ГЛАВА III. СКРИП ТОРМОЗОВ

9 Сентября

У нас с Питером произошла долгая, омерзительная ссора, и мне пришлось потаскать его за волосы. Из-за этого я сломала себе ноготь. Я отращивала их слишком долго. Не помню, когда последний раз делала себе маникюр.

По какой-то причине, они были сухими и ломкими. Я должна была привести их в порядок. Я послала на улицу мальчика, но мне не по душе мысль о том, что сюда заявится какая-то странная девица. Никогда не знаешь, что может произойти не так. На самом деле, это неважно. Тело просто невыносимо, и оно болит.

- Так и кровь ввинчивает свою боль

Сардонически сквозь сердце и мозг.

Я начала ненавидеть эту ужасную поэму. Она преследовала меня. Не понимаю, почему я должна ее вспоминать все время?

"Читала ли я ее?" - задавала я себе вопрос в изумлении. Или, наверное, это следствие невероятного прилива интеллектуальной мощи, вызванного героином, освежило мою память. В любом случае, сам факт того, что в моем мозгу всплывали эти странные фрагменты, напоминал золотую рыбку, выскакивающую из воды и снова ныряющую посреди струящихся морских водорослей.

Ах да, моя ссора с Петушком. Он заявил, что мы не должны рисковать, стоя одной ногой в судебном деле; и я обязана пойти и выпросить новый запас у Мэйбел до того, как мы останемся совершенно на мели. Я не могу закрыть глаза на то, как Петушок морально деградирует. Ему следует стыдиться самого себя. Вместо того, чтобы перекладывать все на мои плечи, он должен был сам установить надежные контакты для того, чтобы нас регулярно обеспечивали порошком.

А Питер, абсолютно бесполезный, валяется все время на кровати. Он не мылся или брился в течение месяца, а ведь прекрасно знает, что я не переношу грязь и нечистоплотность. Среди всего прочего меня больше всего привлекало в нем то, какой он опрятный, ухоженный и живой. Он целиком изменился с того момента, как мы приехали в Лондон. Я чувствовала, что на него что-то плохо влияет...

Это место кишит вшами. Я обнаружила, что меня так раздражало. Полагаю, мне надо коротко подстричься. Я ужасно горжусь длиной своих волос, но надо быть практичной...

Немного полежала. Собираться, чтобы выйти наружу, такая чудовищная мука! Петушок придирался и постоянно ворчал.

Я вся окоченела. Умывание и одевание кажутся такой тратой времени, а кроме того еще раздражает постороннее вмешательство. Моя одежда выглядела просто ужасно. Я в ней спала. Хотела бы я, чтобы мы взяли с собой несколько чемоданов из "Савоя". Нет, не хочу, это вызвало бы массу неприятностей, и нарушило наш героиновый медовый месяц.

Лучше, чтобы все оставалось, как есть. Здесь не хватает, тем не менее, Жаклин. Мне нужна служанка, и она могла бы выйти и принести все эти вещи. Но мы оба чувствовали, что присутствие постороннего стало бы костью в горле. Старуха нас не беспокоила, хвала всевышнему. Я уверена, она все еще считает нас шпионами. Боже, а это что еще здесь валяется?....

Черт возьми! Это же письмо от Бэзиля!

(Примеч. - оригинал этого письма уничтожен. Оно печатается с копии из документов Мистера Кинга Лама. - Ред.).

- ДОРОГАЯ БЕСПРЕДЕЛЬНАЯ ЛУ - Твори, что ты желаешь, да будет то Законом. Вы, убежден, простите меня, что я побеспокою вас письмом; но вы же знаете, насколько я чудаковат, а моя настоящая мания состоит в сборе информации о психологии людей, пытающихся продвинуться духовно тем путем, о котором мы говорили, когда вы так очаровательно осветили, подобно заре, на днях мою студию.

Находите ли вы, в особенности, что есть какая-либо трудность в том, чтобы объявить привал? Если так, то, возможно, причина не в том, что вы слышите со всех сторон - особенно от людей достаточно невежественных в предмете, таких как журналисты, врачи и попугаи - дескать в действительности это сделать невозможно? Разумеется, я не сомневаюсь, что вы немедленно убьете любое такое "пагубное предположение" контр-предположением. Оно, исходя из опыта, основано на моем позитивном утверждении, что люди сильного характера и высокого интеллекта, как вы и сэр Питер - которому, пожалуйста, передайте мои самые сердечные пожелания! - могут всегда прекрасно использовать эти вещества умеренно, как вы используете мыло.

Однако, помимо этого, не находите ли вы, что жизнь "Героини" делает вас чересчур "внушаемой"?

Как вы знаете, я решительно возражаю против методов Куэ и Бодуина. Они просят нас умышленно отвергнуть свободную волю и очистить менталитет для полугипнотического состояния средневекового крестьянина; вернуться назад как "свинья, которую помыли для того, чтобы она вновь валялась в грязи", из которой нас вытащила эволюция.

А сейчас, молю вас, воздержитесь от вальса с Другом Героя и не позвольте Снеговикам повергнуть вас в состояние сознания, чересчур мечтательное и иллюзорное, чтобы сопротивляться воздействию любой навязчивой идеи, которая явит себя ему с достаточной силой. Оно слишком мертво, чтобы чувствовать желание сопротивляться, но при этом настолько восторженно, что его в состоянии пленить восхищение перед любой подкупающе сильной личностью.

Я буду очень рад услышать вашу точку зрения по этим вопросам; и, само собой, подтвердить мою теорию, что такие люди, как вы и Сэр Питер, могут использовать эти вещества с пользой для себя и остальных, без опасности стать рабами. Я учил себя и многих других останавливаться, благодаря Воле; но каждое дополнительное свидетельство о действии этих веществ представляет для меня в моей работе большую ценность, дабы уничтожить трусливое суеверие, благодаря которому мужчины и женщины неспособны правильно и грамотно использовать по своему желанию все, что сотворила природа. Мы же приручили, помимо прочего, дикую молнию; неужели мы убежим прочь от пакетика порошка?

Любовь - Закон, любовь подчиняется воле.

Мои наилучшие пожелания Сэру Питеру,

Всегда Ваш,

БЭЗИЛЬ КИНГ ЛАМ.

Сатирическая, насмешливая глупость - или же он воплощение дьявола, как об этом нам рассказывала Гретель? Злорадствует ли он? Я не выношу зверя - и я подумала - однажды - ладно, не обращайте внимания! Питер взял это письмо. Что угодно, что угодно, только бы отвлечь его ум от скуки! И пока у нас по-прежнему нет энергии что-либо делать, мы берем все, что приходит к нам, и хватаемся за это, как за соломинку. "Это правда, - сказал Петушок к моему изумлению, - и мы должны оказаться в состоянии рассказать ему то, чего мы достигли". Затем последовала продолжительная ссора, как и после любого другого подобного инцидента. Вполне естественно, с этой бесконечной бессонницей и отходом ко сну в неправильное время. Я ненавидела Питера (и Ц.Л.) еще больше, так как понимала, что он все время прав. Если Ц.Л. - Сатана, то тогда нам по силам посмеяться последними. Я порвала это дьявольское письмо в клочки. Питер вышел - я надеюсь, что он ушел убивать его. Я хотела затрепетать от радости - просто еще один раз - если бы даже мне пришлось из-за этого повеситься.

Наши часы остановились. Не имеет значения. Я могу позвонить Мэйбел в любое время, когда захочу. Может быть, я сделаю это сейчас. Выпью маленькую бутылочку и сделаю...

Уже вечер. Петушок не возвратился. Вот когда он мне нужен больше всего! Я страшилась самой себя. Я уже совсем трезва, как стеклышко. Я подошла к зеркалу, чтобы снять мою шляпку. Я не знала, кто передо мной. Мое лицо сделалось бесплотным. Цвет со щек полностью сошел. Волосы стали сухими и безжизненными, и лезли целыми пучками. Я полагаю, что возможно больна. Я почти решилась послать за доктором. Но не отважилась. Какой ужас!..

Я должна собраться с силами и все записать.

Было около пяти часов, когда я добралась до Маунт Стрит. Если Мэйбел нет, тогда я могу подождать.

Дверь открыл незнакомец. Это испугало меня. Я почувствовала себя ужасно. Почему она сменила Картрайта? Я чуть не упала в обморок. Кажется, он мне что-то сказал?

В замешательстве я спросила: "Мисс Блэк дома?" Человек ответил так, словно отвечал на этот вопрос постоянно.

- Мисс Блэк умерла.

Что-то внутри меня вскрикнуло. "Но я должна встретиться с ней", - вскричала я, чувствуя, как земля неожиданно уходит у меня из-под ног.

- Я боюсь, что это невозможно, - сказал он, совершенно меня не понимая. - Ее похоронили вчера утром.

Так вот почему она не послала нам посылку с порошком! Я стояла, словно находилась в трансе. Я воспринимала его объяснения механически. Я не могла осмыслить то, что он говорил. Это была как пластинка, поставленная на граммофон.

- Она болела только два дня, - сказал человек. - Врачи называют это септической пневмонией.

Я предполагаю, что поблагодарила его, и автоматически ушла прочь. Я обнаружила себя дома, не понимая, как я сюда добралась. Что-то сказало мне, что настоящей причиной ее смерти был героин, хотя, в реальной действительности, септическая пневмония может случиться с каждым в любой момент. Я знавала двух или трех людей, тоже отправившихся из-за этого на тот свет.

Как говаривал мой дядя Джон, совесть нас всех сделала трусами.

Царь Лестригонов всегда утверждал, что пока у человека остаются эмоции по отношению к каким-либо вещам, любовь или страх или что-нибудь еще, то он не может смотреть на них корректно. Вот почему врач не будет лечить свою собственную семью, и я хладнокровно и ясно сознавала, словно утопающая, что как только идея о Г. проявляется в моем сознании, я начинаю впадать в истерику и приходить к самым идиотским заключениям. Героин сам наслаивается в моей жизни столь плотно, что все соприкасается с ним так или иначе.

Мое сознание одержимо мыслями о наркотике. Иногда это причудливый экстаз, иногда кошмарные опасения.

Раб этой жажды - не той,

О которой пишу здесь ничтожно,

Не той, что чернеет в мозгу от укусов,

А в душе еще пуще разбитой!

Не смеешь ты думать о худшем!

По ту сторону беснования и клекота

Ад физического желания

Лежит, в онемелом мозге,

На краю времени и пространства,

Бездна, неизмеренная, незапечатанная -

Там ее призрачный лик!

12 Сентября

Питер появился сразу же, как только я закончила писать этот отчет. Он казался гораздо более бодрым и держал в руках множество книг.

- Вот, - произнес он, вываливая все на кровать, - это освежит мою память в том случае, если у нас будут неприятности после прекращения приема. Я покажу господину Царю Лестригонов, что значит быть Пендрагоном.

Я сказала ему о Мэйбел. И тут произошла странная вещь. Вместо того, чтобы впасть в депрессию, мы ощутили поток загадочного возбуждения – сначала легкую дрожь, а затем энергия начала бушевать и реветь в каждой нервной клетке. Будто мысль о ее смерти оживила нас. Впервые он меня обнял – за многие недели или месяцы? Его горячее дыхание обвилось как змея вокруг моего уха, и вспушило мои волосы словно электрическая машина. С ужасающей напряженностью его голос, содрогаясь от страсти, загрохотал словами интоксикации:

Оля! золотая блесна

В крючках бесконечной боли,

Роковая, фанатичная подруга

Отравленного тела и мозга!

Оля! Имя, что глядит с ухмылкой

Распутного томления и мошенничества,

Шепчет в бесноватые уши

Секретное заклинание своего рабства.

Комната поплыла перед моими глазами. Мы были окутаны по спирали темно-голубым дымом, взрывающимся в малиновых вспышках.

Он сжал меня с эпилептической яростью, и закружил в каком-то дикарском танце. Я интуитивно почувствовала, что у него тоже самое видение. Наши души растворились в одной; гигантском призраке, который поглотил нас.

Я прошипела сквозь зубы следующие строчки, чувствуя себя огнедышащим драконом.

- Омерзение и в самом деле сильно,

А соблазн еще сильнее,

Раскачивает на качелях тлеющей кадильницы

дым чувств одуряющего запаха!

Нам не хватало дыхания. Мой мальчик сел на край кровати. Я подползла к нему сзади. Я разметала свои волосы по его лицу и погрузила свои ногти в его скальп.

Мы жили героиновой жизнью, жизнью мира души. Мы идентифицировали себя с героями поэмы. Он был поэтом, обвитым маковыми головками, ядовитым маком, развратившим его кровь, а я была фантомом его делириума, гнусным вампиром, что овладел им.

Маленькие капли крови выступили из его скальпа и свернулись чернотой под моими алчными ногтями. Он произнес следующие строчки, как если бы находился под неким жестоким принуждением. Слова вырывались из него, вызванные всеподавляющей необходимостью. Тон его голоса был бесцветен, будто смертная мука съела его душу. И вся эта отвратительная агония источала очарование скверны. Он переживал пароксизм удовольствия, такого, какое бы оно само по себе никогда бы не могло дать ему. А я была Оля, его любовь, его жена, мир без конца, демон, чье наивысшее наслаждение заключалось в его уничтожении.

- За моей спиной, за спиной, надо мной

Стоит она - зеркало любви.

Нежны ее пальцев суставы;

Ногти полированы и заострены,

И с золотыми шпорами:

Ими она терзает мозг.

Ее похоть холодна, угрожающе;

И бледны ее Китайские щеки,

Когда она изящно поглощает, нечестивая

Устами спрута, и зубами

Черными и истертыми,

Кровь и пульпу с ногтя.

Я наклонила его голову и впилась в его рот. Я втягивала его дыхание в свои легкие. Я хотела задушить его; но время еще не пришло. Сначала я промучу его несколько лет.

Я отскочила от него. Он тяжело переводил дух. Когда к нему вернулось дыхание, он свирепо взглянул на меня малюсенькими зрачками своих невидящих глаз.

Он начал декламировать с романтической печалью, срывающейся на демоническое веселье.

- Она явилась как воплощенная любовь,

В те часы, когда я впервые пробудил ее.

Мало-помалу я открыл

Правду о ней, сорвав покровы,

Горестную за пределами всех границ,

Гнусную по ту сторону отвращения.

Мы закричали от восторга и зашлись в приступе истерического хохота, который полностью нас измотал. Я должна была немного поспать.

Когда я проснулась, он сидел за столом под желтой газовой лампой, читая купленные им книги.

Каким-то образом мы разом решили покончить с прошлым. Нас захватила неотступная мысль бросить прием Г.; и книги не слишком-то в этом помогли. Они были написаны в очень позитивном ключе. Авторы спорили между собой, как политики на Мирной Конференции.

Однако все они соглашались по двум пунктам; избавиться от привыкания своими усилиями не в человеческой возможности. В лучшем случае, надежда прискорбно мала. Единственный шаг - "лечение" в клинике. И еще они приводили очень подробные детали ужасов и опасностей этого процесса. Терапевт, по их словам, должен закалить свое сердце от проявления любых человеческих чувств, и беспощадно отказывать в настойчивых просьбах пациента. И он всегда должен стоять наготове со своим шприцом в случае неожиданного коллапса, угрожающего жизни.

Есть три принципиальных метода лечения: бросить наркотик сразу, и положиться на выживание пациента; затем следует долгий и скучный метод уменьшения ежедневной дозы. Это вопрос месяцев. В течение всего этого времени агония пациента продолжается в разбавленной форме. Это выбор между погружением в кипящее масло и тем, чтобы тебя опрыскивали им каждый день в течение неопределенного периода. И еще есть промежуточный метод, при котором ежедневная доза сокращается серией скачков. Как сказал Питер, человек приговорен к тому, чтобы его нерегулярно пороли, не зная точно когда. Человек будет жить в состоянии мучительного ожидания, которое, наверное, станет самым морально болезненным, по сравнению с любым из других способов.

Во всех этих случаях не было ни намека на истинное понимание действительной ситуации, ни единой попытки устранить первоначальные причины привыкания; и все авторы признавали, что лечение только временная мера, и что пациенты, как правило, возвращаются к старым привычкам.

Создавалось тревожное впечатление, что пациент не может доверять честности доктора. Некоторые из них открыто защищали свое право обманывать пациентов, вкалывая им чистую воду. Другие руководствовались системой давать посторонние лекарства вместе с разрешенной дозой, с преднамеренной установкой сделать пациента настолько больным, что ему лучше бы было вынести пытки воздержания, нежели те, что изобрел его лечащий врач.

Я чувствовала также, что если отправлюсь в одно из таких мест, то никогда не узнаю, какую следующую шутку они надо мной сыграют. И не распознаю все эти жестокие неуклюжие ловушки, расставленные невежественными и бездушными шарлатанами. Я начала понимать всю глубину зависти, с которой обычный терапевт упоминает о торговцах вразнос патентованными средствами и о представителях Христианской Науки.

Они были знахарями, которым правительство выдало лицензию пытать и убивать за хорошие деньги. Они охраняли свои прерогативы с такой яростью, потому что осознавали свое собственное невежество и некомпетентность; если жертвы выведут их на чистую воду, их шарлатанское сословие будет стерто с лица земли. Они постоянно пытаются расширить свою тиранию. Они добиваются принятия новых законов, вынуждающих всех, больных или здоровых, ограничить себя пределами вивисекторского стола, где вырезают некий существенно важный орган тела. И им еще хватало наглости рассуждать о причинах. Они не понимали, в чем суть привыкания! По их мнению каждому следовало ввести инъекции всех видов омерзительных сывороток и вакцин, чтобы защитить от некой гипотетической болезни, которую они жаждали обнаружить...

Последние три дня были слишком муторными. Впервые я почувствовала необходимость писать, и меня по-прежнему подмывало изложить на бумаге эту отвратительную и роскошную сцену, когда нашу любовь прорвало, как абсцесс. В ней присутствовали все старые фантастические черты, но они приняли дьявольские очертания; мое же сознание пребывало в состоянии неопределенности. Мы захлопнули медицинские книги с содроганием, и выбросили их из окна на улицу. Собралась небольшая толпа; книги подобрали и прохожие начали обсуждать, как с ними надо поступить. Мы осознали опрометчивость нашего гнева. Нам не следовало привлекать к себе внимание! Мы запахнули эти вонючие и грязные занавески и зажгли свет.

Наша реакция на прочитанное была потрясающей. Мы сравнили спокойную уверенность Царя Лестригонов с недовольным карканьем "властей".

Петушок подвел итог цитатой.

"Каркнул Ворон: "Никогда!""

Наши мысли ходили ходуном, то налетая, то откатывая прочь, словно разгневанное море, ворвавшееся в пещеру. Эти три дня были озарены вспышкой колебаний и сомнений. Мы решили прекратить принимать Г.; и память о письме Лама напоминала веревку, которую держит надежный, заслуживающий доверия альпинист для новичка на осыпающейся скале.

Если бы только мы могли на что-то положиться! Однако, наши умы захлестнуло паникой.

Эти проклятые трусы от медицины! Эти напыщенные пророки зла! Каждый раз, когда мы возвращались к решению остановиться, они сбрасывали нас со скалы.

"Это за пределами сил человеческих".

Но они знают, с какой стороны мазать маслом свой хлеб. И их игра состоит в том, чтобы обескураживать доверчивых простофиль.

Впрочем, они явно переиграли. Они нарисовали свою картину в слишком грубых цветах и тем отвратили нас от нее.

Воздействие смерти Мэйбел, и тот факт, что наши запасы были столь скудны, сплелись воедино, чтобы придать нам решимости остановиться, чего бы это нам не стоило.

Мы яростно боролись час за часом. Были моменты, когда само воздержание очищало нас абсолютной болью необходимости страдать. Наше сознание поплыло. Нас кружило на крыльях горя в пылающих небесах физической муки.

Я припоминаю, как Питер встал у стола, потерянный для всех ощущений действительности. Он вскричал пронзительным, каркающим голосом:

- Купол ее черепа сводчат,

Ее безумные монгольские глаза,

Чей взгляд искривили экстазы

От вещей неприкосновенных, вознесенных

Далеко по ту сторону звезд и небес,

Брызжет янтарем и гагатом -

Я слышала его голос сквозь бездны болезненной пустоты. Трепет сатанинского торжества язвил мою душу и слагал симфонию своих воплей. Я вскочила, желая узнать себя в омерзительном фантазме, изображенном поэтом.

- И нос собачий чует добычу

Мясистый, тяжелый, вульгарный,

Звериный и перебитый,

А под ним - ее рот, что каплет

Кровью с губ

Скрывающих клыки змеи,

Каплет на ядовитое вымя,

На горные склоны, что тревожат

И твой дух болезненно содрогается

При намеке, что худшее еще впереди.

С другой стороны нас все время сковывали какие-то спазмы слабости; кошмарное ощущение тонущего духа, подобное неизбежному страху, что охватывает человека, когда он находится в лифте, и тот начинает опускаться слишком быстро, или когда пилот устремляется неожиданно вниз на самолете. Волны слабости обмывали нас, словно мы были трупами, выброшенными на берег после кораблекрушения. Кораблекрушения наших душ.

И в эти отвратительные часы беспомощности нас несло вниз по темной и медленно текущей реке инерции в направлении к стоячей и вонючей трясине безумия.

Мы были одержимы уверенностью в том, что никогда не сможем вырваться из нее. Вначале мы ничего не говорили. Мы утонули в торжественном оцепенении серьезности. Когда мы, в конце концов, обрели голос, его хватило только на то, чтобы проскулить о капитуляции наших неподкупности и чести!

Мы кое-как перебивались небольшим запасом Г. с добавкой стрихнина, чтобы спасти себя от полного коллапса всех наших физических способностей, и немного подбадривали себя в моральном плане остатками шампанского.

В эти моменты отречения мы разговаривали дрожащим шепотом, планируя пополнить запас порошка. И оба испытывали отчетливый стыд, признаваясь друг другу в своем предательстве. Мы чувствовали, что в будущем никогда не сможем потакать себе открыто и радостно, как делали это до сих пор. Мы должны стать скрытными и хитрыми; мы должны скрывать друг от друга наши действия, хотя они были очевидны для нас обоих.

Я ходила весь день на цыпочках, полагая, что Питер спит, но он повернулся как встревоженная змея, как только я направилась к двери.

- Куда ты идешь, Лу?

Его голос был одновременно жалобным и резким. Я не позаботилась о том, чтобы придумать предлог; но с готовностью ложь сама соскочила с моего язычка.

- Я собираюсь к Бэзилю, посмотреть, не может ли он дать мне что-нибудь, чтобы каким-то образом нам помочь.

Я знала, что он не верит мне, и понимала, что ему наплевать на то, куда я отправилась, и что буду делать. Он не был шокирован моей ложью - я поступила так впервые за все время нашего знакомства.

Я взяла такси и кружным путем отправилась на студию. Моя ложь оказалась наполовину правдой. Я собиралась попросить его о помощи в лечении; но моя настоящая цель заключалась в том, чтобы заставить его, неважно как, выдать мне, по крайней мере, одну дозу. Мне было наплевать, каким образом получить ее. Я могла попытаться изобразить болезнь. Я могла сослаться на наши старые отношения, и украдкой посмотреть, не удастся ли мне найти что-нибудь самой и украсть. И я не хотела ставить в известность об этом Питера.

Помимо всего прочего это была пытка стыдом. Я всегда гордилась моим достоинством. Утонченная безмятежность заставила мой мозг поплыть, когда я вышла на улицу. Одиночество восхитило меня - тем, что я избавилась от Питера. Я ощущала его сдерживающее влияние, и отбросила его прочь. Я презирала себя за то, что полюбила его. Я хотела отправиться к дьяволу моим собственным путем.

Я застала Бэзиля внутри, и одного. Что за удача! Эта ненавистная длинная и тощая девица убралась-таки прочь.

Бэзиль встретил меня своим обычным приветствием. Оно молниеносно обожгло, как оскорбление. Какое право он имел упрекать меня? И почему должно "Твори, что ты желаешь" звучать как укор?

Как правило, он добавлял что-то к этой фразе. Он перешел на свой обычный разговор, отличавшийся своеобразным запутанным изяществом. В нем всегда было нечто кошачье. Он напоминал мне великолепного, ужасного тигра, прокладывающего себе путь сквозь густые джунгли.

Но сегодня он резко и внезапно замолчал с непреклонной и суровой решимостью. Это выглядело, будто он выстрелил, и ожидал увидеть произведенный им эффект. Впрочем, он молча пригласил меня сесть в мое обычное кресло, прикурил мне сигарету и вложил ее в мой рот, включил электрический чайник, и сел на углу своего большого квадратного стола, покачивая ногой. Его глаза были абсолютно неподвижны, и я чувствовала, что они пожирали мое тело и душу дюйм за дюймом.

Я ерзала в моем кресле, как привыкла делать в школе, когда не ощущала себя уверенной в том, сумела ли я разобраться в чем-то или нет. Я попыталась скрыть свое смущение, начав оживленную беседу; но вскоре сдалась. Он не обращал никакого внимания на мои замечания. Для него они были просто одним из симптомов моей болезни.

Я поняла с пугающей несомненностью, что мои планы невыполнимы. Я не могла обмануть этого человека, не могла сыграть на его страстях, и не могла ничего украсть в его присутствии.

Неожиданно, моя ложь обернулась правдой. Я могла сделать только то, что сказала; попросить его о помощи. Нет, даже не это. В конце концов, я не смогла избавиться от Питера.

Находясь с Царем Лестригонов, я обнаружила, что не могу думать о себе. Меня не покидали мысли о Питере. Я была абсолютно искренна, когда сказала с дрожью в голосе: "Петушок в ужасном состоянии".

Я хотела добавить то, что держала в голове: "Можете ли вы сделать что-то, чтобы помочь ему?", - затем изменила фразу до: "Не будете ли вы?", - и потом совершенно ничего не смогла произнести. Я знала, что это были лишние слова. Я знала, что он может, и что он поможет.

Он подошел и сел на ручку моего кресла, взял мои волосы, и начал играть с косами. Действие было абсолютно естественно и невинно, как котенок, играющий с мотком шерсти.

На секунду это укололо мое тщеславие в самое сердце. Я поняла, что он может делать подобные вещи, не соединяя их с какими-либо сексуальными намерениями: и в этом чувствовалось огромное превосходство над человеческими инстинктами, и заставляло меня доверять ему.

- Сэра Питера здесь нет, - сказал он с презрением и в тоже время ласково. Я знала, что его порадовало то, что я промолчала о собственных бедах.

- Но это были вы, моя дорогая девочка, и я видел вас в моей волшебной шпионской подзорной трубе на берегу с подветренной стороны, и ваши мачты были сорваны за борт, и перевернутый Юнион Джек трепетал на ветру, и ваш герой радист, выстукивал С.О.С.

Он оставил мои волосы и закурил свою трубку. Затем снова принялся с ними играть.

- Одни на лодках, другие на обломках ковчега, все они благополучно добрались до берега.

Когда человек столь фамильярно обращается с Новым Заветом, то цитата неким образом приобретает многозначительность даже для тех, кто не верит в правдивость самой книги.

Я чувствовала, что его голос был голосом пророка. И ощутила себя уже спасенной.

- Вот, примите немного этого, - продолжил он, принеся белую таблетку с маленькой кедровой полки, и большой стакан холодной воды. - Запрокиньте вашу голову назад, чтобы она хорошо прошла, и прямо сейчас опорожните стакан до дна. Вот еще одна, и вы возьмете ее домой для вашего мужа, и не забудьте о воде. Это порядком успокоит вас; ваши нервы совершенно ни к черту. Через нескольких минут ко мне должны зайти гости. Но эта таблетка поможет вам продержаться ночь, а утром я появлюсь и навещу вас. Какой у вас адрес?

Я сказала ему. Мое лицо пылало от позора. Дом, где верхом респектабельности считалось пребывание пятиразрядного музыканта из джазбанда, и дно, которому даже мы затруднялись дать название.

Он черкнул адрес с таким видом, как будто это был "Ритц". Но я чувствовала в моем сверхвосприимчивом состоянии отвращение, мелькнувшее в его сознании. Это выглядело, словно он испачкал в дерьме свой карандаш.

После таблетки мне стало гораздо лучше; но я думаю, что воля этого человека была тому причиной. Я чувствовала себя почти нормально, когда поднялась уходить. Я не хотела, чтобы его друзья видели меня. Я слишком хорошо знала, на что я похожа.

Он остановил меня у двери.

- У вас нет ничего из веществ? Я верно понял? - спросил он.

И я почувствовала невыразимое ощущение облегчения. Его тон подразумевал, что он берет над нами шефство.

- Нет, - ответила я. - Мы употребили последние крохи некоторое время назад.

- Я не буду спрашивать вас, когда, - заметил он. - Я слишком хорошо знаю, насколько невнимательным становится человек в этом состоянии. И кроме того, когда он начинает этот эксперимент, часы для него ничего не значат, как вы понимаете.

Мое самоуважение вернулось ко мне, как кровь приливает к вискам. Он настаивал, чтобы мы относились к себе, как к пионерам науки и человечества. Мы проводили эксперимент; мы рисковали жизнью и положением ради рода человеческого.

Разумеется, это было неправдой. И еще, какой дурак скажет тебе о настоящих корнях его мотивов? Если он предпочитал настаивать, что мы делаем то, что делают всегда первопроходцы, как я могла противоречить ему?

Искрящаяся лавина блаженства захлестнула мой мозг. Может это и ложь; но, ей-Богу!.. мы должны сделать так, чтобы это стало правдой.

Я полагаю, что в моих глазах зажегся свет, который позволил ему прочитать мои мысли.

- Respice finem! Суди по концу;

Мужа, а не дитя, мой друг!

- процитировал он задорно.

И затем, к моему абсолютному глубокому изумлению, он повел меня назад в студию, достал склянку с героином из кедровой шкатулки и вытряхнул небольшое количество на клочок бумаги. Он скрутил его и положил мне в руку.

- Не удивляйтесь, - засмеялся он, - ваше лицо говорит мне, что все в порядке. У вас нет этого взгляда утки, попавшей в шторм, который свидетельствует о полном порабощении. Как Сэр Питер очень умно заметил на днях, вы не можете остановиться, пока у вас не будет того, с чем остановиться. Вы, конечно, продолжаете ваш магический дневник?

- О, да, - вскричала я с радостью. Я понимала, насколько важны, по его мнению, были эти записи.

Он комично покачал головой.

- О нет, Мисс Беспредельная Лу, речь не о том, что я называю магическим дневником. Вам должно быть стыдно перед собой за незнание часов, минут и секунд со времени последней дозы. Nous allons changer tout cela. (Мы все это переменим - франц.) Вы можете брать это, когда захотите. Я просто сделал вам своего рода спортивное предложение, и вы должны увидеть, как долго вам удастся воздерживаться. Но я доверяю вам сделать запись точного времени, когда вы решили осуществить понюшку, и верю, что вы скажете мне правду. Выбросите из головы раз и навсегда, что я не одобряю прием этих веществ. Это целиком и полностью ваше дело, а не мое. Но дело каждого - быть честным перед самим собой; и вы должны смотреть на меня как на простое удобство, старую опытную руку в игре, чей опыт может быть полезен вам в подготовке к битве.

Я примчалась домой другой женщиной. Я не хотела спасать себя. Я ощущала себя доспехами, сделанными с целью защитить Питера. Моя неподкупность была необходима не только для моего собственного блага, но и для его.

Питера нет, так что я записала эти строчки. Как удивлен он будет... Мне странно, почему он так задерживается, и куда он ушел. Ожидание очень некомфортно, когда тебе нечего делать. Мне бы не помешала доза. Таблетка не сделала меня сонной; кажется, она успокоила меня. Она отодвинула от меня лезвие этого ненавистного беспокойства. Я могла выносить ее действие, если бы мне только удалось отвлечь мой ум от разных дел. Мое сознание продолжала неотступно терзать мысль о маленьком бумажном пакетике в моей сумочке. Я обогнула тысячи углов; но за ними всеми всегда оставалось ожидание. Есть что-то ужасающее в фатальности этого вещества. Казалось, оно хочет тебя убедить в том, что бежать от него бесполезно. Человеческие мысли всегда возвращаются ко множеству предметов, которыми, по нашему представлению, мы вовсе не одержимы. Почему же мы должны испытывать одержимость с этим порошком, и невозможность избавиться от него? В чем разница?

ГЛАВА IV. ХУЖЕ СКОТОВ

13 Сентября

Удивительно, как мне удалось пережить все это. Питер пришел прошлой ночью сразу же после того, как я закрыла свой дневник. Я никогда еще в жизни не видела его таким: бешеные глаза, налитые кровью, наполовину вылезли из орбит. Он, должно быть, напился как сумасшедший. Он подскочил прямо ко мне, трясясь от гнева, и обдуманно ударил меня по лицу.

- Это послужит тебе уроком, - закричал он, и грязно выругался.

Я не могла ответить. Мне было слишком больно, - не от удара, а от изумления. Я нарисовала себе в мечтах совершенно другую картину.

Шатаясь, он отступил в середину комнаты и указал на кровь, что струилась по моему лицу. Грань его кольца порезала мне кончик уха. Мой вид поверг его в припадок истерического смеха.

Я испытывала к нему только одно чувство - он был болен, и моя обязанность состояла в том, чтобы ухаживать за ним. Я попыталась добраться до двери и позвать на помощь. Он подумал, что я убегаю и силком потащил меня через комнату на кровать, завывая от ярости.

- Так просто ты не смоешься, - завопил он, - но этого с меня довольно. Ты будешь ждать здесь, пока какой-нибудь Чертов мистер Кинг Лам не явится за тобой. Не волнуйся, я знаю, что он придет. Он любит грязь, мерзкое чудовище!

Я разрыдалась. Контраст между двумя мужчинами был слишком шокирующим. И я принадлежала этому вопящему, изрыгающему ругань скоту с его безумной завистью и бессмысленной жестокостью!

Да я бы лучше подметала пол в студии Бэзиля всю оставшуюся жизнь, чем быть Леди Пендрагон.

Какие же боги мастера иронии! Я купалась в радужном потоке славы; я была почти вне себя от счастья, думая, что стала женой человека в чьих венах течет кровь величайшего из Английских королей; того самого, чей блеск позолотил века романтикой; я думала, что могла бы носить под сердцем королевского наследника. Что за ослепляющее заблуждение!

И Питер сам показал себя достойным своего происхождения. Не он ли в числе прочих отразил нападение Гуннов-язычников и спас Англию?

Так вот он каков, конец мечты! Этот драчливый хулиган был моим мужем!

Я сидела потрясенная, пока его бессвязные оскорбления не ударили мне в голову; мое возмущение касалось не меня. Я заслужила все, что получила; но какое право имел этот выкрикивающий ругательства трус коснуться своими устами такого человека, как Царь Лестригонов?

Мое молчание, похоже, вывело его из себя больше, чем если бы я ввязалась в ссору. Он раскачивался и ругался со слепой свирепостью. Казалось, он не замечал, где я находилась. Смеркалось. Он ощупью пробирался по комнате, разыскивая меня; но дважды прошел мимо, пока наконец не обнаружил. В третий раз он споткнулся прямо об меня, схватил за плечо и начал бить.

Я сидела, словно парализованная. Я не могла даже кричать. И снова, и снова он ругался и яростно колотил меня, но на этот раз так слабо, что я не чувствовала ударов. Кроме того, я была невосприимчива к любой возможной боли. Вскоре Питер отключился и повалился на кровать. На мгновение я подумала, что он мертв, но его затем охватила череда спазмов; его мускулы дергались и сокращались; руки судорожно хватали воздух; он начал бормотать быстро и неразборчиво. Я была ужасно напугана.

Я встала и зажгла лампу. Лицо бедного мальчика было бледно, как смерть; однако маленькие, темно-малиновые пятна пылали на его скулах.

Я села за стол и поразмышляла некоторое время. Я не осмеливалась послать за врачом. Он мог понять, в чем настоящая причина и забрать его у меня; забрать в одну из этих камер пыток, откуда он никогда не выберется.

Я понимала, конечно, что он хотел; немного героина привело бы его в сознание. Я сказала ему, что у меня есть порошок. Мне пришлось сказать ему об этом несколько раз, прежде чем до него дошло.

От одной только мысли о порошке Питер пришел в себя, но он все еще гневался, и приказал мне дать его с алчным рычанием. Если бы мне хотелось удержать его от употребления, мне не следовало бы говорить ему, что у меня есть.

Я принесла ему, присела рядом и, одной рукой держа его голову, поднесла ему порошок на ладони. Мое сердце потонуло как камень в омуте. Старое, знакомое занятие! - но как оно теперь отличалось во всех отношениях!

Конвульсии немедленно прекратились. Он почти сразу же приподнялся на локте. Единственным признаком расстройства было то, что он все еще тяжело дышал. Вся его злость тоже куда-то исчезла. Он выглядел усталым, словно выздоравливающий, но послушным, как ребенок. Он слабо улыбнулся. Я не знаю, отложилось ли у него в сознании или памяти то, что произошло. Он говорил так, как если бы ссоры не было вовсе. Цвет снова вернулся на его лицо, глаза зажглись.

- Еще одна такая же понюшка, Лу, - проговорил он, - и со мной все будет в порядке.

Я не совсем уверена в том, что сказал бы сейчас Царь Лестригонов; но я сама отвечаю за свои действия, и я не могла отказать ему.

Вскоре он погрузился в сон. Наутро я выяснила причину случившегося. Он отправился к каким-то людям, которых знал по работе в госпитале, с целью при встрече попросить их дать ему немного героина, но они не осмелились сделать это. Они страдали от нанесенного им новым законом, этим Дьявольским Законом о Наркотиках, страшного оскорбления. Они прошли через долгое, долгое обучение и получили дипломы, которые делали их ответственными за здоровье местных жителей. И теперь они не могли выписывать героин для своих же собственных пациентов. И вполне естественно, что они возмущались.

Четвертый человек, к которому отправился Питер, поведал ту же самую историю, но оказался более радушным. Он подумал, что окажет существенную помощь, если угостит Питера обедом и напоит его под завязку алкоголем. Идея заключалась в том, что это поможет ему справиться с отсутствием другого стимулятора. Судя по всему, мне пришлось платить за его рецепт.

Нет, Лу, ты противная девчонка. Ты не должна быть такой озлобленной. Это твоя ошибка, что ты родилась в мире, где невежество и глупость пребывают в постоянном состязании за господствующее положение в умах образованных классов. У самого заурядного пахаря гораздо больше здравого смысла, чем у любого доктора.

Я дала Питеру таблетку со стаканом воды, когда он начал ерзать. Во многом это его успокоило. Я бы хотела иметь еще одну для себя. Я чувствовала, что моя раздражительность возвращается; но я не взорвалась, потому что времени оставалось в обрез до появления Бэзиля. Я ждала его прихода с таким нетерпением, будто он означал конец всех наших бед...

То, что произошло на самом деле, было совсем из другой оперы. Я едва ли в состоянии описать это в дневнике. Стыд и разочарование вырвались наружу. Я чувствовала, что двери надежды захлопнулись прямо перед моим носом. Я слышала скрежущий звук ключа, поворачивающегося в замке, лязг заржавленного засова, закрывающего наглухо дверь.

В тот момент, когда появился Бэзил, безумие Питера вспыхнуло снова. Он изрыгнул поток оскорблений и обвинил Бэзиля прямо в лицо, что тот пытается увезти меня.

Если бы Бэзил только знал, как мне хотелось уйти! Мужчина, страдающий манией ревности, непригоден к общению с человеческими существами. Я никогда до этого не понимала, почему женщины так глубоко презирают в сердце своих мужей. Мы уважаем мужчин, которые возобладали над своими страстями, и только потому, что мы сами, в конечном счете, есть не что иное, как эти страсти. Мы ожидаем, что мужчина покажет себя начальником. И это не способствует тому, чтобы убить страсть, подобно Клингзору: лишенный сексуальности мужчина падает еще ниже, чем "раненый король", Амфортас, жертва своей мужественности. Настоящий герой - Парсифаль, испытывающий искушения. "Подобный муж обожает страсти сами по себе". И чем более остро он способен любить, тем величественнее становятся его возможности. Но он должен отказаться сдаться своим страстям; он должен заставить их служить себе. "Dienen! Dienen!"

Кто убьет коня только потому, что боится на нем ездить? Лучше сесть на него, и заставить животное поскакать галопом.

После того как мужчина выброшен из седла, мы подбираем его и ухаживаем за ним, но не боготворим его. Большинство мужчин таковы. Однако каждая женщина ищет человека с самым резвым конем, которого он заставил себе полностью повиноваться. Наиболее символично это выглядит в "Садах Аллаха", где монах, не умевший ездить, отвел жеребца прямо в пустыню, намереваясь биться с этим зверем до конца.

Бэзиля не сбила с толку дикая злоба Питера. Он не поддался на провокацию. Когда бы ни предоставлялся ему шанс вставить слово, он просто излагал цель своего визита. Он даже не воспользовался скандалом, чтобы отвергнуть главное обвинение.

Питер вскоре утомился биться о скалу презрения Бэзиля. Я не считаю, что это было именно оно, но холодную доброту Царя Лестригонов вполне можно было принять за презрение, а Питер не мог не понимать, насколько он его заслуживал. Он был прекрасно осведомлен о том факте, что его ругань становится слабее и бессмысленнее с каждой новой вспышкой. Он просто подстегивал сам себя в последней попытке проявить враждебность по отношению к другу, который мог спасти нас, и приказал ему убираться из дома, но выставил себя в нелепом свете, изображая разгневанного мужа.

Возвышенная мораль - последнее прибежище, когда человек чувствует, что стоит на безнадежно неправильном пути.

Первый раз за все время Питер разыгрывал из себя ханжу.

Бэзилю ничего не оставалось делать, как уйти. Питер неуклюже попытался изобразить триумфатора. Это бы и так не обмануло никого, но - если и был такой шанс - он в буквальном смысле сам уничтожил его, когда ворвался обратно в комнату и с неподдельным чувством разразился тирадой:

- Черт возьми, что я за дурак! Почему же ты не дала мне знак, не подмигнула мне? Мы обязаны были льстить ему, чтобы вытянуть из него немного героина...

Это утро вымотало меня без остатка. Мне было плевать на свое спасение. Я знала, что не могу спасти Питера. Почему женщине всегда нужен мужчина для объяснения мотивов своих поступков? Все, что я хотела - это Г. Петушку и мне он чудовищно необходим.

- Послушай, Лу, - промолвил Питер с коварной усмешкой, какой я еще никогда не видела на его лице, поскольку она с трудом вязалась с его характером. - Ты нарядись и попытай счастья у докторов. Мой приятель сказал мне прошлым вечером, что есть некоторые, которые могут выдать тебе рецепт, если ты им достаточно заплатишь. Десятки достаточно, чтобы провернуть все дело.

Он вытащил несколько грязных, скомканных бумажек из кармана своих брюк.

- Вот они. И ради Бога, не задерживайся.

Я была столь же проницательна, как и он. Все желание остановиться исчезло у меня с уходом Бэзиля. Мое уважение к себе было растоптано.

И еще, по моему мнению, именно нежелание уходить заставляло меня расхаживать по комнате под предлогом того, что мне надо закончить свой туалет.

Питер наблюдал за мной с неодобрением. В этот момент в его глазах промелькнул луч ненависти, и мне это понравилось. Мы оба деградировали все больше и больше. Мы достигли стадии дрянной соломинки в стоге сена. Что-то теплое и уютное было в осознании собственной порочности. Мы осознали, что нам нравится быть извергами...

Я отправилась к моему собственному доктору. Питер изложил мне подробно симптомы; но номер с ним не прошел. Эскулап говорил об изменении климата и диете, о микстурах, которые надо принимать три раза в день. Я тут же заметила, что ничего хорошего не выйдет, когда он уклонился от темы при упоминании мной в самом начале героина.

Все, что мне теперь было надо, так это выбраться из комнаты старого дурака, не потеряв лица...

Я не знала, что делать потом. Я чувствовала себя как Моррис - Как там его Имя в "Неправильной Коробке", когда он получил поддельный сертификат о смерти и хотел посетить "продажного доктора".

Меня раздражало то, что был еще день, и я решительно не знала, куда пойти. Неожиданно, прямо из ниоткуда, всплыло имя и адрес человека, который вызволил из беды Билли Коулриджа. Путь был долгим, и я ужасно устала. Я была голодна, но от мысли о ланче становилось еще хуже. Я чувствовала, что люди странным образом пялятся на меня. Неужели у меня бельмо в глазу?

Я купила толстую вуаль. Девушка в магазине, думаю, выглядела удивленной. Довольно забавно носить ее в сентябре, и это могло привлечь еще больше внимания; но она обеспечивала мне чувство защищенности, и это была очень славная вуаль - кремовые кружева с вышитыми зигзагами.

Я взяла такси к врачу. Его звали доктор Коллинз, 61 или 71, Фейралэндж Стрит, Ламбет.

Я застала его дома; отталкивающий, надутый человечек в потрепанной одежде; захламленный, грязный офис, столь же неопрятный, как и он сам.

Коллинза мой рассказ разочаровал. Это не его специальность, заявил он, и ему не хочется попадать в неприятности. С другой стороны, он боялся меня, потому что я знала о Билли. Он пообещал сделать все, что возможно; однако, согласно новому закону, он не мог выписать больше, чем десять доз по одной восьмой грана каждая. Четыре или пять понюшек, всего то! И он не осмеливался повторить это еще раз раньше, чем через неделю.

Тем не менее, это было лучше, чем ничего. Он рассказал мне, где можно купить порошок без проблем.

Я нашла уборную, где смогла ссыпать все пакетики в один и приняла дозу.

Облегчение было огромным. Я продолжила нюхать, дозу за дозой. Петушок получит свое. Я скажу ему, что у меня были просроченные бланки. Я почувствовала, что снова могла спокойно сесть и поесть какую-нибудь легкую пищу, и выпить пару виски с содовой.

Я почувствовала себя настолько хорошо, что поехала прямо на Грик-Стрит, и сочинила печальную историю о провале. Как было восхитительно обмануть этого скота после того, как он ударил меня.

Я испытывала острое наслаждение, наблюдая, как он корчится от боли; имитируя его симптомы в деланной мимике; издеваясь над его несчастьем. Он по-прежнему был зол, но его вспышки доставляли мне безграничное удовольствие. Они были символами моего торжества.

- Вот, возьми это, - сказал Питер, - и не возвращайся без него. Я знаю, где ты можешь достать. Имя этого человека Эндрю МакКолл. Я знаю до исподнего его прогнившую душонку.

Он протянул мне адрес.

Великолепное здание, рядом со Слоун Сквер. МакКолл был женат на богатой пожилой женщине и жил как у Христа за пазухой.

Однажды я сама встречала его в обществе. Этот шотландец всего в жизни добился сам, и щеголял в вечернем костюме de riguer (строгий - франц.) в "Парадизе".

Питер выставил меня со злобным хохотом. Видно у него в подсознании завелась какая-то безумная мысль. Ну, а мне-то какое дело?...

Доктору МакКоллу было около пятидесяти - очень хорошо сохранившийся мужчина и очень хорошо одетый, с гарденией в петлице. Он тут же меня узнал и указал рукой на роскошное кресло. Он начал болтать о предыдущей встрече; с герцогиней того-то и с графиней сего-то.

Я не слушала и наблюдала. Его тактичность подсказала ему, что мне неинтересно. Он резко оборвал свою речь.

- Ну, ну, извините меня за то, что я немного увлекся прямо как в добрые старые времена. Чем я смогу быть полезен вам сегодня, Мисс Лейлигэм?

Я немедленно увидела, что преимущество на моей стороне и кокетливо подняла голову.

- О нет, - воскликнула я, - я не мисс Лейлигэм.

Его извинениям не было конца.

- Неужели ли это возможно? Неужели две такие прекрасные девушки так друг на друга похожи?

- Нет, - улыбнулась я в ответ, - на самом-то деле все не так скверно. Я была Мисс Лейлигэм, но сейчас я Леди Пендрагон.

- Дорогая, дорогая, - проговорил он, - где же я мог пропадать? Я просто оторван от этого мира, просто оторван от этого мира!

- О, я не такая уж важная персона, как вы расписываете, и я вышла замуж за Сэра Питера только в июле.

- Ах, тогда это все объясняет, - сказал доктор. - Я отсутствовал все лето на вересковых пустошах с Маркизой Эйгг. Оторван от этого мира, от этого мира. Ну, я уверен, что вы счастливы, моя дорогая Леди Пендрагон.

Он всегда произносил титулы с особым звуком, словно ребенок, посасывающий стебель ячменного сахара.

Я тотчас же поняла, как надо к нему обращаться.

- Ну, разумеется, вы знаете, - заметила я, - что в по-настоящему продвинутых кругах человеку приходится предлагать гостям героин и кокаин. Это, конечно, только поветрие, но пока оно существует, человек остается вне общества, если не следует ему.

МакКолл поднялся из кресла, придвинул маленький расшитый стул ближе ко мне, и сел на него.

- Я понимаю, понимаю, - пробормотал он доверительно, беря мою руку и начиная ее вежливо поглаживать, - но вы же знаете, это очень трудно сейчас достать.

- Это для нас, бедных аутсайдеров, - посетовала я, - но не для вас.

Он отвернул мой рукав, и начал водить своей рукой вверх и вниз по моему предплечью. Меня сильно задела его фамильярность. Снобизм этого человека напомнил мне о том, что он был сыном мелкого лавочника в какой-то шотландской деревне - факт, о котором я не должна была думать ни секунды, пока он с вкрадчивой настойчивостью рассказывает о Дебре.

МакКолл поднялся и подошел к небольшому сейфу в стене за моей спиной. Я слышала, как он открыл его и снова закрыл. Он вернулся и склонился у спинки моего кресла, вытянув свою левую руку так, чтобы я могла видеть то, что было в его руке.

Это была запечатанная десятиграммовая бутылочка с надписью "Героин Гидрохлорид" с указанным количеством и именем производителя. Ее вид почти поверг меня в безумие от нестерпимого желания.

Буквально в ярде от моего лица находился символ победы. Петушок, Бэзил, закон, моя собственная физическая острая боль - все они пребывали в моей власти с того момента, как мои пальцы сомкнулись над бутылочкой.

Я вытянула вперед руку; но героин исчез, как будто фокусник сделал свой хитрый трюк.

МакКолл облокотился всем своим весом о спинку стула и слегка наклонил его. Его уродливое проницательно-фальшивое лицо зависло в футе от моего.

- Может быть, вы действительно поможете мне получить его? - дрожащим голосом спросила я. - Сэр Питер очень богат. Мы в состоянии позволить себе заплатить любую цену, какой бы она ни была.

Он издал забавный смешок. Я вся сжалась при виде этого вытянутого вонючего рта, висевшего надо мной, жадно открытого, обнажившего два белых ряда острых, длинных клыков.

Меня тошнило от запаха выдохшегося виски в его дыхании.

Он немедленно это понял; позволил моему креслу вернуться в нормальное положение, и отошел назад к своему столу. Сев там, он с нетерпением наблюдал за мной, как охотник за приближающимся зверем во время облавы. Как бы неумышленно он держал в руках бутылочку и бесцельно с ней забавлялся.

Своим спокойным лакированным голосом он начал рассказывать мне о том, что называл романом всей его жизни. Впервые, когда он увидел меня, он страстно влюбился; но он был женатым человеком, и осознание своей чести помешало ему уступить своей страсти. Он не испытывал, конечно, никакой любви к своей жене, которая совершенно его не понимала. Он женился на ней из жалости; но исходя из того, что он был ограничен пониманием своего правильного чувства, то помимо прочего осознавал, что если дать волю страсти, хотя и богоданной, это могло означать социальное крушение для меня, для женщины, которую он любил.

Он продолжал говорить о близости и о духовных друзьях, и о любви с первого взгляда. Он укорял себя за то, что сказал мне правду только сейчас, но искушение было слишком сильным. Ирония судьбы! Трагическая абсурдность социальных ограничений!

В то же самое время он будет чувствовать определенное тайное наслаждение, если бы знал, что я, со своей стороны, испытывала тогда сходное чувство по отношению к нему. И все это время он продолжал играться с героином. Один или два раза он почти уронил его из-за своего нервного возбуждения.

Это тут же навело меня на мысль об опасности, в которой находится драгоценный порошок. Было очевидно - чтобы получить его, надо подстроиться под старого развратника.

Я позволила своей голове склониться на грудь и посмотрела на него искоса уголками глаз.

- Вы не можете ожидать от молодой девушки, что она будет признаваться во всем, что чувствует, - прошептала я с глубоким вздохом, - особенно если она вынуждена убивать эти чувства в своем сердце. Нет ничего хорошего в том, чтобы обсуждать подобные темы, - продолжила я. - На самом деле я не должна была сюда приходить. Но как я могла догадаться, что вы, такой замечательный врач, обратили внимание на такого глупого ребенка, как я?

Он возбужденно вскочил на ноги.

- Нет, нет, - сказала я печально с жестом, который заставил его снова сесть в крайнем смущении. - Я не должна была приходить сюда. Это была абсолютная слабость с моей стороны. Героин - единственное мое оправдание. О, не заставляйте меня чувствовать себя такой пристыженной. Но я просто должна сказать вам правду. Настоящим мотивом моего прихода было то, что я хотела видеть вас. Сейчас, давайте поговорим о чем-нибудь еще. Позволите ли вы мне получить этот героин, и сколько он будет стоить?

- Разговор о деньгах среди друзей за такую небольшую услугу неуместен, - ответил он высокомерно. - Единственное мое сомнение заключается в том, что правильно ли будет для меня позволить вам им воспользоваться.

Он снова поднял его и прочел этикетку, крутя бутылочку между своими ладонями.

- Это очень опасный препарат, - продолжил он очень серьезно. - И я не совсем уверен, оправдано ли то, что я даю его вам.

Что за абсолютная чушь и пустая трата времени, эта социальная комедия! Все в Лондоне знали хобби МакКолла затевать интрижки с леди, обладавшими титулом. Он придумал глупую историю о любви с первого взгляда тут же на месте. Это был просто рискованный ход, как в шахматной игре.

Что касается меня, то мне был отвратителен вид этого человека и он понимал это. И он понимал также, что мне отчаянно нужен этот героин. Истинная природа этой сделки была столь же очевидной, как и тюремный сливовый пудинг.

Однако я предполагаю, что это развлекло его в некотором смысле, и он мог позволить себе попаясничать. Он понимал, что моя скромность, смущение и стыдливость были отброшены, как у накрашенной проститутки на Пикадилли. Его тщеславию даже не повредит, если он узнает, что я думаю о нем, как о хамливом старом чудовище. У него было то, что хотела я, у меня было то, что хотел он, и его не беспокоило, если я доведу себя завтра до смерти тем, за что заплачу ему сегодня.

Бездушный цинизм обоих сторон возымел удивительный эффект с моральной точки зрения. Я не стала тратить свое время на попытки обмануть его.

МакКолл вернулся к своим ухищрениям. Он объяснил, что благодаря моему браку ситуация в корне изменилась. При разумной осторожности, для которой у нас есть все условия, не существует ни малейшего риска оскандалится.

И тут одна единственная мысль пронзила мое сознание, и вступила в сражение с натиском героинового голода. После того, как Царь Лестригонов ушел тем утром, Питер и я сильно поругались. Я предала Бэзиля, я предала саму идею прожить достойную жизнь, я отдалась монстру, чьи руки отвергала, и с широко открытыми глазами шла за ним в темницу, увлекаемая тягой к наркотику, и почему? Я была женой сэра Питера. Потеря моей добродетели, независимости, самоуважения были обусловлены моей верностью ему. Теперь моя верность потребовала неверности другого рода.

Отвратительный парадокс. Питер послал меня к МакКоллу все превосходно предвидя. Я достаточно хорошо понимала, чего он ожидал от меня, и я блистала в свой подлости - частично для его собственного блага, но частично, пока я лгала самой себе, потому что моя деградация доказывала преданность ему.

Я уже больше не слышала то, что говорил МакКолл, но видела, как он достал маленький перочинный ножик и разрезал веревочку на бутылке. Он вытащил пробку и погрузил ножик в порошок. Он отмерил дозу со странным коварно-вопросительным блеском в глазах.

Мое дыхание участилось и стало поверхностным. Я быстро кивнула в знак согласия. Я, кажется, услышала со стороны свой голос: "Еще немного". По крайней мере, он добавил еще порошка.

- Предлагаю немного взбодрится, - сказал он похотливо и встал на колени напротив моего стула, протягивая мне руку словно жрец, делающий подношение своей богине.

Затем я помню, как лихорадочно шагаю, почти бегу вверх по Слоэн Стрит. Мне казалось, что меня преследовали. Может правда та старая греческая сказка о Фуриях? Что же я натворила? Что натворила?

Мои пальцы в спазматической судороге сжимали маленькую, янтарного цвета бутылочку. Я хотела избавиться от всех и вся. Я не знала, куда шла. Я ненавидела Питера до глубины души. Я бы отдала все в этом мире - за исключением героина - чтобы никогда больше не увидеть его снова. Но у него имелись деньги, так почему бы нам не наслаждаться вместе нашим жалким падением, как мы наслаждались нашим романом? Почему бы нам не барахтаться вместе в склизкой, теплой грязи?

Поиск по сайту: