От передышки к «великому перелому»

С начала 1923 года и до конца 1927 года, т.ею на период около 5 лет в противостоянии советской власти и общества наступила кратковременная передышка. Большую часть партийных руководителей захватила борьба за власть — за то, кто станет преемником Ленина, умершего 21 января 1924 года, но полностью отстраненного от политической деятельности вследствие третьего удара ещё в марте 1923 года. В течение этих нескольких лет общество залечивало раны.

Крестьянство, составлявшее 85% населения страны, попыталось восстановить связи на внутреннем рынке, продавать свою продукцию и жить так, словно «наступило время крестьянской утопии», согласно формуле крупного историка русского крестьянства Михаэля Конфино. Эта «крестьянская утопия», названная большевиками эсеровщиной, т.е. «господством социал-революционного сознания», основывалась на четырех принципах, которые можно найти во всех аграрных программах разных десятилетий: это отмена помещичьего землевладения и раздел земли в зависимости от количества едоков; свобода пользования плодами своего труда; возможность торговать; и, наконец, создание крестьянского самоуправления — традиционной сельской общины; при этом представительство большевистского государства сводилось к сельским Советам, избираемым жителями нескольких деревень, и партийным ячейкам, по одной на каждые сто деревень!

Разрушенные в период с 1914 по 1922 год механизмы рынка, частично признанные властью, хотя и оцененные как знак отступления (в стране, где большинство составляло сельское население), снова начали действовать. Сезонная миграция в города, столь частая при прежней власти, также возобновилась; поскольку государственная индустрия пренебрегала сектором потребления, заметно расцвело ремесленничество, недоимки и голод в деревнях стали более редкими, крестьяне снова могли есть досыта.

Однако кажущееся затишье этих нескольких лет не могло снять глубокие противоречия между правящим режимом и обществом, не забывшим насилие, жертвой которого оно стало. У крестьян причин для недовольства было немало¹. Закупочные цены на сельскохозяйственные продукты были очень низкими, не хватало фабричных товаров, которые при этом были дорогими, и, кроме того, давили непосильные налоги. Крестьяне чувствовали себя гражданами второго сорта, поскольку рабочие стали категорией привилегированной. Жаловались крестьяне и на многочисленные злоупотребления представителей Советского государства, получивших закалку в «школе военного коммунизма», и на произвол местных властей, одновременно впитавших черты русской традиции и следовавших практике террора последних лет. «Судебный, административ-

От передышки к «великому перелому» 145

ный и местный милицейский аппарат были парализованы алкоголизмом, взяточничеством, бюрократизмом и общей грубостью нравов крестьянских масс»², — отмечалось в пространном докладе ГПУ «О соблюдении социалистической законности в деревнях» в конце 1925 года.

Осуждая наиболее кричащие нарушения законности представителями советской власти, многие большевистские руководители все равно считали деревню опасной terra incognita, «средой, кишащей кулацкими элементами, эсерами, попами, бывшими помещиками, которых еще не успели "убрать", по образному выражению руководителя ГПУ Тульской губернии»³.

Как свидетельствуют документы отдела информации ГПУ, рабочий класс тоже оставался «под пристальным наблюдением». Эта социальная категория, менявшаяся в послевоенные годы, в период революции и гражданской войны, всегда подозревалась в сохранении связей с враждебным советской власти миром деревни. На каждом предприятии были свои тайные осведомители, следящие за «крестьянскими настроениями», которые рабочие, вернувшиеся из проведенного в деревне отпуска, могли занести в город. В докладах органов ГПУ рабочий класс делился на «враждебные элементы», находящиеся под влиянием контрреволюционных групп; на «политически отсталых», в основном недавно приехавших из деревень, а также на тех, которые еще могли стать «политически сознательными». Остановка работ на предприятиях и забастовки, весьма немногочисленные в эти годы большой безработицы и относительного улучшения уровня жизни тех, у кого была работа, были тщательно расследованы, а их вожаки арестованы.

Секретные документы ГПУ, сегодня частично ставшие доступными, показывают, что после нескольких лет ошеломляющего роста численности эта организация вдруг столкнулась с некоторыми трудностями, связанными с передышкой в волюнтаристской реорганизации общества. В 1924—1926 годах Дзержинскому пришлось твердо отстаивать свои позиции перед некоторыми руководителями, считавшими, что нужно ограничить численный состав органов ГПУ, дела которого шли на убыль. В первый и единственный раз вплоть до 195 3 года численный состав органов ГПУ был значительно сокращен. В 1921 году ЧК использовала 105 000 гражданских лиц и около 180 000 военных из различных войск специального назначения, включая пограничные войска, чекистов-железнодорожников, а также конвойные войска. В 1925 году эти части поредели, их численность уменьшилась приблизительно до 26 000 гражданских лиц и 63 000 военных. К этому числу следует прибавить 30 000 осведомителей, на которых нет данных за 1921 год в силу нынешнего состояния документации⁴. В декабре 1924 года Николай Бухарин написал Феликсу Дзержинскому: «Я полагаю, что мы должны как можно скорее перейти к более "либеральной" форме советской власти: меньше репрессий, больше законности, дискуссий, больше местной власти (под руководством партии naturaliter) и т.д.»⁵.

Несколько месяцев спустя, 1 мая 1925 года, Николай Крыленко, возглавлявший в свое время судебный процесс над эсерами, направил в Политбюро длинную докладную записку, где он критиковал злоупотребления ОПТУ, которое, с его точки зрения, превысило полномочия, предписанные ему законом. Многие декреты, принятые в 1922—1923 годах, действительно ограничивали компетенцию ОПТУ делами о шпионской деятельности, бандитизме, фальшивомонетчиках, «контрреволюционерах*. В этих преступлениях ОПТУ было единственным судьей, и его специальная коллегия могла приговорить к ссылке

146 Государство против своего народа

и поселению под надзором (сроком до трех лет), к содержанию в лагере или даже к смертной казни. В 1924 году из 62 000 начатых ОГПУ дел немногим более 52 000 были проведены через обычный суд. ОГПУ оставило в своем ведении 9 000 дел, что составляет значительную цифру, позволяющую сделать заключение о политической обстановке. По словам Николая Крыленко: «Условия жизни депортированных и сосланных на поселение в затерянные углы Сибири лиц, без малейших средств к существованию, ужасающи. Туда ссылают наряду с семидесятилетними стариками юношей восемнадцати-девятнадцати лет из учащейся молодежи, духовенство, старух, "принадлежащих к социально опасным элементам"».

Крыленко предложил ограничить категории «контрреволюционеров» только членами «политических партий, представляющих интересы буржуазии», чтобы избежать произвольного толкования этого термина службами ОГПУ.

Обеспокоенные такой критикой, Дзержинский и его помощники не могли не довести до сведения партийного руководства и, в частности, Сталина тревожные сообщения о сложных внутренних проблемах, а также об угрозе диверсий со стороны Польши, Франции и Японии. В докладе о своей деятельности в 1924 году ОГПУ рапортовало:

—арестовано 11 453 бандита, из которых 1 858 были убиты;

—задержано 926 иностранцев (357 высланы из страны) и 1 542 шпиона;

—предупреждено восстание белогвардейцев в Крыму (132 человека расстреляны по этому делу);

—проведена 81 операция против групп анархистов, в ходе которых осуществлено 266 арестов;

—ликвидировано 14 меньшевистских организаций (540 арестованных), б организаций правых эсеров (152 арестованных), 7 организаций левых эсеров (52 арестованных), 117 организаций различных интеллигентов (1 360 арестованных), 24 организации монархистов (1 245 арестованных), 85 церковных организаций и сектантских объединений (1 765 арестованных), 675 кулацких групп (1 148 арестованных);

—высланы с помощью двух операций в феврале и июле 1924 года 4500 воров, рецидивистов и нэпманов (торговцев и мелких предпринимателей) из Москвы и Ленинграда;

—взяты под надзор 18 200 социально-опасных лиц;

—под наблюдением также находятся 15 501 предприятие и управление ими;

—вскрыто и прочитано 5 078 174 письма и другой корреспонденции⁷.

В какой мере этим данным, скрупулезность которых являет собой пример бюрократического абсурда, можно доверять? Включение их в проект бюджета ОГПУ на 1925 года означает, что функции тайной полиции не были ограничены, она по-прежнему обеспечивала защиту от внутренней угрозы и потому заслуживала выделения новых средств. Для историка ценно, что помимо приведенных цифр и произвольно выбранных социальных «категорий» этот перечень свидетельствует о постоянстве методов ОГПУ, об обязательном поиске и «обнаружении» потенциальных врагов, о непременном «наличии» вражеской сети, порой «недостаточно действенной», но всегда «действующей».

От передышки к «великому перелому« 147

Несмотря на бюджетные сокращения и некоторую критику со стороны непоследовательных большевистских руководителей, деятельность ОГПУ подстегивалась ужесточением уголовного законодательства. Действительно, Основные принципы уголовного законодательства СССР, принятые 31 октября 1924 года, значительно расширяли, так же, как и новый Уголовный кодекс 1926 года, определение контрреволюционных преступлений и вводили понятие «лицо социально опасное». Закон включал в «контрреволюционные преступления» любые виды деятельности, которые, не имея целью непосредственно свержение и ослабление советской власти, были тем не менее «правонарушением», «посягательством на политические или экономические завоевания пролетарской революции». Таким образом, закон наказывал не только за прямые намерения, но также за намерения случайные или косвенные.

Кроме того, «социально опасным <...> считалось всякое лицо, совершившее общественно опасный поступок, имеющее отношения с преступной средой или осуществлявшее в прошлом такую деятельность, которая признана "социально опасной"». Привлеченные в соответствии с этими очень неточными критериями лица могли быть приговорены к наказанию даже при отсутствии всякой вины. Было разъяснено, что «суд может принимать меры социальной защиты от лиц, признанных социально опасными, либо действительно совершивших определенное преступление, либо привлеченных в качестве обвиняемых по какому-либо преступлению и оправданных судом, но остающихся социально опасными». Все эти положения, введенные в 1926 году, среди которых фигурирует знаменитая 58 статья Уголовного кодекса с ее четырнадцатью пунктами, определяющими, что такое контрреволюционные преступления, давали законное основание для усиления террора⁸. 4 мая 1926 года Дзержинский направил своему заместителю Ягоде письмо, в котором изложил обширную программу «борьбы со спекуляцией», определившей окончание НЭПа и постоянство «духа гражданской войны» среди высшего партийного руководства. В этом письме указывалось:

«...Сейчас очень большое значение имеет вопрос о "спекуляции"<...>. Необходимо в связи с этим заняться очисткой Москвы от паразитического и спекулятивного элемента. Я дал задание Паукеру собрать мне материал о распределении населения г. Москвы по этому признаку. Пока не получил от него ничего. Не стоило бы у нас в ОГПУ создать на сей предмет колонизационный отдел или какую-л[ибо] ячейку и получить для этого специальный фонд, хотя бы из конфискуемых средств? <...>

Надо заселить паразитическим элементом (с семьями) наших городов малонаселенные местности по особо выработанному и утвержденному СНКо-мом плану. Мы должны во что бы то ни стало освободить наши города от сотен тысяч паразитически-спекулятивного элемента <...>. Нас объедают эти паразиты. Отсюда нет товаров для крестьян, отсюда рост цен и падение нашего червонца. ОГПУ должно этим вопросом заняться со всей энергией»⁹.

Среди других особенностей советского уголовного законодательства следует отметить существование двух различных систем борьбы с преступностью, судебной и административной, и двух систем мест заключения, одна из которых управляется Комиссариатом внутренних дел, другая — ГПУ. Наряду с традиционными тюрьмами, где содержались лица, осужденные в соответствии с обычной уголовной процедурой, существовали также лагеря, находящиеся в ведении ГПУ, где были заключены лица, приговоренные специальны-

148 Государство против своего народа

ми судами политической полиции за следующие преступления: контрреволюция во всех формах, бандитизм, подделка ценных бумаг, преступления, совершенные самими сотрудниками ГПУ.

В 1922 году правительство предложило ГПУ организовать большой лагерь на Соловецких островах в Белом море, расположенных недалеко от Архангельска. На главном острове Соловков находился один из больших православных монастырей. После изгнания оттуда монахов ГПУ устроило на островах лагерь, получивший название СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения). Первые заключенные прибыли сюда из лагерей в Холмо-горах и Пертоминске в начале июля 1923 года. К концу этого года в лагере было 4 000 заключенных, в 1927 году — 15 000, а к концу 1928 года — 38 000.

Одной из особенностей пенитенциарной системы Соловков было самоуправление. Кроме начальника и нескольких других ответственных постов, все лагерные «должности» занимали заключенные. В подавляющем большинстве это были бывшие сотрудники ГПУ, осужденные за серьезные проступки, связанные с превышением власти. Осуществляемое таким контингентом самоуправление было настоящим произволом, который весьма скоро ухудшил судьбу привилегированных заключенных, какими при прежней власти считались политические.

Во времена НЭПа администрация ГПУ разделяла заключенных на три категории. Первая состояла из политических, т.е. исключительно из членов бывших партий меньшевиков, эсеров, анархистов; поначалу эти заключенные добились от Дзержинского привилегий, которые тот сам имел при царском режиме: около десяти лет он провел в тюрьмах и ссылках, где к политическим относились сравнительно мягко, они получали лучшее питание, называемое «политическим рационом», имели право на некоторые личные вещи, могли получать газеты и журналы. На поселении им позволялось жить коммуной, и они освобождались от принудительных работ. Все эти привилегии были уничтожены в конце 20-х годов.

Вторая категория заключенных, самая многочисленная, состояла из контрреволюционеров, членов политических партий несоциалистических или анархистского направлений, представителей духовенства, бывших офицеров царской армии, бывших чиновников, казаков, участников Кронштадтского и Тамбовского восстаний, а также других лиц, арестованных по 58 статье Уголовного кодекса.

В третью категорию заключенных входили осужденные ГПУ уголовники (бандиты и фальшивомонетчики), а также бывшие чекисты, осужденные за различные преступления, в том числе должностные. Контрреволюционеры, обязанные проживать совместно с уголовниками, устанавливавшими свои законы, подвергались самому чудовищному произволу внутри лагеря, голодали, мерзли зимой, летом их сжирала мошка и комары (одна из летних пыток заключалась в том, что пленника обнаженным привязывали к дереву в лесу и оставляли на съедение мошке и комарам, весьма злым и многочисленным на этих северных озерных островах). Как вспоминает один из известных заключенных Соловков писатель Варлам Шаламов, при переходе из одного лагерного сектора в другой заключенные требовали связать им руки за спиной и настаивали, чтобы это условие было специально оговорено в правилах внутреннего распорядка. «Это было единственное средство самозащиты заключенных против лаконичной формулы "убит при попытке к бегству"»¹⁰.

149 От передышки к «великому перелому»

Соловецкий лагерь — то место, с которого началась замена «импровизированных» лагерей времен гражданской войны специально продуманной системой принудительных работ, получившей начиная с 1929 года ужасающее развитие. До 1925 года заключенные, как правило, были заняты малопродуктивной работой для внутрилагерных нужд. В 1926 году администрация лагеря решила перейти на заключение производственных договоров с некоторыми государственными предприятиями и более «рационально» использовать принудительные работы, ставшие источником дохода, тогда как раньше, в 1919— 1920 годах, «исправительные работы» рассматривались как средство «перевоспитания». Лагерь Соловки, реорганизованный в УСЛОН (Управление Соловецкими лагерями особого назначения), шагнул на континент и прежде всего на побережье Белого моря. В 1926—1927 годах появились лагеря в устье Печоры, в Коми и в других местах этого сурового, но богатого лесами края. Заключенные выполняли точно расписанный план по заготовке, рубке и распиловке леса. Рост планов лесозаготовок по стране потребовал увеличения числа заключенных. Это обстоятельство привело в июне 1929 года к полной реформе содержания заключенных: в лагеря стали отправлять и тех, кто был приговорен к трем годам тюремного заключения. Подобные меры способствовали чудовищному развитию системы исправительных лагерей. Экспериментальная лаборатория принудительных работ — «специальные лагеря» Соловецкого архипелага стали отправной точкой появления и приведения в действие большой континентальной системы — «архипелага ГУЛАГ».

Обычная деятельность ОПТУ с ее ежегодным «уловом» в несколько тысяч заключенных, приговоренных к лагерным работам или ссылке под надзор, не исключала при этом проведения широкомасштабных операций по подавлению всякого рода выступлений. В течение спокойных лет НЭПа с 1923 по 1927 год граничащие с Россией республики Закавказья и Средней Азии стали местом наиболее масштабных и кровавых репрессий. Эти регионы, в большинстве своем яростно сопротивлявшиеся русским завоеваниям еще в XIX веке, были завоеваны и подавлены большевиками: Азербайджан — в апреле 1920 года, Армения — в декабре 1920 года, Грузия — в феврале 1921 года, Дагестан — в конце 1921 года, а Туркестан с Бухарой — осенью 1920 года. Завоеванные, они продолжали оказывать сильнейшее сопротивление «советизации». «Мы держим под контролем только центральные города или скорее центры центральных городов», — писал в январе 1923 года Петерс, полномочный представитель ОГПУ в Туркестане. С 1918 года до конца 1920-х годов, а в некоторых регионах до 1935—1936 годов, большая часть Средней Азии, за исключением отдельных городов, удерживаласъ басмачами. Название басмачи' применялось русскими по отношению как к оседлым, так и к кочевым народам, защищавшим свою территорию, — узбекам, киргизам, туркменам, — действовавшим независимо друг от друга во многих областях.

Главный очаг восстания находился в долине Ферганы. После завоевания Ферганы Красной Армией в сентябре 1920 года началось большое восстание, охватившее восточные и южные регионы бывшего Бухарского эмирата и северные области туркменских степей. В начале 1921 года, по оценке штаба Красной Армии, в нем участвовало около 30 000 вооруженных басмачей. Состав ру-

* Басмач —человек, совершающий внезапное нападение, атакующий; от тюрк, басмак — внезапно нападать, совершать налет. (Прим. перев.)

150 Государство против своего народа

ководителей басмаческого движения был неоднородным, в него входили почетные лица кишлака или клана, представители мусульманского духовенства, а также националисты и даже иностранцы, как, например, Энвер-паша, бывший военный министр Турции, убитый при столкновении с отрядом чекистов в 1922 году.

Движение басмачей было стихийным восстанием, поднявшимся против «неверных», против «русского угнетателя» — старого врага с новым лицом, стремившегося не только заполучить их земли и скот, но также лишить их мусульманской веры. Война по «усмирению» восставших была по сути «колониальной войной». Борьба против басмачей мобилизовала на десять лет значительную часть армии специальных войск ОПТУ, одним из главных отделов которой был восточный. И в настоящее время невозможно даже приблизительно оценить количество жертв этой войны(11).

Второй большой сектор восточного отдела ОПТУ занимался Закавказьем. В первой половине 20-х годов Дагестан, Грузия и Чечня были более всего затронуты репрессиями. Дагестан противостоял советскому проникновению вплоть до конца 1921 года. Под руководством шейха Узуна-хаджи мусульманское братство Нахбандиса возглавило большое восстание горцев, и борьба приняла характер священной войны против русских захватчиков, длившейся больше года. Некоторые регионы так и не удалось смирить даже ценой массированных бомбардировок и жертв среди гражданского населения, покорились они только в 1923—1924 годах¹².

В феврале 1921 года, после трех лет независимого существования под властью меньшевистского правительства, Грузия была занята Красной Армией, но осталась, по признанию секретаря компартии большевиков в Закавказье Александра Мясникова, «довольно горячим делом». Партия большевиков здесь, оказалась немногочисленной, за три года после прихода к власти она сумела принять в свои ряды только десять тысяч членов, в то время как ей приходилось/ противостоять мощному слою антибольшевистски настроенной интеллиген-ции и знати, а это были сотни тысяч человек, не говоря уже о том, что в организации меньшевиков в Грузии в 1920 году насчитывалось более шестидесяти тысяч членов. Несмотря на террор, организованный всемогущей ЧК Грузии, мало зависимой от Москвы и управляемой молодым руководителем тайной полиции Лаврентием Берия, меньшевистские руководители в изгнании к концу 1922 года сумели организовать совместно с другими антибольшевистскими партиями тайный Комитет независимости Грузии, который подготовил восстание. Начавшись 28 августа 1924 года в маленьком городе Чиатура, это восстание, основными участниками которого были крестьяне из Гурии*, охватило за несколько дней пять из двадцати пяти районов Грузии. Но силы были неравны, в оснащение противника входили артиллерия и авиация, и восстание было подавлено за неделю. Серго Орджоникидзе, первый секретарь компартии большевиков в Закавказье, и Лаврентий Берия воспользовались этим восстанием как предлогом для того, чтобы «покончить с меньшевизмом и грузинской знатью». По недавно опубликованным данным, с 29 августа по 5 сентября 1924 года 12 578 человек были расстреляны. Размах репрессий был настолько велик, что вызвал беспокойство Политбюро. Руководители партии направили Орджоникидзе напоминание о том, что существует приказ не устраивать массовых и чересчур многочисленных казней, особенно политических, без специального

* Гурия — историческая область в Западной Грузии. (Прим. ред.)

От передышки к «великому перелому» 151

разрешения Центра. Тем не менее повальные казни продолжались долго. На Пленуме Центрального комитета, собравшемся в октябре 1924 года в Москве, Серго Орджоникидзе «уступил»: «Может быть, мы немного погорячились, но мы не могли иначе!»¹³

Год спустя после грузинского восстания в августе 1924 года новый режим начал обширную операцию по усмирению Чечни, где население не признавало советской власти. С 27 августа по 15 сентября 1925 года войска Красной Армии численностью более десяти тысяч человек, возглавляемые И. Уборевичем, при поддержке специальных частей ОГПУ, предприняли попытку разоружения чеченских партизан, которые особенно прочно удерживали внутренние территории страны. Были схвачены десятки тысяч вооруженных людей, около тысячи «бандитов» арестованы. Сопротивление населения, по признанию зампреда ОГПУ Ун-шлихта, подавлялось тяжелой артиллерией и бомбардировкой наиболее упорных «бандитских гнезд». По окончании этой новой операции по «усмирению», проводившейся в период, который стали называть «апогеем НЭПа», Уншлихт в докладе руководству страны сделал следующий вывод: «Как это показал опыт борьбы против басмачей в Туркестане, против бандитов на Украине, в Тамбовской губернии и в других местах, военные репрессии могут быть эффективны только в том случае, когда сразу же следует глубокая советизация всего района»¹⁴.

С конца 1926 года, после смерти Дзержинского, ОГПУ, управляемое отныне правой рукой основателя ЧК Вячеславом Рудольфовичем Менжинским (как и Дзержинский, поляком по происхождению), снова понадобилось Сталину, готовившему политическое наступление против Троцкого и Бухарина. В январе 1927 года ОГПУ получило приказ усилить работу по учету «социально опасных и антисоветских элементов» на селе. За год число учтенных увеличилось с 30 000 до примерно 72 000. В сентябре 1927 года ОГПУ начало многочисленные кампании по аресту кулаков и других «социально опасных и антисоветских элементов» сразу во многих областях. Впоследствии эти операции будут рассматриваться как подготовительные к большим «чисткам» периода «борьбы с кулачеством» зимой 1929—1930 годов.

В 1926—1927 годах ОПТУ проявило также большую активность в преследовании оппозиционеров, одни из которых были «зиновьевцами», другие — "троцкистами». Практика учета и преследования членов коммунистической оппозиции началась очень рано, еще в 1921 — 1922 годах. Летом 1923 года Дзержинский предложил коммунистам для «идеологического сплочения партии» передавать органам ОГПУ всю информацию о существовании фракций или уклонов внутри партии. Это предложение вызвало возмущение некоторых партийных руководителей, в частности — Троцкого. Тем не менее опыт слежки за оппозиционерами в последующие годы стал всеобщим. Чистка возглавляемой Зиновьевым партийной организации Ленинграда в январе — феврале 1926 года была вменена в обязанность службам ОГПУ. Оппозиционеры не только были исключены из партии; сотнями они были высланы в удаленные города страны, где оставались без средств к существованию, так как никто не осмеливался взять их на работу. В 1927 году началась охота на троцкистскую оппозицию — троцкистов оставалось в стране несколько тысяч, — и для этого также был мобилизован ряд служб ОГПУ.

Все троцкисты были взяты на учет, сотни активных троцкистов — арестованы и высланы. В декабре 1927 года все основные руководители оппозиции — Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радек, Раковский — были исключены из

152 Государство против своего народа

партии, а затем арестованы. Все оппозиционеры, отказавшиеся от публичных саморазоблачений, были высланы. 19 января 1928 года «Правда» объявила об отъезде из Москвы Троцкого и группы из тридцати оппозиционеров, сосланных в Алма-Ату. Год спустя Троцкий был выслан из СССР. С момента превращения одного из главных вдохновителей большевистского террора в контрреволюционера начался новый этап в жизни страны под руководством Сталина.

В начале 1928 года, сразу после удаления троцкистской оппозиции, сталинское большинство в Политбюро приняло решение закончить временную передышку в обществе, которое, как им казалось, уходило все дальше от намеченного большевиками пути. Главным врагом оставалось, как и десять лет назад, крестьянское большинство, которое воспринималось как громадная, враждебная масса, не поддающаяся контролю. Так начался второй этап борьбы против крестьянства; как справедливо отмечает историк Андреа Грациози, «он весьма отличался от первого. Инициатива отныне была в руках государства, крестьяне же, постепенно ослабевая, могли лишь кое-как реагировать на атаки с его стороны»¹⁵.

Несмотря на то что концу 20-х годов сельское хозяйство заметно поднялось после катастрофы 1918—1922 годов, «крестьянский враг» все равно был слабее, а государство сильнее. Об этом свидетельствуют, например, подробные информационные сводки о том, что происходило в деревне, а также перепись «социально опасных элементов», позволившая ОГПУ успешно провести первые акции по раскулачиванию, искоренению «бандитизма», разоружению крестьян, увеличению процента военнообязанных среди них. Как свидетельствуют письма большевиков и стенограммы дискуссий в высших эшелонах партийной власти, сторонники Сталина, как, впрочем, и его противники — Бухарин, Рыков и Каменев, — прекрасно знали в 1928 году чего может стоить новое наступление против крестьянства. «Вы получите крестьянскую войну как в 1918—1919 годах», — предупреждал Бухарин. Сталин к этому был готов: он знал, что на этот раз власть выйдет победительницей, какой бы ни была цена победы¹⁶.

Срыв плана хлебозаготовок в конце 1927 года дал Сталину искомый предлог. Ноябрь 1927 года был отмечен заметным падением поставок сельскохозяйственной продукции в государственные закрома, которое приняло катастрофические размеры в декабре. В январе 1928 года стало ясно, что, несмотря на хороший урожай, крестьяне обеспечили поставки только 4,8 миллиона тонн, вместо 6,8 миллионов тонн предыдущего года. Понижение цен на закупку сельскохозяйственной продукции, дороговизна и нищета, отсутствие промышленных товаров, дезорганизация закупочных органов, слухи о предстоящей войне — все это вызывало всеобщее недовольство крестьянства правящей властью и явилось причиной кризиса, который Сталин назвал «кулацкой забастовкой».

Сталин и его сторонники воспользовались этим недовольством как предлогом для того, чтобы вновь начать репрессии, как это уже было сделано при военном коммунизме. Сталин самолично отправился в Сибирь. Другие руководители, такие как Андреев, Микоян, Постышев и Косиор, поехали в хлебные районы Черноземья, на Украину и Северный Кавказ. 14 января 1928 года Политбюро направило местным властям циркуляр с требованием «арестовать спекулянтов, кулаков и других дезорганизаторов рынка и политики цен». Вновь появилось слово «уполномоченные», напоминающее о реквизициях 1918— 1921 годов, об отрядах коммунистических борцов, направленных в деревню для «чисток» местной власти, которую обвиняли в сочувствии кулакам, и для того, чтобы поискать припрятанные излишки, «столь необходимые беднейшему

От передышки к «великому перелому» 153

крестьянству», причем беднякам была обещана четверть найденных у «богатых» излишков зерна.

В арсенале средств наказания непокорного крестьянства было постановление в предписанные сроки сдать по смехотворно заниженным ценам — в три-четыре раза дешевле, чем на рынке, — свою сельскохозяйственную продукцию. Статья 107 Уголовного кодекса предусматривала заключение на три года в тюрьму за любую попытку поднять цену, и эта статья широко применялась. Наконец, налоги для кулаков были увеличены за два года в десять раз. ОПТУ приступило также к закрытию рынков как таковых, а эта мера касалась уже не только зажиточных крестьян. За несколько недель все эти меры свели на нет передышку, которая с 1922—1923 годов, хорошо ли, плохо ли, но все-таки наладила отношения между властью и крестьянством. Реквизиции и репрессивные меры, конечно, только углубили кризис; очень скоро власти силой добились выполнения плана хлебозаготовок с несколько худшими показателями, чем в 1927 году, однако на следующий год крестьяне, как во времена военного коммунизма, отреагировали на эти меры тем, что понизили размеры своих посевных площадей¹⁷.

«Кризис хлебозаготовок» зимой 1927—1928 годов сыграл решающую роль в ходе дальнейших событий. Сталин сделал свои выводы из того, что произошло, и решил, что необходимо создать на селе «бастионы социализма» — колхозы и гигантские совхозы; итогом коллективизации сельского хозяйства должен был стать постоянный контроль над производством сельскохозяйственной продукции и над самими производителями, которых нельзя допускать на рынок; и тогда можно будет избавиться сразу от всех кулаков, «ликвидировать их как класс».

В 1928 году власть решила покончить также с передышкой и для другой социальной категории — так называемых спецов, тех «буржуазных специалистов», представителей дореволюционной интеллигенции, которые в конце 20-х годов занимали большую часть должностей на предприятиях и в администрациях. На Пленуме Центрального комитета в апреле 1928 года обсуждалось "шахтинское дело": в городе Шахты на одном из предприятий треста Донуголь, который использовал «буржуазных специалистов» и поддерживал отношения с западными финансовыми кругами, был обнаружен так называемый промышленный саботаж. Спустя несколько месяцев 53 обвиняемых, в большинстве своем инженеры, предстали на первом со времен процесса эсеров в 1922 году публичном политическом разбирательстве. Суд завершился пятью смертными приговорами, остальные подсудимые были приговорены к различным мерам наказания. Этот показательный процесс, о котором писали все газеты, должен был подтвердить одну из главных легенд власти — о присутствии на предприятиях «саботажников, финансируемых из-за рубежа»; эта легенда делала оправданной новую мобилизацию сил ОГПУ, призванных «предотвратить» возможный экономический ущерб, позволила «ликвидировать» старые кадры, а также организовать «специальные конструкторские бюро», где инженеры, ученые, исследователи работали над стратегическими проектами, находясь в заключении. В народе такие КБ назывались шарашками*. Тысячи инженеров и техников, осужденных за саботаж, «заглаживали свою вину» принудительным трудом на стройках и предприятиях первой пятилетки. В месяцы, которые последовали после первого процесса в Шахтах, экономический отдел ОГПУ подготовил

* Через «шарашки» прошли многие видные инженеры и конструкторы, например, А.Н. Туполев, СП. Королев, В.П. Глушко, В.М. Петляков и др. (Прим. ред.)

154 Государство против своего народа

десятки подобных дел, особенно на Украине. Только на одном промышленном комплексе Югосталь в Днепропетровске 112 сотрудников были арестованы в мае 1928 года¹⁸.

Широкомасштабная борьба со «спецами» велась не только против промышленной и технической интеллигенциии, множество преподавателей и «социально чуждых студентов» были изгнаны из учебных заведений в результате многочисленных кампаний по «чистке» университетов и выдвижению новой «красной пролетарской интеллигенции».

Ужесточение преследований и экономические трудности в последние годы НЭПа, отмеченные возрастающей безработицей, имели результатом впечатляющее увеличение обвинительных приговоров: 578 000 в 1926 году, 709 000 в 1927 году, 909 000 в 1928 году, 1 178 800 в 1929 году (19). Часть людской лавины была направлена в тюрьмы, рассчитанные в 1928 году только на сто пятьдесят тысяч мест. В связи с этим обстоятельством постановлением от 26 марта 1928 года кратковременные заключения за небольшие проступки заменялись неоплачиваемыми исправительными работами «на стройках, предприятиях и лесоповале». Еще одно «нововведение», предусмотренное постановлением от 27 июня 1929 года, имело грандиозные последствия. Согласно этому постановлению, все заключенные, приговоренные как минимум к трем годам лишения свободы, переводились на исправительные работы в лагерях с «целью освоения естественных природных богатств восточных и северных районов страны». Эта идея носилась в воздухе долгое время. ОПТУ решило принять меры для выполнения программы заготовки леса на экспорт; неоднократно эта организация обращалась с предложениями в Главное управление мест заключения, находившееся в подчинении Народного комиссариата внутренних дел и занимавшееся обычными тюрьмами, с просьбой о выделении им дополнительной рабочей силы, так как «собственные» заключенные Соловецкого лагеря особого назначения в числе 38 000 человек в 1928 году не могли выполнить установленные производственные планы²⁰.

Подготовка первого пятилетнего плана выдвинула на повестку дня вопросы распределения рабочей силы и освоения отдаленных, но. богатых естественными ресурсами регионов страны. Рабочая сила заключенных, до того не использованная, могла стать при условии хорошо организованной эксплуатации настоящим богатством; контроль и управление рабочей силой могли стать источником дохода, влияния и власти. На это и сделали ставку руководители ОГПУ, в частности Менжинский и его заместитель Ягода, поддерживаемые Сталиным. Летом 1929 года они привели в исполнение амбициозный план «колонизации» Нарымского края, занимающего 350 тысяч квадратных километров западно-сибирской тайги, и потребовали немедленного приведения в исполнение постановления от 27 июня 1929 года. Именно в такой ситуации родилась идея «ликвидации кулачества как класса», т.е. массовой депортации зажиточных крестьян, рассматриваемых в правящих кругах в качестве серьезных противников коллективизации²¹.

Целый год понадобился Сталину и его сторонникам, чтобы выдержать противостояние и сломить сопротивление теперь уже внутри партийного руководства. Последнее необходимо было склонить к политике принудительной коллективизации, к ликвидации кулачества и ускоренной индустриализации, что составляло три нераздельные части программы по изменению экономики и общества путем грубого вмешательства в естественный ход их развития. Эта программа была основана на остановке рыночных механизмов, экспроприа-

От передышки к «великому перелому» 155

ции крестьянских земель и освоении естественных богатств страны посредством принудительного труда сотен тысяч заключенных и других жертв «второй революции».

Правая оппозиция, возглавляемая Рыковым и Бухариным, полагала, что коллективизация приведет только к «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», гражданской войне, развязыванию террора, хаосу и голоду; эта оппозиция была разгромлена в апреле 1929 года. В течение лета 1929 года в прессе была развернута кампания по борьбе с «правой» оппозицией, ежедневно газеты яростно набрасывались на нее, обвиняя в «сотрудничестве с капиталистическими элементами» и в «сговоре с троцкистами». Полностью лишенные доверия, оппозиционеры выступили с публичным покаянием и самокритикой в ноябре 1929 года.

В то время как во властных структурах разворачивалась борьба между защитниками и противниками НЭПа, страна постепенно погружалась во все более глубокий экономический кризис. Сельскохозяйственное производство в 1928—1929 годы выглядело плачевно. Хотя к крестьянству было применено множество различных способов воздействия: большие налоги, заключение в тюрьмы тех, кто отказывался продавать излишки продукции государству, — зимняя кампания по хлебозаготовкам 1928—1929 годов принесла зерна меньше, чем предшествующая. В деревнях чувствовалось сильное недовольство; ОПТУ зафиксировало в период с января 1928 по декабрь 1929 года, т.е. в период насильственной коллективизации, более 1300 бунтов и массовых крестьянских выступлений, во время которых десятки тысяч крестьян были арестованы. Другая цифра говорит нам о царившей в стране атмосфере: в 1929 году более 3 200 советских чиновников стали жертвами «террористических актов». В феврале 1929 года продуктовые карточки, исчезнувшие с начала НЭПа, опять появились в городах, где вновь началось обнищание, связанное с закрытием большей части коммерческих магазинов и лавок ремесленников. Эти небольшие магазинчики тоже считались «капиталистическими предприятиями».

Сталин возлагал ответственность за критическое положение в сельском хозяйстве на кулаков и другие силы, враждебно относящиеся к установлению советской власти. Действующими лицами в этой игре стали «сельские капиталисты» и колхозники. В июне 1929 года правительство объявило «новую фазу сплошной коллективизации». Задачи первого пятилетнего плана, одобренные в апреле XVI партконференцией, были пересмотрены с точки зрения увеличения производственных задач. План предусматривал изначальную коллективизацию 5 млн. хозяйств, что составляло приблизительно 20% всех хозяйств в период первой пятилетки. Но в июне власти выдвинули новую задачу — коллективизацию 8 млн. хозяйств за один только 1930 год, а к сентябрю эта цифра выросла до целых 13 млн.! Летом 1929 года правительство мобилизовало десятки тысяч коммунистов, членов профсоюза, комсомольцев, рабочих, учащихся для отправки в деревню, где они работали вместе с представителями местных партячеек и агентов ОПТУ. Давление на крестьян все усиливалось, местные партийные комитеты организовывали соревнования за лучшие показатели коллективизации. 31 октября 1929 года «Правда» объявила о «сплошной коллективизации» безвсяких ограничений. Неделю спустя, по случаю двенадцатой годовщины революции, Сталин опубликовал свою знаменитую статъю Великий перелом, основаннуюна глубоко ошибочной оценке позиции среднего крестьянина, который "якобы повернулся в сторону колхозов". НЭП приказал долго жить.

Поиск по сайту: