 |
|
|
Архитектура Астрономия Аудит Биология Ботаника Бухгалтерский учёт Войное дело Генетика География Геология Дизайн Искусство История Кино Кулинария Культура Литература Математика Медицина Металлургия Мифология Музыка Психология Религия Спорт Строительство Техника Транспорт Туризм Усадьба Физика Фотография Химия Экология Электричество Электроника Энергетика |
ПИСЬМО ИЗДАТЕЛЮ ОТ АНХЕЛЯ ДЕ КУАТЬЭСтр 1 из 4Следующая ⇒
ОГЛАВЛЕНИЕ Письмо Издателю от Анхеля де Куатьэ
ПИСЬМО ИЗДАТЕЛЮ ОТ АНХЕЛЯ ДЕ КУАТЬЭ Уважаемый Издатель! Однажды Вы уже опубликовали под моим именем Митин дневник – книгу о четвёртой Скрижали Завета. И я искренне благодарен Вам за эту работу, это действительно очень важно. Ведь в своём дневнике Митя рассказал нам о том, что он пережил, столкнувшись с самым тяжёлым в своей жизни испытанием. Он оказался перед выбором. Он должен был переступить через свой страх, через свой ужас – страх доверять, страх довериться. И разве же это не знакомо всем нам? Каждому человеку? Да, все мы живём со страхом в душе. Это правда. Отрицать это – значит обманывать самих себя. Подчас мы боимся, даже не осознавая этого. Но способен ли испуганный человек доверять жизни?.. Можем ли мы доверять себе, если за нашими поступками стоит страх? Например, страх показаться плохим? Или страх выглядеть глупым, каким-то «не таким»? И что наши принципы, обеты и клятвы, если и за ними прячется страх? Стоит только приглядеться, посмотреть глубже. И вот – он, наш. страх. Я думаю, что люди, прочитавшие Митин дневник, поняли что-то очень важное о самих себе, о своей душе и о своём сердце. Я верю, что эта книга изменила их – хоть чуть-чуть. Сделала лучше, чище, мудрее. И сейчас я снова обращаюсь к Вам с просьбой о публикации книги. Она не моя. Это книга Андрея. Того самого, что помог нам найти все семь Скрижалей Завета. Его слова придали нам сил и уверенности, когда мы только начали наши поиски. Именно благодаря Андрею Максим справился со своей болью. Андрей помог и Мите, и в поисках пятой Скрижали. Он – учитель Саши, без него бы она не открыла в себе Скрижаль. Он сам – хранитель Скрижали, седьмой. А вторая Скрижаль... Вторая Скрижаль была в его книге. Книге, которую перед самой своей смертью читал Илья. «Каждый только хочет быть, но никто не является тем, что он есть», – эта цитата в «Возьми с собой плеть» из Книги Андрея. Андрей написал свою книгу словно бы специально для Ильи. Он написал её для человека, задыхающегося от ненависти к окружающему его миру. Для человека, который ненавидит мир, потому что в душе он ненавидит самого себя, и только себя. Знакомое чувство, правда? Мы все ненавидим себя. Подсознательно. За то, что мы не такие, какими хотели бы быть. Мы понимаем, что на самом деле мы другие, что в нас есть Свет. Но мы же не являемся Светом! И мы ненавидим себя за это. И от этой ненависти в нас живёт страх, от этого боль, от этого – страдание сердца. Публикация этой книги – мой долг перед Ильёй. Перед человеком, которого мы не смогли, не сумели спасти. Но даже если бы я и не чувствовал за собой этой ответственности, я бы всё равно просил Вас издать эту книгу. Книга Андрея проникнута мистической силой. Когда я прочел её, я понял, что передо мной не просто художественное произведение, не просто философский трактат. Передо мной – подстрочник мистического таинства, своеобразная стенограмма преображения духа. У индейцев есть высшее таинство посвящения. Если перевести его название на русский язык, то получится абракадабра – «Истинная Смерть Возрождения». Но это не абракадабра. Так и есть. Чести пройти это посвящение удостаиваются только самые великие шаманы. И вот, читая Книгу Андрея, я понял, что в ней рассказывается именно об этом таинстве, об этом посвящении. Рассказывается в образах и символах понятных для человека русской менталъности – для русского сознания, для русской души. Иначе, лучше, точнее это вряд ли можно было бы рассказать. И сейчас я прошу Вас сделать Книгу Андрея достоянием многих людей. Дать им возможность соприкоснуться с этим знанием. Знанием, которое едино для всех народов и всех культур, но ставшее подлинно российским именно в этой книге. Анхелъ де Куатъэ
ПРЕДИСЛОВИЕ АНХЕЛЯ ДЕ КУАТЬЭ Вторая часть Книги Андрея называется «Дитя с зеркалом». В ней символически отображен второй этап обряда великого посвящения индейских шаманов – «Истинная Смерть Воскрешения». Шаман уже прикоснулся к истинному знанию и встретился со своим Двойником, со своим ангелом-хранителем. И это не просто встреча, это мистическое соприкосновение двух миров – здешнего, реального и потустороннего. Но это только начало... Шаман искушён знанием. Ему кажется, что он постиг суть вещей, познал сокровенные тайны бытия. Он чувствует, что ему дана сила, которой нет у других смертных. И в эту секунду шаман теряет своего Двойника. Первый этап посвящения закончен. До сих пор Двойник был проводником и попутчиком шамана. Двойник открывал ему тайны мирозданья и вёл по священному берегу истины. Шаман увидел Тот мир. Но в силах ли он жить с этим знанием? Способен ли он в одиночку нести эту ношу?.. Всё, теперь у шамана нет его заступника в потустороннем мире, его Двойника. Шаман об- менял покровительство на драгоценное знание. Нo это знание – не волшебная палочка. Оно не может изменить мир. Оно принадлежит шаману, и это он должен будет меняться. Только теперь шаман понимает, знание – это бремя. А обладать знанием – это значит меняться или умереть. Но измениться – это, ведь тоже, в каком-то смысле, смерть... Анхелъ де Куатъэ
«Видишь ты эту крепостную стену? Видишь, гордые и своенравные валуны сбиты в ней в безликую гладь? Но почему не рассыплются они, почему не разойдутся? Ты скажешь: их держит раствор? Неправда! Тесня друг друга и упираясь, сцепившись, раздавливая и опершись на грани соседа, друг друга удерживают они в несвободе! Стена нерушима, лишь потому, что камни сами сдавили друг друга! Не видать освободителю свободы, ведь имя стене – круговая порука!» Так говорил Заратустра, но не о камнях, а о людях, ДИТЯ С ЗЕРКАЛОМ Испытание на самодостаточность... Один... «Дневник канатного плясуна»... О чём теперь писать? Наверное, мне обидно. Да, мне обидно. Это из детства. Всегда этого хотелось, этого очень хочется, это нужно: кто-то должен быть рядом. Не кто-то, а тот, именно тот, с кем вечность кажется сиюминутной, настоящей, свершившейся, сложившейся в одно мгновение «сейчас». Думал ли я в своём детстве, что это будет странный перс с загадочным именем – Заратустра? Нет. Мне не хватает его. Человек не может быть один и должен. Избавиться от желаний, они говорят, что надо избавиться от желаний. А зачем тогда жить? Не зависеть от желаний... Хорошо, но разве не значит это – не желать? Здесь что-то другое. Он ушёл – значит, хотел. Его желание свято – он Другой, и он дорог. И что теперь? Этого никогда не будет... Всё временно, наверное, это нужно принять. Радоваться, пока это есть, и не печалиться, когда этого не будет. Всё приходит, и всё уходит – череда перемен. Это и есть жизнь? Что-то не так. Проблема не в том, что меня одолевает желание, желания. Проблема в том, что я в действительности не знаю чего хочу. Предположим: звонок в дверь (он ведь оставил ключи), и входит Зар. «Привет!» «Привет!» «Как дела?» «Нормально». «А ты?» «Хорошо». «Ты вернулся?» «Как видишь». «А чего?» Вот, хороший вопрос! – главное, сам выпал: и чего, собственно говоря, ты вернулся? Это надо же! Обида? Или правда: неизвестно зачем. Чего мы хотим на самом деле?.. Кажется, что мы хотим чего-то, что не только невозможно, а чего нет даже в желании. Хочется танцевать: буйно, неуёмно, безумно! Не хочется. Всё тщетно. Пора спать. Сон – апогей одиночества. Пусть будет сон... Мне приснился сон, хотя сны мне почти не снятся. Мне снилось. Маленький мальчик, кудрявый как ангелочек, с большими голубыми глазами, шустрый, весёлый, смеющийся, подошёл ко мне и показал зеркальце. Он словно хвастался им, как умеют хвастаться любимой игрушкой маленькие дети. Он покрутился вокруг меня, а потом побежал прочь, взобрался на гору, поймал зеркальцем и направил на меня солнечный зайчик. Свет на мгновение ослепил меня и тотчас скользнул дальше. Не знаю почему, но в этот миг мне отчаянно захотелось во что бы то ни стало поймать это солнечное отражение, и я побежал. Казалось, я обезумел! В костюме и при галстуке, как оголтелый я гонялся по бескрайнему изумрудно-зелёному полю моего сна и ловил этот то падающий на меня, то вновь ускользающий солнечный зайчик. Мальчик смеялся. Он смеялся весело, задорно, заливался, как маленький колокольчик. Были моменты, когда и я отвечал ему тем же – в короткие секунды моего обладания светом, – но счастье моё было мимолётным. Через какое-то мгновение пятнышко света срывалось с места и вновь покидало меня, а я, не успев перевести дыхание, снова бросался за своей добычей. В этом сне были безысходность, отчаяние – болезненное, дикое. Я бежал, выбивался из сил, задыхался, падал, закусывал губу, вставал и снова бежал. Я ловил, но не обретал, я гнался и не находил. Подумать только, я гонялся за каким-то слабым отблеском, за лучиком, зайчиком, я, окружённый со всех сторон ярким солнечным светом! Бездной света! Безумие, которому я оказался не в силах противостоять, открылось мне внезапно, с окончанием игры: нужно остановиться. Поздно, игра закончена. Я уже не спал, но ещё и не проснулся полностью. В моей голове сверкали, подобно вспышкам, слова Заратустры: «Нет смерти в смерти, смерть только в жизни – смерть», «Ваше желание – это свет, но вы не знаете своего хочу», «Суета мелочна», «Возможность есть», «Танец больше, чем жизнь», «Целомудрие – это близость», «Сердце эгоиста полно», «Радуйся движению», «Не бойтесь смерти, страшащиеся, вы уже мертвы», «У вас одна жизнь», «Хочешь – действуй», «Внешнее иллюзорно», «Все ценности уже есть», «Мир создан для Двух»... Слова... Много солнечных зайчиков. Зачем мы обмениваемся словами, этими коронованными пустотами? Что мы хотим донести другому своим нескончаемым говорением? Мысль, учение, мнение? Святая наивность! «Моё учение в опасности», – как смешна эта фраза! С равным волнением можно, вскинув руки, театрально воскликнуть: «Взгляните, какой ужас – крот ослеп!» Комично. Мы обмениваемся словами, а мысль остаётся внутри – невысказанной, неразъяснённой, неясной. Неизбежного не избежать, а невозможное невозможно. Надо ощутить, надо стать, надо быть, причём самому. Слово – это только пусковое звено, и запускает оно лишь тот процесс, который уже есть, который уже готов, который уже созрел и даже идёт своим чередом, но пока ещё слишком медленно, слишком вяло, скрыто, чтобы мы могли его заметить. И это другой процесс Другого, слово – лишь эстафетная палочка, лишь символ. Здесь нет со-общения, здесь только условность. Слово никогда не сравнится с опытом. Кто не знает, что ощущать самого Себя – счастье, тому не объяснишь этого словами, не расскажешь, не покажешь на пальцах. Счастливый несчастному не товарищ... Мысль – это лишь слабое течение в бесконечном пространстве одиночества, одинокий Гольфстрим в холодном, бескрайнем арктическом океане. Зачем мы говорим внутри собственного холода? Разговор – это способ получить удовольствие, это не близость, это только суррогат близости, ибо нет близости на словах и в словах её тоже нет, она затерялась между слов, она затерялась. «Новая речь» – это лишь новая форма в прежнем жанре. Содержание, поскольку нельзя его передать, даже более пусто, чем голая форма. Слова не позволяют переступить грань одиночества. Разговор – это способ развлечься, это возможность развлечь. Иногда эта возможность блаженна, иногда мучительна. Избежать мучительности разговора – вот задача чуткого, и для этого он просто не должен ставить перед собой цели донести в разговоре мысль. Зачем, скажите на милость, заранее обрекать себя на разочарование? Но как всё-таки хочется понять и быть понятым! Как хочется говорить с Другим! Как ни хотеть соприкоснуться с Ним своей мыслью? Передать ему самое дорогое из того, что кажется тебе дорогим... Но ведь Другой всё равно не примет твоего дара, он ведь Другой. Допустить, что твоя мысль может быть принята другим так, как её понимаешь ты, значит отказать другому в праве быть Другим, значит отказать себе в радости ощущать Другого. Таким образом, называющий себя влюблённым уничтожает своей псевдолюбовью возлюбленного – вот в чём вся чудовищность этой мистификации! Между Сциллой и Харибдой смерть неизбежна. Так, может, не плыть? «Нет любви, есть лишь контакт», – так говорил Заратустра. Это ли он имел в виду? Как идти навстречу, если не знаешь направления? Если слова – лишь миражи, что же тогда укажет мне путь? Может быть, мне не нужно никуда идти? Разве движение не есть иллюзия? Буря, буря, буря... Молнии, сверкающие молнии, гром. Я в пустоте. Странное дело, я уже не хочу говорить. Я не хочу даже слушать. Заратустра всё сделал правильно: мне нужно, чтобы он уехал. Нельзя потерять то, чем не обладал. Нужно остановиться, перестать искать. Всё уже есть. Оглядеться, мне нужно оглядеться. Стоп. Минула неделя. Я хожу на работу, смотрю на людей. Самое загадочное – это благодарность. Всякий раз удивляюсь, когда меня благодарят за помощь. Чем я помог? Разве что остановиться. Может быть... От Зара стали приходить письма. Вот они...
НА БЛАЖЕННЫХ ОСТРОВАХ Соловки
Привет! Не ожидал? Наверное, тем более приятно, правда? Меня занесло на Соловецкие острова: блаженное место, доложу тебе! И как хорош северный ветер, что обнимает здесь скалы! Как красна здесь рябина! Ягоды сочные, кисло-сладкие. Ими питаются птицы, весело щебеча, но люди не знают, как хороши плоды рябины. Что ж удивляются они неспособности своей летать? Странное дело! Мир вокруг нас полон, но кто замечает его исполненность? Кто поистине дорожит тем, что имеет? Странно, что не знаете вы слова «довольно», а ведь единственное, чего недостаёт человеку, чтобы быть Человеком, – это слова «довольно»! Ты уже думаешь о Боге? Если нет, то ещё не так плохо тебе, как ты думаешь. Так заключаю я, ибо здесь, на блаженных островах этих, повстречал я людей в чёрном, которые разъяснили мне, что есть этот ваш Бог. В одиночестве, в болезни, в печали и разочаровании принято у вас думать о Боге – вот что я понял из слов их. Долго слушал я речи чёрных людей этих. Думали они, что проповедуют мне Бога своего, но говорили они о себе, восторгающиеся своими чувствами. И вот, что ответил я им на слова их: «Бог ваш – соломинка ломкая, а не радость. Создали вы Бога вашего из страданий ваших: Бог ваш страдает, и вам заповедует Он страдать. Монстра, но не Бога придумали вы себе. Да и разве можно выдумать Бога? Разве лист родит дерево, а не дерево лист? Не можете вы выдумать Бога, вы или знаете Его, или нет. Но можете ли вы знать, не выдумывая? О чём же думаете вы, когда думаете о Боге, если не можете вы думать о Нём? Зачем хвалитесь вы познанием своим Бога вашего, если в познании собственных заблуждений только и преуспели вы? Это вы, выдумщики и гордецы, создали Бога вашего по образу и подобию своему, а не Он вас! И клевещете вы на Отца вашего, ибо не созидает Бог, но созидается! В силах ли вы понять это? И в силах ли вы понять, что значит понять это? Бога своего приспособили вы весами быть вашими. Верх и низ исчисляете вы от Бога, словно бы Он точка на плоскости или линейка на парте у школьника. Время отсчитываете вы Богом, будто Он часовая стрелка, часовой механизм или часовщик. Добро и зло не измерить вам, если бы не гирька под названием «Бог». За что ж так не любите вы себя, что даже Бога вашего готовы разменять вы на медяки? Зачем хотите вылущить вы Бога вашего? Разве не ясно вам, что нельзя выделить всё из всего? Не может Он быть неизменным, ибо вы сами меняетесь, не может Он быть приходящим, ибо нельзя прийти в себя самого, и не может созидать то, что само созидается, а Он – то, что созидается!» Так говорил я с чёрными людьми, что живут на блаженных островах этих. Но сердились они на меня, и ещё пуще сердились они, когда сказал я: «Быть человеком – значит быть эгоистом!» «Слово моё – "эгоист" – коробит слух ваш, но что поделать! – так говорил я с этими людьми чёрными, смеясь, как дети смеются. – Думаете вы, что зазорно быть эгоистом? Вот мне, право, смешно глядеть на ваши мысли худые: они подобны кротам, что суетливо ползают по озарённой солнцем поляне и стукаются друг о друга своими покатыми лбами! Тише, так перебьёте вы свой любимый фарфор! Как вы будете потом кушать?! Когда перестанете выделять вы Бога вашего из Него самого, то увидите: всё, что делаете вы, вы делаете для себя; и хорошее, и дурное – это ваше! И разве же будет эгоист делать себе дурное? Нет! А потому не будет он делать дурного! Но в силах ли понять вы: вы и есть то созидающее, что созидается, созидая? Вы ведь сами себе и молитесь в молитвах ваших. Вот, право, смешно! Вы и есть эгоисты, причём именно те, которых осуждаете вы, но не те совсем, о которых говорю вам я! Ещё вы и самих Себя уничижаете в молитвах ваших! Зачем?! Вы – жизнь и сила её, но клевещете на самих Себя! Вы – то, что созидает, но вы себя осуждаете. Осуждаете вы себя за созидание?! Представляю же я, что насозидаете вы! Когда ж научитесь ценить вы в себе созидающего? Бог созидается созиданием вашим, вы же халтурите! Нечего сказать, хорошую служите вы Ему службу рабским своим бездействием! И кого, не могу я понять, благодарите вы за обед свой? Кого благодарите вы за дела свои и за конец страданий ваших, что увенчаны смертью? Странное имя вы придумали для этого "нечто" – "Аминь"! Жизнь ваша – созидание, но, видно, не можете вы понять этого, иначе кто бы из вас делал глупости? Кто бы из вас сокрушался тогда и разочаровывался? Кто бы из вас ждал и надеялся? Кто бы боялся и кто суетился? Нет, не понять вам, как велико звание эгоиста!». И тогда хотели они побить камнями меня, представляешь! Воистину, Бог их – страдание! Но один из чёрных людей остановил, вдруг соплеменников и так говорил мне: «Неправильно понимаете вы "волю", ибо всё в руках Господа нашего! Нет своей воли у человека, но есть лишь воля Господа нашего в мире этом!» И тогда я спросил его: «Зачем же отмаливаете вы грехи свои, если сами ничего вы не делали, но Господь ваш сам всё делал за вас?» И ушли они в ответ на вопрос мой, и я был рад, ибо стало светлее. «Воля – и есть сам эгоист», – вот что скажу я тебе, друг мой. И если не эгоист ты, то всё, что делаешь ты, ты делаешь не по воле твоей, которая хочет хорошего, ибо делает для себя, а из страха. Постыдна воля, что вершит себя из страха наказания, из страха порядки установленные нарушить, из страха нелепым казаться, из страха схлопотать осуждение от зевак сердобольных, из страха недостаточно оказаться хорошим, из страха выглядеть некрасивым, из страха не понравиться самому себе, наконец! Эгоист же страха не знает, ведь ощущает он созидание! Созидающим созидание ощущает себя эгоист: с радостью он рождается и с радостью умирает, с радостью он рождает и не ропщет, испытывая боли роженицы. Разве же можно, рождая, сетовать? Что эгоисту бедность? Что болезнь ему? Что ему смерть? Что воля для него? Что дарение? Всё это – жизнь... И он радуется! Но отчего люди эти, что ходят в чёрном и как ночь черны, гордятся бедностью и болезнями, почитанием смерти и пассивностью? Разве голодный Бог лучше сытого?.. Не делает эгоист культа из созидания. Как всё может быть культом? Тем более не делает он из разрушения культа, подобно людям, что черны и чернотою своею гордятся! Вот тоже глупость! Делает эгоист то, что делает, ибо не может не делать, а не может – не делает, ибо жизнь не терпит насилия. А страх, страх – это глупость! Делать из страха, значит делать глупость. Вот что скажу я тебе! Но прежде, чем следовать судьбе эгоиста, надобно быть эгоистом! А это значит ощутить себя созидающим... Ты ведь не думаешь о Боге, Андрей, правда? Ты всё ещё хочешь быть эгоистом?.. Твой Заратустра.
О СОСТРАДАТЕЛЬНЫХ Нью-Йорк
Привет тебе из города, в котором нет человека! Статуя Свободы приветствует приезжающих в город этот. Зачем же едут они сюда, если не для того, чтоб потеряться меж зданий? Разве так только и может человек почувствовать себя свободным? Затеряться в толпе, что сама затерялась меж небоскрёбов, – чем не счастье для стыдливого, чем не спасение для страшащегося? Что такое стыд, если не страх? Странно ли, что все вы стыдливы? Слушаю я речи людей: откровенность для них – говорить с другим о любви своей. Но не с любимым, а с третьим говорят они. Не могут они говорить о любви с любимым, ибо глупостью отдаёт разговор их, и сами они чувствуют это. И потому говорят они с третьим, третий поймёт их, ибо сам пребывает он в заблуждении, которое зовётся у вас любовью. И так сострадают они друг другу и в сострадании этом радуются, радуются страданию своему. Вот почему думаю я, что сострадание – это глупость, ибо кто страданию радуется, тот радоваться не может радости ни своей, ни чужой, а это глупо. Так я смотрел и слушал, и вывел я формулу любви этой. Любят у вас не человека, но идеал, который у каждого свой и толику которого нашли влюблённые у того, кого «любят», точнее – любить пытаются. Если же любил ты в детстве подарки, то думал ты: тот, кто дарит подарки – тот любит, и того ты любил, ибо любил ты подарки. Теперь вырос ты и тех любишь, кто дарит тебе подарки. И так во всём! Тело твоё, разум твой и чувства твои – все они ждут чего-то и в вечном ожидании пребывают. И полюбишь того ты, кто отвечать будет всем твоим ожиданиям. А потому любовь ваша – это удовлетворённые ожидания. Тривиально? Очень. Но никто всем ожиданиям вашим не может соответствовать, и потому всегда вы страдать будете и приучитесь наслаждаться страданием вашим, ибо сулит оно вам то, что дать вам не в силах. Что же тогда сострадание ваше, если не глупость? Но разве можно препятствовать человеку, пусть даже желает он глупость, но желает искренне? И вот что решил я: зачем множить страдание? – Глупости и без него довольно. Пусть уж лучше будет у вас радость в глупости, чем страдание в глупости! И тогда повстречал я в городе этом интересного человека – мозг его как компьютер, и сам он заведует машинами этими. И рассказал и ему формулу эту, и захотел он купить её для компании своей, чтобы сделать своим покупателям «программу счастья». Теперь каждый может надеть на тело своё прищепки и накладки разнообразные, с компьютером связанные, и будет он грезить, наслаждаясь любовью своею, ибо программа эта ответит всем его ожиданиям! Странно, что столь немного нужно для счастья вашего: пусть иллюзия только станет реальностью, и вы довольны уже! Отвергнута вами жизнь, и наслаждаетесь вы самодовольством смерти! «Не бывает мыслей мелких, бывают лишь мелкие жизни», – так говорит Заратустра. Мелкая жизнь и есть страдание ваше, и большое страдание! Но зачем же, скажите мне, сострадать мелкой жизни? Что толку в том, что потакаем мы страданию друга нашего? Что толку, что пьём с ним чашу его заблуждений? Не в сострадании нашем нуждается он, но в жизни нашей. Быть для друга своего жизнью – вот признак подлинной дружбы! Но не разорвёт один оболочки стальной страдания человека другого, пока сам не захочет тот выйти из тюрьмы своей, своего безумия. Смешны мне крестовые ваши походы, когда силой вы к любви принуждаете, да и сами любите через силу! Можете вы розу разъять, но как заставить её самой распуститься? Но вы и камень овальный за бутон цветка принимаете, так и бьётесь теперь камнем о камень. Что ж, будет вам крошка! Не сострадания вашего, но готовности вашей – вот чего ожидает от вас человек другой, если попран им страх его. Но много ли среди вас бесстрашных? Я ж среди вас только безрассудных и видел! «Не жалейте ни себя, ни других, и другим не позволяйте себя жалеть! Жалость – вот они, поминки жизни вашей. Но кто ж оплакивает неумершего? Только безумный глупец, верно, да тот, кто намеревается стать убийцей! Да уж, задали гробовщикам вы работы! Но зачем же вы убиваете жизнь свою, она же одна у вас? Обидно очнуться в гробу заколоченном! Очнитесь же прежде и не медлите! Отриньте страдание ваше: пусть станет это последним страданием вашим! Избавьтесь же от иллюзии любви, освободитесь от пут её для счастья взаимности! И не создавайте другого по образу и подобию ожиданий ваших, но умейте видеть Другого в нём, ибо Другой – свидетельство жизни вашей! Есть ли большее у вас, чем жизнь ваша? Разве же возможно большее? Что ж не радуетесь вы большому, но ищете услады своей в пустом? Может быть, затерялись вы среди небоскрёбов стыда вашего? Озритесь же – горизонт не граница, но двери! И все, счастье взаимности знающие, – мягки!». Так говорил я к людям в этом городе небоскрёбов, но не слышали они слов моих, ибо надели уже на члены свои прищепки и накладки разные, к компьютеру подключённые, и получили они то счастье, на которое были способны. Лучше уж радость в глупости, чем страдание с ней, ибо у каждого из нас жизнь одна! Ты всё ещё ждёшь меня, друг мой, или купил уже «программу счастья» по моей формуле? Твой Заратустра
О СВЯЩЕННИКАХ Ватикан
Привет тебе, другой мой, из города, где даже дороги черны! Узнал я в городе этом, что речи влюблённого не так пусты, как речи верующего. А там где подлинно пусто – там черно, оттого, наверное, даже дороги черны в городе этом. Стыд милее мне чистого страха – вот что и понял здесь. И если влюблённый хотя бы стыдится глупости своей, не понимая её, то верующий даже не стыдится собственной глупости, а лишь ищет предлоги ей. Отчего, говорит верующий, отчего не молчит он? Верно, страх смерти заставляет его говорить. Но бояться смерти нельзя, ибо нельзя бояться того, чего нет. А кто её видел? Потому заключаю я, что речи верующих ещё и безумны. О чём говорит верующий? Говорит он о том, чего не знает. Может ли он не лгать, коли так? Благо, если бы молчал он, отвечал отрицательно, говорил двусмысленно, но нет, он утверждает! Потому заключаю я, что он ещё и лжесвидетельствует. Но вот задумался я, блуждая по чёрным дорогам города этого: оправдывает ли страх верующего ложь его? Быть может, меньше так он будет страдать? Пусть уж лучше он заблуждается, чем страдает, если другое ему неведомо! И тогда встретился я со стариком, что руководит всеми гражданами города этого и филиалов его. И рассказал я старику этому с белёсыми глазами о том, что есть жизнь после смерти и что я видел её. И рассказал я подробно, указывая всё, что тот надеялся от меня услышать. И ликовал старик этот, словно дитя малолетнее красочному подарку, и собрал он целую площадь паствы своей, и закрыли тела их мостовой чёрный булыжник, и возвестил он им с балкона своего благую весть: есть, мол, жизнь вечная! И ликовала площадь, и ликовали кардиналы его в красных рясах, и плакали женщины, и плакали мужчины слезами счастья, и дети их, испугавшись, тоже плакали. И пели все они вместе псалмы, и восславляли Господа своего, и целовались бесчувственно, так словно праздновали они свадьбу одновременно и похороны! Когда же смотрел я на слёзы их, то думал, что не столько верующие боятся смерти, сколько возможности ошибиться в предмете веры своей. И оттого настойчиво так ищут они доказательств, и оттого так, всему верят они, что говорят им! Вот путь, каким иллюзия жизнь погубить может страхом, – свой обман обнаружив. Оттого-то и шли они на костры жаркие, оттого истязали себя плетьми острыми, оттого морили они себя голодом – чтобы страхом боли своей доказать себе, что нечего им бояться! И тогда думалось мне, какая разница, есть ли жизнь после смерти или же нет её, если эту жизнь, эту единственную, ту, что подлинно есть, страдал и мучился человек? Теперь же верующие эти обрели иллюзиям своим подтверждение, избавились от бремени страха и радовались как дети, только дети их были испуганы, ибо никогда не видели они родителей своих счастливыми. И подумав так, и слёзы детей увидев, я сказал старику этому и пастве его: «Я солгал вам, когда говорил, что есть жизнь вечная!» Знаешь ли ты, что ответили они мне? «Так верно, это и не ты говорил», – сказал мне, вперёд выступив, старик с глазами белёсыми. «Но кто тогда?» – спросил я его. «Он!» – вскричал старик этот и указал на распятого. И снова плакали они все, обливаясь слезами восторга и топя в них страх свой! Так открылось мне безумие их и глупое лжесвидетельство! Не хотят люди созидать – вот что понял я в городе этом, где даже дороги черны. А хотят люди, чтобы всё само созидалось, и бездействие их было оправдано. Смерть для них – это лишь избавление от необходимости симулировать свои деяния. Не от труда каждодневного, но даже от маскарада своего устали они! Не из страха потому, а из жажды по самой смерти так много говорят они о царствии небесном! Что ж расстраиваться, когда умирают мёртвые? Жив ли ты ещё, друг мой? Или же и для тебя пора мне выдумывать басню? Твой Заратустра
О ДОБРОДЕТЕЛЬНЫХ Брюссель
Привет, друг мой! Пишу я тебе из города славного, где даже капуста мельчает! У добродетели выросли борода, копыта и пара рогов, так что даже капуста, испугавшись одеяния её, обмельчала. Что же делать человеку гам, где капуста и та прячется от повадившихся в чужой огород? Хоть и смешна добродетель мне, да не больно она радует, ибо подобна она слепцу-сладострастнику, что принял изгибы гитары за овалы женского тела. Грешно потешаться над слепцом, пусть бы даже тысячу раз он был сладострастником! Сначала верните ему зрение, а потом смейтесь! Но в силах ли вы вернуть зрение добродетели, ею утраченное? Добродетель ваша слепа, что же требуете от неё им, как от зрячей? Слепой соглядатай – не соглядатай вовсе. Чего же вы спрашиваете у него, что он видел? Он видит тьму, такова, впрочем, и добродетель ваша, замешанная на страхе и на незнании слова «довольно»! Странную же цель поставили перед собой собравшиеся в этом городе мудрецы с эполетами! Установить в мире порядок, – цель столь же недостижимая, сколь и глупая. Как можно установить нечто в том, что есть само по себе вечное становление, для которого даже крушение лишь один из этапов? Можно повлиять на становление, но как же его остановишь? Легче уж солнце заставить не светить больше! «Каких только не видел я добродетелей, но добродетель Порядка – самая непорядочная из всех! Ибо не знаете вы другого порядка, кроме того, что сами себе придумали, так и живите же с ним и не суйтесь куда, не следует! Что такое добродетель ваша, как не утверждение собственной правоты вашей? Но кто же считает себя неправым? Пусть он сам покажет на себя пальцем! Нет таких, все молчат и пальцы прячут в дырявых карманах! И молчат они потому, что каждый себя считает истинно добродетельным, а другого недостаточно добродетельным или же недобродетельным вовсе. Как же договориться вам? То-то и оно, что не хотите вы договариваться и не будете. Не для того собрались! И добродетель ваша слепая для ушей предназначена вами, а не для глаз. Пыль пускаете вы теперь в уши! Лилейные песни поёт добродетель ваша, и всякий раз меняет она тембр свой на тот, который хотят уши длинные слышать упрямцев добродетельных! И потому добродетель ваша – лишь музыка сопровождения, лишь манёвр обходной, а защищает она то единственное, что зовётся у вас гулким словом: «Ещё!» Но скажите мне, если воцарится одна добродетель из многих, то не придётся ли вам поступиться и вашей? Помните, что чем выше поднимаетесь в гору вы, тем меньше людей может на ней уместиться. Придёт время, и будете вы время коротать в одиночестве полном – тот, кто выживет! Когда же кричите вы о благе для всех, то пугаюсь я крика вашего. Как знаете вы о моём благе? Кто сказал вам, что есть для меня благо? Когда бы были вы эгоистами, не сказали бы, что знаете благо моё, ибо было бы вам известно, что не знаю я вашего. И это была бы правда, и мы могли бы договориться! Но почему не говорите вы так? А всё потому, что плевать вам на благо моё, ибо для вас существует лишь ваше! Так знайте же, что не существует блага самого по себе: сколько бы хищник не прятал зубы – придётся ему обнажить их. И тогда рухнет всё здание хвалёное добродетели вашей, но не с тем рухнет оно, чтобы освободить вас, а с тем, чтобы погубить нас всех! Крепитесь же, осталось недолго! Но когда погибнет всё от того, от чего не ожидали вы, тогда поймёте вы, добродетельные, что делили вы то, что не принадлежало вам! Но будет поздно: думали вы защитить себя от пожара, а случилось у вас наводнение. Запаслись вы водой, да не запаслись спасательным кругом!» Так говорил я в здании огромном, где крест символизирует землю круглую. Так земля несёт крест свой, когда другие носят погоны, а капуста мельчает тем временем. И хоть с виду похожа она на мозговые извилины, извилин мозговых не нашёл я здесь, ибо была мне ответом новая глупость: «Есть у нас и подводные лодки!» – так отвечали мне повадившиеся в чужой огород. Нельзя искать то, что случится, ибо всё в свой черёд само о себе заявит. Но ощутить нужду настоящего и сказать самому Себе: «Довольно!» – вот, что следует эгоисту сделать. Только бы уметь быть эгоистом! Ты всё ещё ищешь или понял уже, что добродетель – лишь одинокая тень безумия? «Жизнь одна», – так, если помнишь ты, говорил друг твой – Заратустра, теперь многократно убедился он в этом. А если бы и была у тебя вторая жизнь, то знай, что всё равно нет у тебя на неё времени, ибо даже капуста стала мельчать, скоро рогатым и вовсе нечего будет есть! Твой Заратустра
О ЧЕРНИ Тибет
Привет, друг дорогой, шлёт тебе Заратустра из места одинокого, где даже горы кажутся одинокими! Ну и странных же людей повстречал я здесь: жизнь свою они превратили в покой, ибо так готовятся они к смерти, которая больше для них, чем жизнь. Странно ли, что и горы кажутся здесь одинокими? Ходят они как тени, эти жёлтые люди, говорят они тише листвы пожухшей, улыбаются только губами и шаркают по скалистым склонам протёртыми своими сандалиями. Сначала мне понравилось среди них, но потом ощутил я, что и сам уподобляюсь я тени. «Но тени чего?!» – спросил я себя. И не было мне ответа, и только странные люди улыбались мне тонкими расщелинами своих глаз, шепча, подобно листве пожухшей, загадочные слова, которые я не в силах был разобрать. Говорили они мне о черни, говорили тихо, говорили застенчиво. Чернь – это люди, которые умирают, но родятся в скором времени снова. Они же, эти странные люди, что шаркают по склонам в протёртых сандалиях, люди эти, средь которых и горы кажутся одинокими, решили умереть насовсем. И тогда увидел я, что они уже умерли! Среди теней находился я, и сам чуть было не стал я тенью. Отчего же зовут они чернью тех, кто не стал ещё тенью, а себя – нет, хотя сами они – тени, а тени черны! Кем ещё быть теням, если не чернью? И тогда разъяснили мне странные люди эти, что есть чернь. «Чернь – это созидающие», – так думают эти жёлтые люди в протёртых сандалиях, что живут среди гор, которые кажутся оттого одинокими. «Но что же жизнь тогда, если не созидание?» – спросил я людей этих, глядя в узкие расщелины их неморгающих глаз. «Жизнь – это страдание, и она иллюзорна», – ответили мне тонкие губы их. «Но что же реально тогда, если не жизнь?» – снова спросил я людей этих странных. «Реальное непостижимо», – ответили они, улыбнувшись пустыми глазами, и стали вовсе безгласны. Умереть в жизни – вот оно высшее благо для тех, кто не считает себя чернью, но чёрен, как тень. «Зачем же ушли вы в горы? Там, внизу, полным-полно таких, как и вы, и даже "лучше" вас, ибо они уже умерли!» – так говорил я с тенями, чьи глаза никогда не смыкались, кроме как для временной смерти. Но не было мне ответа. И тогда спустился я с гор и повстречал людей там, что и вправду чернью себя считали. Они рассказывали мне, что жили прежде и будут жить впредь. А я спросил их – откуда знают они это, и они ответили мне, указуя на горы: «Там живут те, кто знает тайну сию лучше нас! Они говорят!» «Так вы можете ничего не делать, раз всё и без вас продолжается?» – спросил я тех, кто именовал себя чернью. «Ничего не делать – то признак мудрости, мы же чернь, нам не дано!» – так отвечали мне люди, которые называют себя чернью и живут подле гор, которые показались мне от слов этих ещё более одинокими. Дано человеку жить, но одни полагают, что это бессмысленно, другие – что неизбежно. Да, трудно кого-то из них назвать человеком, они больше похожи на чернь! Эгоист светится, сами Собой Других освещая, но не было таких в месте этом, где даже горы кажутся одинокими! Воистину, холодный ветер дует нам с юга! Одинок ли ты, друг мой милый, или ты светел? Твой Заратустра
О ТАРАНТУЛАХ Оксфорд
Здравствуй, друг мой! Пишу тебе из города, где даже овцам запрещено умирать, – так боятся за жизнь свою люди в местечке этом! Странный город посетил я: здесь всякий норовит натянуть на себя шёлковую мантию, покрыть голову четырёхугольной шляпой, что увенчана кисточкой, и сказать вслед за этим: «Мир – это лаборатория!» В городе этом показали мне овцу, что не умерла, но обрела жизнь вечную. И увидел я, что не овца это, а копия копии. Но говорили мне люди с кисточками: «Это та овца, только вторая такая же!» И дивился я словам их: ибо не ясно мне, «та» или «такая же». Но не слушали меня лаборанты жизни и говорили мне: «Что ты путаешь нас, Заратустра! Разве не видишь ты, что победили мы смерть?!» И я смеялся в ответ им, рассказывая притчу о тарантуле: «Было на свете две справедливости, но одна глуха была, а другая слепа. И пошли кумушки и гости к тарантулу. Но слепая справедливость ямы тарантула не разглядела и потревожила сон его. Он же, проснувшись, зол был, ибо несправедливо будить того, кто не хочет вставать по собственной воле, и укусил тарантул слепую справедливость, запустив ей под кожу едкого яда из своего жала. И стала слепая справедливость извиваться, словно паяц на ярмарке, и лицо её искажено было предсмертными судорогами. Но глухая справедливость не слышала ужасного крика слепой подруги своей и приняла судороги лицевых мышц её за улыбку, а пляску агонии – за радость танцующего тарантеллу. И решила она тогда тоже приласкать рукою тарантула, ибо чудилась несправедливость ей в том, что сестра её радуется, а она – нет. Ещё пуще прежнего рассердился тарантул: «Что ж она – зрячая, а не видит того, что я зол!» – и укусил глухую справедливость прямо в палец, протянутый ею для ласки. Справедливость восторжествовала! И теперь ответьте мне, друзья мои, справедлив ли тарантул?» Жизнь – вот высшая справедливость, и нет другой. Остальные глухи, слепы и злы по сравнению с ней, а потому – глупы и безумны. Кто решился обмануть жизнь, самого себя обманет он прежде всего. Смерть для жизни – повод родиться заново! Что же лишаете вы жизнь радости её рождения? Вечное – скучно, и лишь конечное живо, ибо ценит дарованное. Неужели же жизнь свою хотите сделать вы скучной? Нельзя изменить что-то, чтобы при этом всё остальное не изменилось. И потому я говорю вам: «Побеждая смерть – вы множите смерть. И в стремлении вашем жизнь сохранить гонитесь вы за смертью. Ну так знайте же, что вы её поймаете!» Одно отрицая, на самом деле другое отрицаете вы, а то, что отрицали вы из страха своего, – то и станет для вас единственно существующим. Вот почему жизнь ваша стала теперь смертью, ибо начали вы жизнь свою с отрицания смерти и боролись вы с ней ради неё самой! «Не тарантул покусился на вас, но вы напали на тарантула малого, ибо всё вам мало! Вот и погубил он обидчиков. Многого хотели вы, слова "Довольно!" не знающие, и потеряли всё. А хотели бы малого, то обрели бы желанное, а значит, больше даже, чем многое. Хотели победить вы смерть, ибо смерть ваша безраздельно над вами властвует и понукает сердцами пугливыми посредством страха вашего. Но не хотели вы признать слабости своей, страшащиеся, ибо ещё вы и гордецы! Требовали вы себе равенства, но нет равенства в жизни, а потому уровняли вы себя в смерти! И перед кем же теперь ищете вы равенства своего, если не перед самими собою? А если только перед собой вы равенства ищете, разве не есть это неравенство? А коли так, то есть ли равенство само по себе? Иллюзия реальна лишь в смерти, ибо она сама иллюзорна, в жизни же нет иллюзии, в ней вы её не найдёте, в ней вы её не спрячете. Так, созидая иллюзию, вы творите смерть вашу! Не мстит тарантул вам, и не надейтесь! Он действует. Просто! Не устанавливает он равенства для всех в смерти, но хочет жить сам! Не верит он справедливости, но не потому, что зол, а потому, что устал от неё! Вот почему говорю я вам: "Уж лучше б были вы тарантулами, чем пророками несуществующего, обманщики, самих Себя обманувшие!" То-то похожи вы на летучих мышей в магистерских своих одеяниях! Нет, птицы и тарантулы милее мне тех, кто притворяется птицею и тарантулом, ибо знаю я, что имеют они право, а вы тащите на себя одеяло! Забавно же звучит ваше: "Справедливо!" Смотрите, овца ваша уже объедает лавр с венков ваших – вот она справедлива!» Так говорил я тем, кто справедливости ради даже овце запретили умереть, думая при этом: «Не досталось мне жизни, так и ты, овца, смерти своей не получишь!» Пытаешься ли ты всё ещё побороть смерть или решил уже всё-таки жить, друг мой? Поторопись, ибо у тебя одна жизнь! Твой Заратустра
Поиск по сайту: |