АКТЫ. СИНДРОМ РАЗВЕДЧИКА

115.

Есть особый тип поведения, в котором объединяются экспрессивная природа

и функциональный смысл. Несмотря на свою экспрессивность, оно исполняет

определенные функции, а порой становится сознательным выбором организма. Я

говорю о тех поведенческих актах, которые Леви называл актами освобождения.

Примеры, которыми проиллюстрировал этот тип поведения сам Леви (271), кажутся мне несколько технократичными, поэтому позволю себе привести более

подходящий, на мой взгляд, пример. Мне кажется, что наиболее наглядным

образом этот тип поведения обнаруживается в ругательствах, непроизвольно

слетающих с уст человека, или в ситуациях, когда человек, оставшись наедине

с собой, дает волю своему гневу и ярости. Всякое ругательство, несомненно, экспрессивно, поскольку выражает состояние организма. Это не функциональный

акт, потому что он не имеет своей целью удовлетворение базовой потребности.

Он приносит человеку удовлетворение, но удовлетворение особого рода. Такие

поведенческие акты вызывают изменения в состоянии организма, но изменения

эти носят эпнфеноменальный характер, выступают как побочный продукт

поведения.

Мне думается, что подобного рода акты освобождения можно определить как

поведение, способствующее устранению внутреннего дискомфорта в организме, снятию внутреннего напряжения. Такое поведение 1) позволяет завершить

незавершенный акт, 2) снимает накопившуюся враждебность, тревогу, возбуждение, радость, восторг, экстаз и другие аффекты, перенапрягающие

ресурсы организма, позволяет им выплеснуться в экспрессивно-двигательном

акте, а также 3) является одной из форм "чистой" активности, активности ради

активности, в которой не может себе отказать ни один здоровый организм. То

же самое можно сказать о самораскрытии (217).

Вполне возможно, что катарсис как форма психотерапии, о которой

говорили Брейер и Фрейд, в сущности является лишь несколько более сложным

вариантом вышеописанного поведения. Катарсис также можно определить как

полное (и в известном смысле несущее удовлетворение) высвобождение

сдержанного, незавершенного акта, как поток воды, спущенной из запруды.

Наверное, любое признание, любую форму самообнажения можно рассматривать как

акт освобождения. Быть может, даже столь специфический феномен как

психоаналитический инсайт подпадает под это определение; если бы мы

достаточно хорошо изучили этот феномен, то, вероятно, с полным правом

рассматривали бы его как акт освобождения или акт завершения.

Не следует путать вышеописанный тип поведения, который берет свое

начало из стремления к завершению незавершенного акта или серии актов, с

персеверативным поведением, которое представляет собой исключительно

функциональную реакцию организма на возникшую угрозу. Пер-северативное

поведение детерминировано угрозой базовым, парциальным и/или невротическим

потребностям, и потому его следует рассматривать в рамках теории мотивации, тогда как представленный здесь тип поведения скорее должен быть отнесен к

разряду идеомоторных феноменов, которые, в свою очередь, тесно связаны с

такими нейрофизиологическими переменными, как уровень сахара в крови, количество выделяемого адреналина, возбудимость вегетативной нервной системы

и рефлексы. То есть для того, чтобы понять, почему пятилетний ребенок

получает такое удовольствие, прыгая на пружинном матраце, нет нужды

исследовать его мотивационную жизнь, достаточно просто вспомнить, что

существуют такие физиологические состояния, которые требуют моторного

выражения. Когда человек не имеет возможности выразить себя, когда он

вынужден скрывать свою истинную природу, когда он не может быть самим собой, он чувствует примерно такое же напряжение, как разведчик в тылу врага.

Естественность, искренность, безыскусность гораздо менее утомительны, чем

притворство и фальшь.

РЕПЕТИЦИОННЫЙ СИНДРОМ;

НАСТОЙЧИВОЕ И БЕЗУСПЕШНОЕ ПРЕОДОЛЕНИЕ;

"ОБЕЗВРЕЖИВАНИЕ" ПРОБЛЕМЫ

Повторяющиеся ночные кошмары невротика, еженощные пробуждения пугливого

ребенка (или взрослого человека), неспособность ребенка отвлечься от своих

страхов, тики, ритуалы и прочие символические акты, диссоциатив-ные акты, невротические "выплески" - все это проявления репетиционного синдрома (от

116.

лат. repetitio - повторение), о котором я считаю нужным порассуждать

особо.31 О важности данного феномена говорит хотя бы тот факт, что Фрейд, когда столкнулся с ним, вынужден был внести коррективы в некоторые из

базовых положений своей теории. После него к этой проблематике обращались

такие исследователи, как Фенихель (129), Куби (245), Касании (223), их

соображения могут помочь нам понять природу данного феномена. По мнению этих

авторов, поведенческие акты репетиционного круга можно рассматривать как

настойчивые потуги - иногда успешные, но чаще тщетные - разрешить

практически неразрешимую проблему. В качестве примера, хорошо

иллюстрирующего этот тезис, представьте себе повергнутого на ковер борца. До

тех пор, пока у него остаются силы, он старается подняться на ноги, хотя

прекрасно понимает, что, поднявшись, будет снова уложен противником на

ковер. Иначе говоря, в основе этих поведенческих актов лежит упрямое и почти

безнадежное желание организма овладеть ситуацией. Исходя из этого положения, мы должны рассматривать их как особую форму преодоления или, по крайней

мере, как попытку такого преодоления. Эти акты отличаются от простых

персевераций и тем более от актов освобождения, - феномен освобождения не

предполагает преодоления, освобождение лишь завершает незавершенное и

разрешает неразрешенное.

Впечатлительный ребенок, напуганный сказкой о сером волке, будет снова

и снова мысленно возвращаться к напугавшему его образу, тема волков будет

всплывать в его играх, разговорах, вопросах, фантазиях, рисунках. Можно

сказать, что таким образом ребенок пытается "обезвредить" проблему, сделать

ее менее болезненной. Чаще всего он достигает желанного результата, многократно представляя себе страшный образ, он постепенно привыкает к нему, перерабатывает и перестает бояться его, узнает способы защиты, пробует

различные приемы, которые должны помочь ему стать хозяином положения, совершенствует удачные и отказывается от неудачных и т.д. и т.п.

Логично было бы заключить, что навязчивость исчезает с исчезновением

причины, вызвавшей ее. Однако, как в таком случае объяснить тот факт, что

иногда навязчивость не желает отступать? Видимо, нужно признать, что

индивидууму, несмотря на все его старания, не всегда удается победить ее, не

всегда удается стать хозяином положения.

По-видимому, люди, у которых не сформировано базовое чувство

уверенности, люди, постоянно ощущающие угрозу, не умеют красиво проигрывать.

Здесь уместно было бы вспомнить эксперименты Овсянкиной (367) и Зейгарник

(493), посвященные изучению персеверации незавершенных действий или, иначе

говоря, персеверации неразрешенных проблем. Исследователи пришли к выводу, что эта тенденция возникает только тогда, когда существует угроза личности, когда поражение означает для человека утрату безопасности, уверенности в

себе, самоуважения и тому подобных вещей. Учитывая данные этих исследований, мы можем внести в нашу формулировку одно существенное уточнение.

Навязчивость, то есть безуспешные попытки преодоления, неизбежны тогда, когда существует угроза базовым потребностям организма, когда организм не в

состоянии устранить эту угрозу.

Разделив персеверации на экспрессивные и функциональные, мы не только

получим два подкласса поведенческих актов, но и увеличим общий объем актов, которые можно назвать персеверативными. Например, к разряду "экспрессивных

персевераций" или "завершающих актов" мы отнесем не только акты

освобождения, но и моторные выплески напряжения, различные формы выражения

возбуждения, как приятного, так и неприятного для организма, и широкий ряд

идеомоторных тенденций в целом. Следуя той же логике, под рубрикой

"навязчивое преодоление" можно (и даже полезно) объединить такие феномены, как непреодоленнное чувство обиды или унижения, бессознательное чувство

зависти и ревности, настойчивые попытки компенсировать некогда пережитое

унижение, компульсивное стремление к частой смене партнеров у скрытых

гомосексуалистов и прочие тщетные усилия, направленные на устранение угрозы.

Я позволю себе смелое предположение и заявлю, что, пересмотрев некоторые

концептуальные положения теории неврозов, мы в конце концов придем к выводу, что и сам невроз - это не что иное, как неэффективная, безуспешная попытка

преодоления.

Безусловно, все вышесказанное еще не означает, что отныне отпадает

необходимость в дифференциальной диагностике. Для того, чтобы помочь

117.

конкретному пациенту, страдающему навязчивыми ночными кошмарами, мы должны

определить, является его кошмар экспрессивным, функциональным или природа

этого кошмара двойственна. Ниже я приведу примеры, почерпнутые мною из

работы Мюррея (353).32

ОПРЕДЕЛЕНИЕ НЕВРОЗА

Мы постепенно приходим к пониманию того, что классический невроз в

целом, так же как и любой отдельный невротический симптом, имеет

функциональную природу. Фрейд, несомненно, внес огромный вклад в науку, показав, что невротический симптом имеет функции и цели и может вызывать

эффекты самого разного рода (первичная выгода).

Однако, к нашему несчастью, к разряду невротических оказались

приписанными не только функциональные, но и экспрессивные симптомы. Мне же

представляется, что во избежание путаницы было бы полезно уточнить само

понятие невротической симптоматики. Я предлагаю называть невротическими

только такие поведенческие проявления, которые несут в себе ту или иную

функцию, поведение же экспрессивного характера стоило бы обозначить каким-то

иным понятием (см. ниже).

Существует довольно простой - по крайней мере, с точки зрения теории -

признак, позволяющий нам отличить истинно невротические симптомы, то есть

симптомы функциональные, целенаправленные, от симптомов псевдоневротических, симптомов экспрессивной природы. Если симптом несет в себе некую функцию, если он что-то делает для человека, то очевидно, что человеку будет трудно

отказаться от него. Предположим, что мы нашли способ полностью освободить

пациента от невротических симптомов. Вряд ли такая процедура принесет ему

облегчение, скорее она причинит ему вред, так как может обострить его

тревогу или иные болезненные переживания. Это все равно что вынуть часть

фундамента из-под дома. Даже если эта часть не столь прочна, как соседняя, она, хорошо или плохо, но поддерживает здание, - решительно изъяв ее, мы

рискуем разрушить все строение.33

Однако, если симптом не функционален, если он не имеет жизненно важного

значения для организма, его устранение не причинит вреда пациенту, скорее

наоборот - оно пойдет ему на пользу. Симптоматическую терапию, как правило, критикуют на том основании, что она игнорирует взаимосвязь симптомов.

Болезненный симптом, на первый взгляд самостоятельный, на самом деле может

играть жизненно важную роль для целостности психической организации

пациента, и потому терапевт не имеет права "изымать" симптом, не уяснив его

значение.

Из этого положения закономерно вытекает другое. Если симптоматическая

терапия действительно опасна, когда мы имеем дело с истинно невротическими

симптомами, то она же совершенно безвредна, когда мы имеем дело с

экспрессивной симптоматикой. Устранение симптома экспрессивного характера не

причиняет пациенту вреда, напротив, оно может облегчить его состояние. Это

означает, что симптоматическая терапия может найти гораздо более широкое

применение, нежели предписывает ей психоанализ (463, 487). Многие

гипнотерапевты и поведенческие терапевты считают, что опасность

симптоматической терапии сильно преувеличена.

На основании всего вышеизложенного закономерно заключить, что

традиционное понимание неврозов страдает чрезмерной упрощенностью. В общей

картине симптоматики невроза всегда можно обнаружить как функциональные, так

и экспрессивные симптомы, и мы должны научиться различать их, отделять одни

от других, как отделяем причину от следствия. Так, например, причиной многих

невротических симптомов бывает чувство беспомощности, такую симптоматику

следует рассматривать как реактивное образование, с помощью которого человек

пытается преодолеть ощущение беспомощности или хотя бы сжиться с ним.

Реактивное образование, безусловно, функционально, но само чувство

беспомощности экспрессивно, оно не приносит человеку пользы, оно не выгодно

для него. Оно предстает перед организмом как данность, и человеку не

остается ничего другого, как реагировать на эту данность.

118.

КАТАСТРОФИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ;

БЕЗНАДЕЖНОСТЬ

Иногда мы сталкиваемся с тем, что все попытки организма преодолеть

угрозу терпят крах. Так бывает, когда внешняя угроза слишком велика или

когда защитные системы организма слишком слабы, чтобы противостоять угрозе.

Гольдштейн первым провел глубокий анализ симптоматики пациентов, страдающих травматическими повреждениями мозга, и показал разницу между

функциональными реакциями, или реакциями, направленными на преодоление

угрозы, и катастрофическим поведением, возникающим в результате

невозможности преодоления этой угрозы.

Катастрофическое поведение обнаруживается также у пациентов, страдающих

фобиями (260) и тяжелыми посттравматическими неврозами (222). Наверное, с

еще большей наглядностью он проявляется у невротизированных крыс, у которых

оно принимает форму лихорадочного поведения (285). Конечно, этих крыс нельзя

назвать невротиками в строгом смысле этого слова. Невроз - это болезненный

способ организации поведения, тогда как поведение этих животных абсолютно

дезорганизовано.

Другой характеристикой катастрофического поведения является его

антифункциональность, нецеленаправленность; другими словами, оно скорее

экспрессивно, нежели функционально. Следовательно, такое поведение нельзя

назвать невротическим, для его обозначения стоило бы использовать другие

термины. Можно назвать его катастрофическим, можно дезорганизованным, можно

попытаться найти какое-то иное название. Однако вы можете предпочесть иную

точку зрения на эту проблему, например, ту, что предлагает в своей работе

Кли (233).

Еще одним примером такого рода экспрессии, в корне отличной от

невротического преодоления, является глубокое чувство безнадежности или

уныния, характерное для людей и обезьян (304), вынужденных жить в условиях

хронической депривации, обреченных на бесконечные разочарования. В какой-то

момент эти люди (и обезьяны) просто перестают сопротивляться

обстоятельствам, однажды они понимают, что борьба бессмысленна. Им не на что

надеяться, а значит, не за что бороться. Вполне возможно, что апатия

шизофреника объясняется этим же чувством безнадежности, а следовательно, ее

следует интерпретировать не как форму преодоления, а как отказ от

преодоления. Мне кажется, что апатия как симптом кардинально отличается от

буйного поведения кататонического шизофреника или бредовых идей параноидного

пациента. Буйство и бред очевидно функциональны; это реакции, направленные

на преодоление, они свидетельствуют о том, что организм сопротивляется

болезни, что он не утратил надежды. В теории это может означать, что прогноз

при кататонических и параноидных формах будет более благоприятным, чем при

простой форме шизофрении, и практика подтверждает это предположение.

Так же дифференцированно следует подходить к интерпретации суицидальных

попыток, к анализу поведения смертельно больных людей и к анализу отношения

пациента к болезни. В этих ситуациях отказ от преодоления также значительно

снижает вероятность благоприятного исхода.

Поиск по сайту: