ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН РУБЕЖА 1820— 30-х гг.

"Сен-Map" Виньи и проблема "массового" в структуре жанра

(с. 93-112)

"Cinq-Mars, ou une Conjuration sous Louis ХШ"1 (1826) французская критика рубежа 1820—30-х гг. и современное литературоведение рас­сматривают как первый подлинный французский исторический роман, "удовлетворяющий всем потребностям времени". В сложившейся тра­диции подхода к "Сен-Мару" заложена ориентация на некий, хотя и не всегда так отчетливо, как, например, у Л. Мэгрона или Б.Г. Реизова, обозначенный жанровый канон и отталкивание от того, что ему не со­ответствует, в частности, у того же Б.Г. Реизова. Ученый отодвинул на второй план "Мучеников" Шатобриана, хотя это произведение не меньше соответствует обозначенным в приведенных строках весьма расплывчатым параметрам. Поиски "подлинно французского" первого исторического романа обусловили устойчивый интерес у публики и литературоведения к проблеме соотношения Виньи-романиста с Валь­тером Скоттом — следования его традициям или полемики с ними. Концепция, ограничивавшая хронологические рамки французского ис­торического романа XIX в. едва ли не эпохой Реставрации, определила

преобладание синхронного контекста в осмыслении места "Сен-Мара" в историко-литературном процессе Франции. Между тем очевидно, что "Сен-Map" — произведение, действительно знаменовавшее новый этап эволюции исторического романа, обладало сильным моделирующим потенциалом, предугадывало некоторые тенденции развития жанра ис­торического романа более позднего времени, в частности, массовой ис­торической романистики 1840-х гг. — романа-фельетона. Аккумулируя жанровые искания французской исторической прозы 1820-х гг., вырас­тавшие на почве романтизма и освоения эстетического опыта — "шотландского чародея", Виньи пересматривает принципы жанровой поэтики Вальтера Скотта, подобно автору "Гана Исландца" ищет свой путь; вырабатывает, а позднее обосновывает собственную концепцию исторического романа.

Читатели приветствовали публикацию "Сен-Мара" — произведения, в котором, как отмечает Ф. Бальдансперже, обнаружили свежесть и от­ступление от правды (fausse), спонтанность и тенденциозность, в цен­тре которого была творческая индивидуальность, "слишком яркая, что­бы довольствоваться простым воспроизведением картин прошлого". Это яркое, личностное, поэтическое начало обнаруживается с первых строк романа, определяя одну из особенностей создаваемой Виньи мо­дификации жанра, роднящую его с Шатобрианом. Особенность эта проявляется в окрашенном исповедальностью лиризме, в соотношении лирического и эпического начал, в структуре жанра. "Connaissez-vous cette contree qu Ton a surnommee le jardin de la France, ce pays on Ton respire un air si pur dans les plaines verdoyantes arrosees par un grand fleuve? Si vous avez traverse dans le mois d'ete", la belle Touraine, vous aurez longtemps suvi la Loire paisible avec enchantement, vous aurez regrette de ne pouvoir determiner, entre les deux rives, celle ou vous choisiriez votre demeure, pour у oublier les hommes aupres d'un etre aime", — пишет Виньи. Писатель апеллирует к эмоциональному опыту читате­ля, вводя сентиментально окрашенный элегический мотив забвения на лоне природы, доступного чувствительной душе. Однако это только отправная точка движения авторской мысли, отчетливо взыскующей "другое" и "другого" в окружающем ее мире, обращение, по самой сво­ей семантике предполагающее широту читательской референции.

Лирически окрашенный пейзаж естественно и неприметно перено­сит читателя из настоящего в прошлое — историю. Замок, отнюдь не готический, хотя и величественный, — деталь, характеризующая про­винциальный пейзаж, в которой спрессовано время — не только дале­кое прошлое, но и настоящее, — контраст "между великолепием и ни­щетой, не раз воевавшими друг с другом" (Р. 146). Социальная тема, как и тема междоусобных войн, революций, уже с первых страниц входит в проблематику романа. Она же и завершает его в разомкнутом в историческое будущее диалоге Мильтона и Корнеля.

Ш. Сент-Бев в статье о "Сен-Маре", написанной в год выхода рома­на, положения которой он развивал в портрете писателя, опубликован­ном в "Revue des Deux Mondes" 15 апреля 1864 г., возносил Виньи-поэта в ущерб романисту, подчеркивал мастерство поэтического вооб­ражения автора "Сен-Мара", но в целом полагая, что Виньи на этот раз постигла неудача, поскольку он не обладал качествами романиста: "чувством реальности". "Я имею также в виду то провидение, которое необходимо при воссоздании прошлого", — пишет критик. Однако лирическое в действительности не исключало исторического провиде­ния Виньи, делая его другим, — в соответствии с создаваемой писате­лем романтической моделью жанра исторического романа.

Лирический переход от пространственного видения к временному облегчает "общение" с читателем уже в самом начале романа. Основой его становится имманентно заложенный в структуре жанра мотив сродства душ. Он, хотя и отчасти, хотя и противоречиво, "заполняет" пространство между читателем и художественным миром "Сен-Мара". Сопоставление "тогда—теперь", буквально пронизывающее историко-изобразительный пласт повествования, во многом определяет струк­турную основу исторического романа Виньи. Оно развертывается в самых разных планах, в частности, в экспозиции, — в обрисовке мар­шала де Басомпьера, слуги Сен-Мара Гранитна. Для обоих, восприни­мающих прошлое в разных социально-психологических ракурсах, "тогда" — это время великого монарха Генриха IV. Оба персонажа об­разуют "мост" между эпохами, когда только вызревал конфликт между дворянством и абсолютизмом. Этот конфликт приобрел трагическую остроту при Людовике XIII и Ришелье — в романном и романическом пространстве "Сен-Мара".

Однако антиномия "тогда—теперь" имеет и другую временную се­мантику — в соотнесении эпохи, в которую развертываются события, с той, к которой принадлежит повествователь. В этой функции несовпадение "тогда" и "теперь" фиксируется Виньи не развернуто, но настой­чиво, почти в каждой главе — при обрисовке одежды, быта, уклада жизни, поведения, образа мыслей героев. История и современность дистанцированы друг от друга, но и разомкнуты по отношению друг к другу, пребывают в скрытом и напряженном диалоге, — как и повест­вователь со "своим" имплицитным читателем. В структуре этого диа­лога есть еще одно очень важное для Виньи измерение — это подтекстово, трагически звучащий контраст между вечным — гармонией, идеалом — садом Франции, где "легко дышится", — и исторически конкретным, замкнутым пределами краткого земного срока, где довле­ет узкое, судьбой предписанное время, из которого героям можно вы­рваться, только "выйдя за границы жизни, за грани времени — в об­ласть вечного".

Для осмысления жанровой концепции Виньи, автора "Сен-Мара", важно обратиться к его "Размышлениям", свидетельствующим о глу­бине и своеобразии жанровой рефлексии, понимания специфики исто­рической правды писателем-романистом. Свои программные "Reflexions sur la verite dans art" Виньи вынес в предисловие к четвер­тому изданию романа (1829). Пожалуй, никто из французских писате­лей, разрабатывавших жанр исторического романа, не оставил такой развернутой и продуманной концепции жанра.

Комплекс заключенных в "Размышлениях" идей проанализирован, прокомментирован в многочисленных работах. Мы коснемся лишь некоторых из затронутых Виньи проблем, представляющихся особенно значимыми в контексте осмысления специфики жанрового мышления автора "Сен-Мара".

Виньи в числе немногих своих современников глубоко осознавал мифологизирующую природу функционирования общественного соз­нания, исторической памяти человечества. Прав Б. де Ла Саль: автор "Размышлений" "с редкой проницательностью поставил проблему взаимосвязей истории и мифологии", что не было сделано даже такими крупными историками XIX в., как Ш. Сеньобос и Ж. Бенвиль". Виньи подхватывает и додумывает в русле своей концепции идеи, высказан­ные Дж. Б. Вико и воспринятые Францией незадолго до того, в том же 1827 г., в опубликованной в переводе и с предисловием Мишле работе "Scienza Nuova". Автор ее, придавая ценность документа легендам и сказаниям, видел в них выражение правды (verite) той или иной эпохи, —не правды факта или детали, но "le vrai poetique... plus vrai que le vrai reel". Виньи, в отличие от Дж. Б. Вико, раскрывает механизм превращения и преображения подлинного факта в общественном сознании эпохи, направление, в котором совершалась его трансформация, его обработ­ка. "Нет основания думать, — пишет он, — что мифотворчество со­вершалось только в древние времена. Оно происходит еще и теперь; история вчерашнего дня приспосабливается к желанию общественного мнения, тиранической и капризной музы, которая сохраняет общее и произвольно меняет подробности. Кто из вас не присутствовал при по­добных превращениях. Сотворенный потребностями времени лишь на­половину, факт погребен, никому неведомый и косный, наивный и грубый, иногда бесформенный, как необработанная мраморная глыба; первый, кто откапывает его и берет в руки, желает, чтобы он был дру­гой формы, и передает его следующему уже немного отточенным; дру­гие шлифуют его, передавая из рук в руки". Сама метафора куколки бабочки (la chrysalide) факта, обретающего с помощью вымысла (fiction) крылья, предполагает переход этого факта в некое новое каче­ство, обретение им нового, принципиально иного смысла, хотя и соот­носимого (генетически) со своим первоисточником — фактом. С этим связано осознанное "отступление" Виньи в целом ряде случаев и сю­жетных линий, в том числе при обрисовке главных исторических пер­сонажей — Сен-Мара и Ришелье, де Ту, от фактографической, факти­ческой правды, в чем неоднократно упрекали писателя многие его ис­следователи, начиная с Сент-Бева.

Однако в этом можно увидеть и предугадывание более поздней тенден­ции развития жанра. Ф. Бальдансперже высказывает любопытную мысль, что Виньи задолго до Флобера знал о "мучениях писателя", который хотел бы воскресить прошлое и верит в правду (verite), более реальную, чем до­кумент, точности деталей которого однако отдает должное". Виньи при­знает лишь относительную достоверность и собственно исторического, и художественно-исторического знания, их принципиальную исходную бли­зость. Он раскрывает первоэлемент мифа — трансформацию факта в ин­дивидуальном и общественном сознании, не обязательно художественном. Мифотворчество предстает как феномен не только исторического знания и познания, но и современного. Смысл приведенной трансформации не только в личностном романтическом мифотворчестве, но и в общественно-

историческом, социокультурном, затрагивающем сферу осмысления и прошлого и настоящего.

В "Размышлениях" Виньи выделяет одну из моделирующих кон­стант этого процесса — нравственное начало. "Все человечество чув­ствует потребность в том, чтобы судьбы его были для него самого ря­дом поучений; более равнодушное к реальным фактам, чем обычно по­лагают, оно хочет усовершенствовать событие, чтобы наполнить его высоким нравственным смыслом", — пишет Виньи. Обозначив суб­лимирующую функцию социокультурного, исторического мифа, писа­тель вводит в его структуру телеологическую доминанту — направ­ленного развития к некоему идеалу, категория которого была столь важна не только для эстетики Виньи, но и для романтизма в целом. Идущий от античной традиции и просветителей принцип поисков и ут­верждения нравственного смысла истории, на материале истории, со­храняет для Виньи принципиальную конститутивную ценность. Поиск нравственного смысла истории, обостренный опытом революционных и послереволюционных потрясений, составлял магистральную тенден­цию развития историографии и исторической романистики во Франции в первой половине XIX в.

Тем не менее Виньи сознает принципиальную разницу между исто­рией и историческим романом: "Роман, каким бы он ни был, принад­лежит искусству, тогда как история, какой бы ни была ее форма, — философии... В произведении искусства воображение всемогуще... В произведениях философии внимание сосредоточено на поисках истины (verite)... Позволив верить, что она властвует, прибегая к помощи вооб­ражения, философия потеряет право обучать (enseigner)".

В художественной концепции "Сен-Мара" философия истории сти­мулирует работу воображения писателя и поэта Виньи. Представление о соотношении истории и исторического романа уточняет запись в "Journal d'un poete" от 31 января 1828 г., где Виньи подчеркивает, что они дополняют друг друга: "История показывает людям философский смысл и внешний вид событий в их совокупности; исторический роман показывает те же события изнутри, подробно изучая их. Первая оцени­вает общие следствия игры страстей с точки зрения духовного разви­тия человечества; роман изображает самую борьбу страстей, сплетение их и влияние на современную им эпоху. Чтобы созерцать прошлое, ис­торик, подобно художнику, рисующему панораму, должен взойти на

самую высокую точку местности; романист должен спуститься в доли­ну, как жанровый живописец, входить в хижины, отдыхать в тени кус­тов. Первый будет стоять над веком, который он хочет изобразить во всю высоту современной ему эпохи, второй перенесется в самое сердце этого века и будет жить в нем" .

В "Сен-Маре" писатель сочетает обобщенный взгляд — с точки зре­ния перспектив эволюции французской истории с осознанием роли личностного фактора — игры и борьбы страстей, обобщенный фило­софский смысл с нравственно-личностным, индивидуальным. Взаимо­действуют эти составляющие в структуре мифа. Историческое про­шлое в "Сен-Маре" осознано писателем как своеобразный миф: оно "дошло до нас таким" — "улучшенное", "облагороженное", "наказан­ное". Знаменательна сама попытка подчеркнуть несовпадение истории и мифа, хотя конкретное осмысление такого несовпадения не входило в задачу Виньи. Попытки отделить историю от мифа исторический ро­ман будет предпринимать на более позднем этапе своего развития. Пи­сатель адресует своим читателям повествование — по замыслу — под­черкнуто объективированное — "рассказ о событиях, которые нам предлагает история того времени". "Nous avons eprouve le besoin de nous arreter un moment a cette pensee avant d'entrer dans le recit des faits que nous offre 1'histore de ce temps et, malgre cette consolante observation, nous n'avons pu nous empecher d'ecarter les details trop dieux en gemissant encore sur ce qu'il reste de coupables actions, comme, en racontant la vie d'un vieillard vertueux, on pleure sur les comportements de sa jeunesse passionee ou les penchants corrompus de son age mur" (P. 153). Мериме сделает следующий шаг в том же направлении, назвав своей роман "Хроникой". Виньи же отказался от первоначального названия "Сен-Мара" "La Conjuration de Cinq-Mars, histoire du XVII siecle".

История-миф мыслится Виньи как замкнутая в себе, но открытая "нам" объективная целостность. Не романист, историк или в какой-то ипостаси повествователь, — а сама история предлагает — и не читате­лю, а "нашему времени" — рассказ о событиях. Философ A.M. Пяти­горский отделяет философствование над мифом как "способ рефлексии над мышлением, мыслящим о мифе", от подхода фольклориста или филолога, для которого миф — это текст, объективно (как объект ис­следования) отделенный от исследующего мышления". Думается, что автор "Сен-Мара" создает собственную и очень характерную для романного и романтического мышления, для исторической романистики XIX в. модель, в которой "философствование", о котором пишет А.М. Пя­тигорский, сочетается с элементом, вступающим в противоречие с ми­фом и мифологическим мышлением, включая наряду с демифологиза­цией исторически ориентированный элемент "объективации" мифа.

Самодостаточность события-мифа в романном пространстве "Сен-Мара" проступает в знаковых мотивах предначертанной судьбы ге­роя, в том космосе вечного, который таится в человеческой душе, в замкнутости судьбы на цели, находящейся вне пределов жизни героев. Мифологическая модель подтачивается изнутри вступающей с ней в противоречие логикой дискурса повествователя, упорно соотносящего конкретно-историческое "тогда" с обобщенным, но не менее историче­ским "теперь". Литературовед М.А. Дрисса высказывает интересное наблюдение: роман Виньи "колеблется", "качается" (oscille) между ис­торией и мифом. Соотношение мифа и истории, рефлектирование в структуре мифа и вне его структуры — в историческом дискурсе, раз­нообразные формы взаимопроникновения и взаимосвязи истории и мифа — от Шатобриана, через Виньи и Гюго, вплоть до конца XIX в. составят конститутивную основу жанра исторического романа, хотя соотношение этих начал, их природа будут меняться вместе с эволю­цией исторических, философских, естественнонаучных, эстетических представлений и общественных отношений эпохи. Принцип сопостав­ления, некая установка на относительность, еще более — на преемст­венную связь эпох углубляет в горизонте ожиданий читателя установ­ку на достоверность, убедительность повествования — столь важный компонент жанровой поэтики исторического и неисторического рома­на XIX в. Любопытно, что по логике опыта человеческого и историче­ского достоверность трагического обладает более высоким потенциа­лом психологической убедительности, и исторический роман XIX в. от "Мучеников" до "Девяносто третьего года" и "Саламбо" будет активно черпать именно из этого изобразительного и психологического ресурса.

Жанровая структура романа Виньи определяется лежащим в ее ос­нове прерывным, фрагментарным романным видением действительно­сти: романное целое состоит из фрагментов — глав, имеющих лако­ничные заголовки, постепенно меняющих место действия. Возможно, в этом сказался жанровый генезис произведения, которое было первона­чально задумано как драма, сказалась, без сомнения, и более общая — специфика художественного мышления романтика Виньи. Снабженные эпиграфами, углубляющими диалогизм звучащих в произведении мотивов, главы обладают собственной структурой, — чаще — сме­няющих друг друга сцен и картин, определяют ступенчатое развитие основного исторического конфликта, в который вписываются, в кото­ром реализуют себя герои. Некоторые главы обладают почти новелли­стической завершенностью, могут восприниматься едва ли не изолиро­ванно, например, гл. IV "Суд" или VI "Кабинет" и даже гл. I — "Проводы". То, что на более позднем этапе развития жанра историче­ского романа будет развертываться в циклы, в самостоятельные части романного целого (у Жорж Санд, А. Дюма), здесь "свернуто" в главы, обладающие своей логикой драматической композиции, часто своим главным героем. Так, в экспозиции (гл. "Проводы") на первом плане судьба маршала де Басомпьера, которая здесь же приходит к своей "развязке", а фигура Сен-Мара чуть-чуть отодвинута вглубь картины, хотя уже здесь герой предстает в двух своих, в дальнейшем по-разному реализуемых амплуа — Дон Кихота и Ромео, — как носитель идеаль­ной чести и идеальной любви. В "Суде" в центре широкого полотна судьба несчастного Урбена Грандье и почти на втором плане — посту­пок Сен-Мара, исполненный отваги и безрассудства. Однако разверты­вающиеся в каждой главе события обладают мнимой самодостаточно­стью; чем дальше, тем глубже они увязываются с целым. Романное це­лое соединяет, связывает между собой романическое — интригу, пре­ступления, подвиги чести ("неистовое" и "рыцарское") с воссозданием "воздуха", "климата", исторического колорита Франции эпохи Людо­вика XIII и Ришелье, с реализацией авторского замысла — развитием конфликта. Причем романическое не обладает самоценной приклю­ченческой природой, но содержит глубокий трагический проблемный смысл. С точки зрения романической в луденских главах Сен-Map вы­ступает как эпизодическое лицо, но с романной — эти главы концен­трируют, в символическом фокусе "стягивают" не годы, а дни "странствий" героя, трагический опыт его быстрого возмужания, вос­питания жизнью.

Каждый компонент художественной структуры романа полифунк­ционален, многомерен, не сводим к одному, даже самому весомому смыслу. Поэтому не кажется оправданной трактовка основных персо­нажей романа литературоведом Дрисса как обладающих прежде всего символической функцией (valeur) и используемых Виньи в качестве аргумента (le preuve) для доказательства Идеи. Ученый опирается на высказывания самого Виньи, когда трактует эту Идею как "наделенную философским смыслом апологию дворянства, судьба которого предстала как часть борьбы человека против всемогущего рока". Очевидно, что персонажи, как и отдельные сцены романа, обладают символическим смыслом. Но представленные в разнообразных ситуа­циях и соотношениях они не сводимы к символу, а изображение Виньи отнюдь не сводимо к апологии. Мотив "героя-марионетки — Сен-Мара (vrai poupee)" в руках кардинала как и "enfant romanesque", по характе­ристике отца Жозефа, вводит проблему инфантилизма, незрелости ге­роя , как и большинства тех, кто стал участником его заговора, не го­воря о короле. Перспективной с точки зрения эволюции исторического романа была разработка модели образа обыденного героя, наделенного страстями и амбициями, поражение которого было обусловлено не только внешними факторами, но и его собственной природой.

Иудейский эпизод рисует картину нравов эпохи, судопроизводство, церковные, монастырские средневековые ритуалы, сцену фальсифици­рованного суда, пытки, преступные деяния тех, кто выполняет волю Ришелье, — и "зловещую неподвижность" народа. В этом эпизоде стя­гиваются сюжетные линии и судьбы многих персонажей, призванных в дальнейшем сыграть свою роль в жизни главного героя. Здесь гибнет оклеветанный священнослужитель — самый чистый носитель идеаль­ной любви, оскверненной и растоптанной приспешниками кардинала. Образ и судьба Урбена Грандье обладают по преимуществу символи­ческой функцией.

Знаменателен сам принцип "исторической" типизации, использован­ный писателем при создании образа Урбена Грандье. Ж. Мишле, ана­лизируя несколькими десятилетиями позднее (1862) луденское дело, характеризует Урбена Грандье следующим образом: "Он становится заносчивым, несносным, старается поразить всех своим великолепи­ем... говорит с кафедры дерзости против монахов вообще. Величест­венный, тщеславный, он шествовал по улицам Лудена, как истый отец церкви, а по ночам, уже менее крикливо, проскальзывал в аллеи и зад­ние двери домов" . Отступая от фактической правды, Виньи сделал Урбена Грандье носителем идеальной любви, идеальным священником и мучеником — жертвой, тем самым романтически заостряя ситуацию, утяжеляя вину тех, кто по воле кардинала разыгрывал трагический

спектакль. Виньи создает художественный образ, сохраняя биографи­ческую основу прототипа, и этот образ концентрирует, художественно выражает историческую атмосферу, природу тех событий и отноше­ний, которые происходили в Лудене в XVI в. — судебных процессов, той "мистической любви", которой во Франции в ту пору, как пишет Мишле, "было охвачено шестьдесят тысяч наставников".

Луденские главы мотивируют стойкую неприязнь Сен-Мара к Ри­шелье, углубляют конфликтную коллизию романа. В "периферий-ности", "второстепенности" Сен-Мара по отношению к основному дей­ствию, — проявление той новой специфики героя, которую художест­венно верно угадал Виньи и о которой замечательно сказал А.В. Ка­рельский: "Идея "частного человека", маячившая на горизонте фран­цузской литературы с первых послереволюционных лет, здесь стано­вится конституирующей в проблемном этическом произведении". Этот "частный человек", воплощенный Виньи-романтиком, станет кон­ститутивной основой массовой исторической романистики А. Дюма, создателя трилогии о мушкетерах, тетралогии о Великой французской революции.

Б.Г. Реизов интересно и убедительно проанализировал нравственно-политическую проблематику романа, значение теории государственно­го интереса при обрисовке Ришелье, мотива честолюбия — в том числе в связи с эволюцией и внутренним конфликтом Сен-Мара. Литерату­ровед раскрыл глубокую актуальность политической и исторической проблематики романа в условиях Реставрации, когда вопросы загово­ра, восстания, измены, революции, роли дворянства, чести приобрели новую актуальность. Действительно, этот пласт актуализации полити­ческой проблематики очень важен в структуре "Сен-Мара" и историче­ского романа первой половины XIX в. в целом. Виньи, в отличие от Шатобриана ("Мученики") и в духе историографии 1820-х гг., не ми­фологизирует пласт аллюзий, а трактует их в двух типологических для жанра аспектах: сходства и преемственного развития эпох. Подчерки­вая связь романа с проблематикой революции 1789 г., очень важно именно в этой связи отметить особую заслугу Виньи. Его роман и в этом отношении прокладывал магистральное направление в развитии проблематики исторического жанра — романа о французской револю­ции, ее величии и нищете, о путях преобразования общества, о цене человеческой жизни — жанра, соединявшего актуальную политиче­скую проблематику с нравственной и этической. Один из персонажей романа — "доктор кинжала и шпаги" Жан Лобардемон, через судьбу которого, как и через судьбы всех других основных героев романа, "прошла трещина", расколовшая век, говорит: "II est indifferent d'en tuer mille ou d'en tuer un" (P. 230). Эта знаковая символика числа "один" — одного преступления, одного убийства, одной капли крови, одной сле­зы ребенка пройдет через весь XIX в.; в трактовке стоящей за ней про­блемы всегда будет память о революции и последовавших за ней по­трясениях. Это касается в первую очередь исторического романа.

Предложенная Б.Г. Реизовым трактовка мотива честолюбия в рома­не Виньи позволяет осмыслить жанровое своеобразие "Сен-Мара" — исторического романа как романтической модификации "романа чес­толюбия". Любопытно, что в качестве такового он обнаруживает род­ство с "Красным и черным" Стендаля — в мотиве политического заго­вора и измены, в трактовке темы любви, в сокрушительном итоге, к которому приходят Сен-Map и Жюльен — отказу от честолюбия, кото­рое и стендалевского героя пропитало ядом и привело к отказу от спа­сения жизни — к почти добровольной смерти. Разумеется, специфика честолюбия в каждом из названных романов исторически конкретна, и художественное воплощение этой темы принципиально разное у одно­го из создателей аналитического психологического романа и поэта-романтика и романиста Виньи. О. Барбье в 1838 г. замечает: "Виньи написал исторический роман, но такой, какой уже был создан мадам де Лафайет в "Принцессе Киевской" и аббатом Прево в "Кливленде"; его больше интересовало развитие характеров и страстей, чем описание нравов и пейзажей Франции. "Сен-Map" — это скорее история в ее движении и жизни, трагедия вроде хроник Шекспира, чем романный вымысел (une fable de roman) с условными персонажами, введенными в исторические события".

О. Барбье обозначил очень характерную тенденцию жанровой реф­лексии, процесса самоидентификации романа как жанра и историче­ского романа как одной из его модификаций. Неудивительно, что ис­токи современного исторического романа О. Барбье связывает, — как и Стендаль — романа исторического, — с мадам де Лафайет и Шекспиром. Автор "Ямбов" подчеркивает именно то, что было дорого и важно для самого Виньи, — особую роль и функцию изображения борьбы страстей. Роман осмысливался автором "Сен-Мара" как особая форма познания истории, а борьба страстей — как конкретный психо­логический фактор, влияющий на ее развитие. Ученые упрекают Ви­ньи, как позднее и А. Дюма, в преувеличении, искажении роли этого фактора в романном целом. Однако Виньи безусловно заботится о том, чтобы он — при изображении главных исторических персонажей — Сен-Мара, Ришелье, де Ту — "совпадал" с историей. А. Дюма будет по-другому соизмерять действие этого фактора с логикой и ходом ис­тории. Сосредоточиваясь на борьбе страстей, их влиянии на эпоху, Ви­ньи, как и исторические романисты более позднего времени, выверяет возможности, перспективы, тенденции исторического развития, и в этом действительно роман дополнял историю. В этой связи требует уточнения вопрос о поэтике изображения страстей и характеров в ис­торическом романе Виньи. Это — романтическая поэтика, где страсти — честолюбие, ненависть, любовь — прорываются из подтекста, освещая неожиданно и всегда по-новому динамично развивающийся конфликт. Тайное для других и себя открывается не в авторской аналитической характеристике, а во внутренне драматических монологах и диалогах героев, в построении которых сказывается опыт Виньи-драматурга. Именно в этом контексте представляется убедительным сопоставление Виньи с Шекспиром.

Если в жанровом синтезе "Сен-Мара" выделять основные проблем­но-тематические пласты, то этот роман можно назвать не только "романом честолюбия", но и романом "судьбы". Сквозной лейтмотив, окрашивающий изображение первых страниц романа, — предчувствия, несчастья, предсказания гибели героя, — это мотив судьбы. Он и в числе тринадцать (количество участников прощального обеда), и в том, что — в духе фольклорной традиции — споткнулся конь Сен-Мара, — но и в аресте маршала де Басомпьера, в крови на руках Сен-Мара и Марии, и в часто произносимых клятвах, где альтернативой любви постоянно выступает смерть, и в сочувствии старого аббата к своему воспитаннику, и в гибели Урбена Грандье, и в пророческом сне Сен-Мара, в пророчестве безумной Жанны, в пророческом гадании на часослове. Семантика предчувствия, пророчеств, разбросанных знаков, предвещающих трагическую развязку, вводит героя в космос ананкэ, который, в отличие от Гюго, Виньи не мифологизирует, не включает в структуру байронического мифа. В "Сен-Маре" — только знаки мифо­логемы "вселенского зла" проступают на поверхность романной "жизни". Сама же природа несчастья героя уходит корнями в истори­ческую почву, — но и как будто неисторическую — в его молодость, субстанцию его души. Его рок — в любви, не согласующейся с обще­ственными законами, в заурядности Марии, в бессердечии и банально­сти королевы, в расчетливой подлости и всесилии кардинала, в жалкой трусости короля. Виньи сделал своего героя носителем романтической страсти, которая сама по себе, в силу своей природы, обрекала ее носи­теля на несчастье, воплощала роковое начало.

Б.Г. Реизов высказал, на наш взгляд, странное суждение о том, что "оправдывая казнь Сен-Мара, Виньи оправдывает историю так же, как это делает романтическая историография". Литературовед несколько неожиданно и парадоксально видит в этом преодоление пессимизма и веру в человека. Думается, что казнь в романе важна как искупление, но и как этап обретения чего-то иного. "Человечество", — пишет Ви­ньи в "Размышлениях", — само понимает, что ряд сцен, которые оно разыгрывает на земле, — не пустая комедия, и что поскольку оно ше­ствует, оно приближается к цели, объяснения которой нужно искать по ту сторону видимого". Как и у Шатобриана в "Мучениках", путь "по ту сторону видимого" — это отказ от жизни, добровольное мучениче­ство героев. В нем оправдание не истории, а того, что ей принципиаль­но противостоит, — вечности — надвременного, онтологически хри­стианского смысла и цели. Апофеоз мученичества раскрывает огром­ный нереализованный потенциал жизни и счастья, заложенный в геро­ях. И в этом смысле нет и не может быть оправдания истории в романе Виньи. Любовь — и смерть, смысл — и отсутствие постигаемого смысла образуют в одно и то же время и тождество, и неразрешимую антиномию человеческой жизни. С осторожностью в этой связи можно процитировать философа XX в. Г. Маркузе: "Не те, кто умирают (вообще), а те, кто умирает прежде, чем они желают умереть, умирают в боли и скорби, составляют фундаментальный обвинительный акт против цивилизации". Смерть Сен-Мара и де Ту — обвинительный акт против государства — Ришелье, но и короля, брата короля, короле­вы — тех, кого Виньи назвал в эпиграфе к своему роману, но и против Марии Гонзаго.

Общеромантическая идея рокового одиночества в романе Виньи преодолевается мотивом сродства душ — идеальной мужской дружбы Сен-Мара и де Ту, образ которого концентрирует только одну часть многогранной жизни прототипа. Трактовка этого мотива определяет особенности эпопейной поэтики "Сен-Мара".

"Сен-Map" обладает переходными жанровыми признаками, обнару­живает тесные связи с предшествующим этапом развития историческо­го романа, когда еще не была утрачена ориентация этого жанра на тра­диции эпопеи. Через три года после публикации "Сен-Мара" Виньи пишет: «"Илиада", "Освобожденный Иерусалим" — это исторические романы плюс стихи и чудеса, "Телемах", "Мученики" — исторические романы плюс одни только чудеса. "Айвенго" — поэма без чудес и без стихов, "Мученики" — поэма без стихов, "Иерусалим" — поэма». Ло­гике поступательного развития жанров, укореняющейся в литературно-критическом сознании эпохи в 1820—30-е гг., противопоставлено идущее от классицизма убеждение в постоянстве, устойчивости жанра как категории не исторической. Писатель видит эту вневременную ос­нову, сближающую между собой исторический роман, эпопею, эпи­ческую поэму, в наличии неких устойчивых, вступающих в разнооб­разные комбинации элементов: исторического материала, поэтического начала и элемента чудесного. Понимание истории как мифа позволяет ему не противопоставлять между собой "Илиаду" и "Айвенго". Но с другой стороны, сам отбор произведений свидетельствует, что писа­тель осознает, что исторический роман ХГХ в., представленный Валь­тером Скоттом, — жанр прозаический, поэтический, но уходящий от поэтики чудес. Сам Виньи написал поэму "без чудес и стихов".

Отсутствие элемента христиански чудесного действительно отлича­ет роман Виньи от произведения Шатобриана. Однако и в "Сен-Маре" есть элементы жанровой поэтики, роднящие роман с эпопеей. В осо­бенности это проявляется в разработке темы дружбы и смерти героев, где подчеркнута связь ее (темы) с мифологическими мотивами дружбы и судьбы Кастора и Поллукса. Но мифологизм здесь не только антич­ный, но и христианский, связанный с именами святых великомучени­ков Гервасия и Протасия. Тема христианских великомучеников звучит в самом начале (герой уезжает из родительского дома в пятницу, три­надцатого числа, в день названных великомучеников), в середине (Р. 275) и в конце романа: "Et bien! Cher ami, qui mourra le premier? Vous souvient-il de saint Gervais et de saint Protais" (P. 270), — говорит Сен-Мару де Ту. Звучание этой темы предает судьбе героев сакраль­ный смысл. Так, уже в начале романа тема судьбы вбирает в себя про­виденциальное начало. Жертвенная дружба и смерть героев окрашены не столько эпической героикой, сколько христианской. Роман Виньи "помнит" о "Мучениках" Шатобриана, хотя память эта уже ослаблена новым эстетическим опытом "эпохи" Вальтера Скота. В "Сен-Маре" нет христиански чудесного, герои Виньи обретают "небо" в тюрьме, отказавшись от борьбы и жизни. И все-таки сама дружба и смерть ге­роев — это то идеальное , которое соединяет руссоистскую традицию с сакральным в романтизме (как позднее Гюго при обрисовке епископа Мириэля в "Отверженных").

Романтик Виньи использует идеализацию как способ художествен­ной типизации. Это отвечало его потребности придать высший смысл судьбе своих героев, символический смысл сюжетным коллизиям ро­мана, задуманного как первая часть "L'Epopee de la Noblesse".

И однако, заключительный апофеоз дружбы-любви Сен-Мара и де Ту создает особую жанровую ретроспективу, позволяет по-новому ос­мыслить романное целое как своеобразный миф, в котором очерчены и противопоставлены две сферы, обладающие разнонаправленным цен­ностным вектором: низовая сфера реальной жизни и "верхний мир" — "мир высших целей и идеалов, утопическая модель счастья", "задающая смысловые ценностные установки и ориентиры". Если к первому миру принадлежат король, Ришелье, Жозеф и их приспешни­ки, то ко второму — наряду с Сен-Маром и де Ту — философ Декарт, драматург Корнель, творец "Потерянного рая" Мильтон. Это мир фи­лософии, любви, подлинного искусства, обреченный на непонимание, неуважение в мире низшем, но именно его как свою излюбленную утопию духовного аристократизма, пришедшего на смену Noblesse, ут­верждает Виньи — творец собственного романтического мифа, струк­турирующего художественное осмысление реальной сферы историче­ской жизни, как явления низового, с которым идеалы несовместимы, — и в "Сен-Маре" и в "Стелло".

Знаменательно — в эпилоге романа, в диалоге Корнеля и Мильтона — о будущем, о народе, о Кромвеле, "верх" и "низ" смыкаются в некоем контексте общеевропейских размышлений, по существу адресованных читателю, обладающему более широким и более страшным, горестным историческим опытом, чем тот, который выпал на долю героев.

Л. Мэгрон считал "Сен-Map" произведением замечательным не столько в силу эстетических достоинств, сколько благодаря той роли, которую этот роман сыграл в процессе формирования жанра . С дру­гой стороны, современный литературовед Г. Пикон, подчеркивая бли­зость художественного "языка" Виньи языку Стендаля и Мериме, от­мечает, что "поисковый", "экспериментальный" роман Виньи показы­вал, "сколь туманной, неопределенной еще была сама форма романи­ческого" в эту пору. С этой оценкой можно согласиться, но она тре­бует уточнения и конкретизации.

"Сен-Map" Виньи многое предугадывает в тенденциях развития раз­нообразных модификаций французского исторического романа первой половины XIX в., в свою очередь, аккумулируя тенденции, выработан­ные на более раннем этапе эволюции жанра. Виньи уходит от мас­штабно-эпических конфликтов и "чудесного", характеризовавших по­этику "Мучеников" Шатобриана, ориентируя исторический роман вслед за Вальтером Скоттом на осмысление исторически конкретных эпох, исторически обусловленных конфликтов и характеров, датиро­ванных не в масштабе цивилизации или эпохи, а более узко и точно — в контексте взаимодействия факторов социально-исторических и лич­ных, личностных — в структуре героя, в контексте политически кон­кретных связей и отношений. Строя сюжет на воссоздании судьбы ис­торических персонажей, Виньи, в отличие от Вальтера Скотта, утвер­ждает правду истории как сугубо художественную, правду типическо­го, снижая различие между персонажем, взятым из истории, и вымыш­ленным, — различие, которое имело принципиальное значение не только для Вальтера Скотта, но и для Гюго (недаром будущий автор "Собора Парижской богоматери" так заинтересованно полемизировал с создателем "Квентина Дорварда"). Сама установка на художественную "условность" в изображении исторического лица привела к тому, что исторический герой стал постепенно утрачивать свой особый статус в структуре жанра — у того же Гюго в "Соборе Парижской богоматери", у Э. Сю в "Жане Кавалье", причем это происходило даже в том случае, когда с его изображением была связана попытка осмыслить психологический феномен — роль личности, например, в Варфоломеевской ночи, как у Мериме. Осознание действия законов типизации при соз­дании образа исторического лица уравняло его по романному статусу с образом вымышленного героя, — однако не вполне. В историческом романе это уравнивание всегда остается неполным, всегда будет оста­ваться зазор между героем и историческим лицом в читательском вос­приятии, в том числе и литературного критика в XIX в. Это несовпаде­ние, этот зазор-разрыв, "вилка" создают динамический механизм функционирования и развития жанра, его "обратной" и прямой связи с читательской аудиторией, его modus vivendi, его тяготение к разнона­правленным или сближающимся, или сливающимся, чтобы вновь на­помнить о своем несходстве, полюсам: "жизни" и вымысла, истории и мифа. В массовой исторической романистике 1830—40-х гг. историче­ские персонажи часто будут выполнять знаковую функцию, удостове­ряя "реальность" изображаемых в произведении героев и событий.

Исторический роман "Сен-Map", как и другие произведения Виньи романного жанра, хотя в гораздо меньшей мере и по-другому, новеллистичен. Структурные компоненты новеллистического типа в "Сен-Маре" по специфике романического, — своей напряженной драматиче­ской и сценической композиции предваряют поэтику историко-приключенческих романов А. Дюма. Общность изображаемой эпохи в "Сен-Маре" и "Трех мушкетерах" определила сходство в стилистике трактовки отдельных мотивов, в частности мотива чести. Светлый, восходящий к фольклору мотив юношеской беспечной отваги — толь­ко мгновенье в жизни Сен-Мара в художественном мире романа Ви­ньи. Новеллистический компонент художественного мышления рома­ниста определил членение целого на фрагменты, использование метода картин, принципа сценической композиции, что подготавливало разра­ботку сложных романных структур повествовательного типа, с развер­нутой системой сюжетного параллелизма на более позднем этапе раз­вития жанра.

Эпопейно окрашенная символика заключительных глав романа, вос­создающих идеальную жертвенной дружбу и смерть Сен-Мара и де Ту, включала — в контексте романтической драматургии рубежа 1820— 30-х гг. — элемент мелодраматической поэтики. Разработка ее опреде­ляла поэтику и неистовой литературы, и — позднее — романа-фельетона 1830—40-х гг. В структуре "Сен-Мара", как верно отмечает современный исследователь, есть эпизод в духе Рокамболя — "Буря". Э. Эстев считал, что во всем творчестве Дюма нет "перипетий более невероятных, топорно сделанных (grossieres), чем запечатленные в сценах исповеди (с подменой исповедника) и в Пиренеях. Очевидно, что "Сен-Map" оказался ближе к формирующейся массовой историче­ской романистике 1830—40-х гг., чем "Хроника царствования Карла IX" Мериме, "Шуаны" Бальзака и даже "Собор Парижской богоматери" Гюго именно потому, что поэтика массового ощутимо присутствует в его структуре. Виньи создавал свой роман как произведение для широ­кой публики, которое призвано было привлечь внимание читателей к другим его произведениям. Ориентацию на разнообразную читатель­скую аудиторию почувствовал Гюго, назвав "Сен-Map" "одним из са­мых замечательных произведений эпохи"; в своей неопубликованной рецензии он писал: "... толпа будет читать его как роман, поэт — как драму, государственный деятель — как историю" . Проницательный критик, В.Гюго верно отметил в жанровом "горизонте ожидания" про­изведения слияние разных уровней читательского восприятия.

Основные тенденции развития исторического романа во Франции в первой половине XIX в. связаны со спецификой источников, к которым по преимуществу будут обращаться писатели. Для Виньи были осо­бенно важны "человеческие" документы, письма, мемуарная литерату­ра, в частности, мемуары маршала де Реца. Создатели исторических романов вслед за Виньи будут воскрешать дух времени, отдавая пред­почтение его романическим аспектам — страстям, пристрастиям, меч­там, иллюзиям в контексте событий, конкретно воссоздаваемых обще­ственных отношений и конфликтов, в контексте центральной для Франции на протяжении ряда веков проблемы соотношения судьбы общества и индивида, государства и личности, массы — и путей разви­тия Франции и французской культуры. Французский исторический ро­ман первой половины XIX в., вслед за Виньи (и разумеется, учитывая опыт Вальтера Скотта), тяготеет к воссозданию того мифа, который творила о себе та или иная эпоха. Это позволяло глубже прочерчивать нити, связующие прошлое с настоящим, включая мифы прошлого в социокультурный и художественный контекст мифов и представлений настоящего.

Особую роль в этой связи, с точки зрения эволюции жанра, играли литературные реминисценции, имена, фрагменты литературных произведений, которые использовал Виньи и в эпиграфах и основном тексте (Маро, Декарта, Корнеля, Мольера, д'Юрфе, Мильтона...). Эти мате­риалы углубляют многомерность конфликтных коллизий, создают ту романтическую интертекстуальность, которая включала в романиче­ский контрапункт разнообразно взаимодействующие концепции чести, любви, долга — в "Клелии" М. де Скюдери и "Астрее" д'Юрфе, у Анны Австрийской и Марии Гонзаго, Сен-Мара и де Ту. Книжно-литературный элемент чрезвычайно важен и в качестве документа — исторического, эс­тетического, психологического — социокультурного, как составляющая колорита эпохи и той синтетической жанровой природы, которой обладал "Сен-Map" как роман 1820-х гг., роман исторический.

Поиск по сайту: