Первая встреча с психотерапевтом. Ее важность

Как правило, после некоторых колебаний назна­чается первая встреча с психотерапевтом. Речь идет уже о новом человеке, с которым раньше не встречались. Как будет проходить первый разго­вор? От этого, можно сказать, будет зависеть, ка­кой смысл приобретет для ребенка, его родителей и окружения вся психотерапевтическая работа, восстановление эмоциональной восприимчивос­ти, которая на сегодняшний день блокирована в отношении пустом, пагубном или регрессивном.

Некоторые родители заранее подготовили ре­бенка: «Вот увидишь, не волнуйся (а может, он и не думает об этом?), ты просто поиграешь или по­рисуешь с дядей (или тетей), он симпатичный и очень любит маленьких детей». Или по-другому, если ребенок постарше: «Там будет кто-то, кто по­кажет тебе, как надо учиться, даст хорошие сове­ты, задаст вопросы». «Да нет же, ты не псих! Про­сто надо заняться твоими нервами...»

Это как раз то, о чем, прежде всего, должен узнать психотерапевт, задавая родителям вопрос: «Что вы сказали ребенку о причинах вашего визита в центр?

— Что вы сказали ему сегодня, отправляясь на первый сеанс к психотерапевту?

— Что сказал ребенок в ответ на ваше сообщение?

— Кто из окружения ребенка знает об этом со­бытии?

— Как они отнеслись к вашему решению его лечить?»

О ком бы ни шла речь, бабушке или дедушке, крестном отце или матери, — эти люди имеют важ-

ное значение в эмоциональной жизни ребенка и должны его сохранять, будь то старая служанка, дол­гое время живущая в доме, — надо знать мнение, чтобы все учитывать. Это очень важно, поскольку длительная интеграция какого-либо человека в се­мейную группу означает, что он живет в симбиозе с ней, даже если речь идет о старой подруге, вступив­шей в брак с кем-то из старшего поколения, одино­кой женщине или мужчине, постоянно бывающих в доме. Важно сказать об этом человеке несколько слов понимания, тем более, если он сопротивляет­ся лечению, или даже высказать пожелание, что ког­да-нибудь он придет вместе с ребенком, чтобы по­делиться своими собственными соображениями.

Затем психотерапевт вместе с родителями под­робно знакомится с заранее подготовленной картой. Он читает ее вслух почти полностью, время от вре­мени спрашивая о деталях, уточняя. Психотерапевт отмечает на полях, что явилось новым или несовпа­дающим. Очень часто бывает, что при первом посе­щении детально не обсуждались беременность, роды, первые реакции ребенка, его прародители, их харак­тер и то, какое влияние они оказали на родителей, — темы, о которых вначале было бы неловко говорить: совпадение дат смертей в семье с датами, важными в жизни субъекта, короткие отлучки матери в течение первого года, реакция ребенка на ее возвращение, — характер детей старших и младших по отношению к ребенку, которому предложено лечение, их дружба или разногласия, способ реагировать на рождения, смерти, разделения, неожиданные фрустрации. К этому следует добавить как можно больше подробно­стей о вегетативных ритмах в течение всей жизни ре­бенка: питание, навыки опрятности, сон, пишеваре-

ние. До какого возраста этим занималась мать? Зани­мается ли она этим сейчас, занимается ли этим отец?

Необходимо также знать, соблюдения каких пра­вил поведения требуют от ребенка, и каковы наказа­ния. Действуют ли они? Если нет, почему продолжа­ют применяться? Возможная роль воспитания, полученного отцом или матерью, и их фиксации на ком-то из родителей, кто действовал так же с ними. Оказалось ли это полезно для самих родителей?

Важна информация о школе. Какой у него учитель? Ценит ли он его? Какова роль родителей в приготовлении домашних заданий, уроков. Кар­манные деньги. Какого мнения по этому вопросу они, как правило, придерживаются? Основано ли оно на их собственном опыте в юности? Пробо­вали ли они применять какую-то улучшенную си­стему или действовали по старинке?

Какие знания имеет ребенок о сексуальной жизни? Что об этом думают родители, и почему?

А также, на кого из членов вашей семьи или семьи супруга, как вам кажется, похож ребенок? Давно ли у вас появилось беспокойство за ребен­ка? Совпадают ли ваши взгляды на воспитание со взглядами супруга? Ведет ли себя ребенок по-раз­ному с каждым из родителей, когда они не вмес­те? Заводит ли он друзей, как их выбирает?

Наконец, по вашему мнению, какова должна быть цель терапии? Очень редко родители дают на этот вопрос ответ позитивный, имеющий отноше­ние к ребенку. Гораздо чаще мы слышим: «Чтобы он больше не... и чтобы хорошо учился», гораздо реже: «Чтобы он снова научился радоваться жизни и дос­тиг успеха на том пути, который ему подходит».

Разговор неизбежно заканчивается основным

вопросом: это вопрос родителей, которые всегда чув­ствуют себя виноватыми за недостатки в воспитании и хотели бы получить совет. «Что нам теперь де­лать? — говорят они. — Больше не надо его ругать? Наказывать?» и т.д. Единственный ответ на вопрос, что им делать, следующий: «Оставайтесь родителя ми, не отказывайтесь от своей роли из-за того, что начи­нается психотерапия с ребенком. Наоборот, именно теперь важно поддерживать ваш авторитет, даже если иногда это может показаться неудобным или сам ре­бенок это провоцирует. Если он это провоцирует, значит, он в этом нуждается. Ничего не меняйте. И скажите то же самое учителю или учительнице».

Я считаю необходимым этот последний пункт, потому что заметила, часто, если ребенок приходит по совету учителя, он остается долгое время под вли­янием системы уступок в том, что касается дисцип­лины. Все, что пытались сделать, чтобы помочь ре­бенку, было допустимо. Но теперь, когда он в терапии, напротив, родители должны быть с ним не­посредственны, насколько это для них возможно, а воспитатель применять ту же систему правил, что и ко всем остальным. Все они сохраняют ответствен­ность, одни дома, другие в школе или организации вне школы. Они должны оставаться свободными в своих мыслях и выборе методов. Они и есть те обра­зы взрослых, в отношении к которым ребенок будет продолжать строить собственную структуру.

Родители делают то, что они могут делать как всякие родители. Часто путают идеальную роль ро­дителей и роль успешного педагога или «наставни­ка». Однако эти способы существования рядом с ребенком совершенно не сопоставимы, и более того — они не совместимы. Ребенок— плоть от

плоти родителей, а для учителя он не более, чем ученик. Как видите, ничего общего. Педагоги-на­ставники применяют методы и правила в интере­сах группы, к которой принадлежит ребенок, и ста­вят целью научить какому-то навыку или предмету.

Психотерапевт находится рядом только для того, чтобы помочь ребенку освободиться от эмоциональ­ных затруднений, связанных с происходившим ра­нее, что впоследствии могло быть забыто или нет. Но сточки зрения всего того, что переживается теперь, психотерапия является не более чем дополнитель­ной мерой, поскольку в дальнейшем мы будем иметь дело всего лишь с реальными фактами, которые па­циент принесет на сеанс, что и будет самым живым способом сделать эти факты безопасными. Утверж­дение принципиальное, которое стоит повторить. Психотерапевт будет полной противоположностью учителю или воспитателю. Или, по крайней мере, если он таковым является, то не прямо, поскольку даст возможность выразить и облегчить тревоги, свя­занные с травматичными или труднопереносимыми событиями, позволяя пережить их заново в ситуации пациент — психотерапевт.

Многие, и я в том числе, в дополнение к полной свободе действий и решений для родителей, сообща­ют, что теперь, когда ребенок ходит на сеансы один, они должны давать ему записку с кратким изложени­ем основных происшествий, случившихся между се­ансами, и что они могут без колебаний прийти на встречу со мной всякий раз, когда хотели бы узнать, как протекает лечение, вместо того чтобы задавать вопросы ребенку, потому что, возможно, это поме­шает или, во всяком случае, не поможет.

И напротив, пусть они не мешают ребенку гово-

рить о терапии, если он это делает спонтанно, и пусть никогда не удивляются самым ошеломляющим суж­дениям, которые ребенок иногда приписывает пси­хотерапевту. Подобное предупреждение необходимо, например, в некоторых случаях невроза навязчивос­ти, когда воображение субъекта настолько блокиро­вано, что с наступлением момента, когда анализ выс­вобождает очень ранние подвергшиеся вытеснению фантазмы, ребенок может чувствовать в результате такое сильное беспокойство, что совершенно чисто­сердечно приписывает аналитику все, что думает и выдумывает. Во-первых, для того чтобы разрешить себе самому об этом думать, и поскольку', в его созна­нии, это реминисценция присутствия вместе с тера­певтом, с которым, будь он здесь, он мог бы погово­рить обо всем, не испытывая виновности. Во-вторых, потому, что он хочет, чтобы родители запретили ему продолжать приходить к кому-то, кто слишком мно­го разрешает (на словах) и ставит под сомнение всю имеющуюся у ребенка систему адаптации по отно­шению к окружающему миру.

Пользуясь нашим психотерапевтическим жар­гоном, мы могли бы сказать, что в первом случае речь идет об «acting out», а во втором о «сопротив­лении». Приведу примеры: маленький мальчик, отец которого постоянно отсутствовал, привел мать и бабушку в полное замешательство, сказав про меня: «А вот госпожа Дольто мне сказала, ты должна завести другого мужа, когда папа уезжа­ет», или слова маленькой девочки: «Госпожа Дольто мне обещала, она даст мне одну штуку, и когда я вырасту, буду каждый день рожать детей без семени мужа, потому что она думает, это от­вратительно, то, что папа с тобой делает».

Без сомнения, если что-то подобное сказано без предупреждения (и даже с предупреждением!), это может вывести из себя родителей, привыкших ви­деть ребенка замкнутым, застенчивым, слишком послушным. В первом примере речь шла о мальчи­ке с тиками и ночными страхами; во втором — о де­вочке восьми лет, старшей из четверых детей и единственной девочке из них, страдавшей энурезом, недоверчивой, обидчивой, игравшей в школе роль бессловесной жертвы, которая до этого момента была очень трогательно привязана к матери, а при появлении отца краснела, замыкалась и плакав.

Эта первая встреча психотерапевта с обоими ро­дителями длительная, около часа, и в случае присут­ствия только одного из них, обязательно должно быть сказано, что другого ждали и что он должен прийти.

Часто случается, что мать заявляет: «Муж ос­тавляет решение за мной, он согласен со мной, но у него не было времени прийти сегодня», или не­много иначе: «Он оставляет решение за мной, он в это не верит, но хочет того же, что хотим мы». Будьте внимательны, у таких отцов есть причины «в это не верить», и задача психотерапевта в том, чтобы не пойти дальше, не встретившись с ними и не узнав их точку зрения.

Отцам первого типа мы пишем персональное письмо: «Господин... я сожалею, что сегодня и т.д., но нам необходимо найти время для встречи, чтобы я могла начать полезную для вашего ребенка работу».

Отцам второго типа мы посылаем примерно та­кое же письмо, но добавляем к нему: «Ваша супруга говорит, что вы во всем ей доверяете, но речь не о доверии, а о том, что мать никак не может заменить отца, и поэтому я смогу заниматься вашим ребен-

ком — если это девочка, — только если вы придете на встречу со мной, выскажете вашу точку зрения и мы вместе будем искать наилучшее решение», если это мальчик: «если вы действительно считае­те, что он нуждается в психотерапии и мы сможем обсудить вместе, не была ли для него более полез­на работа с психотерапевтом мужчиной. Отец дол­жен знать психотерапевта своего сына и принять решение о работе, в противном случае ваш ребенок может подумать, что одни только женщины выби­рают для него путь и решают его судьбу».

Я ни разу не видела отца, каким бы он ни был равнодушным или протестным, который не по­звонил бы мне в ближайшие двадцать четыре часа, чтобы назначить встречу, довольный тем, что в первый раз ему не говорят, что он лишний!

Вернемся к этой первой встрече, которая в принципе объединяет обоих родителей и психоте­рапевта в течение часа, в то время как ребенок ос­тается в зале ожидания.

Теперь важно очень четко расставить все по местам, что касается ребенка. Я встречаюсь с ним один на один, когда оба родителя уже решились начать лечение. Знает ли он, кто я? Почему он при­шел? Если он говорит «нет», я отправляю его об­ратно к родителям, чтобы они все ему объяснили. Он возвращается и повторяет то, что сказали они. Хорошо, вот причина, из-за нее твои родители бес­покоятся и хотят, чтобы тебе помогли. Но ты сам согласен? Что думаешь ты? Тебе нужна помощь? А тебе так хорошо? Это тебе, а не им самим родите­ли просят помочь, но, может быть, ты думаешь, что никакая помощь тебе не нужна? Так завязывается прямое обсуждение, когда ребенок может говорить

о том, что, на его взгляд, не так, и устанавливается доверие. Потом, еще до того, как он примет реше­ние, а оно должно быть обдумано, я предлагаю ему познакомиться с результатами обследования, кото­рое он прошел, а также в основных чертах с тем, что сказали родители, что касается его.

Бывают случаи, когда ребенок, чувствуя ответ­ственность в этой ситуации, никак не может ре­шить, должен ли он согласиться или отказаться; но он хочет вернуться, потому что открытое об­суждение, последовавшее, когда он уже было по­верил, что оказался в ловушке, его удивило, а мысль чувствовать себя более счастливым его за­нимает. Бывают также случаи, когда ребенок го­ворит: «Мне точно надо их слушаться». В этих двух случаях я предлагаю провести три пробных сеанса, после чего мы решаем окончательно.

В случае, если ребенок явно негативен, я уважаю его отказ и, снова пригласив родителей, беру на себя решение отложить на какое-то время терапию ре­бенка, против нее протестующего, но я назначаю встречу с матерью или обоими родителями при ре­бенке, чтобы они пришли вместо ребенка (или вме­сте с ним, если когда-нибудь он изменит точку зре­ния, и часто так и происходит) для того, чтобы поговорить о том, что за это время произошло. От­крыто говорится о том, что лечение ребенка будет предпринято, только если он сам этого захочет.

Есть дети с фобиями, они говорят: «Я останусь только с мамой». Тогда, не отвечая, я назначаю сле­дующую встречу. Встречаются упрямцы, которые заявляют родителям одновременно виновато и хва­стливо: «Это не я, это папа — или мама — вот кого надо лечить». Это случаи трудноразрешимые. Не

трудно спросить такого ребенка, кому в голову при­шла эта мысль, ему самому или кто-то, кого он силь­но любит, ему это внушил. Как правило, ответа не получаешь, но иногда взрывается мать, которая не­навидит бабушку, а та, в свою очередь, ненавидит ее, уж ей-то хорошо известно, кто «настраивает ре­бенка против нее». Тогда легко ответить ребенку: «Хорошо, если ты на самом деле хочешь, чтобы по­могли твоему папе или маме, приходи, и мы вместе посмотрим, чем ты можешь им помочь, и они хотят помочь тебе. Во всяком случае, именно ты страдаешь в доме от всей этой истории и, возможно, ты будешь страдать больше в интернате, куда родители дума­ли тебя определить прежде, чем прийти сюда». — «А как вы будете меня лечить?» — «Я буду тебя слушать и стараться понять вместе с тобой, что мешает тебе... (иметь друзей... успевать в школе... разговаривать, как другие... спокойно спать... что заставляет тебя воровать, вести себя так, что тебя не любят... и т.д.). Ты будешь говорить со мной словами, рисунками, лепить, рассказывать сны». И, наконец, в присут­ствии родителей я ему сообщаю о том, что есть про­фессиональный секрет и заверяю, что даже родите­лям, которые платят деньги, я не буду повторять то, что скажет мне он. И, напротив, все, что скажут мне родители и что может быть ему полезно знать, я ему скажу. С другой стороны, он сам может говорить то, что скажет у меня, своим родителям, но будет знать, что я их попросила его не расспрашивать. Лучше всего было бы, чтобы он говорил обо мне только мне самой. Его лечение продвигалось бы быстрее.

В том случае, когда отец не присутствует, бесе­да с ребенком происходит в присутствии матери. Вначале примерно так же, но потом с изменения-

ми: «Ты знаешь, почему отец не пришел сегодня?» Взгляд ребенка в сторону матери, и она, таким об­разом, приглашается к тому, чтобы дать ответ.

Потом я объясняю, что «потому что не подле­жит сомнению, мы ничего не предпринимаем, не спросив о мнении и желании отца, я написала ему вот это письмо, которое твоя мама передаст, и мы узнаем, хочет ли он тоже, чтобы я тобой занима­лась. Ты сам тоже сможешь иметь свое мнение и принять решение, но после решения отца. Если твой отец откажется, а сам ты хотел бы получить помощь, — здесь короткое сообщение результатов тестирования, — ты попытаешься сам получить его согласие. Если он думает, что это слишком дорого (в случае, если терапия частная), ты скажешь ему, что на консультации ты мог бы тоже получить ле­чение, может быть, не в самое удобное время, но тоже хорошее, и, я уверена, если вы оба, ты и мама, решились, ты сумеешь убедить и твоего папу».

Мы принимаем решение о периодичности се­ансов — один раз в неделю, один раз в две недели или в месяц, в зависимости от случая. Я обычно за­канчиваю, называя цену сеанса. Естественно, что у родителей есть желание помочь ребенку; и сам он, став родителем, сделает это для своих детей.

А как быть в случае, если родители разведены? Я считаю, точно так же. Начиная с момента обра­щения, я высказываю пожелание, чтобы пришли по возможности оба родителя. Если это невозможно, если живущий отдельно родитель находится далеко, лечение начинается, но на каждом сеансе мы гово­рим об отправленном письме, ответ на которое дол­жен прийти. Конечно же, если мать вступила в по­вторный брак или отец и второй супруг выполняет

или не выполняет роль отца, его приход приветству­ется и даже желателен, но ни в коем случае он не приходит в качестве заместителя родного отца, ко­торый должен сохранить свою главную роль.

А как быть с детьми сиротами или сиротами наполовину? В этом случае проблема другая, и это те люди или ответственные организации, с кото­рыми встречаешься в первый раз, а потом поддер­живаешь связь по телефону, если они не могут или не хотят беспокоиться, люди, по поручению вос­питателей или организации берущие детей в праз­дничные дни, среди которых он находит объекты Эдипова переноса.

Я уделяю столько внимания этой первой консуль­тации, потому что, как мне представляется, она явля­ется своего рода пробным камнем для всего лечения. Я видела детей, которые были в терапии в течение двух лет, и в результате наступило улучшение. Затем терапия прекратилась. У меня была возможность при­нимать их снова спустя два-три месяца по окончании лечения с вновь возникшими подобными расстрой­ствами. Ребенок не взял на себя ответственность за собственное лечение, и это было тому причиной. Ему не объяснили достаточно четко, что психотерапевт делает работу, которая оплачивается, а он, ребенок, имеет право голоса как в самом начале, так и в любой другой момент, он может говорить о смысле предпри­нятой работы, и, чтобы ее прекратить, ему также надо выразить свое желание и самому также констатиро­вать, что работа была закончена.

Вот пример: «Учитель сказал маме про консуль­тацию, там была женщина (психотерапевт). Я встречался с ней два раза в неделю, Я рисовал. Она ни-

чего не говорила. Меня это забавляю. Один раз они поговорили с мамой, что не стоит труда. — Это чего-то стоило? - Нет, не так, а что мне не надо больше приходить. — Почему?— Ну, это, я не знаю, спроси­те маму. — Л твой отец?— Папа? Ну, папа, он об этом и не знал. Ему никогда не говорили. — И поче­му? — Потому что он всегда говорит, что у мамы раз­ные идеи и лучше бы ей этим вообще не заниматься... Что все такие, какие есть, а я такой же никудыш­ный, как мои дядя такой-то. — А ты сам?— Ну, я не знаю. Я жду. — Ты ждешь чего?— Когда вырасту, я смогу уйти от этого, - Уйти куда?— Я не знаю. Далеко, в такое место, где зарабатывают деньги. Вот папа говорит, если бы он не женился, он ушел бы далеко и стал там богатым. А потом я им оттуда пришлю, папе и маме, и они увидят, что я не никудыш­ный». Молчание. Огромные слезы... платок. Молчание.

Я его не прерываю, затем, ничего не говоря все вре­мя молчащему ребенку, пишу отцу и после длительного и наполненного смыслом молчания говорю ребенку: «Ты сам отдашь это письмо папе, он не знает, что ты так сильно его любишь. Ты передашь его папе и скажешь сам, чтобы он мне позвонил». Матери я объявлю: « Ваш сын решит вместе с отцом. Вы правильно поступили, когда привели его, но ему двенадцать лет, он тишком большой, чтобы безучастия отца мы решились на ка­кую-либо психотерапевтическую работу».

Таким образом, после двух лет психотерапевти­ческих сеансов главную часть работы еще только предстояло сделать. Нужно было установить прямой контакт сына с отцом, общение между обоими ро­дителями и психотерапевтом, чтобы и ребенок, и отец взаимно могли разрешить Эдипов конфликт. Дядя такой-то, на пример которого отец ссылался, го-

варя о сыне, оказался братом деда с отцовской сторо­ны, умершего, когда отцу было десять лет. Этот дядя не только никогда не помогая племяннику и невестке, но, наоборот, ущемил их права наследования. Необхо­димо было, чтобы отец и мать смогли высказать в при­сутствии какого-то свидетеля-посредника свое взаим­ное разочарование, сказать, что это разочарование всегда было обратной стороной глубокой нежности и неловкости, в которых нуждаюсь они оба, чтобы вновь обрести право жить, наконец, узнав друг друга. И что они ощущают себя ценными друг для друга, несмотря на трудности, которые испытали в воспитании ребенка.

Сеансы лечения

Вот заложены ясные основы лечения, и оно может начаться. В чем будет заключаться работа психо­терапевта? Я оказываюсь в затруднении, посколь­ку ни один сеанс не похож на другой, ни одно ле­чение не похоже на другое, ни в том, как оно развивается, ни по продолжительности. Кроме того, возраст и характер ребенка, равно как и имеющиеся у него расстройства, будут заметно влиять на характер и содержание сеанса.

Какими бы ни были расстройства ребенка, ос­новная гипотеза — в том, что он страдает от трево­ги, связанной с бессознательной виновностью, симптомы которой служат одновременно доказа­тельством и способом, который ее природа, предо­ставленная сама себе, обнаружила, чтобы канали­зировать эту тревогу и помешать более серьезному нарушению здорового равновесия. Серьезность случая определяется не тяжестью нарушений, а их давностью, я хочу сказать, не давностью того или

иного симптома, но продолжительностью того, ча­сто полиморфного состояния разнообразных и ме­няющихся эмоциональных трудностей, которые имеют корни в далеком прошлом.

Если у ребенка были только нарушения пита­ния и/или сна, настроения и контакта с окружа­ющими взрослыми и детьми, это в принципе представляет серьезный случай, если он не достиг полных трех лет, независимо от впечатления, складывающегося в начале лечения.

Если же нарушения появились только после семи лет, и ничего в адаптации к самому себе или обществу до этого не предвещало их появления, случай в принципе более благоприятный.

К сожалению, многочисленные серьезные слу­чаи могли бы иметь более благоприятный исход, если бы к ним сразу же отнеслись, как к серьезным. Приведу в пример реакции так называемой ревно­сти к младшему, когда старший ребенок не достиг еще трех лет.

Если они полностью не преодолены¹ в течение трех месяцев, они уступают место позднейшим тя­желым неврозам, поскольку, как правило, приво­дят к мучительному дроблению личности старше­го, который играет роль еще более старшего, становится в том, что касается речи и мышления, ребенком не по возрасту рассудительным и бук-

¹ Преодоление означает, что старший по-хорошему безраз­личен к маленькому, за исключением того случая, когда они находятся вне семьи. Тогда старший может пред ли­цом мира социального, не опасаясь, становиться на корот­кое время старшим братом или сестрой, защитником, но при условии, что никакая взрослая родительская фигура при этом не присутствует.

вольно подавляющим собственную эмоциональ­ную жизнь, поскольку, чем сильнее он идентифи­цируется со старшим, тем менее может переносить пронзительное чувство отчаяния, в которое его по­вергает вид этого малыша, такого любимого и до­стойного любви в соответствии с ценностями, ко­торые он логически все менее принимает.

В результате он испытывает чувство совершен­но непонятной для него же самого враждебности и считает себя злым. Если нечаянно у него проско­чит какой-то грубый или неловкий жест по отно­шению к брату, который мог бы принести ему об­легчение, он тотчас же почувствует себя ужасно виноватым. И сам он в качестве человека взросло­го жестоко себя критикует. Вслед за этим возника­ет желание загладить проявления злобы каким-ни­будь великодушным, успокаивающим действием в адрес младшего, и оно будет для него еще более разрушительным, потому что до семи дет играть материнскую или отцовскую роль — опасное заня­тие. Ребенок еще находится с тем, кого любит, в отношении, сравнимом с сообщающимися сосуда­ми, и любить более младшего, чем он сам, несет для него угрозу инфантильной регрессии.

Разные психотерапевты предпочитают исполь­зовать в работе различный материал: кукольный театр, кубики, предметы обихода, пластилин, крас­ки, цветные карандаши и все это только для того, чтобы облегчить вербализацию аффекта, позволить выражение конфликта и затруднений ребенка. Я же предпочитаю пластилин и цветные карандаши.

Вмешательства терапевта сведены к минимуму и только лишь позволяют выражение трудностей и конфликтов ребенка с самим собой и окружающи-

ми, максимально законченное и эмоциональное. Отношение, позволяющее все говорить, все пред­ставлять, передавать мимикой, придумывать (но не все делать), не нравоучительное со стороны терапев­та, является главным, и оно совершенно особое и отличное от того отношения, которое должны иметь с ребенком родители и воспитатели. Последние ос­таются для ребенка реальностью социума и ему ее навязывают. Дети очень хорошо устанавливают раз­ницу (точно так же, как и взрослые в анализе) меж­ду психотерапевтической работой и реальностью человеческих отношений в социуме. Приведенный ниже пример позволит лучше понять эту разницу и то, как все происходит в терапии.

Приведу случаи Ж. П., неполных восьми лет, об­ратившегося по поводу ночных кошмаров и тиков (насильственное моргание) и нескольких краж, сопро­вождавшихся отрицанием и ложью, близкими к мифомании. Первые кражи были совершены после рож­дения брата Ф., в возрасте около трех лет. Как часто бывает в таких случаях, в семье считают, что дети обожают друг друга и что старший никогда не ревно­вал; однако время появления трудностей как раз со­впадает с первыми месяцами жизни Ф. и доказывает, что именно гиперкомпенсация нормальных нарушений ревности, проявлений которой не смог вынести ребе­нок, вызвала болезнь. Как мы увидим, лечение быстро прольет свет в первую очередь на защитные механиз­мы, подтверждающие первоначальную гипотезу. Мы решили проводить один сеанс за две недели.

На первом сеансе ребенок много говорит о малень­ком брате, как он радуется его рождению, какой он за-

бавный, и надо, чтобы психотерапевт с ним познако­мился, и т. д. В то время как ребенок говорит, он лепит маленькую машину, она предназначается младше­му брату, и рассказывает, как учит его играть. Затем он начинает устраивать столкновение машины, кото­рую слепил. Его спрашивают, какие мысли это вызы­вает, то, что он делает все это как раз в то время, ког­да говорит о брате. Он смеется и говорит: «Один раз младший брат сломал заводную игрушку, пока я был в школе, мою игрушку, я ее очень берег. Но, понятно, его нельзя ругать. Он такой маленький». — «Такой малень­кий?» — «Ну да, ему четыре или пять лет». — «А когда тебе было четыре или пять лет, ты мог бы сломать что-то из вещей брата, не нарочно?» — «Я? Со мной не так, я большой. — Но когда тебе было столько, сколь­ко ему сейчас, два года назад, ты был большой или ма­ленький?»— «Ш знаю, но я знаю, что на малышей ни­когда нельзя сердиться, мама так говорит, и папа, потом учителя, вот так! (И ребенок с трудом сдержи­вает свои чувства, которые вышли на поверхность)». — «Ну да, я тебя донимаю, я такая надоедливая женщи­на...» Молчание. «Я могу идти, мадам? Мы закончи­ли?» — «У нас осталось десять минут. Ты можешь идти, если действительно думаешь, что больше не мо­жешь меня выносить. Но ты можешь порисовать, по­тому что машина совершенно раздавлена». И мы вмес­те, Ж, П. и мадам, над этим смеемся. «Хорошо, я вам нарисую маленького брата моего друга. Видите, он урод, и потом он плохо обращается со старшим братом. Ого, он не такой, как мой, мой симпатичный. И еще его родители, он мне сказал, они считают, что он всегда прав». И он рисует человечка, пририсовывая для смеха большие зубы, огромную палку и совсем маленькие нож­ки; он держит красный шар. «Вот он, братишка моего

друга». И он прибавляет грязный нос и ноги со следами экскрементов. «Смотри, он сделал в штаны этот ма­мин сыночек» (говорит он с издевкой). «Ну, давай, реви!», обращаясь ко мне, говорит заговорщицки: «Сейчас на­рисую его маму. Смотри, вот идет твоя мама! (Рису­ет мегеру с растрепанными волосами и с плеткой.) А по­том, обернувшись ко мне: «Мой друг, ему попадет, потому что его шарик лопнул сам, но он сейчас скажет маме, что это старший, это сделал он». — «Действи­тельно, вот старший брат, которому не везет», — го­ворит терапевт.

Первый сеанс закончен.

Спустя две недели мать говорит, что он начал хорошо спать, нет больше кошмаров, чего давно уже не было. И дальше все благополучно.

Второй сеанс. Ж.П. приходит и говорит: «Сегодня я расскажу тебе историю про ковбоев. Мой друг мне ее рассказал». (Друг — старший брат, которому не везет.) За этим следует история про индейцев, которые пра­вы, на них нападают ковбои, чтобы отобрать сокрови­ща. Шериф думает, что всех перехитрил. Но один ин­деец, более хитрый, чем другие, спрятался за скалой и выстрелил отравленной стрелой в шерифа в тот самый момент, когда ковбоям казалось, что они забрали сокро­вища индейцев, попав ему прямо между глаз. (У Ж. П. тик — моргание.) И тогда шериф перед смертью гово­рит ковбоя», что этот индеец должен стать шерифом после него, потому что он сильнее всех. «Хорошая исто­рия?» — «Да». — «Тогда нарисуй мне ее». Затем Ж.П. рисует шерифу рубашку в клетку и говорит, что это та самая рубашка, которую мама подарила папе на день рождения, что у него тоже есть похожая, но не такая красивая. Он продолжает рисовать (я пропускаю), рас­крашивает рисунок. «Ну а если бы ты участвовал вис-

тории, кем бы ты был?» — « Ну, индейцем, который убил шерифа и станет шерифом после него». — «Л твой друг?» — -Он был бы моим помощником, тоже индей­цем, ни/ нет, он бы! бы ковбоем, который побит индей­цев и будет поступать с ними честно. Правильно, пусть они останутся у себя, и ест они добрые, не нужно их принимать за злых. Вот это, их сокровище, оно принадлежало им. Надо его им оставить или у них купить, но не забирать все». — «А кто был бы шерифом?» - «Не знаю... Ничего не значит, что он умер, потому что теперь индеец будет шерифом, и все они будут друзьями... Скажите, мадам, я хотел Вам что-то сказать, но нет, не могу...» — "Тогда не говори», — Если я это напишу на листочке, может, это меня вылечит, даже если Вы не прочитаете... Я сейчас напишу, а Вы прочитаете, ког­да я уйду... Потому что и это думаю, оно меня захва­тывает, когда я не хочу и я уже не могу думать о чем-то другом и становлюсь странным. Я пытаюсь не думать и не видеть, о чем думаю, но оно появляется пе­ред глазами, и бесполезно закрывать глаза, потому что оно приходит сзади головы». — «Да, это очень донима­ет. Но почему ты боишься, что я об этом узнаю?» — «Потому что есть что-то, что мне говорит, что, если я Вам скажу, будет колдовство. И даже больше. Один раз вот так же я слышен, как женщина говорила: «Яви-дела во сне смерть, это означает, что будет или смерть, или свадьба». И в этот самый день в дом пришло пригла­шение на свадьбу». — «И что тогда...» — «И тогда это грустно». — «А почему свадьба должна быть груст­ной?» — ''Нет, не свадьба... Я вообще никогда не женюсь, потому что девчонки все дуры... Но что сны — это что-то, что делает все по-настоящему». — «Ну, да!» Сеанс закончен. «Я хотел все же Вам это сказать. Ну, хорошо! Нет, ну хорошо! Да». И он нацарапал что-то, а потом

быстро зачеркнул, смял, разорвал и спасся бегством... Уходя, бросил «до свидания» с довольным видом.

Третий сеанс. Мама говорит о явных успехах в школе, где он не мог ничего запомнить, похоже, теперь к нему вернулась память. Спит хорошо, но ссорится с отцом без всякого повода. Что бы ни сказа! отец, он отвечает: «Это не так. Ты ошибаешься. Правда, мама?», это заканчивается тем, что муж не выдержи­вает и выставляет Ж. П. за дверь без сладкого. Он ло­жится со слезами на глазах, если отец не хочет поже­лать ему спокойной ночи. Мать боится неприязни между ними, как бы она не возникла. А когда отца нет дома, все прекрасно. Он никогда таким не был. Похо­же, в школе у него больше нет тиков, учитель заметил и сказал матери, но дома стало хуже, особенно за сто­лом в присутствии отца. До лечения с ним не приклю­чалось никаких историй, только маленькие кражи, за которые отец его ругал, но не слишком настойчиво, а он слушал с видом идиота, как недоразвитый.

Здесь небольшое теоретическое дополнение. Эмо­циональные трудности начались у Ж.П., когда он не достиг еще трех лет, после рождения младшего бра­та, что совпадает у него с периодом «нет», важным для развития. Разделение с матерью в течение деся­ти дней, пока мать находилась в роддоме, где ему нельзя было ее навещать, было им воспринято как на­казание за протестное поведение, которое действи­тельно утомляло мать на последнем месяце беремен­ности, ребенок часто ее раздражал. В этот период он обожал отца и во всем его слушайся. «К сожалению, муж не мог быть с ним в последние десять дней перед рождением второго. Мы поручили его заботам бабуш­ки, которая не очень хорошо понимает детей. Он не­много скучал, но все же за ним хорошо ухаживали».

Мы понимаем, что Ж. П. после этого не мог вы­разить ревность из-за страха еще одного разделения с матерью. Напротив, он в большей степени иденти­фицировался с ней, обращая недостаточно внимания на отца, и по-матерински вел себя с братом. Но на­ступил возраст эдипова комплекса. Надо, чтобы Ж.П. потянулся к отцу, с ним идентифицировался, начал соперничать, чтобы попытаться завоевать мать, добиться больших преимуществ, чем отец (иметь клетчатую рубашку более красивую, чем у отца), короче, убить шерифа и выиграть по всем статьям, оставить себе сокровища дикого племени и занять место повергнутого начальника.

Все его конфликты с отцом и слезы, если папа не поцелует его на ночь, означают существование этого амбивалентного напряжения.

Есть два решения, чтобы завоевать маму: снова стать маленьким братом, что было бы регрессией, или убить отца, высмеять его, заставить маму сказать, что он прав, и это тоже означает завоевать маму... Но тогда возникает опасность смерти—женитьбы, а об этом он не желает и слышать, девочки и женщи­ны все (потому что кастрированы) идиотки.

Продолжается третий сеанс. Ж.П. молчалив. Он медленно лепит мост через реку и поезд на мосту. «А где мог бы находиться ты?»— «Ну, не знаю. Может, в лод­ке под мостом, как раз когда проезжает поезд. Кругом шум, и немного страшно; это странно и забавно, когда тебе страшно, говоришь себе, а вдруг все обрушится, но на самом деле это не опасно... Я люблю ходить с папой на рыбачку. Это рядом с таким же мостом, а мой папа, Вы знаете, настоящий ас, он ловит вот таких рыб (раз­мер, вызывающий уважение), а рядом они ничего не мо­гут поймать. Мы с ним смеемся. Папа расскажет мне

все свои секреты, когда я подрасту. Если я буду хорошо себя вести, мне подарят удочку с крючками и коробку для червей, а мама сделает рюкзак, чтобы приносить рыбу. Конечно, Вы женщина, женщины ничего не пони­мают в мужских делах, а рыбачка — это для мужчин! Л Вам грустно, что Вы никогда не будете мужчиной? Потому что мне, я помню, было грустно, что я никог­да не стану мамой. Мне казалось, мамой быть лучше, чем папой. Теперь по-разному в разные дни». — « Ты хо­тел бы быть девочкой?» — «Не девочкой, а мамой... Ну да! Но ведь мамы это девочки... Так! Тогда нет... про­сто я был глупый. Папы, они намного лучше. И еще, ког­да ругают, они потом не утешают...» — «Ты думаешь лучше?» — «Тяжело, но ты себе говоришь, они правы, они самые сильные. Значит, они правы. Мой папа никог­да не ошибается, все, что он говорит, — правильно. Мама, если я что-то говорю, потом спрашиваю: прав­да, мама? Она всегда отвечает: ну да, ты прав. Они такие, женщины. У них все правы. Но тогда, если мы ошибаемся... А папа, он говорит: нет, ты не знаешь, а я знаю. Мне это неприятно иногда, но я ему никогда не го­ворю, что мне это неприятно (понизив голос), он мог бы меня убить...» — «Убить?» — «Ну да, он очень сильный, Вы знаете. Один раз он сломал дерево, чтобы зажечь огонь. Ну что ж, старина... (жест «машет рукой»). Если бы был враг, он убил бы его вот так, ударом кула­ка... Ноя его очень люблю, своего папу». Молчание.

Он начинает рисовать солдата. «Ну вот! Знаете, в тот день то, о чем я хотел Вам сказать, так вот, я так и не выполнил. Ого! Сегодня я могу Вам сказать, мне это все равно. Это было так, как будто несчаст­ный случай случился с моим папой. А после я не знал, что он умер. Это было так, что ему отрезало обе ноги, или голову, или что его придавило упавшим домом, ког-

да он шел мимо. Так вот. Это кончаюсь». — "А что ты написал у меня на бумажке, а потом зачерк­нул?» — Я написал: «Он убит, папа». Молчание... "Это странно, Вам не кажется, иметь такие мысли...» Он рисует самолет, сомневается, зачеркивает, снова на­чинает, берет другой лист. Нет, лучше ракета, нет, это слишком трудно, потому что она поднимается на воздух. Снова рисует самолет и все время недостаточ­но места, чтобы передняя часть (или задняя) вместе получились на листе.

Терапевт: «Что ты думаешь по поводу самолета, у которого нет головы или нет хвоста?» — "Это папа! Он говорит, что у моих рассказов нет ни головы, ни хво­ста. Да, но когда он был маленький, ракет еще не было. Люди, они раньше были не такие хитрые. Они не могли устроить войну с атомными бомбами. У них быт толь­ко ружья и пушки. Но тогда мы более хитрые, чем они, не я, но когда я вырасту, я придумаю такие вещи, ко­торые не может папа. Папа, он мне скажи, что, ког­да дедушка был маленький, не было самолетов, элект­ричества, даже Эйфелевой башни, автомобилей, ничего такого. Это потому, что они были глупые».

Мы видим на этом сеансе амбивалентность по от­ношению к отцу, тревогу кастрации, можно сказать, все тревоги кастрации: тревогу в связи с невозможно­стью стать мамой, с возможностью ей быть мамой, потребность превзойти отца и никого не убивать. Идентифицироваться с ним и бояться его до представ­ления возможной смерти, потому что, чтобы стать сильным, надо интроецировать кого-то сильного. («Если победа легкая, триумф будет бесславным»)'.

¹ Цитата трагедии П. Корнеля «Сил» (М действие, 2 кар­тина).

Четвертый сеанс. Мама говорит, что Ж. П. не хо­чет приходить; он говорит, что это ничего не дает, он там рассказывает истории и рисует, но у него нет больше никаких мыслей. «И еще это такая тетя, ко­торая говорит, что не важно, если родители умрут, и что дети более хитрые, чем родители». Но мама до­вольна: тики исчезли. С отцом у него все хорошо. Но теперь с ней дела идут плохо. Он все время говорит ей: «Тебе будет тяжело, если я умру? Или если умрет Ф. (младший брат)?.. Если это вдруг когда-то случится...» И он хочет знать, будет ли у мамы другой ребенок, ма­ленькая сестренка, и как она поступит. Мать мне ска­зала, что она не скрываю, что маленький братик был до рождения у нее в животе, и даже говорила, что для этого всегда нужен папа. Но больше она об этом не го­ворила — что отвечать теперь? Терапевт посоветова­ла матери постараться привлечь к ответу на вопрос-папу, пусть они обсудят проблему вдвоем, между муж­чинами. Мать добавляет: «У нас довольно тесно, не ду­маю, что у нас будут другие дети. Но детей мы любим». Мама уходит, теперь очередь Ж. И. Он заходит очень довольный, торопясь занять место. «Знаете, мне пока­залось, прошло очень много времени после того раза... Знаете, сейчас все хорошо, у меня больше нет тиков, я хорошо спаю и получаю хорошие отметки... Я еще дол­го буду приходить?.. Знаете, у нас будет маленькая се­стренка!» (Мы можем видеть амбивалентное отноше­ние к терапии и мифоманическое фантазирование.) — «Ах, вот как...» — «Ну, тогда, когда у меня будет ма­ленькая сестренка, мне не стоит больше приходить... Потому что старший брат, он во всем помогает, я мог бы давать ей бутылочку, укачивать... и потом ревно­вать будет теперь Ф.! Конечно, маленькая сестренка у него все заберет, и нельзя, чтобы он злился, иначе бу-

87

дет иметь дело со мной. Я, моя маленькая сестренка, с ней нужно быть добрым и еще, девочки не могут быть сильными, они всегда добры к нам... и еще, я буду папой, а Ф. мамой. И еще, я скажу маме с папой, они могут пойти в кино, дом останется на мне, надо будет всем меня кушаться... Они могли бы уйти, когда все лягут спать. И еще, если бы моя маленькая сестренка запла­кала, я взял бы ее к себе в кровать... и она бы подумала, что это папа и больше не боялась. Скажите, мадам, когда-нибудь у меня будут дети? Должно быть, слож­но их завести... Некоторые говорят, надо поставить большую свечу, чтобы был мальчик, и маленькую свеч­ку, чтобы девочка. (Мы видим синкретизм большого и маленького фаллоса и магию, защитные механизмы по отношению к реальности.) Если не знают, кого хотят, тогда, если не ставить свечку, может появиться обезьяна. (?..) Да, мне тут один это сказал и еще что их топят как котят, потому что они могли бы нас поца­рапать, а потом, когда подрастут, они не станут та­кими, как мы. Было бы очень забавно, если бы Ф. был обезьяной». Он прыснул от смеха... «Его поместили бы в зоопарк. Мне бы больше понравилось иметь маленькую сестренку. Папа с мамой тоже говорили, это будет ма­ленькая сестренка, и еще, не сказали, что это была не сестренка». — «А ты?» — «Мне он казался уродом, а потом он кричал, как кошка...»

Он стал лепить кота, другого кота, затем ма­ленького котенка. «Коты в деревне, от них столько шума, что невозможно спать. У нас в деревне была кошка. Она всегда ходила с огромным животом и еще, плодила котят. Они были хорошенькие, но не­возможно всех их сохранить. Однажды она их съела... А еще она вела себя просто ужасно, у соседей был большой кот, он приходил, она не хотела, и все равно

туда шла, и был крик (он подражает крику котов), и опять она возвращалась с огромным животом и другими малышами. Она не переставала. Если бы она не была с большим котом, малышей бы не было. Был там один, он мне это сказал, он мне сказал, что мы такие же, как кошки. Это не слишком вежливо, не чисто, ведь так, мадам?» — « Что не чисто? Мы же не коты. Твой товарищ сказал, что мы были кота­ми?» — «Нет, но он сказал, что папы делают с ма­мами те же штуки, как коты, и что так делают де­тей...» — «И что?» — «Но, может, это неправда?» — «А что думаешь ты?» В этот момент он отрыва­ет голову и хвост большому коту, которого слепил. Терапевт говорит: «Можно было бы сказать, ты на­казываешь кота-папу за то, что он делает вещи, ко­торые маленькие мальчики считают плохими».

В это время он берет котенка и устанавливает его на спине мамы-кошки. «Смотрите, мадам, он такой забавный, он к ней сюда забрался...? И видите, мадам, как он доволен, хвост поднимает... имама не сердит­ся. Мамы-кошки позволяют своим котятам играть с ее животом, сосочками, которые они сосут, даже если молока уже нет. Была старая кошка, у нее уже не было молока, я с ней играл, сосал ее, и она ничего не говори­ла... и я ее таскал за хвост, она ничего не говорила. Но один раз мой младший брат, я не хотел, я ему говорил, что нельзя, он засунул палец ей в зад, вот! Знаете, она его поцарапала. Такое ей не нравится. Мама, она очень рассердилась. Она сказала, это отвратительно, она скажет папе. Но ведь я ничего не делал. Это был брат. Но она не сказала, она забыла сказать это папе». — «А что сказал бы папа?» — «Не знаю, может, ничего... Один раз мы играли с Алиной в доктора (это наша под­руга), ее папа и мама —друзья наших папы и мамы, и

когда мы мерили температуру, ей мерил я. Она предло­жила пальцем, но я мерил карандашом, она смеялись, щекотно... и потом папа прише.1 посмотреть, что про­исходит. Я сказа/: «Мы играем в доктора». А Алина не пугаюсь, что мама узнает! Но папа ничего не сказал, засмеялся и ушел... может, он был бы доволен, будь я доктором... Доктора тоже помогают детям родить­ся. Мне об этом сказал мой товарищ. Что они откры­вают живот вот так — показывает на кошке из пластилина, открывая живот — и вот — (он вынимает кусочек пластилина) — вот так они делают. После этого он закрывает живот мамы. Но иногда они от­резают кусочек ребенка прежде, чем вынуть, тогда по­лучаются девочки. Да, это правда, тот, кто мне это сказал, его папа — доктор. И из-за этого я не хочу быть девочкой... Но тогда, если бы доктора не ошибались, де­вочек бы не было никогда... ? (Все это монолог.) Хоти­те я нарисую вам рисунок, теперь я умею рисовать ра­кету и самолет, вот увидите.., а еще я видел сон. Мы быт вдвоем, папа и я, на высокой горе. Было видно очень далеко. Папа объяснял мне асе, до самого моря и мы собирали цветы для мамы».

Таким образом, от сеанса к сеансу ребенок, ис­пользуя материал фантазмов, все ближе и ближе подходит к собственным тревогам, страхам, жела­ниям и понемногу присваивает их, принимая ответ­ственность, благодаря тому, что перекладывает ответственность на терапевта и высвобождает весь этот взрывоопасный арсенал амбивалентных влечений раннего детства, чтобы в итоге принять собственный рост и горе по поводу утраты магичес­кого детства, поставить себя под покровительство отца, в отношениях с которым соперничество и кон­фликты, уступили место доверию.

Лечение Ж. П. быстро 'закончилось. Он был ре­бенком бесконфликтным почти что до трех лет, живущим в здоровой среде. Однажды высказанные неразрешенные прошлые конфликты вступили в резонанс с временным и нормальным расстрой­ством, возникающим между шестью и семью года­ми (эдипов комплекс). Он смог за короткое время прийти к разрешению эдипова конфликта, опас­ность которого связана с кастрационными фанта­зиями, которые этот конфликт питает. Он смог та­ким образом войти в фазу латентности, которая, если переживается без глубокого конфликта, со­здает в возрасте от восьми до тринадцати лет воз­можности для достижений социальных, школьных и развития способности мыслить объективно.

Я выбрала этот пример для детального изложе­ния сеансов анализа, поскольку он показался мне ясной иллюстрацией того, что представляет собой психоаналитическая терапия, даже для читателя, мало знакомого с психоанализом. Он раскрывает мир представлений ребенка, кажущиеся отклоне­ния от прямого пути, в то время как ребенок идет своей дорогой, по очереди проявляя защитные ме­ханизмы, затем виновность, которая перекладыва­ется на другого, затем влечения и затем снова тре­вогу телесной кастрации. Через эту игру в прятки осуществляется опыт ведения переговоров с реаль­ностью — через кастрацию интеллектуальную. Ре­бенок защищается от понимания: «Я считаю, что понимать плохо, потому что это опасно», особен­но если ты не уверен, что взрослый одного пола бу­дет согласен с тобой по поводу этого знания.

Процесс всегда один, кто бы ни был терапевт. Последний говорит мало, иногда вообще не гово-

рит, или говорит лишь, чтобы возобновить речь и позволить ребенку пройти «сопротивление». Мы увидели в этом случае разные, порой противоречи­вые черты, которые ребенок выказывает в семье и на сеансе. Главное, мы увидели, что именно тогда, когда сеансы вели к повторению переживания со­бытий, вызывающих самую сильную тревогу, он не хотел возвращаться и говорил об этом. Мы увидели, как, воображая историю появления на свет малень­кой сестрички, он искал какой-то ход, чтобы иметь возможность об этом говорить. Это рождение ма­ленького братика (братик— эрзац маленькой сест­рички) и тема сексуальных отношений родителей.

Лечение может быть гораздо более длитель­ным и сложным, когда речь идет о детях, наруше­ния которых возникли одно за другим в самом раннем периоде: анорексия, детская астма, ран­ние психомоторные расстройства, энтероколиты, повторные отиты.

Лечение может предполагать более частые встречи и даже вызывать расстройство у одного из родителей, потрясенного успехами ребенка. Такие родители не переносят произошедшего с ребенком изменения и сами нуждаются в помощи, чтобы из­бежать депрессии. Случается, сам ребенок в пери­од сопротивления анализу— который для него, как и для взрослого, представляет трудную работу — своими высказываниями и поведением устраивает все таким образом, что родители приостанавливают лечение, не задавая вопросов терапевту. Жаль. Но терапевт в таких условиях не заинтересован сохра­нить пациента. Запросов гораздо больше, чем воз­можностей! Лечение не закончено, если исчезли са­мые неприятные симптомы. И оно закончено, когда

эмоциональное отношение пациент — терапевт (пе­ренос) заставило вновь пережить эмоциональную ситуацию субъекта в его окружении, начиная с са­мых ранних травмирующих опытов. Травмирую­щий опыт — это такой опыт, который влечет за со­бой симптомы длительной психосенсорной или характерологической «декомпенсации» вместо того, чтобы приводить к здоровой эволюции личности, структура которой все более открыта для благопри­ятных и плодотворных обменов с окружением.

Лечение, прерванное досрочно, к счастью, не всегда заканчивается драмой, но сохраняется воз­можность срыва в будущем, в последующий пери­од развития, когда новый опыт начинает резони­ровать с тревогами, не получившими полного выражения на предшествующих этапах. Чем рань­ше начинают лечить невроз, тем успешнее мож­но избежать позднейших осложнений. Нет ника­ких противопоказаний и никакой опасности в лечении ребенка, а есть лишь преимущества; лаже укороченное и приостановленное лечение может принести глубокий позитивный результат, даже если все выглядит так, словно результат нулевой, или изменения исчезают, как будто лечение было бесполезным.

Преимущества в том, чтобы быть менее уязви­мым в будущих испытаниях, даже если следы ис­пытаний раннего детства не могут быть целиком и полностью стерты в памяти.

Сведения об авторах

Франсуаза Дольто (1908— 1988). Педиатр, психоаналитик. Одна т наиболее ярких фигур Парижской психоаналити­ческой школы, главой которой был Ж. Лакан. Широко из­вестна, благодаря споим теоретическим трудам и практичес­кой деятельности блестящего психотерапевта, клинициста. Одна из первых занялась психоанализом с младенцами. Ос­новные труды:

Psychanalyse et Pediatre (1939)

Le Cas Dominique (1971)

Lorsque l’enfant parait (1977)

L’evangile au risqué de psychanalyse (1978, 1979)

La Foi risque de psychanalyse (1980)

Au jeu du desir, la Difficulte de vivre (1981)

Sexualite feminine (1982)

L’Image inconsciente du corps (1984)

La cause des enfants (1985). На стороне ребенка (пер. с франц., 1997)

Solitide (1986)

Seminaire de psychanalyse I et II (1984, 1986)

La cause des adolescents (1987). На стороне подростка (пер. с франц.. 1997)

Жан-Давид Назьо. Ученик и последователь Ж. Лакана, Пси­хиатр, психоаналитик, работающий как с детьми, так и со взрослыми. Организатор научных семинаров, посвященных современным проблемам психоанализа. Лекции Ж.-Д. Назьо, в которых излагаются идеи психоанализа в ясной и доступной, но не упрошенной, форме, обращены к широкому кругу слу­шателей. Автор многочисленных книг, переведенных на мно­гие языки мира. Основные груды:

Metaphorc et Phallus, contribution a "Demasquer le reel" (dir. de) S. Ledaire (1 971)

L' Inconscient a venir (1980)

Ley yeux de Laure. Transfert, Objet a ct Topologie dans la theorie de Jacques Lacan (1987)

L'Enfant du iniroir (coauteur avec F.Dollo. 1987, 1992)

Enceigment de 7 concepts cruciaux de la psychanalyse (1988. 1992)

L'Hysterie ou l’Enfant magnifique de la psychanalyse (1990)

Cinq lemons sur la thcoric dc Jacques Lacan (1992, 1994)

Le plaisir de lire Freud (1994. 1999)

Le Livre de la douleur et de 1'am our (1996).

Содержание

Происхождение слова «image» (образ).............................. 4

Структура фобии и ее отношение к психозу .................... 9

Сопоставление трех психоаналитических

теории фобии: Ж. Лакан. М. Кляйн, Ф. Дольто. ........... 1 1

Быть меланхоликом .......................................................... 12

Образ тела, схема тела и переплетение влечений.

На примере случая девочки

«Возьми своим ртом руки» ...................................... 14

Понятие транзиторного объекта у Дольто ..................... 16

Внезапная смерть новорожденного и обратный

Поворот языка ................................................................... 17

Базисный дыхательный образ ......................................... 18

Влечения к смерти и функция сна .................................. 1 9

Что такое рисунок ребенка? Различные подходы.......... 25

Зеркало: введение, полемика Лакан\Дольто

на заседании Парижского общества

психоаналитиков (1949); сопоставление на основе

трех положений теорий Лакана и Дольто

о функции зеркала: природа зеркала —

два противоположных понятия зеркального

опыта — природа аффекта. .............................................. 3 1

Образ скопический и образ тела ..................................... 33

Пример детей, слепых от рождения ................................ 35

Случай миленькой девочки с зеркалами ........................ 39

Лопушки и достоверность зеркала .................................. 41

Случай братьев-близнецов и их индивидуальность ...... 43

Функция лица ................................................................... 44

Открытие первоначального события .............................. 46

Случай шизофрении......................................................... 47

Тело аналитика в процессе анализа; сон и болезнь

Мюриэль Каэн ................................................................ . 57

Пересадка двух образов тела, аналитика

и анализируемою ............................................................. 59

Психотерапевтическая работа

Первые шаги, диагностика, показания к лечению........ 61

Первая встреча с психотерапевтом, ее важность ........... 63

Психотерапевтические сеансы ........................................ 76

Научное издание

Франсуаза Дольто

Жан-Давид Назьо

Ребенок зеркала

Художник: П.П. Ефремов

Корректор: З.В. Пономарева

Компьютерная верстка: Ю.В. Балабанов

Лицензия ИД №01018 от 21 февраля 2000 г.

Издательство «ПЕРСЭ»

129366. Москва, ул. Ярославская, 13. к. 120

тел/факс: (095) 216-30-31.

E-mail: aperse@psychol.ras.ru

Санитарно-эпидемиологическое заключение

№ 77.99.02.953.П.001292.09.03 от 03.09.2003 г.

Подписано в печать 4.12.03. Формат 76x90/32.

Печать офсетная. Гарнитура Таймс. Бумага офсетная

Усл. печ. л. 6 Тираж 3000 экз. Заказ 459т

Поиск по сайту: