Соломон Эш и «объект суждения»

Исходный тезис Эша состоял в том, что зачастую реакции людей на тот или иной объект являются в большей степени отражением не их устойчивых аттитюдов и ценностей, а того, каким образом им удается интерпретировать «объект собственного суждения» в каждом конкретном случае. Эш проиллюстрировал этот тезис, предприняв памятную серию экспериментов и проведя теоретический анализ, в ходе которого им были обнаружены факторы, порождающие изменчивость субъективной интерпретации событий как одними и теми же, так и разными людьми.

Конформность и субъективная интерпретация. Первым феноменом, к которому Эш приложил собственное понимание субъективной интерпретации, была социальная конформность. Общепринятый взгляд на конформность состоял тогда в том, что люди поддаются влиянию мнений окружающих потому, что стремятся быть принятыми и опасаются быть отвергнутыми ими. Не исключая подобных мотивов, Эш предложил дополнительное, более когнитивное по характеру объяснение. Эш настаивал на том, что реакции окружающих служат формированию определения оцениваемого объекта. Эти реакции содержат информацию о понимании этого объекта другими участниками ситуации и позволяют, по меньшей мере, сделать веское предположение о том, как его «следует» интерпретировать. Более того, если человек перенимает интерпретации или определения окружающих, он наверняка переймет и их оценки, а также и манеру их поведения.

В подкрепление своей аргументации Эш (Asch, 1940) провел один очень простой, но убедительный эксперимент. Двум группам испытуемых, сформированным из студентов младших курсов, было предложено проранжировать разнообразные профессии в зависимости от их престижа и статуса. В ряду прочих в список была включена и профессия «политик». Прежде чем студенты приступали к выставлению баллов, испытуемым в одной из групп сообщали, что их предшественники оценили профессию политика выше, чем любую другую, в то время как студентам из другой группы говорили, что их товарищи поместили профессию политика в конец списка.

Как и ожидалось, подобное манипулирование информацией о внутригрупповом согласии заметно сказалось на оценках испытуемых. Однако, как установил сам Эш в ходе устного и письменного опросов испытуемых по завершении эксперимента, этот эффект имел место вовсе не потому, что испытуемые меняли свое мнение о политиках вообще или о ком-либо из конкретных представителей этой профессии. Не пытались они также и заискивать перед своими товарищами или избежать неодобрения с их стороны, поскольку были уверены, что анонимные участники предыдущих групп, выставлявшие баллы раньше, чем они, никогда им не встретятся и не узнают о данных ими оценках.

Если проявленная испытуемыми «конформность» и позволяет о чем-либо говорить, так это о том, в какой степени оценки предшествующих испытуемых способствовали навязыванию участникам эксперимента значения или субъективной интерпретации понятия «политик».

В первой группе, где испытуемые согласились с позитивной оценкой этого понятия, студенты ассоциировали его с государственными деятелями и известными национальными лидерами — такими, как Джефферсон или Рузвельт. Во второй группе, где испытуемые выразили согласие с негативной оценкой, термин «политик» приобрел коннотации, связанные с образом продажной «политической проститутки». Короче говоря, испытуемые не столько согласились с суждением товарищей, сколько позволили им навязать себе субъективную интерпретацию объекта суждения.

Интерпретация личностных свойств. Прибегнув вновь к очень простой экспериментальной схеме, состоявшей в том, что испытуемым на сей раз давали перечень личностных качеств и просили их высказать различные суждения о человеке, который якобы ими обладал, Эш попытался продемонстрировать влияние процессов субъективной интерпретации на формирование впечатления. Один из выявленных им феноменов заключался в непропорционально большом, на первый взгляд, влиянии ряда «центральных» оцениваемых параметров — таких, как тепло-холод. Эш утверждал, что включенные в перечень качества (как и любая отдельная порция информации о другом человеке, которой мы можем обладать) подвержены разнообразным интерпретациям. Конкретный же смысл или интерпретация отдельных порций информации зависят от более глобальных впечатлений, формирующихся у испытуемых.

Так, недвусмысленный на первый взгляд описательный термин (например, «интеллектуальный») может иметь очень отличающиеся друг от друга коннотации в зависимости от того, будет ли он интерпретироваться в свете общего положительного впечатления об индивиде как о теплом человеке или отрицательного впечатления о нем как о человеке холодном. В первом случае «интеллектуальный» будет означать нечто вроде «рассудительный, мудрый, проницательный и побуждающий к действию». Во втором случае коннотации данного понятия будут более тяготеть к таким определениям, как «коварный и расчетливый» либо «бесстрастная интеллектуальная изощренность: высокомерная, циничная и бесчеловечная».

Аналогичное объяснение, основанное на феномене субъективной интерпретации, Эш дал и так называемому «эффекту первого впечатления». Он утверждал, что первые пункты перечня личностных качеств (как и любой формирующий опыт) заставляют нас создавать рабочие гипотезы, в свою очередь диктующие нам, как интерпретировать последующую информацию. Поэтому первые пункты получаемых нами сведений оказывают на наши суждения непропорционально большое влияние, т.е. набор одних и тех же пунктов, но представленных в разном порядке, порождает различные итоговые оценки. В частности, если положительная информация предшествует отрицательной, это создает у нас впечатление более позитивное, чем если бы те же сведения были представлены в обратной последовательности.

Это означает, что наша интерпретация событий отдана на милость произвольной подчас последовательности, в которой мы с ними сталкиваемся. Если мы слышим сначала об образцово-показательной работе Джо, проделанной им для благотворительных организаций, а затем узнаем о грязных подробностях его развода с женой, мы отнесемся к нему с симпатией и будем сочувствовать его личным проблемам. Услышав же сначала о разводе и лишь затем о его благотворительной деятельности, мы подумаем, что он неисправимо жесток и пытается обелить себя в глазах других за счет местных жителей, более несчастных, чем он сам. Поэтому Эш в отличие от критиков, утверждавших, что информация, поступившая первой, по сравнению с информацией, полученной впоследствии, обладает большим воздействием ввиду того, что ей уделяется больше внимания либо придается больший вес (N.H. Anderson, 1974; Wishner, 1960), настаивал на том, что данная информация в буквальном смысле изменяет само значение последующих частей сообщения.

Субъективная интерпретация и доверие к коммуникатору. Свою вызвавшую споры гипотезу об изменении смысла информации Эш использовал также и для интерпретации, по всей видимости, однозначно установленного факта, что аргументы порождают более значительное изменение аттитюдов людей, если исходят от высоко оцениваемых ими (то есть привлекательных, честных или знающих) коммуникаторов. Интерпретации этого явления, дававшиеся с позиций традиционной теории научения, основывались на том, что сообщения, ассоциирующиеся с привлекательными и пользующимися большим доверием источниками, будут рассматриваться людьми более внимательно, лучше запоминаться, оцениваться как более точные, надежные и достойные внимания, чем те же сообщения, которые ассоциируются с непривлекательными и не заслуживающими доверия источниками (Hoviand, Janis & Kelley, 1953).

Однако Эш вновь выдвинул менее традиционную и более «динамическую» по характеру гипотезу. Как и в случае с социальной конформностью, он утверждал, что сообщаемые экспериментатором сведения об источниках информации вызывают изменение не в «суждении о предмете», а скорее изменение в самом «предмете суждения». Именно само значение сообщения — настаивал Эш (Asch, 1948, 1952) — меняется в прямой зависимости от источника, которому оно приписывается.

Таким образом, пользуясь классическим примером Эша, можно сказать, что утверждение о том, что «небольшой бунт никогда не повредит», нашло бы больше приверженцев, будучи приписано Джефферсону, чем если бы оно было приписано Ленину, ибо в первом случае оно приобретало бы совершенно иной смысл, чем во втором. Когда заявление исходит от Томаса Джефферсона, оно вызывает в памяти образы честных фермеров и торговцев, сбросивших с себя ярмо продажных и равнодушных правителей. Если же какое-либо утверждение исходит от Ленина, перед глазами (по крайней мере перед глазами американцев) встают совсем иные образы: царство революционного террора и одурманенных толп, в котором новоявленные беспощадные адепты авторитаризма пришли на смену бывшим угнетателям. Если учесть подобные различия в интерпретации, то едва ли покажется неожиданным, что бунт, проповедуемый Джефферсоном, поддерживается людьми с большим энтузиазмом, чем бунт, к которому призывал Ленин.

Поиск по сайту: