Возникнув в античности и обозначая «власть народа» (от греческих слов demos - «народ» и kratos - «власть»), термин «демократия» стал самым распространенным в политической науке. Однако массовое использование термина не оставило за ним определенного однозначного содержания. Различные авторы акцентируют внимание на отдельных составляющих демократии, например, на власти большинства, на ее ограничении и контроле над ней, на основных правах граждан, на правовой и социальной государственности, наконец, на разделении властей, всеобщих выборах, гласности, конкуренции различных мнений и позиций, плюрализме, равенстве, соучастии и т. д.[1, c. 98].
Эволюция значения термина «демократия» происходила одновременно с развитием человеческого общества. Первоначально, с момента возникновения, демократия рассматривалась как прямое правление граждан в отличие от правления монарха или аристократов. Однако уже в античности демократия была признана «худшей формой» правления. Ибо низкий уровень культуры граждан греческих полисов-государств позволял правителям манипулировать подобным «народовластием», вследствие чего режимы демократии были недолговечны и переходили в охлократию (власть толпы); а те, в свою очередь, порождали тиранию.
Новый этап в развитии концепции демократии начинается с Великой Французской революции, когда демократия стала рассматриваться как направление общественной мысли, которое формирует цели социально-политического движения, отвергающего монархию и элитарность. Становление концепции демократии связано с потребностью обоснования нового характера отношений между правителями и подданными, вызванного появлением институтов гражданского общества, а также требований автономии и социального равенства индивидов[1, c. 129].
Однако негативное отношение к демократии не было преодолено даже в ХVIII в. Это объясняется тем, что идеальная модель демократии как повседневного и непосредственного участия в управлении всех граждан в больших политических образованиях, подобных национальным государствам практически невозможна. Первоначальный смысл демократии трансформировался, приспосабливаясь к новым потребностям жизни. На процесс трансформации оказывали влияние культура конкретного общества, политические и исторические традиции, демократический опыт. Первоначальный смысл демократии как народовластия существенно расходился с многообразием практических форм ее реализации, что и привносило известную путаницу в понимание данного термина.
В современных условиях в политической науке заняли свое место многие идеи, которые вырабатывались на протяжении всей истории существования понятия демократии.
Либеральная теория демократии основывается на англосаксонской традиции, которая рассматривает демократию как ответственное и компетентное правление. В либеральной модели принцип ответственности доминирует над принципом соучастия. Источником власти является народ, выражающий свою волю не прямо, а посредством своих представителей, которым он делегирует на определенный срок полномочия. С одной стороны, управлением занимаются специально подготовленные люди, но, с другой стороны, их деятельность может быть эффективной лишь постольку, поскольку она опирается на поддержку большинства населения.
Теория прямой демократии, одним из авторов которой был Ж.-Ж. Руссо, отрицает принцип представительности. Демократия рассматривается как прямое правление народа, который сам способен выразить свою единую волю. В этой теории нет деления на управляющих и управляемых. Общая воля народа, выраженная на собраниях, является основой деятельности правительств и составления законов[14, c. 105].
Теория социалистической демократии трактует ее как форму классового господства. Правда, в рамках данной концепции развивались две традиции - ортодоксальная (К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин) и реформистская (Э. Бернштейн, К. Каутский). Идеологически фиксированная цель (построение коммунизма), оторванная от реальной жизни, жестко определяет потребности общества. Права и свободы личности приносятся в жертву «общественному интересу». Однако «общественный интерес»-, который не основан на личном, превращается в фикцию. В связи с этим практические попытки сформировать общую волю, политическое единство путем устранения многообразия социальных интересов привели к краху режимов социалистической демократии[11, c. 144].
Социал-реформисты понимали демократию как определенную форму компромисса, соглашения разнородных социальных сил, не отрицая при этом, что цели общества изменяются по мере изменения условий жизни личности.
Демократия -- это форма правления при посредстве народа, форма осуществления власти профессиональными политиками. Это не процесс формирования «общей воли» народа, а конкурентная борьба групповых интересов, представляемых лидерами; механизм, позволяющий рядовым гражданам определять состав руководства социальной структурой, а руководству -- легализовывать свою власть. В силу этого демократия понималась как институциональное мероприятие, важнейшими нормами которого признавались те, которые регулировали избирательное право, осуществление выборов, а также конкуренцию партий и элит.
Существенное распространение в последние годы получили и теории рыночной демократии, представляющие организацию данной системы власти как аналог экономической системы, в которой происходит постоянный обмен «товарами», в котором продавцы--носители власти меняют свои выгоды, статусы, привилегии на «поддержку» избирателей. Таким образом, под политическим действием понимается только электоральное поведение, в рамках которого акт подачи голоса трактуется как своего рода «покупка» или «инвестиция», а избиратели в основном рассматриваются как пассивные «потребители». Так что главная задача демократии состоит в применении избирательных стратегий, которые должны связывать кандидата во власть с позициями избирателей[11, c. 160].
Современное видение процедурных основ демократии не может игнорировать техническое развитие современного общества. Появление и нарастание роли электронных систем в структуре массовых коммуникаций неизбежно вызвало к жизни идеи теледемократии («киберократии»). В данном случае наличие традиционных для демократии процедур неразрывно связывается с уровнем технической оснащенности власти и гражданских структур системами интерактивного взаимодействия (ТВ, Интернет) во время выборов, референдумов, и т.д. Эта виртуализация политики ставит новые проблемы в области обеспечения интеграции общества, налаживания отношений с новыми общностями граждан (имеющих или не имеющих такие технические средства), изменения форм контроля власти за общественностью и, наоборот, оценки массового мнения, способов его учета и т.д.
Таким образом сторонники демократической теории исходят из того что первоисточником и носителем власти является народ и власть , по своей природе, должна учитывать интересы народа и быть подконтрольна ему.
Каждая из рассмотренных моделей демократии имеет свои достоинства и недостатки. Как политический режим демократия менее всего подходит для радикального решения стратегических проблем, поскольку требует согласования интересов, проработки различных общественных альтернатив, толерантности и т. д. Обращая внимание на сложность подобных процедур, У. Черчилль заметил: «Демократия - очень плохая форма правления, но, к сожалению, не придумало пока ничего лучшего»[14, c. 255].
Демократия, как сложная форма взаимоотношений власти и граждан, представляется уязвимой в изменяющихся условиях, но достаточно эффективной в высокоорганизованных, плюралистических и стабильных обществах.
Марксистская теория
Марксистская (марксистско-ленинская) теория государства исходит из того, что государство - явление классовое. Оно возникает с расколом общества на антагонистические классы и существует только там, где существуют такие классы. Классовый характер государства марксистская теория видит в том, что государственная власть всегда принадлежит экономически господствующим классам и государство выражает волю этих классов, навязывая ее всему обществу. С точки зрения марксизма государство есть орудие классового господства, «машина» для систематического подавления одних классов другими[15, c. 145].
По Энгельсу, государство существует не извечно. Были общества, которые обходились без государства и государственной власти. На определенной ступени экономического развития, которая с необходимостью была связана с расколом общества на классы, государство стало в силу этого раскола необходимостью. Когда в обществе появляются классы с противоречивыми экономическими интересами, начинается противостояние между ними. Для того, чтобы это противостояние не привело к коллапсу общества, необходима стоящая над обществом сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах «порядка». Эта сила, произошедшая из общества, но ставящая себя над ним и все более и более отчуждающая себя от него, и есть государство.
Марксистская теория доказывает, что политическая власть принадлежит экономически господствующему классу и используется в его интересах. Отсюда усматривается классовая сущность государства как машины (орудия), посредством которой экономически господствующий класс становится политически господствующим, осуществляющим свою диктатуру, т. е. власть, не ограниченную законом и опирающуюся на силу, на принуждение. Но и в тех случаях, когда возникают острые классовые конфликты, государство удерживает классы от взаимного уничтожения в бесплодной борьбе, а общество - от разрушения, тем самым, сохраняя его целостность. И в этих условиях оно выполняет определенные функции в интересах всего общества[1, c. 88].
Марксистская теория происхождения государства наиболее полно изложена в работе Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», само название которой отражает связь явлений, обусловивших возникновение анализируемого феномена. В целом теория отличается четкостью и ясностью исходных положений, логической стройностью и, несомненно, представляет собой большое достижение теоретической мысли[2, c. 254].
Для марксистской теории характерен последовательный материалистический подход. Он связывает возникновение государства с частной собственностью, расколом общества на классы и классовым антагонизмом. Суть вопроса марксизм выражает в формуле «Государство есть продукт и проявление непримиримых классовых противоречий». Отрицать влияние классов на возникновение государства нет оснований. Но так же нет оснований считать классы единственной первопричиной его появления. Как уже было отмечено, государство нередко зарождалось и формировалось до возникновения классов, кроме того, на процессе государство образования влияли и другие, более глубинные и общие факторы[2, c. 289].
Пик своей популярности марксизм достиг в ХХ веке, но в конце практически сошел на ноль, после того, как не оправдались большинство предсказаний этого учения относительно «загнивающего» капитализма и потерпела крах вся система так называемых социалистических стран, это например: Восточная Германия и падение печально известной Берлинской стены, распад Советского Союза и переосмысление политических взглядов как на мир, так и на капитализм в целом, Северная Корея и т.д. Однако, Китайская Народная Республика не отказалась целиком от идей социализма, но вынесла некоторые уроки из опыта соседних стран, они смогли реформировать социализм под нынешнюю ситуацию в мире и, как знать, может эти перестановки в стране еще дадут свои плоды.
Возникшее в конце ХІХ ст. Радикально-коммунистическое течение общественно-политической мысли, создателями которой были Карл Маркс и Фридрих Энгельс, содержало следующие тезисы: 1)разрушительной силой в антагонистических формациях является классовая борьба; 2)при капитализме решающая роль отведена пролетариату, который выполнял эдакую спасительную роль; 3)пролетариат должен осуществлять свою диктатуру; 4)суть пролетарской миссии в разрушении буржуазной государственной машины через осуществление политической революции и строительство коммуны; 5)для победы пролетариату нужна своя политическая партия; 6)пролетарская партия возглавит эту борьбу только при условии разрушительной идеологической борьбы не только с людьми противоположного мнения, но и с предателями в своих рядах.
Таким образом данная теория пытается доказать, что политическая власть в государстве принадлежит экономически господствующему классу, некой элите, и используется эта власть чисто в интересах главенствующего класса. И вот если рассматривать государство именно с этой точки зрения то это и будет выглядеть как подавление одного класса другого (классовая борьба), все это очень хорошо описано в научных трудах Маркса и Ф.Энгельса.
Теория глобализма
В основе современного глобализма лежит отход человека от Бога. В центр вселенной людьми был помещен не Бог, а человек. В ядро антропоцентрической вселенной был помещен богоподобный Человек, как мера всех вещей. Причем не просто человек, но человек падший, грешный. Ведь, по православному учению, человек сотворен по образу и подобию Божию, но грех исказил красоту образа. Это представление об искаженной природе человека совершенно отсутствует в современном западном мышлении. В нем торжествует комплекс идей, имеющих языческое происхождение – идей, которые утверждались в культуре Западной Европы в эпоху Возрождения. Вместе с возвращением к античной культуре в эпоху Возрождения происходило движение вспять от ценностей христианства к языческому миросозерцанию. Можно с полным основанием говорить о триумфе идолопоклонства в современном западном мире в наиболее порочной форме поклонения человека самому себе. Что же касается западного христианства, то оно не осуждало этого процесса, но, приняв постулат о свободе человека как высшей ценности его земного бытия, освятило союз неоязыческой доктрины с христианской этикой. Так в ходе формирования либерального стандарта сочетались католицизм, протестантизм и язычество. К XIX веку практически сложился весь комплекс понятий, описывающих либеральный стандарт существования. Впервые провозглашенный в “Декларации прав человека и гражданина” Великой французской революцией, он был окончательно закреплен во “Всеобщей декларации прав человека” в 1948 г. В условиях глобализации большинство народов Земли, постепенно вняв люциферовой лести и раздувшись от собственной значимости, усвоили антихристианские этические ценности и открыто отступили от нравственности и морали. И тем самым – от права в его собственном смысле. Идеология глобализма такими учеными как А. Панарин, О. Платонов, А. Уткин считается восприемницей сионизма – эзотерической доктрины, повествующей о закрытом для профанного большинства человечества господстве «избранного народа» в истории[199]. По замечанию А.Н. Севостьянова, «глобализация есть мобилизация сионизма под «крышей» США»[200]. С.Г. Кара-Мурза, исследуя причины возникновения глобализма, характеризует его как глобальный фашизм. «Новизна в том, – пишет он, – что это не привычный нацизм-фашизм одного государства-нации. Это – сплочение «золотого миллиарда» как новой глобальной расы господ, предупреждающих угрозу «революции бедных»[201]. Теория марксизмас ее установкой на отмирание государственности, мировую революцию и переход человечества к коммунизму, образ которого так и не получил ясного очертания,тоже олицетворяла собой западничество и также способствовала глобализации. Империализм не стал конечной стадией капитализма, действительной конечной остановкой капиталистов стал коммунизм для своих – все же остальные должны обеспечивать коммунистическое существование господ по их потребностям. Истинная цель глобализаторов мира – восстановление рая на земле для самых порочных и гордых. Вот почему идея глобализма – это, в первую очередь, идея религиозная. В теории конвергенциикак разбыла подмечена органичная духовная связьмежду моделями капитализма и социализма, дающая основание на их сближение в рамках единой новой цивилизации. Создатели и сторонники этой теории – П.А. Сорокин, Дж. Гэлбрейт, Д. Белл, У. Растоу, Р. Арон, Я. Тинберген, А.Д. Сахаров – объединяли вокруг себя дессидентствующих интеллектуалов. Согласно теории конвергенции в мире происходит сближение, взаимопроникновение и постепенное слияние капитализма и социализма в единую общественно-политическую систему. Это представление приобрело настолько важное значение в рамках теории глобализации, что само ее развитие подразделяется на несколько этапов, в значительной мере воспроизводящих периоды укоренения данных представлений. На первом этапе, охватывающем 1960-е и 1970-е годы, исследовались возможности распространения западной модели за пределы тех регионов, где она исторически возникла. Этим исследованиям имплицитно был присущ европоцентризм, обосновывавшийся большинством западных социологов – от М. Вебера до А.Тойнби. Методологической основой такого подхода в более или менее явной форме выступала теория единого индустриального общества с ее положениями об исключительной значимости технологического прогресса. В результате возникло понятие вестернизации, быстро ставшее популярным в то время. «Вестернизация, – отмечал С. Латуш, – явление универсальное по своему временному и географическому охвату. Первой на этот путь в XVIII веке встала Англия, за которой последовало большинство европейских стран. Соединенные Штаты и другие белые доминионы быстро догнали и обогнали своих бывших хозяев»[202]. В данном случае "вестернизация" мира понималась идентичной становлению единого технологического способа производства в различных регионах земного шара. С 1980-х гг. в научный оборот вошло понятие вестернизации(в буквальном переводе – западнизации), предназначенное прежде всего для обозначения заимствований незападными цивилизациями ценностей Запада. Этот термин также нес в себе свидетельство расизма западной цивилизации, поскольку само его применение сопряжено с утверждением о превосходстве стран Запада над остальными. Теория вестернизации делала акцент именно на экспансионизме и основывалась на такой оценке современного периода, согласно которой в настоящее время получает наибольшее признание и распространение либеральная модель экономического и политического устройства, происходит активная западнизация мира. Понятно, что в условиях усиливающейся взаимозависимости регионов планеты и ускоряющегося научно-технического прогресса эта доктрина стала претендовать на всеобъемлющий характер и оказалась исключительно популярной. Однако становится все более очевидным, что она рассматривает весьма поверхностные явления и процессы, а ее широкое применение затушевывает разделяющие современный мир барьеры, создавая иллюзию его единства и целостности. Очевидно, что те страны, которые стремятся сегодня использовать плоды стратегии "догоняющего" развития, по самой логике глобализма не могут рассчитывать на равноправие с ведущими странами Запада. Применительно к современной ситуации Д. Гэлбрейт отмечал, что "умение хорошо работать здесь ни при чем: число выигравших в лотерее, в которой победитель получает все призы, неизбежно составляет лишь ничтожную долю тех, кто вступает в игру. "Технологическая революция" – это игра, в которой могут победить лишь немногие"[203], и такое утверждение вполне справедливо применительно не только к отдельным работникам, но также и к нациям, и государствам. В теории вестернизации западная культура претендует на то, чтобы монополизировать современность, отлучив от нее всех тех, кто не соответствует известным эталонам западнизма – это вытеснение естественной среды технической средой и вытеснение традиционных культур культурой постмодерна. Несколько позже акцент был смещен в сторону идей модернити и модернизации. Анализ существующих концепций современного общества приводит к выводу, что общепринятой моделью модернизированного социального порядка служит модель массового общества. За многочисленными определениями современного общества как "постиндустриального", "благоденствующего", "демократического", "открытого" и т.п. угадывается один и тот же набор атрибутов. В качестве таковых выступают экономика массового производства и потребления, государство массовой демократии и массовых партий, массовая культура – наука и искусство, культивируемые для масс и потребляемыми в массовом порядке. К 1969 г. численность западных публикаций по обоснованию модернизации достигла 2,5 тыс. названий[204]. Идея «модернизации» бедных стран путем использования помощи капиталистически развитых держав и достижений научно-технической революции высказывалась Г. Канном, Д. Беллом, С. Липсетом, Т. Парсонсом, Р. Бендиксом, Д. Эптером, С. Хантингтоном, С. Финером, В. Цапфом и многими другими. Проект модернизации предполагал демонтаж традиционных обществ и навязывание странами Востока установок Запада о том, что производить, что потреблять, чему учиться, в каких объемах воспроизводить себя. Профессор Калифорнийского университета Р. Бендикс отмечал, что процесс модернизации охватывает преодоление традиционализма, трибализма, стагнации;, предусматривает мобилизацию всех внутренних ресурсов, решение проблем просвещения и повышения жизненного уровня, формирование новых ценностей и современного образа мышления, перестройку экономической и политической структуры общества и государства[205]. При этом эталоном всего современного и прогрессивного мыслится опять-таки Запад, для остальных же импорт новых ценностей сулит закабаление и рабство. Тот же Р. Бендикс утверждал, что модернизация представляет собой социальное изменение, начавшееся в XVIII в. с продвижения вперед общества-пионера. Под таковым имелись в виду, конечно, США. Идея общества-пионера пропагандировалась и З. Бжезинским, заявлявшим, что США призваны быть чуть ли не единственной приемлемой моделью модернизации для всего остального мира[206]. Таким образом, теория модернизации служила обоснованием лидерства и приоритета США во всем мире. Инструментами глобализма выступали модернистские и постмодернистские течения, которые редуцируются к двум идеям: идеям Свободы и Прогресса. Эти ценности в культуре Модерн – конечные цели и, следовательно, задают способ формулировки и решения всех проблем. Свобода и Прогресс устанавливают ценностные ориентиры характеристики не только общественного устройства, но и научного и художественного творчества, технических и экономических достижений, моральных качеств, условий жизни человека и даже окружающих его вещей. В дискурсе модерна и постмодерна опорными становятся такие концепты, как "научно-технический прогресс" и "экономический рост"; "свободный мир" и "прогрессивное человечество"; "свобода творчества", "рост мастерства", "свободное владение техникой" и "прогрессивные методы"; "свобода слова" и "прогрессивные взгляды"; "свободное время" и "рост уровня жизни"; "свободный стиль" и "улучшенный дизайн" и др. Прогресс и Свобода – референты в одинаковой степени и для элиты нового мира и для оппозиции в любой сфере культуры и в любой момент. Это идолы, служению которым посвящены все усилия и достижением которых оправдываются любые действия в современной истории. Свобода и Прогресс вне дискуссий даже для критиков постмодернистской культуры. Практическое опровержение традиционной культуры, провозглашенное большевиками и нацистами, также велось под лозунгами освобождения (класса, нации, человечества) и во имя прогресса (технического, экономического, социального). Теории модернизации и постмодернизма имеют ярко выраженный спекулятивный оттенок и не только не принесли существенного теоретического прорыва, но породили множество дополнительных противоречий. Достаточно сказать, что терминологический и понятийный аппарат теории постмодернизма не позволяет даже определить доминирующее начало современной цивилизации. С одной стороны, как известно, постмодернисты полагают модернити европейским проектом и указывают, что оно, "будучи порождено Европой, в то же самое время само породило Европу" как социальную систему, способную к быстрому и динамичному развитию[207]. Учитывая, что "модернити и индустриализм представляются тесно, если не сказать – неразрывно, связанными", идея модернизации "призвана оправдать распространение западной культуры и капитализма тем, что якобы есть силы, которые преобразуют мир, действуя вне условий человеческого существования"[208]. Глобализация трактуется как распространение модернизации. Напрашивается вывод о возможности идентификации эры глобализма и постмодернизма, при условии, что постмодернизм будет рассматриваться в качестве одного из идейных течений глобализма. С конца 1970-х гг. начался активный поиск критериев некоей достаточности прогресса, позволяющей поддерживать стабильное хозяйственное развитие на основе оптимизации использования ресурсов и сокращения негативного воздействия человека на окружающую среду. В середине 1980-х гг. этот поиск привел к появлению концепции, вышедшей далеко за рамки ее экологической первоосновы; к этому времени сам термин "устойчивое", или "достаточное" (sustainable), развитие получил широкое распространение, появившись даже в заглавиях ряда научных работ. В 1987 г. это понятие заняло центральное место в докладе "Наше общее будущее", подготовленном Всемирной комиссией ООН по окружающей среде и развитию, более известной как «Комиссия Брундтланда». Будучи определенным в докладе в предельно широком смысле, как "развитие, отвечающее потребностям нынешнего дня и не лишающее будущие поколения возможности удовлетворять свои собственные нужды", понятие устойчивого развития получило впоследствии вполне конкретное содержание, отражаемое противопоставлением развития (development) и роста (growth). Концепт "устойчивого развития", получивший мировой резонанс после Конференции ООН по окружающей среде и развитию (Рио-де-Жанейро, 1992 г.) сегодня обнаруживает неожиданный аспект. Оказалось, что один из главных факторов глобальной неустойчивости связан с возрастающей "дистанцированностью" центров международных решений от всего того, что называются сегодня "молчаливым большинством". Чем смелее экспериментируют "отстраненные" от туземного большинства, его чаяний и интересов новые международные элиты в различных областях современной жизни, тем выше нестабильность современного мира. «Устойчивость» идеологами этой теории трактуется как глобальное свойство, которым в полной мере может обладать только мировая цивилизация в целом, ибо устойчивое развитие одной страны невозможно в неустойчивом мире. В результате концепция достаточного развития приобрела к сегодняшнему дню черты теории, обосновывающей интересы «сильных мира сего» в ходе их общепланетарной экспансии. В контексте глобализации концепция достаточного (устойчивого) развития интересна прежде всего как научное обоснование способности вырождающегося постмодернистского социума к дальнейшему прогрессу на основе процветания закрытого клуба стран Запада за счет ресурсов остального мира, безграничной экспансии и сугубо хищнической колонизации. Немаловажно, что сам этот подход не только не отрицает того, что однажды начавшись, подобное развитие может охватить весь мир, но даже предполагает это в достаточно явной форме. Таким образом, теория достаточности развития стала первой комплексной реакцией западных ученых на социальный заказ архитекторов нового мирового порядка. В последние годы идея глобализации стала усиленно идентифицироваться с идеей так называемого "открытого общества". В изданиях глобалистов неустанно пропагандируются преимущества открытых рынков, свободной торговли, либерализации, доказывается вред государственного протекционизма. Идеологи "открытого" общества совершенно безосновательно утверждают, что оно может быть построено только во всемирном масштабе. Характерно, что подобная иллюзия получила широкое распространение около восьмидесяти лет назад, когда по окончании Первой Мировой войны (с того времени мир не видел ни одного года синхронизированного экономического роста) президент США В. Вильсон выдвинул свой проект всемирной демократии, призванный объединить человечество в единое целое на основе гуманистических принципов. Альтернативой этому проекту стала, как известно, не менее знаменитая идея мировой революции, и прекращение начавшегося противостояния относится лишь к концу 1980-х гг. Сегодня универсальные принципы социального общежития, сформулированные еще в эпоху Просвещения, все чаще провозглашаются основополагающими для нового мирового порядка, который с легкой руки К. Поппера и его современного ученика и последователя Дж. Сороса называют "открытым обществом". Дж. Сорос называет в качестве характеристик открытого общества терпимость, торжество рыночных принципов, представительную демократию, наличие механизма контроля над решениями правительства[209] , а также целый ряд других критериев, позволяющих фактически отождествлять эту модель с утопией В. Вильсона. При этом Дж. Сорос жестко заявляет, что современное положение вещей не соответствует идеалам "открытого общества" и является потому неприемлемым. В действительности нужно противопоставлять не столько периоды "открытости" и "закрытости" социальных систем, сколько периоды относительной стабильности и нестабильности, причем первые, как правило, больше обусловлены установившейся гегемонией определенной страны, чем режимом прочного международного мира. Ускоренное развитие России в конце XIX в., революция Мэйдзи в Японии и, наконец, прорыв США на место первой мировой державы в начале нашего столетия – все эти гигантские трансформации произошли фактически в полной изоляции от внешнего мира, в условиях, когда нации были озабочены внутренними проблемами гораздо больше, нежели судьбами абстрактной цивилизации. Понятие открытого общества широко используется в современных учениях о праве и государстве, утверждающих плюрализм в правопонимании, правосознании, юридической культуре. А. Бергсон противопоставлял «открытое общество» тому, которое выходит из лона природы и развивается на основе принуждения с целью сохранения целостности и устойчивости культуры. Таковым является, по его мнению, «замкнутое общество», которое «обеспечивает связность группы, склоняя все индивидуальные воли к одной цели»[210]. Не трудно заметить, что А. Бергсон искал обоснование для разрушения традиционных обществ с его верой и общенациональным единством. Открытое общество, по мысли А. Бергсона, должно объединять все человечество и утвердить культ свободы личности и предприимчивости. Если «закрытое общество», согласно Бергсону представляет собой тупиковую линию социальной эволюции и обречено на вечное вращение по кругу, то «открытое общество» ведет к дальнейшей эволюции человечества и развертыванию жизненного порыва. В данном случае перемены приветствуются ради самих перемен, а стабильность правопорядка и вечность нравственных абсолютов отвергаются во имя непрекращающихся, стремительных преобразований. Идеализация «открытого общества» вызвана тем, что оно открыто для модернизации, а потому готово принести свои исторические ценности, традиции, идеалы в жертву сомнительным новациям. Тем самым в теории «открытого общества» содержится недобросовестное идеологическое обоснование унификации в соответствии с единым стандартом нового мирового порядка. Теория открытого общества ратует за такие общества, которые снимают барьеры против проникновения на свой ареал товарной, финансовой, культурной и идеологической экспансии. Образцом служит общество, «открытое» для восприятия навязываемых ему ценностей и стандартов Запада. Еще вчера понятие "открытое общество" включало весь набор либеральной благонамеренности – от пацифистского неприятия конфронтации до отказа от цензуры и любых государственных и сословных тайн. Сегодня оно обретает явный социал-дарвинистский оттенок, свидетельствуя о решительном разрыве с наследием христианского и просвещенческого гуманизма, о выборе в пользу сильных и приспособленных против слабых и "нищих духом". Но эта ревизия гуманистических принципов создает только общую предпосылку милитаризации сознания победившего Запада и усвоения языка расы господ представителями "золотого миллиарда". Стратегический отказ от просвещенческого наследия – фактор долговременного порядка. Однако победители в холодной войне хотели бы сполна использовать и тактические преимущества, связанные с ослаблением России и общей деморализацией главных мировых оппонентов Запада. Глубоко вскрыл пагубные последствия для Польши теории открытого общества Б. Тейковский. По его словам, «суть навязанного Польше плана модернизации стоит в том, чтобы США и страны Евросоюза стали владельцами большей доли польской экономики. Уже сейчас значительная ее часть является собственностью иностранных капиталистов. Согласно законам Европейского союза, немцы станут владельцами всего имущества на польских западных и северных землях, как его прежние хозяева до 1945 г. и смогут поселяться в Польше. Страна будет базой сырья и дешевой рабочей силы, а также рынком сбыта западных товаров. Уже теперь Евросоюз не разрешает повышать зарплату в Польше, ограничивает сельскохозяйственное производство и промышленное производство в электронике, судостроении, в области вооружений, в металлургической и горнодобывающей промышленности, ограничивает польский экспорт. Польша будет оторвана от наиболее рентабельного восточного рынка и не получит значительных экспортных возможностей на Западе»[211]. Таким образом, и теория устойчивого развития, и теория вестернизации, и теория модернизации, и теория открытого общества, и теория глобализма вызваны к жизни одними и теми же процессами, воплощенными в развитии апостасийного мира. Общественному мнению разных народов нужно было объяснить, почему столь необходимы пересмотр традиционных представлений о государстве и установление новых образцов поведения. Доказывалось, что экспансия Запада, предполагающая распространение созданной им социально-экономической модели в мировом масштабе, нужна самим жертвам колонизации[212]. Якобы беднеющее и развращающееся на глазах большинство человечества объективно нуждается в заимствовании у Запада хозяйственной практики, политической модели, юридических регуляторов, иначе не будет прогресса и демократии. Глобализация – вовсе не ожидаемый результат развития тех структур капитализма, которые созрели в ходе «второй волны» цивилизации. Это – именно разрыв непрерывности, изменение всей траектории индустриальной цивилизации в ее ядре, Западе. Еще в начале 1970-х гг. мыслители индустриализма предвидели приход «третьей волны» – постиндустриализма – как преодоление отчуждения человека от предмета труда и преодоление рынка вследствие научно-технической революции и превращения науки в непосредственную производительную силу. Концепция постиндустриализма была развитием универсалистской утопии Просвещения. Человек, согласно установкам этой концепции, освобождался от цепей отчуждающего конвейерного труда фабрики. Ведущим институтом постиндустриальной цивилизации становился, в широком смысле слова, Университет. Вышло иначе, возможностями новых технологий на Западе овладел не ученый и организатор производства нового типа, а совершенно иной социальный тип – финансист-спекулянт. Он подавил и Фабрику, и Университет, и Государство. Институтами, определяющими судьбу человечества, должны стать, по его проекту, Банк и Биржа. Мы еще не осознали в полной мере мировоззренческий и культурный смысл этой претензии, глубину и радикальность проекта. Д. Белл выпустил книгу «Грядущее постиндустриальное общество», в которой попытался доказать, что и капиталистическое и социалистическое государства в сущности развиваются по одному и тому же сценарию. Более того, их отличия второстепенны, а основа – едина и базируется на логике развития техники и технологий, организации производства и труда, формах и методах систем управления[213]. Д. Белл хотел доказать общее у двух противоборствующих систем – капитализма и социализма. В 1970-е гг. при помощи концепции постиндустриализма пытались обеспечить примирение советской и западной систем, а затем их слияние, по возможности – бесконфликтное. Постиндустриализм неотделим от глобализации. Однако, если ранее цивилизация развивалась на основе наук и технологий в разных областях знаний, теперь выходит на первый план информатика и связь. Создание систем хранения, передачи и обработки имеющейся информации явно преобладает над системами получения новых знаний. Общество приобрело не информационное, а коммуникативное и манипулятивное качество. Современное общество все силы бросило на создание каналов передачи данных. Современный Запад возник в результате культурной мутации, которая разделила человека и природу, субъекта и объект, слово и вещь. Бумажные деньги отделились от золотого эквивалента вещи, материальной ценности. Они стали жить своей жизнью, как Тень, освободившаяся от своего Хозяина. Возник финансовый капитал, деньги «по природе своей стали плодоносны». Сегодня «электронные деньги» оторвались от бумажных, и этот разрыв глубже прежнего – теперь уже знак оторвался от слова и потерял всякую связь со смыслом. Произошел, как говорят, разрыв между семиотикой и семантикой. Деньги, освобожденные, согласно постулатам монетаризма, от «архаичной» связи с натуральными экономическими показателями, наращиваются и «сгорают» вне всякой связи с состоянием реального хозяйства. Финансовые игроки имеют дело с семиотической сутью новых денег, позволяющей создавать виртуальные финансовые пирамиды. Но, выступая как потребитель богатства и заказчик дорогостоящих реальных войн и политических провокаций, нео-буржуазия требует за свои виртуальные деньги твердой наличности – и получает ее за счет ограбления человечества. Причем ограбления вовсе не равномерного – государства метрополии позаботились о том, чтобы юридическими, информационными, а кое-где военными средствами, установить такие правила игры в мировой экономике, что бедные всегда оказываются в проигрыше. Изложенные в последнее десятилетие доктрины разделения человечества на «расы» победителей и проигравших, поражают своей откровенностью и жестокостью. Отказ от норм Просвещения является демонстративным и фундаментальным. Подчеркнем еще раз, что эта новая реальность вовсе не «выросла» из индустриального производственного капитализма, цикл воспроизводства которого обозначается формулой Д-Т-Д. На арену вырвались парий капитализма – авантюрный спекулятивный капитал. Мы видим не просто страсть к наживе, а страсть социального реванша со стороны предельно асоциальных групп-изгоев, которые целую историческую эпоху ощущали себя предельно униженными и маргинальными. Мы втягиваемся в мировую монетаристскую революцию отщепенцев. «Деньги – родина безродных», – писал С. Московичи[214]. Краткосрочный спекулятивный капитал дает такие доходы, что центром общества стал именно банк, а не предприятие. И буржуа предпочитают вкладывать деньги не в местную социальную среду, улучшая ее и становясь ее патриотами, а в спекуляции – в той точке мира, где прибыль максимальна. Свою «местную» среду спекулянты предпочитают покидать – чаще всего прихватив при этом «мобилизованные», ставшие «летучими» ресурсы, столь необходимые для развития этой среды. Буржуазия стала особой финансовой кастой, а население Земли – тем туземным населением, которое надо обирать. И эта каста назвала себя глобалистами, чтобы подчеркнуть свою автономию и отстраненность от национальных норм и интересов. Теоретик постиндустриализма Д. Белл заметил, что термин «постиндустриальное общество» уместен не потому, что является определением новой социальной формы, а потому, что означает переход»[215]. Главным объектом исследования выступает, таким образом, сам по себе процесс общественных перемен, а не содержательная сторона постиндустриализма, обретающего глобальные очертания. При этом важно отметить, что если идеологическим выражением индустриализма являлась деидеологизация, ограниченность которой нашла выражение в попытках создания некоей позитивной идеологии, претендующей на созидание глобального мировоззрения, то на смену деидеологизации приходит реидеологизация, то есть глобальное мировоззрение, в контексте которого получила утверждение концепция нового мирового порядка. Эта концепция выступает в настоящее время основой утверждения глобализма по-американски, или однополярного глобализма. Бывший глава Международного валютного фонда М. Камдессю заявил: «Возможно, глобализация не является судьбой всего человечества, но в конечном счете главная мировая тенденция состоит в унификации всего мира. Это вовсе не пункт моей религиозной веры, это историческое наблюдение, которое заставляет серьезно относиться к этому феномену»[216]. Значительная роль на первых этапах глобализации отводится либеральной доктрине. Глобализация в либеральной форме разворачивается под знаменем потребительского общества, состоящего из изолированных друг от друга эгоистических индивидуумов, ведущих беспрестанную конкурентную борьбу друг с другом. Человечество превращается в однородную массу потребителей с одинаковыми вкусами: происходит унификация потребления – напитки, гамбургеры, американская и английская поп-музыка, кинофильмы и телепрограммы. Это глобализация на уровне желудков. Речь идет о глобальном потреблении. США хотят превратить всю планету в территорию для Макдональдсов и Кока-Колы.
Постулаты либерализма известны: свободные рынки, не контролируемые правительством;
приватизация, которая передает функции и активы от правительства в частный сектор;
обязанностью государства является охрана права собственности и сложившейся рыночной инфраструктуры.
Эти постулаты основаны на неких предположениях, прочно вошедших в теорию либерализма: людьми движет личный интерес, который выражается преимущественно в поиске удовольствий и финансовых выгод;
то, что приносит прибыль частному лицу или компании, одновременно приносит пользу и обществу;
конкурентное поведение более оптимально для индивида, чем отношение взаимопомощи;
мерой прогресса выступают расходы людей на потребление.
Если выразить это прозрачнее, получится что теория либерализма презюмирует: людьми по их природе движет преимущественно жадность;
стремление к приобретениям материальных благ и наслаждениям есть наивысшее выражение человеческой сущности;
неослабевающая жажда наживы ведет к прогрессу общества;
в интересах общества следует почитать и вознаграждать эгоцентризм.
Таким образом, низшие стороны человеческой натуры либерализм возводит в самооправдательный идеал. Так называемые общечеловеческие ценности скрывают новый расизм тех преуспевших, которые строят свою цивилизацию для избранных. Либеральная теория отказалась мыслить в классовых терминах, чтобы мыслить в терминах социал-дарвинизма. В представлениях либерализма благонадежны те, кто поддерживает примат отдельного над общим, низшего над высшим. Пора признать, что вся либеральность либерализма заключается в преодолении религиозных, моральных и правовых ограничений. Буржуа не согласны, чтобы национальное государство стало еще и социальным, когда им нужно нести расходы на систему социального страхования и считаться с социальными правами масс. Фактический идеал либерализма – прямая диктатура пиночетовского типа. Д. Харви предложил следующее определение неолиберализма, характерного для XXI в.: “это теория, согласно которой рыночный обмен является основой системы этических норм, достаточной для регулирования всех человеческих действий”[217]. Более того: любые проявления человеческой деятельности могут быть вовлечены в рыночные отношения. Для вступления в такие притягательные организации как МВФ и ВТО государство-кандидат должно открыть внутренний финансовый рынок для доступа иностранным компаниям. В этом случае национальные государства втягиваются в либеральные правила игры. Либеральный принцип незыблемости частной собственности консервирует и освящает недобросовестные доходы и имущественное неравенство. Согласно формуле одного из столпов либерализма Л. Фон Мизеса: “Если сконденсировать всю программу либерализма в одно слово, то им будет частная собственность. Все другие требования либерализма вытекают из этого фундаментального требования”[218]. Эта формула, дающая ключ к уяснению основного закона и главной цели мира капитала – обеспечение нивысших прибылей транснациональным монополистам, – оказалась целиком вписывающейся в идеологию глобализма. Либералы утверждают, что человеческое достоинство и индивидуальная свобода – это фундаментальные ценности, которые ставятся под угрозу фашизмом, коммунизмом и любым вмешательством государства в экономическую жизнь. На современном Западе понятие либерализма стало синонимом терпимости, доводящей до всеядности и попустительства. Постулат либерализма, восходящий еще к А. Смиту, ориентировал государственные власти на полное невмешательство в деловую жизнь общества. Требуя полной свободы предпринимательства, либеральные мыслители дают в руки глобализаторам мощное средство утверждения в мире не только экономического, но и политического всевластия транснациональных корпораций. Еще в большей мере эта тенденция прослеживается в насаждении ценностей индивидуальной свободы или индивидуализма. С этим сообразуется требование приоритета интересов личности, ее прав и свобод перед общественными интересами. По меткому замечанию А.С. Панарина, “либерализм в России работает не как идеология гражданской самодеятельности, а как принцип попустительства силе, подавляющей, разрушающей и разлагающей общество”[219]. Неадаптируемость России к современной технической-потребительской цивилизации обусловлена живучестью морали на российской земле. А вот адаптация народов Запада к культам потребления и наживы не может не настораживать – тем более, что именно Запад позиционирует себя глашатаем глобализма. Интеллектуальное убожество доктрины либерализма компенсируется тем, что она обслуживает интересы наиболее “успешных” участников рыночной конкуренции. Либерализм выражает интересы и жизненную позицию крупного капитала. Поэтому глобальный мир – это мир элитарный, в котором шансы на благополучную жизнь изначально имеют лишь олигархи и ересиархи. Либерализм отвечает склонности людей к эгоизму, немилосердию и материльному богатству. Причем немалая часть человечества согласна сносить произвол капиталистов-олигархов только ради надежды, что когда-нибудь сами прорвутся на их место по головам сограждан. Но линия бриллиантового горизонта для алчущих богатства отодвигается все дальше и дальше, а мир бедных по-прежнему поклоняется маммоне на радость богатым. Либерально-капиталистическая глобализация стремится унифицировать мир, построить его по одному – американскому (западному) – стандарту. Человечеству навязывается единообразная культура, в которой доминируют западные ценности и вкусы. Глобальный Запад во главе с США стремится к переустройству всего мира на либерально-демократических принципах, то есть так, как это выгодно в первую очередь западным странам. Их не беспокоит, нужны ли эти либеральные ценности другим народам. Все это вызывает законное и вполне понятное возмущение и недовольство огромных масс людей в разных странах мира, ибо этнокультурное и цивилизационное многообразие мира является богатством человечества, служит источником его духовного развития. “Абстрактные либеральные идеи, – заметил Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II, – не могут устранить противоречия между интересами «золотого миллиарда», пользующегося львиной долей мировых ресурсов, и несчастьями множества людей, выброшенных на обочину жизни»[220]. Начало XXI в. характеризуется исчерпанностью ценностей либеральной доктрины – абсолютизации свободы, прогресса и богатства. Институты, сложившиеся в качестве форм реализации либеральных ценностей (парламенты, партии, банки, биржи и т.д.), пользуются презрением народов. Следствием неактуальности либеральных ценностей становится упадок мобилизующей и организующей силы современного западного, либерального общества как системы институтов. Симптомами упадка либеральных институтов можно считать снижение доверия к корпорациям и демократии, снижение членства в партиях и профсоюзах, активизацию так называемых новых социальных движений на фоне инертности масс и фрагментацию правопорядка.
