Российская историография и «русская историческая школа»

России второй половины XIX — начала XX в. сосуществовали последователи всех известных европейских школ. Большинство русских ученых признавало на­учный и одновременно специфический характер исторического познания, основанного на критическом анализе источников и беспристрастном изложении материала.

Позитивистская концепция исторического знания очень дол­го сохраняла прочные позиции и в некоторых своих версиях да­вала весьма впечатляющие результаты, Ее разделяли (с некото­рыми поправками) такие крупные российские историки, как В. О. Ключевский, Н. П. Кароев, М. М. Ковалевский и др.

В 50-е гг. XIX в. ведущую роль играли воспитанные на крити­ческом методе ученые «петербургской исторической школы» (М. С. Кугорга, М. М. Стасюлсвич и др.), но в 1860-1870-е гг. центр передовой исторической науки переместился в Москву, где прочно сохранялись традиции Т. Н. Грановского и его бли­жайших учеников, прежде всего П. Н. Кудрявцева (1816-1858) и С.М. Соловьева (1820—1879), который в 1864-1870 гг. изби­рался деканом историко-филологического факультета, а в 1871-1877 гг, — ректором университета.

ВЗГЛЯДЫ ТИМОФЕЯ НИКОЛАЕВИЧА ГРАНОВСКОГО (1813—1855) отличало стремление к активизации социальной функции исто­рии. Это очень точно подметил Н. Г. Чернышевский, считая, что весь характер деятельности Грановского объясняется его служе­нием не личной ученой славе, а обществу.

Грановского отличали широкая эрудиция, исключительная способность к историческому синтезу, умение ярко обрисовать целую эпоху. Много лет проработав в русле романтической ис­ториографии, Грановский уже в 1852 г. в своей речи «О совре­менном состоянии и развитии всеобщей истории» выдвинул тезис о том, что история должна заимствовать метод у естественных наук, стремиться стать подлинной наукой и в этих целях даже отказаться от притязаний на художественную законченность формы. Тогда же он начал корректировать в позитивистском ду­хе свои лекции по средневековой истории.

Выдающийся российский историк ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ГЕРЬЕ (1837—1919) был непосредственным продолжателем тради­ций Т. Н. Грановского. Он учился в Московском университете как раз в период профессорской деятельности Грановского и впоследствии подчеркивал, что значение исторической кафед­ры, когда ее занимал Грановский, выходило за пределы универ­ситетской аудитории и глубоко захватывало всю область русско­го общественного сознания. Впрочем, Герье выступал против позитивистской историографии, и в частности резко критиковал «Историю цивилизации» Бокля, поясняя, что, поскольку главны­ми источниками историка остаются произведения человека, а главным предметом изучения — поступки людей, историче­ское познание должно опираться на психологический анализ. Историк подчеркивал влияние идей на судьбу народов и ход ци­вилизации.

Герье впервые в России ввел в образовательную практику исторические семинары по немецкому образцу, выбирая для за­нятий со студентами самые разнообразные темы по социальной и экономической истории, хотя сам в своих исторических рабо­тах изучал историю идей.

В рамках этих семинаров сформировались взгляды ряда крупнейших российских историков, впоследствии возглавивших кафедры всеобщей истории во многих университетах России (Н. И. Кареев, П. Г. Виноградов, Р. Ю. Виппер, М. С. Королип и др.) и прославивших русскую историографическую школу.

Друг Герье, крупнейший русский историк Василий Осипо­вич Ключевский (1841—1911) порвал с теоретическими уста­новками «государственной школы» и рассматривал российскую историю как часть всеобщей. Мечтая создать науку об общих законах строения человеческих обществ, приложение которых не зависит от преходящих местных условий, он выстроил свою оригинальную историческую концепцию. На вопрос о том, что составляет предмет исторического изучения, Ключевский отве­чал, что этим предметом служат происхождение, развитие и свойства людских союзов. Он искал наиболее существенное в истории народа, выявляя характерные обстоятельства, опреде­лявшие его жизнь на разных этапах истории, и видел главную особенность истории великороссов в природном факторе, сти­мулировавшем непрерывные миграции населения. Выделив че­тыре «исторические силы», определявшие в своей совокупности исторический процесс — природу страны, физическую природу человека, личность и общество, — Ключевский создал синтети­ческую концепцию, которая связывала природные условия и че­ловеческую социальность.

В духе позитивистской ориентации на принципы естест­веннонаучного знания Ключевский поставил в курсе «Методоло­гия русской истории» вопрос о различении субъективного метода, делающего из истории средство общественного воспитания, и метода объективного, направленного на научное познание про­шлого. По его мнению, в основе субъективного метода находит­ся стремление обосновать истоки и постепенное становление современной культуры человечества, а потому отбираются толь­ко те исторические факты, которые имеют отношение к этому процессу. Но человечество неоднородно, и вполне естественно, что эта подборка фактов и их оценка у историков, принадлежа­щих к разным культурам, отличаются друг от друга. «Такое историческое изучение, — писал Ключевский, — отправляется не от исторического явления, а от личного кругозора изучающе­го, т. е. не от изучаемого объекта, а от изучающего субъекта, и, следовательно, исходным пунктом изучения становится точка зрения изучающего». Что касается объективного метода, то в его основе лежит взгляд на современную культуру не как на итог развития человечества, а как на одно из его состояний,

Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. М, 1989. Т. 4. С. 72.

и задачей становится изучение «самого исторического движения». В этом случае теряет свое значение даже хронологическая по­следоваельность явлений, поскольку важно не то, что после чего следует, а то, что из чего следует, и, соответственно, не­обходимы иные приемы исследования: наблюдение, сопоставле­ние и обобщение явлений.

На становление «русской исторической школы» все­общей истории (такое название ей дали зарубежные ученые, высоко оценившие научные достижения своих российских кол­лег) огромное воздействие оказала связь историков с Москов­ским университетом. На формирование ее научной проблемати­ки и активной общественной позиции повлияла социально-поли­тическая обстановка в пореформенной России. Приоритетные темы группировались вокруг истории социальных отношений и социальной борьбы, особенно в переломные периоды разви­тия общества. Историки неизменно подчеркивали воспитатель­ную и общественную функции их науки, систематически зани­мались публицистической и просветительской деятельностью, видя в этом долг ученого.

Ближайшим преемником Герье по Московскому университе­ту был выдающийся русский медиевист ПАВЕЛ ГАВРИЛОВИЧ ВИНОГРАДОВ (1854—1925). В центре его научных интересов сто­яли проблемы происхождения и развития западноевропейского феодализма. Виноградов являлся одним из крупнейших предста­вителей позитивистской историографии. Он подчеркивал свой интерес к социальной истории, а история права, которая была главным предметом его занятий, представлялась ему как аспект социальной истории. В 1901 г. он был вынужден подать в отстав­ку и уехать в Англию, где его знали и ценили и где ему была предоставлена кафедра в Оксфордском университете. В окс­фордском семинаре Виноградова принимали участие молодые европейские и американские ученые. Как выдающееся достиже­ние науки к началу XX в. Виноградов оценивал тот факт, что об­щественное развитие стало пониматься не как сцепление слу­чайностей, а как результат действия законов. Однако, возражая против взгляда на историю как исключительно или главным об­разом науку, устанавливающую причины явлений, он утверж­дал, что многие из исторических фактов сами по себе вызывают глубокий интерес, который делает их достойными изучения не­зависимо от какой-либо возможности связать их вместе посред­ством законов.

Учеником Герье был также выдающийся ученый и педагог НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ КАРЕЕВ (1850—1931), ПОСВЯТИВШИЙ СВОЮ научную деятельность преимущественно истории нового времени. Главным предметом исследовательской работы Кареева была история Великой французской революции и ее предпосылок. Убежденный в том, что историки учатся работать но не истори­ческим руководствам методологического содержания, а читая исторические сочинения авторитетных ученых и решая истори­ческие задачи с помощью опытных преподавателей, Кареев, тем не менее, много и плодотворно занимался теорией истории. Ему принадлежит большое число работ по философским и методоло­гическим проблемам исторической науки. Взгляды русского уче­ного на роль социологии и научный статус истории отличались и от контовских, и от неокантианских. Уже в 1883 г., предвосхи­щая последующее развитие исторической мысли, он ввел разли­чие между науками феноменологическими, к которым относил историю, и номологическими. История трактовалась им как опи­сательная дисциплина, имеющая дело с индивидуальными и не­повторимыми фактами. Это вело к отрицанию существования особых исторических законов (за что автор и был подвергнут критике со стороны коллег-позитивистов), поскольку история понималась им как процесс, состоящий из последовательной смены явлений, которые предстают в данной совокупности лишь однажды. И хотя Кареев признавал, что в истории, как и в природе, все закономерно, он полагал, что эти закономер­ности по своему характеру являются не историческими, а психо­логическими и социологическими. Ученый считал, что и приро­ду, и историю возможно познавать обоими методами, т. е. гене­рализирующим и индивидуализирующим. В изучении истории вероятны разные ступени познания: от конкретных индивиду­альных деталей до общих абстрактных характеристик. Вместе с тем Кареев видел задачу истории не в том, чтобы открывать ка­кие-либо законы, предсказывать будущее или давать практиче­ские наставления, а в том, чтобы изучать отдельные события прошлого.

Целостная концепция общей теории истории включала, по Карееву, историологию (теорию исторического процесса), в которой особое место уделялось разработке проблемы личности в истории; историку (теорию исторического познания) и теорию исторического преподавания. Многочисленные учебники Кареева по всем разделам истории демонстрировали эталон мето­дической оснащенности.

Видным представителем позитивистского направления в рус­ской историографии был ИВАН Васильевич лучицкий (1846— 1918), который выражал уверенность в существовании общих исторических законов и в принципиальной возможности их по­знания. Ученый опирался на массовый документальный матери­ал, поддававшийся статистической обработке. Большинство его работ было посвящено социально-экономической истории, проблемам истории крестьянства в средние века или накануне и во время Великой французской революции XVIII в.

Выдающимся русским историком-позитивистом поколения Виноградова, Кареева, Лучицкого был МАКСИМ МАКСИМОВИЧ КОВАЛЕВСКИЙ (1851 —1916). Он занимался историей права и эко­номической историей, а также, подобно Карееву, проблемами социологии, причем строил свой научный метод, не разрабаты­вая общие теории и гипотезы, а обобщая фактический материал конкретно-исторических исследований. Являясь последователем и продолжателем Конта, он длительное время находился под не­посредственным влиянием Маркса, назвавшего его даже одним из своих друзей по науке. Ковалевский интересовался, с одной стороны, вопросом о происхождении и функционировании анг­лийского местного самоуправления — темой, привлекавшей многих европейских историков-либералов, с другой — социаль­но-экономической историей средневековой Англии.

Для российской историографии последней четверти XIX в. было характерно особое внимание к истории западного общест­ва. Стимулом к изучению истории Западной Европы эпохи сред­невековья и нового времени представителями «русской истори­ческой школы» было их стремление понять некоторые общие закономерности и опереться на опыт стран, уже прошедших тот путь, который предстоял России. Все крупные историки «рус­ской исторической школы» стремились сочетать конкретно-ис­торические исследования с разработкой теоретико-методологи­ческих и историко-социологических проблем. Они признавали существование исторической закономерности, органической связи прошлого и настоящего, историчности правовых и полити­ческих форм. В своих конкретно-исторических исследованиях они искали ключи к пониманию перспектив перехода России от феодализма к капитализму по западному пути. Именно это об­стоятельство имел в виду Виноградов, когда подчеркивал, что вопросы, которые в Западной Европе предоставлены антиква­рам, в России все еще являются злободневными. Свято веря в «уроки истории», российские ученые стремились выделить наиболее ценное в западном опыте и «примерить» его к настоя­щему и будущему России.

Представители этой школы подчеркивали идеологический момент в мотивации своей профессиональной деятельности, ее связь с теми политическими интересами, которые сформирова­лись у интеллигентов их поколения, наблюдавших последствия реформы 1861 г. и размышлявших о судьбах российского крестьянства. Запросы и потребности современной российской жизни, несомненно, задавали определенное направление науч­ному поиску историков «русской школы» или, по крайней мере,

ним из них был известный французский историк нюма ДЕНИ ФЮСТЕЛЬ ДЕ КУЛАНЖ (1830—1889), у которого культ факта пре­вратился в культ письменных источников. Следуя девизу «Текс­ты, все тексты, ничего, кроме текстов!», он был убежден, что прошлое непосредственно предстает перед историком в источ­никах, а потому историческая наука сводится «к здравому тол­кованию документов».

Соотечественники Фюстеля де Куланжа — ШАРЛЬ ВИКТОР ЛАНГЛУА (1863—1929) И ШАРЛЬ СЕНЬОБОС (1854—1942), обобщив опыт историографии XIX в., дали в своем знаменитом «Введении в изучение истории» (1897) свод правил критики источников. В этом сочинении, которое долгое время было своеобразной «библией позитивистского историзма», утверждалось: «История пишется по документам. Документы — это следы, оставленные мыслями и действиями некогда живших людей. Лишь очень немногие из человеческих мыслей и поступков оставляют после себя заметные следы; к тому же следы эти редко бывают долго­вечными: чтобы стереть их, достаточно простой случайности. Всякая же мысль и всякий поступок, не оставившие прямого следа или видимый след которых исчез, навсегда потерян для истории, как если бы он никогда не существовал. За неимением документов, история обширных периодов прошлого человечест­ва останется навсегда неизвестной. Ничто не может заменить документов: нет их, нет и истории».

При этом они обращали особое внимание на то, что каждый документ требует критического исследования с опорой на точ­ный метод и соблюдением многочисленных предосторожностей, а самой этой процедуре должна предшествовать эвристика (поиск и сбор документов, необходимых для изучения того или иного вопроса), которая составляет первую и одну из самых главных частей работы историка. Неполнота источников, даже с применением в их анализе всех предписанных правил, приводит к самым серьезным ошибкам и искажениям. Огромное значение придавалось вспомогательным дисциплинам, их роли в профес­сиональной подготовке историка. Допускалось два ряда вопро­сов, соответствующих двум рядам процессов, путем которых со­ставляется документ: во-первых, следовало обнаружить, что его автор действительно думал, потому что он мог быть неискренен («критика достоверности»); во-вторых, надо было определить, что он действительно знал, потому что он мог- ошибаться («критика точности»). Когда автор неизвестен, возникает новая проблема: поскольку критика действует, мыс­ленно воспроизводя условия труда автора, то в случае анонимного. свидетельства она может воспользоваться только одним приемом — изучить общий характер документа.

Подчеркивая трудности исторического познания, Ланглуа и Сеньобос заявляли, что прошедшую реальность историк не на­блюдает, он знает ее только но сходству с существующей реаль­ностью. Одновременно изменилось понятие факта и вера в его абсолютную объективность, а также убежденность в универ­сальности научного метода. Поскольку исторические факты уз­наются только косвенным путем, по оставшимся от них следам, и историческое знание, таким образом, не основано на непо­средственном наблюдении, то и метод исторической науки дол­жен коренным образом отличаться от метода положительных наук, т. е. всех наук, кроме геологии, которые основаны на не­посредственном наблюдении. Действительно, хотя следы про­шлого, называемые историческими памятниками, историк на­блюдает непосредственно, дальше он действует исключительно путем умозаключений, руководствуясь принципами историче­ской критики. Если во всех науках, основанных на наблюдении, подчеркивали Ланглуа и Сеньобос, исходной точкой для умоза­ключений служит сам наблюдаемый факт, то для историка от­правной пункт — документ, а конечная цель исследования — факты прошлого. И между этой отправной точкой и конечной целью нужно пройти ряд тесно связанных друг с другом умоза­ключений, рискуя то и дело впасть в ошибку. Исторический, или косвенный, метод в силу этого гораздо уязвимее метода, осно­ванного на непосредственном наблюдении. Но только он позво­ляет историкам установить истину.

Наряду с внешней и внутренней критикой источников, счи­тавшихся важнейшей частью исторического метода, Ланглуа и Сеньобос специально остановились на проблеме синтеза полу­ченных разрозненных фактов и выстроили целый ряд процедур, необходимых для того, чтобы сгруппировать изолированные факты в научное целое. Во-первых, это создание в воображении историка мысленного образа, максимально похожего на тот, ка­кой могло бы дать непосредственное наблюдение факта прошло­го. Во-вторых, это группировка полученных фактов на основе предположения о том, что совокупность явлений настоящего аналогична совокупности явлений прошлого. В-третьих, это за­полнение неизбежных пробелов в рядах фактов (ввиду отсутст­вия следов в сохранившихся источниках) посредством рассуж­дений и умозаключений, исходя из уже достоверно известных фактов. В-четвертых, это сведение массы фактов к некоторым формулам, позволяющим выяснить их общие признаки (данный процесс приводит к окончательным выводам и венчает историческое построение с научной точкой премия).И наконец, в-пя­тых, изложение результатов работы.

Первым в мировой литературе фундаментальным исследова­нием своеобразия исторического познания с неокантианских позиций стал двухтомный труд выдающегося русского историка АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА ЛАППО-ДАНИЛЕВСКОГО (1863-1919) «Ме­тодология истории» (1910-1913), опубликованный в качестве по­собия к лекциям, прочитанным студентам Санкт-Петербургского университета. В этой книге впервые было обосновано определе­ние методологии истории как особой отрасли научно-историче­ского знания.

В русле неокантианской методологии Лаппо-Данилевским бы­ли поставлены коренные вопросы исторического познания, по сей день сохраняющие свою актуальность: принципы историче­ского знания, критерии оценки, познавательные цели 1 объект исторической науки, специфика исторического факта, методоло­гия источниковедения и т. п. Лаппо-Данилевский подчеркивал тесную связь между теорией исторического зна­ния (определяющей исходные принципы исторического позна­ния), методологией источниковедения (уста­навливающей принципы и приемы, на основании и при помощи которых историк, пользуясь известными ему источниками, ут­верждает, что интересующий его факт действительно существо­вал) и, наконец, методологией исторического построения (с ее принципами и приемами, при помощи которых историк объясняет этот факт). Источник понимался как реализованный продукт человеческой психики, объективирован­ная форма человеческого творчества. Автором были рассмотрены основные виды источников, принципы их классификации, мето­ды интерпретации и критики.

Историк изучает индивидуальные события, по поскольку действительность слишком разнообразна, чтобы ее можно было изобразить во всей полноте индивидуальных черт, то необходи­мо осуществить процедуру отбора фактического материала в со­ответствии с представлением о его историческом значении и ценности. Однако историк судит об историческом значении индивидуального не только по его ценному содержанию, но и по степени его действенности, или влияния. Сочетание ценности и действенности индивидуального служит критерием отбора исторических фактов. Следующая необходимая процедура — построение целостного образа исследуемого объекта на основе понимания и переживания его ценности. При этом каждый от­дельный факт определяется в своей индивидуальности как не­заменимая часть целого.

При признании субъективной стороны исторического позна­ния, научность и объективность исторического описания могла быть все же обеспечена высоким профессионализмом историка, строгим критическим анализом источников, использованием норм и правил проведения синтетических процедур. Историк, который применяет научные методы изучения и критики свиде­тельств прошлого, стоит на достаточно прочной основе. В науке иод критикой понимают совокупность приемов, направленных на выявление ценности источника. Задача научной критики со­стоит в том, чтобы, вскрыв различные недостатки и пробелы в показаниях источника, лучше его понять и восстановить его подлинный смысл.

Разумеется, материалы, которыми располагает историк, даже в своей совокупности представляют лишь часть объекта изуче­ния, в то время как целое давно исчезло и существует лишь в той мере, в какой его может воссоздать историк. Следователь­но, то, что мы знаем как историю, — лишь часть человеческого прошлого, которая поддается сознательной реконструкции на основании имеющихся свидетельств и привлекаемых историком косвенных данных. При этом уже Ланглуа и Сеньобос считали требование не использовать выводы других историков, содержа­щихся в так называемых вторичных источниках, чрезмерными: «Такая сложная паука, как история, где прежде, чем формулиро­вать вывод, приходится, обыкновенно, накоплять факты мил­лионами, не может основываться на подобном вечном на­писании снова. Историческое построение не делается прямо по рукописям, точно так же как история «не пишется по рукопи­сям» на одном и том же основании — ради сбережения време­ни. Чтобы двигать вперед науку, нужно комбинировать выводы, добытые тысячами частичных работ».

Поиск по сайту: