----------------------------------------------------------------------- Пер. с фр. - Ю.Данилин. Киев, "Молодь", 1993. OCR & spellcheck by HarryFan, 25 March 2002 -----------------------------------------------------------------------
Дениза шла пешком с вокзала Сен-Лазар, куда ее с двумя братьямидоставил шербургский поезд. Маленького Пепе она вела за руку. Жан плелсяпозади. Все трое страшно устали от путешествия, после ночи, проведенной нажесткой скамье в вагоне третьего класса. В огромном Париже они чувствовалисебя потерянными и заблудившимися, глазели на дома и спрашивали на каждомперекрестке: где улица Мишодьер? Там живет их дядя Бодю. Попав наконец наплощадь Гайон, девушка в изумлении остановилась. - Жан, - промолвила она, - погляди-ка! И они замерли, прижавшись друг к другу; все трое были в черном: онидонашивали старую одежду - траур по отцу. Дениза была невзрачная девушка,слишком тщедушная для своих двадцати лет; в одной руке она несла небольшойузелок, другою - держала за ручонку младшего, пятилетнего брата; позадинее стоял, от удивления свесив руки, старший брат - шестнадцатилетнийподросток, в полном расцвете юности. - Да, - сказала она, помолчав, - вот это магазин! То был магазин новинок на углу улиц Мишодьер и Нев-Сент-Огюстен. В этотмягкий и тусклый октябрьский день его витрины сверкали яркими тонами. Набашне церкви св.Роха пробило восемь; Париж только еще пробуждался, и наулицах встречались лишь служащие, спешившие в свои конторы, да хозяйки,вышедшие за провизией. У входа в магазин двое приказчиков, взобравшись настремянку, развешивали шерстяную материю, а в витрине со стороны улицыНев-Сент-Огюстен другой приказчик, стоя на коленях, спиной к улице,тщательно драпировал складками отрез голубого шелка. Покупателей еще небыло, да и служащие только еще начали прибывать, но магазин уже гуделвнутри, как потревоженный улей. - Да, что и говорить, - заметил Жан. - Это почище Валони. Твой был нетакой красивый! Дениза пожала плечами. Она два года прослужила в Валони, у Корная,лучшего в городе торговца новинками; но этот неожиданно попавшийся им подороге магазин, этот огромный дом преисполнил ее неизъяснимым волнением исловно приковал к себе; взволнованная, изумленная, она позабыла обо всемна свете. На срезанном углу, выходившем на площадь Гайон, выделяласьвысокая стеклянная дверь в орнаментальной раме с обильной позолотой; дверьдоходила до второго этажа. Две аллегорические фигуры - откинувшиеся назадсмеющиеся женщины с обнаженной грудью - держали развернутый свиток, накотором было написано: "Дамское счастье". Отсюда сплошной цепьюрасходились витрины: одни тянулись по улице Мишодьер; другие - поНев-Сент-Огюстен, занимая, помимо угольного дома, еще четыре, недавнокупленных и приспособленных для торговли, - два слева и два справа. Этиуходящие вдаль витрины казались Денизе бесконечными; сквозь их зеркальныестекла, а также в окна второго этажа можно было видеть все, что творитсявнутри. Вот наверху барышня в шелковом платье чинит карандаш, а неподалекудве другие раскладывают бархатные манто. - "Дамское счастье", - прочел Жан с легким смешком: в Валони у этогокрасавца юноши уже была интрижка с женщиной. - Да, мило! Это должнопривлекать покупательниц. Но Дениза вся ушла в созерцание выставки товаров, расположившейся уцентрального входа. Здесь, под открытым небом, у подъезда, были разложены,точно приманка, груды дешевых товаров на все вкусы, чтобы прохожие моглиих купить, не заходя в магазин. Сверху, со второго этажа, свешивались,развеваясь как знамена, полотнища шерстяной материи и сукон, материи измериносовой шерсти, шевиот, мольтон; на их темно-сером, синем,темно-зеленом фоне отчетливо выделялись белые ярлычки. По бокам, обрамляявход, висели меховые палантины, узкие полосы меха для отделки платьев -пепельно-серые беличьи спинки, белоснежный пух лебяжьих грудок, кролик,поддельный горностай и поддельная куница. Внизу - в ящиках, на столах,среди груды отрезов - высились горы трикотажных товаров, продававшихся забесценок: перчатки и вязаные платки, капоры, жилеты, всевозможные зимниевещи, пестрые, узорчатые, полосатые, в красный горошек. Денизе бросилась вглаза клетчатая материя по сорок пять сантимов за метр, шкуркиамериканской норки по франку за штуку, митенки за пять су. Это было похожена гигантскую ярмарку; казалось, магазин лопнул от множества товаров иизбыток их вылился на улицу. Дядюшка Бодю был забыт. Даже Пепе, не выпускавший руку сестры,вытаращил глаза. Приближавшаяся повозка спугнула их с площади, и онимашинально пошли по улице Нев-Сент-Огюстен, переходя от витрины к витринеи подолгу простаивая перед каждой. Сначала их поразило замысловатоеустройство выставок: вверху по диагонали были расположены зонтики в видекрыши деревенской хижины; внизу на металлических прутьях висели шелковыечулки, словно обтягивавшие округлые икры; тут были чулки всех цветов:черные с ажуром, красные с вышивкой, тельного цвета, усеянные букетикамироз, и атласистая вязь их казалась нежной, как кожа блондинки. Наконец, наполках, покрытых сукном, лежали симметрично разложенные перчатки судлиненными, как у византийской девственницы, пальцами и с ладонью,отмеченной какою-то чуть угловатой, поистине девичьей грацией, как все ещене ношенные женские наряды. Но особенно ошеломила их последняя витрина.Шелк, атлас и бархат были представлены здесь во всем разнообразиипереливчатой, вибрирующей гаммы тончайших оттенков: наверху - бархатгустого черного цвета и бархат молочной белизны; ниже - атласные ткани,розовые, голубые, в причудливых складках, постепенно переходящие вбледные, бесконечно нежные тона; еще ниже, словно ожив под опытнымипальцами продавца, переливались шелка всех цветов радуги, - отрезы,свернутые в виде кокард и расположенные красивыми складками, точно навздымающейся груди. Каждый мотив, каждая красочная фраза витрины былаотделена от другой как бы приглушенным аккомпанементом - легкой волнистойлентой кремовых фуляров. А по обеим сторонам витрины высились груды шелкадвух сортов: "Счастье Парижа" и "Золотистая кожа": шелка эти продавалисьтолько здесь и были из ряда вон выдающимся товаром, которому предстоялопроизвести переворот в торговле новинками. - Такой фай и всего по пять шестьдесят! - шептала Дениза, изумленная"Счастьем Парижа". Жан начал скучать. Он остановил прохожего: - Скажите, пожалуйста, где улица Мишодьер? Оказалось, что это - первая улица направо, и молодые люди повернулиназад, огибая магазин. Когда Дениза вышла на улицу Мишодьер, ее ошеломилавитрина с готовыми дамскими нарядами: у Корная она как раз торговалаготовым платьем. Но ничего подобного она никогда еще не видывала; отизумления она даже не могла сдвинуться с места. В глубине широкие полосыочень дорогих брюггских кружев спускались вниз наподобие алтарной завесы,распростершей рыжевато-белые крылья; дальше гирляндами ниспадали волныалансонских кружев; широкий поток малинских, валансьенских, венецианскихкружев и брюссельских аппликаций был похож на падающий снег. Справа ислева мрачными колоннами выстроились штуки сукна, еще более оттенявшиезадний план святилища. В этой часовне, воздвигнутой в честь женскойкрасоты, были выставлены готовые наряды; в центре было помещено нечтоисключительное - бархатное манто с отделкой из серебристой лисицы; по однусторону красовалась шелковая ротонда, подбитая беличьим мехом; по другую -суконное пальто с опушкой из петушиных перьев; наконец, тут же быливыставлены бальные накидки из белого кашемира, подбитые белым же,отделанные лебяжьим пухом или шелковым шнуром. Здесь можно было подобратьсебе любую вещь по вкусу, начиная от бальных пелерин за двадцать девятьфранков и кончая бархатным манто ценою в тысячу восемьсот. Пышные грудиманекенов растягивали материю, широкие бедра подчеркивали тонкость талии,а отсутствующую голову заменяли большие ярлыки, прикрепленные булавками ккрасному мольтону шеи. Зеркала с обеих сторон витрины были расположенытак, что манекены без конца отражались и множились в них, населяя улицупрекрасными продажными женщинами, цена которых была обозначена крупнымицифрами на месте головы. - Замечательно! - вырвалось у Жана, не нашедшего других слов длявыражения своего восторга. Он стоял неподвижно, разинув рот. Вся эта женская роскошь так нравиласьему, что он даже порозовел. Он наделен был девичьей красотой, красотой,которую словно похитил у сестры: у него был бледный цвет лица, рыжеватыевьющиеся волосы, а глаза и губы - влажные, нежные. Зачарованная Денизарядом с ним казалась еще более хрупкой, - впечатление это усиливалосьблагодаря утомленному продолговатому лицу, слишком большому рту ибесцветным волосам. Пепе, совсем белесый, как это часто бывает у детей еговозраста, все теснее прижимался к сестре, точно охваченный беспокойнойпотребностью ласки, смущенный и восхищенный красивыми дамами с витрины.Эта грустная девушка с ребенком и красавец подросток, все трое в черном,белокурые и бедно одетые, являли собою столь своеобразное зрелище и былитак прелестны, что прохожие с улыбкой оборачивались на них. Полный седой мужчина с широким изжелта-бледным лицом, стоявший напороге одной из лавок по другую сторону улицы, уже давно разглядывал их.Глава его налились кровью, рот дергался: он был вне себя от витрин"Дамского счастья", а вид девушки и ее братьев довершал его раздражение.Ну что за простофили, чего они разинули рты на эти шарлатанские приманки? - А дядя-то! - вдруг вспомнила Дениза, словно очнувшись от сна. - Это и есть улица Мишодьер, - сказал Жан. - Он живет где-нибудь здесь. Они подняли головы, обернулись. И прямо перед собой, над полнымгосподином, они увидели зеленую вывеску с полинявшей желтой надписью:"Старый Эльбеф, сукна и фланели. - Бодю, преемник Ошкорна". Дом, внезапамятные времена выкрашенный рыжеватой краской и зажатый между двухбольших особняков в стиле Людовика XIV, имел по фасаду всего лишь триокна; окна эти, квадратные, без ставней, были снабжены только железнойрамой с двумя перекладинами крест-накрест. Глаза Денизы были еще полныблеском витрин "Дамского счастья", а потому ее особенно поразило убожестволавки, приютившейся в первом этаже; низкий потолок словно придавил ее,сверху нависал второй этаж, а узкие окна в виде полумесяца были как втюрьме. Деревянные рамы того же бутылочного цвета, что и вывеска,приобрели от времени оттенки охры и асфальта; они окаймляли две глубокие,черные, пыльные витрины, где смутно виднелись нагроможденные друг на другаштуки материй. Отворенная дверь вела, казалось, в сырой сумрак погреба. - Вот, - сказал Жан. - Ну что ж, пойдемте, - решила Дениза. - Пойдемте. Иди. Пепе. Но они все не решались тронуться с места: их охватила робость. Правда,когда умер их отец, унесенный той же лихорадкой, от которой месяцем раньшеумерла мать, дядя Бодю, под впечатлением двойной утраты, написалплемяннице, что у него всегда найдется для нее место, если она вздумаетпоискать счастья в Париже; но со времени этого письма прошел уже почтигод, и девушка теперь раскаивалась, что так опрометчиво уехала из Валони изаранее не уведомила дядю о своем приезде. Ведь он совсем не знает их и небывал в Валони с тех пор, как еще юношей уехал оттуда и поступил младшимприказчиком к суконщику Ошкорну, на дочери которого он впоследствииженился. - Господин Бодю? - спросила Дениза, решившись наконец обратиться кполному господину, который все еще смотрел на ник, удивляясь их поведению. - Это я, - ответил он. Тогда Дениза, вся раскрасневшись, пролепетала: - Вот чудесно!.. Я - Дениза, а это - Жан, а вот это - Пепе... Видите,дядя, наконец мы и приехали. Бодю остолбенел от изумления. Большие красные глаза его заморгали, ибез того бессвязная речь стала еще бессвязнее. Он был, очевидно, оченьдалек от мыслей об этой семье, так неожиданно свалившейся ему на голову. - Как? Как? Вы здесь? - на все лады повторял он. - Да ведь вы были вВалони!.. Почему же вы не в Валони? Пришлось ему все объяснить. Кротким, слегка дрожащим голосом Денизарассказала, как после смерти отца, который ухлопал все до последнего грошана свою красильню, она осталась матерью для мальчиков. Ее заработка уКорная не хватало даже на то, чтобы прокормиться. Жан, правда, работал устоляра-краснодеревца, чинившего старинную мебель, но еще ничего незарабатывал. Между тем он обнаруживал вкус к старинным вещам и любилвырезать из дерева фигурки, а однажды, найдя кусок слоновой кости, забавыради выточил голову, которую случайно увидел какой-то прохожий; этот-тогосподин и убедил их уехать из Валони и подыскал для Жана место в Париже урезчика по кости. - Понимаете, дядя, Жан завтра же отправится в обучение к своему новомухозяину. Денег с меня за это не потребуют; более того, он даже получиткров и пищу... Что же касается Пепе и меня самой, я думаю, мы как-нибудьпроживем. Хуже, чем в Валони, нам не будет. Но она умолчала о любовных похождениях Жана, о его письмах к девушке изпочтенной семьи, о том, как подростки целовались через ограду, - словом, оскандале, принудившем ее уехать из родного города; она сопровождала братав Париж главным образом для того, чтобы присматривать за ним. Этот большойребенок, такой красивый и веселый, уже привлекавший внимание женщин,внушал ей материнскую тревогу. Дядя Бодю никак не мог прийти в себя и опять пустился в расспросы.Услышав, однако, как она говорит о братьях, он стал обращаться к ней на"ты". - Значит, отец так-таки ничего вам и не оставил? А я-то был уверен, чтоу него еще уцелело немного денег... Ах, сколько раз я писал ему, советовалне связываться с этой красильней. У него было доброе сердце, норассудительности ни на грош!.. И ты осталась с этими ребятами на руках!Тебе пришлось кормить эту мелюзгу! Его желчное лицо просветлело, глаза уже не были налиты кровью, как в туминуту, когда он смотрел на "Дамское счастье". Вдруг он заметил, чтозагораживает вход. - Пойдемте же, - сказал он, - входите, раз уж приехали... Входите,нечего ротозейничать на глупости. И, еще раз бросив злобный взгляд на витрины напротив, он провел детей влавку и стал звать жену и дочь: - Элизабет! Женевьева! Идите-ка сюда, тут к вам гости! Сумрак, царивший в лавке, смутил Денизу и мальчиков. Ослепленные яркимдневным светом, заливавшим улицы, они напрягали зрение, словно на порогекакого-то логовища, и нащупывали ногою пол, инстинктивно опасаясьвероломной ступеньки. Эта смутная боязнь еще больше сближала их, они ещетеснее жались друг к другу: мальчуган по-прежнему держался за юбкудевушки, старший шел позади - так они входили, и улыбаясь и трепеща. Ихчерные силуэты в траурной одежде отчетливо вырисовывались на фоне сияющегоутра, косые лучи солнца золотили их белокурые волосы. - Входите, входите, - повторял Бодю. И он вкратце объяснил жене и дочери, в чем дело. Госпожа Бодю, невысокая женщина, изнуренная малокровием, была всякакая-то бесцветная: бесцветные волосы, бесцветные губы. Эти признакивырождения еще отчетливее проявлялись у ее дочери: она была тщедушна ибледна, как растение, выросшее в темноте. Только великолепные черныеволосы, густые и тяжелые, словно чудом выросшие у этого тщедушногосущества, придавали ее облику какую-то печальную прелесть. - Добро пожаловать, - сказали обе женщины. - Очень рады вас видеть. Они усадили Денизу за прилавок. Пепе тотчас же взобрался к сестре наколени, а Жан стал подле нее, прислонившись к стене. Они постепенноуспокаивались и начинали присматриваться к окружающему; глаза ихмало-помалу привыкали к царившему здесь сумраку. Теперь они видели всюлавку с ее нависшим закопченным потолком, дубовыми прилавками,отполированными за долгие годы, столетними шкафами, запертыми на крепкиезамки: Темные кипы товаров громоздились до самого потолка. Запах сукон икрасок - терпкий запах химикалий - усиливался благодаря сырому полу. Вглубине лавки двое приказчиков я продавщица укладывали штуки белойфланели. - Быть может, карапузик не прочь чего-нибудь покушать? - спросила г-жаБодю, улыбаясь малышу. - Нет, благодарю вас, - ответила Дениза. - Мы выпили по чашке молока вкафе у вокзала. Заметив, что Женевьева бросила взгляд на узелок, положенный на пол,Дениза прибавила: - Сундучок я оставила на вокзале. Она краснела, понимая, что не принято так неожиданно сваливаться людямна голову. Еще в вагоне, не успел поезд отойти от родного города, онапочувствовала глубокое раскаяние; поэтому, приехав в столицу, она отдалабагаж на хранение и накормила детей завтраком. - Отлично, - сказал вдруг Бодю. - Теперь потолкуем малость по душам...Правда, я сам тебе писал, чтобы ты приехала, но это было год назад, а делау меня с тех пор, голубка моя, стали совсем плохи... Он остановился, поперхнувшись от волнения, которого старался невыдавать. Г-жа Бодю и Женевьева потупились с видом безропотной покорности. - Разумеется, - продолжал он, - эта заминка в делах пройдет, в этом яне сомневаюсь... Но мне пришлось сократить персонал; теперь у меня толькотри приказчика, и для найма четвертого время неподходящее. Словом, беднаямоя деточка, я не могу тебя взять к себе, как предлагал. Дениза слушала, потрясенная, бледная как полотно. Бодю решительноприбавил: - Из этого не вышло бы ничего путного ни для тебя, ни для нас. - Ну что ж, дядя, - с трудом выговорила она. - Я постараюсь как-нибудьустроиться. Супруги Бодю были неплохие люди, но они считали, что в жизни им невезет. В те времена, когда торговля их шла бойко, им приходилось раститьпятерых сыновей; трое из них годам к двадцати умерли, у четвертогопоявились дурные наклонности, а пятый недавно уехал в Мексику капитаномсудна. Осталась одна Женевьева. Семья требовала больших расходов, а Бодю ктому же окончательно погубил себя, купив в Рамбуйе, на родине тестя,большой и скверно построенный дом. И в душе этого старого маниакальночестного торговца все сильнее накипала горечь. - Надо было предупредить, - продолжал он, мало-помалу раздражаясь насобственную черствость. - Ты могла бы мне написать, и я тебе ответил бы,чтобы ты оставалась в Валони... Когда я узнал о смерти твоего отца, я тебевысказал лишь то, что обычно говорится в таких случаях. А ты вот являешьсябез предупреждения... Это крайне стеснительно. Он повышал голос, отводя душу. Жена и дочь продолжали сидеть,потупившись, с покорностью людей, которые никогда ее позволяют себевмешиваться. Жан побледнел, Дениза прижала к груди испуганного Пепе. Двекрупные слезинки скатились во ее щекам. - Хорошо, дядя, - сказала она. - Мы уйдем. Наконец ему удалось взять себя в руки. Последовало тягостное молчание.Затем он ворчливо сказал: - Я вас не гоню... Уж раз явились, сегодня переночуйте у Нас наверху. Атам посмотрим. Госпожа Бодю и Женевьева с одного взгляда поняли, что могут занятьсяразмещением гостей. Все уладилось. О Жане нечего было заботиться. Чтокасается Пепе, то ему будет чудесно у г-жи Гра, пожилой дамы, котораязанимает нижний этаж одного из домов на улице Орти и за сорок франков вмесяц берет на полный пансион маленьких детей. Дениза сказала, что запервый месяц она уплатить может. Оставалось только устроиться ей самой.Где-нибудь поблизости для нее, наверное, найдется местечко. - Кажется, Венсар ищет продавщицу, - заметила Женевьева. - Да, да, ищет! - воскликнул Бодю. - После завтрака мы к нему и сходим.Куй железо, пока горячо! Ни единый покупатель не помешал этому семейному объяснению. В лавкепо-прежнему было темно и пусто. В глубине ее приказчики, шушукаясь,продолжали работу. Но вот появились три дамы, и Дениза на минуту осталасьодна. Она поцеловала Пене, и сердце ее сжалось при мысли о близкойразлуке. Пепе, ласковый, как котенок, прятал головку и не произносил нислова. Когда г-жа Бодю с Женевьевой вернулись, они обратили внимание нато, какой он послушный, и Дениза стала уверять, что мальчик никогда нешумит; он молчит по целым дням и только ласкается. До самого завтрака триженщины говорили о детях, о хозяйстве, о жизни в Париже и в провинции,обменивались краткими и ничего не значащими фразами, как родственники,которые еще недостаточно знакомы и поэтому стесняются друг друга. Жанвышел на порог: его заинтересовала жизнь улицы, и он с улыбкой смотрел напроходивших мимо хорошеньких девушек. В десять часов появилась служанка. Обычно стол накрывался сначала дляБодю, Женевьевы и старшего приказчика. Вторично накрывали в одиннадцатьчасов - для г-жи Бодю, другого приказчика и продавщицы. - Завтракать! - воскликнул суконщик, обращаясь к племяннице. И когда все уже расселись в узкой столовой, находившейся позади лавки,он позвал замешкавшегося старшего приказчика: - Коломбан! Молодой человек извинился: он собирался сначала убрать фланель. Это былмалый лет двадцати пяти, полный, грузный и хитрый на вид. У него былостепенное лицо с крупным мягким ртом и лукавыми глазами. - Успеется! Всему свое время, - отвечал Бодю и, прочно усевшись,принялся осторожно и ловко, по-хозяйски, разрезать кусок холоднойтелятины, размеряя на глаз тоненькие ломтики с точностью чуть ли не дограмма. Он оделил ими всех и даже нарезал хлеб. Дениза посадила Пепе возлесебя, чтобы он не напачкал. Но темная столовая угнетала ее; осматриваясьвокруг, Дениза испытывала тоскливое чувство, - у себя в провинции онапривыкла к большим, просторным и светлым комнатам. Единственное окностоловой выходило на крохотный внутренний дворик, сообщавшийся с улицейтемными воротами; этот дворик, сырой и зловонный, был похож на дноколодца, еле освещенное мутным светом. В зимние дни здесь приходилось жечьгаз с утра до ночи. Когда же можно было не зажигать света, становилось ещепечальнее. Денизе потребовалось некоторое время, чтобы глаза ее освоилисьи стали как следует различать куски на тарелке. - Вот у этого молодца так аппетит! - заметил Бодю, видя, что Жан ужепокончил с телятиной. - Если он так же работает, как ест, из негополучится настоящий мужчина... А почему же ты, дитя мое, не ешь?..Признайся - теперь можно и поболтать, - почему ты не вышла замуж у себя вВалони? Дениза отставила стакан, который поднесла было ко рту. - Да что вы, дядя, как же мне выйти замуж! Что вы! А что будет сдетьми? Она даже рассмеялась - до того нелепой показалась ей эта мысль. Крометого, кому придет в голову жениться на ней, бесприданнице, да еще такойтщедушной и некрасивой? Нет, нет, она ни за что не выйдет замуж, довольнос нее и двоих детей. - Зря, - возразил дядя, - женщине трудно без мужчины, Если бы ты нашлакакого-нибудь молодца, тебе с братьями не пришлось бы, как цыганам,очутиться на парижской мостовой. Он замолчал и снова принялся скупо, но справедливо делить блюдокартофеля на свином сале, поданное служанкой. Потом, указывая ложкой наЖеневьеву и Коломбана, прибавил: - Посмотри-ка на эту парочку. Если зимний сезон будет удачен, веснойони обвенчаются. Таков был патриархальный обычай этой фирмы. Ее основатель, АристидФине, выдал свою дочь Дезире за старшего приказчика, Ошкорна; сам Бодю,прибыв на улицу Мишодьер с семью франками в кармане, женился на дочеристарика Ошкорна, Элизабет, и намеревался в свою очередь передать Коломбанудочь и все предприятие, когда дела снова пойдут хорошо. Брак этот былрешен еще три года тому назад и откладывался только из-за щепетильности иупрямства безукоризненно честного коммерсанта: сам он получил предприятиев цветущем состоянии и не хотел, чтобы в руки зятя оно перешло суменьшившейся клиентурой и сомнительным балансом. Бодю продолжал говорить: разговор перешел на Коломбана, который былродом из Рамбуйе, как и отец г-жи Бодю, - они даже состояли в дальнемродстве. Отличный работник: уже десять лет не покладая рук трудится влавке и вполне заслужил повышение! Да к тому же он и не первый встречный;его отец - кутила Коломбан, ветеринар, известный всему департаментуСены-и-Уазы, настоящий мастер своего дела; но он так любит пожить, чтопромотал все, что у него имелось. - Отец пьянствует и водится с девками, зато сын, слава богу, научилсяздесь понимать цену деньгам, - сказал в заключение суконщик. Пока он разглагольствовал, Дениза испытующе поглядывала на Коломбана иЖеневьеву. Они сидели друг против друга, с равнодушными лицами, неулыбались, не краснели. С первого же дня службы молодой человекрассчитывал на этот брак. Он безропотно прошел различные ступени своейкарьеры - от ученика до продавца на жалованье - и был наконец посвящен вовсе тайны и радости семейства; он был терпелив, вел жизнь налаженную, какчасовой механизм, и смотрел на брак с Женевьевой как на превосходную ичестную сделку. Он знал, что будет обладать Женевьевой, и это мешало емужелать ее. Девушка тоже привыкла любить его и любила со свойственной ейсерьезностью и сдержанностью, но в то же время и с глубокой страстью, окоторой сама не подозревала, - так ровно и размеренно текла ее жизнь. - Когда люди нравятся друг другу и имеют возможность... - сочла своимдолгом с улыбкой сказать Дениза, желая быть любезной. - Да, этим всегда кончается, - вставил Коломбан; он медленно прожевывалкуски и до сих пор еще не произнес ни слова. Женевьева бросила на него долгий взгляд и сказала: - Надо только понять друг друга, остальное пойдет само собой. Их любовь выросла здесь, в нижнем этаже старинного парижского дома. Онабыла как цветок, расцветший в погребе. В течение десяти лет Женевьевазнала только Коломбана, проводила дни бок о бок с ним, среди все тех жегруд сукна, в полутьме лавки; утром и вечером они встречались в узкойстоловой, холодной как колодец. Лучше спрятаться, лучше укрыться они несумели бы и в лесной глуши, под листвой деревьев. Только сомнение илиревнивый страх потерять любимого могли бы открыть Женевьеве, что онанавсегда отдала себя Коломбану в обстановке душевной пустоты и скуки, гдемрак был соучастником. Однако во взгляде, брошенном Женевьевой на Коломбана, Дениза заметилазарождающееся беспокойство. И она предупредительно ответила: - Когда любишь, всегда друг друга поймешь. Между тем Бодю неукоснительно надзирал за столом. Он распределилломтики сыра и потребовал, в честь родственников, второй десерт - банкусмородинного варенья; такая щедрость, видимо, изумила Коломбана. Пепе,который до сих пор был умником, при появлении варенья изменил себе. Жан,увлеченный разговором о браке, пристально рассматривал двоюроднуюсестрицу: он находил ее слишком вялой, слишком бледной и в глубине душидумал, что она похожа на белого черноухого кролика с красными глазами. - Довольно болтать, дадим место другим! - заключил наконец суконщик,подавая знак встать из-за стола. - Иной раз я можно позволить себечто-нибудь необычное, но все хорошо в меру. Теперь за стол уселись г-жа Бодю, второй приказчик и продавщица. Денизаопять осталась одна; она села подле двери, ожидая, когда дядя освободится,чтобы проводить ее к Венсару. Пепе играл у ее ног. Жан снова занялнаблюдательный пост на пороге. И почти целый час девушка присматривалась ктому, что происходит вокруг. Изредка входили покупатели: появиласькакая-то дама, затем еще две. Лавка хранила аромат старины, полумрак, вкотором вся прежняя торговля, бесхитростная и добродушная, казалось,оплакивала свое запустение. Но "Дамское счастье", витрины которого надругой стороне улицы виднелись в открытую дверь, приводило Денизу ввосторг. Небо было облачно, воздух после теплого дождя стал мягче,несмотря на холодное время года; в этот бледный, словно насыщенныйсолнечной пылью день большой магазин так и кишел людьми: торговля шлаполным ходом. У Денизы было такое ощущение, точно она смотрит на машину,содрогающуюся под высоким давлением от недр своих до самых витрин. Сейчасперед нею были уже не те холодные выставки, которые она видела утром; ониказались согретыми и словно трепещущими от внутреннего волнения. Людиразглядывали их, женщины останавливались, толпились перед окнами,возбужденные от желаний. И ткани оживали под действием страстей, кипевшихна улице; кружева чуть колыхались, таинственно скрывая за своиминиспадающими складками недра магазина; даже толстые четырехугольные штукисукна дышали соблазном; пальто на оживших манекенах принимали все болееокруглые формы, а роскошное бархатное манто, гибкое и теплое, вздувалось,точно покоясь на женских плечах, облегая волнующуюся грудь, трепещущиебедра. От магазина веяло жаром, как от фабрики, и этот жар исходил главнымобразом от прилавков, где шла оживленная продажа и была сутолока, котораячувствовалась даже за стенами здания. В помещении стоял непрерывный гул,точно от машины, находящейся в движении в беспрестанно обрабатывающейпокупательниц, - их сбивали в кучу перед прилавками, одурманивалитоварами, а затем перебрасывали к кассам. И все это - с механическойточностью, с силой и логикой передаточного механизма, захватывающего целыетолпы женщин. Денизу с самого утра снедало искушение. Этот магазин, казавшийся такимогромным, ошеломлял и привлекал ее; она заметила, что за один только частуда вошло больше народа, чем побывало у Корная за полгода. К ее желаниюпроникнуть туда примешивался смутный страх, который еще усиливал соблазн.В то же время дядина лавка вызывала в ней какое-то неприятное чувство. Этобыло необъяснимое презрение, инстинктивное отвращение, вызванное этойнорой, где торговали по старике. Все впечатления Денизы - ее робкийприход, сухая встреча родственников, унылый завтрак в тюремном сумраке,ожидание среди сонливого застоя старой, умирающей фирмы, - все этослагалось в глухой протест, в порыв к жизни и к свету. И, вопреки еедоброму сердцу, глаза ее беспрестанно обращались к "Дамскому счастью",словно ей, как продавщице, хотелось согреться в сверкании этойторжествующей торговли. - Вот уж к кому народ валит! - вырвалось у нее. Но, посмотрев на семейство Бодю, она пожалела об этих словах. Г-жаБодю, позавтракав, вышла из-за стола и стояла теперь вся белая, устремивбесцветные глаза на чудовище. Хоть она и покорилась судьбе, все же зрелищеогромного магазина на другой стороне улицы повергало ее в немое отчаяние,и слезы накипали у нее на глазах. Женевьева с растущим беспокойствомследила за Коломбаном, а тот, не зная, что за ним наблюдают, замирал вкаком-то экстазе; его взор был устремлен на продавщиц отдела готовогоплатья, которые были видны сквозь окна второго этажа. Сам Бодю ограничилсяжелчным замечанием: - Не все то золото, что блестит! Подождем! Видно было, что все они стараются подавить приступ накипевшей злобы.Самолюбие не позволяло им обнаружить свои чувства перед этими только чтоприехавшими детьми. Наконец суконщик сделал над собой усилие и отвернулся,чтобы не видеть ненавистного магазина. - Ну, - сказал он, - пойдем к Венсару. Места нарасхват: завтра, тогогляди, уж и не будет. Но прежде чем уйти, он приказал младшему приказчику съездить на вокзалза сундучком Денизы. А г-жа Бодю, которой девушка доверила Пепе, решилавоспользоваться свободной минутой и отвести малыша на улицу Орти, к г-жеГра, чтобы столковаться с ней. Жан обещал сестре никуда не уходить. - Это всего в двух шагах отсюда, - пояснил Бодю, спускаясь сплемянницей по улице Гайон. - У Венсара специальная торговля шелками, идела пока еще идут неплохо. Слов нет, и ему трудно, как и всем, но онпроныра и чертовски скуп, поэтому кое-как сводит концы с концами...Впрочем, мне кажется, что он собирается уйти от дел - у него сильныйревматизм. Магазин Венсара находился на улице Нев-де-Пти-Шан, возле пассажаШуазель. Помещение, обставленное соответственно требованиям новейшейроскоши, было чистое и светлое, но тесное; товаром магазин был не богат.Бодю и Дениза застали Венсара за деловым разговором с двумя мужчинами. - Не беспокойтесь, - сказал суконщик Венсару. - Нам не к спеху,подождем. Вернувшись из деликатности к двери, он наклонился к уху племянницы иприбавил: - Худой - это помощник заведующего шелковым отделом "Счастья", атолстяк - лионский фабрикант. Дениза поняла, что Венсар старается передать свой магазин Робино,продавцу из "Дамского счастья". Прикидываясь искренним и откровенным, онбожился с легкостью человека, который готов клясться в чем угодно. По егословам, предприятие его - золотое дно; несмотря на свою пышущую здоровьемвнешность, он принимался вдруг охать и плакаться, ссылаясь на проклятуюболезнь, которая вынуждает его отказаться от такого богатства. Но Робино,нервный и издерганный, нетерпеливо перебил его: он знал о кризисе, которыйпереживают магазины новинок, и напомнил об одном торговом доме, ужепогубленном соседством "Счастья". Венсар, разволновавшись, возвысил голос: - Черт возьми! Вабр - такой простофиля, что ему не миновать былобанкротства. Его жена проматывала все... Кроме того, от нас до "Счастья"почти километр, а Вабр находился у него под боком. Тут в разговор вмешался Гожан, фабрикант шелков. Голоса сновапонизились. Он обвинял большие магазины в разорении французскойпромышленности; три-четыре таких магазина диктуют цены и безраздельноцарят на рынке; он говорил, что единственный способ борьбы с нимизаключается в поддержке мелкой торговли, особенно в поддержкеспециализированных фирм, которым принадлежит будущее. Поэтому он предлагалРобино весьма широкий кредит. - Посмотрите, как "Счастье" ведет себя в отношении вас! - твердил он. -Там не считаются с тем, какие услуги оказал человек магазину, там толькоэксплуатируют людей!.. Ведь вам уже давно было обещано место заведующего,а Бутмон, который пришел со стороны и не имел перед вами никакихпреимуществ, получил его сразу. Рана, нанесенная Робино этой несправедливостью, еще кровоточила. Однакоон колебался взять магазин; он говорил, что деньги принадлежат не ему; этожена получила в наследство шестьдесят тысяч франков, и он страшно боитсяза эти деньги; он говорил, что скорее предпочел бы лишиться обеих рук, чемподвергнуть этот капитал риску, пустив его в сомнительные дела. - Нет, я пока ничего не могу решить, - сказал он в заключение. - Дайтевремя подумать; мы еще поговорим. - Воля ваша, - ответил Венсар, скрывая разочарование под напускнымдобродушием. - Я продаю в ущерб собственным интересам. Не будь я болен... Он вышел на середину магазина: - Чем могу служить, господин Бодю? Суконщик, прислушивавшийся краем уха к разговору, представил Денизу,рассказал то, что считал нужным о ее жизни, и прибавил, что она работаладва года в провинции. - А вы, я слышал, ищете хорошую продавщицу... Венсар изъявил глубочайшее сожаление: - Ах, какая досада!.. Я действительно целую неделю искал продавщицу инанял всего каких-нибудь два часа назад. Водворилось молчание. Дениза чувствовала себя неловко. Тут Робино,участливо смотревший на нее и, вероятно, тронутый ее жалким видом,позволил себе дать совет: - Я знаю, что нам нужен человек в отделе готового платья. Бодю не мог сдержать крика, вырвавшегося у него прямо из сердца: - К вам?! Ну нет! Этого еще недоставало! Но он запнулся, смутившись. Дениза вся вспыхнула: она ни за что неосмелилась бы поступить в этот громадный магазин, и в то же время мысль,что она может быть там приказчицей, наполнила ее гордостью. - Но почему же? - с удивлением спросил Робино. - Напротив, длямадемуазель это было бы большой удачей. Я советую ей прийти завтра утром кзаведующей отделом, госпоже Орели. Худшее, что может случиться, - это чтоее не примут. Суконщик старался скрыть свое возмущение за неопределенными фразами: онзнает г-жу Орели или по крайней мере ее мужа, Ломма, толстяка кассира,которому отрезало омнибусом правую руку. - Впрочем, это ее дело, а не мое, - резко заключил суконщик, - онавольна поступать, как хочет! Он раскланялся с Гожаном и Робино и вышел. Венсар проводил его додвери, снова рассыпаясь в сожалениях, что не может исполнить его просьбу.Дениза нерешительно задержалась было в магазине, думая получить от Робиноболее подробные указания насчет работы, но не осмелилась прямо спросить итолько пролепетала, прощаясь: - Благодарю вас, сударь. На улице старик не сказал племяннице ни слова. Он шел быстро, словноподгоняемый размышлениями; девушке приходилось почти бежать за ним. Когдаон собирался уже войти к себе, его подозвал жестом сосед торговец,стоявший на пороге своей лавки. Дениза остановилась, чтобы подождать дядю. - Что такое, папаша Бурра? - спросил суконщик. Бурра был глубокий старик с головой пророка, длинноволосый и бородатый,с проницательными глазами, глядевшими из-под густых, взъерошенных бровей.Он торговал тростями и зонтами и занимался их починкой, а также вырезалручки, чем снискал себе в округе славу художника. Дениза бросила взгляд навитрину лавки, где ровными рядами выстроились зонты и трости. А когда онаподняла глаза, самое здание еще больше изумило ее. Это был жалкий домишко,зажатый между "Дамским счастьем" и большим особняком в стиле Людовика XIV,неизвестно как выросший в этой тесной щели, где притаились два егонизеньких этажа. Не будь подпоры справа и слева, он весь, казалось, так ирухнул бы - и крыша с покривившимися и истлевшими черепицами, и фасад вдва окна, покрытый трещинами и пятнами ржавчины, и деревянная полустертаявывеска. - Знаете, он написал моему хозяину, что хочет купить дом, - сказалБурра, устремив на суконщика пристальный, негодующий взгляд. Бодю побледнел и пожал плечами. Наступило молчание. Старики стояли другпротив друга с глубоко сосредоточенным видом. - Надо быть ко всему готовым, - прошептал наконец Бодю. Тут Бурра вспылил; тряхнув волосами и волнистой бородой, он воскликнул: - Пускай покупает дом, ему придется заплатить втридорога!.. Но клянусь,пока я жив, он не попользуется тут ни одним камнем. Срок аренды кончаетсяу меня только через двенадцать лет... Посмотрим, еще посмотрим! Это было объявление войны. Бурра бросал вызов "Дамскому счастью", хотяни Бодю, ни он сам не называли своего врага. Бодю молча покачал головой.Потом поплелся через улицу домой, волоча ослабевшие ноги и охая: - Ох, боже мой!.. Боже мой! Дениза, слышавшая их разговор, последовала за дядей. Г-жа Бодю ужевозвратилась с Пепе и поспешила сообщить, что г-жа Гра в любое времявозьмет ребенка. Зато Жан исчез, и это беспокоило сестру. Когда он наконецвозвратился и с увлечением, весь сияющий, принялся рассказывать обульварах, она взглянула на него так грустно, что он покраснел. Их багажпривезли, спать они будут наверху, под самой крышей. - Да! Так что же у Венсара? - спохватилась г-жа Бодю. Суконщик рассказал о неудачных хлопотах; потом прибавил, что племянницеуказали одно место, и, с презрением ткнув рукой в направлении "Дамскогосчастья", буркнул: - Там! Вся семья почувствовала себя оскорбленной. По вечерам первая сменасадилась за стол в пять часов. Денизу и двух мальчиков посадили вместе сБодю, Женевьевой и Коломбаном. В маленькой столовой, освещенной газовымрожком, было душно; в спертом воздухе сильно пахло пищей. Обед прошел вмолчании. Но за десертом г-жа Бодю, которой не сиделось на месте, пришлаиз лавки и стала позади племянницы. Тут сдерживаемый с утра потокпрорвался, все дали волю своему негодованию и стали всячески поноситьчудовище. - Тебе, конечно, виднее... ты вольна поступать, как хочешь, - началопять Бодю. - Мы не собираемся учить тебя... Но если бы ты только знала,что это за фирма! И он вкратце отрывистыми фразами рассказал историю этого пройдохиОктава Муре. Вот кому везет! Мальчишка южанин, наделенный вкрадчивойнаглостью авантюриста, приехал в Париж и на другой же день завертелся ввихре любовных приключений, эксплуатируя то одну женщину, то другую;однажды он даже попался в прелюбодеянии; вышел такой скандал, что об этомеще до сих пор толкуют. И вдруг - неожиданная и необъяснимая победа надг-жою Эдуэн, в результате чего он стал владельцем "Дамского счастья". - Бедная Каролина! - прервала мужа г-жа Бодю. - Она была нам немногосродни. Ах, будь она еще жива, все шло бы по-другому! Она не позволила быразорять нас... И это он убил ее. Да, на своих постройках! Однажды утромона пришла посмотреть на работы и упала в яму. Три дня спустя она умерла.А ведь у нее было превосходное здоровье, и она была так хороша собой!..Этот дом на ее крови построен! Бледной, дрожащей рукой г-жа Бодю показала в сторону большого магазина.Дениза слушала, как слушают волшебные сказки, и по телу ее пробегалалегкая дрожь. Быть может, страх, который с самого утра примешивался в еедуше к соблазнам "Дамского счастья", порожден был кровью этой женщины,кровью, которую Дениза, казалось, видела теперь на красной штукатуркеподвального этажа. - Можно подумать, что это принесло ему счастье, - добавила г-жа Бодю,не называя Муре. Суконщик пожал плечами: он презирал эту бабью болтовню. Он снова сталрассказывать историю Муре, объясняя дело как коммерсант. "Дамское счастье"было основано в 1822 году братьями Делез. По смерти старшего из них егодочь, Каролина, вышла замуж за сына фабриканта полотен, Шарля Эдуэна;позднее, овдовев, она вступила в брак с Муре и принесла ему в качествеприданого половину магазина. Три месяца спустя дядюшка Делез тоже умер;детей у него не было; таким образом, после того как Каролина погибла призакладке фундамента. Муре остался единственным наследником, единственнымвладельцем "Счастья". Вот кому везет! - Это опасный выдумщик, смутьян; дать ему волю, так он взбудоражит веськвартал! - не унимался Бодю. - Я уверен, что Каролина, которая тоже быламалость взбалмошна, увлеклась сумасбродными планами этого проходимца...Как бы то ни было, он убедил ее купить дом слева, потом дом справа. а сам,уже после ее смерти, купил еще два других; так магазин все разрастался иразрастался и теперь грозит всех нас Поглотить! Старик обращался к Денизе, но говорил больше для себя, подчиняясьпотребности высказаться и пережевывая не дававшую ему покоя историю. Извсей семьи он был самый желчный, самый резкий и непримиримый. Г-жа Бодюсидела неподвижно и уже не прерывала его; Женевьева и Коломбан, опустивглаза, рассеянно подбирали и клали в рот хлебные крошки. В тесной комнаткебыло так жарко, так душно, что Пепе заснул за столом; у Жана тожеслипались глаза. - Терпение! - воскликнул Бодю в порыве внезапного гнева. - Этимошенники еще свихнут себе шею! У Муре сейчас большие затруднения, я знаю.С него станет пустить по ветру все доходы ради безумной страсти красширению и рекламе. Чтобы нахватать побольше денег, он уговорил своихслужащих поместить в дело все их сбережения. Теперь он без гроша, и еслине случится чуда, если он не добьется, как рассчитывает, втрое большегосбыта, вот увидите, какой будет крах!.. Ах, я человек не злой, но тогда,честное слово, устрою иллюминацию! Он жаждал возмездия, словно с разорением "Дамского счастья" должна былавосстановиться честь опозоренной торговли. Виданное ли дело? Магазинновинок, где торгуют решительно всем! Что это, ярмарка, что ли? Априказчики там тоже хороши; это какая-то орава шалопаев: суетятся точно навокзале, обращаются с товарами и покупательницами, как с тюками, уходят отхозяина или сами получают расчет из-за какого-нибудь невпопад сказанногослова. Ни привязанности, ни правил, ни знания дела! И Бодю неожиданнопризвал в свидетели Коломбана: уж он-то, Коломбан, пройдя хорошую школу,отлично знает, как медленно, зато верно, постигаются все тонкости и уловкиих ремесла. Искусство заключается не в том, чтобы продать много, а в том,чтобы продать дорого. Коломбан мог бы рассказать, как с ним обращаются,как его сделали членом семьи, как ухаживают за ним, случись ему заболеть,как на него стирают и штопают, как отечески за ним присматривают, как его,наконец, любят. - Еще бы! - поддакивал Коломбан после каждого выкрика хозяина. - Ты у меня последний, голубчик, - заключил в умилении Бодю. - Таких,как ты, у меня уже не будет... Ты мое единственное утешение, потому чтоесли торговлей называется теперь подобный кавардак, то я в нем ничего несмыслю и предпочитаю отстраниться. Женевьева, склонив голову, словно под тяжестью густых черных волос,обрамлявших ее бледный лоб, смотрела на улыбающегося приказчика: в еевзгляде было подозрение, желание проверить, не покраснеет ли он от всехэтих похвал, не заговорит ли в нем совесть. Но, еще с детства привыкнув клицемерным приемам торговли по старинке, этот широкоплечий малый с хитройскладочкой в углах губ сохранял полнейшее спокойствие и добродушный вид. А Бодю расходился все больше и больше; указывая на скопище товаров вмагазине напротив, он разоблачал этих дикарей, которые в борьбе засуществование истребляют друг друга и доходят даже до подрыва семейныхустоев. Он привел в пример своих деревенских соседей Ломмов: мать, отца исына; все трое служат в "Дамском счастье". Их никогда не бывает дома, уних нет семейного очага, они обедают у себя только по воскресеньям и ведутжизнь трактирных завсегдатаев! Конечно, столовая у. Бодю невелика, ей даженемного недостает света и воздуха, но здесь по крайней мере протекают всеего дни, здесь он живет, согретый ласковым вниманием близких.Разглагольствуя таким образом, Бодю обводил взором комнатку и содрогалсяпри мысли, - в которой сам не смел себе сознаться, - что может настатьдень, когда варвары вконец разорят его дело и выселят его из этой норы,где ему так уютно с женой и дочерью. Несмотря на уверенность, с какой он предрекал неминуемое банкротство"Счастья", его в глубине души охватывал ужас: он отлично сознавал, чтоненавистные ему люди постепенно завоевывают, захватывают весь квартал. - Но это я говорю не затем, чтобы внушить тебе к ним отвращение, -промолвил он, стараясь успокоиться. - Если тебе выгодно поступить туда, япервый скажу: "Поступай". - Я так и думаю, дядя, - прошептала смущенная Дениза: неистовая речьстарика только усилила ее желание попасть в "Дамское счастье". Он облокотился о стол и уставился на нее пристальным взглядом. - Но скажи мне, ты ведь немного смыслишь в этом деле, разумно ли,по-твоему, чтобы обычный магазин новинок пускался в продажу всякойвсячины? В былые времена, когда торговлю вели честно, под словом "новинки"подразумевались одни лишь ткани. Сейчас же эти господа только и думают,как бы сесть соседям на шею и все слопать. Вот на что жалуется веськвартал: ведь мелкие коммерсанты начинают терпеть ужасные убытки.Проклятый Муре разоряет их... Посмотри: Бедоре с сестрой, торгующиечулками на улице Гайон, уже лишились половины своих покупателей.Мадемуазель Татен, торгующей бельем в пассаже Шуазель, пришлось понизитьцены, чтобы устоять против конкуренции... И этот бич, эта заразараспространилась на весь наш квартал, вплоть до улицы Нев-де-Пти-Шан, гденаходится меховая торговля братьев Ванпуй; они, говорят, тоже не в силахвыдержать натиска... Вот о чем только и слышишь вокруг. Аршинники торгуютмехами, не потеха ли это, скажи на милость? И все это выдумки Муре! - А перчатки? - вставила г-жа Бодю. - Прямо чудовищно! Он вздумалоткрыть целый отдел перчаток!.. Вчера, когда я проходила по улицеНев-Сент-Огюстен, Кинет стоял на пороге своей лавки такой расстроенный,что у меня не хватило духу спросить его, как идут дела. - А зонтики? - продолжал Бодю. - Уж дальше идти некуда. Бурра убежден,что Муре просто решил пустить его по миру. Иначе как же согласовать зонтыс тканями?.. Но Бурра молодчина, он себя в обиду не даст. На днях мы ещепосмеемся! Бодю перебрал и других коммерсантов, он произвел смотр всему кварталу.Иногда у него вырывались признания: уж если Венсар хочет продать своедело, то всем, значит, остается только закрыть лавочку, потому что Венсариз тех крыс, которые первыми бегут с корабля, стоит только появиться течи.И тут же Бодю начинал противоречить себе, мечтая об объединении, осоглашении мелких торговцев для противодействия колоссу. Ему хотелосьпоговорить и о себе, но он сдерживался; руки у него дрожали, рот судорожноподергивался. Наконец он не утерпел: - Мне пока что нечего жаловаться. Конечно, убытки он и мне причинил! Ноон держит еще только дамские сукна: легкие для платьев, поплотнее - дляманто. За мужским же товаром по-прежнему идут ко мне: за охотничьимбархатом, ливреями, не говоря уже о фланели и мольтоне; и тут-то уж я емуне уступаю, у меня выбор куда богаче... Но он явно хочет досадить мне, незря он расположил отдел сукон напротив моих окошек. Ты ведь видела еговитрины? Он нарочно выставляет в них готовые наряды и сукна целыми штуками- как ярмарочный зазывала, приманивающий девок... Право, я сгорел бы - отстыда, если бы стал прибегать к подобным средствам! Вот уже сто лет, как"Старый Эльбеф" всем известен, и у его двери никогда не было никакихловушек. Пока я жив, лавка останется такой же, какой я ее получил, счетырьмя штуками образцов справа и слева, - и только! Волнение постепенно захватило всю семью. Наконец Женевьева отважиласьпрервать наступившую было паузу: - Наши покупатели нас любят, папа. Не надо терять надежду... Ещесегодня приходили госпожа Дефорж и госпожа де Бов. Я жду и госпожу Марти,ей нужна фланель. - Я принял вчера заказ от госпожи Бурделе, - вставил Коломбан. -Правда, она говорила, что английский шевиот продается напротив на десятьсу дешевле и будто бы не уступает нашему. - И подумать только, что мы знали этот торговый дом, когда он былвеличиною с носовой платок! - уныло заметила г-жа Бодю. - Поверишь ли,дорогая Дениза, когда Делезы основали фирму, у них была всего-навсего однавитрина на улице Нев-Сент-Огюстен, - нечто вроде стенного шкафа, где едвахватало места для двух-трех штук ситца и коленкора. В лавке невозможнобыло повернуться, до того она была тесна... А "Старый Эльбеф" в ту порунасчитывал свыше шестидесяти лет и уже был таким, каким ты видишь егосегодня... Ах, все изменилось, и как изменилось-то! Она покачала головой, в ее медлительной речи звучала вся трагедия еежизни. Она родилась в "Старом Эльбефе" и любила в нем все, вплоть до егосырых камней: она жила только им и для него. Некогда она гордилась этимторговым домом, самым солидным в квартале, с самой большой клиентурой;теперь же она бесконечно страдала, видя, как мало-помалу разрастаетсясоперничающее предприятие, которым сначала все пренебрегали, пока оно неокрепло и наконец не стало главенствовать и угрожать соседям. Это было длянее вечно открытой раной; она умирала от унижения "Старого Эльбефа" и,подобно ему, жила только по инерции, сознавая, что агония лавки будет еесобственной агонией и что она умрет в тот самый день, когда лавказакроется. Наступило молчание. Бодю пальцами выбивал на клеенке барабанную дробь.Он устал и даже досадовал на то, что опять позволил себе отвести душу. Новся семья продолжала уныло вспоминать и перетряхивать свои невзгоды.Никогда-то им не улыбалось счастье! Дети подросли, родители стали былосколачивать состояние, и вдруг началась конкуренция, а с нею - разорение.К тому же надо было содержать еще дом в Рамбуйе, деревенский дом, кудасуконщик вот уже десять лет мечтал удалиться на покой. Это была, по словамБодю, "покупка по случаю", но старинное каменное строение постояннотребовало ремонта, и он решил сдавать дом внаем; однако арендной платы нехватало на покрытие расходов. На это уходили его последние барыши; таковабыла единственная слабость этого до щепетильности честного человека,упорно державшегося старинных обычаев. - Ну, - заключил он внезапно, - надо и другим уступить место...Довольно без толку болтать! Все семейство словно очнулось от дремы. Газовый рожок шипел, в комнаткебыло душно и жарко. Все поспешно поднялись, тягостная тишина быланарушена. Только Пепе спал, да так крепко, что его уложили тут же, накипах мольтона. Беспрестанно зевавший Жан опять стал у входной двери. - Словом, поступай как хочешь, - повторил Бодю племяннице. - Мы с тобойпросто поговорили о положении вещей, вот и все... В твои дела мы невмешиваемся. Он пристально смотрел на нее, ожидая решительного ответа. Но все этирассказы вызвали в Денизе вместо отвращения только еще больший восторгперед "Дамским счастьем". Девушка казалась по-прежнему спокойной иласковой, но в глубине ее души таилась упрямая воля нормандки. Она толькомолвила в ответ: - Посмотрим, дядя, - и заговорила о том, что ей с детьми нужно пораньшелечь спать, потому что они очень устали. Однако пробило всего только шесть часов, и она решила побыть ещенемного в лавке. Наступил вечер. Дениза заметила, что мостовая потемнела иблестит от мелкого, частого дождя, не прекращавшегося с самого заходасолнца. Она удивилась: за какие-нибудь несколько мгновений вся улицапокрылась лужами и потекли потоки мутной воды. Пешеходы растаптывалигустую липкую грязь, в сумерках сквозь проливной дождь виднелись толькосмутные очертания зонтиков, которые сталкивались, раздувшись, словнобольшие темные крылья. Девушка шагнула было в глубь лавки, съежившись отхолода, но когда она бросила взгляд на тускло освещенное помещение, ещеболее мрачное в этот час, сердце ее сжалось. Сюда проникало влажноедыхание улицы, доносились отголоски жизни старинного квартала: казалось,будто вода, струящаяся с зонтов, просачивается до самых прилавков, будтолужи и грязь мостовой проникают в нижний этаж ветхого здания и пропитываютплесенью его стены, и без того уже побелевшие от сырости. Это был словнопризрак старого, сырого Парижа. И Дениза дрожала как в лихорадке, она иужасалась и дивилась, видя этот огромный город таким холодным инекрасивым. А по другую сторону улицы, в "Дамском счастье", загорались убегающиевглубь ряды газовых рожков. И Дениза сделала шаг вперед, вновь увлеченнаяи как бы согретая этим пылающим очагом. Машина по инерции все еще работалаи продолжала хрипеть и грохотать, выпуская последние пары, но приказчикиуже свертывали материи, а кассиры подсчитывали выручку. Сквозь запотевшиестекла все это представало в виде какого-то хаоса огней, точно некаяпричудливая фабрика. За дождевой завесой зрелище это казалось далеким,призрачным и похожим на гигантскую топку, где на фоне багрового пламеникотлов мелькают черные тени кочегаров. Витрины тонули во мраке: там можнобыло различить теперь только снег кружев, белизну которых оживлял матовыйсвет газовых рожков; а в глубине этой часовни мощно вздымались готовыенаряды, и чудесное бархатное манто, отделанное серебристой лисицей,казалось силуэтом великолепной безголовой женщины, которая под проливнымдождем, в таинственных парижских сумерках спешит на бал. Зачарованная, Дениза подошла к самой двери, не замечая, что на платьеее попадают брызги дождя. В этот ночной час "Дамское счастье", сверкавшее,как раскаленный горн, окончательно покорило девушку. В большом городе,почерневшем и притихшем под дождем, в этом неведомом ей Париже оно горело,как маяк, оно казалось ей единственным светочем и средоточием жизни. Оназамечталась о будущем, о службе в этом магазине. Ей придется многоработать, чтобы вырастить детей, но будет в ее жизни и нечто другое, - онаеще не знала, что именно, - что-то еще далекое, но она уже трепетала и отстраха перед ним, и от желания, чтобы оно поскорее свершилось. Денизевспомнилась женщина, умершая во время закладки здания. Ей стало страшно:огни показались ей кровавыми, но мгновение спустя белизна кружев успокоилаее, надежда и радостная уверенность завладели ее сердцем; а тем временемдождевая пыль обдавала холодом ее руки и умеряла лихорадочное возбуждение,вызванное переездом в столицу. - Это Бурра, - сказал чей-то голос за ее спиной. Наклонившись, она увидела, что Бурра неподвижно стоит на улице, передвитриной, где она утром заметила целое сооружение из зонтов и тростей.Старик стоял в тени, поглощенный созерцанием победоносной выставки"Дамского счастья"; лицо его было скорбно; он даже не замечал дождя,который хлестал его непокрытую голову и струйками сбегал с седых волос. - Какой дурак, - заметил голос, - ведь он простудится. Дениза обернулась и увидела, что все семейство Бодю снова стоит за ееспиной. Как и Бурра, которого они считали дураком, они то и дело невольновозвращались к созерцанию этого зрелища, раздиравшего им сердце. Это былокакое-то самоистязание. Женевьева сильно побледнела: она убедилась, чтоКоломбан любуется тенями продавщиц, мелькающими в окнах второго этажа;Бодю старался подавить в себе вновь вспыхнувшую злобу, а глаза его женынаполнились безмолвными слезами. - Так, значит, завтра ты туда отправишься? - спросил наконец суконщик:его мучила неуверенность; он чувствовал, что племянница, как и все другие,покорена. Она замялась, потом кротко сказала: - Да, дядя, если только это вас не очень огорчит.
На следующий день в половине восьмого Дениза стояла перед "Дамскимсчастьем". Она решила сначала явиться туда, а потом уж проводить Жана кего хозяину, который жил далеко, в верхней части предместья Тампль. Но,привыкнув рано вставать, она слишком поспешила выйти из дома: приказчикиеще только начинали появляться. Боясь показаться смешной, она внерешительности топталась на площади Гайон. Холодный ветер обсушил мостовую. Из всех улиц, озаренных бледнымутренним светом, торопливо выходили приказчики, ежась от первой зимнейстужи, спрятав руки в карманы и подняв воротники пальто. Они шли большейчастью поодиночке и исчезали в недрах магазина, не обменявшись ни словом,ни взглядом с сослуживцами, спешившими рядом с ними; другие шли по двое,по трое, занимая тротуар во всю его ширину и перекидываясь коротенькимифразами; все они, прежде чем войти, одним и тем же движением швыряли всточную канавку окурок папиросы или сигары. Дениза заметила, что многие из них, проходя мимо, заглядывают ей влицо. И это еще больше смущало девушку. Она уже не чувствовала в себесмелости последовать за ними и решила, что войдет только после того, какпоток прекратится; она покраснела при мысли, что в дверях можетстолкнуться со всеми этими мужчинами. Но шествие все продолжалось, и,чтобы избавиться от любопытных взглядов, Дениза медленно обогнула площадь.Вернувшись, она увидела перед подъездом "Дамского счастья" высокого,бледного и нескладного юношу, который, подобно ей, вот уже четверть часа,видимо, выжидал чего-то. - Мадемуазель, - решился он наконец спросить ее, запинаясь, - вы неслужите здесь продавщицей? Вопрос незнакомого человека привел Денизу в такое замешательство, чтоона ничего не ответила. - Видите ли, - продолжал он, еще больше путаясь, - я подумал, нельзя лимне сюда устроиться, а вы могли бы мне объяснить... Он робел не меньше нее и рискнул обратиться к ней только потому, что,как ему казалось, и она тоже смущена. - Очень была бы рада, сударь, - ответила она наконец. - Но я знаю небольше вашего; я тоже пришла сюда наниматься. - Ах, вот как, - произнес он, совершенно растерявшись. Оба густо покраснели и стояли в смущении друг против друга, тронутыесходностью своего положения, но не отваживаясь пожелать успеха товарищу понесчастью. Так как у них не хватало духу сказать еще что-нибудь, асмущение охватывало их все больше и больше, они неловко разошлись и сталидожидаться порознь в нескольких шагах друг от друга. Приказчики все продолжали входить. Теперь Дениза слышала шуточки,которые они отпускали, проходя мимо и искоса поглядывая на нее. При мысли,что она служит для них забавой, ее смущение возросло еще больше, и она ужерешила было побродить полчаса по окрестным улицам, но в эту минутувнимание ее привлек какой-то молодой человек, быстро приближавшийся поулице Пор-Маон. Очевидно, это был заведующий отделом, потому что всеприказчики здоровались с ним. Он был высокого роста, с бледным лицом ихоленой бородкой; глаза его, мягкие, бархатистые, цветом напоминали староезолото. Пересекая площадь, он равнодушно взглянул на Денизу, затем вошел вмагазин, а она так и продолжала стоять, не шевелясь, взволнованная еговзглядом, полная какого-то непонятного трепета, в котором тревогапреобладала над восхищением. Страх окончательно завладел ею, и онамедленно пошла вниз по улице Гайон, а потом по улице Сен-Рок, ожидая,когда к ней вернется мужество. Однако то был больше, чем заведующий отделом, - то был Октав Муресобственной персоной. В эту ночь он совсем не спал, ибо после бала узнакомого биржевого маклера отправился ужинать в обществе приятеля и двухженщин, подобранных за кулисами какого-то маленького театра. На нем былозастегнутое доверху пальто, скрывавшее фрак и белый галстук. Быстроподнявшись к себе, он умылся и переоделся; когда он затем сел за конторкув своем кабинете, вид у него был вполне бодрый, взгляд живой, а цвет лицатакой свежий, словно он провел десять часов в постели. В обширномкабинете, обставленном дубовой мебелью с зеленой репсовой обивкой,единственным украшением был портрет той самой г-жи Эдуэн, о которой до сияпор еще судачили в квартале. С тех пор как ее не стало. Октав хранил о нейпочтительное воспоминание и выказывал к ее памяти сердечнуюпризнательность за то богатство, которым она осыпала его, выйдя за негозамуж. И теперь, прежде чем взяться за векселя, лежавшие на его бюваре, онулыбнулся портрету, как счастливый человек. Ведь именно сюда, к ней,возвращался он работать после своих проказ, выходя из альковов, куда его,молодого вдовца, завлекала жажда наслаждений. В дверь постучали, и, не ожидая ответа, в кабинет вошел молодойчеловек, высокий и худой, с тонкими губами и заостренным носом; гладкопричесанные волосы с пробивающейся сединой придавали ему весьма степенныйвид. Муре поднял глаза и, продолжая подписывать, спросил: - Хорошо спали, Бурдонкль? - Благодарю вас, отлично, - ответил молодой человек и принялсянеторопливо прохаживаться, словно у себя дома. Бурдонкль, сын бедного фермера из окрестностей Лиможа, начал работать в"Дамском счастье" одновременно с Муре, когда магазин еще занимал толькоугол площади Гайон. Очень умный, энергичный, он, казалось, без труда могбы затмить своего менее серьезного коллегу, рассеянного, с видулегкомысленного и вечно попадавшего во всякие подозрительные истории сженщинами, но у Бурдонкля не было ни проблесков таланта, присущих пылкомупровансальцу, ни его смелости, ни его покоряющего изящества. Как человекразумный, он с самого начала покорно, без всякого сопротивления склонилсяперед Муре. Когда последний предложил своим служащим помещать деньги в егопредприятие, Бурдонкль сделал это одним из первых, доверив Муре даженаследство, неожиданно полученное от тетки; и мало-помалу, пройдя черезвсе ступени - продавца, помощника заведующего, потом заведующего отделомшелков, - он сделался компаньоном своего патрона, самым любимым и самымвлиятельным, одним из шести пайщиков, которые помогали Муре управлять"Дамским счастьем", составляя нечто вроде совета министров при самодержце.Каждый из них ведал определенной областью. На Бурдонкля же было возложенообщее наблюдение. - А вы как спали? - спросил он фамильярно. Когда Муре ответил, что совсем не ложился, Бурдонкль покачал головой исказал: - Вредно. - Ну вот еще! - весело возразил Муре. - Я бодрее вас, дорогой мой. Увас глаза опухли от сна, вы отяжелели от излишнего благоразумия.Развлекайтесь! Это освежает голову! Такие дружеские пререкания вошли у них в привычку. Прежде Бурдонкльколотил своих любовниц, потому что, по его словам, они мешали ему спать.Теперь же он и вовсе стал заправским женоненавистником, хотя вне дома, безсомнения, встречался с женщинами; но он умалчивал об этом: они занимали вего жизни слишком мало места. В магазине он ограничивался тем, что игрална страстях покупательниц, которых глубоко презирал за легкомыслие,побуждавшее их разоряться на дурацкие тряпки. Муре, наоборот, относился кженщинам с преувеличенным восторгом, преклонялся перед ними и льстил им,постоянно поддавался новым увлечениям, и это было своего рода рекламой дляего фирмы; он, можно сказать, одной и той же лаской нежил весь женскийпол, стараясь одурманить его и держать в своей власти. - Вчера вечером я видел на балу госпожу Дефорж, - произнес он. - Онабыла прелестна. - Не с ней ли вы потом и ужинали? - спросил помощник. Муре возмутился: - Что вы, это порядочная женщина, дорогой мой... Нет, я ужинал сЭлоизой, девочкой из "Фоли". Она глупа как пробка, но на редкость забавна! Он взял новую пачку векселей и опять стал подписывать. Бурдонкльпродолжал неторопливо расхаживать из угла в угол. Он бросил взгляд черезвысокие окна на улицу Нев-Сент-Огюстен, затем снова подошел к Муре: - Знаете, они ведь отомстят. - О ком это вы? - спросил Муре, уже потерявший нить разговора. - Да о женщинах. Муре повеселел еще больше; и тут перед собеседником обнаружился весьего цинизм, который он скрывал под оболочкой чувственной экзальтации.Пожав плечами, он объявил, что выкинет их всех вон, как порожние мешки,лишь только они помогут ему сколотить состояние. Но упрямый Бурдонкльневозмутимо твердил: - Они отомстят... Найдется одна, которая отомстит за всех. Этого неминовать. - Не страшно! - воскликнул Муре, усиливая свой провансальский акцент. -Такая еще не родилась, мой милый. А если она и явится, вы ведь знаете... Он поднял перо, помахал им и вонзил его в пустоту, словно кинжал вневидимое сердце. Помощник вновь зашагал взад и вперед; он, как всегда,преклонялся перед патроном, ум которого, не лишенный изъянов, ставил его,однако, в тупик... Бурдонкль, такой безупречный, такой разумный,бесстрастный, не способный на падение, все еще не понималпривлекательности порока, не понимал Парижа, отдающегося в поцелуе самомудерзновенному. Наступило молчание, слышался только скрип пера Муре. Немного погодя онстал расспрашивать Бурдонкля о большом базаре зимних новинок, которыйдолжен был открыться в следующий понедельник, и тот в ответ на отрывистыевопросы патрона давал ему исчерпывающие сведения. Это было чрезвычайноважное дело; торговый дом ставил на карту весь свой капитал, и толки,ходившие в квартале, в основе своей были правильны: Муре бросался вспекуляции, как поэт, с таким блеском, с такой потребностью чего-токолоссального, что все, казалось, должно было трещать под его натиском.Это было новое понимание торговли, это было явное вторжение фантазии вкоммерцию; то самое, что некогда так беспокоило г-жу Эдуэн и что ещетеперь, несмотря на первые успехи, порою сильно смущало пайщиков. Патронавтихомолку упрекали в том, что он зарывается, говорили, что он действуетопрометчиво и расширяет магазин, не убедившись предварительно в том, чточисло покупателей в достаточной мере возросло; пайщики приходили в ужас,когда он брал из кассы всю наличность для какого-ниб
