ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ СХОДСТВО

В тот же вечер из Граца прибыл сын реставратора картин, угрюмый темноволосый парень. В повозке у него лежали два больших ящика с картинами.

От нашего шлосса до Граца, столицы здешних мест, почти десять лиг, и всякий раз по прибытии путника из города все обитатели замка собирались в парадной, чтобы послушать новости.

Приезд сына реставратора наделал в нашем уединенном замке много шума. Ящики остались внизу, а гонец был передан на попечение слуг, накормивших его сытным ужином. Затем, вооружившись молотком, долотом и отверткой, он с помощниками спустился в парадную. Мы с живейшим интересом следили за распаковкой ящиков.

На свет одна за другой извлекались старинные картины, обновленные искусной рукой мастера. Почти все они представляли собой портреты и приобретены были стараниями моей матери, знатной дамы из старинного венгерского рода. Кармилла наблюдала за происходящим совершенно равнодушно.

Отец читал по описи названия картин, а сын реставратора вычеркивал соответствующие номера. Не могу судить о художественной ценности этих произведений, но были они, несомненно, очень старыми и довольно занятными. Я видела их, можно сказать, впервые, так как от времени они потемнели настолько, что до реставрации невозможно было разобрать изображения.

– В списке остался еще один портрет, – сказал отец. – В верхнем углу написано имя, насколько я сумел прочесть, «Марсия Карнштайн», и дата: «1698 год». Интересно, что из него получилось?

Я помнила эту картину: небольшого размера, фута полтора в высоту, почти квадратная, без рамы. Изображение скрывалось под толстым слоем пыли и копоти.

Сын реставратора с нескрываемой гордостью извлек картину.

Портрет изображал женщину восхитительной красоты; она казалась пугающе живой. Мы отшатнулись: это была вылитая Кармилла!

– Кармилла, дорогая, вот так чудо! Это же ты, как живая, вот-вот заговоришь. Правда, красиво, папа? Смотри, даже родинка на горле точно такая же.

Отец рассмеялся и произнес:

– Да, сходство поразительное. – К моему замешательству, он был, казалось, совсем не удивлен; он быстро отвернулся и заговорил с сыном реставратора. Юноша, начинающий художник, неплохо разбирался в искусстве и очень толково судил о картинах, возвращенных к жизни его отцом. Я же, глядя на портрет, все больше и больше терялась в догадках.

– Папа, можно, я повешу эту картину у себя в комнате? – спросила я.

– Конечно, милая, – улыбнулся он. – Очень рад, что она тебе нравится. Я и не догадывался, что здесь скрывается такая красота.

Кармилла, казалось, не слышит этих восторженных речей. Она откинулась в кресле и, прикрыв глаза длинными ресницами, задумчиво взирала на меня. Поймав мой взгляд, она радостно улыбнулась.

– Теперь мы можем как следует прочесть имя, написанное в углу, – продолжала я. – Вот оно, выведено золотыми буквами. Это не Марсия; здесь написано: «Миркалла, графиня Карнштайн»; сверху – небольшая корона, под ней – дата: 1698 г. от Р.Х. Я в родстве с Карнштайнами: моя мама принадлежала к этому роду.

– Ах! – томно воскликнула Кармилла. – Я тоже из Карнштайнов, они мои очень дальние предки. Скажите, жив ли сейчас кто-нибудь из этой семьи?

– Никто более не носит это имя. Род Карнштайнов давно пресекся, последние его представители пали в гражданских войнах; руины их замка находятся неподалеку, всего в трех милях отсюда.

– До чего интересно, – без выражения проговорила Кармилла. – Но посмотрите, как красиво сияет луна. – Она выглянула в приоткрытую дверь. – Давай немного погуляем по двору, полюбуемся на дорогу и реку.

– Примерно в такую же ночь ты попала к нам, – сказала я.

Она вздохнула и улыбнулась.

Мы обняли друг друга за талию и вышли на мощеный двор. Не произнося ни слова, мы спустились к подвесному мосту, откуда открывался чудесный вид.

– Значит, ты не забыла ночь, когда это случилось? – еле слышно прошептала моя подруга. – Ты рада, что я здесь?

– Очень рада, милая Кармилла, – ответила я.

– И хочешь, чтобы портрет, похожий на меня, повесили у тебя в спальне, – шепнула она и, крепче обняв меня за талию, склонила голову мне на плечо.

– Какая ты романтичная, Кармилла, – откликнулась я. – Жаль, что ты не хочешь поведать свою историю. Ручаюсь, в твоей жизни была большая любовь.

Она молча поцеловала меня.

– Да, Кармилла, ты была страстно влюблена, и до сих пор твое сердце не успокоилось.

– Я никогда никого не любила и не полюблю, – прошептала она, – кроме тебя.

До чего красивой казалась она в лунном свете!

В глазах ее блеснул странный робкий огонек; она торопливо спрятала лицо у меня в волосах. Задыхаясь и едва не плача, она крепко сжала мою руку дрожащими пальцами.

Я почувствовала на щеке жар ее дыхания.

– Милая, милая, – шептала она. – Вся жизнь моя в тебе. Ты умрешь ради меня. Так суждено. О, как я тебя люблю.

Я отшатнулась.

Кармилла взглянула на меня. Из нее словно ушла вся жизнь: глаза потухли, лицо побледнело и ничего не выражало.

– Холодно. Ты не замерзла? – проговорила она, будто в забытьи. – Я вся дрожу. Что со мной, я сплю? Пойдем домой. Пойдем скорее домой.

– Кармилла, ты плохо выглядишь. С тобой случился небольшой обморок. Тебе нужно выпить немного вина, – сказала я.

– Да, да, пойдем. Мне уже лучше. Скоро будет совсем хорошо. Да, пожалуй, чуть-чуть вина, – отвечала Кармилла. Мы подошли к двери. – Давай постоим еще немного. Может быть, в последний раз я любуюсь лунным светом с тобой.

– Кармилла, как ты себя чувствуешь? Тебе правда лучше?

Я испугалась, как бы она не пала жертвой той непонятной эпидемии, что появилась в окрестностях замка.

– Если ты хоть чуть-чуть заболеешь и не дашь нам знать, – добавила я, – папа безмерно огорчится. Неподалеку живет очень опытный доктор; ты его знаешь – он вчера беседовал с папой.

– Не волнуйтесь за меня. Вы очень добры, но поверь, милое дитя, я совершенно здорова. Со мной не случилось ничего страшного, просто небольшой упадок сил. Я от природы очень слаба и быстро утомляюсь; пройти могу не больше, чем трехлетний ребенок. Кровь отливает у меня от головы, и происходит то, что ты сейчас видела. Но силы мои быстро восстанавливаются; смотри, мне уже лучше.

Она в самом деле выглядела значительно бодрее. Мы долго беседовали, Кармилла была весела и радушна, и до конца вечера ее страстная одержимость никак не давала о себе знать. Под одержимостью я имею в виду ее безумные речи и взгляды, которые приводили меня в смятение и пугали до глубины души.

Но в ту ночь случилось событие, после которого мысли мои приняли новый оборот. Даже вялая Кармилла от страха вышла из состояния своей обычной апатии.

Глава 6

НОЧНОЙ КОШМАР

Мы вернулись в гостиную и сели к столу выпить кофе с шоколадом. Кармилла ни к чему не прикасалась, однако выглядела вполне здоровой. К нам присоединились мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен; мы составили партию в карты. В это время вошел отец, чтобы выпить, как он говорил, «блюдечко чая».

Когда мы закончили игру, он сел на диван возле Кармиллы и обеспокоено спросил, не получала ли она известий от матери после ее отъезда.

Она ответила: «Нет».

Тогда он спросил, знает ли она, по какому адресу нужно посылать письма матери.

– Я не могу сказать, – нерешительно ответила Кармилла. – Думаю, скоро настанет время расстаться с вашим уютным замком. Вы и без того были слишком добры ко мне; не смею злоупотреблять вашим гостеприимством. Я доставила вам множество хлопот; завтра же я найму экипаж и отправлюсь на почтовых вслед за мамой. Я знаю, где найду ее в конце концов, хоть и не смею пока что открыться вам.

– И думать забудьте о таком безрассудстве, – заявил отец, к моему великому облегчению. – Мы не можем расстаться с вами; я не отпущу вас отсюда, кроме как на попечение вашей матери, которая любезно позволила вам остаться у нас до ее возвращения. Сегодня вечером я получил новые тревожные сведения о болезни, распространяющейся в окрестностях. Ваша матушка поручила вас моим заботам, и я отвечаю за вас. Очень жаль, что вы не завязали с ней переписку. Я был бы рад опереться на ее совет, однако сделаю все, что в моих силах, чтобы уберечь вас от опасности. И говорю вам напрямик: даже не думайте о том, чтобы покинуть нас без ее разрешения. Мы ни за что вас не отпустим.

– Благодарю вас, сэр, тысячу раз благодарю за гостеприимство, – проговорила она, смущенно улыбаясь. – Вы слишком добры ко мне. Мне не часто доводилось испытывать столь полное счастье, как здесь, в чудесном замке, в обществе вашей милой дочери.

Он улыбнулся и со старомодной галантностью поцеловал ей руку. Я, как обычно, проводила Кармиллу в ее комнату и сидела там, весело болтая, пока она готовилась ко сну.

– Как ты думаешь, – спросила я наконец, – ты когда-нибудь сможешь полностью довериться мне?

Она с улыбкой обернулась, но не ответила.

– Почему ты молчишь? – сказала я. – Не можешь ответить утвердительно? Напрасно я спросила.

– Не жалей ни о чем, моя милая. Я готова все тебе рассказать. До чего же ты мне дорога. Не думай, что я тебе не доверяю. Но я связана обетами, более суровыми, чем монашеские, и до поры до времени не могу рассказать мою историю даже тебе. Однако время близится, ждать осталось недолго, ты узнаешь все. Ты будешь думать, что я жестока, самолюбива. Да, это верно, но таково уж свойство любви: чем она жарче, тем эгоистичнее. Ты не представляешь, до чего я ревнива. Ты полюбишь меня и пойдешь со мной до самой смерти. Можешь меня возненавидеть, но все-таки ты пойдешь со мной, и будешь ненавидеть и в смерти, и потом, за гробом. В моей бесчувственной натуре нет такого слова, как равнодушие.

– Кармилла, опять ты болтаешь ерунду, – резко откликнулась я.

– Нет, нет, не обижайся; я всего лишь бедная глупышка, мнительная и капризная. Что ж, если хочешь, я заговорю, как мудрец. Ты когда-нибудь была на балу?

– Нет. Расскажи мне о балах. Там, должно быть, весело?

– Я почти забыла; это было так давно.

Я засмеялась.

– Ты не похожа на древнюю старуху. Вряд ли ты успела забыть свой первый бал.

– Я могу вспомнить почти все, но это очень трудно. В моей памяти я вижу давние события так, как ныряльщик видит все, что происходит над водой – смутно, расплывчато, сквозь прозрачную, но плотную пелену. Потом настала ночь... эта ночь затмила все, картина смешалась, краски поблекли. Меня чуть не убили в постели, ранили вот сюда, – она показала на грудь, – и я никогда больше не стала прежней.

– Ты была близка к смерти?

– Да, это была любовь... странная любовь, жестокая... она едва не лишила меня жизни. Любовь требует жертв. Кровавых жертв. Что ж, пора спать. О, как я устала, нет сил даже встать и запереть дверь.

Она лежала, подложив ладони под щеку, укутанная облаком роскошных волос, и неотрывно следила за мной горящими глазами. На губах ее играла хорошо знакомая мне робкая улыбка, значения которой я никак не могла разгадать.

Я пожелала ей спокойной ночи и тихо вышла. На душе остался неприятный осадок.

Я часто спрашивала себя, молится ли наша очаровательная гостья. По крайней мере, я ни разу не видела ее на коленях. По утрам она спускалась вниз уже после того, как наша семья закончит утренние молитвы, а по вечерам никогда не выходила из гостиной, чтобы помолиться вместе с нами.

В наших беседах она ни разу, даже невзначай, не обмолвилась о том, что когда-то приняла крещение. Я начала сомневаться, принадлежит ли она вообще к христианской церкви. Она никогда не заводила разговора о религии и уходила от моих расспросов. Будь я лучше знакома с обычаями света, такое пренебрежение и даже явная неприязнь к вере вряд ли удивили бы меня.

Люди нервического склада часто заражают своими тревогами окружающих; те со временем волей-неволей перенимают их привычки. Надуманные страхи Кармиллы, ее опасения насчет полуночных грабителей и наемных убийц запали мне в душу, и я тоже стала запирать на ночь дверь спальни. Я даже начала по ее примеру обыскивать перед сном комнату, дабы убедиться, что туда не забрались разбойники.

Приняв эти меры предосторожности, я легла в постель и крепко уснула. В комнате горела свеча. Я с детства привыкла спать при свете и, даже повзрослев, не могла заснуть в темноте.

Казалось, ничто не могло потревожить мой сон. Однако для сновидений не существует преград: они являются, когда захотят, проходят сквозь каменные стены, озаряют темные комнаты, а освещенные погружают во мрак.

Той ночью мне приснился сон, положивший начало долгой изнурительной болезни.

Вряд ли это можно назвать бредом, потому что я хорошо сознавала, что сплю.

Но я видела, что нахожусь у себя в комнате и лежу в постели. Обстановка была такой же, как вечером, когда я ложилась в постель, за исключением единственной детали: в спальне стояла непроглядная тьма. В ногах моей постели двигалась какая-то смутная тень. Сначала я никак не могла ее разглядеть, но затем глаза мои различили зверя, черного, как сажа, похожего на чудовищную кошку. Она растянулась на коврике у камина и накрыла его почти целиком; значит, в ней было не меньше четырех-пяти футов. Исполненная дикой грации, она беспокойно кружила по комнате, как дикий зверь в клетке. Я похолодела от ужаса, но крик застрял у меня в горле. Кошка заметалась быстрее, в комнате стало совсем темно. Теперь я не различала ничего, кроме ее горящих глаз. Широко распахнутые, они надвигались на меня, приблизились к самому лицу... и вдруг грудь мою пронзила острая боль, как будто в кожу на расстоянии дюйма друг от друга глубоко вонзились две иголки. Я завизжала и проснулась.

В комнате по-прежнему горела свеча. Ее свет выхватывал из темноты женскую фигуру, стоявшую у изножья кровати. На ней было просторное темное платье, густые волосы облаком окутывали плечи. Она стояла неподвижно, как каменная статуя. Казалось, она даже не дышит. Под моим взглядом женщина чуть переместилась. Дверь распахнулась, и незнакомка исчезла.

Я вздохнула с облегчением. Первой моей мыслью было, что я забыла запереть дверь, а Кармилла решила сыграть со мной шутку.

Я поспешила к двери – она была, как обычно, заперта изнутри. У меня не хватило духу открыть ее. Я прыгнула в постель, залезла с головой под одеяло и до утра лежала ни жива ни мертва.

Глава 7

Я МЕДЛЕННО УГАСАЮ

Не могу передать, с каким ужасом до сих пор вспоминаю события той ночи. Это не был мимолетный трепет, какой оставляют после себя дурные сны. Страх становился все глубже, пропитывал собой комнату; даже стены напоминали о видении.

Весь следующий день я боялась хоть на минуту остаться одна. Следовало бы рассказать о случившемся отцу, но меня удерживали два соображения. Во-первых, я думала, что он посмеется над моим рассказом; с другой стороны, боялась, что он решит, будто на меня напала та же неведомая хвороба, что свела в могилу многих наших соседей. Я-то хорошо отдавала себе отчет, что происшествие не имеет ничего общего с болезнью, однако здоровье отца с некоторых пор пошатнулось, и я не хотела напрасно беспокоить его.

Я рассказала о случившемся моим добрым подругам, мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен. Они принялись утешать меня; по их мнению, я просто переволновалась накануне. Тогда я открыла им все, что давно бередило мне душу.

Мадемуазель де Лафонтен посмеялась над моими страхами, но мадам Перродон, всегда такая неунывающая, заметно встревожилась.

– Кстати, – заметила, смеясь, мадемуазель, – помните длинную липовую аллею под окнами спальни Кармиллы? Так вот, там гуляют привидения!

– Чушь! – заявила мадам, считавшая, что сейчас не самое подходящее время для таких разговоров. – Кто вам сказал?

– Мартин. Он дважды вставал до рассвета, чтобы починить старые ворота, и оба раза видел, как по аллее под липами гуляет такая же самая женская фигура.

– Что ж, вполне может быть. Служанки ходят по этой аллее доить коров, что пасутся у реки.

– Я так ему и сказала. Но он все-таки утверждает, что видел призрак, и дрожит, как осиновый лист.

– Только не рассказывайте об этом Кармилле, эта аллея хорошо видна из окон ее комнаты, – перебила я. – Она ужасно боится привидений.

В тот день Кармилла спустилась в гостиную даже позже обычного.

– Этой ночью я перепугалась до смерти, – заявила она, едва мы остались одни. – Меня спас лишь талисман, купленный у несчастного горбуна. Бедняжка, я так несправедливо его отругала! Мне приснилось, что у постели кружит какая-то черная тень. Я в ужасе проснулась, и на минуту мне почудилось, что у камина стоит темная фигура. Я нащупала под подушкой талисман, и в тот же миг фигура исчезла. На меня давила незримая тяжесть, словно в комнату хочет проникнуть нечто чудовищное; если бы не талисман, оно задушило бы меня, как тех несчастных, о которых мы слышали.

– А теперь послушай, – начала я и рассказала все, что случилось со мной. Глаза ее округлились от ужаса.

– Талисман был с тобой? – испуганно спросила она.

– Нет, я положила его в фарфоровую вазу в гостиной, но этой ночью, раз ты так в него веришь, обязательно возьму с собой в постель.

Сейчас, по прошествии времени, я не могу понять, как у меня в ту ночь хватило духу лечь спать одной. Хорошо помню, что приколола амулет к подушке. Я мгновенно заснула и спала всю ночь даже крепче обычного.

Следующая ночь тоже прошла спокойно. Спала я на удивление крепко и без сновидений. Но наутро испытывала непонятную вялость и тоску, впрочем, такую слабую, что она казалась почти приятной.

– Ну, что я тебе говорила, – ответила Кармилла, когда я описала ей свой крепкий сон. – Этой ночью я приколола талисман к ночной рубашке на груди и тоже спала совершенно спокойно. Прошлой ночью он лежал слишком далеко. Уверена, все это нам примерещилось. Кроме снов. Раньше я считала, что сны насылают злые духи, но наш доктор разуверил меня. Он утверждает, что кошмары вызываются лихорадкой и другими болезнями; проходя мимо, они стучатся в нашу дверь, но, не сумев проникнуть, идут дальше, оставляя за собой дурные сновидения.

– А что, по-твоему, представляет из себя амулет?

– Его окурили или пропитали каким-то лекарством, он предохраняет от малярии, – ответила она.

– Значит, он воздействует только на тело?

– Разумеется; не думаешь же ты, что эти ленточки или аптечные запахи всерьез напугают злых духов? Нет, хворобы, витающие в воздухе, в первую очередь поражают наши нервы, отравляют мозг. Противоядие справляется с ними прежде, чем они полностью овладеют телом. Вот в чем заключается волшебная сила талисмана. Никакого колдовства, все объясняется естественными причинами.

Поверь я Кармилле до конца, мне стало бы куда легче; однако чем больше я размышляла над ее объяснением, тем меньше оно меня удовлетворяло.

Несколько ночей я спала крепко, без сновидений, однако наутро чувствовала себя очень слабой. Упадок сил преследовал меня целый день. Я чувствовала, что со мной что-то происходит. Меня снедала не проходящая грусть. Временами наплывали мрачные мысли о смерти. Я ощущала, что медленно гибну, и нельзя сказать, что эта мысль была мне очень неприятна. На сердце у меня было печально, но печаль эта казалась необъяснимо сладкой, и душа моя радостно отдавалась ей.

Мне не приходило в голову, что я больна, я ни за что не согласилась бы рассказать о своих тревогах отцу или послать за доктором.

Кармилла начала проявлять ко мне гораздо больше внимания. Непонятные приступы томного обожания становились все чаще. Чем слабее я становилась душой и телом, тем чаще ловила на себе восторженный взгляд. Я отшатывалась от нее, как от безумной.

Сама того не подозревая, я страдала от самой загадочной из известных людям болезней и находилась уже на довольно запушенной стадии. Первые симптомы таили в себе неизъяснимое блаженство; очарованная ими, я не замечала, что все больше теряю силы. До поры до времени это очарование нарастало; достигнув определенной точки, оно начало окрашиваться смутными предчувствиями чего-то ужасного. Предчувствия эти становились все глубже, отчетливее и наконец в корне изменили весь уклад моей жизни.

Поначалу перемены эти не вызывали у меня тревоги. Я приближалась к высшей точке, за которой начинался спуск в преисподнюю.

Во сне меня преследовали странные трудноуловимые ощущения. Самым отчетливым из них была приятная прохладная дрожь, какую мы испытываем, обратясь грудью против течения реки, когда ласковые струи омывают тело. Вскоре к ней присоединились нескончаемые сны, такие смутные, что я не могла вспомнить даже крохотный обрывок содержания. Но впечатление от них оставалось тягостное, я просыпалась в изнеможении, словно истерзанная долгими мукам, телесными и душевными . Наутро в памяти оставались лишь бессвязные силуэты какой-то темной комнаты, людей, с которыми я разговаривала, не различая лиц. Особенно запомнился мне женский голос, глубокий и нежный, он звучал издалека, навевая ощущение несказанной торжественности и ужаса. Иногда мне казалось, что щеку и шею нежно гладит невидимая рука. Меня целовали горячие губы; поцелуи покрывали лицо, становясь все жарче, спускались к горлу и там застывали. Сердце мое билось все чаще, дыхание распирало легкие, грудь тяжело вздымалась, из горла вырывались всхлипы, я задыхалась и под конец начинала корчиться в страшных судорогах. Затем чувства покидали меня, и я проваливалась во мглу.

С начала моей неведомой болезни прошло три недели. Ночные страдания отразились на моем лице. Я побледнела, под глазами появились темные круги, вялость, которую я ощущала уже давно, начала проявлять себя в движениях.

Отец часто спрашивал, не заболела ли я; но с упрямством, объяснение которому нашлось значительно позже, я настаивала, что со мной все в порядке.

В некотором смысле это было верно. Я не испытывала боли, не могла пожаловаться на какой-либо телесный недуг. Нездоровье, считала я, вызвано игрой воображения, расстройством нервов; с патологическим упрямством я держала свои невыносимые страдания в глубокой тайне.

Я не связывала свою болезнь с той напастью, которую крестьяне называют «упырь», ибо слышала, что те, кого он посетит, погибают в ужасных мучениях через три дня, а мое недомогание длилось уже третью неделю.

Кармилла тоже жаловалась, что ее преследуют дурные сны и терзает лихорадка, но нимало не тревожилась из-за этого. Мое же состояние весьма беспокоило меня. Будь я способна понять, насколько тяжело мое расстройство на самом деле, я бы на коленях молила о помощи. Но чуждое влияние, о котором я не подозревала, одурманивало меня, чувства мои притупились.

Теперь я расскажу вам сон, за которым последовали очень странные события.

Однажды ночью далекий голос, который я привыкла слышать в темноте, внезапно смолк; вместо него зазвучал другой, тихий и нежный, но вместе с тем грозный. Он произнес: «Я, твоя мать, предостерегаю: замышляется убийство!» Вспыхнул свет, и я увидела в ногах кровати Кармиллу. Ее белая ночная рубашка была от воротника до пола залита кровью.

Я с криком проснулась. В голове вертелась единственная мысль: Кармиллу убивают. Я вскочила с постели и, не помню как, очутилась в коридоре, взывая о помощи.

На крик из комнат выскочили мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен. Зажгли лампу; я рассказала о пережитом ужасе.

По моему настоянию мы стали стучать в дверь Кармиллы. На стук никто не ответил. Мы принялись колотить сильнее, звали ее, но все было напрасно.

Нам стало страшно: дверь была заперта. В панике мы помчались в мою комнату и долго дергали за шнурок звонка. Мы хотели позвать на помощь отца, но, увы! его комната находилась в другом крыле, и он ничего не слышал, а у нас не хватило смелости идти к нему через весь замок.

Вскоре по лестницам забегали слуги. Я успела накинуть халат и сунуть ноги в шлепанцы; спутницы мои были одеты точно так же. Ужав голоса слуг, мы решились приоткрыть дверь. Затем предприняли совместную вылазку и снова, столь же безуспешно, долго стучались в дверь Кармиллы. Наконец я приказала мужчинам сломать замок. Дверь распахнулась, и мы, высоко подняв лампу, остановились на пороге.

Мы долго окликали ее, но ответа не было. Осмотрели комнату – все вещи лежали на своих местах. Обстановка была точно такой же, как накануне вечером, когда я пожелала подруге спокойной ночи. За исключением одного: Кармилла исчезла.

Глава 8

ПОИСКИ

При виде комнаты, куда явно не заходили разбойники, мы немного успокоились и, собравшись с духом, даже разрешили мужчинам уйти. Мадемуазель предположила, что, может быть, Кармилла испугалась нашего бешеного стука в дверь, вскочила с постели и спряталась в стенном шкафу или за занавеской, откуда, разумеется, не могла выйти, пока не уйдут мажордом и прислужники. Мы принялись обыскивать комнату.

Поиски наши ничего не дали. Мы совсем растерялись. Осмотрели окна, но ставни были заперты изнутри. Я увещевала Кармиллу прекратить эту жестокую шутку и выйти из укрытия, но никто мне не ответил. Я убедилась своими глазами, что ее нет ни в спальне, ни в гардеробной, дверь которой по-прежнему была заперта с нашей стороны. Она никак не могла выйти через нее. Я не знала, что и думать. Может быть, Кармилла обнаружила забытый потайной ход из тех, о которых рассказывала старуха-экономка? По ее словам, таких ходов немало в замке, но никто не помнит, где именно они расположены. Но я не испугалась – пройдет немного времени, и все объяснится само собой.

Миновало четыре часа утра; я решила дождаться рассвета в комнате мадам Перродон. Наступивший день отнюдь не приблизил нас к разгадке.

Наутро все домочадцы с отцом во главе в панике рыскали по замку. Мы тщательно обыскали все уголки замка, осмотрели сад. Нигде не было ни следа исчезнувшей девушки. Собирались уже обшарить шестами ручей. Отец был вне себя: что он скажет матери бедной девушки, когда та вернется? Я тоже переживала, хотя горе мое было несколько иного свойства.

Так, в тревоге и волнении, прошло утро. Близился второй час дня, а мы ничего не успели выяснить. Я поднялась в комнату Кармиллы – она, как ни в чем не бывало, стояла у туалетного столика. Я онемела. Она жестом подозвала меня. Лицо ее было испуганным.

Я радостно подбежала к ней, обняла и осыпала поцелуями. Потом принялась изо всех сил дергать за звонок, чтобы сообщить добрую новость всем остальным.

– Кармилла, дорогая, что с тобой приключилось? Мы чуть сума не сошли от страха, – воскликнула я. – Где ты была? Как сюда попала?

– Этой ночью со мной творились чудеса, – произнесла она.

– Ради Бога, объясни, что все это значит?

– Часа в два ночи, – сказала она, – я, как обычно, легла в постель, заперев предварительно обе двери: в гардеробную и в коридор. Спала я крепко, без сновидений, но только что проснулась на диване в гардеробной. Дверь была сломана. Как я там очутилась, ума не приложу, ведь я сплю очень чутко. Почему я не проснулась, когда разбойники выламывали дверь? И каким образом меня перенесли с кровати на диван, не потревожив мой сон?

В комнате собрались отец, мадам Перродон, мадемуазель де Лафонтен и слуги. Кармиллу засыпали приветствиями и расспросами. Но она, казалось, менее всех была способна объяснить, что произошло.

Отец задумчиво прохаживался по комнате. Я заметила, что Кармилла украдкой пристально поглядывает на него.

Отец отослал слуг, мадемуазель де Лафонтен удалилась поискать бутылочку валерьянки и нюхательную соль. В комнате с Кармиллой остались отец, мадам Перродон и я. Отец подошел к Кармилле, ласково взял ее за руку и усадил на диван.

– С вашего позволения, детка, рискну высказать одно предположение.

– Не могу вам отказать, – ответила она. – Спрашивайте о чем угодно, я расскажу все, что знаю. Но мне нечего сообщить; я ничего не помню, кроме темноты и сумятицы. Задавайте любые вопросы. Но, разумеется, вам известны пределы моей откровенности, установленные мамой.

– Разумеется, дитя мое. Я не буду касаться темы, о которой вы должны молчать. Итак, прошлой ночью случилась загадочная история: вас, не разбудив, подняли с постели и вынесли из комнаты, при этом ставни на окнах были закрыты и обе двери заперты изнутри. Я выскажу вам свои предположения, но сначала будьте добры ответить на один вопрос.

Кармилла удрученно склонила голову. Мы с мадам Перродон слушали, затаив дыхание.

– Я хочу спросить вот о чем. Замечалось ли когда-нибудь завами хождение во сне?

– Нет, со времен раннего детства я этим не страдаю.

– Но в детстве вы ходили во сне?

– Да. Моя няня часто рассказывала об этом.

Отец с улыбкой кивнул.

– С вами произошло вот что. Вы встали во сне, отперли дверь, но не оставили ключ в замке, как обычно, а взяли его с собой и заперли дверь снаружи. Затем вытащили ключ из замка и скрылись с ним в одной из двадцати пяти комнат на этом этаже, а может быть, поднялись или спустились по лестнице. В нашем замке столько комнат и чуланов, что на тщательный обыск потребуется не меньше недели. Понимаете, что я имею в виду?

– Понимаю, но не совсем, – ответила она.

– Хорошо, папа, но как ты объяснишь, почему она очнулась на диване в гардеробной, хотя мы внимательно все обыскали?

– Она вернулась туда, по-прежнему во сне, после вашего обыска, а затем внезапно проснулась и увидела, что лежит в гардеробной и рядом никого нет. Желал бы я, чтобы все тайны объяснялись также легко, – закончил он, смеясь. – Итак, мы можем поздравить себя с тем, что нашли этому происшествию вполне естественное объяснение; как видим, отравители, взломщики, разбойники и ведьмы здесь ни при чем, и вам, Кармилла, как и всем остальным, не стоит тревожиться за свою жизнь.

Кармилла была прелестна. На щеках ее играл очаровательный румянец. Грациозная томность, присущая только ей, лишь подчеркивала ее красоту. Она дышала здоровьем; отец сравнил про себя ее розовые щечки с моими, увядшими и бледными, и со вздохом заметил:

– Что-то моя бедная Лора стала хуже выглядеть.

Итак, ночное происшествие закончилось благополучно. Кармилла снова была с нами.

Глава 9

ВИЗИТ ДОКТОРА

Кармилла и слышать не хотела, чтобы в комнате с ней спала служанка. Отец нашел выход из положения: горничная должна была оставаться на ночь в коридоре у ее дверей и в случае повторения ночной прогулки остановить беглянку на пороге.

Ночь прошла без приключений. Наутро приехал доктор; оказывается, отец, не сказав мне ни слова, вызвал его, чтобы он осмотрел меня.

Мадам Перродон спустилась со мной в библиотеку. Там ждал доктор, тот самый, которого я уже описывала, солидный старичок в очках и пудреном парике. Мы остановились в нише у окна.

Я подробно описала ему все симптомы моего нездоровья. Слушая меня, доктор становился все мрачнее и мрачнее.

Когда я закончила рассказ, он прислонился к стене и очень серьезно вгляделся в мое лицо. В глазах его сквозил ужас.

Погрузившись на минуту в раздумье, он спросил мадам Перродон, может ли увидеться с моим отцом.

За ним тотчас же послали. Входя в библиотеку, отец с улыбкой заметил:

– Осмелюсь предположить, доктор, что вы сейчас заявите: зачем ты, старый дурак, посылал за мной? Очень надеюсь это услышать.

Однако при виде мрачного лица доктора его улыбка мгновенно погасла.

Они скрылись в той же нише, где я только что беседовала с врачом. Разговор, видимо, шел серьезный; мужчины о чем-то горячо спорили. Мы с мадам Перродон, сгорая от любопытства, остановились в дальнем конце просторной комнаты. Говорили они очень тихо, и до нас не доносилось ни слова. Глубокая ниша полностью скрывала доктора из виду и приглушала голоса.

Через минуту отец обернулся к нам. Лицо его побледнело, он глубоко задумался и, как мне показалось, был чем-то напуган.

– Лора, дорогая, подойди на минуту сюда. Мадам, мы, по совету доктора, пока не станем вас беспокоить.

Я подошла, не особенно тревожась, потому что, несмотря на слабость, не чувствовала себя больной. По всеобщему заблуждению» нет ничего легче, чем вовремя собраться с силами; стоит только захотеть, и они появятся сами собой.

Отец протянул мне руку и, не сводя глаз с доктора, произнес:

– Несомненно, все это очень странно. Я ничего не понимаю. Лора, дорогая, послушай, что скажет доктор Шпильсберг, и постарайся как следует все вспомнить.

– Вы упоминали, что в ночь, когда вам впервые приснился страшный сон, испытали острую боль, словно в шею вонзились две иглы. Это место все еще болит?

– Совсем не болит, – ответила я.

– Вы можете точно показать пальцем место, где возникла боль?

– Вот здесь, чуть ниже горла, – показала я.

На мне было утреннее платье, высоко закрывавшее шею.

– Теперь мы сможем разрешить ваши сомнения, – сказал доктор. – Не возражаете, если отец немного опустит ворот вашего платья? Необходимо установить симптомы заболевания.

Я согласилась. Болезненная точка находилась всего в паре дюймов ниже воротника. Отец побледнел.

– Помилуй Господи! Вот оно, – воскликнул он.

– Теперь вы убедились собственными глазами, – с мрачным удовлетворением заметил доктор.

– Что там такое? – спросила я. Мало-помалу меня начал охватывать страх.

– Ничего страшного, дорогая леди, всего лишь небольшой синяк величиной с кончик вашего пальца. А теперь, – он повернулся к отцу, – вопрос стоит так: что нам следует предпринять?

– А это опасно? – с трепетом спросила я.

– Уверяю вас, милая, ничуть не опасно, – ответил доктор. – Вы обязательно поправитесь. И здоровье ваше начнет улучшаться немедленно. Скажите, ощущение удушья исходит именно из этой точки?

– Да, – ответила я.

– И – вспомните как можно точнее – именно здесь возникает чувство, которое вы описывали? Легкая прохладная дрожь, словно вы плывете против течения реки?

– Да, пожалуй, так.

– Ну что, видите? – Он снова повернулся к отцу. – Могу я поговорить с мадам Перродон?

– Разумеется, – ответил отец.

Он подозвал мою добрую гувернантку:

– Наша уважаемая подруга очень неважно чувствует себя. Надеюсь, последствия не будут слишком серьезны, однако необходимо срочно принять определенные меры. Прежде всего, мадам, ни на минуту не позволяйте Лоре оставаться одной. Пока что это моя единственная рекомендация. Чуть позже я дам более подробные указания.

– Мадам, я знаю, на вас можно положиться, – добавил отец.

Мадам Перродон горячо кивнула.

– И ты, дорогая Лора, тщательно соблюдай указания доктора.

– Попрошу вас, доктор, высказать свое мнение о состоянии здоровья еще одной пациентки. Симптомы ее весьма напоминают жалобы моей дочери, однако выражены значительно слабее. Эта пациентка – юная леди, наша гостья. Вы сказали, что вечером будете проезжать мимо нашего замка. Разрешите пригласить вас на ужин, там вы сможете увидеться с этой девушкой. Она не встает из постели раньше полудня.

– Благодарю, – сказал доктор. – Я буду в замке около семи вечера.

Доктор повторил мне и мадам свои указания и откланялся. Отец пошел проводить его. Выглянув в окно, я увидела, как они, увлеченно беседуя, прохаживаются по зеленой лужайке между дорогой и рвом.

Доктор не вернулся. Он сел на лошадь, распрощался с отцом и поскакал через лес на восток. В то же время с противоположной стороны, где находилась деревня под названием Дранфельд, показался почтальон. Он спешился и вручил отцу пакет с письмами.

Тем временем мы с мадам Перродон увлеченно обсуждали единственное указание доктора. Почему мужчины так настаивали на его безоговорочном выполнении? Позже мадам призналась, что при этих словах похолодела от ужаса: ей подумалось, что доктор боится внезапного приступа, вследствие которого я могу серьезно пострадать или даже лишиться жизни.

Ее опасения не вызвали у меня тревоги; по моему мнению, доктор просто желал, чтобы рядом со мной всегда была наставница, которая не позволит мне переутомляться, есть неспелые фрукты и делать массу других глупостей, к которым так склонна молодежь. Через полчаса вернулся отец. Он протянул мне конверт.

– Это письмо от генерала Шпильсдорфа; оно задержалось в пути. Генерал должен приехать со дня на день.

Можно было ожидать, что отец обрадуется прибытию гостя, особенно такого долгожданного, как генерал, однако лицо его не выражало особого воодушевления. Напротив, он, по-видимому, желал, чтобы генерал сию же минуту очутился на дне Красного моря или еще дальше, однако не собирался посвящать меня в причины своего мрачного настроения.

Я взяла его за руку и умоляюще заглянула в лицо.

– Папа, прошу тебя, объясни, что происходит?

– Ну что ж, попробую, – ответил он, ласково поглаживая мои волосы.

– Доктор считает, что я тяжело больна?

– Нет, милая; он говорит, что, если принять необходимые меры, через день или два ты поправишься или, по крайней мере, тебе станет значительно лучше, – чуть суховато ответил он. – Но мне бы хотелось, чтобы генерал выбрал для своего визита другое время, когда ты сможешь встретить его в добром здравии.

– Но, папа, расскажи, – не отставала я, – что же со мной все-таки происходит? Что сказал доктор?

– Ничего не сказал; и не приставай ко мне с расспросами, – отрезал отец. Никогда я не видела его таким рассерженным. Заметив, что я обиделась, он поцеловал меня и добавил: – Потерпи день-другой. Я расскажу все, что знаю сам. А тем временем не ломай себе голову понапрасну.

Отец вышел из комнаты, но, не успела я спросить себя, что же все это значит, как он вернулся и сообщил, что мы едем в Карнштайн повидать священника, живущего неподалеку от покинутой деревни. Коляска будет подана в двенадцать часов. Мы с мадам Перродон поедем вместе с ним. Кармилла, после того как проснется, тоже может последовать за нами – ей будет интересно полюбоваться живописными развалинами. С ней отправится мадемуазель де Лафонтен; она привезет нам все необходимое для завтрака на свежем воздухе, который в Англии называют пикником.

К двенадцати часам я была готова. Отец, мадам Перродон и я сели в коляску. Миновав подвесной мост, мы повернули направо, туда, где за горбатым готическим мостиком дорога ведет к покинутой деревне и развалинам замка Карнштайн.

Дорога петляла меж невысоких холмов, поросших девственным лесом. За каждым поворотом перед нами открывались чудеснейшие картины: тут расстилалась уютная лощина, там вырастал обрывистый утес. Самые ухоженные и затейливые парки

с аккуратно подстриженными деревьями не могут идти ни в какое сравнение с великолепием неистощимой на выдумки Природы.

Обогнув живописный холм, мы чуть не столкнулись с небольшой процессией. Впереди мчался пожилой всадник. Это был наш добрый друг, генерал. Его сопровождал верховой слуга, следом в наемной повозке везли багаж.

Заметив нас, генерал спешился. После восторженных приветствий мы пригласили его сесть в коляску и отправиться с нами в Карнштайн. Генерала не нужно было долго уговаривать. Мы поручили слуге доставить лошадь в замок и продолжили прогулку вчетвером.

Глава 10

НЕСЧАСТНЫЙ ГЕНЕРАЛ

С тех пор, как мы виделись с генералом в последний раз, прошло около десяти месяцев, но как он изменился за это время! Казалось, над его головой пронеслось много лет. Он похудел, растерял привычное спокойное радушие, весь его вид выражал мрачную решимость. Голубые глаза, всегда такие проницательные, сурово сверкали из-под поседевших кустистых бровей. Такие перемены нельзя объяснить единственно горечью утраты, тут не обошлось без вмешательства более жгучих страстей.

Едва мы тронулись в путь, как наш гость со своей обычной солдатской прямотой поведал о трагической утрате. Скончалась его племянница, которую он воспитывал с детства и горячо любил; генерал яростно обрушивался на «дьявольские козни», жертвой которых она пала, и скорее с гневом, чем с почтением взывал к небесам, изумляясь, как могут они проявлять снисходительность к столь чудовищному воплощению сатанинской злобы.

Понимая, что дело здесь нечисто, отец попросил генерала собраться с силами и рассказать о происшедшем подробнее и в не столь крепких выражениях.

– С удовольствием расскажу все, – ответил генерал, – но вы мне не поверите.

– Почему? – спросил отец.

– Очень просто, – с горечью ответил генерал. – Вы не верите ничему, что выходит за рамки привычных представлений. Когда-то и я был таким же предубежденным, но время заставило меня изменить свои взгляды.

– Ошибаетесь, – сказал отец, – я вовсе не такой догматик, каким вы меня полагаете. К тому же я хорошо знаю вас; мне известно, что вы ничего не принимаете на веру без доказательств и, следовательно, я не могу не считаться с вашими заключениями.

– Вы совершенно правы, – подтвердил генерал. – Мне нелегко было заставить себя поверить в сверхъестественное – то, что со мной произошло, иначе как сверхъестественным не назовешь. Необычайные обстоятельства вынудили меня считаться с фактами, которые идут вразрез со всеми моими убеждениями. Я стал жертвой заговора потусторонних сил.

Я видела, что отец, несмотря на обещание уважительно отнестись к рассказу, подозрительно покосился на собеседника, словно сомневаясь в его здравом рассудке.

К счастью, генерал ничего не заметил. Он хмуро вглядывался в лесную чащу.

– Вы едете к развалинам замка Карнштайн? – спросил генерал. – Какое счастливое совпадение: мне необходимо осмотреть их как можно скорее. Возможно, именно там кроется ключ к разгадке моей трагической тайны. Если не ошибаюсь, возле замка есть разрушенная часовня с многочисленными захоронениями этого пресекшегося рода?

– Да, именно так; очень интересное место, – ответил отец. – Не думаете ли вы заявить о своем праве на титул и поместья?

Отец произнес эти слова веселым тоном, но генерал даже не улыбнулся, как положено, дружеской шутке. Напротив, он посуровел еще больше; некая тяжкая мысль наполняла его сердце болью и гневом.

– У меня намерения совсем иного рода, – хрипло произнес он. – Раскопать могилу одной из представительниц этой славной семейки. Надеюсь, Господь простит мне святотатство, когда на свет Божий будут извлечены останки этого монстра и порядочные люди смогут спокойно спать в своих постелях, не опасаясь внезапной мучительной смерти. Я расскажу вам, мой друг, удивительные вещи; год назад я бы сам не поверил, что такое возможно.

Отец снова взглянул на него, но на сей раз в глазах его не было подозрительности. Он сочувствовал другу и искренне хотел понять его.

– Род Карнштайнов, – сказал он, – пресекся очень давно, больше ста лет назад. Моя покойная жена происходила по материнской линии из этого рода. Но имя и титул давно перестали существовать. Замок лежит в руинах, в деревне никто не живет. В домах не осталось ни одной целой крыши; последний дымок из очага видели здесь лет пятьдесят назад.

– Совершенно верно. За время, что прошло с нашей последней встречи, я узнал об этой семье много такого, что приведет вас в изумление. Но лучше расскажу все по порядку, – начал генерал. – Вы видели мою дорогую племянницу – я любил ее, как дочь. Не было на свете создания прекраснее нее! Но три месяца назад этот цветок увял.

– Бедняжка! Когда я видел ее в последний раз, она была полна жизни, – произнес отец. – Ее смерть глубоко потрясла меня; понимаю, каким ударом явилось это для вас.

Он сочувственно пожал руку генералу. В глазах старого солдата стояли слезы. Он не пытался их скрыть.

– Мы с вами старые друзья; я знаю, вы сочувствуете мне, бездетному холостяку. Я горячо любил ее, а она отвечала на мою заботу нежной привязанностью и наполняла радостью мою жизнь. Теперь все погибло. Мне недолго осталось страдать; но, надеюсь, Господь позволит мне перед смертью выполнить свой долг перед родом людским и свершить возмездие над исчадием ада, сгубившим мою дочь в расцвете красоты и молодости!

– Вы хотели рассказать все по порядку, – напомнил отец. – Уверяю, мною движет не просто любопытство.

В это время мы приблизились к развилке, где дорога на Дранстолл, по которой приехал генерал, соединяется с тропинкой, ведущей к замку Карнштайн.

– Далеко ли до развалин? – нетерпеливо спросил генерал.

– Около полулиги, – ответил отец. – Прошу вас, поведайте свою историю.

Глава 11

РАССКАЗ ГЕНЕРАЛА

– Одну минуту, – с усилием произнес генерал. Собравшись с мыслями, он приступил к самому необычному повествованию, какое мне доводилось слышать. – Моя милая девочка с нетерпением ждала дня, когда мы должны были отправиться в гости к вашей очаровательной дочери. – Он галантно поклонился, однако во всех его жестах сквозила печаль. – Тем временем мы получили приглашение от моего старого друга, графа Карлсфельда. Его замок расположен в шести лигах от нас, по ту сторону развалин Карнштайна. Граф, если вы помните, устраивал празднества в честь высокопоставленного гостя, великого герцога Чарльза.

– О да! Думаю, празднества были роскошные, – заметил отец.

– Воистину, они были достойны великого герцога. А гостеприимство графа было просто королевским. Желания гостей исполнялись, словно по мановению волшебной палочки. В ту ночь, что положила начало моим страданиям, граф устроил грандиозный маскарад. Слуги распахнули двери в парк, увешали деревья разноцветными фонариками. Таких фейерверков не видывали даже в Париже. А музыка! Вы знаете, музыка – моя слабость. Для гостей играл инструментальный оркестр, пели лучшие певцы, каких можно собрать во всех оперных театрах Европы. Вообразите: вы прогуливаетесь по полянам, освещенным фантастической иллюминацией, из окон замка, озаренного луной, льется мягкий розовый свет, и вдруг из тихой рощи или из лодки, плывущей по озеру, доносится чарующее пение. Даже я снова почувствовал себя романтичным юношей.

Когда окончился фейерверк и начался бал, мы вернулись в роскошные апартаменты, отведенные танцорам. Маскарад, как вы знаете, являет собой чудесное зрелище, но такого великолепия я не видел никогда.

На балу собрался весь цвет аристократии. Я не встретил ни одного гостя, не принадлежавшего к высшему обществу.

Моя милая племянница была очаровательна. На ней не было маски. Радостный восторг придавал ее чертам, и без того правильным, неотразимое обаяние. Вдруг я заметил, что за моей крошкой пристально наблюдает молодая женщина в роскошном платье и полумаске. Я уже встречал эту красавицу в парадном зале; кроме того, несколько минут назад она прошла мимо нас по террасе под окнами замка и окинула мою Берту внимательным взглядом. За ней следовала богато одетая дама в маске; величественная осанка выдавала особу высокопоставленную. Если бы на юной леди не было маски, я бы, конечно, мог сказать более определенно, следит она за моей девочкой или мне это только кажется.

Мы зашли в один из салонов. Утомившись танцами, Берта присела отдохнуть на стул возле дверей. Я стоял рядом с ней. В салон вошли упомянутые дамы; младшая присела возле моей племянницы, а ее спутница встала рядом со мной и о чем-то тихо переговаривалась со своей подопечной.

Пользуясь тем, что лицо ее было прикрыто маской, она заговорила тоном старой знакомой, назвав меня по имени, чем весьма возбудила мое любопытство. Она утверждала, что не раз встречала меня как при дворе, так и во многих домах высшего света. Вспоминала незначительные происшествия, о которых я, казалось, давно забыл; по-видимому, они хранились где-то в глубинах моей памяти и вновь ожили при малейшем напоминании.

Мне все больше хотелось узнать, кто же она такая, однако дама очень искусно уклонялась от расспросов. Я терялся в догадках, откуда она так подробно знает многие случаи из моей жизни; она же, казалось, с нездоровым удовольствием любовалась моим замешательством.

Тем временем юная леди, которую мать называла странным именем Милларка, весьма изящно вступила в разговор с моей племянницей.

Представившись, она сообщила, что мать ее давно знакома со мной. Незнакомка говорила дружеским тоном, с той легкой непринужденностью, которая возможна только на маскараде; хвалила платье моей девочки и восхищалась ее красотой. Она забавляла Берту шутливыми замечаниями в адрес гостей, танцующих в зале, и смеялась над ее восторгом. При желании она умела очаровать собеседника живостью и остроумием. Девушки быстро подружились, и незнакомка чуть опустила маску. Ручаюсь, ни я, ни Берта никогда в жизни не видели этого лица. Девушка была такой привлекательной, что мы не могли не проникнуться симпатией к ней. Моя девочка влюбилась в новую подругу с первого взгляда, да и та, казалось, была от Берты без ума.

Тем временем я, как дозволяли правила маскарада, осыпал старшую даму вопросами.

«Вы меня крайне озадачили, – говорил я, смеясь. – Не довольно ли терзать меня? Будьте добры, снимите маску, чтобы мы с вами могли беседовать на равных».

«Что за непочтительность, – откликнулась она. – Просить даму, чтобы она отказалась от своего преимущества! Кроме того, вы почему-то уверены, что непременно узнаете меня. Вряд ли! С годами люди меняются!»

«Как видите», – с поклоном ответил я и печально усмехнулся.

«Так утверждают философы, – произнесла она. – Но неужели вы считаете, что мое лицо осталось тем же, что и много лет назад?»

«Я бы хотел убедиться собственными глазами, – ответил я. – Вы напрасно пытаетесь выдавать себя за пожилую особу; фигура ваша говорит об обратном».

«Тем не менее с нашей последней встречи прошло много лет. Милларка – моя дочь; следовательно, я не могу быть молодой, даже в глазах человека, которого само время научило быть снисходительным к человеческим слабостям. Я не хочу, чтобы вы сравнивали меня с той юной девушкой, какая сохранилась в вашей памяти. К тому же на вас нет маски, и вы ничего не можете предложить мне взамен».

«Молю вас, пощадите и снимите маску».

«А я молю вас оставить все как есть», – ответила она.

«Тогда, по крайней мере, скажите, немка вы или француженка; на обоих языках вы говорите одинаково хорошо».

«И этого я не скажу вам, генерал. Вы замыслили нанести удар исподтишка и теперь выжидаете удобного момента».

«Тогда, раз уж вы оказали мне честь и позволили побеседовать с вами, – сказал я, – мне необходимо знать, как к вам обращаться. Уж в этом-то вы не можете мне отказать. Могу ли я называть вас «госпожа графиня»?»

Она рассмеялась, придумывая очередную отговорку; лишь потом я понял, что каждая реплика в этом разговоре была заранее подготовлена с дьявольским коварством.

«Что до этого», – начала она; но тут ее на полуслове прервал незнакомый джентльмен, одетый не в маскарадное платье, а в обычный черный вечерний костюм. Выглядел он на редкость изысканно, однако элегантность его портил единственный недостаток: мертвенно-бледное лицо, какие можно увидеть разве что на смертном одре . С церемонным поклоном, необычайно долгим, без тени улыбки он произнес:

«Госпожа графиня, позвольте сказать несколько слов, которые, несомненно, заинтересуют вас».

Дама обернулась и приложила палец к губам, призывая к молчанию, затем обратилась ко мне: «Обождите меня здесь, генерал; я вернусь через минуту».

Связав меня этим шутливым предписанием, она отошла в сторону и несколько минут беседовала с джентльменом в черном. Разговор явно шел о чем-то серьезном. Затем они смешались с толпой, и я ненадолго потерял их из виду.

Ожидая их возвращения, я тщетно напрягал память, пытаясь догадаться, кто же эта таинственная дама, которая так хорошо помнит меня. Я уже подумывал присоединиться к беседе между моей очаровательной племянницей и дочерью графини, чтобы к ее возвращению выведать имя, титул, название замка и поместья, как вдруг заметил в конце зала свою новую знакомую с ее мрачным спутником. Незнакомец произнес: «Я зайду за вами, госпожа графиня, когда экипаж будет подан к дверям».

Поклонившись, он исчез.

Глава 12

СТРАННАЯ ПРОСЬБА

«Мне, видимо, суждено расстаться с госпожой графиней, но, надеюсь, всего на несколько часов», – с поклоном заметил я.

«Может быть, так, а может быть, и на несколько недель. Как жаль, что вестник появился именно сейчас. Значит, вы не узнали меня?»

Я уверил ее, что нет.

«Я открою вам, кто я такая, – пообещала дама, – но не сейчас. Мы с вами куда более давние и добрые друзья, чем вы полагаете. Пока что я не могу открыться вам. Недели через три я проеду мимо вашего живописного шлосса, о котором вы рассказывали. Я загляну в гости на час-другой, и мы возобновим дружбу, о которой я много лет вспоминаю с самыми теплыми чувствами. Но сейчас я неожиданно получила ужасную новость, и мне необходимо срочно покинуть этот гостеприимный дворец. Путь предстоит долгий и трудный; я должна добраться до места назначения как можно скорее. Напасти обрушиваются на меня одна за другой. Если бы не настоятельная необходимость скрывать свое имя, я могла бы обратиться к вам с весьма необычной просьбой. Моя бедная дочь еще не восстановила силы после тяжелой болезни. Недавно, когда она отправилась верхом полюбоваться охотой, лошадь под ней споткнулась и упала.

Бедная девочка не успела оправиться от нервного потрясения; доктор говорит, что ей ни в коем случае нельзя переутомляться. Она не может ехать быстро; по пути сюда мы проделывали не более шести лиг в день. Теперь же мне предстоит скакать день и ночь более сотни миль. Дело, по которому я еду, не терпит промедления; от моего своевременного прибытия зависит жизнь и смерть. При нашей следующей встрече, которая, надеюсь, состоится через считанные недели, мне не будет нужды таиться, и я сумею объяснить вам всю важность и безотлагательность моей миссии».

Она говорила тоном человека, для которого просить об услуге – значит скорее делать одолжение нижестоящему, чем ждать милости от ближнего. Видимо, такие интонации вошли у нее в привычку, потому что слова, в которые она облекла свою просьбу, звучали жалобно и умоляюще. Получалось, что на время отсутствия графини я просто вынужден был взять ее дочь к себе на попечение.

Просьба ее, если принять во внимание обстоятельства, выглядела, по меньшей мере, странной, если не сказать бесстыдной. Она в некотором роде обезоружила меня, выдвинув против себя все доводы, какими я мог бы ей возразить, и всецело положилась на мои рыцарские чувства. Сама судьба, казалось, предопределила мое решение: в тот же миг племянница подошла ко мне и шепотом попросила пригласить в гости ее новую подругу, Милларку.

«Дядюшка, это было бы чудесно! Надеюсь, маменька ей дозволит».

При другом стечении обстоятельств я предложил бы Берте немного подождать, узнать хотя бы, кто они такие. Но у меня не было времени на раздумья. Дамы осаждали меня со всех сторон. Признаюсь, к окончательному решению меня подтолкнуло прелестное лицо девушки. Было в нем что-то необычайно привлекательное, нежная одухотворенная красота сочеталась с тонкостью линий, выдававшей высокое происхождение. В общем, я сдался и чересчур легко принял на себя заботы о юной леди, которую мать называла Милларкой.

Графиня отозвала дочь в сторону и в общих чертах поведала о своем безотлагательном отъезде и о том, что я, один из ее давних добрых друзей, любезно согласился принять ее под свою опеку. Дочь выслушала очень внимательно.

Я произнес приличествующие случаю слова и, по зрелом размышлении, решил, что по собственной глупости сам поставил себя в совершенно нелепое положение.

Вскоре вернулся джентльмен в черном. Церемонно кланяясь, он проводил графиню к выходу.

Почтение, которое джентльмен оказывал моей собеседнице, свидетельствовало, что графиня занимает куда более высокое положение, чем можно судить по ее скромному титулу.

Напоследок она просила меня не пытаться до ее возвращения выяснить что-либо о ее особе. Нашему достопочтенному хозяину, в чьем замке мы сейчас находимся, известны, по ее словам, причины такой таинственности.

«Однако мне и моей дочери, – пояснила она, – опасно оставаться здесь еще хотя бы на день. Час назад я по собственной неосмотрительности на мгновение сняла маску, и мне показалось, что вы меня заметили. Поэтому я решила при первой же возможности поговорить с вами. Если бы выяснилось, что вы действительно узнали меня, мне оставалось бы лишь положиться на вашу честь и просить вас сохранить мою тайну в течение ближайших недель. Но, к счастью, вы не заметили моего лица; если же вы догадываетесь, кто я такая, то я опять-таки полагаюсь на вашу честь. Дочь моя должна свято хранить мою тайну; напоминайте ей об этом время от времени, дабы она не раскрыла ее по неосторожности».

Она прошептала дочери несколько слов, торопливо поцеловала ее и в сопровождении бледного джентльмена в черном поспешила к дверям.

«В соседней комнате, – сказала Милларка, – есть окно, выходящее на парадный подъезд. Я бы хотела помахать маме вслед и послать ей воздушный поцелуй».

Разумеется, мы не могли отказать и проводили ее к окну. У подъезда стояла изящная старомодная карета с кучером и лакеями на запятках. Худощавый джентльмен в черном накинул на плечи дамы плотный бархатный плащ и поднял капюшон. Она едва заметно коснулась его руки. Незнакомец низко поклонился и захлопнул дверцу. Каре га тронулась.

«Уехала», – вздохнула Милларка.

«Уехала», – повторил я про себя, впервые задумавшись над тем, какую сотворил глупость, согласившись приютить совершенно незнакомую девушку.

«Даже не подняла глаз», – жалобно произнесла юная леди.

«Может быть, графиня сняла маску и не хотела открывать свое лицо, – предположил я. – К тому же откуда ей было знать, что вы стоите у окна?»

Она со вздохом заглянула мне в лицо. Красота ее смягчила мое сердце. Я сожалел, что на мгновение забыл о гостеприимстве, и решил в дальнейшем вести себя более учтиво.

Юная леди снова надела маску, и обе девушки принялись уговаривать меня спуститься в сад, где вскоре должен был возобновиться концерт. Я не возражал. Мы вышли на террасу, огибавшую замок.

Милларка держалась оживленно, словно была нашей давней знакомой, развлекала нас подробностями из жизни высокопоставленных особ, танцующих в саду. Она нравилась мне все больше и больше. Легкие сплетни, не переходящие границ дозволенного, весьма забавляли меня, отшельника, давно не бывавшего в свете. Мне подумалось, что Милларка заметно оживит наши долгие одинокие вечера в замке.

Бал продолжался почти до рассвета. Великий герцог любил танцевать при первых лучах утреннего солнца, а потому никто из гостей не мог даже помыслить о том, чтобы уйти и лечь в постель.

Когда мы пробирались через запруженный гостями салон, племянница спросила, не знаю ли я, где Милларка. Мне казалось, что я только что видел ее рядом с Бертой, та же считала, что девушка идет под руку со мной. Как бы то ни было, наша новая знакомая исчезла.

Поиски были безуспешны. Я опасался, что она в суматохе бала потеряла нас из виду, пошла следом за кем-то из посторонних и заблудилась в обширном парке.

В этот миг я вновь осознал, какую совершил глупость: принял на себя заботы о незнакомой девушке, не успев спросить даже ее имени. И, будучи связан обещаниями, о причинах которых также ничего не знал, я не мог даже расспросить о беглянке окружающих; ведь это значило бы сообщить всем, что она – дочь графини, неожиданно уехавшей час назад.

Наступило утро. Когда я прекратил поиски, было уже совсем светло. Однако пропавшая незнакомка объявилась лишь после полудня.

В два часа дня в комнату племянницы постучал слуга. Он сообщил, что некая юная леди, пребывающая в сильном смятении, расспрашивает о бароне Шпильсдорфе, генерале, и его дочери, чьему попечению доверила ее мать.

Мы сразу узнали ее, несмотря на легкий беспорядок в костюме. О, какое было бы счастье, если бы мы потеряли ее навсегда!

Она поведала моей милой крошке, где пропадала так долго. Ранним утром, отчаявшись нас найти, она, по ее словам, зашла в спальню экономки и крепко уснула, однако даже долгий сон не помог ей восстановить силы после утомительного веселья.

Так Милларка вошла в наш дом. Поначалу я даже радовался, что моя дочь приобрела столь очаровательную подругу.

Глава 13

ЛЕСНИК

– Однако вскоре в поведении гостьи обнаружились странности. Прежде всего, Милларка жаловалась на чрезвычайную слабость, последствие недавней болезни, и выходила из комнаты далеко за полдень. Во-вторых, она всегда запирала дверь изнутри и никогда не вынимала ключ из замка до прихода горничной, помогавшей ей одеться. Тем не менее чисто случайно мы обнаружили, что рано утром и иногда днем ее не бывает в комнате. Она исчезала тайком, не говоря никому ни слова. Ранним утром ее часто видели из окон замка – она шагала меж деревьев куда-то на восток, будто в беспамятстве. Я решил, что она страдает хождением во сне. Но мое предположение не объясняло, каким же образом она выходит из комнаты, оставляя дверь запертой изнутри, и как покидает дом, не коснувшись запоров на дверях и окнах. Загадка оставалась неразрешенной.

Однако вскоре меня отвлекли от размышлений тревоги совсем иного рода.

Моя милая девочка внезапно занемогла. С каждым днем она теряла силы и таяла на глазах. Таинственная болезнь не на шутку напугала меня.

Поначалу ее мучили страшные сны: е й виделся призрак, иногда похожий на Милларку, иногда напоминавший ужасного зверя; едва различимый, он кружил по комнате в ногах кровати. Потом появились странные ощущения. Одно из них, довольно необычное, было отчасти даже приятным: словно грудь ее обтекает поток холодной воды. Впоследствии она жаловалась на острую боль, будто в грудь чуть ниже горла вонзается пара длинных игл. Две или три ночи спустя она начала биться в судорогах от удушья, после которых теряла сознание.

Мы приближались к покинутой деревне, где уже полвека не видели дыма из очага. Коляска катила по мягкой траве, и я отчетливо слышала каждое слово генерала.

Можете себе представить, какие чувства я испытывала, когда генерал, рассказывая о нездоровье своей несчастной племянницы, в точности описал мои собственные симптомы. И каково мне было слышать, что странные привычки его таинственной гостьи до мелочей совпадают с обычаями моей подруги Кармиллы!

Лесная чаща расступилась; перед нами открылись развалины покинутой деревни. Коньки крыш, лишенные перекрытий, чередовались с остовами каминных труб; неподалеку, на невысоком холме, в окружении могучих деревьев вырисовывались башни и укрепления разрушенного замка.

Я вышла из коляски и застыла, как завороженная. Никто не произнес ни слова: нам всем было о чем подумать. Мы вскарабкались по крутому склону холма и вошли в замок. Голоса наши тотчас же затерялись в лабиринте просторных залов, винтовых лестниц, гулких темных коридоров.

– Когда-то этот замок был парадной резиденцией Карнштайнов! – Генерал выглянул из огромного окна. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулся непроходимый лес. – Семейство это было злобным и порочным, история его запятнана кровью. Неудивительно, что и после смерти они продолжают терзать род человеческий. Вон она, домашняя церковь Карнштайнов, вон там, внизу.

Он указал на сероватые стены готической часовни, едва различимые среди листвы.

– Слышите? Это топор дровосека, – добавил генерал. – Он рубит лес где-то неподалеку. Может быть, он расскажет нам что-нибудь о предмете моих поисков и укажет могилу Миркаллы, графини Карнштайн. Титулованное общество забывает историю рода тотчас же после смерти его последнего отпрыска, но простой народ свято хранит предания о знатных семьях.

– У нас дома есть портрет Миркаллы, графини Карнштайн; не хотите ли взглянуть? – предложил отец.

– В свое время, дорогой друг, – ответил генерал. – Сдается мне, я встречался и с оригиналом. Пойдемте с

Поиск по сайту: