Профессор, обращающийся к аудитории

пишет для посвященных. Когда Эразм опубликовал свои Адагии, его друзья корили его: Ты раскрыл наши таинства!

Да, среда, в которой рождается гуманист, изрядно отличается от лихорадочной городской стройки, открытой всем и каждому, заботящейся об общем продвижении вперед всех техник, объединяемых общей экономикой, от стройки, на которой сформировался средневековый интеллектуал.

Окружение гуманиста — это группа, это закрытая Академия, и если истинный гуманист завоевывает Париж, то учит он не в университете, но в созданном для элиты институте — Коллеже королевских чтецов, будущем Коллеж де Франс.

Его среда — это двор государя. Ведя филологический спор с Леонардо Бруни, Алонсо Гарсиа, кажется, уже чувствует это: «Учтивость» означает для вас «человечность», она и в словах, и в жестах идет у вас впереди всех почестей. Имя «учтивые» вы даете тем, кто привык преклонять колени, приспускать свой капюшон, отказываться от старшинства и первенства даже среди равных. Но мы-то называем таких «curiales», и если тебе не нравится это слово, поскольку оно имеет другой смысл в гражданском праве, то, коли дозволишь мне воспользоваться просторечием, назовем их «куртизанами», а их «учтивость» назовем «придвор-ностью», либо, если воспользоваться словом из рыцарского языка, мы называем ее «куртуазностью». Бальтазар Кастильоне чуть меньше века спустя резюмирует социальный идеал гуманистов в II Cortegiano, «Придворном».

Этимология здесь целиком передает смысл. Из мира города (urbs) мы вновь вернулись к миру двора. Отличаясь от средневековых интеллектуалов иной культурой ума, гуманисты еще дальше ушли от них в социальном плане.

Протекция сильных мира сего, сановников, материальное богатство — вот изначальное местоположение гуманиста. Гонтье Коль был сборщиком податей во Франции и в Нормандии (где он занят спекуляциями вместе с Карлом Наваррским), секретарем герцога Беррийского. Затем нотариусом, секретарем короля, главным контролером финансов, одним из двух казначеев короля, а потому ему поручаются важные миссии и посольства. Его ненавидел народ, его дворец был разграблен кабошьенами. Будучи потомком богатых буржуа, он получил возможность предаваться ученым изысканиям. Покровительство меценатов и дан-

ные ими поручения он использовал для приумножения своих богатств. Получив дворянство, он владеет многими домами в Сансе, ему принадлежит поместье Парой с виноградником, дворец в Париже на улице Вьей-дю-Тампль. Он живет на широкую ногу, имеет много слуг, ковров, лошадей, собак, соколов, он страстный игрок. Все это не мешает ему на манер древних восхвалять sancta simplicitas. Он состоит при дворе любви Карла VI, где председательствуют герцоги Бургундский и Бурбонский. Жан де Монтрей копит покровителей и должности: он является секретарем короля, дофина, герцогов Беррийского, Бургундского, Орлеанского; любит похвастаться своими связями

В библиотеке

перед знакомыми (а они раболепно ему отвечают: Ты, предпочитающий использовать свое влияние при дворе более для друзей, чем для себя

самого). Одновременно он копит и церковные пребенды. А если он избрал безбрачие, то из одного только эгоизма:

Ты нас балуешь, Господи, аллилуйя!

Ты освободил нас от ярма супружества, аллилуйя!

В письме кардиналу Амадею де Салюсу он говорит о себе как о человеке щедро одаренном, вплоть до пресыщения. У него полно книг, провианта на целый год, несколько домов, в достатке платья, лошадей, а произведений искусства даже в избытке. Он холост, у него несравненные друзья. Но пишет он для того, чтобы выпросить тучный бенефиций.

Гражданская жизнь осталась за государем. Гуманисты часто служат ему, но всегда уступают ему бразды правления обще-

ством. Они работают в тишине. Они хвастаются досугом, покоем, в котором они занимаются литературой — otium античной аристократии. Не стесняйся той замечательной и славной лени, которой всегда наслаждались великие умы, — пишет Николя де Кламанж Жану де Монтрей.

Возвращение за город

Для человека, изысканного и предающегося на досуге свободным штудиям, нет лучшего места, чем за городом. Так завершается движение, которое уводит интеллектуала за городские стены. Оно целиком и полностью соответствует экономической и социальной эволюции. Разбогатевшие буржуа и князья вкладывают свои капиталы в землю, возводят виллы или дворцы, скромность или роскошь которых зависит от их достатка. Академия флорентийских неоплатоников собирается на вилле Медичи в Кареджи.

Жан де Монтрей, Николя де Кламанж, Гонтье Коль владеют виллами, куда они удаляются для обретения досуга гуманиста. Жан де Монтрей хвалит тишину аббатства Шали, Николя де Кламанж — покой приорства Фонтэн-о-Буа. Здесь они вновь находят внутреннего человека св. Бернарда, но теперь с помощью Цицерона и Горация. Покидая помпезность двора и шум городов, ты поселишься в деревне, и ты возлюбишь одиночество, — пишет Жан де Монтрей.

А вот начало Пира религии Эразма:

Евсевий: Теперь, когда все зеленеет и радуется в полях, я дивлюсь тому, что есть люди, наслаждающиеся копотью городов.

Тимофей: Не все любят вид цветов и зеленеющих полей, ручьев и рек, а если и любят, то предпочитают им другое. Одно желание гонит другое, как клин клином вышибают.

Тимофей: Да, но не они одни, друг мой, и я думаю о бесчисленной толпе, вплоть до священников и монахов, которые, несомненно, из любви к барышам предпочитают жить в городах, да еще в самых многолюдных, следуя в этом мнению не Пифагора или Платона, но какого-то слепого нищего, коему сладостно находиться сдавленным в толпе, ибо, как он говорит, там, где есть народ, там есть чем поживиться.

Евсевий: К черту слепцов с их барышами: мы-то философы.

Тимофей: А ведь Сократ, хотя и был Философом, но предпочитал полям города, поскольку жадно стремился к знанию, а города суть места, где можно научиться. В полях, говорил он, есть деревья, сады, источники, реки, дающие пищу глазу, но они ничего не говорят, а потому ничему не учат.

Евсевий: Сказанное Сократом имеет смысл лишь в том случае, если ты ходишь по полям в одиночестве. Да и природа, на мой взгляд, не является немой. Она со всех сторон обращается к нам, она способна научить созерцающего ее, если обращается к внимательному и терпеливому. Разве столь сладостный облик весенней природы, не говорит нам непрестанно о мудрости божественного демиурга, сопоставимой с благом? И разве Сократ, удалившись из города, не научил многому своего Федра, да и не научился сам?

Тимофей: Если найдешь несколько себе подобных, то нет ничего приятнее пребывания за городом.

Евсевий: Не хочешь ли рискнуть? У меня есть неподалеку небольшое поместье, оно невелико, но славно ухожено; я вас приглашаю там отобедать.

Тимофей: Нас ведь немало, в твой дом не поместимся.

Евсевий: Не важно! Пировать будем по-деревенски; устроим праздник, который, как говорит Гораций, не был куплен. Вино на месте; растения сами нам протягивают дыни, арбузы, фиги, груши, яблоки, орехи, словно на Островах Блаженных, если верить Лукиану. Добавим к ним, разве что, курицу.

Тимофей: Хорошо, мы принимаем приглашение.

Поиск по сайту: