Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

УМСТВЕННЫЙ СКЛАД НАРОДОВ ЛАТИНСКОЙ РАСЫ



Читателю наших трудов известно что мы разумеем под названием «латинские народы», «латинская раса». Термин «раса» мы понимаем отнюдь не в антропологическом смысле, так как уже давно (если не считать дикие народы) чистые расы почти исчезли. У цивилизованных народов существуют только расы, которые мы назвали историческими, т. е. расы, создавшиеся всецело под влиянием исторических событий. Такие расы образуются, когда народ, состоящий иногда из элементов весьма различного происхождения, в течение веков подвергается влияниям сходных между собой условий среды и общественного строя, общих учреждений и верований и совершенно одинакового воспитания. Если только соприкасающиеся таким образом народности не очень различны по своему происхождению (например, ирландцы, подчиненные господству англичан, и разнородные расы, находящиеся под австрийским владычеством), то они сливаются и приобретают единый национальный дух, т. е. сходные чувства, интересы, склад мыслей.

Все это совершается не в один день, но пока создание национального духа народа не закончено, до тех пор нельзя считать, что народ сформировался, что данная цивилизация определилась, что историческая раса установилась.

Только после того, как создание национального духа закончено, масса не имевших взаимной связи существ, соединенных случайностями завоеваний, набегов, присоединений, образует однородный народ. Сила его становится тогда очень большой, потому что он обладает общим идеалом, общей волей и способен на большие коллективные усилия. Все люди создавшейся таким образом расы принимают решения в своих делах, руководствуясь сходными между собой принципами. На все крупные религиозные или политические вопросы они имеют почти одинаковые взгляды. В способе обсуждения какого бы то ни было дела, коммерческого, дипломатического или технического, дух расы не замедлит сказаться.

Образцом народа, приобретшего весьма определенный национальный дух, могут служить англичане. Этот дух проявляется даже в мелочах. Для такого народа никакая децентрализация не опасна, так как всякий маленький центр, одушевленный общей мыслью, будет преследовать и общую цель.

У латинских народов, составленных из разноплеменных народностей, очень расходящихся между собой во всем, национальный дух еще не окреп, и потому народы эти нуждаются в строгом централизованном режиме, который не допустил бы распадения. Только он может заменить собой общий дух, которого народы эти еще не успели приобрести.

Это выражение — «латинские народы» — прилагается к таким народам, у которых, может быть, нет и капли латинской крови, которые сильно различаются между собой, но которые в течение долгих веков находились под игом латинских идей. Они принадлежат к латинским народам по своим чувствам, учреждениям, литературе, верованиям, искусствам и воспитанию, поддерживающему латинские традиции. «Начиная с эпохи Возрождения, — пишет Га­ното, — образ Рима неизгладимыми буквами запечатлен на лице Франции... В течение трех веков французская цивилизация казалась только подражанием римской». Не продолжает ли она быть таковой и теперь?

Гастон Буасье в своем недавнем отзыве о новом издании «Рим­ской истории» Мишле защищает ту же мысль. Он справедливо замечает, что «мы полмили от Рима наибольшую часть своего духовного содержания. Всматриваясь в себя, мы находим в глубине своей души запас чувств и идей, оставленных нам Римом; ничто не могло избавить нас от них, и все остальное опирается на этот запас».

Самые общие характерные черты психологии латинских народов можно резюмировать в нескольких строках.

Основные черты этих народов, особенно кельтов: очень живой ум и весьма слабо развитые инициатива и постоянство воли. Неспособные к продолжительным усилиям, они предпочитают быть под чьим-либо руководством и всякую неудачу приписывают не себе, а своим руководителям. Склонные, как это заметил еще Цезарь, опрометчиво предпринимать войны, они приходят в уныние при первых же неудачах. Они непостоянны, как женщины; это непостоянство еще великий завоеватель[47] назвал галльской слабостью. Оно делает их рабами всякого увлечения. Пожалуй, самая верная их характеристика — это отсутствие внутренней дисциплины, которая, давая возможность человеку управлять самим собой, мешает ему ис­кать себе руководителя.

К сущности вещей они вообще очень равнодушны, увлекаясь лишь одной внешней стороной. Они кажутся очень изменчивыми, очень склонными к политическим переворотам, но в действительности они в высшей степени консервативны. Их революции совершают­ся главным образом ради слов и не изменяют почти ничего, кроме одних названий.

Пьер Боден[48] в одной из своих министерских речей сказал: «Нет другой страны, где бы новые идеи так легко находили воодушевленных проповедников, но зато нигде так прочно не держится рутина. Она тут упорно выдерживает натиск научной мысли».

Ради этих-то слов, захватывающих умы с какой-то магической силой, латинские народы не перестают ожесточенно бороться между собой, не замечая, в жертву каким иллюзиям они себя приносят. Нет других народов, среди которых было бы такое множество политических партий, столь враждебно относящихся друг к другу. Но и нельзя указать, где бы было большее, чем у латинских народов, единство мыслей в вопросах политики. Общий идеал всех партий, от наиболее революционных до наиболее консервативных, — это абсолютизм государства. Приверженцы этого идеала (Etatistes) — единая политическая партия латинских народов. Якобинец, монархист, клерикал или социалист почти не различаются в этом отношении. Да и как могли бы они различаться, будучи сынами одного и того же прошлого, рабами идей и представлений своих предков? Мы обречены еще надолго поклоняться одним и тем же богам, хотя и под другими именами.

Латинские народы, по-видимому, очень любят равенство и очень ревнивы ко всякому превосходству среди людей; но в то же время легко заметить, что за этой кажущейся жаждой равенства скрывается сильная жажда к неравенству. Они не могут переносить кого-либо выше себя, потому что им хотелось бы видеть всех ниже себя. Они тратят значительную часть своего времени на то, чтобы добиться титула или ордена, которые дали бы им возможность с пренебрежением относиться к тем, кто этих отличий не имеет. Снизу вверх — зависть, сверху вниз — презрение.

Если потребность в неравенстве у них и велика, стремление к свободе весьма слабо. Как только они ею обладают, они стараются ее отдать какому-либо руководителю, чтобы получать от него указания и правила, без которых они жить не могут. Они только тогда и играли в истории важную роль, когда во главе их стояли великие люди; и вот почему под влиянием векового инстинкта они их всегда ищут.

Латинские народы во все времена были большие говоруны, любители слов и логики. Почти не останавливаясь на фактах, они увлекаются идеями, лишь бы последние были просты, общи и красиво выражены. Слова и логика были всегда самыми опасными врагами этих народов. «Французы, — пишет Мольтке, — всегда принимают слова за факты». Другие латинские народы — то же самое. Было верно замечено, что когда американцы атаковали Филиппины[49], испанские кортесы[50] только и занимались произнесением пышных речей и устройством кризисов, при которых партии вырывали друг у друга власть, вместо того, чтобы постараться принять необходимые меры для защиты последних следов своего национального родового наследия.

Можно было бы воздвигнуть громадную пирамиду, выше самой большой египетской, из латинских черепов — жертв громких слов и логики. Англосакс преклоняется перед фактами и реальными требованиями жизни и, что бы с ним ни случилось, никогда не сваливает вину на правительство, очень мало обращая внимание на кажущиеся указания логики. Он верит опыту и знает, что не разум руководит людьми. Человек латинской расы все выводит из логики и во всех отношениях перестраивает общество по планам, начертанным при свете разума. Такова была мечта Руссо и всех писателей его века. Революция лишь применила их доктрины. Никакое разочарование не могло еще поколебать могущества этих иллюзий. Это то, что Тэн называет классическим умом: «Выделить несколько очень простых и очень общих положений; затем, не обращая внимания на практический опыт, сравнить их, сочетать между собой и из полученной таким образом искусственной комбинации вывести посредством небольшого рассуждения все заключающиеся в нем следствия». Великий писатель удивительно верно схватил в речах наших революционных собраний сущность этого умственного настроения:

«Пересмотрите речи, произнесенные с трибун и в клубах, доклады, мотивировку законов, памфлеты, всякие писания, внушенные современными трагическими событиями: никакого представления о природе человека такой, какой она представляется нашим глазам повсюду, в полях и на улице; человека всегда представляют себе как простого автомата с хорошо известным механизмом. У писателей сейчас человек представляется в виде говорящей машины; в политике в настоящее время он обращается к машине для подачи голосов, до которой достаточно дотронуться пальцем в надлежащем месте, чтобы получить подходящий ответ. Никогда никаких фактов, а только одни отвлеченности, бесконечный ряд афоризмов о природе, разуме, народе, тиранах, свободе — своего рода надутые мыльные пузыри, без всякой пользы толкающиеся в пространстве. Если бы не было известно, что все это ведет за собой страшные практические последствия, то можно было бы думать, что все это только игра в логику, школьные упражнения, академические выступления, отвлеченные комбинации».

Общительность в латинской расе и особенно у французов сильно развита, но чувство солидарности у них чрезвычайно слабо. Англичанин, напротив, мало общителен, но солидарен до мелочей со всеми людьми своей расы. Мы видели, что эта солидарность — одна из великих причин его силы. Люди латинской расы преимущественно руководствуются личным эгоизмом, англосаксы — эгоизмом общественным.

Это полное отсутствие солидарности, замечаемое у всех латинских народов, составляет для них один из наиболее вредных недостатков. Это — порок расы, и порок очень развившийся под влиянием их воспитания. Своими постоянными конкурсами и классификациями оно заставляет человека постоянно бороться с подобными себе и развивает личный эгоизм в ущерб общественному.

Отсутствие солидарности проявляется у латинских народов во всех мелочах жизни. Давно замечено, что Даже в играх французов с англичанами в мяч молодые французы всегда проигрывают по той простой причине, что англичанин, интересуясь успехом всей своей партии, а не своим личным, передает товарищу мяч, который сам не может удержать, тогда как француз старается удержать мяч у себя, считая, что лучше проиграть партию, чем видеть ее выигранной товарищем. Успех партии для него безразличен, он интересуется только своим личным успехом. Этот эгоизм естественно сопутствует французу и в жизни; и если он делается генералом, то может иногда случиться, что он представит неприятелю возможность разгромить товарища по оружию, которому он мог бы оказать помощь. Такие печальные примеры мы видели в нашей последней войне[51].

Этот недостаток солидарности у латинских народов особенно бросается в глаза путешественникам, посещающим наши колонии. Я мог много раз убедиться в верности следующих замечаний Майе:

«Очень редко бывает, чтобы в колониях два соседа-француза не были между собой врагами. Путешественник, попавший в колонию, испытывает тотчас же ошеломляющее впечатление. Всякий колонист, всякий чиновник, даже всякий военный так язвительно отзывается о других, что невольно является недоумение — как эти люди не стреляют друг в друга?»

Люди латинской расы совершенно неспособны понимать чужие идеи и, следовательно, неспособны их уважать. По их мнению, все люди созданы по одному шаблону и, следовательно, должны мыслить и чувствовать одинаковым образом.

Следствием этой неспособности является их крайняя нетерпимость. Эта нетерпимость проявляется тем ярче, что усваиваемые ими мнения, будучи чаще всего внушены чувством, оказываются недоступными никакой аргументации. Всякого, кто не согласен с их воззрениями, они считают злонамеренным существом, которое надо преследовать, пока не удастся избавиться от него хотя бы и самыми насильственными мерами. Религиозные войны, Варфоломеевская ночь, инквизиция, террор — все эти явления суть следствия этой особенности латинского духа. Она навсегда сделает для них невозможным продолжительное пользование свободой. Человек латинской расы понимает свободу только как право преследовать тех, кто не так думает, как он.

Латинские народы всегда предъявляли доказательства большой храбрости. Но их нерешительность, непредусмотрительность, недостаток единения, отсутствие хладнокровия, боязнь ответственности делают эту храбрость бесполезной, если только ими не командует сильная и умелая власть.

В современных войнах значение высшего командования все более и более уменьшается вследствие возрастающего протяжения полей сражения. Берут верх такие качества, как хладнокровие, предусмотрительность, единение, методичность, и потому латинс­ким народам трудно будет возобновить свои прежние успехи. Еще не так давно ум, красноречие, рыцарские доблести, литературное и артистическое дарования представляли главные факторы цивилизации. Благодаря этим качествам, которыми латинские народы щедро одарены, они долго находились во главе всех наций. При промышленной, географической и экономической эволюции настоящего времени, условия для превосходства того или другого народа в жизненной борьбе требуют от него дарований, весьма отличных от перечисленных. Главное, что теперь дает перевес народу, — это настойчивая энергия, дух предприимчивости, инициатива и методичность. Этими качествами латинские народы обладают в очень слабой степени; их инициатива, воля и энергия все более и более ослабевают, а потому они должны были постепенно уступать место тем, кто наделен такими качествами.

Воспитательный режим юношества все более и более разрушает то, что еще оставалось от этих качеств. Оно все больше теряет твердость воли, настойчивость, инициативу и особенно ту внутреннюю дисциплину, которая делает человека самостоятельным, способным обходиться без руководителя.

Различные события, посредством много раз повторявшегося подбора отрицательных качеств, содействовали значительному уменьшению числа людей с наиболее развитыми энергией, самостоятельностью и жаждой к деятельности. Латинские народы расплачиваются теперь за прошлые свои ошибки. Инквизиция систематически уничтожала в Испании в течение нескольких веков то, что она имела наилучшего. Отмена Нантского эдикта (Людовик XIV, 1685 г.), революция, империя, междоусобные войны уничтожили во Франции самые предприимчивые и энергичные натуры. Слабый прирост населения, отмеченный среди большей части латинских народов, еще усиливает эти причины упадка. Если бы еще воспроизводились лучшие части населения, то беды не было бы никакой, так как не число жителей данной страны, а их высокие качества составляют ее силу. К несчастью, численный уровень населения еще поддерживает­ся только самыми неспособными, самыми слабыми, самыми непредусмотрительными.

Нет никакого сомнения, что достоинство народа определяется числом производимых им замечательных людей на разных поприщах. Упадок народа происходит вследствие уменьшения, а затем и исчезновения высших элементов. Недавно в «Revue scientifique» Ла­пуж высказал аналогичные заключения относительно римлян:

«За двухсотлетний период наиболее знаменитые старейшие фамилии исчезли и заменились менее достойными, вышедшими из разных слоев и даже из освободившихся невольников. Когда Цицерон жаловался на упадок римских добродетелей, знаменитый арпинянин забывал, что в городе, даже в самом сенате, римляне старых фамилий были редки и что на одного потомка квиритов[52] приходилось десять латинян нечистой крови и десять этрусков; он забывал, что римское государство начало приходить в упадок с того дня, когда открылся доступ в него чужестранцам, и что причина, по которой титул гражданина беспрестанно терял свой блеск, была та, что между носителями его было более сынов народов побежденных, чем народа-победителя. Когда путем последовательных натурализации право римского гражданства было распространено на все народности, когда бретонцы, сирийцы, фракийцы и африканцы облеклись в это звание, которое было им не по плечу, то родовые римляне уже исчезли».

Причина быстрых успехов некоторых рас, как, например, англосаксов в Америке, заключается в том, что подбор у них совершился не в отрицательную сторону, как в латинских государствах Европы, а в обратном порядке — в сторону прогресса. Действительно, Соединенные Штаты в течение продолжительного времени заселялись людьми разных стран Европы, преимущественно Англии, отличающимися своей независимостью и энергией. Надо было обладать необыкновенным мужеством, чтобы рискнуть переселиться с семьей в отдаленную страну, населенную воинственными и враждебными племенами, и создать там цивилизацию.

Здесь важно отметить, на что я много уже раз обращал внимание в своих последних трудах, что народы приходят в упадок и исчезают с исторической сцены не вследствие понижения своих умственных способностей, а всегда вследствие ослабления характера. Закон этот некогда подтвердился примерами Греции и Рима; немало фактов подтверждают его верность и для нашего времени.

Это основное положение мало понято и часто еще очень оспаривается, но тем не менее уже начинает распространяться. Я нашел его очень хорошо выраженным в недавнем труде английского писателя Бенджамена Кидда и не сумею лучше подтвердить правильность моего тезиса, как позаимствовав у него некоторые места, где он вполне верно и беспристрастно указывает различия характера, разделяющие англосаксов и французов, и исторические следствия этих различий:

«Всякий беспристрастный ум, — говорит этот автор, — должен признать, что некоторые характерные черты французов ставят Францию во главе умственно развитых народов Европы... Умственное влияние этой страны действительно чувствуется во всей нашей цивилизации, в политике, во всех отраслях искусства, во всех направлениях отвлеченной мысли... Тевтонские народы вообще добиваются наивысших умственных результатов там, где необходимы исследования глубокие, кропотливые и добросовестные, там, где надо постепенно собирать один за другим элементы, составляющие работу; но этим исследованиям недостает идеализма французского ума... Всякий добросовестный наблюдатель, впервые близко соприкасающийся с французским умом, должен тотчас же почувствовать в нем нечто неопределенное, но неопределенность эта возвышенного умственного порядка, что не свойственно по природе ни немцам, ни англичанам. Это нечто неопределенное чувствуется и в искусстве и в текущей современной литературе не менее, чем и в высших творениях национального гения в прошлом».

Признав это превосходство французского ума, английский автор настаивает на преобладании в социальных явлениях характера над умом и показывает, в какой мере ум мог быть полезен народам, которые им обладали. Рассматривая историю колониальной борьбы между Францией и Англией во второй половине XVIII века, он выражается так:

«В середине XVIII века окончился между Францией и Англией поединок, самый необычайный из всех известных в истории событий, зависевших от исхода этой борьбы. Последствия этого поединка предчувствовались во всем цивилизованном мире еще до начала борьбы. Она завязалась в Европе, в Индии, в Африке, в Северной Америке, на всех океанах. Если судить по данным, действующим на воображение, то все обстоятельства казались благоприятными для более блестящей расы. Она, казалось, имела перевес и в вооружении, и в средствах, и в численности населения. В 1789 году Великобритания имела 9.600.000 жителей, Франция — 26.300.000. Годовой доход Великобритании составлял 391.250.000 франков, а Франции — 600.000.000. В начале XIX века во Франции было 27.000.000 жителей, тогда как все население, говорившее на английском наречии, вместе с ирландцами и обитателями Штатов Северной Америки и колоний, не превосходило 20.000.000.

В настоящее время, в исходе XIX века, население, говорящее на английском языке, не считая покоренных народов, индусов и негров, дошло до громадной цифры — 101.000.000, тогда как французский народ едва достиг численности в 40.000.000. Повсюду в продолжение уже долгого времени народы, говорящие на английском языке, одерживали верх, где только затевали борьбу. Они стали хозяевами почти всей Северной Америки, Австралии и земель Южной Африки, наиболее пригодных для поселения европейцев. Никакой другой народ не утвердился более прочно и совершенно во всех этих странах. Не видно, чтобы будущее должно было остановить это распространение английской расы; напротив, оно в предстоящем XX веке, по-видимому, неизбежно должно дать этим народам преобладающее влияние во всем мире».

Рассматривая качества характера, благодаря которым англичанам удалось достигнуть таких огромных успехов, столь удачно устроить свои гигантские колониальные владения, преобразовать Египет и даже в течение нескольких лет поднять до высшей степени процветания кредит нации, близкой к совершенному банкротству, тот же писатель прибавляет:

«Не качествами, бросающимися в глаза, и не умом достигнуты такие результаты.., а качествами из числа тех, которые не поражают воображения. Эти качества по преимуществу: сила и энергия характера, неподкупная честность, простая преданность долгу и сознание его. Те, кто приписывает огромное влияние в мире народов, говорящих на английском языке, вероломным комбинациям их государственных людей, бывают часто очень далеки от истины. Это влияние в значительной своей части — результат качеств, мало бросающихся в глаза».

Итак, мы теперь подготовлены к пониманию того, каким образом народы, сильные умом, но слабые энергией и характером, всегда естественно стремились вручить свою судьбу своим правительствам. Беглый взгляд на прошлое этих народов покажет нам, каким образом форма государственного социализма, известная под именем предлагаемого нам ныне коллективизма, вовсе не будучи новостью, представляет собой естественный расцвет прежних учреждений и наследственных потребностей рас, у которых он и развивается в настоящее время. Доводя до минимума запас энергии и предприимчивости, которыми должен обладать отдельный человек, и освобождая его от всякой ответственности, коллективизм представляется весьма удобоприменимым к нуждам народов, у которых воля, энергия и личная инициатива постепенно ослабли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.