Насильственная коллективизация и раскулачивание

Как свидетельствуют ныне доступные архивы, насильственная коллективизация стала настоящей войной, объявленной Советским государством классу мелких хозяйчиков. Вот несколько цифр, показывающих масштаб человеческой трагедии, которой стало это «великое наступление" против крестьянства: более 2 миллионов крестьян были депортированы, из них 1 800 000 только в 1930—1931 годах; б миллионов умерло от голода, сотни тысяч — в ссылке. Эта война далеко не закончилась в 1929—1930 годах; она длилась по крайней мере до середины 30-х годов, достигнув кульминации в 1932—1933 годах, отмеченных ужасающим голодом, спровоцированным властями, чтобы сломить сопротивление крестьянства. Учиненное над крестьянами насилие позволило начать эксперимент, проведенный впоследствии и над другими группами населения, и в этом смысле оно действительно сыграло решающую роль в развитии сталинского террора.

В докладе Пленуму Центрального комитета, состоявшемуся в ноябре 1929 года, Вячеслав Молотов заявлял: «Вопрос о темпах коллективизации не ставится в рамках хозяйственного плана. <...> Остается ноябрь, декабрь, январь, февраль, март, четыре с половиной месяца, в течение которых, если империалисты впрямую не атакуют нас, мы сможем осуществить решительный прорыв в экономике и коллективизации». Решения Пленума подстегнули это движение вперед. Специальная комиссия разработала новый календарный план коллективизации, который несколько раз пересматривался в сторону еще большего сокращения сроков. План был обнародован 5 января 1930 года. Северный Кавказ, Нижняя и Средняя Волга должны были стать зоной сплошной коллективизации осенью 1930 года, другие производящие зерно сельскохозяйственные регионы — на год позднее¹.

27 ноября 1929 года Сталин объявил о переходе от «ограничения эксплуататорских тенденций кулаков» к «полной ликвидации кулачества как класса». На специальную комиссию Политбюро под председательством Молотова было возложено проведение практических мер по этой «ликвидации». Комиссия определила три категории кулаков: первые —это «те, кто принимал участие в контрреволюционной деятельности», они должны быть арестованы и отправлены на исправительные работы в лагеря ОПТУ или расстреляны в случае оказания сопротивления, семьи их должны быть высланы, а имущество конфисковано. Кулаки второй категории, «не проявившие себя как контрреволюционеры, но все-таки являющиеся сверхэксплуататорами, склонными помогать контрреволюции», должны быть арестованы и сосланы вместе со своими семьями в отдаленные регионы страны. Наконец, кулаки третьей категории, определенные

Насильственная коллективизация и раскулачивание 157

как «в принципе лояльные к режиму», должны быть выселены с прежних мест обитания и устроены на жительство «вне зон коллективных хозяйств, на худородных землях, требующих возделывания». Настоящий декрет уточнял, что число кулацких хозяйств, подлежащих ликвидации в течение четырех месяцев, находится между 3% и 5% от общего «числа хозяйств»; таковы, во всяком случае, были цифры, объявленные в период проведения операций по раскулачиванию².

В каждом округе действовала «тройка», состоявшая из секретаря партийного комитета, председателя исполнительного комитета местного Совета и местного уполномоченного от ОГПУ; операции проводились непосредственно комиссиями и бригадами по раскулачиванию. Список кулаков первой категории был в ведении исключительно органов ОГПУ и включал, согласно «подлежащему обнародованию плану», специально предусмотренному в Политбюро, 60 тысяч отцов семейств. Что касается списков кулаков других категорий, они были подготовлены на месте согласно «рекомендациям» «активистов» деревни. Кто были эти активисты? Один из близких соратников Сталина Серго Орджоникидзе так говорил об этом: «Поскольку в деревне нет партийных борцов, мы туда направим по одному молодому коммунисту в село, у него будут двое или трое помощников из бедных крестьян, и вот этот актив и решит все деревенские вопросы: коллективизацию, раскулачивание»³. Главной целью было обобществление как можно большего количества хозяйств и арест сопротивляющихся кулаков.

Подобная практика открыла путь злоупотреблениям, как и при всяком сведении счетов. Как определить, что такое кулак? Что такое кулак второй и, в особенности, третьей категории? В январе — феврале 1930 года уже нельзя было использовать критерии определения кулацкого хозяйства, старательно выработанные на многих дискуссиях различными идеологами и экономистами партии в предшествующие годы. В самом деле, в течение последнего года кулаки заметно обеднели; они с трудом выносили все возрастающее бремя налогов, становящееся все более и более нестерпимым. При отсутствии внешних признаков богатства комиссия должна была прибегнуть к старым фискальным спискам, сохранившимся в деревенских советах, к осведомителям ОГПУ, к разоблачительным выступлениям соседей, привлеченных возможностью разграбить чужое хозяйство. Действительно, вместо того чтобы вести точную и детальную инвентаризацию в интересах колхоза и для пополнения его фондов, бригады по раскулачиванию часто действовали под девизом: «Всё наше, всё съедим и выпьем». Об этом свидетельствует выдержка из доклада ОГПУ Смоленской области: «Раскулачивающие снимали с зажиточных крестьян их зимнюю одежду, теплые поддевки, отбирая в первую очередь обувь. Кулаки оставались в кальсонах, даже без старых галош, отбирали женскую одежду, пятидесятикопеечный чай, последнюю кочергу или кувшин... Бригады конфисковывали всё, включая маленькие подушечки, которые подкладывают под головы детей, горячую кашу в котелке, вплоть до икон, которые они, предварительно разбив, выбрасывали»⁴. Собственность раскулаченных они или просто присваивали, или продавали ее на торгах членам бригады по раскулачиванию по смешным ценам: избу за 60 копеек, корову за 15 копеек, что было в сотни раз ниже их реальной стоимости. Иными словами, бригада имела неограниченные возможности для разграбления, раскулачивание часто служило предлогом для сведения личных счетов.

При этом в некоторых районах 80% или 90% раскулаченных крестьян в действительности были середняками. А поскольку было необходимо отчитать-

158 Государство против своего народа

ся перед центральными властями, указав значительное число кулаков, загребали и тех, кто в списках местных властей не числился! Ссылали и арестовывали крестьян, пытавшихся летом продать зерно на рынке, крестьян, нанимавших на два месяца в 1925 или в 1926 году одного сельскохозяйственного рабочего, крестьян, имевших два самовара, а также таких крестьян, кто в сентябре 1929 года «убил свинью с тем, чтобы ее съесть и тем самым не дать ей стать социалистической собственностью». Были крестьяне, которых арестовывали за то, что «они пускались в коммерцию», и это тогда, когда крестьяне просто продавали самостоятельно произведенные продукты или товары. Ссылали также тех, чьи братья служили в царской армии; была категория ссылаемых «кулаков», «которые слишком прилежно посещали церковь». Но чаще всего «кулаками» называли тех, кто просто пытался противиться коллективизации. Комиссии по раскулачиванию состояли из обычных крестьян, не всегда бедняков, которых трудно было «расклассифицировать». Так, в одном селе на Украине некий середняк, член бригады по раскулачиванию, был арестован как кулак другой комиссией по раскулачиванию, которая работала на другой окраине того же села.

Следует отметить, что после этой первой фазы «борьбы с кулаками в деревне», которая часто оказывалась, как было показано выше, просто сведением старых счетов односельчан, деревенская община сплотила свои ряды в выступлениях против комиссий по раскулачиванию и организаторов колхозов. В январе 1930 года ОПТУ отмечает 402 массовых выступления «крестьян против коллективизации и раскулачивания», в феврале — 1048 подобных выступлений, а в марте — даже б528⁵.

Неожиданное и массовое сопротивление крестьянства заставило власть мгновенно переменить свои планы. 2 марта 1930 года все советские газеты немедленно опубликовали знаменитую статью Сталина Головокружение от успехов, в которой он осудил многочисленные перекосы и волюнтаризм при «приеме крестьян в колхозы», вменяя злоупотребления в вину членам комиссий по раскулачиванию и организаторам колхозов и делая их ответственными за последствия «головокружения от успехов». Реакция на статью последовала незамедлительно: только в течение марта больше 5 млн. крестьян покинули колхозы. Беспорядки, часто связанные с насильственным возвращением средств производства и скота, продолжались. В течение всего марта центральные власти ежедневно получали доклады ОПТУ о массовых выступлениях в западных областях Украины, районах Черноземья, на Северном Кавказе и в Казахстане... Всего ОПТУ насчитало в этот критический месяц 6500 массовых выступлений, из которых 800 было подавлено с применением оружия. Во время этих событий было убито, ранено или пострадало 1500 советских служащих. Число жертв среди восставших неизвестно, но это многие тысячи людей⁶.

В начале апреля власть должна была решиться на новые уступки. Она направила местным властям распоряжения, устанавливающие снижение темпов коллективизации, по причинам «реальной опасности крестьянских бунтов» и возможности «физического уничтожения представителей советской власти». В апреле число крестьянских восстаний и стычек с властями понизилось, хотя все равно было зарегистрировано 1992 массовых выступления. Постепенное уменьшение числа выступлений наблюдалось летом: 886 в июне, 618 в июле, 256 в августе. В целом в течение 1930 года около 2,5 миллионов крестьян приняли участие в 14 000 восстаний, бунтов и манифестаций против режима. Наиболее «беспокойным» регионом была Украина, особенно западные ее области,

Насильственная коллективизация и раскулачивание 159

в частности, на границах с Польшей и Румынией, которые буквально вышли из-под контроля органов советской власти, а также некоторые районы Черноземья и Северный Кавказ⁷.

Одной из особенностей этих выступлений было участие в них женщин, которых выставляли первыми в надежде, что их не тронут⁸. Конечно, зрелище крестьянок, протестующих против закрытия церкви или обобществления молочных коров, грозившего смертью их детям, производило впечатление на власти, но это не значит, что между отрядами ОПТУ и группами крестьян с топорами и вилами не вспыхивали кровавые стычки. Сотни сельских Советов были разгромлены, крестьянские комитеты на несколько часов или даже дней брали власть у себя в деревне, составляли списки требований, среди которых вперемежку шли требования возвращения в собственность средств производства и конфискованного скота, роспуска коллективных хозяйств, восстановления свободы торговли, открытия церквей, возвращения награбленных богатств кулакам, возвращения высланных крестьян, уничтожения власти большевиков и даже восстановления «самостийной Украины»⁹.

Если крестьянам и удалось в марте — апреле нарушить правительственные планы ускоренной коллективизации, успех их был недолог. В отличие от 1920— 1921 годов, к концу 20-х они уже не могли создать настоящей организации, найти лидеров, объединиться хотя бы на региональном уровне. У них не было времени, поскольку власти действовали мгновенно, у них не было руководителей, потому что они были уничтожены во время гражданской войны, у них не было оружия, которое у них постепенно конфисковали на протяжении всех 20-х годов. Крестьянские восстания постепенно затухали.

Репрессии были ужасны. В одном только приграничном округе на западе Украины «чистка контрреволюционных элементов» привела к аресту в конце марта 1930 года более 15 000 человек ОГПУ Украины арестовало в течение сорока дней, с 1 февраля по 15 марта 1930 года, 26 000 человек, из которых 650 были приговорены специальными судами к расстрелу. Согласно данным ОГПУ, в 1930 году им было приговорено к смерти 20 200 человек¹⁰.

Продолжая репрессии против «контрреволюционных элементов», ОГПУ воплотило в жизнь директиву Ягоды № 44/21 об аресте 60 тысяч кулаков первой категории. Судя по ежедневным рапортам, посылаемым Ягоде, операция была проведена быстро, начавшись 6 февраля, когда арестовали сразу 15 985 человек А к 9 февраля уже 25 245 человек, по выражению ОГПУ, «были изъяты». В секретном докладе (спецсводке), датированном 15 февраля, уточнялось: «При ликвидации кулаков как класса "изъято" в массовых операциях и при индивидуальных чистках 64 589 человек, из них в ходе подготовительных операций (1 категории) 52 166 человек, а в ходе массовых операций — 12 423 человека». За несколько дней «план-заказ» на 60 000 кулаков первой категории был перевыполнен¹¹.

В действительности же кулаки представляли собой лишь часть «изъятых из обращения» людей. Местные агенты ОГПУ воспользовались чисткой и для того, чтобы расправиться в своем округе, области, крае со всеми «социально чуждыми элементами», среди которых были бывшие полицейские, белые офицеры, служители культа, сельские ремесленники, бывшие купцы, представители местной интеллигенции и другие. В докладе 15 февраля 1930 года, где детально перечислялись категории арестованных, Ягода писал: «Северо-западные регионы и Ленинград не поняли наших указаний и не желают их понимать; надо за-

160 Государство против своего народа

ставить их понять. Мы не очищаем территории от попов, купцов и других. Если они говорят "другие", это значит, что они не знают, кого они арестуют. У нас есть еще время, чтобы избавиться от попов и купечества, но сегодня надо точно указать цель: кулаки и кулаки-контрреволюционеры»¹². Сколько же всего людей было в ходе этой операции по «ликвидации кулаков первой категории» арестовано и казнено? На сегодняшний день мы такими данными не располагаем.

Кулаки «первой категории» составляли, без сомнения, заметную часть первых партий заключенных в исправительных лагерях. Летом 1930 года ОПТУ уже ввело в действие обширную сеть лагерей. Это, во-первых, исправительный лагерь Соловки с филиалами на побережье Белого моря, в Карелии и в районе Архангельска. Более 40 000 заключенных этого лагеря строили дорогу Кемь—Ухта, и они же давали большую часть лесопродукции, вывозимой из порта Архангельск. В группе северных лагерей насчитывалось 40 000 заключенных, принимавших участие в строительстве трехсоткилометровой железной дороги между Сыктывкаром (бывшим Усть-Сысольском) и Пинегой и дороги длиной в 290 километров между Сыктывкаром и Ухтой. В восточной группе лагерей 15 000 человек использовались на строительстве Богучанской железной дороги. Четвертая группа лагерей была на Вишере, Где содержалось 20 000 заключенных, которые обеспечивали строительство громадного химического комбината в Березниках на Урале. И, наконец, была еще группа сибирских лагерей, где содержалось приблизительно 24 000 заключенных, работавших на строительстве железной дороги Томск — Енисейск и металлургического комбината в Кузнецке¹³.

За полтора года, приблизительно с конца 1928 и до лета 1930, число заключенных, эксплуатируемых в лагерях ОГПУ, увеличилось в 3,5 раза; вместо 40 тысяч их стало 140 тысяч. Успехи в использовании бесплатной рабочей силы вдохновили власть на новые, еще более грандиозные проекты. В июне 1930 года правительство решило построить канал длиной в 240 километров, связывающий Белое море с Балтийским, проложив большую часть его русла в скальном грунте. Без всякой техники этот «проект века» потребовал усилий 120 000 заключенных с мотыгами, лопатами и тачками. Но летом 1930 года, когда раскулачивание было в полном разгаре, рабочая сила заключенных перестала быть дефицитным товаром!

К концу 1930 года реальное число раскулаченных составляло свыше 700 000 человек, к концу 1931 года — более 1 800 000 (14), и потому «принимающие организации» «не справлялись с наплывом». Совсем непродуманно и при полной анархии проходили операции по депортации кулаков «второй» и «третьей» категорий. Для них нашли беспрецедентную форму «высылки-забвения», абсолютно нерентабельную для властей, а ведь главной целью раскулачивания было освоение спецпоселенцами незнакомых регионов богатой естественными ресурсами страны¹⁵.

Ссылка кулаков «второй категории» началась в первую неделю февраля 1930 года. По одобренному Политбюро плану, 60 000 предполагалось сослать в ходе первой фазы операции ОГПУ, которая должна была завершиться к концу апреля. Районы Севера должны были принять 45 000 семей, Урал — 15 000 семей. 16февраля Сталин телеграфировал Эйхе, первому секретарю Западно-Сибирского крайкома: «Недопустимо, чтобы Сибирь и Казахстан были не готовы для приема ссыльных. Сибирь должна непременно принять 15 000 семей уже в конце апреля*. В ответ Эйхе прислал в Москву сметную стоимость возможного расселения запланированных континген-

Насильственная коллективизация и раскулачивание 161

тов ссыльных, она составляла около 40 миллионов рублей, которые ему никогда так и не удалось получить!¹⁶

В операциях по высылке заключенных наблюдается полное отсутствие координации между отдельными звеньями цепи. Высланные крестьяне неделями содержались в местах, для проживания не предназначенных, — казармах, административных зданиях, вокзалах, откуда, кстати, многим из них удавалось бежать. ОПТУ запланировало для первой фазы операции 240 составов по 53 вагона. Один железнодорожный состав, согласно нормам ОПТУ, состоял из 44 вагонов для перевозки скота (каждый вагон — на 40 заключенных) и 8 вагонов для перевозки орудий труда, пропитания и скарба, принадлежащего заключенным из расчета 480 килограммов на семью, и одного вагона для сопровождающего конвоя. Как свидетельствует переписка между ОПТУ и Народным комиссариатом путей сообщения, редкие поезда добирались до места, сохранив всех пассажиров. В больших центрах по сортировке контингентов, например, в Вологде, Котласе, Ростове, Свердловске и Омске, составы неделями оставались без движения со всем своим живым грузом. Длительные остановки составов с людьми, среди которых было большое число женщин, стариков и детей, не могли остаться не замеченными местным населением — об этом свидетельствуют многочисленные коллективные письма, отправленные в Москву, в которых говорится об «избиении младенцев*, истреблении невинных; письма подписаны «коллективами рабочих и служащих Вологды" или «железнодорожниками Котласа»¹⁷.

Зимой, в неподвижно застывших на путях составах, ожидающих указания места назначения, где будут «размещены» высланные, холод, отсутствие гигиены, эпидемии становились причиной смерти огромного числа людей.

Здоровых ссыльных отделяли от их семей, временно устраивали в наспех сколоченных бараках, а затем под охраной отсылали в «места колонизации», как это было указано в официальных инструкциях, находившиеся в стороне от путей сообщения. Бесконечное путешествие продолжалось еще очень долго, многие сотни километров люди продвигались с семьей или без нее, зимой на санях, летом в телегах, иногда пешком. Практически этот последний этап путешествия кулаков «второй категории» совпадал с этапированием кулаков «третьей категории», перемещаемых на «залежные земли» для «освоения регионов», а это были как раз земли Сибири, Урала, простиравшиеся на сотни тысяч квадратных километров. Как рапортовали 7 марта 1930 года власти Томской области, «у прибывших эшелонов кулаков III категории, не оказалось лошадей, саней, сбруй. <...> Все лошади абсолютно непригодны к передвижению на 300 километров, так как на месте отправки хороших лошадей заменили клячами. <...> При таком состоянии средств передвижения не только не приходится говорить о перевозке домашних вещей и двухмесячного запаса продовольствия, но как же перевозить детей и стариков, которых в эшелоне свыше 50%?»¹⁸.

В другом докладе из той же местности Западно-Сибирский краевой исполнительный комитет объяснял невозможность проведения в жизнь инструкций ОГПУ, касающихся депортации 4902 кулаков «третьей категории» из двух районов Новосибирской области, поскольку ситуация доходила до нелепости: •Для перевозки гужом, на расстояние 370 верст плохих дорог, такого громадного количества груза, как 578 191 пуд[ов] по установленным нормам <...> потребуется мобилизация <...> 28 909 лошадей, 7227 сопровождающих (1 сопровождающий на 4 подводы) <...>». В конце доклада утверждалось, что «выполнение этого задания гибельным образом отразится на посевной кампании, т.к. лоша-

162 Государство против своего народа

ди не в состоянии будут работать и потребуют продолжительного отдыха .<...> И, наконец, стоит ли так ограничивать количество провизии, которую ссыльные могут взять с собой»¹⁹.

Иначе говоря, ссыльные, без достаточного пропитания и орудий труда, чаще всего без крова, должны были устраиваться на поселение. В рапорте, поступившем из Архангельска, признавалось, что в сентябре 1930 года вместо 1 641 барака для ссыльных было построено только семь! Ссыльным приходилось устраиваться на клочке земли в степи или тайге. Самыми счастливыми были те, кто сумел захватить с собой хоть какие-нибудь орудия труда, позволявшие построить подобие жилища; чаще всего это были традиционные землянки, т.е. простые ямы, прикрытые сверху ветками. В некоторых случаях, когда ссыльные тысячами прибывали для работы на больших стройках или на строительство нового промышленного предприятия, их селили в общие бараки с трехъярусными нарами; каждый барак был рассчитан на несколько сотен человек.

Неизвестно, сколько человек из 1 803 392, официально сосланных по графе «раскулачивание» в 1930—1931 годах, погибли от голода и холода в первые месяцы «новой жизни». Новосибирские архивы сохранили душераздирающий документ, посланный в мае 1933 года инструктором горкома партии Нарыма в Западно-Сибирский крайком. Он касается судьбы двух составов, в которых прибыло более 6 тысяч человек ссыльных из Москвы и Ленинграда. Хотя и запоздало, сообщающий о судьбе, постигшей другую категорию ссыльных, не крестьян, но тоже «социально чуждых элементов», изгнанных из нового «социалистического города» в конце 1932 года, этот документ дает яркое представление о том, что такое ссылка на вечное поселение.

Вот несколько отрывков из этого ужасающего свидетельства:

«29 и 30 апреля этого года из Москвы и Ленинграда были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов. Прибывши в Томск, этот контингент был пересажен на баржах. 18 мая первый и 26-го мая второй эшелоны были высажены на р[еке] Оби у устья р[еки] Назина на острове Назино. <...>

Первый эшелон составлял 5 070 человек, второй — 1 044. Всего б 114 человек В пути люди находились в крайне тяжелом состоянии: скверное питание, скученность, недостаток воздуха, массовая расправа над самыми слабыми <...>. В результате — высокая смертность, порядка 35—40 чел. в день <...>.

Жизнь на баржах оказалась роскошью, по сравнению с тем, что постигло эти оба эшелона на острове Назино (здесь должна была произойти разбивка людей по группам для расселения поселками в верховьях р[еки] Назины). Сам остров оказался совершенно девственным, без каких бы то ни было построек. <...> При этом на острове не оказалось никаких инструментов, ни семян, ни крошки продовольствия...

Жизнь на острове началась. На второй день прибытия первого эшелона, 19 мая, выпал снег, поднялся ветер, а затем мороз. Голодные, истощенные люди без кровли, не имея никаких инструментов <...> очутились в безвыходном положении. Обледеневшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у огня. Люди начали умирать. <...> В первые сутки бригада могильщиков смогла закопать 295 трупов. <...> И только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по несколько сот грамм.

Насильственная коллективизация и раскулачивание 163

Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджаках и штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку, падала и задыхалась, умирая от удушья. Наиболее устойчивая часть пекла в костре лепешки, но не было никакой посуды <...>. Вскоре началось в угрожающих размерах людоедство <...>.

В начале июня началась отправка людей на так называемые участки, т.е. места, отведенные под поселки.

Участки были расположены под р[екой] Назиной за 200 километров от устья. Участки оказались в глухой необитаемой тайге. <...> Здесь впервые начали выпекать хлеб в наспех сооруженной одной пекарне. Продолжалось то же ничегонеделанье, как и на острове. Тот же костер, та же нищета, все то же, за исключением муки. Истощение людей шло своим чередом. Достаточно привести такой факт. На 5-ый участок с острова пришла лодка в количестве 78 чел[овек]. Из них оказались живыми только 12.

Участки были признаны непригодными, и весь состав людей стал перемещаться на новые участки, вниз по этой же реке, ближе к устью. Бегство приняло массовые размеры <...>.

После расселения на новых участках приступили к строительству полуземляных бараков во второй половине июля. Здесь еще были остатки людоедства <...>.

Но жизнь начала входить в свое русло: появился труд, однако расстройство организмов оказалось настолько большим, что люди, съедая 750—1000 граммов (паек) хлеба, продолжали заболевать, умирать, есть мох, листья, траву и пр. <...>

В результате всего из 6100 чел[овек], выбывших из Томска (и плюс к ним 500—700 чел., переброшенных на назинские участки из других комендатур, на 20 августа осталось в живых 2200 чел[овек]»²⁰.

Сколько же было пересылок, подобных назинской? Несколько цифр дают нам представление о потерях. Между февралем 1930 года и декабрем 1931 года было депортировано чуть более 1 800 000 человек. Когда 1 января 1932 года власти сделали первую попытку регистрации заключенных, то их оказалось 1317 022²¹. Иными словами, потери составили полмиллиона, т.е. около 30% от общего числа. Однако число тех, кому удалось бежать, без сомнения, росло²². В 1932 году состояние контингентов на разных этапах следования впервые стало предметом изучения ОГПУ. Именно ОГПУ, начиная с лета 1931 года, было фактически единственным ответственным за депортированных, или спецпоселенцев, на протяжении всего их продвижения до мест назначения. Согласно данным этого исследования, 210 000 человек сбежало и 90 000 умерло. В голодном 1933 году власти зафиксировали 151 601 умершего в спецпоселениях из 1 142 022 подсчитанных на 1 января 1933 года. Процент смертности, таким образом, составлял приблизительно 6,8% в 1932 году, 13,3% — в 1933 году. По поводу 1930—1931 годов мы располагаем только частичными данными, но они достаточно красноречивы: в 1931 году смертность была 1,3% в месяц среди депортированных Казахстана, 0,8% в месяц — в Западной Сибири. Что касается детской смертности, она колеблется между 8% и 12% в месяц, а в Магнитогорске — 15% в месяц. С 1 июня 1931 по 1 июня 1932 года смертность среди высланных в район Нарыма в Западной Сибири достигла 11,7% в год. Мало вероятно, чтобы в 1930—1931 годах процент

164 Государство против своего народа

смертности был ниже, чем в 1932 году. По-видимому, он равнялся, приблизительно, 10% в год. Из всего этого можно сделать вывод, что в спецпоселениях умерло за 3 года 300 000 депортированных²³.

Для центральных властей, озабоченных нерентабельностью работы тех, кого они называли спецпоселенцами, а начиная с 1932 года — трудпоселенца-ми высылка стала лишь крайним средством; как писал один из руководителей ОГПУ Н. Пузицкий, ответственный за трудпоселки , все дело было «в преступной небрежности представителей ОГПУ и политической близорукости в работе с представителями местной власти, которые не поняли идею трудовых поселений раскулаченных»²⁴.

В марте 1931 года по указанию Политбюро, чтобы положить конец потерям рабочей силы депортированных, организуется специальная комиссия под председательством Андреева, где Г. Ягода играл ключевую роль. Целью этой комиссии была проверка эффективности управления спецпоселениями. Из первых полученных комиссией сведений стал ясен практически нулевой эффект привлечения рабочей силы из среды депортированных. Оказалось, что из трехсот тысяч депортированных на Урал только 8% в апреле 1931 года вышли на работу по рубке леса или другой общественно-полезной работе, остальные «здоровые взрослые» строили жилье для самих себя и пытались что-то предпринять, чтобы выжить. Из другого документа становится понятным также, что операции по раскулачиванию были накладны для государства: средняя стоимость конфискованного у кулаков имущества в 1930 году Составляла максимум 564 рубля на хозяйство (мизерная сумма, равная 15-месячному заработку рабочего) — яркое свидетельство якобы имеющегося у кулака «богатства». Что же касается затрат на депортацию кулаков, то они достигали 1000 рублей на семью!²⁵

Комиссия Андреева начала свою деятельность по перестройке управления спецпоселениями с реорганизации отвечающих за депортацию административных структур. В течение лета 1931 года ОГПУ получило монополию управления «специальными поселениями», которые до того времени зависели лишь от местных властей. Создалась сеть комендатур, настоящих администраций, позволяющих ОГПУ извлекать пользу из «экстерриториальности» спецпоселений и полностью контролировать огромные территории, где спецпоселенцы составляли отныне основную часть местного населения. Их жизнь подчинялась теперь строгим правилам. Привязанные к месту жительства, переселенцы распределялись администрацией на государственное предприятие, в «сельскохозяйственный кооператив», в кооператив ремесленников, имеющий специальный статус и охраняемый местной командой ОГПУ, других направляли на строительные или дорожные работы, а также работы по возделыванию новых земель. Конечно, нормы и заработки здесь были специальными — нормы в среднем на 30%—50% более высокими, чем у трудящихся «на воле», заработки, наоборот, более низкими; если, например, заработок выплачивался деньгами, 15% или 25% удерживалось для администрации ОГПУ.

В результате предпринятой реорганизации управления спецпоселениями, как об этом свидетельствуют документы комиссии Андреева, ОГПУ справилось с задачей; теперь оно могло поздравить себя с созданием источников рабочей силы — труд. поселений, чья охрана обходилась им в девять раз дешевле, чем заключенные лагерей; в июне 1933 года 203 000 спецпоселенцев Западной Сибири были распределены между 83 комендатурами, для наблюдения за ними

Насильственная коллективизация и раскулачивание 165

нужен был всего 971 человек²⁶. ОГПУ выполняло важную задачу поставки своей рабочей силы некоторым большим комбинатам, которые осваивали естественные ресурсы северных и восточных районов страны, таким как Ураллес-пром, Уралуголь, Востокутоль, Востоксталь, Цветметзолото, Кузнецкстрой и т.д. В принципе, предприятие брало на себя обязанность обеспечить спецпоселенцев жильем, производить обучение кадров, снабжать депортированных необходимым рабочим инвентарем. В действительности, как признавали сами чиновники ОГПУ, предприятия имели тенденцию рассматривать этих «по-лусвободных-полузаключенных» как бесплатную рабочую силу. Трудпоселен-цы не получали часто никакой зарплаты, поскольку суммы, которые им начисляли, были ниже тех, которые удерживала администрация за постройку бараков, предоставление средств производства, профсоюзные взносы, государственные займы и т.д.

Стоящие последними в списках на питание, настоящие парии, они страдали не только от голода и лишений, но также от различных злоупотреблений: установки завышенных норм, отказа от выплат зарплаты, наказаний поркой или заключением в холодный карцер среди зимы. Ссыльных женщин руководство ОГПУ обменивало на товары или бесплатно поставляло «в качестве прислуги» местным начальникам. Эти факты стали известны из донесения директора одного лесного предприятия Урала, использующего работников трудпоселений, и приведены в докладе ОГПУ в 1933 году. В этом докладе критиковалась позиция руководителей предприятий, использующих бесплатную рабочую силу, которые спокойно заявляли своим работникам: «Мы могли бы вас вообще ликвидировать, в любом случае ОГПУ пришлет на ваше место еще сто тысяч таких, как вы!»

С течением времени использование трудпоселений становилось, с точки зрения производительности труда, все более эффективным. Начиная с 1932 года предпринимается переселение рабочей силы из спецпоселений в климатически трудных районах поближе к большим стройкам, шахтам и промышленным предприятиям. В некоторых районах процент спецпересе-лвнцев, которые работали бок о бок со свободными рабочими и жили с ними в соседних бараках, был весьма значительным, а порой — доминирующим. На шахтах Кузбасса в конце 1933 года около 41 000 спецпоселенцев составляли 47% от всех шахтеров. В Магнитогорске в сентябре 1932 года было зарегистрировано 42 462 депортированных, что составляло две трети местного населения²⁷. Определенные на поселение в четырех зонах жительства на расстоянии от двух до шести километров от главного места работы, они работали в тех же бригадах, что и «вольные» рабочие. При такой ситуации в конце концов стерлась граница между теми, кто имел специальный статус, и свободными работниками. В силу экономических обстоятельств вчерашние раскулаченные снова стали частью общества, в котором никто не знает, что будет дальше и кого это общество отторгнет в следующий раз.

Великий голод

Одним из белых пятен советской истории долгое время был Великий голод 1932—1933 годов, который, судя по безусловно надежным источникам, унес 6 миллионов жизней¹. Эта катастрофа не умещается в масштабы прочих затяжных голодных лет или периодов, которые с разными интервалами постигали Россию. Великий голод был прямым следствием новой системы хозяйствования на селе, «военно-феодального способа правления», как выражался один из большевистских руководителей, выступавший против Сталина, Николай Бухарин. Голод возник в период насильственной коллективизации и стал трагической иллюстрацией чудовищного социального регресса, которым сопровождалась форсированная политика советской власти на селе в конце 20-х годов.

В отличие от голода 1921 — 1922 годов, во время которого советское правительство обращалось за помощью к другим государствам, голод 1932—1933 годов советский режим отрицал, более того, он с помощью средств пропаганды заставлял умолкнуть те голоса, которые пытались привлечь внимание к этой трагедии. В этом советской власти очень помогли «личные впечатления» французского депутата и лидера радикальной партии Эдуара Эррио, совершившего летом 1933 года путешествие по Украине и выяснившего, что там теперь есть только «колхозные сады и огороды, прекрасно возделываемые и орошаемые». Эррио поспешил сделать следующее заявление: «Я проехал через всю Украину. И что же! Я видел большой плодоносящий сад»². Это ослепление было отчасти итогом потрясающей инсценировки, организованной ОГПУ для иностранных гостей, маршрут которых пролегал через образцовые колхозы и образцовые детские сады. Такая позиция подкреплялась, вероятно, еще и политическими соображениями со стороны французских руководителей, стоявших в то время у власти: с их точки зрения, не следовало прерывать наметившийся процесс сближения с Советским Союзом перед лицом все более ощутимой угрозы со стороны Германии, где недавно к власти пришел Адольф Гитлер.

Однако некоторые высокие политические руководители, особенно немецкие и итальянские, были осведомлены о голоде 1932—1933 годов. Донесения итальянских дипломатов из Харькова, Одессы и Новороссийска, недавно открытые и опубликованные итальянским историком Андреа Грациози³, показывают, что Муссолини читал эти тексты с особой тщательностью и был прекрасно осведомлен о положении дел в России. Тем не менее он никогда не использовал полученных сведений для антикоммунистической пропаганды, наоборот, лето 1933 года было отмечено договором об итало-советском сотрудничестве в области торговли, за которым последовал договор о дружественных отношениях и о ненападении. Отрицаемая или замалчиваемая в госу-

Великий голод 167

дарственных интересах правда о большом голоде, известная ранее лишь немногим из публикаций в изданиях украинских организаций за границей, начала осознаваться только со второй половины 80-х годов после опубликования серии исследовательских работ как западных историков, так и историков бывшего Советского Союза.

Наверное, нельзя понять голода 1932—1933 годов вне контекста новых «экономических отношений» между государством и крестьянством, ставших следствием насильственной коллективизации деревни. В деревнях, где состоялось обобществление хозяйств, роль колхозов была стратегической. Целью обобществления было обеспечение фиксированных поставок сельскохозяйственных продуктов, причем львиную долю всех сельскохозяйственных поставок должна была занимать продукция колхозов. Каждой осенью кампания по коллективизации превращалась в настоящее испытание на прочность отношений между государством и крестьянством, которое всеми средствами старалось утаить часть своего урожая. Игра была масштабной: государство думало только об увеличении получаемой от крестьян продукции, в то время как крестьянину важно было выжить. Чем более плодородным был регион, тем большей сдачи сельхозпродукции от него требовали. В 1930 году государство забрало 30% колхозной продукции на Украине, 38% — в богатых районах Кубани и Северного Кавказа, 33% — в Казахстане. В 1931 году при получении еще более низкого, чем в предыдущем году, урожая эти проценты поднялись соответственно до 41,5%, 47% и 39,5%. Такое изъятие сельскохозяйственной продукции у крестьянства могло полностью расстроить производственный цикл; достаточно напомнить, что при НЭПе крестьяне продавали только 15%—20% своей продукции, оставляя 12%—15% всего собранного зерна на семена, 25%—30% — на корм скоту, а остальное — для собственных нужд. Крестьяне, которые пытались сохранить хотя бы часть своего урожая, и местные власти, обязанные во что бы то ни стало выполнять все более ирреальный план хлебозаготовок (так, план сдачи сельхозпродукции государству в 1932 году превышал на 32% план сдачи 1931 года)⁴, неизбежно вступали в конфликт.

Кампания по заготовкам 1932 года разворачивалась постепенно. Как только началась новая жатва, колхозники стали стараться спрятать хотя бы малую часть своего урожая. Настоящий фронт «пассивного сопротивления» возникал при молчаливом согласии колхозников и бригадира, бригадира и бухгалтера, бухгалтера и председателя колхоза, тоже крестьянина, который только недавно был выдвинут из массы; зачастую к нему примыкал также и секретарь местного партбюро. Чтобы «взять зерно», центральные власти вынуждены были посылать в деревню новые «ударные комиссии», состоявшие из городских коммунистов и комсомольцев.

В деревне установилась атмосфера войны и противостояния, о чем пишет инструктор Центрального исполнительного комитета, прибывший в командировку в один из зерновых районов на Нижней Волге:

«Арестовывают и обыскивают все, кому не лень: и члены сельсоветов, и уполномоченные, и члены штурмовых бригад, и вообще всякий комсомолец, кому не лень. За этот год осуждено судами в районе 12% хозяйств, не считая раскулаченных высланных хозяйств, оштрафованных и т.д. По подсчетам бывшего здесь помощника] краевого прокурора, Васильева, за год репрессировано 15% взрослого населения. Если к тому прибавить,

168 Государство против своего народе

что за последний месяц исключено из колхозов в районе 800 хозяйств, то масштаб репрессивных методов в районе будет ясен. <...>

Не говоря о массовости репрессий, репрессировании тех, кого надо, эффективность мер принуждения снижается и потому, что они вследствие своего большого количества часто в жизнь не проводятся. <...>

Все домзаки и арестные дома переполнены. Балашовский домзак переполнен в 5 раз, в Елани в арестном доме сидит 610 человек. За последний месяц Балашовский домзак «вернул» в Елань 78 осужденных, из которых 48 до 10 лет, причем 21 из них были просто сразу же освобождены. <...>

Для того, чтобы закончить с единственным применяемым здесь методом — методом принуждения — пара слов о единоличнике, с кот[орым] делают все возможное для того, чтобы его оттолкнуть, чтобы он не сеял.

Насколько все единоличники без исключения терроризованы, показывает то, что в Морцах единоличник полностью 100% засыпавший семена, приходит к председателю РИКа т. Фомичеву и просит его выслать из края на север, так как «все равно житья не будет».

Показательно тоже заявление 16 единоличников Александровского сельсовета, которые сами просят о высылке их из пределов края! <...>

Есть только один вид «массовой работы» — штурм. «Штурмуют» семена, заем, животноводство, выход на работу и т.д. Без «штурма» ничего не делается. <...>

«Штурмуют» ночью, от 9—Ю час. вечера до утра. Штурм заключается в том, что «штурмовая бригада», сидящая в одной избе, «вызывает» поочередно невыполнивших то или другое обязательство и «уговаривает» их, любым способом, их выполнить. «Штурмуют» каждого по списку, за ночь несколько раз. То же повторяется и в следующую ночь»⁵.

В арсенал репрессивных мер попал и знаменитый закон от 7 августа 1932 года, изданный в момент наиболее напряженного противостояния власти и крестьянства. Закон устанавливал осуждение на 10 лет лагерей или смертную казнь за «кражу и расхищение колхозной собственности». Этот закон народ прозвал законом «о трех колосках», так как, согласно ему, могли быть наказаны и те, кто собирали на колхозных полях оставшиеся после уборки колоски ржи или пшеницы. Закон позволил осудить в период с августа 1932 по декабрь 1933 года более 125 000 человек, из которых 5 400 были приговорены к смертной казни⁵.

Но, несмотря на эти драконовские меры, зерно никак не собиралось в нужных количествах. В середине октября 1932 года общий план главных зерновых районов страны был выполнен только на 15%—20%. 22 октября 1932 года Политбюро решило послать на Украину и Северный Кавказ две чрезвычайные комиссии, одну под руководством Вячеслава Молотова, другую — Лазаря Кагановича, с целью «ускорения хлебозаготовок»⁷. 2 ноября комиссия Лазаря Кагановича, членом которой был и Генрих Ягода, прибыла в Ростов-на-Дону. Тотчас было созвано совещание всех секретарей парторганизаций Северо-Кавказского региона, по окончании которого была принята следующая резолюция: «В связи с постыдным провалом плана заготовки зерновых, заставить местные парторганизации сломить саботаж, организованный кулацкими контрреволюционными элементами, подавить сопротивление сельских коммунистов и председателей колхозов, возглавляющих этот саботаж». Для некоторого числа округов, внесенных в черный список, были приняты следующие

Великий голод 169

меры: возврат всей продукции из магазинов, полная остановка торговли, немедленное закрытие всех текущих кредитов, обложение высокими налогами, арест всех саботажников, всех «социально чуждых и контрреволюционных элементов» и суд над ними по ускоренной процедуре, которую должно обеспечить ОГПУ. В случае, если саботаж будет продолжаться, население предполагалось подвергнуть массовой депортации.

В течение только одного месяца «борьбы против саботажа» — ноября 1932 года — 5 000 сельских коммунистов, обвиненных в «преступном сочувствии» «подрыву» кампании хлебозаготовок, были арестованы, а вместе с ними — еще 15 000 колхозников такого важного сельскохозяйственного района, каким является Северный Кавказ. В декабре началась массовая депортация не только отдельных кулаков, но и целых сел, в частности казацких станиц, уже подвергавшихся в 1920 году подобным карательным мерам⁸. Число спецпоселений, таким образом, стало быстро расти. Если в 1932 году, по данным администрации ГУЛАГа, прибыли 71 236 поселенцев, то в 1933 году был зарегистрирован приток в количестве 268 091 спецпоселенца⁹.

На Украине комиссия Молотова приняла аналогичные меры: началась регистрация округов, где не выполнен план заготовок, в черном списке оказывались многие из них со всеми выше отмеченными последствиями — чисткой местных партячеек, арестами не только колхозников, утаивших часть своего урожая, но также и колхозных руководителей, занижающих доходы коллективного хозяйства. Вскоре эти меры распространились и на другие зернопроизво-дящие регионы страны.

Могли ли эти репрессивные меры помочь государству в войне против крестьянства? «Нет, никак», — отмечал в своем донесении весьма проницательный итальянский консул из Новороссийска:

«Советский государственный аппарат, сверх меры вооруженный и мощный, находится перед фактом невозможности победы в одном или нескольких сражениях; враг в данном случае не сконцентрирован, он разбросан, и аппарат изматывает силы, осуществляя много мелких операций: здесь, например, не прополото поле, там укрыли несколько центнеров пшеницы; тут не работает один трактор, другой трактор сломан, третий, вместо того чтобы работать, куда-то уехал. Далее следует отметить, что амбары, где хранят зерно, разграблены, бухгалтерский учет по всем статьям плохо ведется или фальсифицируется, а председатели колхозов из страха или по небрежности не говорят правды в своих отчетах. И так далее и до бесконечности на этой огромной территории! <...> Враг, его ведь надо искать, переходя из дома в дом, из деревни в деревню. А это все равно что носить воду дырявым черпаком!»¹⁰

Таким образом, чтобы победить врага, остается единственный выход: оставить его голодным.

Первые сообщения о возможной критической ситуации с продовольствием зимой 1932—1933 годов пришли в Москву летом 1932 года. В августе Молотов рапортовал в Политбюро, что «существует реальная угроза голода в районах, где всегда снимали превосходный урожай». Тем не менее он же предложил выполнить план хлебозаготовок во что бы то ни стало. В том же августе председатель Совнаркома Казахстана Исаев информировал Сталина о том, до какой степени голодно в республике, где коллективизация сочеталась с попыткой сделать оседлым традиционно кочевое население, в результате чего хозяйство было дез-организовано. Даже ярые сталинисты, такие как Косиор, первый секретарь Ком-

170 Государство против своего народа

партии Украины, или Михаил Хатаевич, первый секретарь Днепропетровского обкома, попросили Сталина и Молотова урезать план хлебосдачи. «Для того, чтобы в будущем сельскохозяйственная продукция могла бы действительно соответствовать нуждам пролетарского государства, — писал Хатаевич в Москву в ноябре 1932 года, — мы должны принять во внимание хотя бы минимальные нужды колхозников, а то вообще будет некому сеять и убирать урожай».

«Ваша позиция, — отвечал Молотов, — глубоко неправильная, небольшевистская. Мы большевики, и мы не можем отодвигать нужды государства ни на десятое, ни даже на второе место, это определено нашими партийными постановлениями»¹¹.

Несколько дней спустя Политбюро направило местным властям циркуляр, предписывающий немедленное лишение колхозов, не выполняющих свой план заготовок, «всего зерна, включая семенные запасы»!

Вынужденные под угрозой пыток сдавать все свои скудные запасы, не имея ни средств, ни возможностей покупать что бы то ни было, миллионы крестьян из самых богатых в Советском Союзе сельскохозяйственных регионов остались голодными, при этом они даже не могли выехать в город. 27 декабря 1932 года правительство ввело общегражданский паспорт и объявило об обязательной прописке городских жителей в целях ограничения исхода крестьянства из деревень, «ликвидации социального паразитизма» и остановки «проникновения кулаков в города». Столкнувшись с бегством крестьян в города с целью «выживания», правительство издало 22 января 1933 года распоряжение, в котором миллионы фактически приговаривались к голодной смерти. Подписанное Сталиным и Молотовым, это распоряжение предписывало местным властям и в, частности, ОГПУ запретить «всеми возможными средствами массовое передвижение крестьянства Украины и Северного Кавказа в города. После ареста "контрреволюционных элементов" других беглецов надлежит вернуть на прежнее жительство». В этом распоряжении ситуация объяснялась следующим образом: «Центральный комитет и Правительство имеют доказательства, что массовый исход крестьян организован врагами советской власти, контрреволюционерами и польскими агентами с целью антиколхозной пропаганды, в частности, и против советской власти вообще»¹².

Во всех областях, пораженных голодом, продажа железнодорожных билетов была немедленно прекращена; были поставлены специальные кордоны ОГПУ, чтобы помешать крестьянам покинуть свои места. В начале марта 1933 года в донесении ОГПУ уточнялось, что только за один месяц были задержаны 219 4бО человек в ходе операций, предназначенных ограничить массовое бегство крестьян в города. 186 588 человек были возвращены на места проживания, многие арестованы и осуждены. Но в докладе замалчивалось состояние, в котором находились вынужденно покидавшие свои дома крестьяне.

В продолжение этой темы приведем свидетельство итальянского консула из Харькова, города, находившегося в самом центре охваченных голодом районов.

«За неделю была создана служба по поимке брошенных детей. По мере того, как крестьяне прибывали в город, не имея возможности выжить в деревне, здесь собирались дети, которых приводили сюда и оставляли родители, сами вынужденные возвратиться умирать у себя дома. Родители надеялись, что в городе кто-то займется их отпрысками. <...> Городские власти мобилизовали дворников в белых фартуках, которые патрулировали город и приводили в милицейские участки брошенных детей. <...> В полночь их увозили на грузовиках

Великий голод 171

к товарному вокзалу на Северском Донце. Там собрали также и других детей, найденных на вокзалах, в поездах, в кочующих крестьянских семьях, сюда же привозили и пожилых крестьян, блуждающих днем по городу. Здесь находился медицинский персонал, который проводил «сортировку». Тех, кто еще не опух от голода и мог выжить, отправляли в бараки на Голодной Горе или в амбары, где на соломе умирали еще 8 000 душ, в основном дети. Слабых отправляли в товарных поездах за город и оставляли в пятидесяти—шестидесяти километрах от города, чтобы они умирали вдали от людей. <...> По прибытии в эти места из вагонов выгружали всех покойников в заранее выкопанные большие рвы»¹³.

В деревнях смертность достигла предельной точки весной 1933 года. К голоду добавился еще тиф; в селах с населением в несколько тысяч человек насчитывалось не более нескольких десятков выживших. Случаи каннибализма отмечены как в докладах ОГПУ, так и в донесениях итальянских дипломатов из Харькова.

«Каждую ночь в Харькове собирают 250 трупов умерших от голода или тифа. Замечено, что большое число из них не имеет печени, и эти деяния приняли солидный размах. Полиции удалось схватить охотников за печенью, которые признались, что готовят из этого "мяса" пирожки и торгуют ими на рынке»¹⁴.

В апреле 1933 года писатель Михаил Шолохов, проехав по многим станицам Кубани, написал два письма Сталину, в которых подробно рассказал о том, как местные власти изымают под пытками все колхозные запасы, оставляя крестьян голодными. Он просил первого секретаря послать на Кубань продовольственную помощь. В своем ответе писателю Сталин изложил свою позицию: крестьяне справедливо наказаны за то, что бастуют и саботируют, они, оказывается, «ведут тихую "тайную" войну с советской властью <...> на измор»¹⁵. Только в 1933 году миллионы крестьян умерли от голода, а советское правительство продолжало поставлять зерно за границу; 18 миллионов центнеров пшеницы были вывезены из страны ради «нужд индустриализации».

Отрывки из письма И.Сталину,

направленного автором «Тихого Дона» Михаилом Шолоховым 4 апреля 1903 года

т. Сталин!

Вешенский район, наряду со многими другими районами Северо-Кавказского края, не выполнил плана хлебозэготов[ок] не потому, что одолел кулацкий саботаж и парторганизация не сумела с ним справиться, а потому, что плохо руководит краевое руководство. <...>

В декабре крайком направил в Вешенский район особого «уполномоченного», чтобы «ускорить» дела, тов. Овчинникова. <...>

Овчинников провел следующие мероприятия: 1) приказал изъять весь хлеб, по всем хозяйствам района, в том числе и выданный в счет 15% аванса по трудодням; 2) задолженность каждого колхоза по хлебозаготовкам приказал разверстать по дворам. <...>

Какие же результаты дали эти мероприятия? Когда начались массовые обыски (производившиеся обычно по ночам)... крестьяне стали прятать и зарывать хлеб, чтобы не отобрали. <...> Теперь, несколько слов о результатах этих обысков... всего 5 930 цент[неров]. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 573 тонны хлеба, часть которого была зарыта ... с 1919 г.! <...>

Сажание «в холодную»... Колхозника раздевают и босого сажают в амбар или сарай. Время действия — январь, февраль. Часто в амбары сажали целыми бригадами.

172 Государство против своего народа

В Вашаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили, и снова начинали...

В Наполовском колхозе «уполномоченный» РК кандидат в члены бюро РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку... а потом «прохладиться» выводили на мороз и запирали в амбар...

В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы...

Примеры эти можно бесконечно умножить. Это — не отдельные случаи загибов, это — узаконенный в районном масштабе «метод» проведения хлебозаготовок. Если же описанное мною заслуживает внимания ЦК — пошлите в Вешенский район дополнительных коммунистов, у которых хватило бы смелости разоблачить всех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное строительство района... Только на Вас надежда.

Ваш Михаил Шолохов¹⁶.

И.В. Сталин — М.А. Шолохову 6 мая 1933 г.

Дорогой тов. Шолохов!

Оба ваших письма получены, как вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже.

Для разбора дела прибудет к Вам в Вешенский район т. Шкирятов, которому очень прошу Вас оказать помощь.

Это так. Но это не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Об этом я хочу написать Вам несколько слов.

Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь увидеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих. Красную Армию без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с советской властью... Войну на измор, дорогой тов. Шолохов...

Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло показаться издали.

Ну, всего хорошего и жму Вашу руку.

6.V.33 г. Ваш И. Сталин¹⁷.

Демографические архивы и переписи 1937 и 1939 годов, которые до недавнего времени были засекречены, позволяют проследить, как разрастался голод 1933 года. Географически «голодная зона» занимала почти всю Украину, часть Черноземья, богатые долины Дона, Кубани, а также Северный Кавказ и большую часть Казахстана. Около 40 миллионов человек пострадали от голода и лишений. В наиболее затронутых голодом районах, в сельской местности во-

Великий голод 173

круг Харькова, смертность в январе и июне 1933 года увеличилась в десять раз по сравнению со средней смертностью: 100 000 похоронено в июне 1933 года в районе Харькова против 9 000 в июне 1932 года. Нужно ли говорить о том, что далеко не все случаи смерти были зарегистрированы? Сельские районы пострадали больше, чем города, но голод не пощадил и их. Харьков за год потерял 120 000 своих жителей, Краснодар — 40 000, Ставрополь — 20 000.

За пределами «голодной зоны» также нельзя снимать со счетов демографические потери, связанные с недоеданием. В сельской местности вокруг Москвы смертность достигла 50% в период между январем и июнем 1933 года, в Иванове — эпицентре голодных бунтов 1932 года, в последние месяцы 1933 года смертность возросла на 35%. Иначе говоря, за весь 1933 год в целом по стране наблюдается увеличение числа смертей более чем до б миллионов. Большая часть этих смертей вызвана голодом, именно с голодом и только с ним связаны б миллионов жертв развернувшейся трагедии. Крестьянство Украины понесло особо тяжкие потери — 4 миллиона человек. В Казахстане от голода умерли приблизительно миллион человек, в основном, ведущих кочевой образ жизни. Создавая коллективные хозяйства, людей принуждали к оседлой жизни, при этом они теряли свой скот. На Северном Кавказе и в районах Черноземья также насчитывается миллион погибших...¹⁸

За пять лет до Большого террора, который поразил в первую очередь интеллигенцию, экономистов и партийцев, Великий голод 1932—1933 годов стал кульминацией второго действия направленной против крестьян тихой войны, развязанной «партийным государством» в 1929 году. Голод 1932—1933 годов стал решающим эпизодом в процессе становления репрессивной системы, выступающей то против одной, то против другой группы населения. Насилия, пытки, смертные приговоры целым группам и слоям населения привели к ужасающему регрессу, политическому и социальному одновременно. Появилось много местных деспотов и тиранов, готовых на все, чтобы забрать у крестьян их последние запасы, и воцарилось варварство. Лихоимство превратилось в каждодневную практику, перестали быть новостью брошенные дети, каннибализм, эпидемии и грабительство, как-то сами собой организовались «бараки смертников», крестьяне познали новую форму рабства — и все это по указке государства! Как провидчески писал Серго Орджоникидзе Сергею Кирову в январе 1934 года, «наши кадры, прошедшие через ситуацию 1932—1933 годов и выдержавшие ее, закалились как сталь. Я думаю, что с ними можно будет построить Государство, которого история еще не знала».

Нужно ли видеть в этом голоде, как утверждают сегодня некоторые украинские публицисты и историки, «геноцид украинского народа»?⁹ Украинское крестьянство, бесспорно, было главной жертвой голода 1932—1933 годов, и «нажиму» на него предшествовали наступления 1929 года: наступление на украинскую интеллигенцию, обвиненную в «националистическом уклоне», потом, начиная с 1932 года, наступление на украинскую компартию. Бесспорно, можно, используя выражение Андрея Сахарова, говорить об «украинофобии Сталина». Однако следует отметить, что репрессии голодом постигли также места расселения казаков на Дону и Кубани и жителей Казахстана. В этой республике коллективизация и принуждение к оседлости имели разрушительные последствия: 80% скота было уничтожено за два года. Лишенные всего, что имели, принужденные голодать, два с лишним миллиона казахов покинули пределы республики, около миллиона из них ушли в Центральную Азию, полтора миллиона — в Китай.

174 Государство против своего народа

В действительности, на Украине, в областях, заселенных казаками, некоторых районах Черноземья голод стал последней каплей в противостоянии между большевиками и крестьянством, возникшем еще в 1918—1922 годах. Можно сравнить зоны, сопротивлявшиеся продразверстке 1918—1921 годов и коллективизации в 1929—1930 годах, и зоны, пораженные голодом. Из тех местностей, где состоялись 14 000 бунтов и крестьянских восстаний, зарегистрированных ОГПУ в 1930 году, 85% были наказаны голодом в 1932— 1933 годах. Это самые богатые и самые перспективные сельскохозяйственные районы, т.е. такие, которые могли бы дать государству больше других, но именно эти районы больше всего потеряли при изъятии у них сельскохозяйственной продукции во время хлебозаготовок, смененной затем насильственной коллективизацией, и именно в эти районы принес смерть голод 1932—1933 годов.

«Социально чуждые элементы» и циклы репрессий

Если крестьянство заплатило самую тяжелую дань волюнтаристскому сталинскому плану радикального изменения общества, то другие социальные группы, называемые «социально чуждыми», были под разными предлогами выброшены на обочину нового общества, лишены гражданских прав, изгнаны с работы, оставлены без жилья, спущены вниз по ступеням социальной лестницы, отправлены в ссылку. Духовенство, люди свободных профессий, мелкие предприниматели, торговцы и ремесленники были главными жертвами «антикапиталистической революции», начатой в ЗО-е годы. Население городов входило отныне в категорию «рабочего класса, строителя социализма», однако и рабочий класс подвергся репрессиям, которые в соответствии с господствующей идеологией превратились в самоцель, тормозя активное движение общества к прогрессу.

Знаменитый процесс в городе Шахты* обозначил конец «передышки» в противостоянии власти и спецов, начавшейся в 1921 году. Накануне «запуска» первого пятилетнего плана политический урок процесса в Шахтах стал ясен: скептицизм, нерешительность, равнодушие в отношении предпринимаемых партией шагов, могли привести только к саботажу. Сомневаться — это уже предавать. Преследование специалиста («спеца») глубоко внедрилось в большевистское сознание, а процесс в Шахтах стал сигналом к проведению других подобных процессов. Специалисты стали козлами отпущения за экономические неудачи и лишения, порожденные падением уровня жизни. С конца 1928 года тысячи промышленных кадров, «старорежимных инженеров» были уволены, лишены продуктовых карточек, бесплатного доступа к врачам, иногда выселены из своих жилищ. В 1929 году тысячи чиновников Госплана, Наркомфина, Наркомзема, Комиссариата по торговле были уволены под предлогом «правого уклона», саботажа или принадлежности к «социально чуждым элементам». Действительно, 80% чиновников Наркомфина служило при царском режиме¹.

Кампания по «чистке» отдельных учреждений ужесточилась летом 1930 года, когда Сталин, желая навсегда покончить с «правыми», и в частности с Рыковым, в тот момент занимавшим пост главы правительства, решил продемонстрировать связи последних со «специалистами-саботажниками». В августе-сентябре 1930 года ОГПУ многократно увеличило число арестов известных

* В марте 1928 года было объявлено, что раскрыта «контрреволюционная организация», осуще-ствлявшая акты саботажа на шахтах Шахтинского района Донбасса, и арестовано 55 человек, в основном инженеры и техники. Пять человек были расстреляны, многие осуждены на 10 лет. (Прим .ред.)

176 Государство против своего народа

специалистов, занимавших важные посты в Госплане, в Государственном банке и в наркоматах финансов, торговли и земледелия. Среди арестованных был, в частности, профессор Кондратьев — открыватель знаменитых циклов Кондратьева*, заместитель министра сельского хозяйства по продовольствию во Временном правительстве, руководивший смежным с Наркомфином институтом, а также профессора Чаянов и Макаров, занимавшие важные посты в Нар-комземе, профессор Садырин, член правления Государственного банка СССР, профессора Рамзин и Громан, бывший одним из видных экономистов и самых известных в Госплане статистиков, и многие другие известные специалисты².

Надлежащим образом проинструктированное самим Сталиным по вопросу о «буржуазных специалистах», ОГПУ подготовило дела, которые должны были продемонстрировать существование сети антисоветских организаций внутри якобы существующей рабоче-крестьянской партии, возглавл

Поиск по сайту: