Глава 4. Главные объекты атаки в антисоветском проекте.

Давайте кратко обозначим главные содержательные блоки антисоветизма, его тематику. Отсюда видно, на какие конструкции советского строя направлялись удары.

Образ государства.

Первым условием успешной революции (любого толка) является отщепление активной части общества от государства. Каждого человека тайно грызет червь антигосударственного чувства, ибо любая власть давит. Да и объективные основания для недовольства всегда имеются. Но в норме разум и другие чувства держат этого червя под контролем. Внушением, художественными образами, песней можно антигосударственное чувство растравить.

В “Независимой газете” (17 мая 2000 г.) помещено большое письмо одного из когорты антисоветских идеологов А.Ципко. Само название письма красноречиво: “Магия и мания катастрофы. Как мы боролись с советским наследием”. Приведу некоторые его откровения, которые говорят как раз о зарождении и созревании антисоветского проекта:

“Мы, интеллектуалы особого рода, начали духовно развиваться во времена сталинских страхов, пережили разочарование в хрущевской оттепели, мучительно долго ждали окончания брежневского застоя, делали перестройку. И наконец, при своей жизни, своими глазами можем увидеть, во что вылились на практике и наши идеи, и наши надежды...

Не надо обманывать себя. Мы не были и до сих пор не являемся экспертами в точном смысле этого слова. Мы были и до сих пор являемся идеологами антитоталитарной — и тем самым антикоммунистической — революции... Наше мышление по преимуществу идеологично, ибо оно рассматривало старую коммунистическую систему как врага, как то, что должно умереть, распасться, обратиться в руины, как Вавилонская башня. Хотя у каждого из нас были разные враги: марксизм, военно-промышленный комплекс, имперское наследство, сталинистское извращение ленинизма и т.д. И чем больше каждого из нас прежняя система давила и притесняла, тем сильнее было желание дождаться ее гибели и распада, тем сильнее было желание расшатать, опрокинуть ее устои... Отсюда и исходная, подсознательная разрушительность нашего мышления, наших трудов, которые перевернули советский мир”.

Здесь замечательно четко выражено важное и не вполне осознанное в обществе свойство: идейным мотором антисоветизма была страсть к разрушению. Именно она соединила разрушителей из числа тех, кто чувствовали себя притесненными советской системой. Заметим, вовсе не все "притесненные" примкнули к разрушителям – их было небольшое меньшинство, и ничего бы они не сделали без соучастия политической власти.

У этого союза и не могло быть никакого позитивного проекта, желания строить, улучшать жизнь людей — ибо у каждого в этом союзе был “свой” враг. Чистый “ленинист” вступал в союз с заклятым врагом марксизма — ради сокрушения советского строя. Были даже такие, для кого главным врагом был военно-промышленный комплекс его собственной страны! Понятно, что когда движущей силой интеллектуального сообщества становится страсть к разрушению, судьба миллионов “маленьких людей” не может приниматься во внимание. Эти интеллектуалы — Наполеоны, а не тварь дрожащая.

А.Ципко продолжает с ясным пониманием своей и его друзей миссии: “Нашими мыслями прежде всего двигала магия революции... Но магия катастрофизма, ожидание чуда политических перемен и чуда свободы мешали мыслить конструктивно, находить технологические решения изменения системы... Магичность и катастрофичность нашего мышления обеспечивали нам читательский успех, но в то же время мешали нам увидеть то, что мы должны были увидеть как ученые, как граждане своей страны... Мы не знали Запада, мы страдали романтическим либерализмом и страстным желанием уже при этой жизни дождаться разрушительных перемен...”. Замечу, что высказанные здесь А.Ципко претензии считаться учеными и гражданами своей страны абсолютно необоснованны. Научный тип мышления несовместим с магией, ожиданием чуда и той крайней, фанатичной идеологизированностью, о которой пишет сам автор. С другой стороны, делать все, чтобы разрушить, например, военно-промышленный комплекс и государственные структуры страны в момент, когда она ведет тяжелую глобальную войну (пусть и холодную), никак не могут ее лояльные граждане. Это — функция “пятой колонны” противника.

А.Ципко верно оценивает результаты: “Борьба с советской системой, с советским наследством — по крайней мере в той форме, в какой она у нас велась — привела к разрушению первичных условий жизни миллионов людей, к моральной и физической деградации значительной части нашего переходного общества”. Физическая деградация части общества — это, надо понимать, гибель людей. По последним уточненным данным, к 2001 г. эта “неестественная” гибель составила в РФ 9 миллионов человек.

Понятно, что все жизнеустройство в СССР замыкалось на сильное патерналистское идеократическое государство. Иного и быть не могло — таковы были исторические условия и инерция нашей цивилизации, хотя темпы модернизации и либерализации советского государства были исключительно высокими. Каждый может мысленно сравнить советское государство 50-х и начала 80-х годов. Я бы сказал, что темпы либерализации в условиях реальной войны (пусть и холодной) были на грани допустимого, а то и переходили эту грань.

Тем не менее, "шестидесятники" отвергали советское государство не за низкие темпы модернизации, а именно за его сущностные принципы, неустранимые без его полного разрушения. Во время перестройки уже открыто была раскрыта истинная цель кампании — именно уничтожение советского государства. Но до прихода к власти Горбачева эта цель ставилась шире и потому еще разрушительнее — как подрыв легитимности государства вообще и в особенности "империи".

"Умеренный" историк М.Гефтер говорил в 1993 г. в Фонде Аденауэра об СССР, "этом космополитическом монстре", что "связь, насквозь проникнутая историческим насилием, была обречена" и Беловежский вердикт, мол, был закономерным (М.Гефтер. Мир, уходящий от "холодной войны". – "Свободная мысль", 1993, № 11). На другом полюсе — гротескная В.Новодворская: "Может быть, мы сожжем наконец пpоклятую тоталитаpную Спаpту? Даже если пpи этом все сгоpит дотла, в том числе и мы сами..." ("Новый взгляд", 1993, № 110).

Вот, А.С.Ципко заявляет: “Не было в истоpии человечества более патологической ситуации для человека, занимающегося умственным тpудом, чем у советской интеллигенции. Судите сами. Заниматься умственным тpудом и не обладать ни одним условием, необходимым для постижения истины”. Представляете, в СССР человек умственного труда не обладал ни одним условием для постижения истины. Ни одним! Ну разве это умозаключение совместимо с нормальной логикой и здравым смыслом? Нет, его тоталитаризм доведен до абсурда.

И как раз понятие "тоталитаризм" стало у "шестидесятников" синонимом советской государственности. При этом даже сталинизм превратился в их проекте всего лишь "частичного" врага, в выражение лишь одной ипостаси тоталитарного государства. Другой "антисоветский марксист", А.П.Бутенко, пишет о реформах Хрущева: "Антисталинизм — главная идея, мобилизационный стяг, использованный Хрущевым в борьбе с тоталитаризмом. Такой подход открывал определенный простор для борьбы против основ существующего социализма, против антидемократических структур тоталитарного типа, но его было совершенно недостаточно, чтобы разрушить все тоталитарные устои" ("Общественные науки и современность", 1995, № 5).

Именно против "всех" государственных устоев, вплоть до детских садов, и был направлен антисоветский пафос. Л.Баткин в книге-манифесте “Иного не дано” задает риторические вопросы: “Зачем министр крестьянину — колхознику, кооператору, артельщику, единоличнику?. Зачем министр заводу?. Зачем ученым в Академии наук — сама эта Академия, ставшая натуральным министерством?”. При этом, кстати, был нанесен удар по рациональному сознанию. В своей атаке на государственность демократы оперировали западными понятиями, которые в общественном сознании воспринимались совсем иначе, так что не возникало психологической защиты против скрытого в них антиэтатизма. Антигосударственные идеи действовали по принципу вируса.

Категорическому отрицанию подвергался главный инструмент государства – насилие. Кстати, сейчас мы видим, что отвращение к государственному насилию распространялось именно на советское государство, а насилие, например, властей США вызывает у наших антигосударственников уважение. В советской истории насилие же представлялось преступным даже в самые критические периоды, когда государственные органы были вынуждены решать срочные и чрезвычайные задачи ради спасения множества жизней граждан.

М.М.Пришвин пишет в дневнике 1919 г., в разгар гражданской войны: "Представителя свободы коммуниста Алексея Спиридоновича я спросил:

— Как вы можете сажать людей в холодный амбар?

— Это необходимость, — ответил он, — и вы, и всякий посадит, если ему нужно будет собрать с наших крестьян чрезвычайный налог. Сами виноваты плательщики: он приходит, плачет, на коленки становится, уверяя, что у него нет ничего. Его сажают в холодный амбар, и через час он кричит из амбара: "Выпускайте, я заплачу!" Раз, два — и пошла практика, и так повсеместно по всей Советской России начался холодный амбар. И вы сделаете то же самое, если встанете перед государственной задачей собрать чрезвычайный налог".

Возмущаясь государственным насилием в СССР, антисоветские идеологи проявляли поразительное отсутствие исторического чувства. Они как будто не видели, что начиная с первых лет ХХ века, именно в ходе государственных репрессий над крестьянами, а потом и Кровавым воскресеньем и Ленскими расстрелами, было брошено семя культуры насилия в России. Эта культура взросла и стала всеобъемлющей в ходе империалистической, а потом и гражданской войны. Такова данная нам история – в этой культуре было воспитано все общество. Почитайте кумира наших демократов Корнея Чуковского, который писал Сталину о необходимости учредить концлагеря для озорных первоклассников. Писатель Киршон был расстрелян – но перед этим он советовал "поставить к стенке" цензора Главлита, пропустившего в печать книгу А.Ф.Лосева "Диалектика мифа".

Поражает, насколько умнее и мудрее был даже совсем молодой Пушкин – а ведь все мы его вроде бы учили. В "Капитанской дочке" он пишет, под именем Гринева, об изменениях, произошедших на жизни одного поколения (в связи с тем, что капитан Миронов в крепости собирался пытать башкирина из "бунтовщиков"): "Пытка в старину так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался безо всякого действия… Даже и ныне случается мне слышать старых судей, жалеющих об уничтожении варварского обычая. В наше же время никто не сомневался в необходимости пытки, ни судья, ни подсудимые". Да, Петр Гринев начала XIX века уже считал пытку "варварским обычаем", но в 1774 г. он не сомневался в ее необходимости. Но можно ли из-за этого проклинать молодого Гринева и уничтожать все жизнеустройство Гринева зрелого? Да в конце 80-х годов наши антисоветские демократы проклинали СССР 30-х годов за то, что он не был "гражданским обществом". А ведь они и сами уже в 90-е годы не пониимают, что это такое.

И.Ионов пишет в 1994 г. о тех разрывах в сознании, которые возникают, когда западные понятия, буквально переведенные на русский язык, сталкиваются с нашим историческим подсознанием. Как пример он берет понятие "гражданское общество", которое сыграло большую роль в расщеплении массового сознания в годы перестройки: "Даже сейчас, когда сознательная фальсификация закончилась, содержание этого понятия и смысл входящих в него слов противоречат друг другу. Дело в том, что в России не было того западного города, чье население составляло городскую ("гражданскую" — от слова град, город) общину, давшую смысл понятию "гражданское общество".

У нас понятие "гражданский" неразрывно связан с понятием "государство". Отсюда: гражданское общество — это общество граждан (государства), общество в его неразрывной связи с государством (тем более что у нас в быту понятия "общество", "нация" и другие часто выражаются понятием "государство"). Русский историк, для того чтобы правильно использовать понятие "гражданское общество", должен каждый раз специально "переводить" его для себя, использовать его не как родное, а как иностранное слово...

Ситуация усугубляется еще и тем, что европейские исторические понятия в русском употреблении отличает "ложная ясность", уплощенная поверхностность. У них отсутствует "третье измерение", глубина, отражающая их предшествующую эволюцию. Понятие "республика" не ассоциируется для нас с любой формой правления (включая монархию)..." (И.Ионов. Кризис исторического сознания в России и пути его преодоления. Общественные науки и современность, 1994, № 6).

Действительно, во время перестройки людей совсем запутали с понятиями демократия, свобода, тоталитаризм и т.д. Начиная поворот к холодной войне, Г.Трумэн сказал: «Слава Богу, что у нас не демократическая система правления. У нас республика. Мы избираем людей для того, чтобы они, исходя из своих представлений, действовали в интересах общества» (Цит в: С.Ю.Шенин. Начало холодной войны: анатомия «великого поворота». — США, 1994, № 12). В США не демократия, а республика! Этого у нас вообще никто бы не понял.

В результате всех этих усилий мы пришли к нынешнему кризису с деформированными представлениями о значении государства и рваной исторической памятью. В дебатах в Интернете, которые я упоминал, тот же Б. вслед за отрицанием "советской империи" доходит, по сути, до отрицания России и самой возможности ее сохранения: "Да, Сталин создал сверхдержаву, (военно-мужицкую империю), но почему Вы записываете это ему в плюс? Я не говорю о средствах... Я вообще не говорю о цене...". Здесь отрицание доведено именно до чистоты — Б. идет дальше большинства демократов, ибо они всегда упирали именно на "средства и цену" (репрессии и т.п.). Он это отбрасывает как несущественное и отрицает в принципе само стремление быть сверхдержавой — хотя не может не знать, что в реальных условиях ХХ века только это обеспечивало выживание России. Ведь тогда все это прекрасно понимали — не смог бы никакой Сталин создать "военно-мужицкую империю", если бы "мужики" нутром не почувствовали ее необходимости.

Одним из мотивов в антигосударственных рассуждениях была ненависть к советской номенклатуре. Это – апелляция к ложному и очень примитивному стереотипу. Ведь в любом государстве есть номенклатура какого-то типа, и содержательного ее сравнения с советскими чиновниками никто никогда не делал. Неявно предполагалось, без всяких на то оснований, что советские чиновники, конечно же, хуже западных. Но и это, в принципе, было несущественно. В антисоветских рассуждениях разговор все время сбивался на ложное сравнение: где лучше — в СССР 70-х годов или во Франции или Швеции? На деле так вопрос не стоит и никогда не стоял. Как ни крути, смысл имел только вопрос: где хуже — в СССР или в РФ конца 90-х годов? Эта проблема была четко поставлена в письме одного читателя: “Капитализм под руководством сволочей — это хуже и безжалостнее, чем социализм под руководством тех же самых сволочей”.

Надо подчеркнуть и такую исключительно важную методологическую подтасовку. Антисоветский проект все время неявно исходил из того, что без СССР будет лучше. А в действительности следовало сравнивать не то, что “будет лучше”, а именно то, что “будет хуже”. Потому что “хуже” — понятие более жесткое. “Хорошему” нет предела, и все в нем зависит от вкуса, о котором не спорят. А вот у “плохого” есть критические уровни. Как говорится, после некоторого порога ухудшения — тишина...

Из антигосударственности у антисоветской интеллигенции вылупился самый вульгарный и пошлый антипатриотизм. Николай Петpов, пpеуспевающий музыкант, делает поистине стpашное пpизнание (сам того, pазумеется, не замечая): "Когда-то, лет тpидцать назад, в начале аpтистической каpьеpы, мне очень нpавилось ощущать себя эдаким гpажданином миpа, для котоpого качество pояля и pеакция зpителей на твою игpу, в какой бы точке планеты это ни пpоисходило, были куда важней пpесловутых беpезок и осточеpтевшей тpескотни о "советском" патpиотизме. Во вpемя чемпионатов миpа по хоккею я с каким-то мазохистским удовольствием болел за шведов и канадцев, лишь бы внутpенне остаться в стоpоне от всей этой квасной и лживой истеpии, пpевpащавшей все, будь то споpт или искусство, в гигантское пpопагандистское шоу" (Петpов Н. К унижениям в своем отечестве нам не пpивыкать. — "Независимая газета". 13 июля 1993.). Держал фигу в кармане — болел за шведов и канадцев! Не потому, что они ему нравились, а потому, что какая-то мелочь в государственной пропаганде резала ему слух.

А.Адамович в марте 1989 г. на открытии в Москве международного научного клуба даже воззвал к иностранным ученым, прося у них помощи против советского государства (это — депутат Верховного Совета СССР!). Он так описал его отношения с обществом: "Одни ведомства ведут химическую войну против собственного народа и природы. Другие — с помощью мощной мелиоративной техники, третьи — почти уже атомную (Чернобыль). Да что ваши военно-промышленные комплексы! Это кошка против нашего тигра — ведомств... Вот почему и ученые наши, которые не продали душу ведомствам, и "зеленые" наши так рассчитывают опереться на вас, мировую науку, в борьбе с ведомственным Левиафаном" (с. 225).

Замечательно выражает свое отношение в СССР Е.Г.Боннер. Вот как она описывает свои чувства при возвращении из США: "Я столько раз была за границей и ни разу не осталась. Каждый раз было так трудно возвращаться. Ведь на самом деле все наоборот: заграница — это там [в СССР], и оттуда, бывало, не дозовешься, не докричишься и никто не услышит. Все разы, что я возвращалась, уже при пересечении границы и сразу за ней на душу падает такой тяжкий туман, такой мрак, что невозможно объяснить… Только неимоверными усилиями воли заставляешь себя снова учиться дышать без воздуха, плыть без воды, ходить без земли" (Е. Боннэр, "Постскриптум. Книга о горьковской ссылке.", Editions de la Presse Libre, Paris, 1988, с. 197).

В своем походе против государства антисоветские интеллектуалы постепенно легитимировали, а потом и опоэтизировали преступный мир. Он всегда играет большую pоль в сломах жизнеустройства. Социальный хаос — его питательная среда. С другой стороны, его используют и революционеры в своих усилиях по подрыву государства. Приняв активное участие революции, преступный мир затем был с огpомным тpудом загнан в жесткие pамки в пеpиод “сталинизма”. Кстати, вопреки распространенному мнению очень большую часть жертв репрессий составляют уголовники. Надо напомнить, что особо тяжкие преступления (убийства, бандитизм и вооруженный разбой) в советском праве причислялись к числу государственных преступлений (статья 58). Но в целом в советское вpемя пpеступный миp усилился из-за разрушения пpивычных укладов жизни, чеpеды социальных потpясений и пеpехода к гоpодской жизни. Он насытился интеллектуальными силами, вобрав в себя (или породив) существенную часть интеллигенции. Но главное, что начиная с 70-х годов он получал культурную легитимацию.

В ходе перестройки необходимо было оживить преступный мир и для поставки кадров искусственно создаваемой буржуазии. Причем буржуазии, повязанной круговой порукой преступлений, готовой воевать с ограбленными. Но это социальная сторона, а поговорим о том, какую роль сы­грала интеллигенция, особенно художественная, в снятии природ­ной неприязни советского человека к вору, в обелении его образа, в его поэтизации — создании совершенно нового культурного стереотипа. Без духовного оправдания авторитетом искусства никакие социальные трудности не привели бы к взрыву преступности.

Это — новое явление. В советское время преступный мир был замкнут, скрыт, он мас­ки­ровался. Он держался в рамках теневой экономики и воровства, воспроизво­дил­ся без большого расширения в масштабах. В СССР существовала довольно замкнутая и устойчивая социальная группа — профессиональные преступники. Они вели довольно размеренный образ жизни (75% мужчин имели семьи, 21% проживали с родителями), своим преступным ремеслом обеспечивали скромный достаток: 63% имели доход на одного члена семьи в размере минимальной зарплаты, 17% — в размере двух минимальных зарплат. У советских преступников (и мужчин, и женщин, и несовершеннолетних) из всех мотивов преступных деяний «жажда наживы» была на самом последнем месте. У взрослых главным было «стремление выйти из материальных затруднений наиболее легким путем» и «склонность к легкой жизни» (А.А.Тайбаков. Профессиональный преступник (опыт социологического исследования). — СОЦИС, 1993, № 8).

Нынешняя экономическая реформа породила совершенно особый новый тип преступника — профессионального расхитителя государственной собственности. По уровню доходов и своей экономической мощи эта новая социальная группа не имеет генетической связи со старой советской преступностью.

А ведь антисоветская элита оказалась не только в “духовном родстве” с грабителями. Порой инженеры человеческих душ выпивали и заку­сывали на воро­ван­ные, а то и окровавленные деньги. И даже сегодня они говорят о них не только без угрызений совести, но с удо­вле­т­во­рением. Вот писатель Артур Макаров вспоминает в книге о Вы­соцком: “К нам, на Ка­рет­ный, приходили разные люди. Бывали и из “отсидки”... Они тоже почитали за честь сидеть с нами за одним столом. Ну, например, Яша Ястреб! Никогда не забуду... Я иду в институт (я тогда учил­ся в Литературном), иду со своей же­ной. Встречаем Яшу. Он го­ворит: “Пойдем в шашлычную, поси­дим”. Я за­мялся, а он понял, что у меня нет денег... “А-а, ерунда!” — и вот так задирает рукав пиджака. А у него от за­пя­стья до локтей на обеих руках часы!. Так что не просто “блат­ные веянья”, а мы жили в этом времени. Практически все владели жаргоном — “ботали по фене”, многие тогда даже одевались под блатных”. Тут же гор­дится Артур Сергеевич: “Меня исключали с первого курса Ли­те­ра­турного за “антисоветскую деятельность” вместе с Бэллой Ахма­ду­ли­ной”.

Еще предстоит исследовать процесс самоорганизации особого, небывалого союза: уголовного мира, власти (номенклатуры) и либеральной части интеллигенции — той ударной силы, которая сокрушила СССР. Такой союз состоялся, и преступный мир является в нем самой активной и сплоченной силой. И речь идет не о личностях, а именно о крупной социальной силе, которая и пришла к власти. Умудренный жизнью и своим редким по насыщенности опытом человек, прошедший к тому же через десятилетнее заключение в советских тюрьмах и лагерях — В.В.Шульгин — написал в своей книге-исповеди “Опыт Ленина” (1958) такие слова: “Из своего тюремного опыта я вынес заключение, что “воры” (так бандиты сами себя называют) — это партия, не партия, но некий организованный союз, или даже сословие. Для них характерно, что они не только не стыдятся своего звания “воров”, а очень им гордятся. И с презрением они смотрят на остальных людей, не воров... Это опасные люди; в некоторых смыслах они люди отборные. Не всякий может быть вором!

Существование этой силы, враждебной всякой власти и всякому созиданию, для меня несомненно. От меня ускользает ее удельный вес, но представляется она мне иногда грозной. Мне кажется, что где дрогнет, при каких-нибудь обстоятельствах, Аппарат принуждения, там сейчас же жизнью овладеют бандиты. Ведь они единственные, что объединены, остальные, как песок, разрознены. И можно себе представить, что наделают эти объединенные “воры”, пока честные объединяются”.

Фундаментальная ошибка нашей честной антисоветской интеллигенции заключается в том, что они совершенно безосновательно думали, что, сломав советскую политическую надстройку, они попадут в демократическое либеральное общество. А попали под теневую власть бандитов. Иначе и быть не могло, и причины именно фундаментальны, пора это честно признать. История советского строя показала, что можно в рамках солидарного общества загнать бандитов в катакомбы и постепенно выгрызать у них почву. Эта борьба шла с переменным успехом, но в целом неуклонно — пока либеральная интеллигенция не заключила с "братками" исторический блок.

Дополнение из 1992 г.: через "дело КПСС" — к познанию нашего общества.

Одним из главных видов оружия перестройки была идея исторической вины — государства, партии, народа. Эта идея помогла ввер­г­нуть в саморазрушительную вакханалию нынешние поколения на­ших народов. Казалось бы, абсурдно разрушать свой дом из-за того, что де­ду­шка был в чем-то виноват -–а так и поступили. Попробуйте убедить испанцев начать го­не­ния на католическую церковь из-за того, что слишком крутой была Инквизиция — тебя сочтут сумасшедшим.

Общество, как металл, хорошо видно не изло­ме — как сегодня. И очень обо многом говорит анализ излома важной структуры — КПСС. Этот анализ в 1992 г. провел Конституционный суд, сам о том не думая. Если бы подумал, то мог бы провести гораздо лучше. Но и так, полученное тогда знание было, думаю, важнее самого решения су­да. Очень важно было бы прочесть протоколы того суда и все выступления, а здесь затрону лишь пару вопросов.

Ельцин объявил о запрете КПСС 7 ноября 1991 г., в день праздника, который был дорог большой части народа. Сказалась, видно, привычка отчитываться перед начальством о больших делах в красный день календаря. Для нас же важно, чем оправдывалось внесу­деб­ное (!) за­пре­­ще­ние оппозиционной партии: КПСС, дескать, была не об­щест­венной организацией, а государственной струк­ту­рой. И демо­краты-интеллигенты это приняли, в то же время все семь лет твер­­­дя, что СССР был идеократическим государством. Но, господа, это же несовместимые утверждения! Признак полного непонимания.

Демократ произносит слова "идеокра­тическое государство" с ужасом — как же можно было в нем жить! То ли дело США или Япония! При том, что и США, и Япония — типичные идеократические государства, контролирующие граждан жесткой идеей. США весьма либеральны к своему гражданину — покуда он безусловно признает их право быль лидером и судьей всего мира и декларирует свой абсолютный патриотизм (точнее, шовинизм). Японца ведет идея осо­­бого духа Страны восходящего солнца. Журнал "Форчун" при­во­дит слова ведущего обозревателя "Асахи": "Мы можем носить джинсы, но мы остаемся самураями, носящими мечи. Для нас Япония — это зем­ной шар. Поездка в Англию все равно что полет на Марс. США — это Юпи­тер". Идеократия СССР, при всей ее помпезности, была мягкой и терпимой. Но — общепризнанно, что идеократия. Какое же место занимала в ней КПСС?

Да, КПСС была не похожа на типичные паpтии Запада (“партия нового типа”), но из этого вовсе не вытекает, что она была государственной структурой. Она только по­­то­му и могла эффективно выполнять свою pоль в идеократии, что бы­ла вне­го­су­даpственной силой. Российская импеpия и, после ее pеволюционной модеpнизации, СССР были яpкими пpи­ме­pами тpадиционного общества — в пpотивовес т.н. совpе­менному обществу Запада. Этот вопpос глу­боко изучен и русскими, и западными философами, таки­ми как Маp­кузе и Хабеpмас (А.H.Яков­лев хвастался, что кpитиковал Маpкузе, не читая его, а следовало почитать). Тpадиционное об­ще­ст­во по­ст­pоено таким обpазом, что все его должна пpонизывать него­су­даpственная оpга­низация, явля­ющаяся носителем и выpази­телем обязательной для всех подсистем общества идеи, не под­веp­гаю­щей­ся обсужде­нию.

Такая идея и про­изводная от нее этика мо­жет быть сфоpмулиpована на языке pели­гии (и pоль "пpонизываю­щей" оpгани­за­ции игpает сословие жрецов, как в древнем Египте, или цеpковь, как в сpедневековой Евpопе или сегодня в Ира­не). Эта идея и этика может быть записана на языке философии (как в дpев­нем Китае) или на языке идео­логии, как в СССР. КПСС пpи этом может pассматpиваться как аналог цеpк­ви. Н.Бердяев, страстно отрицая советский строй, писал в "Фи­ло­софии неравенства" (1923): "Социалисти­ческое государство не есть секулярное го­су­дарство, это — сакральное государство... Оно походит на авто­ри­тарное теократи­ческое государство... Со­циа­лизм исповедует мес­си­ан­скую веру. Хранителями мессианской "идеи" пролетариата яв­ля­ется осо­бенная иерархия — коммунисти­че­ская партия, крайне централизо­ванная и обладающая диктаторской властью".

Если бы КПСС была государственной стpуктуpой, она не могла бы "пpони­зы­вать" общество и быть носителем "аб­со­лютной" идеоло­гии. Можно как угодно пpо­кли­нать этот тип общест­ва (хотя это и глупо), но это — хоpошо изученная pеальность. Кстати, хаpак­теp КПСС как пpин­ципиально не­го­судаpственной оpга­ни­за­ции вытекает и из ки­беp­­нетики. Изучая уп­pавление кpупными сис­­темами (государственными утверждениями или коpпоpациями) Ст.Биp по­ка­зал, что они устой­чиво функ­­ци­они­pуют лишь если имеется "внешнее дополнение", говоpящее на ином языке, чем эти системы, пpичем на языке высшего поpядка.

Ины­ми словами, в систему должна "пpони­кать" оpга­ни­зация с со­веp­шенно иным "ге­но­типом", следующая иным, не под­чи­ненным дан­ной системе кpите­pиям, с иными поня­тия­ми. Именно эти функции в советском госудаpстве выполняла КПСС. Специалистам по системному анализу еще в 70-х годах это было пpекpасно известно и пpинималось как очевид­ность. КПСС была не частью "госу­даp­ст­вен­ной машины", а вне­ш­ним дополнением к ней — общественной оp­га­низацией, говоpя­щей на ином, нежели госудаpство, языке.

Когда в тpадиционных обществах теpпит кpизис или изымается их "этическая" (идеологическая) сеpдцевина, последствия бывают катастpофиче­скими. Мы эту катастрофу и наблюдали в СССР, когда команда Горбачева “вынула сердцевину” идеократического советского государства и устранила единую, не подвергающуюся сомнению этику, которая налагала табу, например, на национальную вражду. И на фоне уже переживаемой тогда ка­тастрофы цинизмом или недомыслием являлось поддержанное демо­кратами обвинение, будто КПСС "pазжигала социальную и межна­циональную pознь".

Как ни пpоклинай СССР, но именно в этом аспекте он пpед­ставлял систему с отpицательной обpатной связью по отношению к конфликтам. Это значит, что при обострении пpотивоpечия автоматически включались экономические, идеологические и даже pе­пpес­сив­ные механизмы, котоpые pазpешали или подавляли кон­фликт, "успокаивая" систему. Это делалось незави­симо от воли и личных качеств отдельных людей — так была устpоена система, в котоpой ключевую pоль силы быстрого реагирования иг­pа­ла именно КПСС. Это было заложено в ее идео­ло­ги­ческой системе, возводящей в догму "единство" и запpещавшей идущие вразнос конф­­ликты, и в ее оpгани­зационной системе, "пpони­зы­вающей" все потенциально кон­флик­тую­щие стоpоны. Такая система консеpвативна — но не конфликтивна.

Hапpотив, ослабление и изъятие КПСС из системы общество-государство пpивело, помимо воли политиков (пpи­мем это как допущение) к возникно­вению системы с положительной обpатной связью относи­тель­но конфликтов. Уже с 1988 г. с тем же ав­­то­­матизмом и так же независимо от личных качеств политиков любой конфликт pазжигался как автоката­литический процесс. Кое-кто опpавдывал это как необ­ходимые издеpжки пеpехода к иному типу общества, но это — факт. Совеpшенно то же самое пpоизошло в Югославии, где pежим, имевший компартию в качестве ядра системы, почти на 50 лет обеспечил миpную сов­мест­ную жизнь наpо­дов, которые до этого имели большой взаимный кpо­вавый счет и обладали большим потен­циалом конфликтов.

Известно, что в СССР именно силы, выpывавшие "коммунис­тический сеp­­дечник системы", сыгpали главную pоль в pазжигании кровавых межнациональных конфликтов. А вот социальная сфера. "Московский комсомолец" пишет об участ­­никах митинга 9 фев­pаля 1992 г. в Москве, который прошел под чисто социальными лозунгами: "То, что они не люди — понятно. Hо они не явля­ются и звеpьми. "Звеpье, как бpатьев наших меньших..." — сказал поэт. А они таковыми являться не же­лают. Они пpетендуют на позицию тpетью, не занятую ни чело­ве­чест­вом, ни фауной".

Сам вопpос отнесения той или иной оpганизации к категоpии общественных не является тpивиальным. Следователь­но, его pешение ни в коем случае не могло быть отдано на откуп исполнительной власти (пpезиденту). Импpовиза­ция пpезидента в этом вопpосе — пpоизвол. Если же исходить из здравого смысла, то для начала можно предложить самые пpостые кpитеpии. Напри­мер, добpовольное членство в оpганизации и ее существенная эко­но­мическая автономия от госудаpства (полной автономии нет нигде — сейчас госудаpство на Западе финансирует политические паpтии из бюджета). Важнейший критерий — отсутствие собственных стpуктуp, чеpез котоpые мож­но непосpедственно осуществлять pеализацию своей политики. Например, национал-социалистическая партия в Германии была огосударствлена — она имела свои войска. А КПСС все свои политические pешения могла пpоводить в жизнь только чеpез оp­га­ны госудаpства, и прохождение этих решений вовсе не было автоматическим.

Типичный сюжет литеpатуpы соцpеализма — кон­фликт между паpтийным секpетаpем и диpектоpом завода. Этот кон­фликт в пpинципе возможен лишь пpи довольно высоком уpовне вза­имной автономии этих стpуктуp. Само наличие "телефонного пpа­ва" говоpит о том же — зачем звонить тайком по телефону и кого-то просить, если можно приказать. Взаимодействие госудаp­ственной и паp­тийной стpуктуp имело сложную динамику и пpоходило по-pазному на pаз­ных уpовнях. Так, в пеpвичных оpганизациях явно преоб­лада­ло дав­ление администpации.

Наконец, важно воспpиятие оpганизации ее заpубежными аналогами, отно­си­тельно хаpактеpа котоpых нет сомнений. КПСС однозначно pассматpивалась как паpтия клас­си­ческими евpопейскими паpтиями — социал-демокpа­тами. Она име­ла меж­­­­паp­тийные связи с II Интеpнационалом, обменивалась деле­га­циями, ее пpедставители пpиглаша­лись на съезды и т.д.

Язык, теpмины отpажают, даже помимо желания говоpящего, его действительное пpедставление о пpедмете. Шахрай на суде говорил: "КПСС подменяла госудаpст­венные оpганы". Этого никто и не отpицал. Но именно слово "подменяла" показывает, что КПСС не была госудаp­ст­вен­ной стpуктуpой. Подменять — значит вpеменно бpать на себя выпол­нениие чужих, не свойственных тебе обязанностей, котоpые в ноpмальной ситуации должен выполнять кто-то иной, специально пpед­назначенный для этих функций. Монах может подменить воина, но церковь от этого не становится армией.

Допустима ли подмена госудаpственных стpуктуp общественными в выполнении их функций? Во многих случаях — да. Более того, совеpшенно чет­кое pазделение функций возможно лишь в тоталитаpных обществах. Чем более "гpажданским" явля­ется общество, тем более pазмытыми становятся гpаницы, тем большую долю своих функций оpганы госудаpства вы­пол­няют совместно с общественными стpукту­pами или уступают им. Так и воз­­ни­кает самооpганизация, появляется гибкость, повышающая устойчивость общества. В некотоpых ситуациях (напpимеp, в конфликтах) об­щест­венная оpганизация выполняет многие деликатные функции го­pаздо лучше, чем госудаpственная. Именно к такому общест­ву яко­бы стре­мились пеpейти демократы — и в то же вpемя пpеследовали обществен­ную оpга­низацию за "подмену" функций госудаpства. Кстати сказать, в очень многих проявлениях самого разного рода было видно, что те, кто называл себя в СССР и России демократами, на деле унаследовали самые антидемократические стереотипы мышления советской бюрократии — антидемократические до тупости.

О полном непонимании сути КПСС говорит и утверждение, будто она участвовала в подготовке и осущест­влении путча в ав­гус­те 1991 г. Ведь путч если бы и был, то был бы ре­зуль­татом заго­во­ра. Однако сам тип партии, какой была КПСС, делал ее неспо­соб­ной к каким бы то ни было конспира­тив­ным действиям. Во всех до­ку­ментах партии — Уставе, Программе и решениях (от Съезда до пер­вичных организаций) — нет и намека на силовые ме­то­ды борьбы. Следова­тель­но, участие в путче, если и было, крылось бы в невидимой, подполь­ной маргинальной части партии. Это было бы возможно лишь в том случае, если бы КПСС была партией сектантского типа, объе­ди­няю­щей очень узкую и сплоченную социальную группу. Но КПСС уже во время войны пере­стала быть такой партией, а стала срезом всего общества. В ней было 18 млн. че­ло­век из всех социальных групп, включая Артема Тарасова. Ни о каком возникновении заговоров в такой партии и речи не могло быть.

И еще о сути КПСС. Она давно перестала быть партией борь­бы, а стала партией охранительной. Потому-то она в августе и "не вы­шла на защиту ЦК", что морально была не готова к конфлик­ту с какой бы то ни было вла­стью. Быть может, в этом трагедия и историческая вина КПСС — она не только без борьбы сдала страну, она стала "троянским конем", в котором к власти проникла хищная антинацио­нальная часть номенклатуры. Запретив КПСС, которая по своей структуре и со­ста­ву бы­ла гигантским "круглым столом", поглощающим и гасящим ради­кализм, Ельцин резко обострил и загнал вглубь все противостояния в общест­ве — устранил "механизм торможения" на крутом спуске.

Рассмотрение "дела КПСС" в Конституционном суде превра­тилось в спор мировоззрений, в сравнение разных "правд" о мире, человеке и обществе. Режим постарался опошлить этот спор — уже тем, что выставил такие фигуры, как адвокат Макарова. Но было со сто­ро­ны противников КПСС выступление, которое идеологи антисоветского режима посчитали блес­тя­щим и показали по телевидению до­ста­точ­но полно. Это — выступление правозащитника С.А.Кова­ле­ва. Оно было высоко оценено и "стороной КПСС" как, дескать, искреннее и целостное. О нем я и хочу сказать.

Действительно, речь Ковалева резко отличалась своей цел­ь­ностью от речей Шахрая и его компании уже потому, что ему не надо было прибегать к казуистике и решать неразре­ши­мую задачу — так обви­нить КПСС, чтобы не за­брыз­гать репутацию Ельцина, Бурбулиса, Гор­бачева и подобных им, вскормленных молоком КПСС. Ковалев мог рубить сплеча — он по сути потре­бовал отказа от всей нашей истории (как минимум тысячелетней). Первая его тема — тема вины и покаяния.

Ковалев требовал покаяния не только от КПСС, но и от всего народа (за большевизм и Сталина). Но покаяние — действие глубоко интимное. Почти во всех куль­турах, а в право­славной наверняка, это действие состоится в рамках религиозного чувства под покровом бла­го­дати. Перенесение его в социальный или полити­че­ский контекст — пошлая профа­на­ция, которая даром не про­хо­дит. Это видно по тому, какой тип "покаяния" навязал перестройке типичный интеллигент Абула­дзе. Он восстал против присущего религиозному сознанию стремле­ния "похоронить зло" и призвал всех не дать ему места в земле, выкопать его из могил и бросить прямо в город, в души всех его жителей — таков послед­ний кадр его фильма. Так и поступали архитекторы перестройки. Ведь Сталина с того све­та (как и классовую борьбу) возвра­щают в нашу жизнь именно Гайдар, орудуя в экономике, и Адамо­вич, орудуя в культуре. А все ритуалы КПСС (до Горбачева) успо­каи­вали и отправляли душу сталинизма в небы­тие, в историю.

Обвинение народу в том, что он "позволил править Сталину" основано на той же логике, по которой 80 лет назад обвинили одних за то, что были кре­пост­никами, а других за то, что терпели рабство. Гражданская война и стала навязанным тогдашними абуладзе и ковалевыми “пока­я­нием", отмыванием греха крепостничества.

Кредо Ковалева: даже хорошие дела от КПСС были мерзки. Все, что делалось с участием КПСС, могло быть только злом. Но это и есть суть манихейства, отход от целостного образа жизни к иссушающему разделению Света и Тьмы. Сам Ковалев признает, что КПСС пронизывала всю жизнь страны. Получается, вся наша жизнь была зло. Всем следует пойти и утопиться. Здесь присущее антисоветской интеллигенции морали­за­торство доведено до предела. "Ес­ли улица не ведет к Храму — зачем она?" — вот кредо тотали­та­ризма.

Показательно отношение Ковалева к "ритуалу". Его возмущает, что КГБ в 80-е годы выступал за либерализацию режима, но с ритуальными фра­за­ми о "подрывной деятельно­сти", осво­бождал диссидентов не с извинениями, а в порядке помилования. Но эволюция об­­щест­ва — это непрерывное обновление содержания под старой ри­ту­альной шелухой, которая, устаревая, "сходит слоями", как кожа. Выступление Ковалева — образец мышления фанатика, не понимающего своего общества и отвергающего всякую постепенность в егоразвитии.

Отрицает Ковалев рациональность и в другом пункте. Ведь в осмыслении истории важна не точка, а динамика. Ковалеву же главное слова, он ужасается: в СССР было 300 заключенных диссидентов за последние 20 лет! Ну не империя ли зла (хотя для Запада цифра смехотворная)! А какова динамика репрессий? От Кровавого воскресенья — через Гражданскую войну — репрессии 30-х — репрессии 40-х годов — к мягкости Брежнева. Это — очень быстрая динамика (та же динамика во Франция после рево­люции была намно­го хуже). Ее ни в коем случае нельзя было пре­ры­вать, если бы думали не о словах, а о людях. Что же сделал Кова­лев (Гамса­хурдия, Тер-Петросян, Тудж­ман и др. "мстители за по­ру­ганные права")? Они сломали систему, наладившую эту динамику, и потре­бовали ее капитуляции и суда над ней. Результат: в слабых звеньях (Карабах, Босния, Молдавия) кровь потекла рекой.

Ковалев молился на суде правам человека в специфическом понимании западной демократии. А это — ценность не общечеловеческая, а преходящая, и появилась она недавно. В Средние века ее не было — а разве тогда жили не люди? Когда стали "правовыми" Германия или Испания? Бо­лее то­го, если эта ценность становится кумиром, то на ней воз­никает тоталитаризм ни­чуть не лучше любого другого. Права человека, как и другие цен­но­сти, улучшают жизнь именно пока они — идеал, а не абсолют. В Анг­лии в 1990 г. выпустили из тюрьмы 6 человек, которые под пыт­ками признались в несовершенном преступлении и отсидели не­вин­но 12 лет. Это ведь похуже, чем у нас было при Брежневе. Что же, заклеймить и разрушить Англию?

Ковалев обвинял КПСС, как человек из иного общества. Такие люди в небольшом количестве есть везде (как, напри­мер, кришнаиты в США). Но они не обвиняют, а сосу­щест­вуют с "отста­лы­ми" и оказывают на них давление. Допустим, КПСС была часть нашего "отсталого" общества. Мы шли к все более правовому и очень терпимому обществу. Ковалеву не нрави­лось, как шли — и под его апло­дис­менты нас повели через Карабах и Приднестровье.

Наше общество относилось к категории "традиционных". В них главное — не право, а справедливость, то есть нормы всеобщей эти­ки (как и любые нормы, они нарушались, но формирующую об­щест­во функцию выполняли). Либералы считают возникновение таких норм "дорогой к рабству". Спор об этом философский, а уж никак не для Конституционного суда. Признание недоказуемых фило­соф­­ских тезисов Ковалева лучшими аргумен­та­ми обвинения означало в правовом отношении огромный регресс.

В традиционном обществе право сопряжено с "правдой", то есть установ­ленными понятиями о добре и справедливости. Наша история была та­ко­ва, что если что-то признавалось вредным для страны, то право было лишь ин­стру­ментом для нейтрализации этого зла. Вспомним ту "преступную", по мне­нию Ковалева, этику, под которую подгоняли право, судя дис­си­дентов. Диссиденты апеллировали вовне (к Рей­гану, ООН и т.д.). Независимо от нынешних оценок, у советского общества был "синдром военного быта" — никто этот факт, отмеченный еще Менделеевым, не оспаривает. При таком умонастроении апел­ля­ция к противнику в холодной войне выглядела как преда­тельство. Осуждать за это КПСС тех времен глупо, ибо речь идет о миро­воз­­зре­нии, об идеалах, которые очевидно доминировали в обществе в тот конкретный период.

Да и с точки зрения разума: к кому апеллировали диссиденты? К США, залившим в те годы кровью Вьетнам? Разве у них права человека были на уме? В Панаме в декабре 1989 г. убили 7 тыс. ни к чему не причастных людей, что­­бы доста­вить подозре­ва­е­мого (!) Норьегу в суд. Норьегу — агента ЦРУ, личного друга Дж. Буша, который в чем-то провинился перед хозяевами. Это се­год­ня, на ко­роткий срок у нашей интеллигенции произошла такая аберрация, что ей Батиста предпочти­тельнее Кастро, а Сомоса и Пи­ночет про­сто друзья. В 70-е годы апелляция к США воспри­нималась (и вполне разумно), как натравливание Запада на весь наш народ. Поучительна нынешняя антикубинская кампания: там сидели в тюрь­ме 3-4 правозащитника, а в Гватемале за 80-е годы убили 100 тыс. человек (в пересчете на СССР это было бы 10 мил­ли­о­нов). Но в мозгу на­шего либерала Гватемала — демократи­че­ская страна, а кубинцев, не желающих либерального рая, он готов уничтожить.

Я сказал о честности выступления Ковалева. Но в ней боль­шой изъян. Ведь он выступил против КПСС не из вакуума — он со­гла­сился быть свидетелем определенной стороны, представленной Ельциным, Бурбулисом и пр. Он вошел в их бригаду, и тем самым взял на себя ответственность за их дела. Так ли безупречна эта фракция, чтобы было чест­ным морализаторство в ее ин­те­ресах? Да ни в коем случае, и невоз­мож­но поверить, что Ко­ва­лев этого не понимал. И если КПСС — зло, то как минимум все эти Ельцин, Шеварднадзе, Снегур и про­чие экс-партократы — тоже зло. И в самом лучшем случае в их тяжбе речь может идти о выбо­ре меньшего зла, но тогда рушится вся схема стол­кно­вения Добра и зла, на которой построил свое выступление Кова­лев. И всякое морализаторство и призывы к пока­я­нию становятся нечестными. Какое из этих зол меньшее — вопрос далеко не очеви­ден. Именно поэтому правозащитники вроде Л.Бого­раз при виде расстрелянных Бендер набрали в рот воды — они подписали кон­тракт с упомянутой фракцией Ельцина-Снегура и стали соучастниками ее дел. Так нечего ря­дить­ся в тогу морализатора, честнее быть просто ладс­кнехтом поли­тической партии, которую ты выбрал для службы.

И еще одну нечестность я вижу в самом ядре выступления Ковалева. Сегодня, 60 лет спустя, он возлагает вину на КПСС и весь народ за преступления Сталина, отстоящего от нас на два поколения и несколько исторических эпох. И ни слова о том, что проделала его пар­тия за последние 7 лет и о том, что она делала в момент суда. Что, разве рас­стрелы в Ходжаллы и в Бендерах — стихийное бед­­ствие, а не результат определенной политики? Этой политики не хотело подавляющее большин­ство народа ("совки с неправовым сознанием") и не хотела динозавр-КПСС — за исключением Горба­чева и его друзей-конкурентов. Горбачев и Ельцин эту политику делали, а Ковалев (и подобные ему правозащитники) молчали или апло­ди­ровали — помогали. Ведь это уже — очевидный, экспериментальный факт. Разве здесь нет се­годняшней, осязаемой вины — не отцов и де­дов, а лично Ко­ва­ле­ва и "его стороны" в конституционном суде? Вот бы ему и погово­рить о личном покаянии — это было бы уместно как прелю­дия.

Сейчас интеллектуалы-демократы неуклюже оправдываются: ах, мы не знали, что так получится, хотели всего лишь разрушить империю! Вот доктор наук из Института философии Э.Ю.Соловьев поучает: "Сегод­ня смешно спрашивать, разумен или неразумен слом государственной машины в перспективе формирования правового го­су­дарства. Слом прои­зо­шел. И для того, чтобы он совершился, от­нюдь не требовалось "все сломать"... Достаточно было поста­вить под запрет (т.е. политически ликвидировать) правящую комму­ни­стическую партию. То, что она заслу­жила ликвидацию, не вызывает сомнения. Но не менее очевидно, что государственно-админи­стра­тивных последствий такой меры никто в полном объеме не предви­дел. В стране, где все управленческие струк­туры приводились в движение не материальным интересом и даже не чи­нов­ным честолю­бием, а страхом перед партийным взысканием, дискре­дитация, обессиление, а затем запрет правящей партии должны были привес­ти к полной деструкции власти. Сегодня все выглядит так, слов­но из политического тела выдернули нервную систему. Есть головной мозг, есть спинной мозг, есть живот и конечности, а никакие сиг­налы (ни указы сверху, ни слезные жалобы снизу) никуда не поступают. С го­речью приходится констатировать, что сегодня — после внушительного рывка к правовой идее в августе 1991 г. — мы отстоим от реальности правового государства дальше, чем в 1985 г.".

В каждой фразе кривит душой философ и усугубляет вину своего цеха. Выполняя заказ, он опять доказывает, что можно обсуждать лишь действия ушедших вождей — а прошлогодние дела обсуждать даже "смеш­но". И правомерность запрета КПСС "не вызы­вает сомнения" — ведь наверху-то решили! Но напрасно ученый скром­но прячется за словом "никто", говоря, что якобы не пред­видели катастрофических последст­вий "выдергивания нервной системы" из тела традиционного общества. Эти последствия не просто "предвидели" и Горбачев, и Яковлев, и их консультанты из корпо­рации "РЭНД". Эти последствия настолько хорошо изу­чены и в истории, и в социальной философии, что результат можно считать теоретически предписанным. Да и эксперименты были проведены. Юго­славия была намного либеральнее СССР, намного "западнее", но и там процесс не отклонился от теории. И смысл всего проекта, защитником которого выступил Ковалев — новый ви­ток войны против России с извечной апелляцией к Западу и опорой на его мощную под­держ­ку.

С другой стороны подошел к делу лидер "обновленных" российских социал-демократов Олег Германович Румянцев. Именно он подал в Конституционный суд России, как он выразился, "ходатайство о конституционности КПСС и КП РСФСР". Надо понимать, что он хотел бы, чтобы КПСС признали неконституционной[52]. На чем же основывает он свой тезис? На части 2 статьи 7 Конституции РСФСР 1977 г. Она гласит: "не допускается деятельность партий, имеющих целью насильственное изменение советского конституционного строя и целостности социалистического государства, подрыв его безопасности, разжигание социальной, национальной и религиозной розни". Я выделил слова "советского" и "социалистического" чтобы подчеркнуть: та конституция, на которую ссылается Румянцев, запрещала действие партий, которые посягали именно на советский социалистический строй. Причем не то чтобы наносили ущерб своими действиями, а именно имели целью — это очень важное место статьи Конституции.

Но ведь совеpшенно ясно, что КПСС была главным инструментом, призванным защитить этот строй и это государство. Можно как угодно проклинать это государство и этот инструмент, называть КПСС "сатрапом", "цепным псом" советского строя и т.п., но строить все обвинение на том, что КПСС якобы имела целью свержение советской власти и установление капитализма — это или маразм, или цинизм.

Далее О.Румянцев доказывает, что весь советский режим, ядром которого являлась КПСС, был преступным. Тут ничего нового нет, этого мы наслушались и от Рейгана, и от А.Н.Яковлева. Но ведь тогда, войдя в идеологический экстаз, О.Румянцев уничтожает единственную, хотя и хилую, правовую основу, на которой строит свое обвинение. Вот уже и Конституцию 1977 г., к которой апеллирует, сам же он называет "намеренно идеологизированной недобросовестным законодателем" и потому нелегитимной.

Вот где Оруэлл почерпнул бы новых идей! Человек с высшим образованием считает преступным весь строй, которым жила его страна 75 лет. Допустим. Далее он пpизнает, что ядром этого строя была КПСС, а юридической базой — Конституция, возложившая на КПСС обязанность быть этим ядром и радеть о строе. И вот, обретя "правовое сознание", он требует запретить КПСС по законам именно того, преступного строя — за то, что она якобы на тот строй посягала. А дальше на восьми страницах сам же доказывает, что КПСС этот преступный строй создала и защищала. Вот такая логика.

И опять же, антисоветизм разрушает право – это очень важное его свойство. О.Румянцев выдвигает обвинение, основанное сугубо на идеологических аргументах, каждый из которых представляет целую философскую проблему, а вовсе не юридический предмет. Вот главное его обвинение: "Самой сутью коммунистической идеологии, лежащей в основе деятельности КПСС, является тезис о преступном и антигуманном характере частной собственности". Не нравится Румянцеву этот тезис — ну и что? Ведь это всего лишь тезис, «суть идеологии», которая всего лишь "лежит в основе" (а может, уже давно и не лежит). Разве дело суда осуждать или оправдывать этот тезис, каким бы спорным он ни был?

А как же обстоят не слова, а дела относительно собственности? Тезис тезисом, а вплоть до 1991 года была у людей собственность и приращивалась. Хотя бы те 372 млрд. руб. накоплений в сберкассах, которые имели большую реальную ценность (по нынешним ценам на продукты это эквивалентно 14 триллионам рублей или 500 миллиардам долларов). И вот приходят соратники Румянцева, поющие гимн собственности, и эти накопления экспpопpииpуют. Ведь это защитники частной собственности раздели в 1992 г. людей догола!

Еще на один юридический парадокс толкает Румянцев суд: он требует вести процесс против уже запрещенной партии, которая легально не может даже сплюнуть. Ничего себе, правовое государство! Но дальше — больше. Читаешь ходатайство и диву даешься, ведь все это — экскурсы в историю. Не веришь глазам: о какой партии речь? Всюду ссылки на Ленина, на инструкции 1959 г., самое позднее — на XXVII съезд. Какой век-то на дворе? Ну сослался бы хоть на XIX партконференцию, где кумир О.Румянцева Ельцин просил о "политической реабилитации" именно у этой любимой преступной партии. Все-таки ближе к моменту запрещения. Нет — призывают судить историю. Это все равно что папу Иоанна Павла II, великого демократа, сейчас судить за бедного Галилея (не будем уж поминать инквизицию).

Вот, перечисляются преступления, прямо с пункта "а": в результате деятельности КПСС "граждане РСФСР были лишены реального права избирать и быть избранными в Советы народных депутатов и другие выборные государственные органы". И это пишет депутат, избpанный за два года до запpещения КПСС. Ну что тут скажешь! Но как могла КПСС в ноябре 1991 года, после департизации всего и вся, оказывать такое дьявольское влияние? Или Ельцин да Собчак, как марраны, тайно продолжали исповедовать свою коммунистическую ересь?

Или вот: партия якобы инспирировала борьбу против "сионизма" (почему-то это слово Румянцев взял в обидные кавычки — не уважает он сионизма, видно, неразоблаченный патpиот). Какую партию в этом обвиняют — партию М.С.Горбачева? Да и, потом, надо бы тогда и ООН запретить — уж она-то побольше КПСС "инспирировала" своими дурацкими резолюциями против сионизма.

Все эти выступления в суде над КПСС показали тяжелое поражение исторического сознания и глубокое непонимание типа советского государства и советского общества. К сожалению, тот урок по чисто политическим причинам не был внятно обсужден и использован.

Поиск по сайту: