Избушка лесничего. Вечер

Аркадий

Кутилов

(1940-1985)

«Смысл жизни человека в том, чтоб как можно дольше сопротивляться обстоятельствам»

"Первоцвет"

В разделе представлена "таежная лирика" - ранние стихотворные произведения Аркадия Кутилова, созданные преимущественно в шестидесятые годы. Название раздела - "Первоцвет" - по существу принадлежит самому поэту, - на обложки многих своих рукописных сборников тех времен он выносит именно это слово. Поэтическое наследие данного периода, самого, пожалуй, лиричного в творчестве Кутилова, к сожалению, наименее сохранилось.

Деревня - родина в сто домов,

в сто дымов,

в пятьдесят бород и седых голов,

в триста косынок и картузов,

в пятьсот пар озорных глаз...

Может, кто родился и в этот час?..

Околица-частоколица,

за околицей - озерцо...

Рыбак на кувшинку молится,

а может, на свое лицо.

У стога

протезы стоят без дел.

Дед Кутилов спит и во сне вспотел.

Наверно, атака -

в стотысячный раз.

В мозг ударяет железный лязг.

Танки!.. Гранату - дальше...

Секунда - и грянул гром...

Да нет, - то Кутилов-младший

в колодце гремит ведром.

...Сапсан летит

по сапсаньим делам,

по отаве шляется конь-булан...

Мир праху дня,

прошедшего дня!

Звезда зеленая, усыпи меня.

Как родился мой Пегас

Я ростом был в полчеловека...

Стоял во тьме, осилив страх...

Два бородатых печенега

ругались ласково в кустах.

В ночи таинственно дрожало

две бороды и два огня...

...Она лежала,

тихо ржала,

она рожала

мне коня.

* * * * * * * * *

Ночь в лугах

Шли великаны

по росному лугу.

Шапки, играя,

бросали друг другу.

Падали шапки,

в тумане терялись,

шли великаны

и громко смеялись.

Скрылись в заре

молодцы-великаны...

Шапки в тумане

торчали стогами.

Гроза

Гроза... Пускай меня не ищут.

Гроза... Какой уж тут покос!

Я на горе... Моя горища!..

Я здесь встречал немало гроз.

Ковыль, ковыль - седая грива,

стога и копны на лугу...

Гроза подходит торопливо.

Не бойся, я не убегу!..

Моя судьба тебе знакома,

я человек, я сын земли.

Не обнеси ж ударом грома

и пару молний расколи!..

Вот так, под грохот жить бы вечно!

Вот так!

Чтоб искры из-под ног!..

Вот так!

Чтоб молния - на плечи,

а ты ее - в бараний рог!

И шарю мокрыми руками

по следу молнии самой...

Песок здесь слит в небесный камень,

и этот камень будет мой!

...Ушла гроза в далекий город,

отдав ясак моей горе.

Бок тучи молнией распорот,

и льется небо через брешь.

Русь покосная (Из поэмы "Сенокос")

Косы шьют крестом и вгладь,

как по ситцу, по росе.

Травы могут умирать,

как спартанцы - сразу все.

После танцев не проспавшись,

девочки-ромашки

бьют поклоны травам павшим,

как парнишкам павшим.

Косы шьют, и шьют, и шьют,

росный бисер льется.

Колокольчик - вечный шут, -

срезанный - смеется!

Только горе или чудо -

этот сельский танец?

Мужику с косою трудно.

Ну и травы! Отдохнуть бы.

Это ль оправданье?

Мужику везде бывало

трудно,кроме свадьбы.

Труд Россия оправдала,

боль Россия оправдала...

Это-

оправдать бы!

Травы, бабы... Рады бабы!

Бабы чутки к горестям.

Что ж вы, бабы, смерти рады,

подступающей к оградам,

к праздничным околицам?..

Сердце, сердце, что с тобой?

В тесном мире странствуешь?

Глянь с холма -

не поле боя, -

вышивка рязанская!

Бабы - бисером вдоль строчек;

мужики - хмельны от сил...

Чисто русский твердый

почерк в этой вышивке - Руси!

----------------------------

Русь покосная, широкая...

Синь озер и сень дубрав!..

...Написать короче мог бы я:

"Труд людей и подвиг трав!"

Люблю собираться в дорогу

Люблю собираться в дорогу,

рукою ласкать чемодан...

Соседи напутствуют: - С богом!.

Далёко?

- Пока что в Руан...

Оттуда - в Париж мимолетом,

оттуда - в Мадрид на денек,

оттуда - в Бомбей самолетом,

оттуда - на Дальний Восток...

От зависти плачут девчонки,

скрываясь в тени, за углом...

(Я ночью сажусь на трехтонку

и еду в райцентр - за стеклом).

Лесной базар

Лесной базар:

- Чик-чик, я стар!

- Отстаньте,

что пристали?

- Горю, как жар!

- Укррали,карр!

- Кого-чего украли?

- Не вор-р-ровать!

- Кровать купить!

- Обидел-бидел-бидел...

- Вить-вить, вить-вить,

вить как тут быть?

- Никита, фигу видел?

...Лесной базар

открыт всегда,

лишь в полночь

тут затишье...

Я каждый день

хожу сюда -

купить четверостишье.

Четверостишия

Покой кругом... Настурции и голуби.

Избушечка - два шиферных крыла.

Пародией на бешеную молнию -

застывшая над речкою ветла.

***

Без картинных агоний,

в тон земной простоте,

поклоняются кони

лишь траве и воде.

***

Олень бежал, олень устал...

Рога бы сбросить: так мешают!

И смерть близка, но сбрось рога,

тогда оленем не признают!

***

Сапсан родился для капкана,

но я люблю его полет.

Не станет клюва у сапсана -

он зайца гордостью убьет.

***

Антилопа - для галопа.

Теплый дождик - для грибов.

Волки? Волки - для двустволки.

А двустволка - для волков!

***

Гриф спесив, как бывший граф.

Гриф бывалый вор.

Где-то курицу украв,

спесью скрыл позор.

***

Синий стриж вонзился в берег,

словно пуля из ружья...

Синий стриж в удачу верит,

в силу вольного чутья.

Грузди

Счастье! -

грузди

в километре от дома!

Утром

не было,

а к вечеру - уже!

Кто-то с маху

ахнул

по' лесу

громом...

Грузди,

грузди,

Как обрывки пыжей!

Двенадцать

Над рекой стоят, как свечки,

две сосны и десять пихт...

Отраженье в синей речке

передразнивает их.

Мне послышалось, признаться,

будто шепот донесло:

"Нас двенадцать!.. Нас двенадцать!..

Нас - библейское число...

Мы в пожарах не сгораем,

лишь горит под нами мох.

Нас гроза обходит краем,

нас не тронут зверь и бог..."

Так шептались пихты-сосны,

выбрав тему по душе...

А над ними люто-грозный

человек

стоял

уже!

Взвыла в ритме похоронном

зверь-пила средь тишины...

И упали с тяжким стоном

десять пихт и две сосны.

Эй, поэты, не скрипите перьями!

Эй, поэты, не скрипите перьями!

Топайте за мной по росе!

Умирает старое дерево -

дань позавчерашней грозе...

Умирает дерево... Зарево

ослепило весь окоем...

Дятлы в барабаны ударили,

взмыли журавли над жнивьем...

Проплывают уточки парами

в сумрачных кругах камыша...

Умирает дерево старое,

трудно,

через листья

дыша...

* * * * * * * *

А перепелке показалось...

В полкилометре от поселка,

ворчанью трактора назло,

в траве дремала перепелка,

уткнувшись носиком в крыло.

Но трактор ближе, ближе, ближе,

уж эхо грохнуло в лесу.

Лучи прожекторные лижут

в траве прохладную росу.

Вдруг он заглох... Взяла усталость.

Утихло эхо за леском.

А перепелке показалось,

что он затих перед прыжком.

Дремать моментом расхотелось,

и, хрипло крикнув "фить-пирю",

она в беспамятстве взлетела

в чуть-чуть приметную зарю.

Моя избушка

Живу в таинственном местечке,

в краю запуганных зверей.

Моя избушка возле речки

стоит без окон и дверей.

Окно и дверь на зорьке

ясной унес сохатый на рогах.

Погожей ночью и в ненастье

мой сон черемухой пропах.

Налево - согра, справа - ельник...

Разрыв-трава, трава-поклон,

ромашка, донник, можжевельник,

анчар, черемуха и клен...

Зверья не видно... Научилось

внезапно прятаться зверье.

Любой хорек, скажи на милость,

почует издали ружье.

Покоя нет лесному богу,

грохочут взрывы круглый год...

Бульдозер, рухнувший в берлогу,

как мамонт пойманный, ревет.

Избушка лесничего. Вечер

Избушка лесничего. Вечер.

Книжонка скользнула с руки...

Забудем все речи и встречи.

Послушаем голос тайги.

- Пить-пить! - но помочь мы бессильны,

синичкину слыша мольбу...

- Дай шубу! - командует филин. -

Дай шубу, а то зашибу! Фу-бу!..

И вдруг - в этой сладостной неге

совсем человеческий плач:

- Ах, Гегель! да Гегель! да Гегель! -

упорно зовет куропач.

Умолк, успокоился будто.

Стыдится, наверно, за фарс...

Но тут принимается утка:

- Маркс! Маркс! Маркс!..

Мы слушаем, думаем, курим.

Клянем комариную звень...

А в согре далекой - "Баку-у-унин!" -

рыдает неведомый зверь.

Политика? В роще? Да бросьте!

Здесь просто - природа и я.

...Но утром на дальнем покосе

мне - "Ницш-ш-ше!" - сказала змея.

Журавли нам дают отбой. Что ж,

Журавли нам дают отбой.

Что ж, сейчас передых уместен.

Ты не бойся, что завтра в бой, -

я с тобой - и в бою, и в песне...

Укатился на солнечном колесе

день июльский... Но ты не бойся.

...Муравьишка - по горло в росе

вздрагивает, как пропойца...

Брату Юрию "Журавли нам дают отбой ..." Юрий Павлович Кутилов, журналист, брат поэта, трагически погиб в 1970 г.

У разрушенной лопушки

Над пещерой в тиши бьется запах гнилья,

ночью плещутся волчьи огни.

Молчаливой струей протекает змея,

огибая, как крепости, пни.

Даже ветер лихой из ловушки в елань

ускользает, боясь тишины.

Кто же в ней побывал? Может, лось, может, лань -

житель чудной таежной страны?..

Дно пещеры хранит чей-то яростный след,

кто-то жизнь, как свободу, любил...

В этом царстве гадюк кто-то бился за свет...

Победил!

Победил!

Победил!

Прим. Елань - луговая или полевая равнина.

Березняк у дороги

Березняк у дороги,

и копыта звенят...

Березняк белоногий,

ты не стопчешь меня?

Как ты был осторожен

в те далекие дни...

Березняк мой хороший,

нет родней из родни.

Косачиные тайны

для меня береги.

Я тебя охраняю

от преступной руки.

Спутница

Про счастье мне

гадали на туза,

на звездный дождь,

на хохот

куропачий.

И ты не прячь

зеленые глаза,

моя смешная

спутница -

Удача...

Когда-нибудь

ты влюбишься

в меня,

на землю рядом

тени наши

лягут...

Я вижу свет

далекого огня!

Давай, смешная,

чуть прибавим

шагу!

Кувшин

Сух и беден лишь тот,

кто дарить не умеет.

От взаимных щедрот -

будут счастливы все!

Запотевший кувшин...

Он пустой не потеет.

От своей доброты -

весь в алмазной росе.

Синий ветер

Синий ветер, просвистывай чащи!

Начинается время дождей...

Березняк, будто пес одичавший,

стал бояться сутулых людей.

У сутулых, когда-то любивших

молчаливый таинственный бор,

согревая ладонь топорищем,

тускло светится мокрый топор.

И всю ночь у голодных печурок

будет грусть берестой шелестеть,

и сутулые будут сидеть

над охапкой березовых чурок...

А весной - чья-то тень голубая

подползет к полумертвому пню...

Человека березка любая

оправдает за слабость к огню.

Топор

Не всяк поет, идя в солдаты,

но всяк поет, идя с войны...)

Топор, утерянный когда-то,

нашел я в роще, у сосны.

Росою лезвие разъело,

уж непригодное к труду.

Железо радостно ржавело,

что возвращается в руду.

У зеркала вечно работы по горло...

Ему и дерзят, и мигают задорно.

К лицу ли медали, и бусы, и ленты...

У зеркала три миллиарда клиентов.

И даже лесник, презирающий моду,

тайком, мимоходом, но смотрится в воду.

* * *

Зверь боится, осина дрожит,

вечно птицы в испуганном гаме...

На кровати ружье возлежит

и нахально блистает курками.

У него беспечально житье...

Пусть боится и заяц, и птица...

Никого не боится ружье...

Только ржавчины, правда, боится.

Два ствола, как крылья за спиной,

задевают сосенки да елки...

Освистали рябчики весной

громовой дебют моей двустволки.

Терпкий вкус черемух и брусник

запиваю спиртом или чагой.

Нагадал мне пьяненький лесник

вечно быть охотником-бродягой.

Вечно караулить водопой

звезд и фантастических видений,

горевать над дивною судьбой

одиноких женщин и растений.

"Два ствола как крылья за спиной ..."

Чага - здесь: отвар из березового нароста (трута)

Облава... Наследие добрых,

разгневанных зверем людей..

...Трещотки заохали дробно,

встревожился зверь-лиходей.

Облава! Народ на охоте!

Укрой же изгоя, трава!

...А вечером в черном болоте

завыла волчица-вдова...

* * *

Спой такую песню, душенька-жалейка,

чтобы в синем омуте плакал водяной,

чтоб дупло откликнулось ветряною флейтой

и стволами взвыла "тулка" за спиной.

Знаю, враг мой скрылся в мертвый сухостоиник,

знаю, что осилю черную судьбу...

Стой, жалейка, тише!.. Соловей-разбойник

вышел из засады на мою тропу.

И тихонько сижу...

Дрожащей рукой

камышинку качну

и рядом с кувшинкой

воды зачерпну.

Напакостить смог,

и тихонько сижу,

и вдаль

деликатно глаза отвожу.

Ружье отгремело,

остыли стволы...

Подранок нелепо

рисует углы...

у берлоги

Перелески черные

в дикой глухомани.

Над берлогой вороны

весело горланят.

Мишка вылез, вот он!

Дрогнула централка...

Я стреляю в воздух, -

мне патрон не жалко.

Мишка скрылся резво

за кривой сосною.

Вороны свирепо

реют надо мною.

Каркайте, каркайте,

плачьте по патрону.

Мишка! Друг по каторге!

Я тебя не трону.

Прим. Централка (сленг) - здесь: охотничье ружье центрального боя.

Выстрел

Шестьдесят литых дробинок,

тридцать граммов. Хочешь - взвесь.

Может, все ударят мимо...

Чья-то участь - ваша честь.

Бей верней. Курок не дергай.

Целься в нежность под крылом.

...С неба грохнулась тетерка,

вашей чести бьет челом.

Люблю я, сбросив "тулку" с плеч

Люблю я, сбросив "тулку" с плеч,

смотреть, как утка воду пашет.

Но диалектика-картечь,

порой, обратное докажет.

Природа слушает шаги, -

с добром иль злом я к ней являюсь.

Я НЕ ЛЮБЛЮ, взводя курки,

и НЕ ЛЮБЛЮ, когда стреляю.

И не люблю, как стонет зверь,

и не люблю, как плачет птица..

Природа ЛЮБИТ нас, поверь!

Иначе нам бы не родиться...

Сыч ненавидит из дупла,

но утка любит из болота...

Спи, диалектика, в стволах!..

...Такая вот, моя охота.

На рассвете

Вот взошло то, что в небе пылает,

и рассеялась дымная мгла.

След нашла та, которая лает,

и в распадок людей привела.

Та, что смотрит глазами пустыми,

дважды грохнула басом судьбы.

Тот, кто носит рога, как святыню,

в смертном гоноре встал на дыбы.

Не костер, а Лирова корона...

В черном небе заблудился гусь...

Ты смеешься, говоришь: "Законно!"

А в глазах уж затаилась грусть.

Встретимся ли снова - неизвестно...

Впереди - холодная зима,

люди, поезда, работы бездна...

Будет ли минутка для письма?..

Мысли, одичавшие за лето -

перепелки сумеречных трав...

Теплую, как пуля, сигарету

выкурим с тобой на брудершафт.

Филин

Хоть сам хозяин неприветлив -

в дупле его покой и тишь.

Пушится пух, гнилушка светит,

висит засушенная мышь.

И дождь, и град, и лист слетает,

а филин - грешник боровой -

в дупле уютном восседает

и важно крутит головой.

Колдун, легенда, бес проклятый!

Злой плод волшебного куста!..

Дремучий сыч, гроза пернатых, -

а в общем, птица хоть куда!

Октябрь... Последней стае уток

желаю доброго пути...

Идут-гудят по трое суток

любвеобильные дожди.

Живу от снега и до снега.

Зима - как обморок земли.

Зовут на помощь человека

звенящей ночью журавли...

* * *

Боярка

Все призрачно, невесело, неярко...

Но сердце вдруг взволнуется слегка:

рубиновыми гроздьями боярка

кричит из голубого сосняка.

Дроздов прекраснопесенная стая

паслась на ней до утренней зари...

Клевал косач. Наелся. Улетает.

Боярку облепили снегири...

И я пришел, поел волшебных ягод

и бросил горсть - для зайчиков и лис.

...Теперь пишу: прими, моя бумага,

стихи про мой лесной социализм.

Зимний лес

Стынут сосны и елочки,

лес не радует взгляд.

Лес оделся с иголочки

в белосмертный халат.

Как старик на кровати,

обреченный на смерть...

Как в больничной палате,

только доктор - медведь.

Это издали мнится,

это кажется так...

Но порхают синицы,

снегири - на кустах...

И к осинам щекою

прижимаясь, как сын,

слышишь, бьется живое

в сердцевинах осин.

Первый снег

Первый снег... А до этого снега

острый ветер ерошил траву,

бил малинник с шального разбега,

рвал с растений плоды и листву.

Но утихло, и снежную книгу

неторопко раскрыл человек:

вот не тронуло ветром чернику,

и черника уходит под снег.

Вот ветрами разбит муравейник,

и подальше от этой беды

нас уводят в таинственный ельник

голубые сорочьи следы.

Колдун

Как начать таежное сказанье,

что напел мне добрый березняк?..

...Жил колдун с раскосыми глазами,

или просто: жил да был русак...

Колдовал по голубой пороше,

лютой гончей душу бередил...

Не однажды, выстрелом подброшен,

растворялся, вьюгой уходил...

...Ночь была, тропа в луну скользнула...

Чей-то пес напал на теплый след...

Чье-то сердце дрогнуло от гула...

Кровь и снег, и мертвый лунный свет...

...В лес меня, счастливая тропинка,

не зови, - не знаю, чья вина...

Не моя ль горячая дробинка

отняла у леса колдуна?

* * * *

Заря, заря, вершина декабря...

В лесах забыт, один у стога стыну.

Встает в тиши холодная заря,

мороз, как бык, вылизывает спину.

Качнулась чутко веточка-стрела,

и на поляну вымахнул сохатый...

И, падая на землю из ствола,

запела гильза маленьким набатом...

Заря не зря, и я не зря, и зверь!..

Не зря стволы пустеют в два оконца...

И, как прозренье в маленькую дверь,

через глаза в меня входило

солнце!

Патроны из пачки!

Патроны из пачки!

Тревожно и жарко!..

Два брата косачьих

сидят на боярке.

Молитву читаю

восходу, востоку:

"Заря золотая,

прости за жестокость!.."

Дыхание рвется,

немеет рука,

и ждут лишь приказа

два хищных курка.

...Как порохом пахнут

убитые братья!

А крылья распахнуты,

как для объятья...

Г.-Х. Андерсен

Снег идет, и сказка начинается.

Бабушка, рассказывая, шьет...

Кай у Снежной королевы мается,

снег и лед... А Герда слезы льет...

Лебеди летят к сестре-наложнице

и теряют перышки свои...

Снег идет... А бабушкины ножницы

щелкают, как чудо-соловьи.

В ноябре - чудо-иней,

зайцы стог окружили...

В ноябре, в середине, -

убивать разрешили.

И в газетах -"Охота!"

Злобно сука завыла...

Удивляется кто-то:

"Двадцать зайцев? На рыло?!

Да ведь их же как зерен

в урожайное лето..."

По снегам, как по морю,

парусят зайцееды.

Небо дробью прошили...

убивать разрешили!"

Душ ножи обнажили...

"Убивать разрешили!"

"Двадцать зайцев? Нам мало!"

Плачет заячья мама.

Апрель

Прошла борьба добра и зла,

борьба мороза и тепла...

Под звуки радиопрогнозов

тоска метельная прошла.

Зима, проигран поединок!

Уже под звонкую капель,

под вкусный хруст зеленых льдинок

в село является апрель.

"Не верь, не верь, не верь апрелю!" -

трещит морозец по ночам.

Но я апрелю свято верю, -

не верю в силу зимних чар!

Пейзаж родной, простецкий, сельский.

Недавно рухнула лыжня, -

она пунктирна по-апрельски...

Скучают лыжи у плетня...

В парном тумане перелески,

в дрожащем мареве стога...

Грохочет трактор - по-апрельски!

Апрельски - реют облака!

Февраль

Неделей раньше барабанно

гудела мертвая земля...

Но свищет рябчик утром рано,

зовет из Конго журавля...

Февраль живет на честном слове,

уже нахлебником живет...

Опять зима на переломе,

как в прошлый год, запрошлый год.

А было дико, было туго!..

А стало солнечно до слез!

Мороз отбрякал и отстукал,

отвоевал свое мороз...

На заре

В весеннем мареве морозном

минуем согру, топь и гарь...

Идем в зарю, туда, где грозно,

надменно "скиркает" глухарь.

Нам не беда, что поздно встали,

не утолим двустволки страсть...

Убить - сегодня опоздали,

зато наслушаемся всласть.

Прим.: Согра - лес на заболоченной кочковатой местности. Топь -топкое вязкое место, болото. Гарь - лесная площадь, поврежденная или уничтоженная пожаром.

Характера диво-дивное -

куда меня занесло?!

И где ж ты, мое наивное

Бражниково-село?..

Там в памяти чуть означена -

средь пьянства и передряг -

наивная речка Ячейка, -

не речка - уже овраг...

Там в памяти кем-то брошен

наивный какой-то мост...

Могучая моя Оша! -

всем Волгам утерла нос!

Окошки в закатном блеске

рубинами расцвели...

Знакомые перелески,

знакомые журавли...

Наивная индустрия -

двухтрубный маслозавод..

...Ах, мама моя Мария,

зачем умерла в тот год?!.

Дорога в рай

Дорога в рай проходит согрой,

идти по ней всего денек...

Дорога в рай - проселок мокрый,

разбитый тысячами ног.

Весь день - кусты, цветы и пчелы,

и журавля далекий стон...

Ты вновь беспечный и веселый,

и снова в детстве золотом.

Непобежденный, всемогущий,

твой взгляд опять острей ножа.

...А на закате, в райских кущах,

заплачет пленная душа.

* * * * *

При вопросе: быть - не быть?

хочется, поверьте мне,

прыгнуть в лодочку и плыть

в сторону бессмертия.

Тихо лодочка плыла бы,

расплывались бы круги,

с берегов кричали бабы

и смеялись мужики:

"Приставай! Косить пора!

Намахались мы с утра!

Вот тебе осталась бражка

да малины полведра!.."

Черный лось

Вновь я там, где простился с детством.

В милом детстве теперь я гость...

Синий воздух ломая с треском,

выйди из лесу, черный лось!..

Напугай меня белым рогом,

бей копытом в трухлявый пень,

закружи по лесным дорогам,

но верни мне из детства день.

Пусть откроет густой малинник

сотни алых пахучих тайн...

Золотистых озерных лилий

звон волшебный услышать дай...

На заре прибредем к поселку,

я тихонечко в дом войду...

Подожди за кустом,

я только спичек розовых украду.

В ночь - костер! Да такой, чтоб сразу

небо пламенем занялось!..

Лось, не щупай сквозь листья глазом,

выйди из лесу, черный лось...

Пастух

Чего же больше надо?

Избушка и ограда,

и баня, и колодец,

амбар и сеновал...

Чего же больше надо?

На зорьке выгнал стадо,

пропас до солносяда,

потом домой пригнал.

Но человеку мало.

Приелись хлеб и сало.

Его коснулся отблеск

космических костров.

И,сидя у дороги,

он ждет в глухой тревоге,

когда его назначат

пасти морских коров.

* * * * *

А в детстве все до мелочей

полно значения и смысла:

и белый свет, и тьма ночей,

крыло, весло и коромысло...

И чешуя пятнистых щук,

цыпленок, коршуном убитый,

и крик совы, и майский жук,

и луг, литовкою побритый.

Как в кровь - молекула вина,

как в чуткий мозг - стихотворенье,

как в ночь июльскую - луна, -

в сознанье входит точка зренья.

У Гуляй-ручья

У добра и зла

прямо вплоть края,

хоть в углу избы, хоть в разливе моря...

...Я жил в шалаше

у Гуляй-ручья,

жил совсем один и не ведал горя.

Посадил сосну

(хоть пока одну) -

пусть растет себе на земном на шаре!

Сделал семь дорог -

для потомков впрок,

муравьям помог уцелеть в пожаре.

Не ловил я щук

на смертельный крюк,

не тиранил змей, соболей не трогал...

Но на днях ко мне

заявился друг, -

поднабрать здесь сил да груздей немного.

И не стало враз

моего лица!

Мой дружок во всем проявлял умелость.

Помогал он мне -

не с того конца,

подпевал он мне, только мне не пелось.

А когда он мне

стал читать мораль,

я сдержал свой гнев только страшной силой!..

На ружье взглянул

и без слов шепнул:

"Ох, уймись, мой друг, однокашник милый!.."

Превратился шалаш

в цитадель-тюрьму,

стал я жить, как вор при сплошном конвое...

...Добро можно делать

и одному,

а для зла - нужны двое.

У Гуляй-ручья. В переводе на английский язык стихотворение вошло в антологию "Русская поэзия XX столетия", Лондон, 1993. На русском языке представлено в антологии "Строфы века", Минск-Москва, Полифакт, 1995. Составитель антологий - Евгений Евтушенко.

Хорошо!

Расшумелися ели,

барабанно

шарахает

гром!

Хорошо,

что я молод

и зелен,

мошкарой,

будто дробью,

расстрелян,

еле-еле

добрался

до цели

и уснул

под еловым

шатром! Хорошо!

Живые строчки под стеклом

В начале года...

Добро сплетается со злом,

Льнет хороводом.

И перепутаны давно

Ориентиры,

И за окошками темно

Пустой квартиры,

И выглядит от света бег

Смешным побегом,

И начинаем новый век

Январским снегом.

Казнь

Омут - черные круги...

Сыч в дупле заухал...

На березе - пауки

четвертуют муху.

А луна! А синь! А даль-то!

А пират занес гарпун...

Эсмеральда, Эсмеральда,

где же добрый твой горбун?...

* * * * *

Книга Жизни - мой цвет-первоцвет!

Имена, как цветы на полянке...

В темных чащах - таинственный фет,

на озерах - кувшинки-бианки...

Белый дым, голубой березняк

да подсолнухи ростом до крыши.

Иван-чай, паустовский да мак.

Подорожник, ромашка да пришвин...

Омут

Бездонный омут... Тайны сплошь

в рассказах сельских мальчуганов...

Что через омут унырнешь

в страну грохочущих вулканов...

Уйдешь в Тот свет, скользнешь в зарю,

в антимиры откроешь двери...

...Я никому не говорю,

что омут шестиком измерил.

* * * * *

Послевоенное лето

Реактивный!

Мы - крылатая держава!

На лугах на миг

работа задержалась.

Мужики

сжимают косы

как винтовки.

Им еще

без гимнастерок

так неловко!

Вынимают

свои вымпелы-кисеты,

вспоминают,

что когда-то,

с кем-то, где-то...

Растревожены

грохочущею синью!..

Гуси Рим спасли.

Орлы спасли Россию!

Раннее утро в деревне

Планета в пространстве

тихонько летела,

деревня в тумане

устало спала...

Вдруг что-то случилось!

Вселенское дело!

Полундра, товарищ!

Была не была!

Прощайся с женой,

выходи на дорогу!..

Не кровь, а тревога

по жилам бежит!

Предсмертно заржала

кобыла у стога,

туман над рекой

обреченно дрожит.

Гремит барабан,

кавалерия скачет...

Прощайте,

детишки,

друзья

и стихи!...

...Секунда - и тихо...

Опять одурачен!

Такие в деревне у нас петухи!

Сидят в луну влюбленные собаки,

молчат пока, вбирают голоса...

А мимо - шапки, рыжие, как маки,

а мимо - звезды, окна и глаза...

Спешат в мороз одетые подружки,

бредет куда-то сам собой тулуп...

Смешные, чуть усталые избушки,

и вместе с дымом - музыка из труб!

Варвар

Идет полями и лесами,

идет ромашковым ковром -

мужик с невинными глазами,

с фамильным тонким топором

Душа в лирической истоме,

в мазутной неге сапоги...

Под ним земля тихонько стонет,

пред ним дрожат березняки.

Он понимает птичьи вопли,

он любит беличью возню...

Он колья, жерди и оглобли

считает прямо на корню.

Легко живет топорным счастьем,

листает весело рубли.

Трудолюбив, хороший мастер, -

и тем опасней для земли!

Я живу в двух верстах от Нью-Йорка, -

это рядом с ларьком "Овощторг".

За ларьком - березняк-тараторка:

вечно в лепете, пьян от восторга

(в том году здесь селилась тетёрка.)

Ну а дальше - посматривай зорко:

будет камень, брусничная горка...

Вот за ней - муравейник "Нью-Йорк"!

Змея и я

Вот лес. Вот пень. На пне змея.

Здесь не впервой бываю я.

Змея, лежащая на пне,

немало знает обо мне.

Как я, ложась, ломал цветы.

Как кипяток сливал в кусты.

Как в сенокос я ручкой вил

ее змеенышей давил.

Как я, подвыпивший слегка,

смеясь, убил бурундука...

Она, Лежащая-на-Пне,

немало знает обо мне.

Провинциальная пристань

Этот раздел сборника образуют поэтические произведения конца шестидесятых-начала семидесятых годов - относительно "благополучного" периода жизни Аркадия Кутилова. Поэт уже не имеет крыши над головой, но еще как может сопротивляется своему "статусу" бомжа. Угол у друзей, больничная палата, лагерный барак - становятся единственными местами, где можно отдаться творчеству. Однако именно данный период является наиболее плодотворным во всей его творческой биографии, а стихотворения этого времени, так же как и "таежная лирика", - наиболее публикуемыми автором произведениями.

Поэтический цикл миниатюр под общим названием "Ромашка" - одна из ярких страниц этого периода творчества Аркадия Кутилова. Настоящее издание включает почти весь цикл миниатюр, в большинстве своем публикуемых впервые.

Первоначально цикл представлял из себя высказывания о ромашке устами реальных исторических личностей, позже появились и литературные герои, и мифологические персонажи, и просто имена нарицательные.

Любопытна история создания цикла... Это была своеобразная литературная игра с самим собой, что отнюдь не умаляет литературных достоинств результатов этой игры. История литературы знает немало примеров, когда в результате подобных литературных "забав" рождались классические произведения. Достаточно вспомнить Козьму Пруткова или знаменитое собрание литературных пародий "Парнас дыбом". Однако, в отличие от этих примеров коллективной игры, Кутилов играл один, как бы соревнуясь с самим собой, с каждой новой миниатюрой ставя перед собой задачу - превзойти собственный предыдущий текст. Не всегда это получалось, но тем не менее процент удач был очень высок. В результате появился цикл высказываний о простом и знаменитом, скромном и популярном иветочке, своеобразный исторический обзор философских, нравственных и эстетических взглядов человечества, начиная от Евы и кончая... ЭВМ.

Емкие образные тексты "Ромашки" чрезвычайно обогащаются и дополняются иллюстративными рисунками самого Кутилова, многие из которых выполнены несколькими плавными, как бы небрежными линиями. Размеры оригиналов не превышают форматов почтовой марки.

Об этической ценности "Ромашки" достаточно красноречиво говорит и тот факт, что значительная часть цикла (12 миниатюр) представлена в известной антологии "Строфы века". Поэт Евгений Евтушенко, высоко отзываясь о "Ромашке", назвал цикл "мозаикой шедевров Кутилова".

Ты знаешь меня?

Ты не знаешь меня.

Я бьюсь за любовь,

авторучкой звеня.

Тебя разглядев

в миллионной толпе,

по звукам гитары

спускаюсь к тебе.

По струнам дождя

из густых облаков

стремлюсь под чечетку

твоих каблуков.

Я критик и нытик,

гороховый шут...

Откроюсь тебе,

как с небес парашют.

Голубая звезла

Я и Лидка, и ночь...

Вышли Гончие Псята...

... День ушел до утра,

и ничем не помочь.

В сеть попалась луна,

звезд ершистых десяток,

и костром, как волненьем,

вся охвачена ночь.

Закипает уха

из консервов "Ставрида",

на транзисторе спит

голубая звезда...

В сеть попалась луна,

и ничуть не обидно, -

пусть живет карасей

золотая орда.

Вился пенистый след

за кормой "Коммуниста",

"фить-пирю" - перепелка

за соседним кустом...

Закипала, уха,

колыхался транзистор,

голубая звезда

танцевала бостон.

Ноль часов...

И с ударом Кремлевского гонга

начиналась любовь -

наяву, как во сне...

Тихо бил барабан,

и рыдала японка,

и рыдала японка

на короткой волне.

Я люблю, я люблю,

и любовь моя вещая

опьяняет меня

диким запахом трав!..

Я творю, как гончар,

и является Женщина!

И рождается Мать

с целым кодексом прав...

Ноль часов пять минут...

Месяц острый и тонкий.

Я все ярче горю

на любовном огне...

...Тихо бил барабан,

и рыдала японка,

и рыдала японка

на короткой волне.

Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. (К. Бальмонт) Прим. Стихотворение посвящено жене - Лидии Ивановне Гартунг.

Я гляжу на тебя, любя,

твои локоны тереблю...

Я люблю в тебе не тебя,

я другое в тебе люблю.

Ты - успехов моих музей,

ты - в меня из меня окно.

Для тебя я бросал друзей,

и родных разлюбил давно.

Свою меру добра и зла

ты сплела из моих систем.

Даже почерк ты мой взяла -

с завитушкой на букве "эм".

Ты - тропинка в моих снегах,

ты - письмо из Москвы в Сибирь, -

ты в долгах - голубых шелках,

ты - в силках у меня снегирь.

Ты должна мне, мой мил-дружок,

я держу тебя сотней рук.

Вдруг уйдешь - и пропал должок!

Я встряхнусь, как пустой мешок,

и пристроюсь на пыльный крюк...

Я вам пишу звездой падучей,

крылом лебяжьим по весне...

Я вам пишу про дикий случай

явленья вашего во мне.

Пишу о том, как пел несмело:

взойди, взойди, моя заря!..

Я ради вас талант подделал,

как орден скифского царя...

Как я дружу с нейтронным веком,

как ярким словом дорожу...

И как не стал я человеком,

я вам пишу...

Голубая избушка,

черно-белая роща...

Если хочется проще, -

что ж милее и проще!

Краснобуйствуют маки,

краснобайствуют птицы...

Что тут может случиться?

Ничего не случится.

А случилось...

Куковали кукушки

от темна до темна...

Поселились в избушке -

Человек и Она.

О влюбленные, слава!

Как божественны вы!

Проходили по травам,

не касаясь травы.

Да шептались о чем-то

над метелкой куги,

и ловили скворчонка -

подержать у щеки.

Вот, наверно, такими

жизнь полна и светла...

Но однажды меж ними

синь-змея проползла.

Проползла не торопко,

а змеиным шажком...

И влюбленные робко

посмотрели кругом.

Ой, вы признаки-знаки,

да намеки на стыд...

Осыпаются маки,

и кукушка молчит.

А избушка облезла -

стала просто изба.

В синеве поднебесной

будто плачет труба.

Лебедя с лебедями,

журавли с журавлями -

потянулись куда-то

над пустыми полями.

Ой, закаты-пожары!

Ой, вы чары зимы!

Ой, змеиные чары!

Ой, влюбленные Мы!

Мы притихли, как дети,

мы отсрочки не просим...

Ведь случилась на свете

уж которая осень....

Алхимик и шут -

вроде так себе - смех...

Алхимик и шут-

это радость на всех!

И тот и другой

жили так искрометно,

всегда невпопад, -

гениально-свободно.

Кормились селедкой

и грелись чайком

алхимик с бородкой

и шут c хохолком.

А мы - умы великие

(в размере семьи, конечно)

питаемся только сливками

да рыбкой-стерлядкой грешной,

да рябчиками веселыми

(на сладкое - вечно торт),

да прочими разносолами,

что нам посылает черт.

Умрем - домочадцы охают,

сберкнижку трясут, как грушу, -

нам памятники отгрохают -

по двадцать пудов на душу.

И вот - через год:

"Ты Ивана забыл?

Ну да, это тот,

что вприпрыжку ходил...

Еще обожал

огуречный рассол,

и мне задолжал

две рублевки, осел!.."

...Еще через два,

или чуточку меньше,

от нас

голова

опустеет

у женщин,

у наших любимых,

что ждали с цветами...

Как жаль,

что мы не были

в жизни шутами!

...Кормились селедкой

и грелись чайком

алхимик с бородкой

и шут с хохолком.

* * * * *

А мысли шагают коряво,

а губы от страха спеклись...

Уходит... жена или слава...

свобода, а может, и жизнь.

На лучшем твоем перекрестке

она - у другого в руках.

Не порти, дружок, папироски,

не бейся в ревнивых силках.

Когда над телами убитых

враги распивают вино,

убитым уже не обидно,

убитым уже все равно...

Автопортрет

Я не видел себя во сне,

но другие меня видали -

будто профиль мой - на Луне,

будто выбитый на медали.

Я - свой мрак, или песня мракова,

путеводная своя милость:

чтобы пикало, чтобы крякало,

чем-то звякало, тихо плакало,

чтобы около затаилось, -

чтобы совесть не заблудилась.

Я таинственный, вездесущий,

если хочется мне того...

Если надо - я хлеб насущный,

нет волшебного ничего.

Я разборчивый, если нужно,

но запомню свои слова:

"Чье-то сердце искало дружбы,

чуть не божьего естества...

Сердце к господу вознеслось,

но узнало, что бога нету -

и трагически взорвалось,

превратилось вон в ту комету..."

Жить хочу! В вышине любой...

Не кометой, а сам собой...

Если буду я обездолен,

если скажут мне уходить,

брошусь в ноги свои минным полем,

чтоб насмешки предвосхитить.

Пришла беда.

Одна пока.

Тряхнула так себе,

слегка...

Но, вздохнув одиозно,

мол, прощай, дорогой!... -

мне невеста морозно

помахала рукой.

С женщин утренних пудра -

чуть заденешь листом

осыпалась все утро

на прохладный бетон.

Что же делать? Давиться?

Отравиться ли супом?..

Чтоб соседки-девицы

восторгались над трупом...

Или просто - в дурдоме

схохотать и срыдать,

снять веселенький номер

и беду переждать?...

Есть рецепты похлеще:

пропить тещины вещи

и беду-горожанку

взять в тюремные клещи.

Есть рецепты попроще:

если в сердце зима,

дуй, товарищ, на площадь, -

а на площади - май!

А на площади - лица, -

что ни девка - звезда!..

Постарайся влюбиться -

и растает беда!

...Пришла беда...

Пока одна...

А в жизни бед -

не видно дна.

* * * * *

Бренча вороненою лирой,

вздыхая, а больше смеясь,

брожу по мещанским квартирам,

ищу незаконную связь,

веревку, саму пуповину,

что держит под спудом мечту...

Ночами под шепот совиный

в лесах откровения жду.

По травам, омытым росою,

под первым блистаньем луча,

качаюсь за острой косою,

заклятья-стихи бормоча.

Хочу заглянуть в океаны,

в растрепанный чей-то конспект

и даже в чужие карманы, -

чтоб знать, чем живет человек.

В себя заглянул, чтоб открыться,

а сердце прикрылось крылом...

Я славлю мое любопытство,

мое социальное зло!

Было туго. Кликнул друга.

Ждал с рассвета до ночи...

Донесла хмельная вьюга

встречный крик о помощи.

Было туго.

Пришла подруга.

(Убежала от мужа).

Стало вчетверо хуже.

Четверостишия

* * *

Слезы вечно летят за глазами,

как за солнцем летят небеса...

Зазевайся, любуясь на пламя,

слезы тут же вонзятся в глаза!

* * *

...А были мамы и у нас,

но только умерли однажды...

Их каждый помнит в горький час,

а в добрый час - не помнит каждый.

* * *

Шел не бог по сиреневой туче,

шел не вечер у розовых скал...

Шел не дождь - это я, невезучий,

в вашу душу тропинку искал.

* * *

Смердят цветы. Поет ворона.

Упал будильник со стола...

Протезный голос патефона

принес два слова: "Я ушла..."

* * *

Она ушла, и небо не упало,

а за окошком взрывы не видны....

Держу стакан, а в нем - четыре балла

прозрачной газированной волны.

* * *

Манька Ваньку полюбила,

как рубаху любит вша...

У Ивана шуба рвана

и надорвана душа.

* * *

Без вина молчит струна,

омещанилась жена,

голь видна и жизнь смешна...

Вот что значит - без вина!

* * *

"Хозяйка! Мамка! Будет получка -

я их куплю у тебя, поверь!"

...Пришел с работы... Рыдала жучка...

Все ж утопила седая зверь!

* * *

Петух красиво лег на плаху,

допев свое "кукареку"...

И каплю крови на рубаху

брезгливо бросил мужику.

* * *

Цвела гвоздика, рыжая сначала...

Потом зарделась яростней вина...

Растение о помощи кричало,

а мы не понимали ни хрена.

* * *

Тошно мне, чего-то жду...

Где ты, гром и молния?!

Отражается в пруду

белое безмолвие...

* * *

Если вас простая смерть

не берет,

вам поможет умереть

"Аэрофлот!"

* * *

Пусть жизнь и выпита до дна,

до адских мук совсем немножко,

товарищ, верь! Взойдет она -

твоя грядущая картошка!

"...Петух красиво лег на плаху..." Стихотворение вошло в антологию "Строфы века".

Древность ревности

Мой ревнивец -

трогательно древний

он сидит с дубиной у горы...

Тьму кромсают -

пламенно и гневно

обоюдоострые костры.

Он МОЛЧИТ-

лохматое сказанье...,

Мысли дикаря идут вразброд...

Хочется спасти его,

да сам я

подал заявленье на развод...

Самоубийца

...А дама с болонкой

неспешно и важно

Вошла в ресторанчик "Прибой"...

А мне всё равно

и чуть-чуточку страшно,

И плохо владею собой...

В стаканчике яд,

на тарелке - сорока, -

Швейцар - борода помелом...

Похмельная рожа

системы барокко

Висит над соседним столом.

Как странно:

не видно предсмертного блеска,

Не слышен ни шорох, ни стон...

Сейчас я умру -

драматично и дерзко -

Картинно низринусь на стол!

Буфетчица в страхе

подпрыгнет, как мячик,

Швейцар закричит, как в бою...

"Система барокко",

конечно, заплачет,

Припомнив житуху свою...

Наполнится драмой

воскресное утро,

Как кровью глазищи быка...

Чело мне покроет

смертельная пудра,

Пожухнет лавсан пиджака...

Теперь уже всё!...

Наступи неизбежно!

Исполнись, вселенская месть!..

Пора!..

Но рука моя

дрогнула нежно

От жаркого шепота: - Есть!..

Отставив стакан,

я гляжу без опаски,

А рядом - хи-хи да ха-ха...

Смешная болонка,

объевшись колбаски,

Лежит на полу без дыха...

Буфетчица смотрит

брезгливо и строго,

Швейцар продолжает зевать...

- Порядок! -

сказал обладатель барокко, -

- Объелась, туды её мать!..

И даже хозяйка

глядит равнодушно,

Как дворник по кличке Милок

Смешную болонку

по имени Мушка

Куда-то за хвост поволок...

...Я дал себе слово:

до смертного срока

Дыханьем своим дорожить!

И выплеснул яд,

и докушал сороку,

И вышел на улицу - жить!

Дорожный синтез

Трясет автобус. Карандаш проти -

вится, до лихорадки разволнован...

Настигла муза грешника в пути,

но вот трясет, и рвется в ритме слово...

Рожденье - половина бытия...

Эпиграф - урожайная зарница...

Ну, как начать?.. "Вот - женщина, вот - я...

Жил-был ханжа. Берег жену-зеницу..."

Мой карандаш, мой бог, а может, смерд?..

Пособник мой... Наш каждый росчерк выстра-

дан... Океан. Я капелька... А серд-

це бьется, как весло контрабандиста.

А ну, стихотворение, приди!..

Скрипит автобус... Нет! скрипят полозья!

Стою, притиснут... Кто там впереди?..

студентка, иль боярыня Федосья

Морозова?

Полозья неспроста

скрипели-пели в унисон автобу-

су... Вот и остановка "У моста"...

...Стою в кустах, как выключенный робот.

* * * * *

Его хоронили по майской траве...

Плыл вечер... Мычала корова...

Я был там, поплакал, и новой вдове

пожертвовал доброе слово.

Детишкам, как зябликам в роще,

сыпнул я по горстке стихов...

И горе казалось попроще,

и - вроде бы, меньше долгов.

Душа на учете, и дверь на крючке.

Гремит ревизорская лира.

Все золото мира в одном уголке,

в другом - все незолото мира.

Мгновенно и броско венчаю ценой

обиду и новую повесть,

костюм, и улыбку, и ссору с женой,

вино, сигареты и совесть...

А тяжесть утраты? А детские сны?

А радость несбывшейся казни?..

И слезы жены не имеют цены,

когда у любовницы праздник!).

* * * * *

Эх, Аркаша, нам ли горевать

в двух шагах от ядерного взрыва!...

Знай работу, "телек" и кровать,

да в субботу - пять бутылок пива.

Соблюдай умеренность в любви,

не умей свистать разбойным свистом.

И во сне удачу не зови,

и не пей с лихим авантюристом.

Не теряй ни сон, ни аппетит,

пусть душа от горестей не хмурится...

И к тебе, конечно, прилетит

птица счастья - бройлерная курица.

Ей совсем немного надо,

этой женщине в летах:

пудра, крем, духи, помада,

лак бордовый на ногтях...

Да еще кусочек лета,

яркий зайчик на стене...

Да еще чтоб кто-то где-то

увидал ее во сне.

Голубая тоска

Я читал: голубая тоска, -

и не верил: такой не бывает...

Но сейчас - на вершок от виска -

небеса, как доска гробовая...

Всё приветы вчерашнего дня,

всё лавсан, а с изнанки - холстина...

Электронной машине родня

отошедшая в прах гильотина.

Береженого - бог бережет!

И всю жизнь берегись, береженый...

Прозевал - изотрет в порошок:

нынче бог милосердья лишенный.

Сберегусь, и в работу впрягусь,

среди роботов нежно-угрюмых...

Напрягусь, как рождественский гусь,

что плывет по столу между рюмок.

Но боюсь, что сорвусь - и сопюсь,

и забуду, как пахнет ромашка...

Но боюсь!.. И горжусь, что боюсь:

я боюсь, - значит, жив я пока что!

Горбуну

Проснись в аду,

умойся в луже!..

Твой глаз раскос,

твой смех, как храп!..

Твой горб качается верблюжьи,

тебя презрели царь и раб.

"Бот это морда!" -

шепчет Вы.

И Мы прошепчем:

"Ква-зи-мо-до!.."

Но с гордым трепетом листвы

тобой любуется природа!

* * * * *

Горжусь своим культурным бытом,

я - современный негодяй.

Двадцатым веком я воспитан,

не словом "на", а словом "дай".

Я - покоренный - непокорен!

Я не гожусь на колбасу!

По жизни, вымощенной горем,

с большим достоинством ползу!

* * * * *

Цвела гвоздика, рыжая сначала...

Потом зарделась яростней вина...

Растение о помощи кричало,

а мы не понимали ни хрена.

Я люблю уютом тешить душу,

для уюта только и тружусь.

Я люблю мороженое кушать,

только прежде мяса нажуюсь.

Косточки жар-птицы пообглоданы,

вместо кофе - рюмочка крови...

Ищешь благоденствия - так вот оно:

знай работай, кушай да живи.

Детектив ловлю на книжной полке,

сяду в кресло с верхом из парчи...

И жену похлопаю по холке:

ну-ка, баба, музыку включи!

Пусть во мне мороженое тает,

пусть рыдают рябчики во мне...

Баба клавиш сладостно придавит,

как клопа когда-то на стене.

...Скрипка враз пощады запросила,

барабан взревел: иду на вы!..

И пошла божественная сила

вдоль по жилам - с ног до головы.

На парче, с сигарой золотистой,

возлежу, как бог на облаках.

И звучит напев густой и чистый

родничком на мартовских снегах.

А в снегу проталины синеют,

рвется к солнцу мертвая трава.

Оживают суслики и змеи,

обретая вешние права.

Под бичами царственного танго,

под напев бамбуковой трубы,

муравьи, построившись фалангой,

тянут крест невольничьей судьбы.

Антимир!.. И вот уже из горла

льется песня вместо матерков...

Журав

Поиск по сайту: