В. Каспаров. Алхимическое преображение мира

Фулканелли

Тайна соборов

И эзотерическое толкование герметических символов Великого Делания

В сопровождении предисловий к первым трём изданиям, написанных ЭЖЕНОМ КАНСЕЛЬЕ,

И 49 новых фотографических иллюстраций, в большинстве своём выполненных ПЬЕРОМ ЖААНОМ, а также фронтисписа ЖЮЛЬЕНА ШАМПАНЯ

В. Каспаров. Алхимическое преображение мира

Рассказывают, будто как-то раз к Будде пришли по очереди трое с одним и тем же вопросом: «Есть ли Бог?» Первому Будда ответил: «Да, Бог есть», второму: «Нет, Бога нет», третьему не ответил ничего — промолчал.

Присутствовавший при этом ученик не знал, что и думать. Дождавшись, когда уйдёт последний посетитель, ученик почтительно обратился к своему учителю за разъяснениями, а главное, попросил сказать, какой из ответов (а молчание — тоже ответ) на самом деле верен.

Будда пояснил: «У первого человека сложилось правильное представление о Боге; того, что полагает под Богом второй, не существует; склад ума третьего таков, что ему не принесут пользы размышления над метафизическими проблемами, ему следует сосредоточиться на практическом пути спасения. Все три ответа верны».

Тому, кто пытается хотя бы в первом приближении уяснить себе суть алхимических процессов и задаёт привычные и в общем вполне естественные вопросы вроде: «На самом ли деле алхимики превращали неблагородные металлы в золото?», желательно помнить эту притчу. Впрочем, не помешает помнить её и более сведущим людям, спорящим о гностических корнях алхимии или о её совместимости с христианством.

Думается, что на многие вопросы, связанные с алхимией, «да» и «нет» будут одинаково правильными ответами, в некоторых же случаях для вопрошающего полезнее вообще не получить ответа. Разнобой ответов и кажущаяся их противоречивость не должны смущать, ведь алхимические воззрения вытекают из древнейшей Традиции, от которой современный деградировавший человек (т. е. мы с вами!) давно отошёл.

На множество правильных ответов о сущности алхимии приходится один заведомо ложный, но — самый распространённый, о котором говорить без досады не получается: будто человечество духовно прогрессирует из века в век и следствием этого прогресса является развитие алхимии в химию, астрологии — в астрономию и т. д. Так думают «дети погибели». Тому же, кто взглянет на мир сакральных знаний не через искажающее стекло, навязанное нам ещё в эпоху, издевательски названную эпохой Возрождения, ментор не нужен. Ему нужна достоверная (пусть поначалу не до конца понятная) информация. Такую информацию содержит, в частности, эта книга Фулканелли.

Но начнём с самого простого — с золота, которое почему-то многим не даёт покоя.

По отношению к основному процессу Великого Делания процесс получения золота — это, говоря языком современной химии, побочная реакция, но такая, которая, протекая одновременно с основной, служит индикатором её правильного протекания. В этом, и только в этом, смысле золото представляет для алхимика непреходящую ценность, безошибочно указывая на достигнутый им успех.

Критерии духовного преуспеяния, вообще говоря, трудноопределимы — тем более что на этом пути каждого подстерегают самые разнообразные ловушки. Православные подвижники разработали стройную систему правил, оберегающих от впадения в прелесть. Эти правила многих спасли от гибели ещё в те времена, когда материальному достатку предпочитали духовное совершенствование. Однако и здесь всё не так просто. Недаром же один из святых старцев советует не внимать словам Христа, если тот явится перед тобой в духе, «…потому что сам сатана принимает вид Ангела света» (2 Кор., 11:14); если это действительно Христос, он, мол, простит тебя, ибо увидит, что ты отвергаешь его из благочестивых соображений (см. Святого Григория Синаита наставление безмолвствующим. Добротолюбие. — Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993, т. 5, с. 224). Подобное наставление смущает, ведь мы знаем множество случаев, когда Христос или Богородица являлись людям, столь же далёким от святости, как и мы, и потому не имеющим критерия в своей душе, и те принимали свидетельство вышних сил, по-видимому просто не подозревая об опасности и о словах проницательного монаха.

Путь алхимика ещё более крут, чем путь монаха, и вскарабкаться по нему могут единицы, но на этом пути есть столб с указателем, и этот указатель — золото.

Золото несёт в себе всего лишь двойной смысл. Современному человеку, который только приноравливается жить на более высоком уровне и видит, как привычные с детства вещи и образы оборачиваются к нему сотней самых различных, порою страшных сторон, этот «всего лишь двойной смысл» должен показаться по-домашнему милым своей определённостью.

Итак, золото — это предел совершенства для неблагородных металлов, предел вполне достижимый и даже неминуемо достижимый, впрочем, за чрезвычайно долгий период времени. Это, разумеется, не следует понимать в том смысле, что вся земля превратится в золото, так как соответствующая энергия будет перетекать на иной уровень бытия.

Тут, думается, уместно вспомнить об апокатастасисе по Оригену, о предусмотренном Богом спасении всех живущих. По существу, апокатастасис — аналог превращения неблагородных металлов в золото, но уже не в материальном мире. Впрочем, тут не пустая аналогия, а свидетельство единонаправленности разносмысловых процессов. И здесь, как и в случае с золотом, спасение будет осуществляться не в зримом нашими несовершенными глазами мире, что, однако, не исключает появления в нём, скажем, Серафима Саровского и Франциска Ассизского или золотых слитков в песчаных породах.

Итак, золото — это предел совершенства, но взятое в своей сугубо материальной ипостаси, как средство достижения меркантильных целей, будь то богатство, власть и тому подобное, это — источник зла. Поэтому, кстати, алхимики часто бывают нищими.

Получение золота в алхимии столь же значимо, сколь приобретение в духовной практике так называемых паранормальных способностей: телепатии, левитации, мгновенного перемещения в пространстве, способности воскрешать мёртвых и т. д. По словам апостола Павла, «первый Адам был душой живой, последний станет духом животворящим». Историями о владении такими свойствами полны рассказы о православных аскетах. О подобном повествуется и во многих классических восточных текстах.

Однако никто из святых старцев не ставил перед собой задачу научиться, к примеру, левитировать или читать чужие мысли. Это происходило само собой, по мере того как ещё при жизни преображались их тела и души.

С одной стороны, отсутствие этих качеств может послужить поводом для беспокойства у тех, кто движется по духовному пути, с другой — их наличие ни о чём ещё не говорит постороннему наблюдателю, ведь такие способности можно приобрести, обратившись к различным сомнительным учениям — учениям левой руки. По преданию, умением обращать всё в золото обладал ещё царь Мидас.

Да и что такое вся современная наука, как не аналог внешней алхимии, как не бессмысленное нагромождение некоего материального золота без духовного преображения мировой плоти.

Как говорил шестой патриарх школы чань в Китае Хуэйнэн: «Истинное чудо — не хождение по водам и не полёт по воздуху. Истинное чудо — хождение по земле».

Известный французский эзотерик Абеллио в своей книге о конце эпохи утаивания эзотерических знаний (R.Abellio. La fin de l'esotérisme. — Paris: Flammarion, 1973, p. 168–211) пишет: «Алхимия — способ взаимного пресуществления материи и алхимика, действующих одновременно друг на друга и друг через друга. Это двойное целенаправленное действие предполагает, разумеется, необходимую квалификацию алхимика как некоего канала особым образом преобразованных космических сил. Задача алхимика, как правило, превратно толкуется профанами, разделяющими чисто материалистические или спиритуалистические предрассудки и неспособными, как, впрочем, и во всех остальных случаях, разрешить проблему дуальности объекта и субъекта…»

Неприемлема, таким образом, не только точка зрения сугубого материалиста, но и взгляд спиритуалиста, сводящего алхимический процесс к ряду собственно духовных явлений в самом алхимике, не оказывающих реального материального влияния на окружающий мир; при этом все сведения, излагаемые в алхимических трудах, следует, дескать, понимать лишь в переносном смысле.

Трансмутация переводит субъект воздействия в иной план с помощью специального агента, так называемого Философского Камня, или проекционного порошка. Его получение сопряжено с гибелью и разложением субъекта. Образующийся агент сам получает способность вызывать гибель и последующее воскресение существ, возводя их на более высокий уровень развития.

Получение Философского Камня — цель Великого Делания. Излишне даже говорить, что современные химические методы тут непригодны. Философский Камень, отмечает один из замечательных знатоков алхимии XX в. Пьер Дюжоль, писавший под псевдонимом Магофон, существует сразу в нескольких мирах, и поле взаимодействия должно покрывать все эти миры. Катализатором процесса является некая сила, вызываемая алхимиком. «Способность излучать эту силу (или преобразовывать в неё космические энергии) отличает алхимика от простого смертного, — пишет Дюжоль. — Тело алхимика обладает некоей невещественной структурой, ответственной за передачу этой энергии на материальный уровень».

Однако подобная структура нужна не только при получении Эликсира (Философского Камня), но, что немаловажно, и при его принятии. Попытки представить Эликсир бессмертия каким-то сверхзамечательным лекарством — а такое мнение встречается и в трудах алхимиков, не говоря уже о писаниях шарлатанов, — вызывает протест, как и всякое сведение сакральных истин к простым банальностям. В действительности принятию Эликсира должно предшествовать нравственное совершенствование вкупе с практикой мистического созерцания.

Первое указание на этот счёт, дошедшее до нас из глубины веков, принадлежит алхимику II в. н. э. Болосу: «Люди, которые в неразумном стремлении пытаются изготовить лекарство, исцеляющее душу и освобождающее её от всяких невзгод, не отдают себе отчёта в том, что идут к своей погибели» (Festugière D.P. La Révélation d'Hermes Trismegiste. Т. 1. L'astrologie et les sciences occultes. — Paris, 1986, p. 260–261).

Представление же об алхимии как о пути спасения, предполагающем совершенное знание о Боге, связано с именем Зосимы Панополитанского (III в.).

Адепт, приступающий к Великому Деланию, успокаивает ум, умеряет страсти; совершенное же знание о Боге, добываемое путём интуитивного прозрения, способствует образованию бессмертного зародыша, т. е. той самой невещественной структуры, которая и приводит к успешному завершению Великого Делания.

Роберт Фладд, в частности, утверждал, что «…Христос есть краеугольный камень алхимического храма, а также таинственный порошок проекции, трансформирующий основные субстанции, с которыми он соприкасается. Становление Христа в каждой человеческой душе представляет Великую Работу…» (Мэнли П. Холл. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии. — Новосибирск: Наука, 1992, с. 396).

О направленности адепта к Творцу всего сущего говорит в своих комментариях к серии старинных алхимических рисунков, известных под названием «Mutus Liber », Пьер Дюжоль (Магофон): «Стремление создания к своему создателю может благоприятно сказаться на установках алхимика, так как свет проистекает от Бога». (Limojon de Saint-Didier. Le Triomphe hermétique préc. du Mutus Liber avec une hypotypose explicative de Magophon. — Paris: Denoël, 1971, p. 28). При этом он добавляет, что упорный и зачастую опасный труд алхимика сам по себе сродни молитве.

Тут, однако, возникает деликатный вопрос: насколько алхимическая традиция совместима не просто с религией, а именно с христианством. Ведь было бы нелепо отрицать гностические корни алхимического знания. Но и отцы церкви отличали истинный гносис от лжеименного. Алхимики, как это ни покажется странным на первый взгляд, во многом опирались на патристическую литературу и даже объявляли некоторых христианских богословов (Фому Аквинского, Альберта Великого) своими соратниками. Здесь не место обсуждать, действительно ли алхимические произведения, приписываемые перу этих богословов, написаны ими самими. Во всяком случае, было бы странно приписывать их людям, относившимся к алхимической традиции враждебно или даже неблагосклонно.

Алхимики и христианские богословы использовали схожий аллегорический язык. Так, например, вода обозначала Святого Духа и одновременно человеческую природу Христа. Кстати, многие (не все, разумеется) непонятные — зачастую кажущиеся нарочито непонятными — выражения в трудах алхимиков нетрудно расшифровать, обратившись к богословским работам того времени.

Но главное даже не в этом. Главное — в важном отличии алхимических воззрений от гностических (при всём многообразии гностических систем) и их сходстве в этом отношении с христианской доктриной. Для гностика мир не просто во зле лежит, он сотворён во зле, сам есть зло, плоть не просто подвержена греху, а есть нечто принципиально враждебное духу, старающемуся по мере сил от неё освободиться. Гностик чает не преображения мира и своей плоти, как его части, он стремится вырваться из плена, в котором держит его этот мир, и из темницы, которую представляет собой его плоть.

Для христианина это не так. И цитат тут можно привести сколько угодно. Например, св. Григорий Палама пишет:

«…Подобные вещи пристало говорить еретикам, которые называют тело злом и изваянием лукавого, а мы злом считаем только пребывание ума в телесных помыслах, в теле же никак не злом, раз само тело не зло» (Св. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих. — М.: Канон, 1995, с. 41. Перев. В.Вениаминова).

А в псалме 62 об этом сказано ещё более кратко: «Сердце моё и плоть моя возрадовались о Боге живом» (Пс., 62:2).

Если плоть, ещё не преображённая, способна радоваться о Боге живом, то кто дерзнёт лишить её ещё большей будущей радости, долженствующей наступить после смерти!

Заметим, к слову, хотя это и так ясно, что речь вовсе не идёт о том, что правильно, а что нет, или о том, что больше соответствует пресловутой действительности. Правильно и то, и другое, и человек получает посмертие сообразно со своей верой и своим знанием (гносисом) об этом посмертии. Речь о том, станет ли человек соработником Богу в деле преображения мира или сбросит этот мир с себя, как вылупившийся цыплёнок — скорлупу яйца.

Итак, христианство отрицает возможность бессмертия души, как отличной от тела духовной субстанции. Бессмертие человека непосредственно связано с обретением так называемого «тела славы» (это явление также именуют пресуществлением тела), которое имеет место при обращении потенциального богоподобия в реальное.

В приложении к процессу пресуществления тела этапы Великого Делания определяются следующим образом:

Первый этап — «Работа в Чёрном» (Nigredo) — единоборство со смертью.

Второй этап — «Работа в Белом» (Albedo) — возвращение исходного райского состояния.

Третий этап — «Работа в Красном» (Rubedo) — обретение духовного бессмертия.

При этом на божественном плане первому этапу соответствует смерть Христа на кресте, второму — его Воскресение, третьему — сидение одесную Бога Отца, на человеческом, соответственно, — преодоление греха, воскрешение Лазаря, жизнь вечная по обетованию.

Как правило, современному человеку, даже верующему, трудно представить себе, как можно восстать в новом теле, когда старое тело истлело.

Но мы же не удивляемся, когда у ящерицы отрастает новый хвост вместо отрубленного, а ведь это возможно, лишь если в нематериальном субстрате ящерицы (из осторожности не будем называть его душой) существует определённая структура, ответственная за воссоздание этого утраченного хвоста.

Вид и свойства нашего теперешнего тела обусловлены грехом. Этим телом управляет душа. Но «…сеется тело душевное, восстаёт тело духовное», пишет апостол Павел (1 Кор., 15:44). Когда душа соединяется с Богом и делается одним духом с ним, то и тело достигает «духовного» состояния, становится «телом славы». Главным свойством этого нового тела является нетление. Значит, в духе человека запечатлён образ его тела, и он, дух, сохраняет способность его воссоздать (как ящерица — свой хвост), но уже обновлённым, не знающим греха, и это будет не абстрактное тело, а тело конкретного Иванова, Петрова, Сидорова.

Золото, кстати, является своеобразным «телом славы» для неблагородных металлов.

И подобно тому, как золото алхимик получает не где-то за пределами нашего мира, а во вполне реальной печи — атаноре, так и «тело славы» адепт может обрести в этом мире, до наступления смерти.

Как писал Исаак Сирин, «…ощущение наслаждения вещами будущего века мы можем получить ещё здесь, прежде естественного изменения и исшествия из мира сего» («Слова подвижнические» аввы Исаака Сирина. — М. 1993, с. 10).

В литературе неоднократно высказывалась мысль, что алхимия представляет положительный субстрат всех верований, изложенных в тех или иных священных книгах — Библии, Ведах, Авесте и т. д. Этот вопрос, собственно говоря, заслуживает более подробного освещения. Впрочем, о развитой алхимической традиции можно говорить только применительно к христианскому миру (мы здесь не касаемся сложных взаимоотношений тех или иных алхимиков с Церковью — эти взаимоотношения всегда строились с учётом того, насколько ясно сама Церковь на каждом из этапов своего развития осознавала свою собственную традицию) и миру даосизма. Почему она не проявила себя в индуизме или буддизме и что объединяет христианство со столь экзотической для подавляющего числа европейцев религией? Ответ прост: христианство и даосизм, как бы ни разнились они по многим другим пунктам, проповедуют воскресение человека в преображённом теле.

Образ мира как гигантской плавильной печи восходит, кстати, ещё к Чжуан-цзы.

Интересующихся даосской алхимией можно переадресовать к работам Е.Торчинова, досконально изучившего данный вопрос. Им, в частности, осуществлён комментированный перевод одного из авторитетнейших источников по даосской алхимии — книги Чжан Бо-дуаня «Главы о прозрении истины » (СПб., 1994).

Многовековая китайская традиция высветила образ «бессмертного, освободившегося от трупа», т. е. святого, преобразовавшего свою плоть через смерть и последующее воскресение.

Любопытно, однако, что примерно к X в. в Китае под влиянием буддийских представлений произошёл разрыв между «внешней» и «внутренней» алхимией. Равновесие было нарушено. После этого китайская алхимия свелась к комплексу сложных психофизических упражнений, к своего рода духовной йоге, а названия минералов и веществ превратились лишь в символы психофизических процессов.

Приверженцы «внутренней алхимии» решили, что необходимости в моделировании космических процессов внутри реторты нет, коль скоро алхимической моделью вселенной становится само человеческое тело.

Получается, что исконное равновесие, позволяющее говорить о пресуществлении не только человеческого тела, но и мира, сохранилось лишь в западноевропейской культуре.

Есть, правда, одно существенное возражение. Формулируется оно приблизительно так:

«С христианской точки зрения смерть есть последствие греха, а не незнания. Поэтому и единственный путь к победе над ней заключается в преодолении греха, которое совершается не силою науки, а силою божественной благодати и нравственным подвигом человеческой воли. Это — путь Христа и галилейских рыбарей, а не учёных» (Е. Н. Трубецкой. Миросозерцание Вл. С. Соловьёва. — М., 1995, т. 1,с. 91).

Представляется, однако, что подобные высказывания приложимы лишь к области чисто светских наук. Знание, которое зиждется на подмене Бога мёртвой материей, надмевает. Наш большой знаток алхимии Е. Головин уже высказывал чрезвычайно важную мысль о совпадении многих аспектов современной науки с рядом доктрин чёрной магии. В результате восторжествовала сугубо «внешняя» алхимия, т. е. алхимия, напрочь лишённая своего духовного содержания. Алхимия выродилась в современные химию и физику, несущие в себе дьявольский искус.

Не хочется говорить банальностей об атомных бомбах, изгаженных реках и тому подобном, но мы живём в век банальностей, хуже того, в век подмен, когда вырождение именуется прогрессом.

Единственный выход, который нам остаётся, если мы хотим избежать гибели, — это, черпая силы в Божьей благодати, принять деятельное участие в пресуществлении мира, опираясь на возрождённые сакральные науки. Так могут быть уничтожены хотя бы некоторые «последствия греха, преодоление которого совершается силой божественной благодати и нравственным подвигом человеческой воли». Это и есть обожение, очищение человека от посторонних примесей (дистилляция духа) вкупе с осознанием Царства Божьего внутри нас.

Наш мир представляет собой сложное сочетание ангелического и демонического, все изменения в нём обеспечиваются либо люциферическим началом в океане ангелического, либо ангелическим — в океане демонического (это, кстати, весьма убедительно показано в легенде о Граале, где последний представлен камнем, который в небесной схватке архангела Михаила с Люцифером выпал из короны Люцифера и упал на землю).

Алхимия предлагает не бежать от нечистого, хотя бы потому что это невозможно, а преобразовывать нечистое в чистое, «блудницу в девственницу».

Во внешней алхимии, выродившейся в современные науки, наличествует ангелическое начало (стремление к частным истинам — множественным отражениям одной общей, заключённой в Боге) в океане демонического (приобретая знания, мы якобы уже тем самым становимся богами).

В истинной алхимии как сакральной дисциплине наличествует люциферическое начало (станем как боги, гносис — как фактор движения) в океане ангелического (станем как боги не мы сегодняшние, отягощённые грехом, а мы, преображённые божественной благодатью, излившей на нас Святого Духа, и преобразившие мир).

В вечности, в которой все мы рано или поздно упокоимся, надобность в люциферическом начале, надо думать, отпадёт.

Преображение и обожение человека — лишь первая стадия преображения мира, неотделимой частью которого человек является.

Прислушаемся к М. Волошину:

Поймите сущность зла.

Не бойтесь страсти.

Не противьтесь злому

Проникнуть в вас.

Всё зло вселенной должно,

Приняв в себя,

Собой преобразить.

Алхимия — это и есть средство духовного преображения плоти, а вместе с ней и всего мира. Алхимик выполняет большую часть работы в деле созидания новой земли и нового неба. Он как кристалл в насыщенном растворе соли. Преображаясь сам, он инициирует целый процесс, давая начало спонтанному восстанию в инобытие новых частиц, дотоле пребывавших в непроявленном состоянии.

После такого утверждения читателю впору спросить, а есть ли сейчас алхимики и где они. Они — в безмолвии и мраке, который лишь изредка прорезывают молнии. Одна из таких молний — Фулканелли.

Об алхимиках прежних времён и об истории алхимии мы распространяться не будем, просто отошлём читателя к вышедшей в издательстве «София» книге французского исследователя Ж.Саду «Алхимики и золото », где о многих алхимиках: Николае Фламеле, Василии Валентине, Бернарде Тревизанском и других — рассказано достаточно занимательно и подробно. Есть там сведения и о Фулканелли. Однако версия об этом таинственном адепте XX в., изложенная Саду, не единственная и не всеми принимается. Коль скоро мы предлагаем перевод книги Фулканелли, остановимся на этом вопросе подробнее и приведём наряду с версией Саду и другие, не претендуя, разумеется, на вынесение окончательного вердикта, во-первых, потому что самостоятельное расследование тайны, связанной с личностью Фулканелли, выходит за пределы наших возможностей, а во-вторых, раз сам человек пожелал скрыть своё подлинное имя, он вправе рассчитывать, что потомки будут уважать его волю.

Поэтому ограничимся пересказом имеющихся источников.

Итак, в 1922 г. Фулканелли (1839-?), по сообщению его ученика Эжена Канселье, проводит трансмутацию в присутствии трёх надёжных свидетелей. Затем он поручает Канселье опубликовать две свои работы и исчезает, но потом несколько раз возникает из небытия — последний раз в 1952 г. (то есть в возрасте 113 лет?).

Если же верить Д.Кану, автору статьи во французской философской энциклопедии (Les Œuvres philosophiques. Dictionnaire, t. 2 /Encyclopedie philosophique universelle/ — P.: Presses universitaires de France, 1992, p. 2429), под псевдонимом Фулканелли могут скрываться сразу два, а то и три человека. Прежде всего это художник Жюльен Шампань (1877–1932), автор иллюстраций к книгам, вышедшим под псевдонимом Фулканелли. Той же точки зрения, со ссылкой на французского историка Робера Амбелена, придерживается и Александриан, автор «Истории оккультной философии» (Alexandrian S. Histoire de la philosophie occulte. — P.: Seghers. 1983). Отметим, что два названных источника вышли после книги Саду, где тот сразу же отметает подобную возможность. Следовательно, доводы Саду убедили не всех.

Воссоздав чернила, какими пользовались в XVII–XVIII вв., Шампань занимался копированием старинных рукописей и делал это так искусно, что вводил в заблуждение экспертов. «Это был невысокий длинноволосый усатый человек со множеством всяких причуд, — описывает Шампаня Александриан. — Он освещал свой дом лишь керосиновой лампой, терпеть не мог электричества и то и дело стимулировал себя, нюхая растительную смолу гальбан» (Alexandrian S., op. cit. p. 167–168).

Оспоривая эту точку зрения (её впервые выдвинули намного раньше, сразу после выхода книг Фулканелли), Саду рисует такой ужасный портрет Шампаня — он-де и пьяница, и интриган, и грубиян, он-де и умер страшной и мучительной смертью, связанной с предательством некоего Общества Люцифера, в организации которого участвовал, — что невольно удивляешься, как Канселье на протяжении многих лет делил кров с таким чудовищем.

Следующим претендентом на роль Фулканелли объявили Пьера Дюжоля де Валуа (1862–1926). О нём мы уже упоминали в связи с его комментариями, совершенно блистательными, к алхимическим рисункам «Mutus Liber ». He отваживаясь вступать в спор с такими эрудитами, как Саду или Амбелен, обратим лишь внимание на определённое сходство языка книг Пьера Дюжоля и Фулканелли и на зачастую одни и те же вовсе не тривиальные примеры. Основной довод против отождествления Пьера Дюжоля и Фулканелли приводит Саду: Дюжоль уже писал под псевдонимом Магофон — зачем одному человеку два псевдонима?

И, наконец, третий претендент — Коттон Девар или Котон д'Альвар (~ 1986), член так называемой группы «Бодрствующих» (Veilleurs), которую в 1920 г. основал Рене Шваллер де Любич (1887–1961).

Нам из нашего далёка трудно разрешить этот спор, раз уж сами французы не могут прийти к единому мнению. Да и так ли всё это важно! Как сказал поэт: «Что в имени тебе моём…» Скажем лишь, что само слово «Фулканелли», как считается, составлено из двух слов: «Вулкан» и «Гелиос» — и означает «солнечный кузнец».

Фулканелли — автор двух книг: «Тайна соборов и эзотерическое толкование герметических символов Великого Делания » (Le Mystère des Cathédrales et l’interprétation ésotérique des symboles hermétiques du grand œuvre. — Paris: Jean Schemit, 1925; переизд. Omnium Litteraire, 1957; 3 изд., доп., J. J. Pauvert, 1964, в дальнейшем переиздавалось несколько раз), а также «Философские обители и связь герметической символики с сакральным искусством и эзотерикой Великого Делания » (Les Demeures philosophales et le symbolisme hermétique dans ses rapports avec l’art sacré et l’ésotérisme du grand œuvre. — Paris: Jean Schemit, 1930; переизд. Omnium Litteraire, 1958; 3 изд., доп. J. J. Pauvert, 1964, несколько раз переиздавалось). Вторую работу сам Фулканелли считал более совершенной.

Фулканелли написал ещё одну книгу под названием «Finis Gloria Mundi ». По одной версии, он не успел её закончить, по другой — передал для опубликования своему ученику Э. Канселье, но потом передумал и издавать запретил. Говорят, что книга эта появится накануне Конца Мира.

Александриан вслед за Амбеленом утверждает, что Фулканелли сам написал предисловие к своим работам и попросил Канселье, чтобы тот подписал его своим именем, но в это трудно поверить.

Главная идея «Тайны соборов » в том, что скульптурные изображения готических соборов, а также ряд других памятников прошлого скрытым образом иллюстрируют секреты Великого Делания. Автор показывает это на примере собора Нотр-Дам^I де Пари, собора Нотр-Дам де Амьен, дворца Жака Кёра, особняка Лальмана в Бурже и каменного креста приходской церкви в Анде. Фулканелли во многом оспаривает привычные представления о готическом искусстве, которое, по его мнению, представляет собой своего рода зашифрованный язык. По-новому он объясняет даже само слово «готический». Более того, Фулканелли утверждает, что Великое Делание символически представлено не только в готическом искусстве, но также в традиционных религиях и народных легендах, которые, таким образом, имеют алхимическую основу. Как отмечает в своей статье Д. Кан, Фулканелли продолжает в этом отношении традицию французских алхимиков XVII в. (в частности, Лиможона де Сен-Дидье). Идеи Фулканелли получили широкий резонанс в среде французских герметистов и повлияли на многих французских писателей и художников, особенно в кругах, близких к сюрреализму.

Тяга к традиционным дисциплинам, и прежде всего к алхимии, в наш железный век не случайна[1]. Она сродни мучительному стремлению проснуться, когда махина мира медленно, но верно сползает в пропасть, а положение о прогрессе, основанное на чисто механических, количественных представлениях, сродни снотворному, всё глубже и глубже погружающему в сон. Гордыня мешает современному человеку трезво взглянуть на сегодняшнюю позитивистскую и атеистическую науку. Но особенно тяжело видеть, когда от сакральных дисциплин отмежёвывается христианская Церковь. В очередной раз «своя своих не познаша». В мире наших предков эти дисциплины играли основополагающую роль. Мнение же о еретичности сакральных наук сложилось лишь впоследствии, когда область применимости христианского мировоззрения стала произвольно ограничиваться чисто догматическими и моральными вопросами.

Да поможет нам обращение к Святому Духу, главному Делателю, преображающему, согласно герметическим представлениям, мир, выбраться из теперешнего лабиринта и, пройдя через плавильную печь смерти, обрести золото — символ четвёртого состояния души после «чёрного» (грех и раскаяние), «белого» (прощение и невинность), «красного» (очищение и смерть) и четвёртого — после твёрдого, жидкого и газообразного — состояния материи («тело славы»)!

И напоследок ещё одна цитата:

«Алхимия — ключ ко всяким знаниям, и её полное раскрытие призвано до основания потрясти построенные на лжи человеческие установления и воссоздать их в истине» (Limojon de Saint-Didier. Le Triomphe hermétique prec. du Mutus Liber avec une hypotypose de Magophon. — Paris: Denoel. 1971, p. 23).

Владилен Каспаров

Необходимые замечания

«Тайну соборов » можно считать первой частью собрания сочинений Фулканелли, образующей вместе с другой его книгой, «Философскими обителями », книгой его ученика Эжена Канселье «Алхимия » и «Новой Ассамблеей Химических Философов » Клода д'Иже, ученика на сей раз уже самого Канселье, своего рода серию внутри серии «Алый лев».

Над всеми книгами названной микросерии работал один коллектив, придерживавшийся единства стиля и терминологии. Что касается терминологических нюансов, то после выхода «Алхимии» и «Философских обителей» были учтены критические замечания других исследователей.

Настоящая книга — первое адекватное издание «Тайны соборов » в России. Речь идёт об особом технологическом подходе, следуя которому редакция приводила в скобках оригинальное французское (или латинское) написание тех или иных понятий, имён и оборотов. На наш взгляд, такая «полубилингва» — единственно возможный способ издания алхимических трудов на русском языке, поскольку все они основаны на так называемой фонетической кабале: то, что является созвучием (консонансом, паронимической аттракцией, анаграммой) в одном языке, перестаёт быть таковым в языке другом.

В издании выдержана авторская система курсивов и малых капителей. Последовательно воспроизведён текст, полностью набранный курсивом, и курсивные начертания, инвертированные в обычный шрифт (предисловия Э. Канселье). Названия работ, на которые ссылаются Фулканелли и Канселье, даны курсивом, но, в отличие от оригинала, в кавычках внутри основного текста и без кавычек внутри примечаний. То же касается и научного аппарата. В подстрочных примечаниях названия книг приведены и в оригинале, и в переводе. При этом выходные данные приведены только в оригинале с сохранением всех особенностей французской библиографии. Например:

Bernard Trévisan. La Parole délaissée . — Бернард Тревизанский. Утраченное слово. — Paris, Jean Sara, 1618, p. 39.

Там, где заканчивается подстрочное примечание Фулканелли или Канселье и начинается примечание переводчика или редактора, сноски выглядят так:

В подстрочных примечаниях Фулканелли и Канселье используется постраничная нумерация. Подстрочные примечания переводчика и редакторов обозначены звёздочками. Поскольку большинство примечаний принадлежит переводчику, Владилену Каспарову, инициалы последнего не приводятся. Исключения составляют краткие экспликации внутри авторского текста, где они обозначены Перев. Примечания Олега Фомина обозначены О.Ф. Владимира Карпца — В.К.

В конце книги содержатся комментарии: В. Каспарова (преимущественно исторические и искусствоведческие), ссылки на них отмечены по тексту арабскими цифрами в круглых скобках; О. Фомина (в большинстве своём кабалистические, метафизические и религиоведческие), ссылки на них отмечены по тексту строчными римскими цифрами; а также В. Карпца (в основном исторические и богословские), эти ссылки обозначены по тексту строчными латинскими буквами (во всех трёх случаях выдержана сквозная нумерация).

Мы сохранили расположение иллюстраций, приводимых Фулканелли и Канселье, в том порядке и точно на том месте, как и в оригинале. Ссылки на иллюстрации приводятся по тексту и в соответствии с оригиналом римскими цифрами, однако в квадратных скобках. Иллюстрации с оборотной стороны снабжены подписями, пронумерованными римскими цифрами, точно так же, как и во французском издании.

Наше издание, как и французское, снабжено указателем, однако русский вариант указателя не является буквальным переводом французского: это связано с омонимией, контекстуальным употреблением и т. п. Например, «Божий Дар» (Le Don de Dieu), в виду отсутствия кавычек в оригинале, может означать как название известного алхимического труда, так и собственно Философский Камень. Авторы пользуются этой двусмысленностью и, расставив кавычки, мы фактически взяли на себя известную смелость и истрактовали, что на сей раз имелось в виду.

Для удобства названия книг, на которые ссылаются Фулканелли и Канселье, в указателе даны курсивом, мифологические и исторические персоналии — прописными буквами (в последнем случае прописными буквами обозначено ключевое слово, в скобках — дополнительное), все остальные понятия — обычным шрифтом. Ссылки на предисловие, комментарии и подстрочные примечания переводчика и редакторов в указателе не даются за исключением отдельных случаев, когда в подстрочном примечании приводится перевод содержащихся в текстах Фулканелли и Канселье латинских или каких-либо других слов и сочетаний, не переведённых ими самими на французский язык.

В приложениях содержатся фотографии готических соборов, барельефов, мозаик и витражей, выполненные Демьяном Ленковым, предоставленные Анной Драгиной и прокомментированные Олегом Фоминым.

Олег Фомин

Предисловия

Братьям Гелиополиса

К первому изданию

Для ученика представлять труд Учителя — тяжёлое и неблагодарное занятие. Посему в мои намерения не входит ни разбирать «Тайну соборов», ни выявлять её содержательность и глубину. Со всем смирением признаюсь в своей неспособности сделать это. Предоставляю читателям самим оценить труд моего учителя по достоинству, а братьям Гелиополиса порадоваться тому, что один из них столь искусно представил на страницах книги своё учение. Время и сама истина довершат остальное.

Автора «Тайны соборов» давно уже нет с нами. Человек покинул этот мир. Сохранилась лишь память о нём. Скорбя о его столь раннем — увы! — уходе, я с болью в сердце воссоздаю образ своего высокомудрого и трудолюбивого Учителя, которому обязан всем. Его многочисленные друзья, неведомые братья, ожидавшие от него возвращения таинственного Verbum dimissum[2], разделят мою скорбь.

Мог ли он, достигнув вершины знания, отвергнуть предначертания судьбы? Нет пророка в своём отечестве. Это древнее изречение объясняет, возможно, тайную причину волнения, которое искра Откровения привносит в одинокую, заполненную трудами жизнь Философа. В божественном огне ветхий человек сгорает полностью. Имя, семья, родина, иллюзии, ошибки, проявления тщеславия — всё рассыпается в прах. И подобно Фениксу поэтов, из пепла восстаёт новая личность. Так, во всяком случае, утверждает философская Традиция.

Учитель знал это. Он исчез, когда пробил предначертанный час, когда был подан Знак. Кто отважится уклоняться от закона? Если бы мне самому суждено было сегодня счастливое восхождение, заставляющее Адепта бежать почестей этого мира, я бы поступил точно так же, несмотря на душевную боль из-за тягостного, но неизбежного расставания.

Фулканелли ушёл от нас. Однако мысль его, напряжённая и живая, навсегда замкнута, как в святилище, в сии страницы, и в этом наше утешение.

Благодаря Фулканелли, кафедральный собор раскрывает перед нами свои тайны. С удивлением и волнением узнаём мы, как наши предки обтесали первый камень, который лёг в его фундамент, камень чудесный, драгоценный, дороже золота, тот камень, на котором Иисус основал свою Церковь. Вся истина, вся философия, вся религия опираются на этот единственный в своём роде священный камень (Pierre unique et sacrée)^II. Многие, исполнившись самомнения, полагают, что способны придать ему форму, а между тем избранники, достаточно простые, достаточно учёные, достаточно искусные, чтобы сделать это, так редки!

Впрочем, это не суть важно. Нам довольно знать, что наши средневековые памятники искусства содержат в себе ту же достоверную истину, основы того же знания, что и египетские пирамиды, греческие храмы, римские катакомбы, византийские базилики.

Такова общедоступная идея, заложенная в книге Фулканелли. Но герметические Философы — по крайней мере, те, кто достойны этого имени, — почерпнут в ней и другое. Понимая, что свет рождается из столкновения идей, они увидят здесь встречу Книги и Здания^III, которые Дух животворит, а Буква убивает. Фулканелли прошёл первый отрезок пути, герметическим Философам предстоит пройти последний. Оставшееся расстояние невелико, но следует знать, где дорога, и не блуждать попусту.

Что ещё сказать?

Мне известно — я обнаружил это не сам, более десяти лет назад меня заверил в этом автор, — что ключ к таинственному эликсиру (clef de l'arcane majeur) совершенно точно задан на одной из иллюстраций. И этот ключ целиком заключается в определённом цвете (en une couleur), явленном Художнику в самом начале. Ни один Философ, насколько я знаю, не открывал, сколь значим этот узловой фактор. Говоря это, я выполняю последнюю волю Фулканелли, так что моя совесть спокойна.

Напоследок да будет мне позволено от имени братьев Гелиополиса и от своего собственного тепло поблагодарить рисовальщика, которому мой учитель доверил иллюстрировать свой труд. Именно благодаря яркому таланту и тщательности исполнения Жюльена Шампаня суровая эзотерика «Тайны соборов» облачилась в великолепное одеяние из оригинальных рисунков.

Э. Канселье, F.С.Н.

Октябрь 1925 г.

Ко второму изданию

В 1922 г., когда была написана Тайна соборов, Фулканелли ещё не обрёл Божьего Дара (Le Don de Dieu), но уже настолько приблизился к высшему озарению, что счёл необходимым подождать и не раскрывать своего имени; впрочем, он всегда строго придерживался этого правила, даже не столько из неукоснительного соблюдения тайны, сколько по склонности характера. Разумеется, этот человек, пришедший из иного века, своими необычными повадками, старомодными манерами, странными занятиями, сам того не желая, возбуждал любопытство людей праздных и недалёких, которое чуть позднее было ещё более подогрето полным исчезновением его персоны.

После того как увидела свет первая часть сочинений учителя, он окончательно и бесповоротно выразил свою волю: он должен оставаться в тени, ярлык, под которым он значился в обществе, должен исчезнуть навсегда — его, как того требует Традиция, заменит давно уже привычный псевдоним. Это знаменитое имя столь прочно укоренилось в людской памяти, переданное как эстафета будущим, самым далёким поколениям, что практически невозможно заменить его другим, пусть и настоящим, сколь бы блестящим и славным оно ни оказалось.

Ясно, что создатель труда столь высокодостойного не покинул бы своё детище сразу после опубликования, не имея на то существенных причин, настоятельной необходимости, тщательно не обдумав все «за» и «против». Эти причины привели к отречению на совсем ином уровне, отречению, невольно вызывающему восхищение, ведь даже самые достойные авторы, авторы, движимые абсолютно чистыми намерениями, не свободны от мелкого тщеславия и чувствительны к похвалам, расточаемым их появившемуся на свет детищу. Случай с Фулканелли уникален для литературы нашего времени, ибо он свидетельствует о редкостной нравственной дисциплине, согласно которой новый Адепт строит свою судьбу по примеру кого-либо из своих немногочисленных предшественников, появлявшихся друг за другом каждый в свою эпоху, и, подобно маякам спасения и сострадания, задававших направление на бесконечном пути. Строгая преемственность, чудесным образом не знающая перерыва, чтобы вновь и вновь в духовном и научном плане проявлялась истина — вечная, всеобъемлющая, неделимая. Подобно большинству Адептов прежних времён, выбросив на свалку бренную оболочку ветхого человека (vieil homme), Фулканелли сохранил для себя лишь призрачное наименование, неуничтожимую визитную карточку, подтверждающую его принадлежность к вышней аристократии (aristocratie suprême).

* * *

Тот, кто хоть немного знаком с алхимическими книгами прошлого, знаком и с основным правилом, глаголющим, что наиболее предпочтительным является устная передача знаний от учителя к ученику. Фулканелли получил посвящение именно таким образом, затем от него получили посвящение мы, хотя надо сказать, что ещё раньше широко распахнул перед нами двери лабиринта Килиани — это случилось в 1915 г., в те дни, когда был переиздан его труд.

В своём «Предисловии» к «Двенадцати ключам к Философии» мы с умыслом упомянули, что именно Василий Валентин был первым посвятителем нашего учителя в тайны герметической науки, хотя для пущей точности правильнее было сказать не «первый посвятитель», а «истинный посвятитель», как мы и написали некогда в вводной статье к «Философским обителям». В то время, однако, нам ничего не было известно о трогательном письме, которое мы приводим чуть ниже. Поразительно возвышенный тон придают этому письму душевный порыв, нескрываемая увлечённость, охватившие пишущего, чьё подлинное имя по закорючке, поставленной вместо подписи, установить нельзя; нигде в письме не указано и имя адресата. Однако адресатом наверняка был Мастер Фулканелли, оставивший в своих бумагах в качестве свидетельства сие послание, скреплённое на месте сгиба двумя коричневыми лентами, — оно долго пролежало в бумажнике, куда, кстати, проникли мельчайшие частицы жирной золы из большой, постоянно действующей печи. Автор «Тайны соборов» долгие годы хранил как талисман письменное доказательство триумфа своего истинного посвятителя. Ничто не мешает нам теперь опубликовать это письмо, тем более что оно точно и недвусмысленно выражает идею высокой области, где протекает Великое Делание. Надеемся, на нас не посетуют за то, что это необыкновенное письмо слишком длинное, ведь было бы жаль изъять из него хотя бы слово.

Мой старый друг,

На этот раз Вы действительно обрели Божий Дар . Это поистине великая милость, и впервые я отдаю себе отчёт в том, сколь редка подобная благосклонность. Я полагаю, что в неисчерпаемых глубинах простоты нельзя обнаружить тайну с помощью одного только разума, как бы тонок и изощрён он ни был. Теперь, когда Вы обладаете Сокровищем Сокровищ , вознесём благодарность Божественному свету, приобщившему Вас к соработничеству. Впрочем, Вы по справедливости заслужили это своей непоколебимой верой в истину, настойчивым трудом, постоянными жертвами и — не в последнюю очередь — своими добрыми делами .

Когда жена сообщила мне славную новость, от внезапной радости я потерял дар речи. Я был вне себя от счастья настолько, что даже подумал: «Только бы мы не оплатили этот час блаженного опьянения какой-нибудь завтрашней бедой». Но хотя мне рассказали о Вашем успехе лишь в общих чертах, я всё же понял — и это ещё более укрепило мою уверенность, — что огонь гаснет только по завершении Делания и что тинктуралъная масса пропитывает стеклянный сосуд, и после повторных очисток (decantations) он полностью насыщается и начинает светиться подобно солнцу .

По своему великодушию Вы передали нам добытое Вашими трудами и принадлежащее Вам по праву высокое сокровенное знание. Никто лучше нас не может оценить этот дар, и никто не способен испытать к Вам большую признательность. Вы знаете, что самые прекрасные фразы, самые красноречивые заверения не стоят трогательной простоты двух слов: «Вы добры », — и именно за это Ваше качество Бог возложил Вам на чело диадему истинного царства. Ему известно, что Вы достойно распорядитесь скипетром и тем бесценным сокровищем, которое он в себе заключает. Мы уже давно почитаем Вас сугубым предстателем за всех Ваших друзей, подвергающихся испытаниям, милосердным покровом, внезапно расширившимся и вобравшим в себя лазурь небес и великое светило. Как можно дольше пользуйтесь этим ни с чем не сравнимым редким счастьем на радость и утешение своих друзей и даже недругов, так как несчастье всё собою заслоняет, а у Вас теперь в руках волшебная палочка, творящая любые чудеса.

Моей жене, человеку необыкновенно восприимчивому, приснился поистине удивительный сон. Ей привиделся вознёсшийся к солнцу человек, облачённый во все цвета радуги. Объяснение сна не заставило себя ждать. Какое чудо! Какой блистательный победный ответ на моё письмо, полное рассуждений, пусть с теоретической точки зрения и верных, но сколь далёких от Истины, от Действительности ! Едва ли будет преувеличением сказать, что приветствовавший утреннюю звезду навсегда потерял способность видеть и размышлять; околдованный этим ложным светом, он низвергается в бездну… Разве что его, как Вас, благоприятный поворот судьбы неожиданно уведёт от края пропасти.

Мне не терпится увидеть Вас, мой старый друг, и услышать из Ваших уст о недавних часах волнения и торжества. И поверьте, мне не выразить словами, как мы рады за Вас и как в глубине души Вам благодарны. Аллилуйя!

Обнимаю и поздравляю Вас

Ваш старый…

Сумевший осуществить Делание с помощью одного меркурия , обрёл самое совершенство — он овладел светом и совершил Магистерий.

Одна фраза из письма, вероятно, удивит, смутит и приведёт в замешательство внимательного читателя, уже знакомого с основами герметической науки. Это, когда автор письма — близкий и мудрый друг — восклицает:

«Едва ли будет преувеличением сказать, что приветствовавший утреннюю звезду навсегда потерял способность видеть и размышлять; околдованный этим ложным светом, он низвергается в бездну».

Эта фраза, на первый взгляд, противоречит тому, что мы утверждали более двадцати лет назад в своём исследовании о Золотом Руне[3], а именно тому, что звезда — великий знак Делания; скрепляя собою философскую материю, она подтверждает, что алхимик обрёл свет мудрецов, а не свет безумцев; звезда эта — освещает саму мудрость; звезду эту именуют утренней. Но разве мы не уточняли мимоходом, что герметическую звезду наблюдают прежде всего в зерцале Искусства или Меркурия и лишь потом на химическом небе, где она светит намного более рассеянно? Чувство сострадания берёт в нас верх над стремлением соблюсти тайну, и, рискуя прослыть любителями парадоксов, мы в продолжение разговора о таинственном аркане приведём здесь несколько строк из старого дневника, куда записывались учёные беседы с Фулканелли, которые вкупе с холодным сладким кофе служили отрадой прилежному усидчивому юноше тех лет:

«Наша звезда единственная, но она двойная. Умейте отличать действительный облик звезды от её отражения, и вам будет явлено, что при свете дня её блеск ярче, чем в ночной тьме».

Это заявление подкрепляет и дополняет столь же определённые и недвусмысленные слова Василия Валентина («Двенадцать ключей»):

«Боги даровали людям две звезды, чтобы вести их к великой Мудрости — наблюдай за ними, о человек! И неустанно следуй за их светом, ибо в нём — Мудрость».

Не эти ли две звезды мы видим на одной из небольших алхимических картин из францисканского монастыря в Симиезе, латинская надпись на которой говорит о несущем спасение ночном звёздном сиянии:

«Cum luce salutem — Со светом спасение».

Так или иначе, но, обладая зачатками философского мышления и взяв на себя труд поразмышлять о приведённых выше неопровержимых суждениях Адептов, нетрудно заполучить в руки ключ, которым Килиани открывает замок храма. Если же кому-нибудь всё равно непонятно, пусть он перечтёт работы Фулканелли, где герметическое учение излагается как нигде подробно.

Существуют, таким образом, две звезды, которые, сколь бы невероятно это ни звучало, на самом деле образуют одну-единственную — ту, что сияет над мистической Девой — нашей матерью (mere) и герметическим морем (mer) в одном лице. Эта звезда, возвещающая зачатие, является лишь отблеском другой звезды, которая предваряет чудесное пришествие Сына. Хотя небесную Деву называют Stella matutina, утренняя звезда, хотя на неё падает сияние божественной печати, хотя признательность к этому источнику благодати наполняет сердце Мастера радостью, эта звезда — только отражение в зерцале Мудрости. Несмотря на важное место, которое занимает у ряда авторов эта видимая, но неуловимая звезда, она лишь свидетельствует о реальности другой звезды, увенчавшей божественного Младенца при Его рождении. Как учит нас св. Иоанн Златоуст, знак, приведший волхвов к вифлеемской пещере, прежде чем исчезнуть, опустился на чело Спасителя и окружил его светящимся ореолом.

Настоятельно обращаем внимание (и убеждены, что найдутся люди, которые будут нам за это признательны) на то, что речь тут действительно идёт о ночной звезде, распространяющей довольно тусклый свет на полюсе герметического неба. Здесь важно, не обманывая себя видимостью, составить себе понятие о земном небе, о котором говорит Венцеслав Лавиний из Моравии и на котором подробно останавливается Яков Толлий:

«Ты поймёшь, что такое Небо, из последующего небольшого комментария, с помощью которого отверсто химическое небо. Ибо

Небо сие огромно, оно покрывает поля багряным светом, и на нём различимы звёзды и солнце».

Необходимо поразмыслить над тем, что небо и земля, смешанные в изначальном космическом Хаосе, не составляют различия ни в субстанции, ни в сущности, однако в процессе разделения они начинают различаться качественно, количественно и иерархически. И не содержит ли в себе алхимическая земля с её хаосом, инертностью, бесплодностью философское небо? И так ли уж невозможно для Художника, подражающего Естеству и божественному Великому Деланию, с помощью тайного огня и универсального духа отделить в своём малом мире (petit monde) светлые и чистые кристаллические частицы от частиц плотных, тёмных и грубых? Другими словами, это отделение света от тьмы — работа первого из Великих Дней Соломона! Именно в результате этого разделения становится ясно, чтó такое философская земля и чтó Адепты называли небом Мудрецов.

Филалет, в своём «Открытом входе в тайные палаты царя»[4]наиболее тщательно рассматривает практическую сторону Делания, указывая на появление герметической звезды, и делает вывод о его космической магии (magie cosmique):

«Это чудо мира, скопление высших качеств внутри низших, поэтому Всемогущий и прибегнул к сверхъестественному знаку. Мудрецы, увидевшие его на Востоке, исполнились восхищения и тут же поняли, что в мир родился наичистейший Царь.

Когда ты увидишь Его звезду, следуй за ней до колыбели, там твоим глазам предстанет прекрасный Младенец».

Затем Адепт поясняет, как надо действовать:

«Возьми четыре части нашего огненного дракона, во чреве которого таится наша магическая Сталь (Acier), и девять частей нашего Магнита (Aimanf); смешай всё с помощью горящего Вулкана — образуется содержащая минерал вода, на поверхности которой будет плавать пена. Пену отдели. Отбрось скорлупу, возьми ядро, трижды очисти огнём и солью; это будет нетрудно, если Сатурн увидит своё отражение в зеркале Марса».

В конце Филалет добавляет:

«И Всемогущий налагает свою царскую печать на Делание и особым образом его украшает».

В действительности звезда не является отличительным признаком именно Великого Делания. Её можно встретить и во множестве известных с древности химических реакций, и в ряде второстепенных процессов и спагирических операций. При этом звезда всегда указывает на частичное или полное превращение веществ, над которыми она находится. Типичный пример приводит Иоганн-Фредерик Гельвеции в своём «Золотом тельце» (Vitulus Aureus). Низке мы помещаем отрывок из этого труда в своём переводе:

«Несколько лет назад золотых и серебряных дел мастер из Гааги (чьё имя Грил), искусный алхимик, но человек весьма бедный — в соответствии с самой сущностью этой науки — попросил у моего близкого друга Иоганна-Гаспара Кнотнера, красильщика сукна, немного приготовленной особым образом соляной кислоты. На вопрос Кнотнера, будет ли эта соляная кислота использоваться в реакциях с металлами, Грил ответил „да“. Затем он вылил соляную кислоту на свинец, лежавший в стеклянной банке вроде тех, где хранят варенье или другие пищевые продукты. Две недели спустя на поверхности жидкости появилась очень необычная, сияющая серебристым светом звезда, словно начертанная большим умельцем с помощью циркуля. Увидев её, Грил очень обрадовался и объявил, что он уже раньше наблюдал звезду Философов, о которой, вероятно, прочёл у Василия Валентина. Я вместе со многими почтенными людьми с крайним восхищением любовался этой звездой, плававшей на поверхности соляной кислоты. На дне, меж тем, лежал пепельного цвета свинец, набухший наподобие губки. Через семь-девять дней из-за большой июльской жары соляная кислота испарилась, и звезда опустилась прямо на пористый, землистого вида свинец. Результат был достоин восхищения не только нашего небольшого кружка свидетелей. Под конец Грил перенёс часть того свинца вместе со звездой в тигель и выделил из фунта свинца двенадцать унций серебра, а из них, в свою очередь, две унции чистого золота».

Так рассказывает Гельвеции. Мы передаём его рассказ, лишь чтобы обратить внимание на присутствие звёздного знака во всех случаях внутреннего превращения философским образом обработанных веществ. Однако мы не желали бы подвигнуть на бесплодный и бессмысленный труд людей, легко загорающихся, готовых положиться на доброе имя Гельвеция, честность очевидцев, а возможно, и на нашу постоянную заботу о правильности приводимых нами сведений. Поэтому для тех, кто задумает воспроизвести этот опыт, заметим, что в рассказе Гельвеция отсутствуют два основных параметра: данные о точном химическом составе хлористоводородной кислоты и о предварительной обработке металла. Любой химик подтвердит, что обычный свинец никогда не примет вид пемзы, если подвергнуть его на холоде действию соляной кислоты. Необходима многостадийная предварительная обработка, чтобы увеличить объём металла, отделить самые грубые примеси и нестойкие элементы и путём надлежащей ферментации вызвать разбухание свинца, который становится пористым, мягким и проявляет ярко выраженную склонность к существенному изменению своих характеристик.

Блез де Виженер и Наксагор, к примеру, высказывались за длительную предварительную варку свинца. Так или иначе, но, если верно, что обычный свинец, подвергнутый восстановлению, мёртв и что великое пламя, по словам Василия Валентина, пожирает малое, не менее верно и то, что при терпеливой подпитке субстанцией огня тот же металл оживает, постепенно возвращает себе утраченную энергию и из безжизненного химического вещества превращается в живое философское тело.

Кое-кого, возможно, удивит, что мы так подробно остановились на одном из частных вопросов Учения, посвятив ему большую часть предисловия. Должно быть, мы тем самым вышли за рамки, какие обычно предписываются авторам подобных работ. Приступив, однако, непосредственно к тексту Фулканелли, читатель поймёт, что мы действовали вполне логично, развив тему, которая напрямую вводит в сочинение Учителя, где он в самом начале пространно рассуждает о важной роли Звезды, о Теофании в мире минералов (Théophanie minérale), существенным образом проливающей свет на великую тайну, скрытую в религиозных сооружениях. «Тайна соборов» — так, собственно, и называется книга, вышедшая в 1926 г. тиражом всего в 300 экземпляров; второе издание, дополненное тремя рисунками Жюльена Шампаня и примечаниями самого Фулканелли (без каких-либо изменений и дополнений с нашей стороны), мы здесь и представляем. Примечания касаются, в частности, одного чрезвычайно трудного вопроса, долго занимавшего Учителя, но на этом мы остановимся, когда будем говорить о «Философских обителях».

Впрочем, если бы понадобилось доказывать большое значение «Тайны соборов», с лихвой хватило бы упоминания о том, что эта книга оперирует понятиями фонетической кабалы, основы и способы применения которой давно преданы забвению. После подробного и точного истолкования Фулканелли этих проблем, после наших кратких замечаний в «Двух алхимических жилищах» относительно кентавра — человека-коня (homme-cheval) Плесси-Буре — нельзя уже будет спутать материнский язык (langue matrice), выразительное наречие (énergique idiome), которое легко понимают, но на котором не говорят, инстинкт или голос самого Естества, согласно де Сирано Бержераку, со всеми переносами, перестановками, заменами и столь же тёмные, сколь произвольные выкладки иудейской каббалы. Поэтому важно различать кабáлу (cabale) и каббалý (kabbale), чтобы правильно эти слова использовать. Первое происходит от καβάλλης или латинского caballus, конь^V, второе — от еврейского kabbalah, что означает предание. Здесь мы имеем дело вовсе не с переносным смыслом, не с расширением по аналогии, как, к примеру, в случае слов положение (coterie), интрига (intrigue), поворот (menée), так что не следует отказываться от единственно возможного тут существительного кабала. Фулканелли со всей определённостью подтвердил это, вновь обретя утерянный ключ к Весёлой Науке, языку богов или языку птиц, тем самым, которыми в совершенстве владел и которые с большим мастерством на свой лад использовал Джонатан Свифт, этот удивительный настоятель монастыря св. Патрика.

CABИНЬИ, 1957 г.

К третьему изданию

Но лучше жить, кляня судьбу,

Чем сохранять надменный вид

И гнить в изваянном гробу!

Чем быть сеньёром! Что ж, я сам

Сеньер, он был и погребён!

Мне, по Давидовым словам,

И не узнать теперь, где он.

Франсуа Вийон. Большое завещание XXXVI и XXXVII[5]

Было необходимо, прежде всего из простой заботы о философском благоразумии людей, чтобы «Тайну соборов» переиздали как можно скорее. Благодаря Жан-Жаку Поверу это событие свершилось, причём издатель в привычном для себя стиле соединил, на благо всем взыскующим истины, высокое качество издания с довольно доступной ценой. Эти два сопутствующих обстоятельства, чрезвычайно важных во всех отношениях, способствуют распространению истинного учения, тем более что Жан-Жак Повер проиллюстрировал первый труд Фулканелли блестящими фотографиями нарисованных Жюльеном Шампанем скульптур. Отменное качество фотографий вкупе с самим исходным материалом ещё более подтвердило добросовестность и мастерство прекрасного художника, познакомившегося с Фулканелли в 1905 г., за десять лет до того, как эта бесценная привилегия, очень, впрочем, ответственная и неоднократно вызывавшая зависть, была дарована нам.

Чтó есть алхимия, если не прямой продукт определённого состояния души, свидетельствующего о действительной и действенной благодати, поиск и пробуждение жизни, схоронённой под дебелой человеческой плотью и твёрдой кожурой вещей. На стыке двух миров, где соприкасаются материя и дух, протекает незнающий ограничения процесс постоянного очищения, цель которого — конечное совершенство.

Алхимические приёмы лучше всего передаёт древнее изречение, абсолютно точное при всей своей краткости: solve et coagula («растворяй и сгущай»). Способ простой, незамысловатый, но он требует от Адепта целенаправленности, решимости, терпения и творческого подхода, которого в наш воинственный век, век стерилизующего насыщения — увы! — почти полностью лишено подавляющее большинство людей. Редко кого влечёт сегодня живая идея, плодотворный образ, символика, присущая философскому совершенствованию или поэтическому странствованию и указующая путь медленного восхождения к бóльшему знанию и свету.

«Согласие Философов» (la Tourbe) устами Балеуса, выражая мнение многих алхимиков, говорит, что «…мать жалеет своё дитя, но дитя поступает жестоко по отношению к ней». В физико-алхимическом микрокосме развёртывается семейная драма, но можно надеяться, что, к счастью для дольнего мира и для всего человечества, Естество в конечном итоге простит людей и наилучшим образом приноровится к тем страданиям, которым они его подвергают.

Вот, однако, что вызывает опасения: если франкмасоны всё ещё ищут утерянное слово (verbum dimissum), то владеющая этим словом вселенская (καθολική katholike) Церковь готова им пожертвовать, вступив в сговор с дьяволом (œcuménisme du diable). Ничто так не благоприятствует этому неискупимому преступлению, как трусливая покорность духовенства, зачастую невежественного, коварному импульсу, прячущемуся под маской прогрессивности, идущему от оккультных сил, стремящихся уничтожить деяние Камня (œuvre de Pierre, Петры творенье^VI). Магический обряд католической мессы, поколебленный в своих основах, потерял изначальное значение и хорошо сочетается с мягкой шляпой и светским костюмом, которые напяливают на себя после богослужения иные из священников, счастливые в своей травестии от того, что вступают на многообещающий путь, упраздняющий философский целибат…

Под покровом этой политики непрекращающейся апостасии (politique d'incessant abandon) берёт верх пагубная ересь, коренящаяся в тщеславном умствовании и гл

Поиск по сайту: