Юридические статьи. Заметки. Сообщения 21 страница

Вопросы эти касаются приговоров обвинительных, они не возбуждаются по приговорам оправдательным, как по краткости промежутка между оправданием подсудимого и объявлением оправдательного приговора в окончательной форме, так и потому, что таковые приговоры обращению к исполнению не подлежат.

Обращаясь к намеченным выше вопросам, нельзя не признать, что первый из них в значительной степени предрешается постановлением, изображенным в 818 ст. Устава уголовного судопроизводства, по которому суд, единогласно признав, что решением присяжных заседателей осужден невинный, постановляет определение о передаче дела на рассмотрение нового состава присяжных, решение которых почитается уже во всяком случае окончательным. Если тотчас по провозглашении решения присяжных заседателей подсудимым или его защитником или даже прокурором, как блюстителем закона, будут представлены доказательства невиновности подсудимого столь веские, что могут вызвать основательное сомнение в его виновности в судьях, пред коими только что заключилось разбирательство дела по существу, то применение 818 ст. Устава уголовного судопроизводства, при условии единогласия на этот предмет судей, не только будет целесообразно и правильно, но и облегчит совесть присяжных заседателей, смущенную наличностью обстоятельства, которого они не могли иметь в виду, решая вопрос об участии подсудимого.

Более сложным представляется второй вопрос. Существует мнение, что в подобном случае суд должен ограничиться одной резолюцией и, применяясь к ст. 549 Устава уголовного судопроизводства, предоставить о вновь открывшемся обстоятельстве инстанции или учреждению, исполняющему обязанности обвинительной камеры, предоставив им действовать в порядке, вытекающем из смысла 549 ст. Такое мнение может иметь основание с точки зрения достижения скорейшего успокоения подсудимого, сознающего свою невиновность, и умиротворения окружающей его среды, но оно не находит себе опоры в законе, который точно намечает последовательный ход обжалования приговоров и в деле о возобновлении рекомендует некоторую медлительную осторожность, избегая неустойчивой, хотя бы и симпатичной, быстроты. Не говоря уже о том, что суд вообще не имеет права приостанавливать на неопределенное время свои резолюции по существу дела, приостановление резолюции могло бы на практике повести к чрезвычайным затруднениям. Рассматривая взаимное отношение резолюции и приговора и обязанности суда по отношению к ним, надлежит признать, что всякая резолюция о вине или невиновности подсудимого имеет неизбежным, неотвратимым последствием своим приговор в окончательной форме. Закон даже в сущности всегда говорит только о приговоре, упоминая о сущности приговора при провозглашении резолюции в ст. 788-790 и установляя затем в ст. 792 и 793 порядок, в котором объявляется, и условия, в которых изготовляется подробный приговор в окончательной форме. Этот последний приговор не представляет собой, в сущности, ничего нового в деле; он естественно вытекает из резолюции, содержа в себе, согласно 3 п. 797 ст. Устава уголовного судопроизводства, подробное положение, согласно с разумом и словами закона, сущности приговора, т. е. резолюции, причем этому изложению предпосылается соображение обвинения с представленными уликами и доказательствами. В этом подробном приговоре суд отдает самому себе и всем заинтересованным лицам отчет в тех основаниях, которые повлияли на убеждение судей в виновности подсудимого, и дает вместе с тем материал для разбора при обжаловании по существу, для суждения о правильности применения закона при кассационном разбирательстве. Никакое обстоятельство, открывшееся после объявления резолюции, не может и не должно влиять на естественное и законное, в течение определенного 793 ст. Устава уголовного судопроизводства срока, созревание мотивированного приговора, ибо он должен быть основан исключительно на уликах и доказательствах, бывших предметом судебного следствия и состязания сторон. Никакое новое, добытое вне суда и после суда доказательство "за" или "против" подсудимого, как бы оно, по-видимому, убедительно ни было, не должно останавливать суд в исполнении его обязанности подробно изложить: почему он до открытия нового доказательства пришел к убеждению, что может сказать подсудимому: "Ты виновен".

Суд - учреждение человеческое. Ему свойственно ошибаться, ему возможно иметь дело с неполноценным материалом. Для исправления этого установлены определенные способы, но суд поступил бы несогласно с своим достоинством, если бы, встретив обстоятельство, которое ему было известно при постановлении приговора о судьбе человека, уклонился от подробного изложения соображений, которые при неизвестности этого обстоятельства привели его к выводу, оказывающемуся, быть может, ошибочным. Такое собственное признание своего бессилия доказать обдуманность и основательность приговора, поставленного в наличных условиях места и времени, несравненно более колебало бы доверие к правосудию, чем возможность случайно обнаружившейся ошибки, для исправления которой, притом, указаны в законе определенные пути. Наконец, уклонение суда от изложения приговора в окончательной форме преграждало бы возможность возобновления, ибо по точному смыслу ст. 938 Устава уголовного судопроизводства, при возобновлении дела дальнейшее действие приговора немедленно приостанавливается и т. д., а действием этим несомненно должно считаться приведение приговора в исполнение, но не его мотивировка. Об отмене же судом своей резолюции ввиду вновь открывшегося обстоятельства, говорить едва ли возможно уже потому, что суду не предоставлено права отмены своих решений по существу дела, а такое право, и то с известными ограничениями, предоставлено ему лишь по отношению к частным определениям о порядке производства дела.

Сверх того, необходимо заметить, что такое приостановление резолюции суда представляется неудобоисполнимым еще и потому, что оно предполагает, как естественное свое последствие, в случае признания новых обстоятельств могущими иметь влияние на направление дела, отмену этой резолюции со стороны учреждения, в которое последовало представление суда по 549 ст. Устава уголовного судопроизводства. Но таким учреждением не всегда будет высшая над судом инстанция - Судебная палата или, в некоторых случаях, по отношению к Палате - Правительствующий Сенат, а таковым, по преступлениям должности лиц не судебного ведомства, является их единоличное или коллегиальное начальство, коему принадлежит, по ст. 1088 Устава уголовного судопроизводства, право предания суду. Согласно закону 7 июля 1889 г., суду Палаты предаются за преступления по должности, в пределах ее ведомства совершенные, административные должностные лица, поименованные в ст. 1072 и 1073 Устава уголовного судопроизводства, а именно, чины губернских и государственных учреждений, занимающие должность от восьмого до пятого класса включительно, а также чины всех ведомств, занимающие должность от четырнадцатого до девятого класса включительно, если они обвиняются в преступлениях, за которые законом положены наказания с лишением всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ. На основании 1 п. 1088 ст. Устава уголовного судопроизводства, должностные лица административных ведомств, определяемые к должностям губернскими и равными им властями, предаются суду за преступления должности по постановлениям губернских правлений. Поэтому во многих делах, судимых Судебными Палатами с участием сословных представителей (ст. 1105 Устава уголовного судопроизводства) с представлением по 549 ст. Устава уголовного судопроизводства после приостановки резолюции вследствие открывшихся после ее провозглашения обстоятельств, Судебной палате приходилось бы входить в губернское правление и от него ожидать отмены этой приостановленной резолюции. Едва ли нужно доказывать полную неприменимость подобного порядка и несогласие его с основным началом невмешательства административной власти в постановление, отмену или изменение судебных решений.

Наконец, нельзя не упомянуть и о том затруднительном положении, в которое были бы поставлены суды нередко на практике, если бы им в случае, указываемом во втором из возникающих вопросов, было разрешено приостанавливать резолюцию и направлять все производство по 549 ст. Устава уголовного судопроизводства. Наиболее резким случаем обнаружения обстоятельств, могущих служить доказательством невиновности осужденного и ошибочности состоявшегося о нем приговора, бывает явка с повинной другого лица, заявляющего о совершении им преступления, повлекшего неправильное осуждение. Как бы убедительно, по-видимому, ни было собственное сознание преступника, оно уже давно не признается уголовно-судебной теорией и практикой за "лучшее свидетельство всего света" (т. XV, ч. 2) и всегда требует тщательной проверки (3 п. 297 и 310 ст. Устава уголовного судопроизводства), ибо оно может быть результатом не только могущественного требования проснувшейся совести, но и результатом великодушного порыва, заставляющего, во имя привязанности, принимать на себя вину близкого, родного, любимого человека, или проявлением душевного расстройства, в виде маниакального бреда преследования, или осуществлением изуверного стремления "принять страдание", свойственное некоторым сектантам, или попыткой спасти выдающегося деятеля тайной организации, пожертвовав вместо него простым "рядовым", или, как то бывает в скопческих делах, систематическим принятием на себя одним лицом всех оскоплений, совершенных в известный период времени, или же, наконец, последствием подкупа или иной преступной сделки. Эта тщательная проверка выражается в форме предварительного следствия, обязательного, по ст. 310 Устава уголовного судопроизводства, во всех случаях, когда признание явившегося прямо не опровергается имеющими у следователя сведениями. Очевидно, что в случае производства следствия суд был бы вынужден, приостановив свою резолюцию, выждать окончания не только предварительного, но и судебного следствия, и лишь имея в наличности обвинительный приговор о повинившемся, мог бы войти куда следует с представлением по 549 ст. Устава уголовного судопроизводства. Допустить иной исход значило бы дать полную возможность повинившемуся играть с правосудием и, сознавшись при следствии, отказаться от своего сознания на суде, после того, как цель его - прекращение дела о действительно виновном и уже единожды осужденном - достигнута. Но поставить судьбу приостановленной резолюции в зависимость от окончания следствия и суда над повинившимся - значило бы в некоторых случаях фактически отменить состоявшийся приговор, в сущности, без всяких данных, уважительность коих была бы точно доказана. Так было бы, например, в случае явки с повинной человека, который затем скрылся и в течение шестимесячного срока, указанного 852 ст. Устава уголовного судопроизводства, не разыскан, так что дело о нем, согласно ст. 518 Устава уголовного судопроизводства, должно быть приостановлено, причем возникал бы вопрос, что же будет делать суд со своей приостановленной резолюцией ввиду такого приостановленного следствия? И каким образом разрешит он дело, по коему, за отсутствием приговора в окончательной форме, обвиненному преграждена возможность прибегнуть к законным способам обжалования, а потерпевшему, предъявившему гражданский иск, возможность удовлетворения?

Таким образом, приходится признать, что при обнаружении обстоятельств, могущих послужить доказательством невиновности обвиненного, после провозглашения резолюции, но до объявления приговора в окончательной форме, суд обязан изложить этот приговор и объявить его установленным порядком, предоставив сторонам обжаловать его или, отказавшись от обжалования за отсутствием к тому поводов, дать ему вступить в законную силу и затем прибегнуть к ходатайству о возобновлении.

Третий вопрос, возникающий из возможности обнаружения обстоятельств, могущих служить доказательством невиновности обвиненного после постановления приговора, но до обращения его к исполнению, сводится, в сущности, к тому, подлежит ли обращению к исполнению приговор, когда в виду суда имеются данные, служащие или послужившие основанием для ходатайства о возобновлении дела? По свойству своему обстоятельства этого рода могут требовать иногда продолжительного судебного производства или поверочного дознания, да и самое удостоверение со стороны Сената в их действительности (ст. 936 Устава уголовного судопроизводства), безусловно требуемое законом и предшествующее, во всяком случае, возобновлению дела, может продолжаться более или менее длинный промежуток времени. С другой стороны, эти обстоятельства могут быть с момента обнаружения их настолько ясны и несомненны, что должны рождать в суде основательное убеждение в ошибочности состоявшегося приговора, т. е. или совершенно исключать всякое предположение о виновности осужденного, или, по крайней мере, давать полную вероятность предположению, что при новом рассмотрении дела обвиненный будет оправдан (1870 г. N 161 и 1872 г. N 896). Между тем вошедший в силу приговор обращается немедленно к исполнению, хотя бы суд и пришел к убеждению в его ошибочности и удостоверился в его неправильности (ст. 941 Устава уголовного судопроизводства, решения Уголовного кассационного департамента 1871 г. N 1727; 1880 г. N 17 и 24), причем такая неправильность может быть вызвана даже и не ошибками в оценке представленных по делу доказательств, но отсутствием существенных доказательств невиновности подсудимого, обнаруженных лишь после постановления обвинительного о нем приговора. Обращение в этом случае приговора к исполнению представляется, однако, не имеющим ни практического, ни нравственного основания. Отправление правосудия не должно быть совершаемо механически, по формальным поводам, и поддержание общественного порядка, которому служит, между прочим, и уголовная репрессия, не должно сводиться к напрасному и бесцельному причинению страданий отдельным лицам. Нельзя поэтому не признать, что такому взгляду вполне противоречит приведение в действие органов прокурорского надзора и администрации для исполнения уголовной, а иногда весьма тяжкой, кары над человеком, дело о котором, вследствие ошибки, признаваемой самим судом, постановившим приговор, подлежит, почти с достоверностью, пересмотру. Не говоря уже о совершенно напрасных расходах казны по осуществлению приговора, сопряженного с лишением прав, такое осуществление является причинением осужденному, во всяком случае, преждевременного и, быть может, вовсе не заслуженного страдания, что не может не возбуждать в обществе тягостного недоумения и сомнения в правомерности существующих на предмет возобновления дел законов. Статьи 937 и 938 Устава уголовного судопроизводства, говорящие об остановке исполнения неисполненного еще приговора в случае отмены его Сенатом и о немедленном приостановлении действия исполненного уже приговора при возобновлении дела по доказательствам, представленным в пользу осужденного, проникнуты мыслью о необходимости избавить осужденного, дело о котором возобновляется, от напрасного отягощения его участи. Но статьи эти имеют в виду уже состоявшееся распоряжение о возобновлении дела. Необходимо распространить их смысл и на случаи самого возбуждения ходатайства о возобновлении дел, когда приговор не обращен еще к исполнению.

Такая мера, справедливая сама по себе и согласная с духом ст. 937 и 948 Устава уголовного судопроизводства, находится в связи с весьма желательным расширением содержания 934 ст. Устава уголовного судопроизводства. На основании последней статьи ходатайства о возобновлении уголовных дел поступают в Сенат или в виде представлений лиц прокурорского надзора, или же в виде просьб самих осужденных, их родственников и свойственников. Хотя лица прокурорского надзора, ходатайствуя о возобновлении, и могут действовать не только как сторона, но и как представители закона, тем не менее, некоторая односторонность целей и положения на суде как представителей прокуратуры, так и осужденного вместе с близкими ему лицами, вызывает крайнюю желательность и необходимость предоставления права такого ходатайства и суду, рассматривавшему дело. Приняв на свою совесть решение участи подсудимого и высказав свое решительное мнение о его вине, судьи нравственно заинтересованы, чтобы Сенатом были даны способы к уяснению и, буде возможно, исправлению сознаваемой ими ошибки. Лишать суд этого права несправедливо уже потому, что он не может быть ставим, в удовлетворение своей нравственной надобности видеть исправление своей ошибки, выразившейся в неправильном приговоре, в зависимость от усмотрения, досуга или умения сторон.

Право суда входить с представлением о возобновлении дела в Сенат, не существующее для общих судебных мест, установлено, однако, ст. 180 Устава уголовного судопроизводства по отношению к органам мировой юстиции, так как, согласно многочисленным разъяснениям Правительствующего Сената, просьбы о возобновлении дел, решенных этими учреждениями, должны быть подаваемы мировому судье или в съезд, постановившие приговор, причем последние, произведя надлежащее расследование о действительности указываемых к возобновлению поводов, обязаны в случае признания просьбы уважительной составить о том определение и сделать представление в Сенат о возобновлении дела. Такой же порядок, без сомнения, должен быть соблюдаем по отношению к Соединенному Присутствию Первого и Уголовного кассационного департамента земскими начальниками, городскими судьями и уездными съездами по ст. 243 Высочайше утвержденных правил о производстве судебных дел, подведомственных земским начальникам и городским судьям.

Вместе с тем, ввиду того, что указанные в ст. 934 Устава уголовного судопроизводства представления лиц прокурорского надзора, основанные на данных, почерпнутых не только из просьб осужденных, но и непосредственно усмотренных или добытых прокуратурой, заменяются представлениями в Сенат органов мировой юстиции, нельзя не признать, что мировой судья или съезд (а также лица и учреждения, упомянутые в вышеприведенной 253 ст. Правил о производстве судебных дел), осведомясь о достоверных данных, могущих служить основанием для возобновления дела и проверив их надлежащим расследованием, имеют право составить об этом определение и представить в Сенат о возобновлении.

Поэтому следует предоставить общим судебным учреждениям право, во-первых, входить наравне с осужденными и лицами прокурорского надзора в Сенат с ходатайством о возобновлении дел, указанных в 934 ст. Устава уголовного судопроизводства, основанным на определении суда о действительности и уважительности имеющихся в виду его обстоятельств, могущих послужить законной, по ст. 935 Устава уголовного судопроизводства, причиной для возобновления дела; и во-вторых, в случае признаваемой судом уважительности оснований для возобновления дела, выраженной в особом определении, не обращать, по непосредственному своему усмотрению или по предложению прокурора, вошедшего в законную силу приговора к исполнению впредь до получения разрешения Сената на предъявленное ему ходатайство о возобновлении, причем это последнее право должно, в силу 118 ст. Устава уголовного судопроизводства, распространяться и на мировые судебные учреждения, а также на учреждения, заменившие их в губерниях, где введено в действие Высочайшее утвержденное 12 июля 1889 г. Положение о преобразовании местных крестьянских и судебных учреждений.

Дополнение в вышеизложенном смысле ст. 934 Устава уголовного судопроизводства и введение в главу пятую V раздела Устава уголовного судопроизводства нового Постановления о праве суда по предложению прокурорского надзора и по собственному усмотрению не обращать к исполнению приговора, вошедшего в законную силу, по делу, по которому суд или прокурор ходатайствуют пред Сенатом о возобновлении, послужило бы существенным средством для устранения обнаруживаемого жизнью и судебной практикой пробела в правилах о возобновлении уголовных дел. Оно облегчило бы затруднения, в которые впадает практика. Оно удовлетворило бы и справедливому требованию жизни, устранив вместе с тем по вопросам о возобновлении и поводы к нареканиям на судебные органы, нареканиям, поспешность коих далеко превышает их основательность.

Обвинительные речи

По делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем *(173)

6 ноября 1872 года в С.-Петербургском столичном съезде мировых судей состоялся приговор, которым служащий номерным при банях купца Соловьева на Малом проспекте Петербургской стороны крестьянин Егор Емельянов был присужден за нанесение побоев студенту Смиренскому к аресту на 7 дней. Приговор этот был обращен к исполнению 13 ноября. 14 ноября, в 10 часов вечера Емельянов явился, вследствие сделанных накануне настояний полиции, в управление 2 участка Петербургской части и в 11 часов заключен под стражу при полицейском доме этой части. Придя в участок, он объяснил на вопросы околодочного надзирателя Григорьева, что его проводила жена, которая осталась в коридоре участкового помещения. При этом другой околодочный, Фурыгин, заметил, что Емельянов был против обыкновения красен. На рассвете 15 ноября на дне речки Ждановки, протекающей недалеко от бань, где жил и служил Емельянов, усмотрен труп неизвестной женщины, одежда которой всплывала на поверхность воды. Местные жители признали в ней жену Емельянова, Лукерью Фролову, а по осмотру и вскрытию тела ее оказалось, что смерть ей, женщине лет двадцати от роду и крепкого, здорового телосложения, последовала от задушения вследствие утопления. В смерти Фроловой усмотрено было самоубийство, могшее последовать, согласно объяснениям Емельянова, от грусти при предстоявшей ей семидневной разлуке с недавно женившимся мужем, и тело Лукерьи было предано земле, причем для присутствования при ее похоронах Емельянов был отпущен из-под стражи.

Вскрытием трупа Лукерьи, произведенным вторично, обнаружено, что у нее на внутренней поверхности левого плеча и левого бедра находится: на плече 4 кровоподтека, а на бедре 3, величиной полдюйма в диаметре. Кроме того, она оказалась беременной, причем из состояния матки и описания плода, сделанного первоначально вскрывшим труп медиком, врачи заключили, что беременность Лукерьи продолжалась около двух лунных месяцев (56 дней).

Ввиду обстоятельств и показаний свидетелей крестьянин Егор Емельянов был предан суду по обвинению в том, что, задумав лишить жизни жену свою, привел это намерение в исполнение на берегу речки Ждановки, для чего, схватив жену свою за горло и повалив на землю, стащил ее к воде и утопил, т. е. совершил преступление, предусмотренное 1451 ст. Уложения о наказаниях.

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Вашему рассмотрению подлежат самые разнообразные по своей внутренней обстановке дела. Между ними часто встречаются дела, где свидетельские показания дышат таким здравым смыслом, проникнуты такой искренностью и правдивостью и нередко отличаются такой образностью, что задача судебной власти становится очень легка. Остается сгруппировать все эти свидетельские показания, и тогда они сами собой составят картину, которая в вашем уме создаст известное определенное представление о деле. Но бывают дела другого рода, где свидетельские показания имеют совершенно иной характер, где они сбивчивы, неясны, туманны, где свидетели о многом умалчивают, многое боятся сказать, являя перед вами пример уклончивого недоговаривания и далеко не полной искренности; не ошибусь, сказав, что настоящее дело принадлежит в последнему разряду, но не ошибусь также, прибавив, что это не должно останавливать вас, судей, в строго беспристрастном и особенно внимательном отношении к каждой подробности в нем. Если в нем много наносных элементов, если оно несколько затемнено неискренностью и отсутствием полной ясности в показаниях свидетелей, если в нем представляются некоторые противоречия, то тем выше задача обнаружить истину, тем более усилий ума, совести и внимания следует употребить для узнания правды. Задача становится труднее, но не делается неразрешимой.

Я не стану напоминать вам обстоятельства настоящего дела. Они слишком несложны для того, чтобы повторять их в подробности. Мы знаем, что молодой банщик женился, поколотил студента и был посажен под арест. На другой день после этого нашли его жену в речке Ждановке. Проницательный помощник пристава усмотрел в смерти ее самоубийство с горя по мужу, и тело было предано земле, а дело воле Божьей. Этим, казалось бы, все и должно было кончиться, но в околотке пошел говор об утопленнице. Говор этот группировался около Аграфены Суриной, она была его узлом, так как она будто бы проговорилась, что Лукерья не утопилась, а утоплена мужем. Поэтому показание ее имеет главное и существенное в деле значение. Я готов сказать, что оно имеет, к сожалению, такое значение потому, что было бы странно скрывать от себя и недостойно умалчивать перед вами, что личность ее не производит симпатичного впечатления, и что даже взятая вне обстоятельств дела, сама по себе, она едва ли привлекла бы к себе наше сочувствие. Но я думаю, что это свойство ее личности нисколько не изменяет существа ее показания. Если мы на время забудем о том, как она показывает, не договаривая, умалчивая, труся, или скороговоркой, в неопределенных выражениях высказывая то, что она считает необходимым рассказать, то мы найдем, что из показания ее можно извлечь нечто существенное, в котором должна заключаться своя доля истины. Притом показание ее имеет особое значение в деле: им завершаются все предшествовавшие гибели Лукерьи события, им объясняются и все последующие; оно есть, наконец, единственное показание очевидца. Прежде всего возникает вопрос: достоверно ли оно? Если мы будем определять достоверность показания тем, как человек говорит, как он держит себя на суде, то очень часто примем показания вполне достоверные за ложные и наоборот, примем оболочку показания за его сущность, за его сердцевину. Поэтому надо оценивать показания по его внутреннему достоинству. Если оно дано непринужденно, без постороннего давления, если оно дано без всякого стремления к нанесению вреда другому, и если затем оно подкрепляется обстоятельствами дела и бытовой житейской обстановкой тех лиц, о которых идет речь, то оно должно быть признано показанием справедливым. Могут быть неверны детали, архитектурные украшения, мы их отбросим, но тем не менее останется основная масса, тот камень, фундамент, на котором зиждутся эти ненужные, неправильные подробности.

Существует ли первое условие в показании Аграфены Суриной? Вы знаете, что она сама первая проговорилась, по первому толчку, данному Дарьей Гавриловой, когда та спросила: "Не ты ли это с Егором утопила Лукерью?" Самое поведение ее при ответе Дарье Гавриловой и подтверждение этого ответа при следствии исключает возможность чего-либо насильственного или вынужденного. Она сделалась, волей или неволей, об этом судить трудно, свидетельницей важного и мрачного события, она разделила вместе с Егором ужасную тайну, но как женщина нервная, впечатлительная, живая, оставшись одна, она стала мучиться, как все люди, у которых на душе тяготеет какая-нибудь тайна, что-нибудь тяжелое, чего нельзя высказать. Она должна была терзаться неизвестностью, колебаться между мыслью, что Лукерья, может быть, осталась жива, и гнетущим сознанием, что она умерщвлена, и поэтому-то она стремилась к тому, чтобы узнать, что сделалось с Лукерьей. Когда все вокруг было спокойно, никто еще не знал об утоплении, она волнуется как душевнобольная; работая в прачечной, спрашивает поминутно, не прошла ли Лукерья, не видали ли утопленницы. Бессознательно почти, под тяжким гнетом давящей мысли, она сама себя выдает. Затем, когда пришло известие об утопленнице, когда участь, постигшая Лукерью, определилась, когда стало ясно, что она не придет никого изобличать, бремя на время свалилось с сердца и Аграфена успокоилась. Затем опять тяжкое воспоминание и голос совести начинают ей рисовать картину, которой она была свидетельницей, и на первый вопрос Дарьи Гавриловой она почти с гордостью высказывает все, что знает. Итак, относительно того, что показание Суриной дано без принуждения, не может быть сомнения.

Обращаюсь ко второму условию: может быть, показание это имеет своей исключительной целью коварное желание набросить преступную тень на Егора, погубить его? Такая цель может быть только объяснена страшной ненавистью, желанием погубить во что бы то ни стало подсудимого; но в каких же обстоятельствах дела найдем мы эту ненависть? Говорят, что она была на него зла за то, что он женился на другой. Это совершенно понятно, но она взяла за это с него деньги; положим, что, даже и взяв деньги, она была недовольна им, но между неудовольствием и смертельной ненавистью целая пропасть. Все последующие браку обстоятельства были таковы, что он, напротив, должен был сделаться ей особенно дорог и мил. Правда, он променял ее, с которой жил два года, на девушку, с которой перед тем встречался лишь несколько раз, и это должно было задеть ее самолюбие; но через неделю или, во всяком случае, очень скоро после свадьбы, он опять у ней, жалуется ей на жену, говорит, что снова любит ее, тоскует по ней. Да ведь это для женщины, которая продолжает любить, - а свидетели показали, что она очень любила его и переносила его крутое обращение два года,величайшая победа! Человек, который ее кинул, приходит с повинной головой, как блудный сын, просит ее любви, говорит, что та, другая, не стоит его привязанности, что она, Аграфена, дороже, краше, милее и лучше для него... Это могло только усилить прежнюю любовь, но не обращать ее в ненависть. Зачем ей желать погубить Егора в такую минуту, когда жены нет, когда препятствие к долгой связи и даже к браку устранено? Напротив, теперь-то ей и любить его, когда он всецело ей принадлежит, когда ей не надо нарушать "их закон", а между тем она обвиняет его, повторяет это обвинение здесь на суде. Итак, с этой точки зрения, показание это не может быть заподозрено.

Поиск по сайту: