Заслуги Языкова в обновлении словаря высокой поэзии

В частности, по стиховому темпу Языков не только резко отличался от поэтов XVIII века, но и занимает, образно говоря, первое место среди поэтов своего времени. Типичные для Языкова пропуски ритмических ударений на первой и третьей строфе четырехстопного ямба создают впечатление того страстного поэтического «захлеба», который поражал современников поэта и до сих пор поражает нас.

Когда с толпой отважных братий

Ты грозно кинешься на бой, -

Кто сильный сдержит пред тобой

Врагов тьмы численные рати?

Кто сгонит бледность с их лица

При виде гневного бойца?

В языковской громкозвучности, эффектности таилась и некоторая опасность: порой она отзывалась холодностью чувства, могла обернуться даже безвкусицей. Но таких срывов в первой половине 1820-х годов у Языкова практически нет, его охраняло глубокое и подлинное лирическое чувство. Строя период, Языков умело использует и старые, накопленные одой XVIII века средства. Он часто прибегает к риторическим вопросам, характерным одическим восклицаниям. Но в отличие от поэтов XVIII` века его мысль не развивается обстоятельно и плавно. Языков старается выговорить ее одним дыханием (очень част его период - это одно предложение), причем само развертывание мысли - это всегда нарастающее движение к кульминации. ( «К Давыдову») Немаловажны были заслуги Языкова и в обновлении образной системы и словаря высокой поэзии. В конце 1810-х - начале 1820-х годов в гражданской лирике, в пределах определенных устойчивых стилей дает себя знать та же тенденция к омертвлению поэтического словаря. Одни и те же слова иобразы, переходящие от поэта к поэту, из стихотворения в стихотворение, призванные вызывать один и тот же привычный круг ассоциаций, - в какой-то мере утрачивали свое предметное значение, а, значит, и выразительность. По мере дальнейшего развития романтизма происходит разрушение устойчивых стилей. У Языкова это стало явлением характернейшим и принципиальным. Он сознательно и постоянно заботился об обновлении поэтического словаря, добиваясь особой весомости образа и слова. Впечатления поэтической свежести Языков достигает в основном двумя путями. Наиболее популярный заключается в оживлении омертвевшего словаря высокой поэзии, в возвращении словам их живого, конкретного значения. Это явление можно наблюдать у Языкова хотя бы на примере «Рока» - одного из его ранних стихотворений.

Смотрите: он летит над бедною вселенной.

Во прах, невинные, во прах!

Смотрите, вот кинжал в руке окровавленной

И пламень Тартара в очах!

Увы! Сия рука не знает состраданья,

Не знает промаха удар!

Этот способ оживления, конечно, принадлежит не одному Языкову. Он был открыт для русской поэзии еще стихами Державина. Но главная заслуга Языкова была в том, что в его творчестве мысль и чувство гражданина обрели правдивое выражение. Конечно, здесь главенствующая роль принадлежит Пушкину и Грибоедова, однако Языков сделал немаловажный и совершенно особенный вклад в решение этой задачи. Белинский видел историческую заслугу Языкова только в том, что его оригинальные стихотворения «дали возможность каждому писать не так, как все пишут, а как он способен писать, следственно, каждому дали возможность быть сами собой в своих сочинениях».

В 1823 году был написан цикл застольных песен Языкова, в которых муза его, как писал он братьям, появляется в «бархатной шапке, с дубовою ветвию», то есть в студенческом одеянии. Песни эти, как и многие другие произведения Языкова, не были напечатаны при его жизни. Среди современных ему поэтов Языков ближе всего стоял к Денису Давыдову. Их роднило многое: биографизм, колоритность изображаемой сферы (у Давыдова гусарской, у Языкова - студенческой, «бурсацкой»), быстрый стиховой темп. Но за внешне сходными поэтическими чертами у Давыдова и Языкова стоит разное содержание. Один воспевает и славит такие человеческие качества, как простодушие, прямота, мужество, преданность отечеству; другой поэтизирует, прежде всего, высокое наслаждение гражданской свободой. Центральное место среди студенческих произведений Языкова должно отвести его песням, в которых наиболее ярко проявились лучшее черты его вольнолюбивой поэзии. В общем потоке декабристской лирики эти песни Языкова отличаются не столько глубиной и силой политической мысли ( в этом отношении они, как и другие его стихотворения не представляют собой ничего исключительного), сколько политической дерзостью, своеобразным вызовом самодержавию.

Их достоинство и особенность составляет упоение независимой жизнью, возможностью свободно мыслить и жить. В этом был пафос студенческой лирики Языкова и особая заслуга его перед русской и, в частности, перед декабристской поэзией. Песни Языкова возникли в русской литературе, разумеется, не на пустом месте. Им предшествовали и сопутствовали, кроме гусарских стихов Дениса Давыдова, русская «анакреонтика», лицейская лирика Пушкина и стихи поэтов- декабристов, воспевавших дружеские пиры. Не бесследно прошли для формирования языковской поэзии также застольные песни Гете и Шиллера, широко распространенные в Дерптском университете, и немецкие студенческие песни, распевавшиеся на комерсах - корпорационных пирушках. При всем том Языков нашел в песнях свой тон, свой характерный колорит. Его песни отличаются живой бытовой окраской. Он создает конкретный образрусского студента в Дерпте, человека, ускользнувшего на время от бдительного полицейского надзора, от близости к русскому самодержавию, наслаждающегося своим вольным житьем:

Здесь нет ни скиптра, ни оков,

Мы все равны, мы все свободны,

Наш ум - не раб чужих умов,

И наши чувства благородны...

Острый политический намек, вольная шутка отличает его песни от произведений его предшественников, отвлеченно славящих дружбу, юность, свободу и вино, горячащее сердце и головы.

Наш Август смотрит сентябрем

Нам до него какое дело...

Пускай святой триумвират

Европу судит невпопад...

« У меня пьянство свое, - писал Языков, - оно, так сказать, mare clausum «замкнутое море» моей поэзии». Пушкин и Гоголь сравнивали поэзию Языкова с хмелем. «Человек с обыкновенными силами, - говорил Пушкин, - ничего не сделает подобного. Тут потребно буйство сил.» «Буйство» стихотворений Языкова как нельзя лучше передавало опьяняющее чувство легкости, смелости, свободы, владеющее его лирическим героем. Песни были зерном созданного Языковым образа поэта-студента, который, однако, по своему общественному содержанию не может быть полностью сведен к их дерзкому, но несколько поверхностному вольнолюбию. В формировании этого образа, расширяя и углубляя его, принимали участие также и такие стихотворения Языкова , как «Муза», «Поэт свободен. Что награда...», в которых Языков говорит о независимости поэта и торжестве свободного искусства над «разнузданной силой» тирании; и типично декабристские, с уроком для современности, произведения его на историческую тему - «Евпатий», «Новгородская песнь», примыкающие к его песням бардов и баянов; и горькие политические элегии Языкова. Сюда причастны также интимная лирика поэта и его дружеские послания.

«Замкнутое море» поэзии Языкова

Любовные стихотворения Языкова в 1820-е годы, почти все связанные с именем А.А. Войековой, большей частью окрашены чувством досады и разочарования. «Божество» поэта, его «рай», «звезда», указавшая ему путь вдохновений и пробудившая в нем «любви чарующую силу», оказывается далеко не идеальной, а сама любовь - несерьезным увлечением. По форме эти стихотворения привлекают внимание своей поэтической смелостью. С трудом они могут быть названы элегиями, этот жанр в творчестве Языкова оказался сильно разрушенным.

Наполненный новым содержанием, он почти совершенно (исключение составляют политические элегии) утратил черты высокого стиля. Более того, большей частью элегия выступает у Языкова как жанр «низкий». Просторечия, нарочитая небрежность языка, смелые поэтические сравнения - все это встречается у Языкова более чем где-нибудь именно в элегиях. Смысл и стилистический эффект этих стихотворений обычно сосредоточены ближе к концу, в последних строфах. В первых же частях ироничный тон едва заметен.

Теперь мне лучше: я не брежу

Надеждой темной и пустой,

Я не стремлюсь моей мечтой

За узаконенную межу

В эдем подлунный и чужой.

Во мне уснула жажда неги.

Неумолимый идеал

Меня живил и чаровал -

И я десятка два элегий

Ему во славу написал.

Но внезапно вторгающийся смелый оборот (в данном случае просторечное «с десятка два») подготавливает иронический поворот концовки.

Но тщетны миленькие бредни:

Моя душа огорчена,

Как после горестного сна,

Как после праздничной обедни,

Где речь безумна и длинна!

Как правило, в этих концовках Языков прибегает к изысканно дерзким, бытовым и часто «низким» сравнениям:

И как сибирская пищуха

Моя поэзия поет.

И глупость страсти роковой

В душе исчезла молодой...

...Так, слыша выстрел, кулики

На воздух мечутся с реки...

Языковские дружеские послания первой половины 1820-х годов развивают темы его вольных песен, но по сравнению с этими песнями в них более отчетливо звучит мотив благородного служения родине: независимая свободная жизнь готовит молодые сердца к подвигам «чести и добра», учит их не унижаться перед самовластьем и не считать «закон царя» «законом судьбы». К середине 1820-х годов, времени расцвета дарования Языкова относится его известный пушкинский «цикл» - «Тригорское», послания к Пушкину, няне Пушкина... Языков встретился с Пушкиным летом 1826 года, приехав для этого в Тригорское, имение своего дерптского приятеля А.Н. Вульфа. Инициатива знакомства принадлежала Пушкину, который первым обратился к Языкову посланием («Издревле сладостный союз...») и пригласил его приехать. В этих стихотворениях встреча с Пушкиным, очаровавшим Языкова талантом, умом, свободолюбием, предстает как некий пир в честь вольности и вдохновения. Все обстоятельства и подробности этой встречи окрашиваются в соответствующие тона. Тригорское - это страна,

...где вольные живали

Сыны воинственных славян,

Где сладким именем граждан

Они друг друга называли, - это

Приют свободного поэта,

Не побежденного судьбой.

Пушкин для Языкова «вольномыслящий поэт, наследник мудрости Вольтера». Беседуя, поэты летают «мыслью вдохновенной» в «былых и будущих веках»...Даже Волга - родина Языкова, так часто им воспеваемая, первый и единственный раз становится в этих стихах «рекой, где Разин воевал». В споре Пушкина с самодержавием Языков решительно и демонстративно принимает сторону поэта:

Теперь, когда Парнаса воды

Хвостовы черпают на оды

И простодушная Москва,

Полна святого упованья,

Приготовляет торжества

На светлый день царевенчанья, -

С челом возвышенным стою

Перед скрижалью вдохновений

И вольность наших наслаждений

И берег Сороти пою!

(«А.С. Пушкину»)

В стихотворениях пушкинского «цикла», во многих отношениях являющихся вершиной поэтических достижений Языкова, он показал себя и мастером пейзажной лирики. В творчестве Языкова первого периода почти нет просто описательных, пейзажных произведений (исключение составляет стихотворение «Две картины», но и оно по замыслу часть поэмы). Однако встречающиеся у него в это время изображения природы значительны, интересны и до сих пор сохраняют силу своего воздействия. Очевидно, что в описательной поэзии Языков, как и Рылеев, во многом был учеником Пушкина, но, несомненно, и его поэтическое своеобразие. Оно сказывается, прежде всего, в самом подходе к изображению природы. Языков рисует не просто виды, пейзажи, картины - он рисует явления природы. Что бы он ни изображал - бурю ли и грозу или свежее утро, лунную ночь, томительно жаркий день - это именно явления природы, о которых поэт говорит торжественным, «ломоносовским», «державинским» языком, добиваясь при помощи смелых поэтических образов свежести, реальности этих величественных картин:

Бывало, в царственном покое

Великое светило дня,

Вослед за раннею денницей,

Шаром восходит огневым

И небеса, как багряницей,

Окинет заревом своим;

Его лучами заиграют

Озер живые зеркала;

Поля, холмы благоухают,

С них белой скатертью слетают

И сон и утренняя мгла...

Характерно, что языковские картины природы всегда даны в движении, в процессе перехода из одного состояния в другое, они совершаются, как и подобает природным явлениям. Сверкающие утро на озере сменяется душной ночью («Две картины»), душный день - ночной грозой, причем сама гроза собирается медленно, постепенно приближаясь и нарастая, и наконец разражается громом, ливнем, молнией («Тригорское»).

В статьях Белинского первой половины 1840-х годов постоянно и неодобрительно упоминается имя Языкова; когда же вышли «56 стихотворений», Белинский в статье «Русская литература в 1844 году» выступил с развернутой характеристикой идейного и художественного значения его творчества.
Не отрицая его таланта, Белинский прежде всего останавливался на слабых сторонах его творчества, особенно проявившиеся в 1830 - 1840-е. Исторической заслугой Языкова он считает лишь поэтическую смелость, которая помогала русской поэзии освободиться от риторики, сентиментального жеманства, подражательности. Недостатки же видит в неряшливости языка, выдаваемой за оригинальность. Вопрос о языке, будучи не самым маловажным, перерастал в вопрос о ценности содержания поэзии Языкова…Языков, впрочем, и сам сознавал глубокое неблагополучие своей поэтической судьбы. В 1842 году, пока «озлобление» против «западников» еще не затемнило окончательно его зрения, он писал брату по поводу статьи Белинского: Белинский едва ли не прав в рассуждении меня! Я сам чувствую, что я уже далеко не тот, каков был прежде некогда, - и еще дальше не тот, каким бы я должен быть в мои теперешние годы…»
К счастью для Языкова, никто, даже он сам, не мог зачеркнуть сделанного им в 1820-е годы.
Лучшие его произведения прочно вошли в историю русской литературы и общественной жизни. Его песни и положенные на музыку стихи на протяжение целого столетия пелись демократической и революционно настроенной молодежью. Они распространялись часто безымянно, как подлинно народные произведения, и новые поколения вносили в эти песни свои изменения, приспосабливая их к нуждам освободительной борьбы своего времени. Большой популярностью пользовались в той же среде его «Муза», «Подражание псалму CXXXVI», политические элегии (некоторые приписывались Рылееву)
Все эти произведения наряду с такими стихотворениями, как «Две картины», «Тригорское», «Молитва», послание к Давыдову («Жизни баловень счастливый…»), принадлежат к золотому фонду нашей классической лирики.
Русской поэзией были усвоены и формальные достижения Языкова, сыгравшего заметную роль в развитии лирического стиха, в формировании нового «высокого» стиля, в обогащении поэтического языка.
Лучшее в творческом наследии Языкова и сейчас сохраняет свое живое значение. Энергии и блеску стиха, прекрасному владению песенными ритмами можно учиться у Языкова и в наши дни.

Начало формы

Элегия - Языков Н.М.

Поиск по сайту: