Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Глава I. Теоретические проблемы изучения истории кочевнического общества



РОССИЙСКИЙ НАУЧНЫЙ ФОНД

Московское отделение

Научные доклады

Князький И.О.

РУСЬ И СТЕПЬ

 

Председатель Правления РНФ – А.В.КортуновПрезидент РНФ – П.В.Гладков

Международный совет РНФ:

академик А.Н.Яковлев(председатель),

академик А.Г.Аганбегян;академик О.Т.Богомолов;академик Д.А.Волкогонов;академик Д.А.Гвишиани;академик А.М.Емельянов;академик В.В.Журкин;академик Ю.В.Яременко;профессор В.П.Лукин;профессор Г.Х.Попов;профессор А.А.Собчак;

профессор Х.Балзер,Джорджтаунский университет, США;

профессор А.Каминский,Польский институт международных отношений;

профессор Ким Дал Чонг,Йонсенский университет, Южная Корея;

профессор В.Клеменс,Бостонский университет, США;

профессор Дж.Кульман,университет Южной Каролины, США;

профессор Г.Лапидус,Калифорнийский университет, Беркли, США;

профессор Р.Легволд,Колумбийский университет, США;

профессор Н.Макфарлейн,Куинский университет, Канада;

профессор Дж.Най,Гарвардский университет, США;

профессор Сой Сон Ки,Корейский институт международных отношений,

Южная Корея;

В.Н.Игнатенко,ИТАР-ТАСС; О.В.Лацис, «Известия»; И.Е.Малашенко, НТВ

Редакционный совет РНФ:

к.и.н. В.И.Батюк; А.С.Бевз; к.э.и. В.Б.Беневоленский;

к.и.н. А.Д.Богатуров; к.и.н. П.В.Гладков;

к.э.н. В.В.Дребенцов; к.и.н. И.В.Исакова;

к.и.н. А.В.Кортунов, председатель; д.и.н. С.И.Лунев;

к.э.н. А.Б.Митропольский; д.э.н. М.А.Портной

Директор Издательского Дома РНФ В.И.БатюкТел. 202-68-61

 

Оглавление

Введение

Глава I. Теоретические проблемы изучения истории кочевнического общества

Глава II. Восточные славяне и тюрки Евразии (VI – IX вв.)

Глава III. Русь и Хазария

Глава IV. Русь и печенеги

Глава V. Половцы

Глава VI. Нашествие монголов. Русь и Орда

Глава VII. Русь и Орда. Исход спора

Заключение

Примечания

 

Введение

России определено было высокое предназначение... Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы: варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией.

А.С. ПУШКИН.

Для вас – века, для нас – единый час. Мы, как послушные холопы, Держали щит меж двух враждебных расМонголов и Европы.

А.А. БЛОК.

«Для Востока – мы Запад, для Запада – мы Восток» – эта известная с начала прошлого века истина своеобразно отражает исторические особенности эволюции российской цивилизации. Как ни на какую другую страну христианского мира на Россию исключительное воздействие оказало соседство Востока, с коим она в течение веков непосредственно сталкивалась в лице кочевого мира великой евразийской степи. Ни одна из волн великих переселений народов, начинавшихся в центре Азии, не минула Восточной Европы, более того, именно ее обитатели первыми и сталкивались с бесчисленными ордами номадов. Эти встречи со степью и определяли причудливые изгибы исторических судеб Руси. Соседство со степными просторами предопределило же превращение Руси в Россию, когда, восторжествовав, наконец, над Золотой Ордой, русский народ приступил к освоению необъятных пространств Евразии.

Тысячелетнее соседство Руси и степи , неизгладимый след которого мы ощущаем и ныне, естественно предопределило исключительное внимание русской исторической науки к кочевым обитателям евразийских просторов, к миру их цивилизации. «Кочевая цивилизация представляла собой отработанную веками наиболее рациональную для того уровня производительных сил форму освоения человеком внутренних регионов Азии. Это была жизнеспособная, отнюдь не примитивная система общественной организации, способная гибко реагировать как на изменение природных условий, так и на внешнюю опасность. Более того, в этом мире мерного передвижения стад, войлочных юрт, трудной жизни пастухов и постоянного хаоса междоусобиц нередко аккумулировались силы, способные подобно удару молнии поражать соседние оседлые цивилизации», – пишет российский ученый-тюрколог. И с этим нельзя не согласиться.

Не случайно, именно в российской исторической науке с XIX века и поныне столь великое место всегда находили исследования, посвященные взаимоотношениям Руси и степи в различные эпохи. Из числа крупнейших исследователей этой проблематики следует выделить (4) в дореволюционной историографии П.В. Голубовского, В.Г. Васильевского, Д.А. Расовского, Г.В. Вернадского в русском зарубежье; Г.А.Федорова-Давыдова, С.А.Плетневу в русской советской науке; особое место занимают многочисленные труды Л.Н. Гумилева, чей фундаментальный труд «Русь и Великая Степь» должен был как бы увенчать изучение этой важнейшей проблематики.

Споры ученых о роли номадов в русской истории, о характере и традициях взаимоотношений русского народа с обитателями великой евразийской степи к настоящему времени не только не сошли на нет, но, пожалуй, стали еще более острыми, что связано в первую очередь с раскрепощением отечественной исторической мысли после падения коммунистического режима в России. В то же время, поскольку порой «новое – это хорошо забытое старое», во многом эти споры воскрешают, казалось бы, забытые дискуссии еще 20-х годов, эпохи рождения теории «евразийства», переживающей в России уже 90-х годов свое второе рождение. Американский историк Чарльз Гальперин, в середине 80-х годов выпустивший две работы, посвященные евразийству в том числе, где оно рассматривалось как явление, скорее историческое, нежели актуальное, тогда, возможно, был бы удивлен, узнав, что евразийству суждено вскоре вновь заявить о себе и в науке (Л.Н. Гумилев), и в освобожденной русской публицистике (ряд статей Вадима Кожинова).

Здесь необходимо остановиться на самой проблеме «евразийства» в русской исторической мысли. Ее рождению в науке предшествовало звучание евразийских идей в поэзии. А.А. Блок взял эпиграфом к своим знаменитым «Скифам», где восклицал: «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, – с раскосыми и жадными глазами», – строки Владимира Соловьева:

«Панмонголизм! Хоть имя дико, Но мне ласкает слух оно».

В двадцатые годы «панмонголийское» евразийство обретает статус научного течения. Россия, по мнению адептов новой тогда теории, – это и не Европа, и не Азия, а совершенно особый мир, «мир в себе» – Евразия, границы коей практически совпадают с рубежами Российской империи к началу I Мировой войны. Она включала в (5) себя обширнейшие пространства, расположенные в различных климатических поясах, что, однако, никак не влияло на ее географическое единство. Таковое и объявлялось основой геополитического и этнокультурного единства евразийцев. С этой точки зрения жители Евразии, то есть, по сути, подданные Российской империи имели меж ду собой много больше черт, чем с «неевразийцами», несмотря даже на языковую и этническую близость к последним. «Таким образом, русские оказывались, например, ближе к башкирам, чем к западным славянам». Таковая близость более всего отражалась в «мирных и дружественных» отношениях между народами Российской империи. История Евразии – циклична и представляет собой «серию попыток» достичь желаемого геополитического единства «леса и степи». Основой успеха подобного объединения мог стать только «твердый и истинный» религиозный фундамент – православие.4

Если вести речь об исторических корнях евразийства, то необходимо привести следующие оценки его: по мнению Чарльза Гальперина, основанного на выводах русского историка П.Рязановского, евразийство выпало из «теологии Владимира Соловьева, успехов ориенталистики, поэзии символистов с ее метафорой «русский-азиатский», православной экзальтацией» 5. Также Гальперин увидел в евразийстве отзвуки «европейского отчаяния», вызванного ужасами войны, влияние «Заката Европы» О.Шпенглераб.

С такими выводами должно согласиться. В то же время необходимо указать и конкретные исторические причины, породившие столь своеобразные теоретические изыски.

Безусловно, исключительное воздействие на появление евразийства оказал конец 1922 года – упразднение собственно российской государственности и превращение того, что только что было Россией, в Советский Союз – прообраз будущего всемирного советского государства, что создатели СССР и не скрывали. Будущие евразийцы, в первую очередь их духовный вождь князь Трубецкой, пожалуй, ранее всех увидели трагизм, таившийся в преобразовании России в СССР. Князь Трубецкой прозорливо увидел, что теперь, при неизбежном исторически освобождении России от коммунизма, утрачены надежды на сохранение того самого единого геополитического пространства, каковым была Российская империя. Конец коммунистической тирании означает и отпад от России (6) национальных окраин, и неизбежное замыкание в основном в этнических границах Великороссии. Отсюда вывод: поскольку единство СССР спаяно коммунистической идеологией, то при крахе советской власти ей на смену должно немедленно выдвинуть новую моноидеологию, способную жестко духовно сплотить население 1/6 части света и, тем самым, сохранить единое государственное пространство бывших Российской империи и Советского Союза. Такой идеологией может стать только евразийство, говорящее разноименным народам: главное не то, что вы – русские, татары, малороссы, казахи, армяне; главное то, что все вы – дети Евразии, это единое геополитическое и этнокультурное пространство замкнуто в государственных пределах, охватывающих шестую часть земли, это величайшее ваше достояние и долг народов Евразии перед своей тысячелетней историей - это державное наследие сохранить.

Такая концепция и привела евразийцев, несмотря на неприятие коммунистической идеологии, к примиренчеству с большевистским режимом, главной заслугой которого они и почитали сохранение единого государственного пространства бывшей Российской империи. Примиренчество, однако, закончилось для самих евразийцев трагически, ибо втянуло многих из них в прямое пособничество ЧКГБ, за кое доблестные «рыцари Дзержинского», как правило, вознаграждали их в конце концов пулей. На эту тему была в «Иностранной литературе» историко-публицистическая статья А.Фадина.

Возрождение евразийства спустя семь десятилетий в девяностые годы XX века вне всякого сомнения также связано с политическими реалиями, являясь прямой реакцией на распад того самого единого государственного пространства в лице СССР.

Говорить о научной состоятельности евразийства излишне. Это теория, выполнявшая, и достаточно безуспешно, сугубо политическую задачу и потому не могущая в принципе обрести сущность научной. Еще Н.А. Бердяев резко осудил этатистскую утопию евразийцев. В девяностые годы XX века возрождение евразийства есть не более, чем гальванизация трупа, сколь широкое распространение прежде всего в публицистике оно не получало бы.

Особо следует сказать о трудах Л.Н. Гумилева. Прежде всего они высокоталантливы, замечательно ярко написаны и являют собой подлинно художественные произведения. Научность их – это другой (7) вопрос. Безусловно, исследования Льва Николаевича в области тюркологии, истории древних тюрок, хазар, воздействия биосферы на этногенез – это выдающийся вклад ученого в русскую историческую науку, труды же его в ключе евразийском, прежде всего «Русь и Великая Степь», сколь бы немалыми художественными достоинствами они ни обладали, к науке отношения иметь не могут, ибо, по словам и самого автора, основаны не столько на первоисточниках, иные из которых порой и изобретаются, сколько на интуитивных домыслах сочинителя. И талант Л.Н. Гумилева не смог избавить евразийство от тех врожденных пороков, на кои указывал Чарльз Гальперин применительно к двадцатым годам: метафизичность, идеализм, ненаучность, базирующаяся на подтасованном фактическом материале .

Евразийство 90-х лишь эпигонски повторило огрехи предшественников семидесятилетней давности. Ныне, правда, публицистический эффект вынуждает считаться с евразийством как с существующим, пусть и ненаучным направлением в современной русской исторической мысли.

Цель настоящего исследования – не полемика, а стремление проследить действительные исторические особенности взаимоотношений Руси и степи на всех их основных этапах. (8)

Глава I. Теоретические проблемы изучения истории кочевнического общества

Прежде чем перейти непосредственно к проблемам взаимоотношений Руси и обитателей кочевой евразийской степи, необходимо коснуться важнейших теоретических вопросов изучения кочевнического общества, поскольку многие из них являются дискуссионными. Кроме того, взаимоотношения народов земледельческих и кочевых невозможно сколь-либо удовлетворительно понять, не разобравшись предварительно в особенностях самого общества номадов, имеющего свои неповторимые черты, резко отличающие его от обществ земледельческих.

К числу таких проблем относятся в первую очередь вопросы закономерности развития скотоводческого хозяйства в условиях классового общества, сама социальная эволюция номадов, особенности процесса классообразования у них. Здесь задачей исследователей было выделить в кочевом обществе наиболее существенные черты его социальной структуры и основные этапы его эволюции.

Особое значение приобретает проблема перехода кочевников к оседлому образу жизни, их переход к земледелию. Здесь в отечественной историографии выделяются два направления решения этой проблемы. По мнению видного археолога С.А. Плетневой, происходит закономерная эволюция общества номадов «от кочевий к городам». Кочевники всегда переходят в конечном итоге к земледелию и оседлости, что обусловлено закономерностями развития кочевнической экономики. В связи с этим С.А. Плетнева выделяет три последовательно сменявшие друг друга формы кочевого хозяйства:

1) полностью кочевое с отсутствием земледелия и оседлости (таборный или куренной способ кочевания);

2) полукочевое с постоянными зимовками и частичным заготовлением кормов (вежевой или же аильный);

3) полукочевое с параллельным развитием земледелия и оседлости. (9)

Этим трем формам, как пишет С.А. Плетнева, соответствуют три стадии общественных отношений: первым двум – аильно-общинные, третьей же – классовые.5

Данная постановка проблемы вызывает ряд замечаний.

Прежде всего трудно согласиться с тем, что кочевники всегда переходят к оседлости и что этот обязательный переход вытекает из закономерности развития кочевнической экономики. Излишняя категоричность этого мнения вызвана недостаточным вниманием к географическому фактору. А ведь в истории кочевых народов природные условия играли исключительно важную роль. Следует помнить, что кочевая цивилизация являла собой веками отработанную и наиболее рациональную для того уровня производительных сил форму экономического освоения степных просторов Евразии.6 Природные условия большей части евразийских степей делали кочевое хозяйство единственно оптимальным способом организации экономической жизни на этой территории. Именно этим и объясняется сохранение калмыками, большей частью казахов, монголов и ряда других народов кочевого ведения хозяйства в степях вплоть до XX столетия. Только в случае изменения природных условий либо переселения кочевого народа в иную географическую среду, где кочевой способ ведения хозяйства перестал быть оптимальным и более выгодным становилось земледелие, начинался переход кочевников к оседлости. Факторами, ускоряющими процесс оседания кочевников на землю, было наличие на этих землях оседлого населения. В данном случае С.А. Плетнева совершенно справедливо отмечает, что «в тех случаях, когда кочевники занимают земли, принадлежащие земледельцам» происходит стремительный переход кочевников к земледелию».7 На ускорение процесса оседания кочевников могла повлиять и политика государства, которое икорпорировало тот или иной кочевой народ в свой состав

Советский историк Л.Н. Гумилев и венгерский историк И. Эрдейи полагают, что переход кочевников к оседлости в средневековье всегда был следствием воздействия внешней силы и, следовательно, не было закономерного процесса перехода «от кочевий к городам», а было «сосуществование кочевий и городов при меняющихся формах взаимодействия».8 Однако, верно подмечая одно из важнейших условий успешного процесса оседания кочевников на землю, сторонники этой точки зрения также недостаточно учитывают (10) географический фактор. Там, где он не благоприятствовал переходу к земледелию, включение кочевого народа в состав оседлого государства и соседство земледельческого населения не вызывали тем не менее массового перехода кочевников к оседлому образу жизни. Иллюстрацией этого служит история калмыков, большинства казахов и киргизов, остававшихся кочевниками вплоть до «эпохи социализма». В период же средневековья мы находим случаи перехода кочевников к оседлости без прямого воздействия внешней силы на территориях, где не было развитых земледельческих традиций. Классическими примерами этого являются Хазарский каганат и Волжская Болгария. Все десять хазарских городов: Итиль, Семендер, Хамлидж, Байда, Беленджер, Савгар, ХТЛГ, ЛКН, Сури и Маемада – и окружающие их земледельческие сельские поселения, на основе которых они и разрослись в городские центры, возникли на территории, где ранее земледельческие культуры отсутствовали, и, следовательно, хазары при переходе к земледелию не испытали ни воздействия внешней силы, ни непосредственного влияния земледельческого населения. Сходной во многом были и история Волжской Болгарии. Болгары на Волге и в Прикамье заняли лесостепные земли. Для конца IX века в могильниках нигде не встречаются земледельческие орудия, но уже в конце X века Волжская Болгария это государство с развитым земледелием и городской жизнью 10.

Итак, самым главным фактором перехода кочевников к оседлости в эпоху средневековья является фактор географический, когда природные условия вынуждали номадов постепенно переходить к оседлому образу жизни и земледелию, поскольку в данных условиях кочевое ведение хозяйства перестает быть экономически оптимальным.

Факторами, ускоряющими процесс оседания кочевников на землю, являются влияние сохранившегося на этих землях земледельческого населения и, в ряде случаев, воздействие государства, подчинившего себе кочевников или соседствующего с данным кочевым обществом.

Неубедительной представляется и проведенная С.А. Плетневой прямая связь перехода кочевников к оседлости с процессом классообразования в кочевом обществе. Переход кочевников к оседлости вовсе не обязательно связан с процессом классообразования у номадов. Классообразование, и отсюда уже проблема феодализма у (11) кочевых народов, сводится к наличию или отсутствию у них феодальной собственности на землю,

У кочевников не было точно такой же формы собственности на землю, которая была у оседлых народов. Тем не менее у них существовала монопольная сословная феодальная собственность на землю, но в скрытом виде. В силу их кочевого образа жизни она была, во-первых, чрезвычайно неопределенной по своим границам и, вовторых, реализовывалась через управление кочеванием зависимых от кочевого феодала групп номадов.

Тот представитель социальных верхов у номадов, который осуществлял управление и регулирование маршрутов кочеваний, являлся собственником земли в широком смысле, в том, в каком следует понимать феодальную собственность на землю как основную социально-экономическую категорию формации. Закрепление пастбищ за теми или иными кочевыми коллективами наряду с властью над этими коллективами какого-либо представителя степной аристократии приводило к установлению собственности кочевых феодалов на землю.

Подчинение групп производителей кочевников ханам, нойонам выражалось в ряде повинностей и платежей, что и было экономической реализацией феодальной собственности, то есть феодальной ренты.

Перераспределение пастбищ между кочевыми общинами, осуществляемое ханами и кочевыми беками принудительно, и было формой реализации монопольного права на землю со стороны социальных верхов.

Суть феодальной эксплуатации в обществе номадов состояла в том, что у бека, нойона или хана была масса зависимых от него людей, зависимых в силу военной мощи хана, в силу, наконец, раздачи верховной властью кочевого населения в удел, во владение, в условное или иное улусное держание.

Это была сословная феодальная собственность на землю, реализуемая в управлении кочеванием; в эксплуатации рядовых кочевников, вынужденных следовать со своим скотом по указанным ханами и нойонами маршрутам; во власти над людьми, распределенными по улусам, признаваемой рядовыми кочевниками путем уплаты определенной доли своего продукта классу феодалов.

Кочевое общество само приходило к феодализму и не тогда, когда (12) кочевники стали в массовом порядке переходить к оседлости, а уже в то время, когда кочевание у них превратилось из беспорядочного блуждания в передвижение по установленным маршрутам, то есть тогда, когда происходит переход от таборного к аильному (вежевому) способу ведения кочевого хозяйства.

Именно это важнейшее условие начала становления у кочевых народов феодальных отношений выделял выдающийся русский ученый академик Б.Я. Владимирцев. В свое время он блестяще доказал, что процесс классообразования в кочевническом обществе связан с переходом кочевников от куренного (таборного) способа кочевания к аильному (вежевому): «образование степной аристократии, появление вежей, ханов, которых она выдвигала и поддерживала, ...зиждилось на переходе от куренного способа кочевания к аильному». При переходе кочевников к аильному способу кочевания те, кто возглавляют кочевья – аилы, получают право распоряжаться кочевьями, то есть определять сроки, порядок, направление перекочевок, размещение на новых стойбищах. Именно в этом, как уже отмечалось, и выражается в кочевническом обществе феодальная собственность на землю. Регулируя кочевание, получая преимущественное право на землю, возможность захватывать для своих стад лучшие пастбища, кочевая знать осуществляла свою феодальную собственность на землю. При этом, распоряжаясь кочевками, знать осуществляла свое господство над людьми, непосредственными производителями. Наличие у кочевой знати на основе феодальной собственности на землю права распоряжаться кочевьями и массы зависимых от знати людей (рядовых кочевников) и являлось сутью феодальной эксплуатации в кочевом обществе.

Следовательно, трем формам кочевого хозяйства соответствуют следующие стадии общественных отношений:

1. Полностью кочевому (таборному, куренному) способу последняя стадия развития строя военной демократии.

2. Переход к аильному способу кочевания с наличием постоянных зимних веж означает зарождение раннефеодальных отношений.

3. Полукочевое хозяйство с параллельным развитием земледелия является переходной формой к оседлому образу жизни. Ему соответствует развитие феодальных отношений в кочевом обществе.

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.