Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Kumaй: великий поход в ночь 7 страница



18 августа Мао сказал: «Нам не нужны нежности, нам нужна война» — и вот уже хунвэйбинка Сон Биньбинь, то есть «нежная Сон», пожелала именоваться Сон Яову — «Сон воинственная»212. Новый министр госбезопасности Се Фучжи, человек из окружения Цзян Цин, в конце августа заявил перед собранием сотрудников китайской милиции: «Мы не можем зависеть от рутинного судопроизводства и от уголовного кодекса. Ошибается тот, кто арестовывает человека за то, что он избил другого... Стоит ли арестовывать хунвэйбинов за то,

* «Открыть огонь по штабам» — под таким названием Мао Цзэдун опубликовал собственное дацзыбао в августе 1966 года. (Прим. ред.)

 

Kumaй: великий поход в ночь 487

что они убивают? Я думаю так убил так убил, не наше дело... Мне не нравится, когда люди убивают, но если народные массы так ненавидят кого-то, что их гнев нельзя сдержать, мы не будем им мешать... Народная милиция должна быть на стороне хунвэйбинов, объединиться с ними, сочувствовать им, информировать их — особенно насчет пяти черных категорий»213. Наступление началось без особого риска: партийный аппарат, раздираемый на части противоположными мнениями, всецело находящийся под давлением Мао, не осмеливался осудить движение. Интеллигенцию и все, что связано с ней (книги, живопись, фарфор, музеи, библиотеки, памятники культуры), можно было считать своей добычей, с чем согласились кланы всех мастей.

Известно, что антиинтеллектуализм всегда был «славной традицией» КПК, сам Мао был его живым воплощением. Именно его изречение было в ходу среди хунвэйбинов: «Класс капиталистов — кожа, интеллигенция — волосы; когда кожа отмирает, то и волос больше нет?»214. Представители власти не могли произнести слово «интеллигент», не добавив к нему эпитет «вонючий». Ж. Паскуалини однажды вытирал обувь на выходе из свинарника, и столкнувшийся с ним охранник рявкнул на него: «Твои мозги еще грязнее, чем свиной навоз. Отставить буржуазные штучки! Прочисти-ка лучше мозги!»215. В начале «культурной революции» студентам и школьникам выдали небольшие сборники изречений Мао об образовании, где тот поносил профессоров за «ненужную ученость»: «они не способны различить пять зерен», «чем больше они знают, тем они глупее». Здесь же Мао осуждал принцип аттестации по результатам экзаменов: университеты для «красных», а не для «всезнаек» — дорогу «красным» по происхождению!216

Интеллигенция тем временем пережила две-три кампании «самокритики» и почти перестала сопротивляться. Престарелые писатели часами, до изнеможения, стояли в «позе самолета» перед толпой оскорбляющих их юнцов или брели в шутовских колпаках по улицам, где каждый встречный норовил их ударить. Не выдержав поругания, многие умирали, кончали жизнь самоубийством, как, например, писатель Лао Шэ (в августе) или известный переводчик Бальзака и Малларме Фу Л эй (в сентябре). Пострадали многие деятели культуры: Тен То был убит; By Хан, Чао Шули и Лю Чин умерли в тюрьме; Па Кинь многие годы томился под домашним арестом217; у Дин Лин конфисковали рукописи — плод ее десятилетнего труда218. Садизм и фанатизм «бунтарей»-палачей производили тяжелое впечатление. В университете города Сямынь в провинции Фуцзянь вывесили дацзыбао следующего содержания: «Некоторые [преподаватели] не выдерживают собраний критики и борьбы, начинают плохо себя чувствовать и умирают, скажем прямо, в нашем присутствии. Я не испытываю ни капли жалости ни к ним, ни к тем, кто выбрасывается из окна или прыгает в горячие источники и гибнет, сварившись заживо»219. Каждый десятый школьный учитель проходил через процедуру «классовой борьбы», но беспокойство и тревога мучили всех.

В период организованной Линь Бяо 18 августа кампании «против четырех старых»: старых мыслей, старой культуры, старых привычек и старых обычаев, — горожане ожидали приезда хунвэйбинов, как стихийного бедствия вроде тайфуна. Они заранее баррикадировали входы в монастыри, прятали реликвии и ценности, замазывали краской фрески, перевозили книги в надежные укрытия. Однако хунвэйбины врывались в монастыри, оставляя после себя следы разрушений и вандализма, иногда устраивали публичные сожжения культовых зданий, ломали все, что можно было сломать. Они сожгли декорации и костю-

 

488 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

мы к спектаклям Пекинской оперы: в театрах должны идти только написанные госпожой Цзян «революционные оперы из современной жизни». В течение десяти лет они были единственным жанром сценического искусства, разрешенным официальной цензурой. Хунвэйбины снесли часть Великой Китайской стены, употребив вынутые из нее кирпичи на постройку «более необходимых» свинарников. Усилиями Чжоу Эньлая и военных отрядов удалось частично отстоять Дворец императора в Пекине220. Хунвэйбины не обошли стороной и религию. Они разогнали монахов знаменитого буддийского комплекса Вутай, сожгли там старинные рукописи, разрушили часть из его шестидесяти храмов. В Синьцзяне они уничтожили старинные уйгурские экземпляры Корана. Был наложен запрет на празднование китайского Нового года... Крайние проявления ксенофобии ошеломили даже тех, кто давно привык ничему не удивляться. Хунвэйбины оскверняли могилы и надгробья «империалистов»22', почти полностью запретили христианские богослужения и обряды, сбили надписи на английском и французском языках со здания Городского совета в Шанхае. Нень Чэн, вдова британского подданного, рассказывала, что в ответ на предложение хунвэйбину, проводившему у них обыск, выпить чашечку кофе, ее муж услышал следующее: «Почему вам надо пить заморское питье? Почему вы не едите китайскую пищу? Зачем так много иностранных книг? Вы уж чересчур иностранец!»222. Хунвэйбины запрещали горожанам заводить кошек, птиц, разведение цветов в палисаднике считалось контрреволюционным занятием. Потребовалось вмешательство китайского премьер-министра, чтобы не допустить красных пожаров по всей стране. В больших городах, таких, как Шанхай, отряды хунвэйбинов отрезали косы и сбривали крашеные волосы у женщин, раздирали слишком узкие брюки, обламывали высокие каблуки на женской обуви, разламывали пополам остроносые туфли, заставляли владельцев магазинов и лавок менять название. В городе появились сотни заведений под вывеской Красный Восток с портретом Мао Цзэдуна и стопкой его книг в витрине, что сбивало с толку старых шанхайцев223. На оконных рамах и ставнях были прилеплены небольшие портреты Мао, как будто дом опечатан за долги или сдается в наем, но сорвать бумажку считалось святотатством. Хунвэйбины останавливали прохожих на каждом углу и читали им цитаты из Мао по своему выбору224. Многие жители опасались выходить из дома.

Самым страшным для миллионов «черных семей» были обыски, во время которых хунвэйбины неистовствовали, обшаривая дома в поисках «доказательств» неблагонадежности хозяев, тут же реквизируя деньги и ценности в пользу города, своего отряда или... в собственный карман. Дело доходило до беспардонных грабежей и конфискаций имущества хозяев, все это сопровождалось унижениями, оскорблениями и побоями. Некоторые пытались защитить себя, но терпели неудачу. Самая легкая улыбка презрения, насмешливое слово, нежелание открыть «тайники» перед непрошеными гостями — все это становилось поводом для зуботычин, разгрома жилища, а то и убийства225. Потери среди хунвэйбинов при этом бывали крайне редкими. Иногда после недавнего обыска в дом врывались новые экспроприаторы из других организаций. Они отбирали у несчастных хозяев даже тот мизерный запас, что великодушно оставили разгромленным «капиталистам» предыдущие реквизиторы. После таких «рейдов» возрастало количество самоубийств, хотя точный подсчет практически невозможен, так как многие убийства выдавались за самоубийства.

 

Kumaй: великий поход в ночь 489

Некоторые данные помогают восстановить картину разыгравшегося в стране «красного террора». В одном только Пекине зарегистрировано 1700 смертей, в 33 600 квартирах произведены обыски и 84 тысячи «черных» высланы из города226. 150 тысяч шанхайских квартир были конфискованы, реквизированы 32 тонны золотых изделий. В большом промышленном городе Ухань в провинции Хубэй 21 тысяча обысков сопровождалась избиениями, после которых 32 человека умерли, а 62 покончили с собой227. В уезде Дасин к югу от столицы Китая за пять дней разгула хунвэйбинов, проводившегося в рамках мероприятий «культурной революции», было убито 325 «черных» — самой старшей жертве было восемьдесят с лишним лет, самой младшей — полтора месяца. Рассказывали, что один врач был замучен до смерти как «убийца красного», его обвинили в неправильном лечении больного, умершего от аллергического шока после инъекции пенициллина228. «Расследование» деятельности руководящих работников, проводившееся милиционерами под видом хунвэйбинов, привело к новым жертвам. При «разбирательстве» в Министерстве госбезопасности пострадали 1200 сотрудников, 22 тысячи человек были допрошены и вскоре отправлены за решетку. Когда собирали досье на Лю Шаоци, около 60% членов ЦК партии, почти никогда не собиравшихся вместе, и три четверти партсекрета-рей в провинциях были отставлены от дел и впоследствии арестованы. За все годы «культурной революции» лишением свободы было наказано от 3 до 4 миллионов членов партии (из общего числа 18 миллионов), 400 тысяч военных — хотя хунвэйбинам было запрещено трогать армию229. В среде интеллигенции расправам подверглись 142 тысячи преподавателей, 53 тысячи научно-технических работников, 500 профессоров-медиков, 2600 писателей и других работников культуры подверглись преследованиям, были убиты или доведены до самоубийства230. По обнародованным в 1978 году официальным данным, в Шанхае, где эти слои общества были особенно многочисленными, во время беззаконных кампаний «культурной революции» насильственной смертью погибли 10 тысяч человек231.

Больше всего поражает та легкость, с которой молодое поколение, уже потрясшее все слои общества, обрушилось в конце 1966 — начале 1967 года именно на своих «крестных отцов» — высокое партийное руководство. Среди деятелей, «критиковавшихся» на огромных пекинских стадионах и замученных до смерти, — партийный секретарь Тяньцзиня, председатель городского совета Шанхая, которого привязали к трамвайной дрезине, волокли и избивали так, что он повторял только одну фразу тем, кто требовал от него самокритики: «лучше сдохнуть»232. Мы находим для этого только одно объяснение: все действия направлялись самим Мао и его ближайшим окружением. Роспуск 26 июля 1966 года учащихся всех учебных заведений, школ и университетов на шестимесячные каникулы, способствовал разгулу молодежи и пополнению рядов хунвэйбинов дополнительными 50 миллионами несовершеннолетних учащихся. Общество подверглось натиску армии бездельников, творивших насилие при полной безнаказанности. Если они убивали кого-то, в протоколе записывалось: «несчастный случай». Дикие и неуправляемые, поддерживаемые средствами массовой информации, они сметали на своем пути все!

490Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

Их первый погром

<...> Наплававшись, мы возвращались с пляжа и уже входили в школьные ворота, как вдруг услышали крики и улюлюканье. Несколько наших товарищей бежали к нам, дико восклицая:

«Борьба! Начинается борьба!»

Я побежал на школьный двор и там на спортивной площадке перед новенькой трехэтажной школой увидел преподавателей, человек сорок-пятьдесят, построенных в шеренги. Их головы и лица были густо намазаны черными чернилами, так что они и вправду напоминали «черную шайку». На шее каждого висел плакат, надписи были разные: «ученый реакционер такой-то», «классовый враг такой-то», «вставший на капиталистический путь такой-то», «такой-то глава злостной банды», — словом, все они повторяли газетные формулировки. Каждую надпись перечеркивал красный крест, и это делало людей похожими на заключенных-смертников, ожидающих исполнения приговора. На головах у всех были «дурацкие» колпаки, и на них — крупными печатными буквами — те же надписи. За спину каждому привязали грязную щетку, метелку и ботинки.

На шее висело ведро, полное камней. Л увидел нашего директора, его ведро было такое тяжелое, что металлическая ручка глубоко врезалась в кожу, он шатался. Все шли по площадке босиком, били в металлические гонги, кастрюли и кричали:

«Л бандит такой-то!»

Потом все упали на колени и стали умолять Мао Цзэдуна «простить им их преступления». Зрелище оглушило меня, и я побледнел, а наши девочки попадали в обморок.

Потом начались побои и издевательства. Такого я прежде никогда не видел. Их заставляли есть помои и насекомых, пытали электрическим током, ставили на колени на битое стекло, делали им «ласточку», подвешивая за связанные руки и ноги.

Самые жестокосердные школьники первыми схватили палки и стали избивать преподавателей. Ребята были из семей партработников и военных, принадлежали к «пяти красным категориям», в эти же категории входили дети рабочих, бедняков, середняков и дети мучеников революции. <...> Те ребята с палками всегда были грубыми и жестокими, важничали перед остальными, они привыкли пользоваться положением родителей и задирали одноклассников, а учились так плохо, что их едва не выгоняли из школы. Потому-то, видно, они и отыгрывались на преподавателях. Возбуждаемые провокаторами, другие ученики вопили: «Бейте их!» — и набрасывались на преподавателей, размахивая кулаками и ударяя ногами.

Младшие ученики стояли молча, но стоило только начаться этому надругательству над людьми, как и они, обязанные поддерживать зачинщиков, начали громко кричать, поднимая кулаки <...>.

В этот день самым жестоким ударом стала для меня смерть моего доброго учителя ЧэнКутеха, его я уважал и любил больше остальных. <...>

Учителю Чэну было за шестьдесят, и у него часто поднималось артериальное давление. Его вывели на площадку около полудня, и он простоял под палящим солнцем больше двух часов, а потом его еще заставили вместе с другими ходить взад и вперед с ведром и плакатом и бить в барабан. После этого они поволокли его на второй этаж школы, затем спустили на первый, потом опять затащили наверх, и на всем пути били его щетками и кулаками. На втором этаже его затащили в класс и стали избивать бамбуковыми палками. Я умолял их остановиться:

«Стойте! Это уж слишком!».

Несколько раз он терял сознание, мой несчастный учитель, но всякий раз ведро холодное воды приводило его в чувство. Он мог двигаться с большим трудом. Его ноги крово-

 

Kumaй; великий поход в ночь 491

точили от порею» и вонзившихся в кожу колючек. Но его дух еще не был сломлен.

«Почему вы не убиваете меня? — воскликнул он. — Убейте!»

Это издевательство продолжалось шесть часов, он просился в уборную, но они смеялись над ним и не пускали туда. Мучители попытались засунуть ему палку в задний проход. В конце концов он не выдержал и рухнул на пол в последний раз. Они опять облили его водой, но это уже не помогло. Убийцы на миг остолбенели: они впервые забили человека до смерти, а мы впервые видели подобное. Все разбежались один за другим <...>. Тело жертвы вытащили во двор и проволокли к деревянной беседке в углу двора, где на перемене учителя обычно играли в пинг-понг. Бандиты бросили его на грязную циновку, сбегали за школьным врачом и приказали ему:

«Подтверди, что он умер от гипертонии. Да так, чтобы никто не придрался к диагнозу! И не возражай нам!»

Доктор осмотрел тело и сказал, что учитель умер от побоев и пыток. Тогда бандиты схватили его и стали бить, приговаривая:

«И ты туда же? Хочешь того же, что и он?!»

Конечно, доктор написал в справке, что «смерть наступила в результате внезапного гипертонического криза»233.

Революционеры и их учитель

На Западе давно в ходу легенда о том, что хунвэйбины — это родные братья, может быть, более фанатичные своих европейских современников — революционно настроенной молодежи конца 60-х годов234. Есть и другая легенда: после расправы с «шанхайской четверкой» к хунвэйбинам стали относиться в Китае как к фашистам и подпевалам банды политических авантюристов. На самом деле «бунтари» считали себя коммунистами-маоистами, абсолютно чуждыми идеям демократии и свободы. Такими они в сущности и были. Еще меньше они смыслили в демократическом централизме и превратились в некую «параллельную компартию» (что и положило конец их двухлетней эпопее) именно в тот момент, когда раскол в партии полностью парализовал ее. Готовые умереть за Мао, находившиеся в идеологической зависимости от Линь Бяо и особенно Группы по делам «культурной революции» под руководством Цзян Цин, они превратились в альтернативу городским и местным властям, оказавшимся вражеской мишенью для маоистского Центра, и вспомогательной силой для сведения счетов в пекинском руководстве. Неиссякаемая энергия этих десятков миллионов юнцов была сугубо разрушительной. В те моменты, весьма непродолжительные, когда им действительно удавалось получить власть, они не смогли воспользоваться ею и пошатнуть фундамент тоталитаризма. Хунвэйбины как будто бы имитировали принципы Парижской коммуны 1871 года, но ни разу организованные ими избирательные кампании не были ни свободными, ни открытыми. Все главные решения принимали маленькие самопровозглашенные комитеты. Смена руководства происходила у них только методом непрекращающихся силовых ударов, направленных внутрь их организаций235 и административных структур, которые они подчинили себе силой. Кроме этой «малости», им были даны некоторые «свободы», иногда им позволяли почувствовать социальное превосходство над рабочими236, но тем более жестоким стал разгром их движения в 1968 году...

Хунвэйбины были связаны с коммунистическим аппаратом тысячами нитей. В мае — июле 1966 года рабочие бригады «красных охранников» были

 

492 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

посланы в средние школы группой Лю Шаоци и местными органами власти нижнего звена составлять первичные списки «черных вражьих нор», преподавателей — кандидатов на поношения. Хотя с начала августа 1966 года они были официально «сняты с операции» после удара Мао по Центральному комитету, они долго сохраняли авторитет в местных организациях ряда уездов237. Это они решительным образом стимулировали дикую ненависть общества к профессорским и учительским кадрам и давали добро наступлению на «четырех старых». Эта инициатива, поддержанная местными, властями проводилась в жизнь силами милиции, составлявшей списки конфискаций и определявшей места сбора конфискованных предметов. (Нень Чэн была удивлена, когда в 1978 году ей удалось найти большую часть своего фарфора, конфискованного у нее самым беззаконным образом двенадцатью годами раньше). Искупительными жертвами оставались те, кого преследовали во всех предыдущих кампаниях, к ним прибавились еще работники среднего звена, заслонившие собой более высокопоставленных руководителей.

Продвижение «культурной революции» на заводы способствовало цели Мао Цзэдуна, которому нужно было устранить из аппарата своих соперников, и потому он всячески поощрял широкомасштабные столкновения между «бунтарями» и муниципальным руководством или руководством провинций. С одной стороны, местные руководители создавали так называемые консервативные массовые организации, которые по сути были трудно отличимы от более близко стоящих к линии Мао «бунтарей». С другой стороны, более независимые местные «бунтари», видели свое спасение в смычке с «тем сверх-ЦК», каким стала Группа по делам «культурной революции», где Кан Шэн играл столь же тайную, сколь и центральную роль. У него были курьерские отряды (состоявшие по началу, в основном, из столичных студентов), осуществлявшие связь с Пекином. Он регулярно пересылал из Центра инструкции и черные списки (куда наряду с рядовыми членами партии включал две трети Центрального комитета), получал с обратной почтой результаты допросов и самокритики, после чего рассылал своим единомышленникам долгожданные «красные ярлыки», которые потом долго служили их владельцам «охранной грамотой» для армейских патрулей238.

Все-таки «бунтари» были более вовлечены в оборот государственной машины, чем «консерваторы», т.е. они всё же отличались друг от друга. Трудно сказать, насколько прочным было единство между отдельными группами и фракциями в вопросе о репрессиях, — очевидно, что существует огромная разница между китайским феноменом и революционной традицией Запада. Если в Китае и критиковали систему лаогай, мало затронутую революцией, то только чтобы пожаловаться на ее «терпимость». Нень Чэн на себе ощутила жестокость и бесчеловечность охранников-маоистов «нового набора». С другой стороны, когда Хуа Линьшань, ультралевый «бунтарь», открыто боровшийся против армии, занял слесарно-механический цех тюремного завода, чтобы изготавливать там оружие, он заметил, что: «во время всего нашего пребывания [заключенные] оставались в камерах и мы совершенно не встречались с ними»239. Хун-вэйбины, которые часто прибегали к похищению детей, считая это важным тактическим приемом, имели свою собственную судебно-следственную систему: в каждой школе, в здании местной администрации, на заводе были особые помещения, чуланы, учебные классы, где были заперты «враги», проводились допросы, всегда под рукой имелись орудия пыток и можно было дать волю воображению и мастерству. Вот как описывает Лин «неформальные уроки психо-

 

Китай: великий поход в ночь 493

логии» в своей школе: «Мы старались поменьше говорить о пытках, но всегда считали их искусством <...>. Мы пришли к выводу, что нашим исследованиям в этой области не хватает научности. Мы знаем много методов, но удобный случай представляется не всегда, и не все еще применено на практике»240. «Радикальная» добровольная дружина Ханчжоу, почти целиком состоящая из «черных» по рождению, уже прошедших репрессии до работы в дружине, содержала в трех своих следственных центрах около тысячи человек. Двадцать три заключенных были осуждены за клевету на своего руководителя Вэн Сэньхэ. Члены этой дружины за один день дежурства получали три выходных дня, кроме того, их бесплатно кормили241. Как свидетельствуют все бывшие хунвэйбины, репрессивные мероприятия занимали в их жизни так много места, что они только и делали, что обсуждали между собой то сбитого с ног противника, то пытки, то унижения, которым они подвергали других, а то и убийства, и, судя по всему, никто против этого никогда не возражал. Показательно, что во время «культурной революции» участились повторные заключения тех, кто уже побывал за решеткой, и повторные обвинения уже реабилитированных жертв, некогда «правых уклонистов». Участились аресты иностранцев и проживавших за рубежом китайцев. Практиковались новые подлости, например, дочь заставляли отбывать срок, который не досидел в тюрьме умерший там отец242. Гражданская администрация сильно пострадала, но у лагерного начальства были развязаны руки. И кто скажет, что это было за поколение — бунтарей или надзирателей?243 Что касается взглядов молодежи на общество, политику и экономику, то даже самым активным правдолюбцам, которые живо интересовались теоретическими вопросами — как, например, труппе Шэнвулян из Хунани244, — ни на шаг не удавалось отойти от цитат Мао. Хотя все понимали, что мысли председателя уже настолько туманны245, а высказывания так противоречивы, что можно иногда понимать их по-своему и «добавить чуточку от себя». И у «консерваторов», и у «бунтарей» порой бывали при себе одинаковые цитатники, но одни и те же изречения каждый трактовал на свой лад. В этом непостижимом Китае времен «культурной революции» один взятый с поличным воришка оправдывался фразой из Мао, что, дескать, «это была взаимовыручка»246. А другой, попавшийся на краже кирпичей рабочий из «черных», не испытывал ни малейших угрызений совести, потому что «рабочий класс должен иметь свою собственную линию»247. Однако теория была выстроена по железным законам логики с целью оправдания насилия248, радикализма, классовых стычек и их политических последствий. Все разрешалось тому, кто знал, какой путь «правильный». «Бунтари» не могли дистанцироваться от официальной пропаганды, у которой они позаимствовали ее кондовый язык, и по-прежнему продолжали беззастенчиво обманывать и массы, и своих товарищей по организации249.

Самые драматичные моменты «культурной революции» связаны с политикой «кастовости», опробованной в 50-е годы (см. выше) и закрепленной «культурной революцией». Группа по делам «культурной революции», чтобы огонь борьбы не погас, открыла двери своих организаций «черным», и те поспешили в них закрепиться. Вполне естественно, что они органично вписались в ряды «бунтарей». Например, 45% «бунтарей» города Кантона составляли дети из семей интеллигенции, а 82% «консерваторов» большого индустриального южного района — дети кадровых работников и заводских рабочих. «Бунтари», опиравшиеся на наемных рабочих, были естественными противниками политических работников, в то время как «консерваторы» сосредоточили свои на-

 

494 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

падки на «черных». Но из-за того, что мышление «бунтарей» не позволяло им разделять политические и социальные категории, а также чтобы смыть позорное пятно своего собственного происхождения, они бросились в атаку на «консерваторов» и «черных», моля Бога, чтобы удар прошел мимо их собственных родителей... Что еще хуже, они взяли на вооружение неизвестное ранее понятие классовой наследственности, популярное сначала только среди хунвэйбинов Пекина, где преобладали дети партийных работников и военных.

Новая идея нашла выражение в одном из революционных маршей хунвэйбинов:

Если отец храбр, то сын— герой, Если отец — реакционер, то сын — дырка в заднице. Если ты революционер, иди вместе с нами вперед, Если ты не революционер, то покажись.

Покажитесь!

Мы вас изгоним с ваших проклятых постов!

Убивай! Убивай! Убивай!250

Вот комментарий «удачно рожденного» революционера: «Мы родились красными251. Красное передается нам от матери. А тебе я честно скажу: ты родился черным! Таким ты и умрешь!»252. По всей стране пронесся ураган — охота за «черными». Вот Чжай Чжэньхуа — в руке ремень, на языке одни ругательства. Он заставляет «черную половину» своего класса сесть за парты и изучать произведения председателя Мао: «Они должны стыдиться своего позорного происхождения. Стыдиться и ненавидеть своих родителей. И речи быть не может о том, чтобы принять их в красные отряды»253. На Пекинском центральном вокзале патрули хунвэйбинов избивали и отправляли назад тем же поездом своих сверстников из других городов, если выяснялось, что у тех «нереволюционное» происхождение. В провинции люди были терпимее, и там «черные» часто допускались на ответственные посты. Но если среди них были люди, чье происхождение «лучше», их пропускали вперед. «Идеальное классовое происхождение Свинки254 — самая надежная характеристика. Она была из семьи каменщиков и хвасталась тем, что три поколения ее предков не имели крыши над головой»255. В идейных дискуссиях происхождение было незыблемым аргументом, этот пункт биографии оппонентов выяснялся в первую очередь. Хуа Линынань, очень воинственную хунвэйбинку, не пустили в поезд другие, консервативные хунвэйбины. «И я чувствовала кожей, — признавалась она, — что мое присутствие было оскорбительно для них, позорило их <...>. Тогда мне самой показалось, что я — какая-то поганая вещь»256. На демонстрациях во главе колонн всегда ставили «пятерых красных»257. Подобный апартеид расползся по всему китайскому обществу. На одном из собраний — а дело было в 1973 году — Нень Чэн по недосмотру села рядом с рабочими. «Их будто ударило электрическим током. Оказавшиеся рядом пролетарии немедленно отодвинули от меня свою скамейку, и в переполненном зале я оказалась одна. Я решила подсесть к группе женщин: там были одни неприкасаемые Революции из семей предпринимателей и интеллигенции». Надо сказать, что ни партия, ни милиция не вводили подобную сегрегацию258.

 

Kumaй: великий поход в ночь 495

От фракционных стычек к разгрому «бунтарей»

В начале января 1967 года, когда встал вопрос о власти, «культурная революция» вступила во вторую фазу. Маоистский Центр понимал, что нет пути назад, к противостоянию старому руководству Лю Шаоци, который уже был обезврежен в Пекине, но еще рассчитывал на авторитет и поддержку в большинстве провинций. Чтобы окончательно сразить Лю, «бунтари» должны были лишить его власти. Армия, главный козырь, пока безмолвствовала, поэтому новые отряды председателя Мао могли действовать беспрепятственно. В январе из Шанхая* поступил сигнал действовать, и по всей стране начались ничем не сдерживаемые нападки на городские администрации и партийные комитеты. Теперь речь шла не о критике этих органов, а об экспроприации власти. Кампания набирала обороты. Однако трения и разногласия между соперничающими отрядами «бунтарей», между студентами и рабочими259, между штатными рабочими и работавшими по контракту выливались в городские беспорядки; вот-вот могли начаться вооруженные столкновения, а пока в ход шли ремни и ножи. Маоистское руководство было уже близко к успеху, но его охватил страх: внезапно упало промышленное производство. В Ухане в январе оно снизилось на 40%260. Местные власти были свергнуты, а те, кто пришли им на смену, никак не могли поделить посты. Китай испытывал острую нехватку опытных кадровых работников, поэтому на освободившиеся посты были возвращены те, кого репрессировали прежде. Нужно было срочно возобновить выпуск продукции на заводах и фабриках. Учебные заведения не могли быть закрыты на неопределенный срок. В конце января началось претворение в жизнь двойного плана. Формировалась новая властная структура — революционные комитеты, или ревкомы, основанные на принципе «три в одном», то есть на единстве рабочих отрядов, старых партийно-административных кадров и армии. Хунвэйбинов, мягко, но верно начали оттеснять на обочину революции, точнее говоря, возвращать в школьные классы и университетские аудитории. В революцию вступала другая «вооруженная рука» Мао Цзэдуна — армия, полгода ожидавшая своего часа.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.