Личные впечатления: эпизод холодной войны.

Мне в 1983 г. довелось попасть в центр маленького "боестолкновения" холодной войны — в обстановке, где я этого никак не мог ожидать, на научной конференции. Но не ожидал я этого по наивности, более умудренные люди ожидали. Дело было так.

Правительство Индии при участии ЮНЕСКО организовало небольшую конференцию, чтобы обсудить вопрос о роли фундаментальных исследований в развивающихся странах — с точки зрения выбора научной политики. Обсудить в узком кругу "видных экспертов" из двух мировых систем. Из СССР пригласили президента АН СССР А.П.Александрова (или, если он не сможет, вице-президента Ю.А.Овчинникова) и председателя Госкомитета по науке и технике СССР Г.И.Марчука.

Они "не смогли" оторваться от дел и поручили ехать директору моего Института истории естествознания и техники АН СССР. Тот тоже "не смог" и поручил ехать мне. Потом я догадался, что уже по списку тех экспертов, которых посылали США и Великобритания, наши иерархи (точнее, их службы) могли предположить, что ожидало советского делегата. В общем, послали меня, просто старшего научного сотрудника, ничего не подозревающего.

Тема конференции мне была знакома, я в нее влез еще в 60-е годы, работая на Кубе. Уже там в дебатах по этому вопросу сталкивались две главные доктрины — советская и западная. Коротко говоря, советская исходила из того, что собственная фундаментальная наука совершенно необходима для развития страны.

Прежде всего, необходима потому, что она связывает всю научно-техническую и шире, культурную систему страны с мировым фундаментальным знанием. Прикладные исследования, по ряду причин, не могут выполнять эту функцию в достаточной степени. Во-вторых, национальное сообщество ученых, включенных в мировую фундаментальную науку, но говорящих "на языке родных осин", играет очень важную роль в создании мировоззренческой основы для этой национальной культуры (в частности, для образования). Отечественных ученых в этом не могут заменить ни иностранные технологии, ни приглашенные профессора.

Советская доктрина исходила не столько из философских представлений о знании и культуре (хотя и они были очень важны), сколько из опыта трех столетий развития русской науки и опыта советской индустриализации и вообще модернизации, в том числе на окраинах (в Средней Азии). Кроме того, эта доктрина была испытана, в разных культурных условиях, в Монголии, Китае и Вьетнаме. Этот опыт также подтвердил верность главных ее положений.

Довольно хорошо я знал и западную доктрину. Она сводилась к тому, что развивающиеся страны не должны расходовать свои скудные ресурсы на фундаментальные исследования — теоретические знания им, мол, с удовольствием предоставит в готовом виде "большой белый брат". Как, впрочем, и наукоемкие технологии. Их дело — вести прикладные исследования регионального значения при поддержке научных центров метрополии. Эта доктрина имела немало сторонников и в "третьем мире".

В общем, я срочно подготовил доклад о советском опыте и тех его уроках, которые могли быть полезны развивающимся странам, и поехал. Конференция была устроена на высоком уровне и с умопомрачительной роскошью, которую обеспечили спонсоры — ведущие транснациональные корпорации, имеющие свои заводы и интересы в Индии. Роскошь банкетов, которые каждый день давала новая ТНК, стараясь перещеголять друг друга, была столь вызывающей и нелепой, что производила отталкивающее впечатление (правда, не на всех).

Открыл конференцию министр Индии по делам науки — очень толковым докладом. Думаю, примерно так мог бы выступить у нас в 30-е годы кто-то вроде С.Орджоникидзе — по типу мысли и логики. Министр попросил экспертов потрудиться и откровенно обсудить проблему — помочь Индии в выборе доктрины научной политики.

Индийцев за столом было трое — председатель, человек мирового калибра, бывающий в Дели наездами, старый седой историк, приглашенный в качестве почетного гостя (все индийцы относились к нему с глубочайшим почтением), и какой-то энергичный человек, которого я на нашем перестроечном жаргоне назвал бы "агентом влияния Запада". Человек тридцать индийцев, ученых и чиновников, сидели в стороне и могли только слушать, но не выступать.

Из "социалистического лагеря" кроме меня приехал директор родственного института из Венгрии и один немец из ГДР. Большие персоны, похоже, согласованно уклонились. Кроме того, сверх списка была приглашена находившаяся в Индии сотрудница Института Востоковедения АН СССР, дочь нашего знаменитого врача, который работал в 20-е годы в Таджикистане и которого за этот труд почитают в Индии (они у него многому научились).

Мой доклад был одним из первых — дань уважения к СССР. После доклада я стал вникать в ситуацию. Как ни странно, главным авторитетом среди всех этих экспертов, включая Нобелевского лауреата из Пакистана, был неприметный на вид директор издательства из Лондона М.Голдсмит. Сам он, похоже, никакими особыми знаниями не обладал — а вот поди ж ты, его авторитет был непререкаем. За ним ходили с подобострастием, а он был как добрый монарх, глаза и уста его источали мед.

На второй день министра уже не было — чтобы не смущать экспертов. И они показали себя. Во-первых, они демонстративно игнорировали тему обсуждения. Начался какой-то пошлый салонный разговор: повлияла ли музыка Бартока на Эйнштейна, когда он создавал теорию относительности? Если же разговор касался развития науки, то рассказывались обывательские байки — эти деятели высшего ранга не знали ни теории, не реального состояния дел в тех же США. А те, кто знали (были и такие), предпочитали молчать, сделав свои нейтральные и весьма далекие от темы доклады. При этом байки были, однако, вовсе не нейтральными, они вскользь отвергали, как нечто даже недостойное прямого отрицания, ту советскую доктрину, которую я изложил в докладе.

Вечером со мной завел разговор в гостинице философ в области науки из ФРГ, социал-демократ, известный в Индии автор. Он начал мне объяснять, что подобные конференции высокого уровня имеют чисто светский характер, что на них не принято всерьез обсуждать реальные проблемы. Я задумался, но его намек не принял. Меня лично тронула просьба министра науки Индии, он проникновенно ее выразил, как-то по-нашему. К тому же эксперты с Запада говорили хотя и вскользь, но вполне серьезно. Все у них сводилось к тому, что фундаментальная наука странам "третьего мира" не нужна. Какой же это «светский разговор».

Поэтому я стал выступать после каждого важного ложного утверждения о науке, приводить фактические данные, альтернативные концепции и результаты их опытной проверки. В науковедении я к тому времени поднаторел, занимаясь им с 1968 г., и материала, чтобы опровергнуть мои реплики, у оппонентов не было. Тогда "команда Голдсмита" (хотя, надо сказать, не он сам) отбросила всякие приличия и перешла к простым антисоветским выпадам — репрессии, ГУЛАГ, уничтожение ученых, дело Лысенко и т.д. Причем с такой злобой и ненавистью, что в первый день никак этого ожидать было нельзя. Так, что даже есть с ними мне уже стало невозможно — глотку пережимало, над чем они от души смеялись. Особенно старался хорват из ЮНЕСКО.

Напор был такой, что "нейтральные" эксперты были просто ошарашены. Один из них, друг и сотрудник Джона Бернала, который очень тепло относился к СССР и меня поначалу чуть не обнимал — и то смутился и стал поминать Лысенко. Суть этой многослойной истории войны двух сообществ биологов в СССР знают на Западе (да и у нас) только в форме примитивного идеологического мифа. Излагать суть там было некогда, пришлось взять за основу этот миф и представить проблему в виде модели. Она сводилась к тому, что для СССР стало исторической необходимостью развитие всего научного фронта при недостатке средств. Значит, допускать конкуренцию двух больших сообществ на одном направлении было невозможно. Это породило методологическую задачу: как делать выбор между враждующими группами ученых при распределении средств? При том, что более или менее острая вражда научных школ из-за острой нехватки средств имела в СССР 30-х годов место практически на всех направлениях. Справилась ли с задачей советская научная система? Тот факт, что лишь в одной из полутора сотен больших областей науки возник конфликт типа "дела Лысенко", позволяет признать эффективным выработанный в научной политике СССР подход к разрешению конфликтов и согласованию усилий[17]. Вот такую «теорему» я изложил, и никто не возразил.

Когда начался жесткий обмен утверждениями именно по сути темы конференции, но в связи с опытом СССР, индийцы, не имевшие права выступления, очень разволновались. В каждом перерыве они подходили ко мне и просили обязательно высказываться по всем существенным вопросам, не отступать. Именно такой термин применили — не отступать. "Вы же видите, — говорили они — как империалисты хотят отвлечь нас от большой науки. Поэтому они опыт СССР так ненавидят"[18].

На третий день я рассказал об опыте создания в 20-30-е годы Академии наук Монголии — даже при очень малых средствах она послужила важным "окном в мировую науку", а потом и костяком небольшой, но жизнеспособной национальной науки. Историю эту я знал, в 1931 г. в Монголии работал мой отец, а потом и дядя, специалист по экономике кочевого хозяйства. У меня был аспирант-монгол, изложивший этот опыт в своей диссертации, а сам я какое-то время был консультантом АН МНР по проблемам организации науки, много беседовал с руководителями их Академии.

Насколько необычен опыт создания базы для фундаментальной науки в условиях Монголии того времени, говорит уже тот факт, что там практически на было грамотных людей, и посланные туда советские ученые вместе с руководством страны пошли на то, чтобы заполнить штаты институтов Академии наук буддийскими монахами, ламами. Когда я был в Монголии в 1978 г., я познакомился с этими уже пожилыми людьми, ставшими видными учеными — и математиками, и биологами, и гуманитариями.

Когда я изложил этот опыт как почти чистую модель, меня активно поддержал седой индийский историк. Стал задавать очень помогающие мне вопросы, развивать мысль. Но ему не дали кончить, его оборвали с небывалой для научного уклада грубостью. А для Индии, думаю, это вообще была немыслимая вещь — так обойтись со старым и почтенным человеком. Сам он был просто в изумлении.

Зато он со мной подружился и потом прислал мне в Москву свою книгу, которая мне очень помогла в жизни — о том, как в Индии развивалась под эгидой централизованного государства эффективная "рыночная экономика" в масштабах субконтинента. Так сказать, национальный капитализм незападного типа. И как английские колонизаторы первым делом целенаправленно уничтожили структуры этого национального капитализма, искусственно вернув Индию к феодальной раздробленности и архаическому хозяйству. Я эту книгу все время держал в уме, слушая Горбачева и Гавриила Попова — о том, как Запад нам поможет построить современную рыночную экономику.

В последний день каждый делегат мог сделать большое выступление по итогам обсуждения. Доклад в первый день я делал в чисто позитивном ключе, как изложение советской доктрины, без полемики. А теперь, после такой агрессии, я пошел на прямое сравнение двух доктрин. Чтобы выразиться точнее, со всеми нюансами и акцентами, я стал говорить не по-английски, в котором мои познания позволяли выражать лишь "простые истины", а по-испански. Попросил переводить эксперта из Венесуэлы, директора (и, поговаривали, владельца) большого исследовательского центра в области нефтедобычи и переработки. Я ему как-то переводил его лекцию в Москве — теперь, говорю, отдавайте долг. Не хотелось ему ввязываться, но делать нечего, перевел все точно, так что я выглядел как настоящий советский делегат, с переводчиком.

Венгр перед моим выступлением предусмотрительно вышел — "я не я, и она не моя". Злились посланцы мировой цивилизации сильно. Я потом спросил сотрудницу из Института востоковедения, что же она ни слова не сказала, хотя бы нейтрального? Все-таки психологически было бы полегче. "Я испугалась, — ответила она. — Никогда в жизни не видела такой злобы, куда уж было соваться".

Я тогда подумал, как нелегко было работать нашим дипломатам на Западе — тем, кто не вилял. Ни Марчук, ни Овчинников не поехали — мудро поступили тогда. А если кто из начальства ездил на подобные конференции, то, похоже, никакого конфликта уже не и возникало — зачитают свои обтекаемые доклады, похвалят ленинскую политику, а потом делают вид, что не замечают сути докладов и реплик из "команды Голдсмита". А то стали уже браться обстряпать и такие неблаговидные дела, которые без согласия советской делегации никакого шанса пройти в международных организациях не имели. Существенной части советских начальников тоже понадобились стипендии — для сына или дочки.

Так шла к тяжелому для СССР исходу холодная война.

Поиск по сайту: