил сына любимого. Говорит князь новгородский: «Тожно прощу, когда голову срублю!» Пошла домой Авдотья Васильевна, Закручинилась пошла, запечалилась, Рассеяла красно золото, и чисто серебро, И скатен жемчуг по чисту полю, Сама говорила таковы слова: «Не дорого мне ни золото, ни серебро, ни скатен жемчуг. А дорога мне буйная головушка Своего сына любимого, Молода Васильюшка Буслаева». И спит Василий, не пробудится. Как собирались мужики увалами, Увалами собирались, перевалами, С тыми шалыгами подорожными; Кричат они во всю голову: Ступай‑ка, Василий, через Волхов мост, Рушай‑ка заветы великие! И выскочил Хомушка Горбатенький, Убил‑то он силы за цело сто, И убил‑то он силы за другое сто, Убил‑то он силы за третье сто, Убил‑то он силы до пяти сот. На смену выскочил Потанюшка Хроменький И выскочил Костя Новоторжанин. И мыла служанка, Васильева портомойница, Платьица на реке на Волхове; И стало у девушки коромыселко поскакивать, Стало коромыселко помахивать, Убило силы‑то за цело сто, Убило силы‑то за другое сто, Убило силы‑то за третье сто, Убило силы‑то до пяти сот. И прискочила ко клеточке железные, Сама говорит таковы слова: «Ай же ты, Васильюшка Буславьевич! Ты спишь, Василий, не пробудишься, А твоя‑то дружина хоробрая Во крови ходит, по колен бродит». Со сна Василий пробуждается, А сам говорит таковы слова: «Ай же ты, любезная моя служаночка! Отопри‑ка дверцы железные». Как отперла ему двери железные, Хватал Василий свой червленый вяз И пришел к мосту ко Волховскому, Сам говорит таковы слова: «Ай же любезная моя дружина хоробрая! Поди‑тко теперь опочив держать, А я теперь стану с ребятами поигрывать». И зачал Василий по мосту похаживать, И зачал он вязом помахивать: Куда махнет – туда улица, Перемахнет – переулочек; И лежат‑то мужики увалами, Увалами лежат, перевалами, Набило мужиков, как погодою. И встрету идет крестовый брат, Во руках несет шалыгу девяноста пуд, А сам говорит таковы слова: «Ай же ты, мой крестовый брателко, Молодой курень, не попархивай, На своего крестового брата не наскакивай! Помнишь, как учились мы с тобой в грамоты: Я над тобой был в то поры больший брат, И нынь‑то я над тобой буду больший брат». Говорит Василий таковы слова: «Ай же ты, мой крестовый брателко! Тебя ля черт несет навстрету мне? А у нас‑то ведь дело деется, ‑ Головами, братец, играемся». И ладит крестовый его брателко Шалыгой хватить Василья в буйну голову. Василий хватил шалыгу правой рукой, И бил‑то брателка левой рукой, И пинал‑то он левой ногой, ‑ Давно у брата и души нет; И сам говорил таковы слова: «Нет на друга на старого, На того ли на брата крестового, ‑ Как брат пришел, по плечу ружье принес». И пошел Василий по мосту с шалыгою. И навстрету Васильюшку Буслаеву Идет крестовый батюшка, старичище‑пилигримище: На буйной голове колокол пудов во тысячу, Во правой руке язык во пятьсот пудов. Говорит старичище‑пилигримище: «Ай же ты, мое чадолко крестовое, Молодой курень, не попархивай, На своего крестового батюшка не наскакивай!» И возговорит Василий Буславьевич: «Ай же ты, мой крестовый батюшка! Тебя ли черт несет во той поры На своего на любимого крестничка? А у нас‑то ведь дело деется, ‑ Головами, батюшка, играемся». И здынул шалыгу девяноста пуд, Как хлыстнул своего батюшка в буйну голову, Так рассыпался колокол на ножевые черенья: Стоит крестный – не крянется, Желтые кудри не ворохнутся. Он скочил батюшку против очей его И хлыстнул‑то крестного батюшка В буйну голову промеж ясны очи ‑ И выскочили ясны очи, как пивны чаши. И напустился тут Василий на домы на каменные. И вышла Мать Пресвятая Богородица С того монастыря Смоленского: «Ай же ты, Авдотья Васильевна! Закличь своего чада милого, Милого чада рожоного, Молода Васильюшка Буслаева, Хоть бы оставил народу на семена». Выходила Авдотья Васильевна со новых сеней, Закликала своего чада милого.
21.Понятие песенно-эпической циклизации. Образ князя Владимира в былинах.
Циклизация-объединение сюжетов вокруг определённого историко-культурного центра.
Классификация былин:
У представителей мифологической теории: о старших богатырях (Волх, Святогор, Микула, Сухман, Дунай, Потыка), о младших (Илья, Алёша, Добрыня, Василий Буслаев)Миллер: былины богатырские (героическая борьба богатырей и государственные цели) и былины-новеллы (внутренние столкновения – социальные или бытовые) – «Вольга и Микула», «Дюк Степанович», «Добрыня и Алёша», «Соловей Будимирович», «Добрыня и Маринка», о Садко, о Чуриле Плёнковиче, Дюке Степановиче, Соловье Будимировиче.Белинский: киевский и новгородский (но есть ещё владимиросуздальские, рязанские и галицко-волынские). Киевский цикл ориентировал Русь на контакты с востоком. Былины носят нарочито героический характер. Составляют 2/3 всех былин. Новгородский цикл былин представляет собой продолжение общерусских эпических традиций, но в силу своеобразия общественно-политических (независимость до 1478) и экономических (большой торговый центр) условий Новгорода эти былины отличаются особого рода тематикой, сюжетами и типами героев. Для них характерны социальные темы, даже если основное место занимают личные или семейные конфликты. Главные герои этого цикла не богатыри, которые отстаивают цельность России. Садко-купец и гусляр, А Василий Буслаев – хулиган, драчун, забияка.
Образ князя Владимира Святославича (978-1015). В былинах образ Владимира сохранил немногие истоические черты. Владимир, или, по произвношению певцов, Володимир Сеславич (очеридно, испорченное Святославич) - великий столько-киевский князь. Его имя сопровождается эпитетами - "Красное Солнышко", "светлый", "пресветлый", "славный", "ласковый", "грозный". В Киев стекаются на службу со всех концов русской земли (из Мурома, Ростова, Рязани, Волынца-Галича) сильные, могучие богатыри. Все эти черты, с которыми выступает в былинах Владимир, вполне согласны с летописью. Но кроме этих черт былины приписывают Владимиру и такие, которые или не гармонируют с историческим образом этого князя, или оказываются отрицательными. Во-первых, Владимир сам не участвует в походах и большей частью не выезжает из Киева. Во-вторых, Владимир поразительно труслив; его трусость обнаруживается при каждом столкновении с врагами: узнав, что к Киеву подступил с войсками Калин-царь, он начинает "ронять горючие слезы" и "утираться шелковым платком"; он жалуется, что некому постоять за веру, за отечество, за церкви Божии, за Киев-град, некому сберечь князя Владимира и его супруги Опраксы Королевичной; при наезде Идолища на Киев Владимир "убоялся"; когда наезжает заморский богатырь Соловников, Владимир кричит со страху. В-третьих, Владимир проявляет в отношении к своим богатырям крайнюю неблагодарность или недоброжелательность. Илья Муромец, напр., жалуется на то, что служил Владимиру тридцать лет, а "не выслужил слова сладкого, уветливого, приветливого, хлеба-соли мягкия". Приказав Добрыне Никитичу освободить Забаву, дочь Путятичну из "пещерушки змеиной", Владимир угрожает срубить ему голову, если он не выполнит этого поручения. По простому наговору Владимир сажает Добрыню в тюрьму, а потом, чтобы сгубить его, отправляет в поганую Литву выправлять дани за двенадцать лет; во время отсутствия Добрыни сватает его жену за Алешу Поповича. Деспотизм и самодурство Владимира доводят некоторых богатырей до гибели: Владимир не верит богатырю Сухману, что он победил татарское войско и сажает его за это в погреб; богатырь так оскорбился эти поступком Владимира, что сорвал "маковые листочки" со своих кровавых ран и истек кровью. Пренебрежительно относится Владимир и к Илье: за великие подвиги он награждает Илью куньей шубой, а других богатырей, меньше Ильи отличившихся, награждает городами с пригородами; Илья выражает пренебрежение к подарку; тогда Владимир велит своим слугам "повести Илью на горы высокие, бросить в погреба глубокие, задернуть решетками железными, завалить чащей, хрящем-камнем". В-четвертых, Владимир жаден. Эта черта проявляется в отношении к богатствам Соловья-разбойника, которые он хочет захватить; но Илья не дает ему их и оставляет детям Соловья, чтобы было им чем пропитаться до смерти и не ходить скитаться по миру. В-пятых, Владимир, при наступлении какой-нибудь беды, униженно просит богатырей, чаще всего Илью, заступиться за него и спасти его. В-шестых, Владимир - большой охотник до чужих жен и вообще до женщин. Эти несимпатичные черты Владимира сильно возбуждают против него богатырей: они нередко ругают князя в глаза собакой, дураком, вором; решаются не служить ему больше; указывают ему, что, если бы не они, то не быть ему князем в Киеве. В поздних вариантах былин Владимир более имя, нежели человек, он бездеятелен, а характер его неопределён – он не герой былин.
25.Духовные песни и стихи (темы, образы, сюжеты, стиль).
Духовные стихи — песни религиозного содержания. Они возникли как результат эстетического освоения народом идей христианского вероучения. Народные названия духовных стихов — стихи, старины, псальмы. Главный признак духовных стихов заключается в противопоставлении всего христианского — мирскому светскому, т.е всему не имеющему отношения к божественному в его христианском смысле. Духовные стихи служили для утешения и спасения души человека. Источники духовных стихов – в христианской литературе, проникавшей после крещения в конце 10в (на основе источника выделяется первый вид классификации д.ст). Причём это не только канонические тексты - Священное Писание (Нов. и Ветх. Заветы),сочинения отцов церкви житийные и нравоучительные повести (но отличаются от молитвенных стихов, имеющих авторство), но и неканонические, апокрифические, еретические тексты. Самый старший по времени стих — "Плач Адама" — был известен в XII в, упоминается в «Молении» Даниила Заточника. Массовое же распространение духовных стихов, по мнению ученых, начинается с XV в. Духовные стихи – неоднородные по тематике и жанровым признакам произведения. Т.к. они пелись – могли приближаться к различным песенным жанрам. В устном бытовании взаимодействовали с былинами, историческими песнями, балладами, лирическими песнями, причитаниями.
Русская народная вера не соответствует многим догматам православия или же соответствует им не полностью. Так, в народном сознании образ св. Георгия был сближен с человекоподобным солнцем, а языческое обожествление матери-сырой земли дало художественный сплав с образом Богоматери.
Духовные стихи — это такой вид народной поэзии, который всегда был странствующим, бродящим из конца в конец России. Носителями и, вероятно, создателями многих духовных стихов были калики перехожие.
Слово "калика", по общепринятому мнению, происходит от лат. caligae — так называли страннические сапоги с низким голенищем. Колики перехожие — паломники по святым местам и монастырям. А. Н. Веселовский считал, что традицию пения духовных стихов наши калики переняли от ходивших на Русь с юга богомильских странников и прочих проповедников еретических учений раннего средневековья. П. Бессонов заменил в своем известном сборнике "Калеки перехожие" слово "калики" на близкое, часто в устном произношении (при разных вариантах ударения) неотличимое от принятого в древнерусской письменности: этим он подчеркнул, что в XIX в. пение духовных стихов было "профессией" бродячих слепцов. Былины знают калик одиночек и каличьи ватаги.
Репертуар духовных стихов формировался в течение веков. В науке принято делить духовные стихи на старшие (эпические), исполнение кот. было профессией калик перехожих,и младшие (лироэпические, лирические) – это псальмы, распространенные в среде старообрядчества. (Раскол церкви в 50- 70г. 17в). Выделяют также сатирические, обличительные и другие духовные стихи.
Зарождение и утверждение эпических духовных стихов относят к XII—XV вв. Их темы по сборнику Селиванова, классификация по темам и проблематике: мироздание: начало и судьбы("Голубиная книга"), ветхозаветные персонажи и сюжеты ("Плач Адама", "Осип Прекрасный" и др.), на евангельские сюжеты ("Рождество Христово", "Сон Богородицы", "Страсти Господни", "Сошествие Христа во ад", "Вознесение Христа" и др.), змееборцы (« Егорий и змей»), мученики (« Егорий Храбрый и царище Демьянище», Иоан –воин, «О великомученице варваре»), подвижники («Алексей Божий человек»), чудотворцы ( «О Миколе Угоднике», «Покров»), мать сыра земля («Плач земли», «Непрощаемый грех»), стихи назидательные («О лени»), праведники и грешники (раскаявшиеся и нераскаявшиеся) («Два Лазаря», «Аника-воин», «О грешной рабе и её праведной дочери»), кончины мира, Страшный суд ( «О Михаиле архангеле», «Огненная река»), сюжеты из древнерусской литературы («Борис и Глеб», «Александр Невский»), старообрядческие истории и новые стихи , песни сектантов – мистиков(хлыстов и скопцов).
Время действий дух.с. в целом начинается с сотворения мира и продолжается после кончины существующего мироздания. Наглядно показано в сборнике Ф.М. Селиванова, кот. открывает стих о Голубиной книге, данный в вариантах: начало человечества (жизнь Адама и Евы) - начало первого варианта, вт. вариант завершается преддверием кончины мира, господством антихриста.
Стих "Голубиная книга"известен в списках начиная с XVII в., его создание относят к концу XV — началу XVI в. Это один из ранних стихов, который появился как популярное объяснение мироздания и интересных явлений в мире. Он выразил характерное для времени своего создания наивное понимание окружающего. В создании стиха были использованы древнерусские апокрифические источники, прежде всего "Беседа трех святителей". Вопросно-ответная форма стиха по своему характеру могла быть связана со средневековой переводной литературой. Само название — "Голубиная книга" — не вполне ясно. Обычно его считают испорченным из "Глубинной книги", т. е. книги мудрости, глубокой по заключающимся в ней мыслям (возможно, это изменение произошло под влиянием символического изображения Святого Духа в виде белого голубя). В описании загадочной книги применен фольклорный прием гиперболы: книга выпадает с небес на Сионскую гору к кипарисову древу, которое выросло из головы прародителя Адама. Кипарис, счит. ученые -трансформация мифического мирового дерева, уходящего корнями в преисподнюю и вершиной достигающего неба.
В долину та книга сорока пядей,
Поперек та книга двадцети пядей,
В толщину та книга тридцети пядей<...>
На руках держать книгу — не удержать,
Читать книгу — не прочести.
Картина мироздания, представленная в "Голубиной книге", расходится с ветхозаветной и евангельской. Создатели стиха, помимо христианских апокрифических текстов, использовали древнеславянские мифологические образы: подземный Единорог-зверь, могучая Нагай-птица, Окиян-море (Во нем Окияне во мори пуп морской)... Был использован миф о солнцеподобном Боге — не Иисусе Христе, а именно о Даждьбоге (или отце его Свароге).
В "Голубиной книге" большинство истолкований восходит к представлениям, связанным с христианской верой: царь над всеми царями — Иисус Христос, всем рекам мать — Иордан, всем горам мать — Сион, всем городам град — Иерусалим и т. д. В некоторых вариантах использован сюжет об изгнании Адама и Евы из рая; разрабатывается тема конца света (это произойдет, когда Кривда победит Правду). Интересны социальные представления, которые достаточно четко выразились в ответах на вопросы:
Отчего у нас в земле цари пошли. Отчего зачались князья-бояры.
Отчего крестьяны православные? <...>
"Оттого у нас в земле цари пошли —
От святой главы от Адамовой;
Оттого зачались князья-бояры —
От святых мощей от Адамовых;
Оттого крестьяне православные —
От свята колена от Адамова"[1].
Пространство и время Ф. М. Селиванов подчеркивал, что в этом стихе "мироздание не статично. Горы — от одной горы, города — от одного города, церкви — от одной церкви и т. д. Предполагается центробежное движение во времени и пространстве к появлению все новых гор, новых городов.
Среди эпических стихов известны произведения о героях-змееборцах ("Федор Тирон", "Егорий и змей") и о мучениках ("Егорий Храбрый и царище Демьянище", "Кирик и Улита"). Фёдор Тирон один побеждает вражеское войско и освобождает похищенную змеем мать. Отличие от подвигов былинных богатырей, в том, что им обещаны «села приселки и т.д.», а Тирону царь Константин обещает «царство небесное и избавление от мук.
Стихи о Егорий Храбром использовали популярное во всех славянских странах "Житие Георгия Победоносца" — переводный византийский памятник. Житие представляло Георгия как мученика за веру и как святого воина. В России св. Георгия стали называть Егорием или Юрием. Возникла официальная и народная традиция его почитания.Со времени Дмитрия Донского (с XIV в.) св. Георгий как воин-всадник на белом коне считается покровителем и защитником Москвы, стал гербом Москвы. В 1769 г. в России был учрежден воинский орден св. Георгия, а в 1913 г. — солдатский Георгиевский крест. Простой народ перенес на св. Георгия черты солнечного божества (Ярилы, Даждьбога, Хорса, Световита). В одном из вариантов духовного стиха о Егорий Храбром была использована какая-то древняя песня: рождение могучего языческого бога, которому подвластна природа. Образ Егория Храброго напоминает сказочного и былинного богатыря. Известны два духовных стиха об этом "святом воине".
"Большой стих о Егорий Храбром" ("Егорий Храбрый") состоит из Двух частей. Первая часть — о его мучениях за веру. С опорой на средневековую легенду изображается царь Диоклетиан (Демьянище), фанатик-язычник, которому доставляет удовольствие мучить христиан. Перед пыткой он требует от Егория, чтобы тот поверил в поганую языческую веру. Егорий отказывается. Тогда Диоклетиан подвергает его всевозможным мучениям: велит пилить пилами, надевает на ноги сапоги с гвоздями, варить в смоле. По молитве Егория то острые гвозди в сапогах подгибаются, и даже в котле с кипящей смолой Егорий плавает невредим и поет стихи херувимские. Изображение мучений Егория восходит к апокрифу. Вторая часть "Большого стиха..." — о чудесном выходе Егория из глубокого погреба и о его поездке по святой Руси с книгой Евангелия в руках. Цель поездки — устроение Руси и утверждение в ней святой веры. Эта вторая часть стиха (о подвигах Егория на Руси) использовала более раннюю русскую историческую песню о насаждении на Руси православия в XI в. великим князем Ярославом Мудрым. Другой стих о Егорий Храбром, так называемый "малый" — "Егорий и змей". Он восходит к книжной легенде "О чуде Георгия со змеем", в которой был использован "основной сюжет" — древний миф о змееборстве.
Например,о праведниках и грешниках
Стих "Два Лазаря"построен на евангельской притче о богаче и о бедняке Лазаре (Евангелие от Луки). Лазарь — евангельский идеал калики, носитель идеи каличества и нищенства. В отличие от евангельского текста, стих сделал богача и бедняка родными братьями и даже наделил их одинаковым именем. Этим было подчеркнуто, что все люди на земле — как братья, они равны перед Богом. Сюжет стиха делится на две части, изображая земное и загробное бытие братьев. Поэтика опирается на прием антитезы. Разворачивается художественная система противопоставлений: богатство — бедность, жадность — щедрость, жестокость — милосердие, материальное — духовное, дьявольское — божественное, тяжелая смерть — легкая смерть, земная жизнь — загробная жизнь, адские муки — райское блаженство... Песня учит, что богатым быть опасно, богатство улавливает человека в сети дьявола. "Петь Лазаря" стало синонимом нищенства, испрашивания ими милостыни. Идея стиха состоит в том, что люди должны подавать бедным милостыню для спасения своих душ в загробном мире.
Со временем возникла тенденция к православно-русскому центризму духовных стихов. Один из главных персонажей "Голубиной книги" по некоторым вариантам именуется князем Владимиром. На основании переработки некоторых письменных источников были созданы стихи о лицах древнерусской истории ("Борис и Глеб", "Александр Невский", "Дмитрий Донской"); но по своим художественным качествам и по масштабу освоения национальных тем они не могут соперничать с национальным историческим эпосом — былинами.
Новые стихи (лироэпические и лирические) продолжили тему крайнего пренебрежения к телесному во имя приближения к абсолютной, божественной духовности. Большинство новых стихов создано после раскола русской православной церкви (вторая половина XVII в.) в среде возникшего старообрядчества и сектантов разных толков. Старообрядческие духовные стихи обращены к теме пришествия антихриста и кончины мира. Они — соблазнах мира и бегстве для спасения в "пустыню" с восхвалением пустынного жительства. Были созданы духовные стихи с историческим содержанием из жизни старообрядчества и его толков: об осаде Соловецкого монастыря, о разорении скитов и преследовании старообрядцев, об отдельных старообрядческих учителях и т. д. Особую группу составляют песни сектантов-мистиков (хлыстов и скопцов): их содержание отражает свойственное этим сектам извращение христианского учения и его обрядов.
Другой вид классификации на основании функциональности.
Первая группа – героико-эпические истории. Они сопутствуют утверждению нового религиозного взгляда на мир. Их персонажи – стойкие приверженцы веры. Их чтут за духовный подвиг и за бескомпромиссную борьбу с врагами христианства. Для песен этой тематико-жанровой группы было естественным усвоение традиций былинного творчества, но песни придали формам эпоса новое функциональное обозначение. Например, Песня о Георгии Храбром и Демьянище. Георгий – устроитель русской земли (мотивы веры, связь с жизнеописанием реально святого: пытают, не отказывается от веры, возносится на небо), Песня о Дмитрии Солунском (громит Мамай-царя, напавшего на Солун-град, его лик переносит пленных домой, как ковер самолет)
Вторая группа – это жанрово-тематическая группа проповеднических песен и стихов. Используется принцип прямой проповеди. Для этого жанра характерна вопросно-ответная композиция, усвоенная из древнерусских проповедей, созданных с просветительской целью. Впрочем, по своему содержанию песни далеко от ортодоксии и по-своему трактуют вопросы мироустройства и прочие теологические вопросы. Например, «Голубиная книга», Переложения Священных историй и житий. Пение таких песен нередко переходит в проповедь, они говорят о чуде как о доказательстве возможности вмешательства высших сил в жизнь человека. Песни проповеднического склада пели в дни святых. Мотив наказания приобретает вселенски масштабы, когда речь заходит о страшном суде. В подобных стихах и песнях важен мотив справедливого итога – наказания грешников и утешения праведников.
Третья группа – покаянные стихи. Они возникли в певческих и стихотворных традициях профессионалов-слагателей и от них были восприняты народом. Небольшой объем произведения, отсутствует сюжетное действие, присущ монологический и диалогический строй. По функции – близки проповедническим песням и стихам, но отличаются отсутствием повествовательного начала и прямым выражением чувств, вытекающим, как правило, из осознания бренности мирского существования, бессилия человека обрести счастье, не следуя заповедям Божьим. Таков «плач Адама».