Динамика депрессии, неврозов и психосоматических расстройств

Расширенная картография человеческой психики предоставляет новый базис для углубленного понимания психопатологических состояний, встречающихся в повседневной психиатрической практике. Там, где биографически ориентированные теории предлагают динамические объяснения клинических явлений, новая модель представляет интерпретацию более точную и законченную, а во многих случаях и более простую. Она гораздо более адекватно описывает сложные взаимозависимости между отдельными симптомами и синдромами и точнее отражает клинические наблюдения. Кроме того, в модель вписываются некоторые синдромы или их аспекты, которые не принимались в расчет старыми теориями или объяснялись только при помощи сложных, запутанных и крайне неубедительных рассуждении. Это в особенности касается злостной агрессии, садомазохизма, серьезных сексуальных извращений, различных форм суицида, большинства психотических проявлений и примеров духовной патологии.

Концептуальная система, представленная здесь, описывалась и применялась с явным знанием, что она всегда останется моделью, а не точным описанием реальности. И в качестве таковой ей нет лучшего применения, чем для организации собранных ранее наблюдений и данных, и ее нужно будет пересматривать, расширять или изменять, если появятся новые данные или будут открыты новые принципы объяснения. Самыми важными критериями достоверности служат ее способность принимать и синтезировать данные из многих областей, новизна терапевтических механизмов и подходов, далеко опережающих ранее существовавшие, и способность быть источником невероятных идей для будущих исследований и поисков новых направлений. Если описания биографического уровня бессознательного, полученные в ортодоксальном психоанализе, требуют лишь небольших добавлений для объединения с представленной моделью, роль перинатальной и трансперсональной динамики в понимании психопатологии еще требует подробного обсуждения (как из-за ее новизны, так и из-за ее решающей важности).

Динамика перинатальных матриц имеет особую теоретическую и практическую значимость. Перинатальные явления легко доступны, они проявляются постоянно в сновидениях и даже в обстоятельствах повседневной жизни. Многим людям вообще сложнее удержать эти силы под контролем, чем найти сознательный доступ к ним. При наличии нового понимания, уверенности и ситуационной поддержки, достаточно бывает интенсивного дыхания и музыки, чтобы обеспечить эмпирический доступ к перинатальному материалу. Включение концепции перинатальных матриц и родовой травмы в психиатрическую теорию открывает новые увлекательные перспективы. Теперь с ее помощью можно получить естественные, логичные объяснения главных психопатологических расстройств, базирующихся на связи этого уровня психики с анатомией, физиологией и биохимией биологического рождения.

Выход за пределы узкой биографической ориентации имеет многообещающие приложения и в терапии. В новом контексте, основанном на понимании перинатальной динамики, стандартные психопатологические категории проявляются как относительно стабильные, тяжелые стадии процесса преобразования и эволюции.

Когда терапевтическая стратегия основывается больше на активации и приятии, чем на подавлении, становятся доступными механизмы самоизлечения и личностной трансформации, превосходящие все известное в традиционной психотерапии и психиатрии.

Проявления, относящиеся к динамике перинатальных матриц, обычно рассматриваются психиатрами как признаки серьезных ментальных заболеваний, которые следует подавлять всеми возможными средствами. Некритичное применение такой терапевтической стратегии, непосредственно вырастающей из медицинской модели, превращает многое в психиатрии в антитерапевтическую по существу силу, так как стратегия эта обособляется в противоборстве с процессом, имеющим внутренние ресурсы исцеления. Во многих случаях новое понимание процесса, с поощрением и облегчением его психологическими или фармакологическими средствами следовало бы рассматривать как лучший метод или, по крайней мере, как важную альтернативу.

Приглядимся теперь внимательнее к новому пониманию психопатологии, основанному на концепции перинатальных матриц. Принято считать, что мышление в терминах четкого и окончательного диагноза согласованной этиологии и патогенеза в психиатрии неприемлемо. Некоторые исключения (ментальные дисфункции, связанные с общим парезом, циркулярными и дегенеративными заболеваниями центральной нервной системы, менингитом, энцефалитом или различными опухолями мозга), относятся фактически к числу проблем, которые диагностируются и лечатся методами, разработанными в нейрологии. Пациенты с этими нарушениями будут направлены к психиатру, только если возникнут серьезные проблемы с содержанием их переживаний.

Для большинства же нарушений, с которыми психиатр сталкивается в своей повседневной практике, более приемлемо мышление на языке симптомов и синдромов. Симптомы — это эмоциональные и психосоматические проявления, представляющие основные единицы, составные части или строительные блоки психопатологии. Синдромы — типичные наборы или констелляции симптомов, встречающиеся в клинической практике.

Тщательный анализ наблюдений, полученных в глубинной эмпирической психотерапии, показывает, что концептуальная модель, включающая перинатальную динамику, может логически вывести большинство психиатрических симптомов из специфических характеристик процесса биологического рождения. Она в состоянии также вполне естественно объяснить, почему отдельные психиатрические симптомы — тревога, агрессивность, депрессия, комплекс вины, чувство неполноценности или навязчивость и бред — имеют тенденцию объединяться в типичные синдромы.

Тревога, считающаяся вообще самым важным из психиатрических симптомов, логично и естественно сопутствует процессу рождения, ведь роды — это критическая для выживания ситуация, включающая предельный физический и эмоциональный стресс. Возможность того, что всякая тревога происходит от травмы, которую ребенок получает в родовом канале, была впервые отмечена 3. Фрейдом. Однако сам Фрейд не стал разрабатывать эту идею, и теорией родовой травмы в качестве источника будущих страхов занялся позднее его ученик-отступник О. Ранк. Три десятилетия спустя теоретические рассуждения пионеров психоанализа подтвердились в психоделических исследованиях.

Агрессивность крайних степеней также вполне соотносится с процессом рождения, как реакция на чрезмерную физическую и эмоциональную боль, удушье и угрозу жизни. Подобная жестокость по отношению к животному на воле привела бы к вспышкам ярости и двигательной буре. А у ребенка, зажатого в узком пространстве родового канала, нет способа вывести поток эмоциональных и моторных импульсов, так как он не может двигаться, сопротивляться, выйти из ситуации и даже кричать. Понятно поэтому, что огромный запас агрессивных импульсов и общего напряжения будет оставаться внутри организма в ожидании высвобождения. Этот громадный резервуар задержанной энергии может позднее послужить основой не только агрессивности и насильственных импульсов, но и различных моторных явлений, которыми обычно сопровождаются многие психиатрические нарушения, — таких как общее мышечное напряжение, тремор, судороги, тики и припадки.

То, что закрытая система родового канала подавляет любое внешнее проявление возникающей биологической ярости, делает ее как бы естественной моделью фрейдовского понятия депрессии, т. е. агрессии, обращенной внутрь и направленной на самого индивида. Эта связь ясно видна из того, что крайним исходом и депрессии и агрессии будет убийство. Убийство отличается от самоубийства только направленностью деструктивных импульсов. Следовательно, симптом депрессии также имеет свой перинатальный прототип: для подавленной депрессии им становится безвыходная ситуация второй перинатальной матрицы, где эффективно гасятся любые энергетические разряды и потоки, а для возбужденной депрессии это третья перинатальная матрица, позволяющая некоторые ограниченные проявления агрессии.

Психологические, эмоциональные и физические проявления у пациентов, страдающих депрессией, представляют собой комбинацию элементов, одни из которых отражают роль страдающей жертвы, тогда как другие — мощные силы сдерживания, подавления, самонаказания. В ходе регрессивной эмпирической работы жертвенный аспект депрессии может быть прослежен до переживаний во время родов, тогда как во враждебных, принуждающих и саморазрушительных элементах можно узнать интроекцию маточных сокращений и давления сжимающего родового канала. Перинатальные корни главных типов депрессии могут объяснить многие эмоциональные, физиологические и даже биохимические характеристики этих нарушений. Эту связь мы более подробно будем рассматривать ниже.

Несколько сложнее проследить до момента рождения вину, другой базовый психиатрический симптом. В работе с пациентами, испытывающими всепоглощающее иррациональное чувство вины, обычно можно найти подходящие биографические факторы, которые его как будто объясняют, — постоянные упреки от родителей, явные продуцирующие вину замечания и даже общепринятые ссылки на родовые муки ("Если бы ты знал, сколько я выстрадала, рожая тебя, то не вел бы себя так"). Однако такие биографические факторы представляют только верхний слой; более глубокий источник — резервуар прирожденной вины в метафизических измерениях бессознательного, тесно связанный с перинатальными матрицами. Это соответствие можно иллюстрировать мифологическими и архетипическими примерами. Так, библейский "первородный грех" связывает вину с изгнанием из райской ситуации в Саду Эдема. Если говорить точнее, Божье наказание Евы ясно подразумевает женские репродуктивные функции: "В болезни будешь рождать детей".

Иногда пациенты во время ЛСД-терапии и других форм глубинной работы с переживанием предлагают свою интерпретацию связи между виной и рождением, как они видят ее во время сеанса. Некоторые соотносят вину с обращением причинно-следственной связи между утратой внутриутробного состояния и интенсивными негативными эмоциями во время рождения. Агрессивные и другие инстинктивные силы, восстающие во время биологического рождения, интерпретируются как унаследованное зло, а потеря утробы и агония в родовом канале как наказание за него. Другие чувствуют, что вина отражает ответственность за страдания матери во время родов. Но самое общее и правдоподобное объяснение относит вину к узнаванию или осознанию того, как много страдания записано в человеческом организме, как много мучений он вынес. Поскольку большая часть эмоциональной и физической боли, которую индивид испытывает за всю свою жизнь, связана с родовой травмой, кажется весьма логичным, что чувство вины принимает огромные размеры, когда процесс самоисследования достигает перинатального уровня.

У индивида, который приходит в эмпирическое соприкосновение со страданием, связанным с памятью рождения, есть две возможности интерпретации. Первая — принять факт, что мы живем в очень капризном мире, где самые ужасные вещи могут случаться с нами без всякой причины, совершенно непредсказуемо и без малейшей возможности контроля с нашей стороны. Альтернативная интерпретация чувства вины возникает, когда индивид не способен или не хочет принять этот образ мира и имеет глубокую потребность видеть космос как систему, управляемую фундаментальным моральным законом и порядком. Интересно в этой связи, что люди, обнаруживающие у себя рак или какую-то другую неизлечимую и мучительную болезнь, склонны относиться к ней с чувством вины: "Что я сделал плохого? Чем я это заслужил? Почему «они» так со мной поступают?" Логику, стоящую за этим отношением, можно выразить так: "Такая ужасная вещь не произошла бы со мной, если бы я не сделал чего-то настолько же плохого, чтобы заслужить это".

Судя по всему, степень бессознательной вины соответствует и прямо пропорциональна заряду бессознательной боли. Хотя люди, вовлеченные в подобные переживания, часто имеют тенденцию проецировать вину на специфические ситуации, которые они вспоминают сознательно (на запрещенную сексуальную активность или различные другие формы неприемлемого поведения), ее глубинная природа очень смутна, абстрактна и бессознательна. Вина — это убежденность в том, что совершено некое ужасное деяние, без малейшего представления о том, что именно это было. Есть смысл поэтому рассматривать вину как результат отчаянного усилия рационализировать абсурдность страдания, обрушившегося на человека без всякой разумной причины.[44]

Приведенное выше объяснение правдоподобно для этого уровня сознания, но вовсе не окончательно и не абсолютно. Когда процесс самоисследования достигает трансперсонального уровня, возникают новые возможности, о которых индивид не помышлял, будучи погружен в биографическую тематику или перинатальный процесс. Травматический аспект рождения может вдруг идентифицироваться как действие накопленной плохой кармы. Страдание видится тогда не абсурдным и беспричинным, а отражающим индивидуальную кармическую ответственность за действия в предыдущих воплощениях. Глубочайшие трансперсональные корни вины по-видимому отражают узнавание своей идентичности с созидательным принципом, ответственным за все страдание, заложенное в божественной игре существования. Это является ошибкой в логической Цепи, поскольку этические стандарты, являющиеся частью творения, оборачиваются против самого творца.

Мы уже детально разобрались, каким образом избыточное сексуальное возбуждение, являющееся неотъемлемой частью третьей перинатальной матрицы, формирует естественный базис различных сексуальных дисфункций и отклонений. Обсуждалось и то, как необычное отношение к биологическим отходам и экскреторным функциям можно вполне логично объяснить обстоятельствами, сопровождающими биологическое рождение. Тот факт, что духовное раскрытие и подлинные мистические чувства суть неотъемлемые аспекты перинатальной динамики, способствует новым удивительным прозрениям в психопатологию религии, а также проясняет различные клинические случаи с сильным духовным компонентом — неврозы навязчивости и некоторые типы психозов. Эти вопросы будут рассмотрены позднее в связи со специфическими психопатологическими нарушениями, новым пониманием психозов и ролью духовности в человеческой жизни (обсессивно-компульсивные неврозы, психозы и духовные кризисы будут обсуждены ниже в этой главе, духовность в человеческой жизни обсуждается в главах пятой и шестой).

Эмоциональные нарушения почти всегда сопровождаются специфическими психосоматическими проявлениями — это различные формы депрессии, психоневрозы, алкоголизм и наркомания, пограничные психотические состояния, психозы и особенно психосоматические заболевания. Природа и некоторые черты типичных соматических проявлений, сопутствующих эмоциональным нарушениям, логично осмысливаются по их отношению к опыту рождения. В прошлом органическая и психологическая школы в психиатрии вели бесконечные споры о том, какие факторы играют главную роль в эмоциональных нарушениях — биологические или психологические. Введение перинатального уровня бессознательного в психиатрическую теорию в значительной степени перекрывает зазор, разделяющий эти две крайние точки зрения, и предлагает неожиданную альтернативу: поскольку переживание рождения это одновременно эмоциональный, физиологический и биохимический процесс, вопрос о том, что первично, а что производно, не имеет значения на этом уровне психики. Эмоциональные и биологические явления представляют две стороны одного процесса и могут быть сведены к общему знаменателю рождения.

Если рассматривать с этой позиции различные эмоциональные нарушения, становятся более понятными их типичные телесные проявления. Сюда относятся опоясывающие головные боли и мигрени, учащенное сердцебиение и другие кардиологические недомогания; субъективное чувство нехватки кислорода и затрудненное дыхание при эмоциональном стрессе; мышечные боли, напряжения, тремор, судороги и припадки; тошнота и рвота; болезненные маточные сокращения; активизация желудочно-кишечного тракта, ведущая к спазматическим запорам или поносам; обильное потение; вспышки жара, сменяющиеся ознобом; изменение кожного кровообращения и различные дерматологические проявления. Это верно и для некоторых крайних психиатрических недугов, имеющих как эмоциональный, так и телесный аспекты, — например, для ощущения переполненности мощной хаотичной энергией с потерей самоконтроля, для страха смерти и неминуемого сумасшествия, для опыта умирания. Аналогичным образом, частые у психиатрических пациентов ожидания катастрофы нетрудно понять в контексте прорвавшейся памяти родовой травмы.

Таким образом, перинатальный уровень бессознательного представляет собой многогранное и богатое вместилище эмоциональных состояний, телесных ощущений и мощной энергии. По-видимому он функционирует как универсальная и относительно недифференцированная потенциальная матрица для развития большинства форм психопатологии. В той мере, в какой перинатальные матрицы отражают действительную травму рождения, можно ожидать существенного варьирования общего объема негативных элементов в разных случаях. Конечно же, имеется разница, между стремительными родами в лифте или в такси по пути в родильный дом и родами продолжительностью в пятьдесят часов с применением щипцов и других экстренных мер.

Впрочем, согласно представленной здесь модели, характер и длительность рождения не единственный фактор в развития психопатологии. Понятно, что среди индивидов, чье рождение было схожим, одни могут быть относительно нормальны, тогда как другие будут проявлять психопатологию различного вида и разной степени. Вопрос заключается в том, как согласовать эти вариации с очевидной значимостью перинатального уровня бессознательного. Резерв тяжких эмоций и телесных ощущений, вытекающих из родовой травмы, представляет только потенциальный источник ментальных нарушений; разовьется ли психопатология, какую специфическую форму она примет и насколько будет серьезной — все это решающим образом определится индивидуальной постнатальной историей и, следовательно, природой и динамикой систем конденсированного опыта (СКО).

Чуткое обращение с новорожденным, возобновление симбиотического взаимодействия с матерью, достаточное время, затраченное на установление связи, — вот, наверное, ключевые факторы, способные нейтрализовать вред родовой травмы. По данным современных исследований сознания, основательный пересмотр прежних медицинских подходов (а они сосредоточивались на безупречной телесной механике, но упускали фундаментальную биологическую и эмоциональную связь между матерью и ребенком), имеет решающее значение для душевного здоровья всего человечества. В этом смысле нельзя переоценить важность альтернативных техник деторождения, которые пытаются очистить нынешнюю ужасную ситуацию, — таких, как роды без насилия по методике Фредерика Лебойера (Leboyer, 1975) и другие новые подходы, учитывающие потребности матери, отца и ребенка.

Индивиды, заново пережившие свое рождение в психоделических сеансах или в безмедикаментозной эмпирической работе неоднократно сообщали, что обнаруживают глубокую связь обстоятельств и паттернов рождения с общим качеством всей их жизни. Это выглядит так, будто опыт рождения определяет фундаментальные отношения к существованию, мировоззрение, расположенность к другим людям, соотношение оптимизма и пессимизма, всю стратегию жизни, даже такие специфические черты, как доверие к себе и способность справляться с проблемами и проектами.

С точки зрения медицинской модели и расхожего здравого смысла, роды представляют собой акт, по существу своему пассивный со стороны ребенка; вся работа совершается матерью, сокращениями ее матки, в то время как ребенок перемещается как неодушевленный объект. Главенствующее медицинское убеждение состоит в том, что ребенок ничего не осознает и не испытывает боли. Нейрофизиологи отрицают возможность вспомнить рождение, поскольку кора головного мозга у новорожденного еще не развита и нейроны не имеют миелиновой оболочки. В свете клинических свидетельств современных исследований сознания эта точка зрения предстает результатом психологического вытеснения и предвзятого мышления, так что не нужно считать ее научным фактом. Даже на поверхностном уровне этот подход значительно расходится с экспериментами и наблюдениями, демонстрирующими удивительную чувствительность плода в течение пренатального периода, и другими исследованиями, предполагающими наличие примитивных форм памяти даже у одноклеточных организмов.

В любом случае, повторное проживание рождения в эмпирической клинической работе ясно показывает, что этот процесс воспринимается и интерпретируется как суровое испытание, требующее предельно активной борьбы и усилий, как истинно героическое деяние. Например, сам момент рождения при нормальных условиях переживается как личный триумф. Это можно иллюстрировать его характерной ассоциацией с картинами победы в революциях, войнах или с убийством диких и опасных животных. Нередко в контексте памяти рождения человек переживает в сжатой форме все свои жизненные успехи. Опыт рождения, следовательно, функционирует психологически как прототип всех будущих ситуаций, представляющих серьезный вызов для индивида.

Если ситуация рождения прошла без эксцессов и истощения, а постнатальный уход был правильным и чутким, человек остается с "почти клеточным" ощущением веры в себя в борьбе с препятствиями и в их преодолении. Те же, кто рождался в условиях тяжелой общей анестезии, нередко связывают с этим свои нынешние трудности в завершении каких-либо проектов. Они отмечают, что способны мобилизовать достаточно энергии и полны энтузиазма на ранних стадиях любого большого начинания, но потом теряют сосредоточенность и чувствуют, как энергия рассеивается и исчезает. В результате им никогда не доводится испытать полную завершенность своего проекта и следующее за этим удовлетворение. Мануальное вмешательство или применение щипцов для ускорения родов приводит к образованию в чем-то схожего паттерна. Обладатели такого опыта способны работать с адекватной энергией и энтузиазмом на начальных стадиях проекта, но теряют веру в себя перед самым его завершением и вынуждены опираться на внешнюю помощь для "последнего рывка". Те, чье рождение было стимулировано, сообщают, что им не нравится, когда их подталкивают к завершению, пока они еще не чувствуют свою готовность, или же они могут ощущать, что их толкают на что-то нежелательное, даже если объективно это не так.

С точки зрения представленной модели, величайшую теоретическую и практическую важность имеет, конечно, изучение опыта индивидов, рожденных с помощью кесарева сечения. Следует отличать избираемое (неродовое) кесарево сечение от неотложного. Первое планируется заранее по разным причинам (слишком узкий таз, слишком большой плод, матка повреждена предыдущим кесаревым сечением) или же веяние моды может побудить мать избрать кесарево сечение по косметическим соображениям. Ребенок, рожденный этим способом, полностью минует ситуацию, характерную для БПМ-II и БПМ-III. Ему придется все же столкнуться с кризисом отделения от матери и перерезания пуповины, вероятно, с действием анестезии. Неотложное кесарево сечение обычно делают после многих часов травматических родов, когда становится очевидным, что их продолжение будет опасным для матери и ребенка. В этом случае общая травма, как правило, гораздо серьезнее той, которая сопутствует нормальный родам.

Поскольку я работал с немногими клиентами, рожденными избираемым кесаревым сечением, у меня сложилось о нем только первое клиническое впечатление, требующее дальнейшего подтверждения. Если у этих людей не происходит негативного программирования обстоятельствами жизни, они вполне открыты духовному измерению опыта и имеют легкий эмпирический доступ к трансперсональной области. Они естественно принимают многие явления, представляющие для обычного человека серьезные концептуальные затруднения, — возможность экстрасенсорного восприятия, перевоплощение или мир архетипов. В психоделических сеансах они способны коротким путем достигать трансперсонального уровня, причем характерно, что им не нужна встреча с элементами БПМ-II и БПМ-III. Вместо этого, их эмпирическое воспоминание биологического рождения включает переживания, характерные для кесарева сечения, а именно хирургический разрез, мануальное извлечение из утробы, появление на свет через кровавое отверстие и действие анестезии.

Достигнув эмпирически уровня рождения, те, кто был рожден избираемым кесаревым сечением, сообщают о чувстве фундаментальной неправильности, как будто они сравнивают способ, каким пришли в этот мир с какой-то филогенетической или архетипической матрицей, показывающей, каким должен быть процесс рождения. Удивительно, что им явно не хватает переживания нормального рождения — содержащегося в нем вызова и стимула, столкновения с препятствиями, триумфального выхода из сжимающего пространства. Они иногда просят ассистентов воспроизвести сдавливающую ситуацию рождения, чтобы иметь возможность бороться за свое освобождение. По-видимому из-за ускоренного разрешения они не готовы к будущим превратностям жизни, лишены выносливости в борьбе и даже способности понимать жизнь как последовательность проектов.

Кроме того, прохождение через сжатия родового канала задает, судя по всему, основу чувствованию всевозможных границ. У рожденных избираемым кесаревым сечением может отсутствовать ощущение их места в мире, они могут не представлять, чего следует реально ожидать от окружающих. Похоже, будто они думают, что весь остальной мир должен быть питающей утробой, которая обеспечивает безусловно все, в чем они нуждаются. Им свойственно брать, и если они добиваются того. чего хотят, то требуют большего. А так как мир существенно отличается от утробы, рано или поздно он им отказывает, и уязвленный индивид ускользает в психологическую изоляцию. Жизненный стиль рожденных кесаревым сечением может в крайних случаях стать чередой беспорядочных чрезмерных требований и обиженных уходов.[45]

Важно понять, насколько велика разница между нормальным рождением и кесаревым. В ходе нормального рождения внутриматочные условия ухудшаются и становятся невыносимыми, так что момент рождения переживается как освобождение, как фундаментальное улучшение по отношению к прежнему. При избираемом кесаревом сечении ребенок перемещается от симбиотических взаимоотношений в утробе прямо во внешний мир, где должен столкнуться с отделенностью, голодом, холодом, необходимостью дышать и другими трудностями. Ситуация явно худшая, чем предшествовавшее внутриутробное состояние, хотя на стадии поздней беременности матка не удовлетворяет нужд ребенка в той же степени, как на ранних стадиях эмбрионального развития.

В том случае, когда после рождения младенец встречает любящее и чуткое отношение, многое в травматическом воздействии этой угрожающей жизни ситуации будет компенсировано или уравновешено. Это особенно верно, если беременность протекала удовлетворительно, и у новорожденного хорошие психологические данные. Такой ребенок провел девять месяцев в хорошей матке и потом был катапультирован в процесс рождения. По моему убеждению. событие рождения так или иначе будет травматическим, даже если роды продолжаются недолго, а рожает психологически устойчивая, любящая и хорошо подготовленная мать. Все равно, сразу после рождения ребенка хорошо бы снова положить на живот или на грудь матери для восстановления симбиотических взаимоотношений. Комфортное воздействие физического контакта уже доказано экспериментально, и хорошо известно, что звук сердечных сокращений является для новорожденного существенной подпиткой.

Симбиотическая ситуация хорошей груди очень близка к тому, что переживается в хорошей утробе. В этих обстоятельствах может произойти психофизиологическая сцепка, которая, согласно некоторым недавним работам (Klaus, 1976; Quinn, 1982), оказывает решающее влияние на все дальнейшие взаимоотношения между матерью и ребенком. Если ребенка затем поместить в слегка подогретую воду, воспроизводящую внутриматочные условия (как это делается в методе Лебойера), — это еще одно мощное успокаивающее и излечивающее средство.[46]Как будто ребенку говорят на языке, доступном его пониманию: "Ничего ужасного и непоправимого не произошло; некоторое время было трудно, но теперь, в общем и целом, ты там же, где был раньше. Такова жизнь: она может быть грубой, но если проявить настойчивость, она снова станет хорошей". Этот подход, надо думать, почти на клеточном уровне производит впечатывание общего оптимизма и реализма по отношению к жизни, здорового доверия к себе и способности встретить будущий вызов. На всю дальнейшую жизнь человеку дается позитивный ответ на вопрос, который у Эйнштейна считался ключевой проблемой существования: "Дружественна ли ко мне Вселенная?"

И наоборот, если ребенок сразу после рождения встречает нынешнее "отличное медицинское обслуживание", психологическая ситуация будет совсем иной. Пуповина обычно перерезается сразу же, респираторные пути прочищаются, ребенка еще и шлепнут по ягодицам для стимуляции дыхания. Затем капля нитрата серебра вводится ему в глаза, чтобы предотвратить возможное заражение гонореей от матери, и его спешно моют и осматривают. Это почти все, что он получает от людей, чтобы справиться с самой серьезной травмой в человеческой жизни — с которой сравнимы по глубине только смертельно опасные ситуации и, в конечном счете, биологическая смерть. После того, как ребенка покажут матери, его забирают в детскую, чтобы носить к ней потом по спланированному акушерами научно обоснованному расписанию. Обслуживаемый таким образом ребенок остается с глубоко укорененным убеждением, что внутриматочный рай потерян навсегда, что ничего хорошего уже никогда не будет. Ощущение психологического поражения и отсутствие уверенности при встрече с трудностями запечатлены в самой сердцевине его существа.

Трудно поверить, что наука, известная своими дотошными исследованиями всех возможных вариантов, сумела развить такой односторонний и искаженный подход к фундаментальному событию человеческой жизни. Однако эта ситуация не единственная — такие же условия созданы для умирания: механическая забота о продлении жизни способна на все, кроме того чтобы заменить собой человеческие измерения переживания смерти. Интеллектуальные знания и подготовка любой глубины и любого охвата не дадут зашиты от эмоциональной предубежденности, а в отношении к таким потрясающим событиям, как рождение и смерть, эта предубежденность является наивысшей. По этой самой причине, во всем, что касается рождения и смерти, научные мнения и теории часто становятся не отражением объективных фактов, а изощренной рационализацией иррациональных эмоций и отношений.

Как радикальный, так и мягкий аспекты ситуации рождения представляют мощные эмоциональные стимулы, особенно для тех, кто не сталкивался с этими переживаниями по ходу работы с глубинным опытом. Повторное переживание рождения в групповой ситуации станет ошеломляющим эмоциональным событием, способным вызвать глубокий психологический процесс даже у ассистентов и наблюдателей. Кстати, многое в отстраненном и слишком технологическом подходе современной медицины к рождению происходит не столько из-за недостатка времени и денег, сколько из-за жесткости в профессиональной подготовке, обучающей отстранению и защите от якобы излишней эмоциональности.

Следовательно, патогенные последствия рождения определяются не только объемом и характером родовой травмы, но и тем уходом, который получает ребенок сразу после рождения. И это еще не все: эмоционально важные события последующей жизни (как поддерживающие, так и травматические) также влияют на то, в какой мере динамика перинатальных матриц перейдет в проявленную психопатологию. В этом смысле психоаналитическая доктрина о значимости детских травм остается в силе и в новой модели, несмотря на наше выделение родовой травмы и трансперсональных областей. Однако специфические биографические события, описанные Фрейдом и его последователями, видятся уже не как первопричина эмоциональных нарушений, а как условия для проявления более глубоких уровней бессознательного.

Новое концептуальное обрамление предполагает, что хороший материнский уход, удовлетворенность, безопасность и общее преобладание позитивных переживаний в детстве могут создать динамическую буферную зону, предохраняющую индивида от прямого возмущающего воздействия перинатальных эмоций, ощущений и энергии. И наоборот, продолжение травматизации в детстве не только не даст этого защищающего экрана, но еще и добавит материала к негативным эмоциям и ощущениям, накопленным на перинатальном уровне. Из-за дефектов в защитной системе, перинатальные элементы могут впоследствии прорваться в сознание в виде психопатологических симптомов и синдромов. Содержательная специфика травматических переживаний детства и их распределенность во времени будут в этом случае усиливать некоторые аспекты опыта рождения или перинатальной динамики, определяя тем самым конечную форму симптоматики, которая проявится в жизни индивида.

Так, травматические ситуации, в которых человек играл роль беспомощной жертвы, избирательно усиливают динамическую релевантность БПМ-II. Речь идет о широком круге эмпирики — от мучительных и угрожающих событий в жизни беспомощного младенца до таких взрослых ситуаций, как несчастье побывать засыпанным под руинами во время бомбардировки, почти задохнуться под лавиной или подвергнуться тюремному заключению и пыткам со стороны нацистов или коммунистов. В более легких случаях вторая перинатальная матрица может день за днем подпитываться психологической обстановкой в семье, когда ребенка делают жертвой нападок и не оставляют ему никакого выхода

Подобно этому, ситуации, включающие насилие, но позволяющие некоторую степень активного сопротивления со стороны субъекта, будут усиливать БПМ-III. Изнасилование будет избирательно усиливать сексуальный аспект третьей перинатальной матрицы, поскольку его жертва испытывает комбинацию страха, агрессии. борьбы и сексуальности. Детские переживания, в которых ребенок столкнулся с фекалиями или какими-то другими биологическими отходами в болезненной, наказующей манере, будут избирательно выделять скатологическую сторону БПМ-III. Есть еще много подобных примеров, но и этих уже достаточно, чтобы выразить общие принципы задействованных механизмов.

Установив соотношение между перинатальными матрицами, родовой травмой и психопатологией, я попробую теперь применить концепцию динамического взаимодействия между перинатальными матрицами и СКО к самым важным категориям эмоциональных нарушений и их специфическим формам. Эмоциональные, психосоматические и межличностные проблемы часто имеют многоуровневую динамическую структуру, включающую не только биографический и перинатальный элементы, но и корни из трансперсональной области. Об этих глубоких связях я иногда буду напоминать. В последующем обсуждении не надо усматривать спекулятивное приложение новой модели к различным формам психопатологии. Это в основном собрание интуитивных догадок, полученных от людей, которые в ходе работы с глубинным опытом изучили и расшифровали динамическую структуру разных проблем, отравлявших их жизнь.

Тяжёлые подавленные депрессии эндогенной и реактивной природы коренятся как правило во второй перинатальной матрице. Феноменология сеансов по линии БМП-II, а также индивидуальное самочувствие после сеансов, в котором преобладает эта матрица, демонстрируют все существенные черты глубокой депрессии. Под влиянием БМП-II индивид агонизирует в ментальных муках, испытывает отчаяние, всепоглощающие чувства вины и неадекватности, глубокую тревогу, отсутствие инициативы, потерю интереса ко всему и неспособность радоваться существованию. Жизнь предстаёт ему бессмысленной, эмоционально пустой и абсурдной. Несмотря на крайнюю мучительность, это состояние не сопровождается плачем или другими драматическими внешними проявлениями, для него характерна общая двигательная заторможенность. Мир и собственная жизнь видятся как бы через негативный трафарет — с избирательным осознанием болезненных, плохих и трагических сторон жизни и слепотой ко всему позитивному. Эта ситуация кажется и действительно ощущается непереносимой, неизбежной и безнадёжной. Иногда это сопровождается потерей способности вдеть цвета — весь мир тогда воспринимается как чёрно-белый кинофильм. Экзистенциальная философия и театр абсурда, кажется, наиболее точно описывают такой жизненный опыт.

Для подавленных депрессий характерно не просто перекрытие потока эмоциональной энергии, часто наступает полная энергетическая блокада с суровым угнетением главных физиологических функций — пищеварения, выведения отходов, сексуальной активности, менструального цикла и ритма сна. Это вполне отвечает пониманию этого типа депрессии как проявления БМП-II. Её типичные соматические спутники — ощущения сдавленности, зажатости и ограниченности, удушья, напряжения и давления, головные боли, задержка жидкости и мочи, запоры, сердечные расстройства, потеря интереса к еде и сексу, тенденция к ипохондрической интерпретации различных телесных симптомов. Парадоксальные открытия биохимиков, позволяющие предположить, что у людей, страдающих подавленной депрессией, высокий по содержанию катехоламинов и стероидных гормонов уровень стресса, вполне соответствуют картине БМП-II, которая отражает высокострессовую ситуацию без внешних действий и проявлений.

Теория психоанализа связывает депрессию с ранними оральными проблемами и эмоциональной депривацией. Связь, очевидно, корректна, хотя она не учитывает важные аспекты депрессии — ощущения застопоренности, безнадёжности и безвыходности, энергетическую блокаду и большинство телесных симптомов, включая биохимические данные. Наша модель показывает, что фрейдистское объяснение верно лишь отчасти. И если глубинную природу подавленной депрессии можно понять только по динамике БМП-II, то связанные с ней способствующие её развитию СКО включают биографические элементы, выделенные психоанализом.

Связь биографического материала с БМП-II отражает глубокую эмпирическую логику. На этой стадии биологических родов маточными сокращениями прерывается симбиотическая связь с материнским организмом, отрезаются все сколько-нибудь значимые контакты, прекращается подача питания и тепла, исчезает защита от опасностей. И понятно, почему типичные составляющие СКО, динамически связанные с депрессией, включают отказ, отделение от матери и её отсутствие, чувство одиночества, холод, голод и жажду в младенчестве и раннем детстве. Среди других важных биографических детерминант — семейные ситуации подавления и наказания ребёнка, не допускающие сопротивления или избавления. Они, таким образом, усиливают и увековечивают характерную для БМП-II роль жертвы в безвыходной ситуации.

Важная категория СКО, задействованных в динамике депрессии, включает воспоминания событий, угрожавших жизни или телесной целостности индивида, когда он играл роль беспомощной жертвы. Это совершенно новое наблюдение, поскольку психоанализ и ориентированная на терапию академическая психиатрия выделяют в патогенезе депрессии лишь психологические факторы. Психотравматическй эффект серьёзных заболеваний, повреждений, операций и несчастных случаев не рассматривался и по большей части недооценивался. Новые наблюдения, согласно которым первостепенное значение в развитии депрессии имеют физические травмы, трудно совместить с психоаналитической теорией, которая настаивает на оральном происхождении депрессии. И наряду с этим, они совершенно логичны в контексте представленной модели, где ударение делается на комбинированной эмоционально-физиологической травме рождения.

Феноменология возбуждённой депрессии динамически ассоциируется не с БМП-II, а с БМП-III, её основные элементы можно наблюдать во время эмпирических сеансов, управляемых этой матрицей, и в промежутках между ними. Характерными чертами депрессии этого типа являются высокий уровень напряжённости и тревоги, чрезмерное психомоторное возбуждение и агрессивные импульсы, направленные внутрь и вовне. Пациенты с возбуждённой депрессией плачут и кричат, катаются по полу, мечутся, бьются головой о стену, царапают лицо, рвут на себе волосы и одежду. Типичные для этого состояния телесные симптомы — это мышечное напряжение, тремор и болезненные судороги, опоясывающие боли (и мигрени), маточные и кишечные спазмы, тошнота и трудности с дыханием.

В СКО, связанных с этой матрицей, замешаны агрессия и насилие, жестокости разного рода, сексуальные надругательства и нападения, болезненное медицинское вмешательство и болезни, вызывающие асфиксию и затруднение дыхания. В отличие от СКО, связанных с БМП-II, в этих ситуациях субъект не является пассивной жертвой; он активно включён в попытки сопротивления, защиты себя, устранения преград или бегства. Воспоминания о противодействии насилию со стороны родителей или братьев и сестёр, о драках со сверстниками, сцены сексуального оскорбления и изнасилования, эпизоды военных действий — вот типичные примеры этих попыток.

Среди психоаналитиков распространено твёрдое убеждение, что психодинамическая интерпретация мании в общем гораздо менее удовлетворительна и убедительна, чем депрессии. Однако большинство авторов согласны в том, что мания представляет средство избежать осознания депрессии и что она включает в себя отрицание болезненной внутренней реальности и бегство во внешний мир. Она отражает победу Эго над Суперэго, решительное облегчение подавленности, повышение самооценки и избыток чувственных и агрессивных импульсов. Несмотря на всё это, мания не производит впечатления подлинной свободы. Психологические теории маниакально-депрессивных расстройств выделяю резкую непоследовательность в поведении маниакальных пациентов и указывают на тот факт, что чувства одновременной любви и ненависти мешают их взаимодействию с другими людьми. Типичная маниакальная жадность к вещам обычно рассматривается как проявление сильно выраженного орального мотива, а периодичность мании и депрессии — как указание на связь цикла сытости и голода.

Многие загадки маниакальных случаев легко объясняются, если рассмотреть их с точки зрения связи с динамикой перинатальных матриц. Мания психогенетически относится к эмпирическому переходу от БМП-III к БМП-IV; в ней можно увидеть явное указание на то, что индивид уже находится частично под воздействием четвёртой перинатальной матрицы, но ещё не расстался с третьей. Оральные импульсы здесь отражают не «фиксацию» на оральном уровне, а состояние, на которое нацелен, но которого ещё не достиг маниакальный пациент. Релаксация и оральное удовлетворение характерны для состояние сразу после биологического рождения. В типичных при мании желаниях (оставаться в покое, спать и есть) проступают естественные цели организма, ещё переполненного импульсами финальной стадии рождения.

В эмпирической психотерапии иногда можно наблюдать переходные маниакальные эпизоды in statu nascendi (в момент образования) как указание на неполное повторное проживание рождения. Это обычно случается, когда люди уже прошли через тяжкий опыт борьбы смерти-возрождения и ощутили вкус высвобождения из родовой агонии. Однако, в то же самое время они не хотят и не могут встретиться с оставшимся неразрешённым материалом третьей перинатальной матрицы. В результате опасной привязанности к этой непрочной и незначительной победе новые позитивные ощущения становятся карикатурой. Образ проблеска света в полном мраке, видимо, очень хорошо передаёт это состояние. Преувеличенный и принуждённый характер маниакальных эмоций и поведения ясно выдаёт то, что они являются не выражением подлинной радости и свободы, а реактивными формациями страха и агрессии.

ЛСД-пациенты, чьи сеансы заканчивались на стадии незавершённого рождения, выказывали все типичные признаки мании. Они были гиперактивны, возбуждённо расхаживали, пытались наладить социальные и дружеские отношения со всеми, кто попадался навстречу, и непрерывно рассуждали о своём ощущении триумфа и благополучия, о своём замечательном настроении и о великом переживании, через которое они только что прошли. Они превозносили чудеса лечения с помощью ЛСД и строили грандиозные мессионерские планы преобразования мира, когда подобный опыт станет доступным каждому. Крайняя жажда стимулов и социальных контактов сочетается у них с преувеличенной живостью, самолюбием и самоуважением, а также с потаканием себе в разных аспектах жизни. Распад сдерживающих рамок Суперэго заканчивается тягой к обольщению, к промискуитету, к непристойным разговорам.

Как установил Отто Феникел (Fenichel, 1945), эти аспекты мании связывают её с психологией карнавалов — с санкционированным социально высвобождением запретных в другое время импульсов, что ещё более подтверждает её глубинное отношение к динамическому сдвигу от БМП-III к БМП-IV. В этой связи жажда стимулов, поиски драмы и действия служат двойной цели погашения высвобождённых импульсов и вовлечения во внешние ситуации, буйство которых совпадает с интенсивностью и качеством внутреннего беспорядка.

Если убедить людей, пребывающих в этом состоянии, обратиться внутрь себя, встретить тяжёлые эмоции, которые остались неразрешёнными, и завершить процесс возрождения, маниакальное качество из их настроения и поведения исчезает. Переживания БМП-IV в чистой форме характеризуются лучезарной радостью, возросшей заинтересованностью, глубокой релаксацией, покоем и безмятежностью, умиротворённостью и полным внутренним удовлетворением; в них нет возбуждения, гротескного преувеличения и показных черт маниакальных состояний.

Наложившиеся на перинатальный механизм мании СКО будут скорее всего включать эпизоды, в которых удовлетворению сопутствуют небезопасность и неуверенность в подлинности и продолжительности удовольствия. Ожидание или требование внешне счастливого поведения в ситуациях, которые не совсем этому соответствуют, тоже, наверное, укладываются в маниакальный паттерн. Кроме того, в истории маниакальных пациентов часто обнаруживаются влияния, обратные их самооценке, гиперкритическое и подрывающее веру в себя отношение со стороны родителей, и это чередуется с внутренней переоценкой, психологической накачкой и нереальными ожиданиями. Чередующиеся переживания ограничения и свободы, характерные для традиционного пеленания младенцев психологически тоже, наверное, относятся к мании.

Все наблюдения из эмпирической работы говорят о том, что память финальной стадии рождения, т. е. внезапного сдвига от агонии к драматичному облегчению, представляет естественную основу для чередующихся паттернов маниакально-депрессивных нарушений. Это, конечно, не исключает участия биохимических факторов как важных пусковых механизмов для этих психологических матриц. Однако даже открытие весомых и значимых биохимических перемен само по себе не объясняет специфической природы и психологических черт этого нарушения. Даже в ситуации, заведомо определённой химически, — в ЛСД-сеансе — введение препарата не объясняет психологического содержания, и случаи депрессивных или маниакальных состояний требуют дальнейшего прояснения. Кроме того, всегда существует вопрос, являются ли биологические факторы причиной нарушения или только сопровождающимися симптомами. Можно думать, что физиологические и биохимические изменения при маниакально-депрессивных нарушениях представляют собой воспроизведение организмом тех условий, которые существовали в организме новорожденного.

Концепция базовых перинатальных матриц предлагает новое проникновение в феномен суицида, который в прошлом серьёзно досаждал психоаналитически ориентированным теоретикам. Всякая теория, пытающаяся объяснить это явление, должна дать ответ на два вопроса. Во-первых, почему конкретный индивид хочет совершить самоубийство, действие, которое нарушает непреложный во всем другом диктат инстинкта самосохранения. И, во-вторых, не менее загадочный вопрос об особенностях выбора средств самоубийства. По-видимому, должна существовать тесная связь между состоянием ума депрессивной личности и типом самоубийства, которое он обдумывает или пытается совершить. Побуждение состоит, следовательно, не просто в том, чтобы прервать свою жизнь, но сделать это особым образом. Кажется естественным, что тот, кто принимает смертельную дозу транквилизаторов или барбитуратов, не стал бы прыгать с обрыва или под поезд. Однако избирательность в средствах работает и в другую сторону: личность, выбравшая кровавое самоубийство, не станет использовать фармакологические препараты, даже если они легко доступны.[47]

Данные психоделических исследований и других форм работы с глубинными переживаниями проливают новый свет на фундаментальные мотивы суицида и проясняют интригующий вопрос о выборе способа самоубийства. Суицидальные идеи и стремления можно наблюдать на всех стадиях ЛСД-терапии, но особенно часто они возникают, когда испытатель встречается с бессознательным материалом, относящимся к негативным перинатальным матрицам Наблюдения в ходе психоделических сеансов показывают, что тенденции к самоубийству распадаются на две отдельные категории. весьма специфично относящиеся к перинатальному процессу. Если мы согласимся с тем, что подавленная депрессия есть проявление БПМ-II, а возбужденная депрессия вытекает из БПМ-III, тогда различные формы суицидальных фантазий, стремлении и действии могут быть поняты как бессознательно мотивированные попытки избежать этих невыносимых психологических состояний. Для этого используется один из двух путей, в зависимости от индивидуальной биологической истории.

Самоубийство первого типа, или ненасильственное самоубийство, основано на бессознательной памяти о том, что безвыходной ситуации БПМ-II предшествовало внутриматочное существование. Индивид, пытающийся избежать элементов второй перинатальной матрицы, выбирает самый легкий в этом состоянии путь возврата в исходное нераздельное единство пренатальных условий (первой перинатальной матрицы). Поскольку уровень бессознательного, на котором принимается это решение, обычно эмпирически недоступен, человека влекут те ситуации и средства в повседневной жизни, которые, как ему кажется, включают похожие элементы. Главное подразумеваемое тут намерение — снизить интенсивность болезненных стимулов и в конце концов избавиться от них совсем. А конечная цель — забыть о болезненном осознавании отдельности и индивидуальности и достичь недифференцированного состояния "океанического сознания", которое характерно для эмбрионального существования. Мягкие формы суицидальных идей этого типа проявляются в желании не существовать, погрузиться в глубокий сон, забыть обо всем и никогда не просыпаться. Действительные планы и попытки самоубийства включают применение больших доз снотворного или транквилизаторов, вдыхание углекислого газа, утопление, вскрытие вен в теплой воде и замерзание в снегу.[48]

Самоубийство второго типа, или насильственное самоубийство, бессознательно следует паттерну, пережитому когда-то при биологическом рождении. Он тесно связан с возбужденной формой депрессии и относится таким образом к БПМ-III. Для человека под влиянием третьей матрицы возврат в океаническое состояние утробы невозможен, поскольку путь туда лежит через адскую безвыходную ситуацию БПМ-II, которая психологически хуже, чем БПМ-III. Но кое-что в качестве процедуры психологического избавления доступно — это память о том, что некогда подобное состояние окончилось взрывом облегчения и освобождением в момент биологического рождения. Как и в ненасильственном самоубийстве, индивиды не имеют эмпирического доступа к перинатальному уровню, они далеки от интуиции того, что психологическим решением было бы повторное проживание рождения, внутреннее завершение процесса смерти-возрождения и соединение в переживании с постнатальной ситуацией. Вместо этого они экстериоризируют процесс и стремятся воспроизвести во внешнем мире ситуацию, которая включала бы те же элементы и имела бы такие же эмпирические свойства.

Основным стремлением здесь будет интенсификация напряжения и страдания, доведение их до кульминационной точки и затем освобождение в контексте взрывного разряжения разрушительных импульсов и в окружении различного рода биологических отходов. Это относится в равной степени и к биологическому рождению и к насильственному самоубийству; и то, и другое включает резкое прекращение чрезмерного эмоционального и телесного напряжения, мгновенный разряд мощнейших энергий, серьезное повреждение тканей и присутствие органических веществ — крови, фекалий и внутренностей. В сопоставлении фотографий биологического рождения и тех, что запечатлели жертв насильственного самоубийства, ясно видны глубокие формальные параллели этих двух ситуаций. О сходстве между ними неоднократно сообщали люди, проходившие психоделическую терапию и пережившие отождествление с самоубийцами (опыт такого рода часто встречается в перинатальных сеансах).

Среди суицидальных фантазий и действий этой категории следует отметить смерть под колесами поезда, в турбине гидроэлектрических агрегатов или в суицидальных дорожных происшествиях; перерезание горла, выстрел в голову, закалывание себя ножом; прыжок из окна, с башни или обрыва; некоторые экзотические формы самоубийства (харакири, камикадзе и амок). Самоубийство через повешение по-видимому относится к ранней фазе БПМ-III, характеризующейся чувствами зажима, удушья и сильного сексуального возбуждения.

Работа с ЛСД тоже принесла удивительные прозрения в проблему выбора конкретного типа и специфической формы самоубийства, что плохо понималось в прошлом. Ненасильственный суицид отражает общую тенденцию снизить интенсивность болезненных эмоциональных и физических раздражителей. Специфический выбор средств определяется, судя по всему, неглубокими биографическими элементами. Насильственное же самоубийство имеет механизм совершенно другого рода. Я уже неоднократно отмечал, что индивиды, замышляющие какую-то определенную форму самоубийства, уже знакомы с телесными ощущения и эмоциями, которые будут вызваны ее конкретным воплощением.

Те, кого привлекают поезда и гидроэлектрические турбины, уже страдают от сильного чувства разорванности на части и раздавленности — нетрудно проследить эти ощущения назад, до перинатальных переживаний. Те, кто имеет тенденцию резать или колоть себя, жалуются на невыносимую боль в тех частях тела, которые они намерены повредить. Сходным образом, тенденции к повешению основаны на сильных и глубоких ощущениях зажатости и невозможности дышать. И снова боль и удушье легко узнаются как элементы третьей перинатальной матрицы. Таким образом, в специфическом выборе средства насильственного самоубийства проглядывает особый пример фундаментальной непереносимости когнитивно-эмоционального диссонанса; этот важный механизм, лежащий в основе многих психопатологических явлений, обсуждается далее. Когда индивид переполнен иррациональными эмоциями и непостижимыми телесными ощущениями огромной силы, тогда даже действия, грозящие тяжелым самоувечьем или саморазрушением, кажутся приемлемым путем к соответствию внутреннего опыта с внешней реальностью.

Но есть и важные исключения из этого общего правила. Механизм насильственного самоубийства требует относительно ясной памяти о внезапном переходе от борьбы в родовом канале во внешний мир и о взрывном освобождении. Если этот переход смазан тяжелой анестезией, индивид будет на почти клеточном уровне запрограммирован искать выход из тяжелых стрессов в наркотическом состоянии. В этих обстоятельствах состояние, характерное для БПМ-III, может привести к ненасильственному суициду. Физиологический опыт рождения без анестезии (или с минимальной анестезией) подготавливает индивида к будущим серьезным превратностям и создает глубокую веру в свою способность справиться с ними. А при патологических обстоятельствах рождение без серьезной фармакологии способно заложить паттерн для насильственного суицида. Тяжелая анестезия может в свою очередь запрограммировать индивида на поиски облегчения тяжелых стрессов в наркотических состояниях и наркотической смерти. При изучении индивидуальных случаев суицида детальную проверку процесса рождения следует дополнить биографическим анализом, так как постнатальные события могут значительно переиначить и по-своему окрасить паттерн самоубийства.

Когда пациенты с тягой к самоубийству проходят психоделическую терапию и завершают процесс смерти-возрождения, суицид видится им ретроспективно как трагическая ошибка, основанная на недостаточном самопонимании. Человек, которому неизвестно о возможности освобождения от непереносимого эмоционального и телесного напряжения в символической смерти и возрождении, в восстановлении связи с пренатальным существованием без мук и телесных повреждений, будет побуждаться катастрофическими размерами своей агонии к воспроизведению в материальном мире какой-то необратимой ситуации, содержащей те же элементы. Поскольку переживания первой и четвертой перинатальных матриц не только представляют симбиотические биологические состояния, но и несут в себе духовные измерения, суицидальные тенденции обоих типов предстают, в свете приведенных выше наблюдений, искаженным и неосознанным стремлением к трансценденции.

Лучшим лекарством от саморазрушительных тенденций и тяги к самоубийству будет поэтому переживание смерти-возрождения Эго и космического единства. В этом процессе не только поглощаются разрушительные энергии и импульсы, в ходе его индивид связываете я с трансперсональным контекстом, в котором самоубийство уже не кажется верным решением. Понимание бессмысленности самоубийства связано с интуитивным постижением того, что преображения сознания и циклы смерти-возрождения продолжатся после биологической смерти, или же, более конкретно, с осознанием невозможности избежать собственных кармических паттернов.

В общем согласии с психоаналитической теорией, алкоголизм и наркомания представляются тесно связанными с депрессией и суицидом. Фундаментальной характеристикой алкоголиков и наркоманов, глубочайшим мотивом к принятию токсических препаратов является, по всей видимости, всепоглощающая жажда пережить снова блаженное недифференцированное единство. Чувства такого рода связаны с периодами безмятежной внутриутробной жизни и хорошего ухода в младенчестве; выше уже отмечалось, что этим состояниям свойственны божественные измерения. Алкоголики и наркоманы испытывают предостаточно эмоциональных мук, вытекающих из СКО и, в конечном счете, из негативных перинатальных матриц; речь идет о депрессии, общей напряженности, тревоге, вине, низкой самооценке и т. д. Чрезмерная привязанность к алкоголю или к наркотикам является по-видимому смягченным аналогом суицидальных тенденций. Алкоголизм и наркомания часто описывались как растянутая во времени, медленная форма самоубийства.

Для этих групп характерен тот же психологический механизм, что и при ненасильственном суициде; он отражает бессознательную потребность отменить сам процесс рождения и вернуться в утробу. Алкоголь и наркотики будут подавлять различные болезненные эмоции и ощущения, приводить индивида в состояние диффузного сознания и безразличия к настоящим и будущим проблемам. Склонные к алкоголю и наркотикам пациенты, испытавшие на психоделических сеансах состояние космического единства, сообщают об интуитивных прозрениях, весьма похожих на интуицию пациентов с тягой к самоубийству. Они осознают, что стремились к трансценденции, а не к наркотической интоксикации; эта подмена основана на некотором поверхностном сходстве в действии алкоголя и наркотиков и переживании космического единства.

Однако от сходства еще далеко до тождественности, и существуют некоторые фундаментальные различия между трансцендентными состояниями и интоксикацией. В то время как алкоголь и наркотики притупляют ощущения, путают сознание, мешают умственной деятельности и вызывают эмоциональную анестезию, для трансцендентных состояний характерны мощное усиление сенсорного восприятия, безмятежность, ясность мышления, обилие философских и духовных прозрений и необычайное богатство эмоций.

Таким образом, вместо состояния космического сознания во всей полноте и со всеми сущностными характеристиками наркотики создают его жалкую карикатуру. Тем не менее, для страдающих людей, отчаянно ищущих помощи и неспособных к проницательному различению, подобного сходства оказывается достаточно, и они соблазняются к систематическому злоупотреблению этими средствами. Повторное введение вызывает физиологическое привыкание и разрушает употребляющего их физически, физиологически и социально.

Как уже отмечалось в связи с суицидом, должен существовать другой механизм, лежащий в основе алкоголизма и наркомании, который отражал бы не естественную динамику процесса рождения, а искусственное вмешательство.

Есть пациенты с явными признаками психологического влияния БПМ-III, все же тяготеющие к алкоголю и наркотикам. Как правило, можно обнаружить, что во время их рождения матери находились под тяжелой общей анестезией. И в результате они вспоминают рождение не как взрывное освобождение, а как медленное пробуждение от наркотической интоксикации. Вследствие этого возникает тенденция убегать от мучительной схватки БПМ-III и сильных стрессов вообще в вызванную химически анестезию — следуя шаблону, который показали им акушеры.

Переживание космического единства вызывает характерное негативное отношение к состояниям сознания, отягощенным интоксикацией алкоголем и наркотиками. В нашей работе с алкоголиками и заядлыми наркоманами резко охлаждение к алкоголю и наркотикам часто наблюдалось даже после одного психоделического сеанса с высокой дозировкой. После переживания смерти Эго и космического единства злоупотребление алкоголем и наркотиками видится трагической ошибкой, вызванной неузнанным или неправильно понятым стремлением к трансценденции; здесь очевидна поразительная параллель с интуицией по поводу самоубийц, страдающих депрессией.

Надо думать, что коренной проблемой алкоголизма и наркомании является всепоглощающая нужда в трансцендентном — сколь невероятным это не казалось бы тем, кто хорошо знаком с личностью, моделью поведения и стилем жизни пациентов этой категории. Ясной иллюстрацией этому служит статистика программ психоделической терапии, проведенных в Центре психиатрических исследований в Мерилэнде (Балтимор). У этих людей во время психоделических сеансов был самый высокий показатель мистических переживаний из всех изучавшихся групп, включая невротиков, психиатрический персонал и людей, умирающих от рака (Grof, 1980).

Обратим внимание на то, что перинатальная динамика при всей ее значимости сама по себе не объясняет структуру личности алкоголика и наркомана или явление злоупотребления наркотиками. Добавочные факторы психологического значения можно найти в биографии пациентов; они в основном соответствуют тем, что приведены в литературе по психодинамике. Так, связанные с алкоголизмом и наркоманией СКО включают раннюю оральную фрустрацию, эмоциональную депривацию и жажду аналитического удовлетворения. В некоторых случаях важные корни алкоголизма и наркомании прослеживаются и в трансперсональной области.

Мой клинический опыт в лечении относительно редких импульсивных неврозов — таких, как бегство из дома и бродяжничество (пориомания), азартные игры, запои (дипсомания), воровство (клептомания) и страсть к поджогам (пиромания), — пожалуй, невелик, но все же могу с уверенностью предположить, что психогенетически они относятся к маниакально-депрессивным нарушениям и тем самым к переходу от БПМ-III к БПМ-IV. В случаях импульсивного побега, беспорядочные блуждания представляют собой экстериоризацию побудительной энергии, характерной для третьей перинатальной матрицы. Здесь побег означает бегство от опасности, ограничений и наказания в направлении безопасности, свободы и удовольствия. Типичная фантазийная цель этих сумасбродных поисков — образ идеального дома с доброй матерью, которая удовлетворит все потребности. Несложно узнать в страстном желании обрести дом психологическую охоту за элементами БПМ-IV и, конечно, БПМ-I. В импульсивной игре лихорадочная атмосфера казино, тревожное возбуждение, крайние альтернативы полного краха или магического преображения всей жизни являются характерными чертами динамики третьей перинатальной матрицы, приближением к смерти и возрождению Эго. Воображаемый при позитивном исходе рог изобилия принадлежит к числу характерных образов БПМ-IV. Сильно выделенный сексуальный аспект БПМ III может придавать особую эротическую окраску игре. связыва.

я ее с мастурбацией. Дипсомания, чрезмерное употребление алкоголя в периодических запоях, тесно соотносится с пориоманией, это комбинация импульсивного невроза и алкоголизма. Ее базовыми механизмами являются неспособность переносить крайнее физиологическое напряжение и нужда в немедленной разрядке. Можно предположить, что индивидуальная стихия употребления алкоголя и других наркотиков основана на введении анестетиков или седативных препаратов в ходе финальной стадии рождения. Глубинным корнем клептомании по-видимому является потребность получить удовлетвор

Поиск по сайту: