Хватание, цепляние и достижение физического контакта

Способность новорожденного ребенка к цеплянию, позволяющая ему выдерживать свой собственный вес, уже отмечалась; было также показано, что эта поведенческая реакция гомологична цеплянию, которое свойственно низшим и человекообразным обезьянам. Исследования последних лет подтверждают эту точку зрения и проливают свет на то, как направленное цепляние младенцев, характерное для более позднего периода развития, берет свое начало из определенных примитивных реакций, имеющихся в репертуаре поведения новорожденного. Две из этих примитивных реакций — реакция Моро и реакция хватания.

В 1918 г. немецкий педиатр Э. Моро впервые описал Umklammemngs-Rejlex (рефлекс обнимания), теперь широко известный под названием реакция Моро. Согласно Прехтлю (Prechtl, 1965), «это весьма сложный паттерн, состоящий из нескольких компонентов». Данная реакция возникает, когда ребенка внезапно встряхивают, начинают качать, поднимают или опускают. Вызывающая реакцию стимуляция, безусловно, имеет вестибулярный характер, но может также быть и проприоцептивной, идущей от шеи младенца.

В связи с данной реакцией возникло немало противоречивых мнений — как по поводу характера и последовательности образующих ее движений, так и по поводу ее места и функции в поведенческом репертуаре младенца. Знаменательно, что большая часть затруднений и противоречий возникла из-за того, что обычно эта реакция изучалась в условиях, отличных от Зоны эволюционной адаптированности ребенка. Между тем, когда движения исследуются в соответствующей (с биологической точки зрения) обстановке, проблемы видятся в новом свете и их решение становится яснее.

Обычно реакция Моро возникает, когда ручки младенца ничего не захватывают. Тогда реакция, как правило, проходит две стадии, на первой из которых имеют место абдукция¹* и выпрямление рук, а также отдельных пальцев, а на второй — аддукция²* рук; в это время ноги выпрямляются и сгибаются не очень согласованно.

______________

¹* Абдукция (лат.) — отведение конечности наружу от средней линии тела. — Примеч. ред.

²* Аддукция (лат.) — приведение конечности к средней линии тела. — Примеч. ред.

Однако Прехтль показал, что реакция Моро протекает совершенно иначе, если ее вызывают в момент, когда ребенка держат таким образом, что во всей руке, в том числе и в кисти, происходит сокращение мышц, благодаря чему достигается хватательный рефлекс ладони. Если в таком положении ребенка внезапно опускают, то выпрямления рук не происходит (или почти не происходит), а вместо этого имеет место сильное сгибание и значительное усиление реакции цепляния. Прехтль делает вывод, что вызывать реакцию Моро, когда руки ребенка свободны, — значит исследовать ее в биологически неадекватных условиях, что приводит к странному двигательному паттерну, назначение которого трудно понять. Но стоит рассмотреть реакцию Моро у ребенка в связи с цеплянием приматов, как она становится вполне объяснимой. Эти новые данные, продолжает Прехтль, «согласуются с результатами наблюдений над молодыми макака-резусами... Быстрое передвижение обезьяны-матери вызывает у детеныша усиленное цепляние и хватание за мать, помогающие ему удержаться и не упасть». Моро был прав, считая, что функция этой реакции в том, чтобы «обнимать» мать.

Реакцию хватания у младенцев изучали Халверсон (Halverson, 1937) и Денни-Браун (Denny-Brown, 1950, 1958). Последний различает три типа этой реакции, причем у каждого типа организация реакции имеет свой уровень сложности.

Самый простой тип — это реакция сокращения мышц, которая заключается в сгибании кистей рук и ступней, когда висящего в воздухе младенца внезапно опускают вниз. Следующий по сложности тип реакции — это собственно рефлекс хватания, который осуществляется в два этапа. Первый этап — слабое сгибание кисти руки или ступни в ответ на воздействие тактильных стимулов на ладонь. Второй этап — сильное сгибание — вызывает проприоцептивная стимуляция, поступающая из мышц, занятых в первоначальном сгибании.

Ни реакция сокращения мышц, ни рефлекс хватания не имеют определенной пространственной ориентации. В то же время третий тип — инстинктивная реакция хватания, которая развивается несколькими неделями позднее, имеет ее. Как и в рефлексе хватания, в ней можно выделить два этапа. Первый этап, который вызывает прекращение тактильного контакта, состоит в движении кисти руки под прямыми углами к последней точке контакта, что создает впечатление поиска на ощупь (groping). Второй этап — это быстрое сжимание ладони, как только он снова получает тактильную стимуляцию.

На более поздней стадии все эти формы реакции хватания замещаются более сложными. В частности, хватание начинает контролироваться зрением. У младенца исчезает непроизвольное хватание любого первого попавшего в ладонь предмета. Вместо этого он становится способен избирательно схватывать какой-то определенный предмет, который он видит и хочет взять.

Уайт, Касл и Хелд (White, Castle, Held, 1964) изучали, как хватание постепенно начинает подчиняться зрительному контролю. Эти исследователи обнаружили, что только с двух месяцев у младенца появляется способность координировать движения руки (в том числе ее кисти) с тем, что он видит. На втором и третьем месяце жизни ребенок тянется к движущемуся предмету, ударяет по нему кулачком, но не делает попыток схватить его. Однако к четырем месяцам протягиваемая им ладонь уже разжата и ребенок поочередно смотрит то на предмет, то на руку по мере приближения ее к предмету и, наконец, хватает предмет. Если вначале его движения неловки, то через несколько недель они уже скоординированы между собой, так что ребенок протягивает руку к предмету и одним быстрым движением хватает его.

К этому моменту ребенку исполняется пять месяцев. Он уже не только способен узнавать свою мать, но также адресует ей большую часть своего социального поведения. Он тянется к ней, хватается за разные части ее тела, особенно за волосы и т.д. Однако он начинает по-настоящему цепляться за нее не ранее, чем через месяц или два, особенно если встревожен или плохо себя чувствует. Эйнсворт наблюдала такое цепляние у детей из племени ганда, причем у некоторых оно не появлялось до девяти месяцев. С этого возраста малыши цеплялись за матерей при виде незнакомого человека, причем особенно сильно, если мать пыталась передать ему ребенка.

Анализируя результаты своих экспериментов, касающихся развития хватания, направляемого зрением, Уайт, Касл и Хелд приходят к выводу, что свой вклад в этот процесс вносит каждая из ряда относительно самостоятельных двигательных систем:

«К ним относятся зрительно-двигательные системы глаз — рука и глаз — кисть руки, а также тактильно-двигательная система кистей рук. Очевидно, что эти системы развиваются в разное время... и могут оставаться относительно изолированными друг от друга... постепенно они координируются в сложную, превосходящую все остальные систему, соединяющую в себе качества отдельных систем».

Авторы утверждают, что это развитие зависит от некоторых видов спонтанной активности, которая обычно имеет место у ребенка, растущего в семейной обстановке. Примером служит непроизвольное хватание и манипулирование своими ручками: когда эти движения управляются визуально, зрение и осязание связаны «с помощью системы двойной обратной связи. Глаза не только видят то, что руки осязают, т.е. одна рука ощущает другую, но и каждая рука одновременно ощупывая другую, сама чувствует при этом ее касания». В то же время если бы у ребенка не было возможности получить активный опыт такого рода, то, вероятно, обычная координация систем, необходимая для достижения контакта, направляемого зрением, никогда бы не происходила или происходила бы поздно и весьма несовершенно. Это еще одна иллюстрация общего принципа, согласно которому самые сильные тенденции развития поведения детеныша животного не реализуются вне зоны эволюционной адаптированности вида, к которому он принадлежит.

Улыбка

Улыбка младенца действует настолько подкупающе и производит такое сильное впечатление на родителей, что неудивительно, как много ученых, начиная с Дарвина (Darwin, 1872), делали ее предметом своего анализа. Обзор обширной литературы на эту тему содержится в работе Фридмана (Freedman, 1964), а Амброуз посвятил ей подробный критический анализ (Ambrose, 1960).

Раньше считалось, что двигательный паттерн улыбки младенца возникает в результате процесса научения, а основным фактором, побуждающим ребенка улыбаться какому-либо человеку, является то, что этот человек его кормит. Ни та, ни другая точка зрения не находят себе фактического обоснования. В наши дни наибольшее эмпирическое подтверждение имеют следующие представления. 1. Двигательный паттерн улыбки относится к той категории реакнием глаз (оно вызывается сокращением мышц вокруг глаз, из-за которых возникают морщинки в их уголках). Часто движение наблюдалось на одной стороне лица. Эти самые ранние, неполные и не имеющие функционального результата улыбки время от времени появляются спонтанно, но их можно также и вызвать. Спонтанные улыбки детей в первые недели их жизни наблюдаются «именно в тот момент засыпания, когда закрываются глаза» (Wolff, 1963). Оснований предполагать, что причиной их служат дуновения воздуха, нет, поэтому до получения каких-либо сведений их лучше рассматривать как «активность вхолостую». У большинства младенцев эти спорадические, спонтанно возникающие улыбки-гримасы после первого месяца жизни не наблюдаются (Freedman, 1965).

Вулф отмечает, что в течение первых двух недель жизни почти единственным состоянием, в котором у него можно вызвать улыбку, является состояние спокойного, но прерывистого сна. Однако во время второй из этих двух недель улыбку можно также вызвать, когда ребенок сыт, а его глаза открыты, и он смотрит в пространство пустым, как бы застывшим взглядом. В обоих этих состояниях слабую улыбку иногда можно вызвать легким поглаживанием щеки или живота ребенка, воздействием мягкого света, направленного в глаза, или тихим звуком. Но реакция эта носит довольно неопределенный характер, имеет длительный латентный период, и если ее удается вызвать, то после этого в течение некоторого времени отсутствуют всякие иные реакции. В течение первой недели разные звуки вызывают примерно одинаковый эффект, но в течение второй недели человеческий голос становится, по-видимому, несколько эффективнее других звуков, например, звуков колокольчика, свистка или погремушки.

Поскольку в течение первых двух недель все улыбки ребенка, как вызванные, так и спонтанные, имеют мимолетный или неполный характер, они оказывают весьма незначительное влияние на наблюдателей. Другими словами, они не имеют функционального значения.

Стадия социальной улыбки, адресуемой любому лицу. Вулф обнаружил, что начало новой стадии обычно приходится примерно на четырнадцатый день жизни и что сама стадия, как правило, четко устанавливается к концу пятой недели. Она сопровождается двумя значительными изменениями: а) теперь улыбается живой и ясноглазый малыш; б) движения его рта становятся шире, чем раньше, и он щурит глаза. Кроме того, теперь уже очевидно, что легче всего улыбку вызывают стимулы, исходящие от человека. Тем не менее эта реакция остается медленной и длится недолго.

На третьей неделе жизни наиболее эффективно (регулярно) эту примитивную социальную улыбку вызывает слуховой стимул, обычно это человеческий голос, особенно высокого тембра. Вулф обнаружил, что к концу четвертой недели женский голос действует настолько эффективно, что может вызвать у ребенка улыбку, даже когда тот плачет или сосет молоко из бутылочки. Когда младенец плачет, «первая фраза, обращенная к нему [говорящей с ребенком женщиной], обычно прекращает плач; вторая фраза заставляет его прислушиваться; а третья — может вызвать у него настоящую улыбку». Когда ребенок сосет из бутылочки, то даже в первую минуту, услышав голос, он может прервать сосание, широко улыбнуться, а затем снова вернуться к своей еде.

До конца четвертой недели зрительные стимулы все еще практически не играют никакой роли в появлении улыбки. Их роль пока ограничивается тем, чтобы сделать звук человеческого голоса немного более эффективным. Например, вид кивающей головы усиливает действенность голоса, но сам по себе он не производит какого-либо явного эффекта.

На пятой неделе голос, служивший до этого времени самым действенным стимулом, теряет большую часть своей способности вызывать улыбку. С этого времени самым эффективным и привычным стимулом, вызывающим улыбку, становится лицо человека. Впоследствии именно в ходе радостного зрительного взаимообмена улыбками улыбка ребенка обретает свое значение.

Примерно в этом же возрасте, когда зрительные стимулы начинают играть такую важную роль, также усиливается влияние проприоцептивных и тактильных стимулов. Например, на четвертой и пятой неделе жизни, как обнаружил Вулф, проприоцептивная и тактильная стимуляция, возникающая в ходе игры «в ладушки», становится вдруг исключительно действенной в плане вызова улыбки, даже в том случае, когда ребенок не может ни видеть, ни слышать играющего с ним человека.

До того как младенец начинает улыбаться тому, что видит, он обычно проходит через стадию длительностью в несколько дней или неделю, во время которой он пристально всматривается в лица. Во время первых трех недель жизни ребенок может смотреть на лицо и даже следить за ним, но при этом он, по-видимому, не фокусирует на нем свой взгляд. Однако, когда ребенок достигает возраста трех с половиной недель, у наблюдателя создается совершенно другое впечатление. Вулф отмечает, что с этого времени младенец уже может четко фокусировать взгляд на лице человека, с которым общается, и смотреть ему в глаза. Трудно сказать, какая именно перемена здесь происходит, но ее влияние на человека, находящегося с ребенком, очевидно. Когда Вулф в течение двух-трех дней наблюдал это изменение во взгляде ребенка, мать малыша тоже стала его отмечать: «Теперь он может меня видеть» или «Теперь с ним интересно играть». Одновременно она начала уделять игре с ребенком гораздо больше времени¹.

_______________

¹Такая же последовательность событий описана Робсоном (Robson, 1967). Сдвиг, по словам Бронсона (сведения из личной беседы) может быть надежным сигналом о появлении контроля со стороны неокортекса.

На протяжении четвертой недели пристальный взгляд ребенка становится обычным явлением, а у некоторых детей можно также заметить первые улыбки, возникшие в ответ на зрительную стимуляцию. Однако у большинства младенцев это происходит на пятой неделе.

С самого начала первостепенное значение имеют глаза человека, осуществляющего уход за ребенком:

«Сначала ребенок рассматривает лицо, останавливая взгляд на волосах, линии рта и на других чертах лица, а затем, с установлением зрительного контакта, он улыбается. Все другие дети, у которых то же самое поведение появлялось позднее, следовали тому же паттерну — рассматривали все лицо, а затем сосредоточивали свой взгляд на глазах и улыбались» (Wolff, 1963).

К концу пятой недели почти все младенцы улыбаются при виде лица, причем их улыбки сохраняются дольше. Более того, улыбки сопровождаются лепетом, размахиванием ручками и брыканием ножками. С этого времени мать воспринимает своего малыша по-новому.

Хотя социально адресованная улыбка в период второго и третьего месяца жизни наблюдается почти у всех детей, она все еще возникает довольно медленно, выражена не очень ярко и сохраняется в течение относительно короткого времени. Однако с четырнадцати недель большинство детей становятся гораздо улыбчивее — они улыбаются с большей готовностью, выразительнее и дольше, чем раньше (Ambrose, 1961).

С момента, когда улыбка начинает возникать в ответ на зрительные стимулы, наиболее эффективным из них становится подвижное человеческое лицо, особенно когда оно хорошо освещено и приближается к ребенку, и тем более когда одновременно с этим ребенок слышит голос и чувствует прикосновение. Другими словами, ребенок лучше и больше всего улыбается, когда он видит подвижную фигуру, которая на него смотрит, приближается к нему, разговаривает с ним и гладит его (Polak, Emde, Spitz, 1964).

Насколько младенец способен улыбаться в ответ на какие-либо иные стимулы, кроме лица, неизвестно. Некоторые ученые, проводившие эксперименты, в том числе Шпиц, отмечают, что дети не улыбаются при виде своей бутылочки. В то же время, Пиаже (Piaget, 1936) наблюдал, что малыши в возрасте десяти — шестнадцати недель улыбаются своим привычным игрушкам — маленьким войлочным и целлулоидным мячикам. Описывая результаты своих наблюдений, Пиаже особо подчеркивает значение фактора узнаваемости объектов ребенком, т.е. знакомы они ему или нет, и делает вывод: «Улыбка — это главным образом реакция на знакомые образы, на то, что он уже видел». От этого вывода он переходит к другому: причина, по которой ребенок постепенно начинает реагировать улыбкой только на людей, заключается в том, что именно люди «представляют собой те знакомые объекты, которые вновь и вновь появляются перед ребенком».

Взгляды Пиаже, который придает такое большое значение фактору узнаваемости объекта, находят подтверждение во многих более поздних работах (см. гл. 10). Однако его убеждение, что этот фактор является основным или единственным, в силу которого улыбка ребенка предназначается только людям, вряд ли соответствует истине. Как уже говорилось, более вероятной представляется ситуация, когда ребенок приходит в этот мир с определенными внутренне заданными склонностями, одной из которых является предпочтение смотреть на человеческое лицо, а не на другие объекты. Еще одна склонность младенца — с большей готовностью улыбаться при виде лица человека, особенно когда оно подвижно.

Со времени написания классической работы Кэйла (Kaila, 1932), а также статьи Шпица и Вольф (Spitz, Wolf, 1946) многие исследователи стремились установить, почему именно человеческое лицо обладает такой способностью вызывать улыбку у младенца. В истолковании результатов этой работы необходимо различать достаточный стимул и оптимальный. Любой стимул, способный вызвать улыбку, даже случайную, можно назвать достаточным, но по многим критериям ясно, что он далек от оптимального. В целом, эффективно действующий стимул вызывает широкую улыбку, которая быстро появляется и долго сохраняется; слабый стимул вызывает улыбку, которая появляется медленно, а исчезает быстро, причем имеет низкую интенсивность (Polak et al., 1964).

Хотя подвижное человеческое лицо вскоре становится оптимальным зрительным стимулом, в течение полугода — в возрасте от двух до семи месяцев — определенные схематические изображения лиц иногда бывают достаточными, чтобы вызвать улыбку. У этих схематических изображений есть одна общая особенность — пара точек, обозначающих глаза. Весьма убедительные данные об этом согласуются с наблюдениями Вулфа, который считал, что главным фактором, вызывающим улыбку, является возможность младенца видеть глаза человека, который осуществляет за ним уход. Это также согласуется с подтвержденными данными о том, что лицо в профиль не вызывает улыбки.

В серии экспериментов с использованием различного рода масок Арене (Ahrens, 1954) обнаружил, что на втором месяце жизни ребенок реагирует улыбкой на пару черных точек, нарисованных на картонном листе размером с человеческое лицо, и что лист с шестью точками более эффективен, чем с двумя. Он обнаружил также, что даже на третьем месяце жизни ребенок будет улыбаться маске, на которой изображены только глаза и брови, без признаков рта и подбородка. По мере взросления ребенок будет реагировать улыбкой на маску только в том случае, если на ней каждый раз будет появляться все больше и больше деталей, а с восьми месяцев реакция улыбки появляется только на живое человеческое лицо.

Хотя эти эксперименты показывают, что примерно до семи месяцев ребенок не слишком различает, кому он улыбается, не следует думать, что он вообще ничего и никого не различает. Напротив, на основе критериев латентного периода, интенсивности и длительности улыбок Полак и его коллеги (Polak et al., 1964) обнаружили, что уже к концу третьего месяца ребенок отличает настоящее лицо от цветной фотографии в натуральную величину. Хотя фотография продолжает оставаться для него достаточным стимулом, чтобы вызвать улыбку, этот стимул далеко не оптимален. При виде человеческого лица его улыбки появляются быстрее, сохраняются дольше и проявляются ярче.

Улыбаются и слепые младенцы. Наблюдения за тем, как происходит у них развитие улыбки, проясняет некоторые процессы, происходящие у зрячих малышей (соответствующие наблюдения и обзор литературы содержатся в работе: Freedman, 1964).

У слепых младенцев голос и прикосновение являются главными стимулами, вызывающими улыбку, причем достаточно эффективен даже один голос. Тем не менее до шести месяцев они обычно не улыбаются. В отличие от достаточно уверенной улыбки зрячих младенцев, у слепых детей они долго остаются чрезвычайно мимолетными, такими же, как у сонных детей в первые недели жизни. Прежде чем их улыбки приобретут уверенный характер, что происходит примерно в шесть месяцев, слепые малыши проходят стадию, когда их улыбки представляют собой последовательность быстрых рефлекторных реакций.

Таким образом, у слепых младенцев человеческий голос в качестве стимула, который у зрячих детей играет главную роль только в течение первых недель, продолжает выполнять свою роль также и в более старшем возрасте. Однако голоса недостаточно для того, чтобы вызвать уверенную улыбку, наблюдаемую у зрячих детей, до достижения слепым ребенком шестимесячного возраста. Это подтверждает точку зрения, сложившуюся в результате наблюдений за зрячими детьми: улыбку зрячего ребенка после достижения им пятинедельного возраста, поддерживает восприятие определенных зрительных паттернов. Например, улыбка зрячего ребенка может сохраняться до тех пор, пока он видит ухаживающего за ним человека в фас, но как только человек поворачивается в профиль, улыбка исчезает.

Стадия избирательно направленной социальной улыбки. Уже к четвертой неделе жизни младенец улыбается более регулярно, когда слышит голос своей матери, чем голос кого-либо другого (Wolff, 1963). Однако в отношении зрительных стимулов он еще долго не обнаруживает способности к их различению. До конца третьего месяца ребенок одинаково широко улыбается и при виде незнакомого человека, и при виде матери. Малыши, находящиеся в детском учреждении, не способны реагировать по-разному на знакомое и незнакомое лицо до конца пятого месяца жизни (Ambrose, 1961).

Как только ребенок начинает отличать знакомое лицо от незнакомого, он уже меньше улыбается незнакомому. Например, если в возрасте тринадцати недель малыш может широко улыбаться даже при виде неподвижного лица незнакомого человека, то две недели спустя он может не улыбаться ему совсем. С другой стороны, своей матери он улыбается так же широко, как и прежде и, вероятно, даже еще шире. Амброуз (там же) обсуждал некоторые из многих возможных объяснений этому изменению реакций. В то время как тревога при виде незнакомого человека, безусловно, играет роль в третьей и четвертой четверти первого года жизни, маловероятно, чтобы во второй четверти она была бы основным фактором. Не тревога, а ласковое обращение с ребенком матери в ответ на его улыбку или даже просто ее присутствие оказывают главное влияние.

Полученные данные свидетельствуют о следующем: когда в ответ на свою улыбку младенец получает нежность и ласку, он начинает улыбаться более интенсивно. В эксперименте Брэкбилл (Brack- bill, 1958) были задействованы восемь трехмесячных младенцев, которые улыбались в ответ на появление ее лица. Каждый раз, когда малыш улыбался, она улыбалась ему в ответ, говорила с ним ласковым голосом, брала его на руки и крепко прижимала к себе. В результате после нескольких таких сеансов все дети стали более улыбчивыми (с точки зрения скорости возникновения реакции). И наоборот, когда экспериментатор перестала отвечать на улыбку ребенка, интенсивность этой реакции стала постепенно снижаться, пока совсем не угасла. Полученные Брэкбилл результаты вписываются в схему оперантного научения. Они также согласуются со многими другими наблюдениями относительно тех условий, которые способствуют образованию привязанности к конкретному человеку: они обсуждаются в следующей главе.

Одновременно с тем, как младенец улыбается, происходит еще целый ряд процессов. Он не только смотрит на приближающегося человека, но и поворачивает к нему голову и тело, машет ручками и брыкает ножками. Он также лепечет. Это подводит его ко второй из двух наиболее значительных специфических форм реагирования, которыми наделен младенец и наличие которых позволяет ему вступать в общение с теми, кто о нем заботится.

Лепет

Роль лепета в социальном взаимодействии весьма сходна с ролью улыбки. Оба явления наблюдаются, когда младенец бодрствует и его ничто не беспокоит. Прогнозируемый результат и лепета, и улыбки состоит в том, что взрослый, дружелюбно отвечая ребенку, вступает с ним в цепочку взаимодействий. Более того, и улыбка, и лепет становятся эффективными в качестве знакового стимула (releaser)¹* для социального взаимодействия примерно в одном и том же возрасте — в пять недель, оба явления вызывают одни и те же стимулы и могут возникать одновременно. Очевидно, главное различие заключается в том, что если улыбки и совершаемые одновременно с ними движения конечностей — это зрительно воспринимаемые сигналы, то лепет — это слуховой сигнал.

Когда младенец впервые начинает гукать и гулить, что происходит примерно в четыре недели, эти реакции возникают в основном в ответ на голос, который в этом возрасте вызывает также и улыбку. Хотя приблизительно в течение недели голос вызывает и лепет, и улыбку, позднее он перестает инициировать улыбку и вызывает главным образом только лепет (Wolff, 1963).

____________

¹*Знаковый стимул (releaser) — в этологии так называют относительно простые, но тем не менее специфические стимулы, «запускающие» комплексы фиксированных действий. — Примеч. ред.

Эффективность голоса очень велика. Вулф отмечает, что начиная с шестой недели «путем имитации звуков голоса младенца можно вызвать обмен десятью — пятнадцатью вокализациями». Вулф обнаружил, что уже к этому времени голос матери действует эффективнее, чем голос другого человека.

Однако лепет вызывают также зрительные стимулы. С момента появления у младенца улыбки при виде подвижного человеческого лица он начинает лепетать так же регулярно, как и улыбаться. Больше всего он лепечет, когда одновременно видит подвижное лицо и слышит голос.

Таким образом, обычно лепет, как и улыбка, чаще всего возникает в контексте общения. Однако, подобно улыбке, он может иметь место и в других ситуациях. Рейнголд (Rheingold, 1961) описывала, как ребенок в возрасте трех месяцев мог улыбаться и гукать, увидев погремушку, издающую звуки, в то время как пятимесячный малыш этого не делал. По-видимому, причина этого в том, что на неодушевленный предмет его улыбки и лепет не оказывают никакого влияния, в отличие от взрослых, которые о нем заботятся.

Точно так же, как Брэкбилл удавалось вызывать у младенца более интенсивные улыбки в ответ на то, что она улыбалась ему, разговаривала с ним и брала на руки, Рейнголд, Гевирц и Росс (Rheingold, Gewirtz, Ross, 1959) смогли вызвать у детей более частый лепет с помощью тех же способов социального подкрепления. В их эксперименте участвовал двадцать один трехмесячный ребенок. Экспериментатор стимулировала лепет, наклоняясь над ребенком и глядя на него безучастно в течение трех минут. В первые два дня она не отвечала на лепет ребенка. На третий и четвертый день она отвечала сразу же, как только ребенок подавал голос, причем реакция ее была тройной — широкая улыбка, три раза звук «тсс» и легкое поглаживание животика ребенка. На пятый и шестой день она вновь никак не реагировала на лепет ребенка. Результат был однозначным. Если на звуки, издаваемые ребенком, следовала реакция, он начинал их издавать еще активнее. На шестой день количество вокализаций становилось почти в два раза больше. Если же вокализации младенца не получали ответной реакции, их опять становилось меньше.

Остается неизвестным, можно ли активизировать лепет малыша другими средствами и если да, то какими. Однако звук дверного звонка, который раздавался в то время, когда ребенок лепетал, никак не влиял на активизацию его лепета (Weisberg, 1963).

Ясно, что имеющиеся данные вполне согласуются с такой точкой зрения: лепет, как и улыбка, является знаковым стимулом социального взаимодействия и его функция — в сохранении близости к матери с помощью взаимообмена социальными реакциями.

Так же как и в случае с другими социальными реакциями, рано или поздно у детей растет активность вокализаций в ходе взаимодействия с матерью как со знакомым ему лицом по сравнению с другими. Вулф (Wolff, 1963) заметил, что это происходит уже в возрасте пяти-шести недель. Эйнсворт (Ainsworth, 1964) наблюдала это явление у детей не ранее двадцати недель, однако она отмечает, что эта конкретная особенность поведения ею систематически не прослеживалась.

К четвертому месяцу ребенок способен издавать очень много разнообразных звуков. С этого времени одни звуки произносятся ребенком чаще, чем другие; а во второй половине первого года жизни малыш отчетливо проявляет склонность к выбору интонаций и модуляций голоса его «собеседников». Вероятно, в этом развитии важную роль играет как стремление младенца имитировать конкретные звуки, издаваемые его «собеседниками», так и стремление «собеседников» к избирательному подкреплению тех же самых звуков, издаваемых ребенком.

Плач

Все реакции ребенка, о которых шла речь выше, обычно с радостью воспринимаются окружающими его людьми, которые, как правило, стремятся их вызвать и поддержать. В отличие от этих реакций плач не воспринимается ими положительно. Без сомнения, они делают все, чтобы не только прекратить его сразу же, как он возникает, но также снизить саму вероятность его появления. Поэтому роль социальных стимулов в отношении плача практически противоположна их роли в отношении положительных реакций. Социальные стимулы играют главную роль в инициировании и усилении положительных реакций детей. Они же в основном и прекращают плач, а также способствуют уменьшению вероятности его дальнейшего возникновения.

В предыдущей главе упоминалось о том, что существует несколько разновидностей плача. Каждая разновидность плача имеет свою высоту звука и характерный паттерн, свои вызывающие и завершающие стимулы, а также свое влияние на тех, кто заботится о малыше. Как правило, плач заставляет мать принять все меры для его прекращения. Она действует либо сразу же, например услышав внезапный плач от боли, либо спустя некоторое время, если ритмичный звук плача постепенно усиливается. На самом деле на детский плач трудно не обращать внимания — его нелегко выносить. Главной причиной этого Амброуз считает большое разнообразие плача по ритму и диапазону, наблюдаемое у любого младенца. Это означает, что привыкнуть к меняющемуся плачу крайне трудно.

Все матери знают, что каждый ребенок плачет по-своему. Звуковые спектрограммы показывают, что «отпечатки» плача так же индивидуальны, как и отпечатки пальцев, используемые для идентификации новорожденных детей (Wolff, 1969). Мать очень скоро начинает узнавать плач своего младенца среди других. В выборке из двадцати трех матерей, за которыми вел наблюдения Формби (Formby, 1967), половина из них через двое суток после рождения ребенка узнавали плач своего малыша, и с этого времени ни одна из восьми матерей, реакции которых специально проверялись, ни разу не ошиблась. В своем исследовании Вулф тоже обнаружил, что большинство матерей очень быстро начинают распознавать плач своего ребенка. С этого момента они реагируют избирательно, проявляя материнское поведение именно по отношению к собственному ребенку, а не к другим.

Ранее уже были описаны две разновидности плача — плач от голода, который начинается постепенно и становится ритмичным, и плач от боли — внезапный и лишенный какой-либо ритмичности. Третий вид плача, кратко описанный Вулфом (там же), отличается пронзительным звуком. Обычно его воспринимают как сигнал о том, что ребенок «сердится». Четвертая разновидность плача — это плач, типичный преимущественно (или исключительно) для детей с поражением мозга. Как отмечает Вулф, его особенно трудно переносить тем, кто общается с ребенком, — обычно они нервничают и стремятся уйти куда-нибудь, чтобы не слышать его.

Самый обычный плач ребенка имеет ритмичный характер; такой плач может возникать не только из-за голода. Например, он может начаться совершенно внезапно, — и в этом случае его скорее всего вызывает внешний раздражитель. Но он может начинаться с хныканья и медленно нарастать. В таком случае он возникает из-за какого-то внутреннего изменения в организме ребенка или охлаждения.

К числу стимулов, которые вызывают ритмичный плач, относятся внезапные звуки и резкие изменения в освещении или в положении самого ребенка. К таким раздражителям относится также и нагота: Вулф (там же) отмечает, что особенно на второй, третьей и четвертой неделе жизни многие дети, как только с них снимают одежду, сразу начинают плакать и прекращают, лишь когда ее снова надевают или их укрывают теплым одеялом.

Дети, испытывающие чувство голода или холода, обычно сигнализируют о своем состоянии ритмичным, постепенно усиливающимся плачем, который прекращается при получении пищи или согревании. Однако подобный ритмичный плач встречается и у тех детей, которых недавно кормили и которые находятся в тепле. Причины такого весьма распространенного плача несколько озадачивают.

Существует ряд способов, с помощью которых мать определяет причину плача своего малыша. Когда у него что-то болит, причину подсказывает характер плача. Если плач вызван внешним раздражителем, мать может заметить этот раздражитель. Когда это голод или холод, сама ситуация указывает на причину плача, а предоставление ребенку пищи и согревание подтверждают или опровергают догадку матери. Если причина в чем-то другом, мать может прийти и замешательство.

Удивительное явление, связанное с плачем, который нельзя объяснить рассматриваемыми здесь причинами, — это то, что он быстро прекращается в результате действия стимулов, которые в естественной среде практически всегда связаны с человеком. К ним относятся звуки, особенно человеческий голос, и тактильные и проприоцептивные стимулы, возникающие в результате сосания, не связанного с получением пищи, а также укачивания ребенка. Рассмотрим, что известно об эффективности каждого из этих стимулов, прекращающих детский плач.

В период исследования ранних социальных реакций у четырнадцати детей, которые воспитывались в своих семьях (в Бостоне), Вулф проводил наблюдения за реакцией плача, а также множество экспериментов (Wolff, 1969). Он отметил, что в ходе развития ребенка для прекращения его плача, по крайней мере на время, эффективны разные звуки. В течение первой недели жизни звук колокольчика или погремушки оказывается не менее (а иногда и более) действенным средством прекращения плача, чем человеческий голос. Однако баланс эффективности не сохраняется долго и существует за счет того, что ребенок охотнее слушает звук колокольчика или погремушки, чем свой собственный плач. Тем не менее очевидно, что на второй неделе жизни младенца наиболее эффективным стимулом, прекращающим его плач, становится звук человеческого голоса, а на третьей неделе большее действие оказывает женский голос по сравнению с мужским. Спустя еще две недели такую же роль начинает играть голос матери, причем он может не только прекратить плач, но даже вызвать у ребенка улыбку, если с ним немного поговорить (1963).

Большинство матерей знают, что обычный процесс сосания успокаивает младенца, и в западных странах уже многие годы продаются резиновые пустышки. Широкомасштабное исследование, связанное с уходом за ребенком, проведенное в Центральных графствах Англии (Newson, Newson, 1963), показало, что 50% матерей, относившихся к категории благополучных и заботливых, давали своим детям пустышку, и это не вызывало у тех никаких отрицательных последствий. В менее развитых странах мать обычно прикладывает плачущего младенца к груди, независимо от того, есть у нее молоко или нет.

Эффективность сосания, не связанного с питанием, как средства успокоить ребенка стала предметом эксперимента Кессена и Лейтцендорфа (Kessen, Leutzendorff, 1963). Они наблюдали за тридцатью младенцами в возрасте от двадцати четырех до шестидесяти часов. Их целью было определить сравнительную эффективность двух способов успокаивания ребенка — с помощью недолгого сосания резиновой пустышки или непродолжительного поглаживания лба младенца. Измерялось количество движений рук и ног ребенка и интенсивность его плача. Результаты оказались вполне определенными. Через полминуты после начала сосания частота движений младенца в среднем сокращалась наполовину, а сила его плача — на четыре пятых. Через те же полминуты в результате поглаживания лба ребенка интенсивность не только его движений, но и плача в среднем возрастала, хотя и не очень значительно. Авторы поясняют, что поскольку в других случаях младенцы уже получали какое-то количество пищи путем сосания, можно считать, что успокаивающий эффект — это «следствие вторичного подкрепления, полученного в результате образования связи между сосанием соски и пищей». Однако Вулф (Wolff, 1969) считает, что дело не в этом, и приводит следующие данные. Дети, родившиеся с атрезией пищевода и не способные вследствие этого принимать пищу через рот, все же прекращали плакать, если им давали соску.

Вулф (там же) также отмечает, что наличие между губами младенца соски оказывает влияние, даже если он ее не сосет. Вулф приводит такой факт: если ребенок засыпает с соской во рту, но его сон еще недостаточно глубок, попытка убрать соску приведет к пробуждению и плачу.

Тем, кто ухаживает за маленькими детьми, давно известно, что укачивание ребенка — также хороший способ успокоить малыша. Поскольку в последние годы значение укачивания несколько недооценивалось из-за того, что не вполне правомерно на первый план выдвигался фактор кормления, есть смысл остановиться на результатах практического опыта ухода за младенцами первых трех месяцев жизни, растущими в совершенно разных социальных условиях.

Первое наблюдение, сделанное английским педиатром, таково:

«Главная причина плача в этот период — это одиночество или желание, чтобы ребенка взяли на руки. По крайней мере, именно это кажется его причиной, поскольку плач сразу же прекращается, если ребенка берут на руки и прижимают к себе. Удивительно, но многие матери не понимают, что детям хочется, чтобы их прижали к себе, что это необходимо им. Они ошибочно полагают, что ребенок плачет от голода. Основная черта, отличающая плач из-за голода от плача по причине одиночества, состоит в том, что плач от голода или по какой-либо другой причине не прекращается, если ребенка взять на руки» (Illingworth, 1955).

Второе описание содержит наблюдения, проводившиеся за детьми одного из народов Восточной Африки, говорящего на языке банту:

«В первые три месяца матери распознают у младенцев плач, который нельзя прекратить кормлением... Чаще всего ночью... мать зажигает свет, привязывает ребенка к спине и ходит с ним по дому, слегка покачивая его вверх-вниз. С лицом, повернутым в сторону, крепко прижатый к спине матери, — в таком положении ребенок, как правило, замолкает. Днем, те, кто нянчит ребенка, тоже часто трясут его, привязав к своей спине, или держат, покачивая, на руках, чтобы успокоить малыша, который плачет и в то же время отказывается от пищи» (Levine, Levirie, 1963).

Недавно Амброуз (по сведениям из личной беседы) начал проводить экспериментальный анализ стимулов, эффективных в таких условиях. Он вел свои наблюдения за пятидневным доношенным ребенком в послеполуденное время, вскоре после того, как младенца покормили и перепеленали. Ситуация, в которой велись наблюдения, была следующей: ребенок лежал в своей кроватке, установленной на подставке, которая одновременно служила качалкой и приспособлением для фиксации характера ее движений. Вначале это приспособление было неподвижно, и ребенка на протяжении часа изучали, регистрируя с помощью полиграфа его поведенческие и физиологические показатели.

В этих условиях ребенок в течение всего эксперимента (независимо от того, бодрствует он или спит) может пролежать спокойно и не заплакать. Однако нередко он все же начинает плакать, причем обычно без видимой причины. Иногда плач прекращается довольно быстро, иногда продолжается. Если в течение двух минут плач не прекращается, ребенка начинают укачивать. Движения производятся с разной частотой, и это позволяет выяснить, какая именно частота движений наиболее эффективна для прекращения плача.

Предварительные результаты показывают, что в этих условиях все дети перестают плакать, когда в результате укачивания получают вестибулярную стимуляцию. Качание проводится в вертикальном направлении с поперечным отклонением на 7,5 см. Качание с небольшой частотой — примерно 30 качаний в минуту — не вызывает прекращения плача. Однако повышение частоты качания до 50 раз в минуту приводит к ослаблению плача, а при 60 и более качаниях все дети перестают плакать и почти всегда остаются спокойными. Более того, как только достигается такая скорость качания, у детей наблюдается резкое снижение частоты сердечных сокращений (во время плача этот показатель может достигать 200 сокращений в минуту и выше), дыхание становится более регулярным и ребенок расслабляется. Самое удивительное в этом наблюдении — это специфическое влияние частоты: при 60 качаниях в минуту большинство детей перестает плакать, хотя для некоторых из них требуется скорость 70 качаний в минуту; частота качания ниже 50 — не эффективна. Следует также заметить, что, по моим личным наблюдениям, даже повторяемое изо дня в день качание продолжает быть эффективным; другими словами, качание — это такая стимуляция, к которой ребенок, по-видимому, никогда не привыкает. В своих экспериментах Амброуз изучает сравнительную эффективность других видов стимулов в качестве средств прекращения плача. В отношении сосания, не связанного с приемом пищи, его наблюдения подтверждают и дополняют данные Кессена и Лейтцендорфа.

Амброуз обнаружил, что, получив обычную соску-пустышку, младенец быстро успокаивается. Однако она действует не так, как укачивание. Об этом можно судить по частоте сердечных сокращений. Когда младенца укачивают, частота его сердечных сокращений обычно возвращается почти к тем же показателям, которые характерны для состояния покоя. В то же время в процессе сосания пустышки, когда плач может полностью прекратиться, как при качании, а частота сердечных сокращений — снизиться, она, тем не менее, будет превышать показатель частоты, характерный для состояния покоя.

Можно сделать следующие выводы из приведенных наблюдений и экспериментов: если ребенок не голоден и не испытывает ни холода, ни боли, то самыми эффективными средствами прекращения его плача являются (в порядке возрастания) звук голоса, сосание, не связанное с питанием, и укачивание. Эти данные успешно объясняют, почему принято считать, что младенцы плачут от одиночества и что им хочется, чтобы их взяли на руки. Хотя приписывать младенцам в первые месяцы их жизни такие желания вряд ли уместно, тем не менее какая-то доля истины в этих утверждениях, безусловно, содержится. Когда детей не качают и не разговаривают с ними, они часто плачут; когда их качают и разговаривают с ними, они перестают плакать, и видно, что они испытывают приятные чувства. А наиболее вероятным лицом, которое качает ребенка и разговаривает с ним, является его мать.

В этой связи особенно поразительной представляется абсолютная, безусловная эффективность определенного способа укачивания ребенка. Для того чтобы качание могло прекратить плач, его частота должна составлять не менее 60 качаний в минуту, что, по- видимому, связано со скоростью шагов взрослого человека. Шестьдесят шагов в минуту — это на самом деле очень медленная ходьба; так что почти всегда реальная скорость выше. Это означает, что, когда ребенок находится за спиной у матери, или она носит его на бедре, то получается, что его качают со скоростью, не менее 60 качаний в минуту и поэтому он не плачет, если только он не голоден и у него ничего не болит. Возможно, это случайное совпадение, однако более вероятным представляется, что это результат процессов, связанных с механизмами отбора, которые действовали в ходе эволюции человека.

Следовательно, можно считать установленным, что в качестве воздействия, способного остановить ритмичный плач, укачивание выступает на равных с кормлением. Когда ребенок голоден, кормление успешно прекращает плач; если же он не голоден, то наиболее эффективно качание. При обратном соотношении и то, и другое воздействие может быть эффективно лишь на очень короткое время.

Установлено, что укачивание ребенка действенно не только в качестве средства прекращения ритмичного плача, но и как средство задержки его возникновения. Это положение подтверждается экспериментом Гордона и Фосса (Gordon, Foss, 1966). В соответствии с обычным режимом работы родильного дома детей в возрасте от нескольких часов до десяти дней ежедневно (во второй половине дня) помещали примерно на один час в детскую комнату. Поскольку перед этим детей кормили, все они, кроме одного-двух, были спокойны. Ежедневно в течение восемнадцати дней одного выбранного наугад из спокойно ведущих себя малышей, в течение получаса качали в колыбели. Затем еще в течение получаса экспериментатор оставался в детской, чтобы посмотреть, какой из спокойных детей начнет плакать (если такие будут). Результаты показали, что ребенок, которого качали, очень редко оказывался среди плачущих во время наблюдения.

По мере развития ребенка ситуации, вызывающие и прекращающие у него плач, меняются. Особое значение начинает приобретать то, что младенец может видеть. Уже на пятой неделе, как установил Вулф (Wolff, 1969), малыши (до этого вполне спокойные) начинают плакать, если человек, на которого они смотрят, исчезает из их поля зрения, и прекращают плач при его появлении. В этом возрасте и еще на протяжении нескольких месяцев для ребенка не имеет большого значения (или вообще никакого), кто именно находится в его поле зрения. Даже уход и возвращение домашнего животного может произвести тот же эффект, что и появление или исчезновение человека. Однако примерно с пятимесячного возраста для ребенка приобретает большое значение, кто именно приходит и уходит.

В своем описании наблюдений за младенцами племени ганда Эйнсворт (Ainsworth, 1967) отмечает, что начиная примерно с пяти месяцев (этот возраст значительно колеблется у разных детей) ребенок начинал плакать, когда мать выходила из комнаты, даже если с ним кто-то оставался. После девяти месяцев в этой же ситуации малыш плакал меньше, потому что уже мог следовать за ней. Такой плач может возникать различным образом не только у разных детей, но и у одного и того же ребенка в зависимости от конкретных условий. Например, в любом доме, где есть годовалый малыш, можно наблюдать, что его поведение в такой ситуации (мать выходит из комнаты) зависит от того, как она это делает. Тихий спокойный уход, как правило, не вызывает бурной реакции протеста, а быстрый и шумный — наоборот.

Примерно в том же возрасте, когда ребенок начинает плакать при виде незнакомого человека, он может начать плакать, предвосхищая какое-то неприятное событие. Например, как сообщает Ливай (Levy, 1951), ребенок может заплакать в кабинете врача, если увидит, что тот готовится сделать ему укол, который ему уже делали несколько недель назад. До одиннадцати месяцев такая реакция у детей наблюдалась крайне редко. Однако в возрасте одиннадцати-двенадцати месяцев уже четвертая часть наблюдавшихся детей вели себя именно таким образом. В таком поведении находит свое выражение быстро развивающаяся у ребенка способность понимать, что происходит в окружающем мире, которую он обретает в возрасте одного года.

Поиск по сайту: