Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Глава 5 ПОНЯТИЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА. СВОЙСТВА ДОКАЗАТЕЛЬСТВА



Понятие доказательства — одно из центральных в теории доказательств. УПК определяет доказательства как любые сведения, на основе которых в определенном законом порядке суд, прокурор, следователь, дознаватель устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию, а также иных обстоятельств, имеющие значение для уголовного дела (ч. 1 ст. 74 УПК.). В ч. 2 ст. 74 дается перечень видов доказательств (или источников сведений).

Такое законодательное определение доказательств впервые было дано в Основах уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик 1958 г. (в дальнейшем — Основы) и затем воспроизведено в УПК всех союзных республик. До этого какого-либо понятия доказательства в законе не содержалось, приводился только перечень допустимых источников.

Тем не менее, несмотря на наличие законодательного определения, вопрос о понятии доказательства является одним из наиболее спорных на протяжении десятилетий. Причем, как это ни парадоксально, наиболее острые споры и дискуссии велись именно начиная с 1958 г. (а впрочем, может это и закономерно — законодательная регламентация стимулировала научный интерес к проблеме).

Вместе с тем все обилие точек зрения по этому вопросу поддается систематизации и классификации. Попытаемся провести такой анализ школ и подходов, выделив основные из них, тем более что даже простое перечисление позиций всех авторов, высказывавшихся по данной проблеме, здесь вряд ли возможно. Представляется, все имеющиеся по понятию доказательства точки зрения могут быть сведены к следующим основным трактовкам (моделям) этого понятия.

1. Донаучная (архаическая) трактовка доказательства.Была распространена до принятия Основ 1958 г. Понятие доказательства давалось в ней, скорее, на житейском уровне, как всего того, посредством чего устанавливаются обстоятельства дела. Вот, например, как объяснял это понятие академик А.Я. Вышинский, самый авторитетный и влиятельный теоретик в области права того времени: «Определяя судебные доказательства, наука доказательственного права подчеркивает их тождество с точки зрения самого процесса доказывания

• *

с обычными доказательствами, какими могут быть любые факты, события, явления, вещи... Действительно, судебные доказательства — это обычные факты, те же совершающиеся в жизни явления, те же вещи, те же люди, те же действия людей. Судебными доказательствами они являются лишь постольку, поскольку они вступают в орбиту судебного процесса, становятся средством для установления интересующих суд и следствие обстоятельств, для решения интересующих суд и следствие вопросов»1.

Как видно, понятие доказательства дается на самом популярном уровне, путем простой иллюстрации, перечисления всего того, что как-то вовлекается в орбиту уголовного процесса. И А.Я. Вышинский здесь далеко не одинок. Вот что писал, например, известный русский дореволюционный ученый-юрист Л.Е. Владимиров: «Все, что наполняет мир вещественный, все, что может быть нами воспринято из мира духовного, может составлять уголовное доказательство»*.

Такая трактовка характерна только для раннего этапа, когда научное понятие доказательства было еще слабо разработано.

2. Логическая модель доказательства.Согласно этой концепции доказательствами по уголовному делу являются только факты,объективно существующие факты реальной действительности3. Такая трактовка особенно широкое распространение получила после принятия в 1958 г. Основ, где, как указывалось, доказательства впервые были определены как фактические данные. Понимание доказательств как фактов, по мысли авторов, целиком основывалось на этой формулировке закона.

Данной концепции, в отличие от предыдущей, нельзя отказать в определенной научной строгости. Она давала единое и четкое определение доказательства, позволяющее отграничить его от других понятий теории доказательств. Несмотря на многозначность термина «факт» в философии4, в процессуальной литературе применительно к доказательствам он употребляется примерно в одинаковом значении — как познанный отрезок действительности, достоверное зна-

 

2

 


Доказывание и доказательства в уголовном процессе

ние, используемое в качестве логической посылки, аргумента для получения нового знания1.

Вместе с тем нетрудно видеть, что эта трактовка давала понятие доказательства только в одном — логическом — аспекте доказывания. По существу, все доказывание в этой концепции сводилось лишь к логическому процессу — оперированию фактам и-доказательствами. Эта ее крайняя односторонность явилась причиной целого ряда теоретических дефектов и даже логических парадоксов и несуразностей, что вызвало волну обоснованной критики.

Действительно, если доказательствами являются только факты, то они, в свою очередь, тоже должны быть чем-то доказаны. Как известно, они в готовом виде при расследовании уголовного дела не проявляются. Значит, должны быть какие-то «доказательства доказательств».

Далее. Можно говорить о доказательствах (в логическом аспекте доказывания) применительно к доказательственным фактам, которые, действительно, служат средством, логическим аргументом при установлении обстоятельств, входящих в предмет доказывания. Но как быть с прямыми доказательствами? Какой факт будет доказательством, если, например, свидетель говорит о самом факте преступления? Получается, что факт является доказательством самого себя.

Применительно к доказательствам-фактам нельзя говорить ни об их истребовании или представлении, ни об их допустимости. И вообще, если доказательства — объективно существующие факты, то какой смысл их оценивать и проверять?

В связи с такими существенными дефектами данной трактовки вскоре широкое распространение получила альтернативная концепция, условно названная «двойственной».

3. «Двойственная» концепция доказательства.Согласно этой трактовке доказательствами являются и факты, и те источники (по терминологии некоторых авторов — средства доказывания), из которых эти факты почерпнуты — показания свидетелей, заключения экспертов и др.2 Эта концепция существовала и до принятия Основ, но особое распространение получила после их введения, как отмечалось, в качестве альтернативы логической модели доказательства.

Данная модель по сравнению с рассмотренной выше имеет ряд преимуществ. Она устраняет многие ее дефекты и противоречия. Во всяком случае теперь становится ясно, откуда берутся факты и чем они доказы-

1 См.: Горский Г.Ф., Кокорев Л.Д., Элькинд П.С. Указ. соч. С. 100—101..

2 См.: Строгович М.С. Курс советского уголовного процесса. Т. 1. С. 288—289;
Трусов А.И. Основы теории судебных доказательств. М.. 1960. С. 48—5!; Арсеньев В.Д.
Вопросы обшей теории судебных доказательств. М., 1964. С. 92.

ваются. К понятию доказательства стали в полной мере применимы требования их проверки и оценки, свойство допустимости1.

Вместе с тем и эта концепция оказалась несвободна от изъянов и противоречий. Основной из них — то, что в источниках содержатся все-таки не факты. Таковыми они могут быть признаны лишь на основе определенной совокупности доказательств, после соответствующей проверки и оценки. Применительно же к каждому отдельно взятому доказательству говорить, что в нем содержатся факты, — по меньшей мере рискованно. Известно, что содержание любого доказательства может оказаться как истинным, так и ложным.

Кроме того, остается, хоть и в смягченном виде, противоречие, касающееся прямых доказательств. По-прежнему получается, что говорить о доказательствах-фактах можно лишь применительно к косвенным доказательствам, в которых содержание не совпадает с предметом доказывания. В отношении же прямых доказательств таковыми приходится считать только источники, а не содержание (поскольку, как указывалось, факт не может быть доказательством самого себя). Поучается, следовательно, что указанная трактовка по-разному распространяется на прямые и косвенные доказательства.

Таким образом, термин «факт», даже в сочетании с его источником, по-прежнему остается недостаточным для объяснения понятия доказательства.

В этих условиях, когда выявились недостатки илогической, и «двойственной» модели доказательства, была создана новая концепция, названная информационной.

4. Информационная модель доказательства.Она появилась под явным влиянием кибернетических идей и теорий, в самый разгар «кибернетического бума» и явилась мощным толчком для интенсивной разработки информационного аспекта доказывания, максимального использования достижений кибернетики в теории доказательств. Ее создателем был В.Я. Дорохов2.

 

2

 

Согласно этой концепции доказательством является единство сведений (информации) и их источника (материального носителя). Таким образом, в понятие доказательства включаются не сами факты, а сведения, информация о них. Это была существенная новация, которая разрешала многие проблемы. Действительно, познать факты прошлого можно лишь путем получения о них какой-то информации, запечатленной в сознании людей или на каких-то материальных предметах. В таком пути познания — информационном — в качестве доказательств, как средств познания, выступают именно сведения, информация.

Применительно к информации (в отличие от фактов) вполне правомерно говорить о ее достоверности или недостоверности и, следовательно, о ее проверке и оценке. Снимается рассмотренное выше противоречие, касающееся прямых доказательств, поскольку содержанием любого доказательства является не сам факт, а сведения о нем.

Таким образом, данная модель имеет целый ряд преимуществ по сравнению с предыдущими. За сравнительно короткий срок она приобрела широкую популярность и завоевала много сторонников1.

Однако со временем выявились и ее изъяны. Основным ее недостатком является полное игнорирование логической стороны доказывания и, в частности, отрицание роли доказательственных фактов, по существу, сведение всего доказывания исключительно к информационному процессу. Таким образом, и эта модель отражает лишь одну сторону доказывания, но уже другую — информационную. Видимо, в результате такой ее односторонности возникла следующая концепция, которую можно назвать смешанной или синтезированной.

5. Смешанная (синтезированная) концепция доказательства.Согласно ей доказательством являются и сами факты, и сведения о них, а также их источники. Можно выделить две разновидности этой концепции. В одном случае такое понятие доказательства выводится из выделения информационного и логического путей (сторон) доказывания, для которых характерны различные гносеологические средства доказывания. Поэтому в информационном пути доказательством является единство сведений (информации) и источника (ин-

 

 

формационная модель), а в логическом — факты-аргументы (логическая модель доказательства)'.

Другая группа авторов включает в содержание доказательства и факты, и сведения о них, хотя, как указывалось, в источнике могут содержаться только сведения о фактах, сами же факты появляются в деле, будучи доказанными какой-то совокупностью доказательств. Таким образом, данный вариант представляет собой, по существу, откорректированную (расширенную) «двойственную» модель доказательства, включающую в себя наряду с фактами также сведения о них2.

Однако, как бы то ни было, доказательствами признаются и те, и другие. Это позволяет избежать рассмотренных выше противоречий и односторонности, свойственных логической и информационной моделям, взятым в отдельности.

Недостатком указанной концепции является то, что одним термином — «доказательства» — объединяются довольно разноплановые гносеологические категории — информация и факты-аргументы, что создает опасность терминологической путаницы.

Таковы имеющиеся на данный момент концепции (трактовки, модели) понятия доказательства в уголовном процессе. Автор не намерен давать здесь какое-то резюме и выделять «единственно верную» концепцию, предоставив это читателю.

Однако необходимо договориться о терминологии. Поскольку в дальнейшем пойдет речь о свойствах доказательств, о их классификации, исследовании, оценке и т.д., то требуется четко определить, чтб будет пониматься под доказательствами.

В понятии доказательства необходимо выделить две его неразрывно связанные стороны — содержание и форму. Под содержанием будут пониматься сведения о каких-либо фактах (иногда для краткости будет говориться просто о фактах, имея в виду не достоверно установленные обстоятельства, а сведения о них). Формой доказательства будем считать источники этих сведений, перечисленные в ч. 2 ст. 74 УПК.

В принципе форма и содержание неразделимы, поскольку не существует информации (как и энергии) вне какого-то материального носителя. Разграничение их возможно только в абстракции. Тем не менее такое разграничение совершенно необходимо. Дело в том, что обе эти

 

стороны исследуются, проверяются и оцениваются, как правило, порознь, так как к ним предъявляются разные требования. Например, как это будет показано ниже, относимость — свойство содержания, а допустимость — свойство формы. В одном и том же источнике могут содержаться сведения о различных фактах, которые могут оцениваться по-разному. Например, свидетель дает показания, что Иванова убил Петров, но драку начал Иванов. Как видно, здесь в одном источнике содержатся сведения о двух фактах, причем один из них является обвинительным, а другой оправдательным. Возможна и обратная ситуация, когда об одном и том же факте содержится информация в различных источниках, например в показаниях свидетелей и заключении эксперта. И то и другое — форма и содержание — обычно подлежат раздельной проверке и оценке. Поэтому, несмотря на единую и неразрывную связь формы и содержания, возможно и необходимо, когда мы говорим о доказательстве, выделение той или другой его стороны.

И еще. Необходимо разграничить понятия источника фактических данных (сведений, информации) и источника доказательства. Под источником доказательства, в отличие от источника фактических данных, как одной из сторон доказательства, мы будем понимать предыдущий источник информации, например источником показаний является свидетель или иное допрошенное лицо, источником заключения эксперта — эксперт1. Зачем нужно такое разграничение? Хотя источник доказательства находится вне доказательства, оно уже отделилось от него и живет, так сказать, самостоятельной жизнью, тем не менее при его оценке нередко важное значение имеют свойства источника — физические или моральные качества свидетеля, компетентность и незаинтересованность эксперта и т.п.

И, наконец, когда это будет оговорено особо, под доказательствами будут пониматься достоверно установленные обстоятельства, факты, используемые в качестве логических посылок для выводов о других обстоятельствах дела.

Перейдем теперь к вопросу о свойствах доказательств. Свойства доказательств — такие их необходимые признаки, отсутствие которых не позволяет использовать доказательства в этом качестве. Можно выделить следующие свойства доказательств:

относимость;

допустимость;

достоверность;

сила (значимость);

достаточность.

 

Относимость — способность доказательств своим содержанием служить средством установления обстоятельств, имеющих значение для дела. Говоря проще, относимость — пригодность доказательств по содержанию.

Доказательство будет относимым, если содержит сведения о любых фактах, обстоятельствах, имеющих какое-то значение для дела. По содержанию это могут быть следующие сведения.

1. О любых обстоятельствах, входящих в предмет доказывания. Это будет наиболее простой случай определения относимости. Такого рода доказательства всегда являются относимыми.

2. Об иных обстоятельствах, имеющих значение доказательственных фактов, т.е. используемых в качестве аргументов, логических посылок при установлении каких-то элементов доказывания.

3. О других доказательствах — их наличии или отсутствии, достоверности или недостоверности, допустимости или недопустимости и т.п. (например, о лицах, присутствовавших при совершении преступления, о факте подкупа обвиняемым свидетеля, о некомпетентности эксперта и др.).

Доказательства будут относимыми независимо от того, свидетельствуют они о каком-то из названных обстоятельств в позитивной или негативной форме, в частности, устанавливают они виновность лица или его невиновность, непричастность к расследуемому деянию.

В литературе является спорным вопрос о том, остаются ли относимыми доказательства неподтвердившейся версии. По мнению одних авторов, относимость доказательств обычно вначале определяется предположительно, и если впоследствии их связь с расследуемым деянием не подтвердилась, то они теряют это свойство и перестают быть доказательствами1. Другие считают, что доказательства, приведшие к опровержению определенной версии (например, алиби), остаются таковыми и не теряют свойства относимости2.

Представляется правильной последняя точка зрения. Во-первых, потому что в противном случае из числа доказательств придется исключить почти все оправдательные — ведь они обычно опровергают определенную версию. Как уже отмечалось, относимость не зависит от того, в какой форме — позитивной или негативной — устанавливаются обстоятельства, важно, чтобы они имели значение для дела.

Во-вторых, такого рода доказательства могут иметь значение и для косвенного подтверждения оставшейся версии, в частности, ме-

 

 

5 - 2521


 

тодом исключения. Например, по делу об убийстве М., совершенном по неосторожности кем-то из его товарищей по охоте, на экспертизу были направлены ружья трех человек, которые по обстоятельствам дела могли быть причастны к содеянному. В отношении двух из них эксперт дал категорический отрицательный вывод, а в отношении третьего — не исключил такой возможности. Впоследствии вина последнего была доказана совокупностью собранных по делу доказательств. Очевидно, что и отрицательные выводы эксперта в отношении ружей других охотников тоже имели определенное доказательственное значение в этой совокупности.

И, наконец, в-третьих, отпавшие версии являются таковыми лишь для данной стадии процесса; они всегда могут быть вновь проверены и оценены вышестоящими инстанциями1.

Поэтому, как представляется, такого рода доказательства не теряют свойства относимости и остаются таковыми после неподтверждения, отпадения проверяемой версии.

В литературе относимость нередко определяется как наличие связи (иногда — обязательно существенной, необходимой) доказательств с искомым фактом, которая рассматривается как основной признак, критерий относимости2. Однако это утверждение требует уточнения.

Во-первых, такая связь может быть довольно отдаленной (например, связь сведений о состоянии зрения или слуха свидетеля с расследуемым событием). И главное, нередко доказательства становятся таковыми как раз ввиду отсутствия такой связи (то же алиби, если оно подтвердится, и другие оправдательные доказательства). Представляется, правильней будет сказать, что относимость выражается в подтверждении наличия или отсутствия предполагаемой связи доказательства с устанавливаемыми по делу фактами.

В каких случаях доказательства будут неотносимыми? Во-первых, если содержат сведения не об исследуемом событии, а о другом факте, не являющимся предметом расследования. Например, следователь запросил сведения, был ли обвиняемый 15 сентября на работе. По ошибке ему выписали справку, что обвиняемый 15 октября на работе был. Хотя эта справка по форме удовлетворяет всем требованиям, ее содержание никакого отношения к делу не имеет, зафиксированный в ней факт следствие не интересует.

 

Во-вторых, если содержащиеся в доказательстве сведения не могут быть использованы в качестве доказательственных фактов для установления обстоятельств, входящих в предмет доказывания. Например, обвиняемый Л. активно оспаривал фигурирующий в деле факт прежней судимости его давно умершего отца и настаивал на его тщательной проверке. Однако этот факт никакого отношения к делу не имел — не являлся элементом предмета доказывания и не мог использоваться в качестве доказательственного факта для установления каких-либо обстоятельств, имеющих значение для дела. Проводить какие-либо проверочные действия по этому факту не имело никакого смысла, и следователь обоснованно отказал в ходатайстве Л.

Доказательства, признанные неотносимыми, не подлежат проверке и оценке. Они исключаются из совокупности и их другие свойства {допустимость, достоверность и проч.) не определяются.

Допустимость — пригодность доказательства по форме. Допустимость означает соблюдение при работе с доказательствами всех формальных требований, как правило, прямо предусмотренных законом. Доказательство, признанное недопустимым, исключается из совокупности независимо от своей гносеологической, познавательной ценности (хотя «физически» может оставаться в деле). Например, если по делу выяснится, что эксперт подлежит отводу, его заключение теряет доказательственное значение, каким бы научно обоснованным и высококвалифицированным оно ни было (допустим, эксперт не знал, что в числе обвиняемых окажется его племянник).

Требование допустимости слагается из следующих компонентов.

1. Законность источника. Перечень источников фактических дан
ных приведен в ч. 2 ст. 74 УПК. Не могут быть доказательственными
фактические данные, полученные из анонимных сообщений, раз
личные слухи и т.п.

Требование законности относится как к источнику сведений, содержащихся в доказательстве, так и к источнику самого доказательства. Так, не может быть допрошен в качестве свидетеля защитник обвиняемого об обстоятельствах, ставших ему известными при выполнении своих функций, некоторые другие категории лиц (ст. 56 УПК).

2. Законным должен быть способ получения доказательства. Доказа
тельства могут быть получены лишь предусмотренным законом спосо
бом (чаше всего, путем выполнения соответствующего следственного
действия; подробнее о способах собирания доказательства см. гл. 7).
При этом должны быть соблюдены все предусмотренные законом про
цессуальные правила (например, получение судебного решения о про
изводстве обыска, присутствие понятых при его проведении и т.п.).

3. Процессуальное оформление. Всякое доказательство должно
быть надлежащим образом процессуально оформлено. Если такое

 

оформление отсутствует либо содержит серьезные дефекты (например, протокол допроса не подписан свидетелем), доказательство является недопустимым, даже если его источник и способ получения вполне законны.

4. Надлежащий субъект, правомочный проводить действия по получению доказательства. Например, орган дознания по делам, по которым предварительное следствие обязательно, после неотложных следственных действий и направления дела руководителю следственного органа может производить по нему следственные действия только по поручению следователя (ч. 4 ст. 157 УПК). Не вправе проводить никаких процессуальных действий лицо, подлежащее отводу, и т.п.

Изложенные компоненты (аспекты, элементы) допустимости с незначительными текстуальными различиями и разной степенью детализации (иногда несколько объединяются в один) признаются практически всеми авторами высказывающимися по данному вопросу1. Поэтому мы не будем давать их подробную характеристику, тем более что это в юридической литературе уже сделано.

Остановимся лишь на некоторых спорных проблемах допустимости доказательств, которых в настоящее время более чем достаточно.

К ним относится прежде всего само понятие допустимости. Хотя рассмотренные выше элементы допустимости, как уже говорилось, никем не оспариваются, сущность допустимости понимается по-разному. Более того, нередко встречается смешение допустимости с другими свойствами доказательств. Вот что пишут, в частности, авторы «Теории доказательств в советском уголовном процессе» (в параграфе о допустимости доказательств): «...например, характеристики, содержание которых исчерпывается немотивированными утверждениями типа: «часто устраивал скандалы и драки», «недобросовестно относится к трудовым обязанностям», «систематически пьянствовал» и т.п., сами по себе не имеют доказательственного значения, недопустимы в этом качестве»2.

Представляется, здесь речь может идти о каком угодно качестве — достоверности, относимости и т.д., но только не о допустимости. Если такие характеристики или показания получены законным путем, они вполне допустимы. И могут быть забракованы лишь по

 

 

какому-то другому признаку. Здесь явно допущено смешение различных свойств доказательств.

Примером смешения допустимости с относимостью является тезис о том, что «допустимы относящиеся к делу доказательства»1 (курсив автора. — Ю.О.).

Таким образом, получается, что относимость доказательств является одним из условий их допустимости (хотя далее автор перечисляет совсем другие, общепризнанные эти условия — надлежащий субъект, надлежащий источник и др.)2. Между тем относимость и допустимость доказательств определяются по совершенно различным критериям и между собой не связаны, о чем подробнее будет сказано ниже. Поэтому неотносимые доказательства, если они получены законным путем, вполне допустимы. Кроме того, относимость доказательства может неоднократно меняться со сменой обвинительного тезиса (версии), относимое доказательство может превращаться в неотносимое или наоборот. Допустимость же определяется однозначно и от обвинительного тезиса и от связи с ним никак не зависит.

Смешение допустимости с достоверностью допускает также С.А. Шейфер, считающий, что доказательство может быть признано недопустимым, когда примененный познавательный прием оказывается недостаточно эффективным3. О научности и этичности как критериях допустимости (наряду с процессуальностью) пишет Н.В. Сиби-лева4.

Все это свидетельствует о необходимости четкого разграничения допустимости с другими свойствами доказательств. Причем вопрос этот выходит далеко за рамки абстрактно-теоретического, он весьма актуален и для практики. Например, в суде присяжных обсуждение допустимости доказательств может проводиться только в отсутствие присяжных заседателей. С доказательствами, признанными недопустимыми, присяжные вообще не должны знакомиться. Но на другие свойства доказательств (относимость, достоверность) эти ограничения не распространяются.

Каковы же критерии отграничения допустимости от других свойств доказательств? Представляется, они могут быть сведены к следующим.

 

2

 

 


 

Во-первых, допустимость относится только к форме и не касается содержания доказательства. Содержание характеризуют совсем другие свойства доказательства. И в Конституции РФ (ч. 2 ст. 50), и в УПК (ч. 1 ст. 75) говорится о недопустимости доказательств, полученныхс нарушением закона. Очевидно, что имеются в виду законный способ, источник и другие моменты, о которых речь шла выше, но не содержание доказательства.

В связи с этим нельзя согласиться с авторами «Теории доказательств», считающими, что допустимость в равной мере относится и к процессуальной форме доказательства, и к его содержанию, поскольку они неразрывно связаны1. Однако такая связь не исключает их реальной проверки и оценки, поскольку к ним предъявляются совершенно различные требования. Как уже говорилось, доказательство может быть вполне пригодно по форме, но непригодно по содержанию, т.е. неотносимо (справка о факте, не интересующем следствие), и наоборот (орудие преступления, изъятое с грубыми процессуальными нарушениями). Связь между этими свойствами состоит только в том, что для признания доказательства пригодным необходимо и то, и другое. В остальном они между собой не связаны и одно от другого не зависит. Поэтому, представляется, правы не авторы «Теории доказательств», а их оппонент В.Д. Арсеньев, которого они критикуют2, считавший, что содержание доказательства определяет их относимость, а процессуальная форма — допустимость3, и другие авторы, разделяющие эту позицию4.

И второе. Допустимость определяется прежде всего соблюдением формальныхправил, прямо указанных в законе. Другой вопрос, что в действующем законе они недостаточно полно представлены. Но в идеале законодательство должно стремиться к максимально полной детализации правил, определяющих допустимость доказательств. Это как раз та сфера, которая вполне доступна формализации (в отличие от других свойств доказательств, оцениваемых в основном по внутреннему убеждению). В связи с этим следует приветствовать усилия ученых, предлагающих подробный перечень процессуальных нарушений, влекущих недопустимость доказательств5. Дело лишь за законодательным закреплением этого перечня.

 

 

С этих позиций может быть решен и вопрос о значении этического критерия. На этом критерии настаивает, как указывалось, Н.В. Сибилева, которая одним из признаков допустимости доказательств считает строгое соблюдение норм нравственности при их получении (вообще-то автор говорит о «коммунистической нравственности», но не будем придираться к словам — в те времена иная терминология была невозможна)1. Представляется, прав Н.М. Кип-нис, который, возражая Н.В. Сибилевой, пишет, что если, например, при проведении следственного эксперимента унижены честь и достоинство участвующих в нем лиц, то результаты будут лишены доказательственного значения ввиду нарушения требований процессуальной нормы, а не этических норм. При отсутствии законодательного запрета нельзя считать фактические данные, полученные с нарушением норм нравственности {этических норм), недопустимыми2.

Другой спорный вопрос, который без преувеличения можно назвать проблемой проблем, — о правовых последствиях нарушения процессуальной формы при получении доказательств. Точнее — всякое ли процессуальное нарушение влечет безусловную недопустимость доказательства.

Согласно Конституции РФ: «При осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона» (ч. 2 ст. 50).

Часть 1 ст. 75 УПК гласит: «Доказательства, полученные с нарушением требований настоящего Кодекса, являются недопустимыми. Недопустимые доказательства не имеют юридической силы и не могут быть положены в основу обвинения, а также использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных статьей 73 настоящего Кодекса».

Некоторыми учеными было выдвинуто положение о недопустимости доказательств, полученных с нарушением процессуальной формы, «независимо от характера процессуальных нарушений»3. Эта концепция подвергалась критике другими учеными4.

В последние годы дискуссия обострилась. Четко обрисовались два подхода. Один, получивший название концепции «плодов отрав-

 

 


 

ленного дерева» (точнее, заимствовавший это название из американской правовой науки, где так образно именуются доказательства, добытые с нарушением закона), отстаивает безусловную недопустимость доказательства при любом нарушении установленного порядка собирания и закрепления доказательств независимо от их характера и степени1. Другие ученые занимают более взвешенную позицию, выступая за дифференцированный подход и разделяя процессуальные нарушения на существенные и несущественные, восполнимые и невосполнимые2 (ранее — также авторы «Теории доказательств в советском уголовном процессе»3).

В данном споре автор считает нужным определить свою позицию сразу. Он является категорическим противником концепции «плодов отравленного дерева». И не только потому, что все хорошее хорошо в меру, а при неумеренном употреблении приводит к противоположному результату (о чем существует много мудрых изречений, в частности о благих намерениях, которыми усыпана дорога в ад). И не потому также, что переживаемый сейчас нами период меньше всего подходит для построения «стерильного» уголовного процесса, хотя это и не подлежит сомнению4. Даная концепция представляется несостоятельной и теоретически.

Остановимся на этом подробнее.

Как известно, процессуальная форма при всей ее важности не является самоцелью. Она имеет глубокий смысл и назначение, о чем не следует забывать. Процессуальная форма призвана обеспечить решение двух, хотя и тесно связанных, но различающихся задач", во-первых, максимально гарантировать достоверность полученных фактических данных и, во-вторых, оградить законные права и интересы личности5.

 


 

Отсюда и процессуальные нарушения, влияющие на допустимость доказательств, могут быть двух видов:

ставящие под сомнение достоверность доказательства (например, предъявление для опознания объекта в единственном числе);

ущемляющие права личности (незаконное проведение обыска).

Соответственно и подход к этим видам нарушений должен быть принципиально различным, ибо первые имеют гносеологическую природу, а вторые — социальную1.

Начнем с первой категории. Но сначала несколько общих соображений.

Допустимым или недопустимым может признаваться только какое-то отдельное доказательство, взятое само по себе, а не факт, который оно устанавливает. Факт не может быть допустимым или недопустимым. Он может расцениваться как относимый или нет, достоверный или сомнительный, спорный и т.п., но не с позиций допустимости. Отсюда следует, что при признании какого-то доказательства недопустимым содержащийся в нем факт вполне может быть установлен совокупностью других собранных по делу доказательств. В противном случае мы придем к абсурду — неправильно проведенный допрос одного свидетеля повлечет недопустимость показаний десяти других, рассказавших о том же факте.

И второе. О восполнимости или невосполнимости процессуальных нарушений можно говорить только применительно к двум компонентам допустимости — способу получения доказательств и процессуальному оформлению. Надлежащий субъект, как говорилось, относится к третьей категории требований, предъявляемых к допустимости, которая здесь не рассматривается, а перечень допустимых

 


 

источников четко определен в законе, и какие-либо отступления здесь непозволительны.

Итак, какие последствия влекут процессуальные нарушения первой категории, т.е. не касающиеся гарантий прав личности?

Во-первых, все такого рода нарушения можно поделить на существенные и несущественные. Несущественными мы будем называть такие, которые не повлияли и не могли повлиять на достоверность полученного результата (напомним еще раз, что речь идет только о нарушениях, не затрагивающих права личности). Например, свидетель вызван способом, не указанным в законе (ст. 188 УПК), а, допустим, путем устного приглашения, переданного через соседа или сослуживца. Или следователь задал свидетелю вопрос о его взаимоотношениях с обвиняемым не в начале, а в процессе допроса. Такого рода нарушения на допустимость доказательства не влияют (хотя, разумеется, не должны поощряться).

Все остальные нарушения, которые каким-то образом могут отразиться на достоверности доказательства, делятся на восполнимые и невосполнимые1.

Восполнимыми являются те, которые могут быть устранены, нейтрализованы2.

Каким образом должен решаться вопрос об устранимости процессуальных нарушений данного рода?

Что касается дефектов процессуального оформления, то они все восполнимы3. Если, например, отсутствует чья-то подпись, то она может быть получена после. Другие неточности или пробелы (например, неправильно поставлена дата) могут устраняться путем допроса понятых, других участников следственного действия, а при необходимости — и следователя.

Теперь относительно содержания следственных действий. Все процессуальные нарушения данной категории тоже устранимы в принципе,если к этому нет препятствий гносеологического характера.Разумеется, если объект был предъявлен на опознание в единственном числе, то это поправить уже невозможно. Но вполне возможно еще раз провести осмотр места происшествия, повторить следственный эксперимент. Таким образом, один из способов устранения процессуальных нарушений — дублирование, повторение (полное или частичное) следственного действия («удвоение доказательства»

 

по терминологии Н.М. Кипниса)1. Если такое дублирование невозможно (например, обстановка места происшествия изменилась), то различные пробелы, неточности, неясности могут быть устранены путем допроса участников следственного действия. И, наконец, при невозможности такого устранения тот же факт может быть установлен совокупностью других доказательств. Например, в случае неправильного проведения опознания остаются в силе прежние показания опознающего. Хотя их доказательственная ценность без опознания значительно ниже, они могут в какой-то мере компенсировать дефект данного следственного действия. Простое узнавание тоже имеет доказательственное значение, хотя и гораздо меньше, чем при опознании. (Кстати, такая же ситуация возникает в случае объективной невозможности предъявления для опознания по другим причинам, не связанным с процессуальными нарушениями, например, в случае узнавания при случайной встрече или в ходе оперативных мероприятий по розыску преступника с участием потерпевшего). В качестве примера можно привести дело С, совершившего убийство на глазах у многочисленных свидетелей. При предъявлении им С. для опознания была допущена грубая ошибка — С., узбек по национальности, был предъявлен среди русских. Тем не менее суд признал его виновным на основании показаний многочисленных свидетелей, уверенно заявлявших, что они хорошо запомнили С. и не могли ошибиться (С. был задержан буквально через 20—30 минут после убийства и предъявлен для опознания в тот же день).

Иначе должен решаться вопрос при процессуальных нарушениях второго рода, т.е. сопряженных с ущемлением прав личности. Здесь санкции должны быть суровы и однозначны — такие нарушения влекут безусловную недопустимость доказательства, его ничтожность. Более того, недопустимы будут не только само такое доказательство, но все другие, полученные посредством его, производные от него. Например, не только показания обвиняемого, полученные с применением насилия, но и вещественные доказательства (орудие убийства, похищенные вещи и т.п.), место нахождения которых он указал. Или, если признано недопустимым вещественное доказательство, теряет всякое доказательственное значение и заключение эксперта по его исследованию независимо от его научной ценности.

Однако здесь необходимо сделать две оговорки. Во-первых, и при таких нарушениях в некоторых случаях допустимо повторение следственного действия — если лицо, в отношении которого оно проводилось, не возражает против этого (а тем более, если настаива-

 


 

ет). Например, близкий родственник обвиняемого изъявил желание дать показания, однако перед допросом следователь не разъяснил ему содержание ст. 51 Конституции РФ {или разъяснил, но не зафиксировал это в протоколе). Согласно указанию Пленума Верховного Суда РФ такие показания являются недопустимыми1. Но если лицо настаивает на допросе, очевидно, что нет никаких оснований для отказа в этом. В противном случае защита прав личности превращается в свою противоположность — ущемление этих прав (кстати, яркий пример того, как при формальном подходе благо оборачивается злом).

И, во-вторых, признание любого доказательства недопустимым по мотивам нарушения прав личности также не исключает возможности установления того же факта посредством других доказательств (за исключением указанных выше, производных от недопустимого).

Попытаемся теперь с этих позиций решить проблему так называемой асимметрии правил о допустимости доказательств. Суть ее в том, что процессуальные нарушения при получении доказательств должны влечь разные последствия для обвинения и защиты. По мнению сторонников этой концепции, доказательства, свидетельствующие в пользу обвиняемого (например, опознающий не опознал обвиняемого), остаются допустимыми несмотря ни на какие процессуальные нарушения, поскольку в противном случае нарушается право обвиняемого на защиту2.

Данная концепция вызвала различное отношение. Одни авторы считают, что требования допустимости должны быть одинаковыми для сторон обвинения и защиты3. По мнению других, «асимметрия» должна действовать, но с определенными ограничениями (например, кроме случаев, когда в следственном действии участвоват защитник, который не заявил возражений против незаконных действий следователя)4.

Представляется, что при решении этого вопроса нужно исходить только из гносеологического критерия. Доказательства, свидетельствующие в пользу обвиняемого, не могут использоваться только в

 

 

случаях, когда к этому имеются неустранимые препятствия гносеологического характера. Поэтому при процессуальных нарушениях первого рода (связанных с гарантиями достоверности доказательств) нужно стремиться максимально их нейтрализовать либо заменить непригодное доказательство другими. И только когда это оказалось невозможным, — исходить из правила о толковании сомнений: факт, свидетельствующий в пользу обвиняемого, если он достоверно не подтвержден и не опровергнут, считается существующим.

Нарушения второго рода, если они не колеблют достоверность доказательства, на судьбе обвиняемого отражаться не должны. Он не должен страдать из-за некомпетентности или недобросовестности обвинения. Поэтому при отсутствии препятствий гносеологического характера такое доказательство, если оно свидетельствует в пользу обвиняемого, остается в силе. Например, по делу об изнасиловании следователь провел допрос несовершеннолетней потерпевшей с грубыми процессуальными нарушениями и путем угроз добился от нее признания, что все доказательства были сфальсифицированы по настоянию ее матери с целью принудить обвиняемого к браку или хотя бы получения от него крупных «откупных». Такое доказательство подлежит тщательной и всесторонней проверке и если получит объективное подтверждение, то может послужить основой для реабилитации обвиняемого, поскольку не его вина, что следователь не смог или не захотел получить данное доказательство законным путем.

Таким образом, концепция «асимметрии допустимости» вполне оправданна и обоснованна. «Убытки» доказывания должны ложиться на ту сторону, по вине которой наступили1.

Вернемся к концепции «плодов отравленного дерева». Вообще, ее появление и исторически, и психологически вполне объяснимо. Десятилетия приниженного, а то и бесправного положения личности в условиях тоталитарного государства, уголовный процесс с чертами инквизиционного — все это не может не вызывать негативной реакции. К тому же перед глазами завораживаюший пример великой державы, являющейся, во всяком случае, для сторонников этой концепции, эталоном демократии и народовластия. Словом, выправляется перекос и вполне понятен крен в противоположную сторону (тем более что крайности тоже в наших вековых традициях).

Все это так. И тем не менее. Процессуальная форма при таком подходе превращается в самоцель. Совершенно упускается из виду,

 

 

способствует она достижению своих целей или уже начинает противоречить им. Это означает: по дороге забыть, зачем пошли. Вместо тщательного и скрупулезного анализа, взвешенного и дифференцированного подхода предлагается одним махом отсекать все сразу — и действительно вредное, и то, что может оказаться полезным. Скальпель предлагается заменить на топор. Конечно, топором орудовать проще. Но полезней ли? Конечно, заманчиво и соблазнительно решить все проблемы сразу и кардинально. Но одним запретом никакие проблемы никогда еще не решались. На этот счет у нашей страны тоже есть богатейший опыт.

И еще. В последние годы за проблемами прав человека мы стали как-то забывать об основной задаче уголовного процесса — охране общества от преступных посягательств. Как уже говорилось, именно для этого он существует в первую очередь. Все остальное, в том числе и права личности, — лишь условия его правильного существования, чтобы удары не били мимо цели и принуждение (а уголовный процесс — прежде всего принуждение) было оправданным. Поэтому было бы неплохо вспомнить о том, чему раньше уделялось много внимания — об эффективности уголовного процесса и, что особенно актуально в современных условиях, его экономичности. Ни тому, ни другому концепция «плодов отравленного дерева*, отсекающая все подряд, никак не способствует.

В уже упоминавшейся ст. 75 УПК, посвященной недопустимым доказательствам, предусмотрены конкретные случаи недопустимости отдельных доказательств. Таких случаев три. Рассмотрим их (для удобства в иной последовательности).

1. Недопустимы показания потерпевшего, свидетеля основанные
на догадке, предположении, слухе. Нетрудно заметить, что таковые
признаются недопустимыми не вследствие нарушения процессуальной
формы (они могут быть получены вполне законным путем), а по како
му-то иному признаку. По какому же? И почему они недопустимы,
если процессуальных нарушений при их получении не допущено?

Ответ прост. Они не отвечают самому понятию доказательства. Таковыми, как уже говорилось, являются сведения (ч. 1 ст. 74 УПК). Догадки же, предположения, слухи таковыми не являются. Поэтому не могут быть доказательством. И то, что это прямо оговорено в законе, — совершенно правильно. Но вместе с тем более точной была бы здесь другая формулировка — «не являются доказательствами показания потерпевшего, свидетеля, основанные...» И поместить эту норму следовало бы в другом месте — в статьях, посвященных этому виду доказательств (ст. 78, 79).

2. Недопустимы показания свидетеля, который не может указать
источник своей осведомленности. Здесь ситуация точно такая же,

как и в предыдущем случае. Такие показания — разновидность слухов (догадок, предположений). И подход к ним должен быть точно таким же.

3. Недопустимы показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства в отсутствие защитника и не подтвержденные им в суде. Этот вариант недопустимости доказательств уже совершенно необычный, необъяснимый и не вписывающийся ни в какие правовые каноны, вызывающий недоумение и массу вопросов.

Во-первых, процессуальный порядок дачи показаний (любым субъектом) не может зависеть от содержания этих показаний. Здесь же для одних показаний порядок один, для других («признательных») совсем другой (под угрозой признания их недействительными). Это что-то новое в законодательстве.

Во-вторых, доказательственная значимость признания обвиняемым своей вины определяется подтвержденностью их совокупностью имеющихся в деле доказательств (ч. 2 ст. 77), а вовсе не особым порядком их получения. Это — незыблемое, общепризнанное и давно известное правило.

И, в-третьих, по существу, такой «особый порядок» — нечто иное, как завуалированное требование, еще один случай обязательного участия защитника. Естественно, любой следователь, получив «признательные» показания обвиняемого, тут же поспешит «закрепить» их уже в присутствии защитника.

В связи с этим остановимся подробнее на этом вопросе, косвенно связанном с допустимостью доказательств, — обязательном участии защитника.

Здесь наш УПК блеснул еще одним юридическим «шедевром».

Участие защитника в уголовном судопроизводстве обязательно, если подозреваемый, обвиняемый не отказался от защитника (п. 1 ч. 1 ст. 51 УПК). Причем такой отказ должен быть заявлен в письменном виде (ч. 1 ст. 52).

Рассмотрим эту «чудесную» формулировку.

Вообше-то, и по канонам русского языка (да и любого другого), и по законам логики возможно что-то одно — любое действие совершается либо добровольно, по желанию лица, либо в обязательном порядке, независимо от его желания. Или — или. Так, чтобы то и другое вместе — невозможно. Но только не в нашем УПК.

 

 

—t----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

смысл и форма — точно такие же, различается только предмет правового регулирования. А теперь представим такую сценку. Вы обнаруживаете в своем почтовом ящике очередную рекламку какой-то фирмы и тут же небрежно ее выбрасываете. Через неделю к вам является агент этой фирмы и заявляет, что вы обязаны купить рекламируемый товар. Как это обязан? — удивляетесь вы. А так — объясняет он, — вы же не отказались. И тычет в соответствующую статью ГК. Смешно?

Но людям становится не до смеха, когда начинает применяться эта норма УПК. Автору известны случаи, когда она использовалась следователями (дознавателями) для навязывания «карманного» адвоката. Вот уже не вымышленная, а реальная сценка. Дознаватель объясняет лицу, в отношении которого возбуждено уголовное дело, права подозреваемого. Когда тот заявил, что эти права ему понятны и расписался в этом, дознаватель приглашает адвоката (который уже сидит наготове в коридоре) и объявляет: а вот ваш защитник. Какой еще защитник? — удивляется тот, — я же не просил. Но вы же не отказались — объясняет дознаватель и тычет в ст. 51 УПК. И не сведущему в правовых вопросах лицу ничего не остается, как подчиниться. И выкладывать деньги за услугу, о которой он не просил.

Конечно, мне возразят, что разработчики УПК имели в виду совсем другое, действовали из лучших побуждений — чтобы максимально обеспечить права обвиняемого на защиту и т.п. Но все это из серии «хотели как лучше, получилось как всегда». Мало хотеть, надо уметь. А не умеешь — не берись, есть еще такая русская народная мудрость.

В заключение остановимся на вопросе о допустимости {возможности использования в качестве доказательств) результатов оперативно-розыскной деятельности.

В принципе они могут иметь доказательственное (а не только ориентирующее) значение, «трансформироваться» в судебные доказательства. Косвенно это закреплено в ст. 89 УПК, так и озаглавленной «Использование в доказывании результатов оперативно-розыскной деятельности», правда, почему-то в негативной форме — «в процессе доказывания запрещается использование результатов оперативно-розыскной деятельности, если они не отвечают требованиям, предъявляемым к доказательствам настоящим Кодексом». Более четкая формулировка содержится в Федеральном законе от 12 августа 1995 г. «Об оперативно-розыскной деятельности» — результаты ОРД могут «использоваться в доказывании по уголовным делам в соответствии с положениями уголовно-процессуального законодательства Российской Федерации, регламентирующими собирание, проверку и оценку доказательств» (ч. 2 ст. 11).

Порядок представления результатов ОРД органу дознания, следователю или в суд указанный Закон не регламентирует, отсылая к

ведомственным нормативным актам (ч. 3 ст. 11). В ведомственном порядке этот вопрос урегулирован Инструкцией о порядке представления результатов оперативно-розыскной деятельности дознавателю, ' органу дознания, следователю, прокурору или в суд, утвержденной 17 апреля 2007 г. совместным приказом ряда ведомств (МВД, ФСБ и др.)1.

В науке этот вопрос обсуждается на протяжении многих лет и по
нему имеется обширная литература2. L

Не буду анализировать имеющиеся по этой проблеме точки зрения, ограничусь кратким изложением своей позиции.

Представляется, что возможны два варианта использования ре- / зультатов ОРДв судебном доказывании.

Вариант 1— когда в ходе этой деятельности получен (изготовлен) какой-то материальный носитель информации (например, аудио-или видеозапись). Такого рода объекты вполне могут быть доказательством по уголовному делу, если надлежащим образом представлены следователю (дознавателю) и соответствующим образом процессуально оформлены (и, разумеется, получены (изготовлены) с соблюдением установленного порядка при наличии в необходимых случаях судебного решения и т.п.). При этих условиях никаких препятствий к использованию их в качестве доказательств нет.

Вариант 2— когда результаты ОРД представляют собой сведения, закрепленные в какой-то оперативной документации (например, агентурное сообщение). Такого рода данные сами по себе доказательством быть не могут, а должны быть оформлены в процессуальном порядке. Единственный способ их «легализации» — допрос лица, добывшего эти сведения (агента, оперативного работника). Только таким образом они могут «трансформироваться» в судебное доказательство. Никакие документы оперативного характера заменить доказательство не могут и вообще не должны фигурировать в уголовном деле. /

Поэтому в таких случаях возникает дилемма — либо расшифровывать агента и получить полноценное судебное доказательство, либо сохранить агента, но лишиться доказательства. Как лучше поступить — решается в каждом отдельном случае, исходя из конкретной ситуации.

 

 

6-2521 Я Х'(А*

 

 

Если доказательств по делу собрано достаточно, то нет необходимости жертвовать агентом (тем более что его информация (например, о месте нахождения похищенных вещей) может иметь важное ориентирующее значение для поиска доказательств), при нехватке доказательств может быть оправдано использование агента (оперативного работника) в качестве свидетеля по делу1.

Тем не менее при любом подходе к рассматриваемой проблеме желательно более полное и четкое законодательное урегулирование условий и порядка использования результатов оперативно-розь(ск-ной деятельности в качестве судебных доказательств.

Перейдем теперь к следующему свойству доказательств — достоверности. Достоверно такое доказательство, истинность которого не вызывает сомнений2. В соответствии с ч. 4 ст. 14 УПК обвинительный приговор не может быть основан на предположениях. Он должен быть постановлен — разъясняет Пленум Верховного Суда РФ — на достоверных доказательствах3.

Как соотносится достоверность с другими свойствами доказательств, рассмотренных выше?

Что касается относимости, то эти свойства никак между собой не связаны и друг от друга совершенно не зависят. Относимое доказательство может оказаться как достоверным, так и ложным. И наоборот, достоверное доказательство может быть в равной мере относимым или неотносимым.

Иначе обстоит дело с допустимостью. Здесь есть несомненная связь. Как указывалось, некоторые требования допустимости при'1 званы гарантировать как раз достоверность доказательств. В таких случаях доказательство будет недопустимым именно ввиду неустранимых сомнений в его достоверности (например, когда свидетель не может указать источник своей осведомленности — ст. 75 УПК). Тем не менее эти свойства легко различимы. Допустимость оценивается по формальным признакам, прямо предусмотренным В'законе. Достоверность же подлежит содержательной оценке4. Если сомнения в достоверности являются следствием прямого нарушения закона, доказательство недопустимо. В случаях, когда такие сомнения возни-

 

 

кают по другим причинам (например, некачественно проведенное экспертное исследование), доказательство будет недостоверным. В связи с этим критерий научности, как уже говорилось, относится не к допустимости, а к достоверности доказательств (к этому критерию мы вернемся чуть позже).

Достоверность по сравнению с другими свойствами доказательств имеет одну существенную особенность. Если неотносимость или недопустимость чаще всего бывает очевидной сразу и такое доказательство исключается из дальнейшего процесса доказывания, то его недостоверность может быть констатирована лишь на основе какой-то собранной совокупности доказательств. Требование достоверности не может быть предъявлено заранее к каждому доказательству в момент его получения1.

Каким бы сомнительным ни казалось доказательство (допустим, показания заинтересованного свидетеля, противоречащее всем другим материалам дела), оно должно быть зафиксировано и подлежит проверке и оценке на общих основаниях. И лишь в конце исследования, на каком-то заключительном этапе в соответствующем документе (обвинительном заключении, приговоре) оно должно быть мотивированно отвергнуто. «Суд в соответствии с требованиями закона, — разъясняет Пленум Верховного Суда РФ, — должен указать в приговоре, почему одни доказательства признаны им достоверными, а другие отвергнуты» (п. 3 постановления от 29 апреля 1996 г. № 1).

Таким образом, достоверность доказательств всегда определяется лишь на каком-то завершающем этапе их исследования. Видимо, эта особенность достоверности дала основание некоторым авторам считать, что такого свойства доказательств вообще не существует2. В противном случае, полагают они, получается, что до окончания процесса доказывания никаких доказательств нет, поскольку это их свойство еще не определено.

Однако этот аргумент сильно отдает схоластикой. Во-первых, непонятно, зачем тогда устанавливать достоверность доказательств (а это труд не из легких), если такого свойства у них нет. Но главное в другом. Строго говоря, любое доказательство становится таковым лишь при окончании производства по делу. До этого его можно называть таковым лишь условно, поскольку никогда не исключено, что

 

на каком-то последующем этапе оно будет признано неотносимым или недопустимым. Но тут уж ничего не поделаешь, такова диалектика сложного познавательного процесса, каковым является судебное доказывание. Поэтому когда мы говорим о собирании доказательств, их проверке или оценке, то всегда с определенной долей условности, имея в виду потенциальные доказательства. Иначе мы, действительно, будем ходить по замкнутому кругу, исследуя и оценивая неизвестно что и получая сразу, одномоментно всю совокупность доказательств в готовом виде при окончательном завершении дела (т.е. когда и необходимость-то в них уже отпадает). Поэтому правильнее считать, что каждое доказательство становится таковым с момента его получения соответствующим субъектом и остается им, пока не будет по каким-то признакам забраковано и исключено из совокупности. Тогда сами собой отпадут псевдопроблемы типа: а что же мы ищем, собираем и исследуем.

Вернемся еще раз к критерию научности. То, что данный критерий существует, представляется несомненным (особенно применительно к такому виду доказательств, как заключение эксперта, которое должно быть основано на строго научных данных). Но может ли он быть формализован, чтобы стать, как это предлагается некоторыми авторами, одним из требований (элементов) допустимости? Представляется, этот критерий не подлежит формализации, да и стремиться к этому не нужно.

История науки изобилует примерами смены научных концепций и представлений'. В криминалистике и судебной экспертизе общепризнанные ныне направления и методики тоже появились не вдруг. С трудом пробивали себе дорогу даже такие, ставшие сейчас традиционными, исследования, как дактилоскопия или почерковедение. С другой стороны, не все из них выдержали проверку временем и сохранились в арсенале научно-криминалистических средств2. Поэтому определить заранее и установить декретивным путем научность или ненаучность какой-то концепции или экспертной методики — по меньшей мере, рискованно. Декретирование в науке — вещь чрезвычайно опасная, тут легко вместе с водой выплеснуть из ванны и ребенка. И опять же — у нас имеется по этой части печальный опыт. В свое время официально отрицались и запрещались такие науки, без которых современное общество вообще не может обойтись, как генетика и кибернетика. Последствия общеизвестны —

 

наша наука была отброшена на десятилетия назад и страна в очередной раз была поставлена в положение догоняющего1.

Сейчас в науке никаких запретов нет. Но это не означает, что нет никаких споров и разногласий. Известно, что борьба различных школ и направлений — явление в науке не только закономерное, но и необходимое как предпосылка научного прогресса. Это целиком относится и к судебной экспертизе. Даже в традиционных, давно сформировавшихся видах криминалистических экспертиз встречаются принципиально различные методические подходы в экспертных учреждениях. Одни и те же методики рекомендуются, например, в экспертных учреждениях МВД и отрицаются в экспертных учреждениях Минюста. Еще больше споров и разногласий в новых, развивающихся видах экспертиз, например в экономической, которая никак не поспевает за меняющейся экономической ситуацией в стране. Сложное положение в судебно-психиатрической экспертизе, где ранее существовала единая методологическая школа и все остальные отвергались как идеологически чуждые. С падением идеологических барьеров появились и другие идеологические подходы, ранее объявлявшиеся «буржуазными» (фрейдистский, бихевиористский и проч.). Многие из них напрочь отрицают все остальные.

Возможно ли в таких условиях официальное признание каких-то методик «единственно верными»? Думается, ответ очевиден — это совершенно исключено. Прекращение научных споров в науке неминуемо влечет застой и деградацию.

Таким образом, оценка научности того или иного метода может носить только содержательный характер. Бесспорно право любого суда признать экспертную методику научной или ненаучной и на этой основе расценить заключение эксперта как достоверное или недостоверное. Но это должно делаться в каждом конкретном случае

 

 

на основе внутреннего убеждения, при отсутствии каких-то формальных, обязательных для суда правил.

Как же определяется достоверность доказательств? Можно выделить следующие компоненты, подлежащие проверке и установлению.

Свойства источника доказательства, например компетентность эксперта, заинтересованность или незаинтересованность свидетеля, иногда его физиологические качества — состояние зрения, слуха и т.п.

Обстоятельства формирования доказательства, например условия восприятия события свидетелем, проведенные экспертом-исследования, послужившие основой для вывода.

Способ получения доказательственной информации. Известно, что одна и та же информация может быть получена различными процессуальными способами (например, один и тот же факт может устанавливаться показаниями свидетеля и заключением эксперта). И достоверность ее нередко значительно различается в зависимости от способа. Например, наиболее эффективным способом индивидуальной идентификации помимо экспертизы является предъявление для опознания. Гораздо менее достоверно простое узнавание, которое нуждается в большем подтверждении. Поэтому оно нежелательно и может использоваться только в случаях, когда предъявление для опознания по каким-то причинам невозможно (или не состоялось).

Проверка обстоятельств, подтверждающих или опровергающих содержащуюся в доказательстве информацию (косвенное подтверждение), например в месте, указанном обвиняемым, находят похищенные вещи.

Получение той же информации из других источников (прямое подтверждение), например допрос других свидетелей, наблюдавших тот же факт.

Обычно достоверность доказательств определяется путем их прямого или косвенного подтверждения на основе какой-то собранной их совокупности. Практически не бывает, чтобы сначала

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.