Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ



ДОЛГ ПРАВДИВОСТИ И ПРАВО НА ЛОЖЬ КАК ПРОБЛЕМА ПРАКТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ И. КАНТА (ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ)

 

Специальность 09.00.03 – история философии (философские науки)

 

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора философских наук

 

Москва – 2007

 

Работа выполнена в секторе истории зарубежной философии Института философии РАН

Научный консультант:

доктор философских наук Жучков Владимир Александрович

Официальные оппоненты:

доктор философских наук, профессор Васильев Вадим Валерьевич

доктор философских наук, профессор Белов Владимир Николаевич

доктор философских наук, профессор Чернов Сергей Александрович

Ведущая организация:

Российский университет дружбы народов, кафедра истории философии

 

Защита состоится «___» _________ 2008 года в ___ часов на заседании диссертационного совета Д. 002.015.04. по присуждению ученой степени доктора философских наук по специальности 09.00.03. – история философии в Институте философии РАН по адресу: 119992, Москва, ул. Волхонка, 14

 

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института философии РАН.

 

Автореферат разослан ___________________

 

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат философских наук, доцент Ю. В. Синеокая

 

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. В центре внимания представленного историко-философского исследования находится проблема соотношения долга правдивости и допустимости лжи (намеренно неправдивого высказывания) в практической философии Иммануила Канта. Так называемый кантовский «ригоризм» вызывал и до сих пор вызывает многочисленные дискуссии и возражения, которые мы намерены проанализировать. Имеет ли человек право лгать другому лицу, не сознавая при этом нарушения морального долга и не неся за это юридической ответственности? Обычно такое право признается за специальными субъектами, например дипломатами, разведчиками, врачами и др., выполняющими свой служебный долг. Должно ли распространяться оно на остальных граждан, в случае, если они окажутся в ситуации принуждения? Правомернали «ложь по необходимости», или она только извинительна, или, напротив, недопустима, а потому должна быть наказуема? Над этими вопросами человечество стало размышлять очень давно, отдавая предпочтение допустимости необходимой лжи, особенно, если речь шла о спасении жизни. Вместе с тем возникал явный конфликт с общечеловеческим религиозно-моральным требованием «не лги», ставшим достоянием большинства религий и моральных систем.

Известный кантовский вопрос «что я должен делать» приобретает принципиальное значение в ситуации принуждения к ответу. Сказать правду злоумышленнику или не говорить, когда вопрос затрагивает жизненные интересы третьего лица? С одной стороны, долг помощи человеку, оказавшемуся в опасности, требует от нас какого-либо содействия, а с другой стороны, оставаясь в рамках правовой и моральной общности, можно ли признать намеренно неправдивое свидетельство эффективным и морально пригодным средством помощи.

В связи с этим требуется детальный анализ полемики между И. Кантом и французским политиком, писателем Б. Констаном, которая дает основу для многих последующих интерпретаций. Имеется ли долг правдивости по отношению к злоумышленнику, спрашивающему меня о том, куда скрылась его жертва, или нет? С точки зрения Констана, этот долг является юридически относительным, т. е. морально условным и не может быть исполнен во вред другому человеку. Кант полагает, что этот долг является юридически абсолютным, а следовательно, морально безусловным, т. е. формальным принципом морали и права, соответствующим требованиям категорического императива.

Кто из них «прав»? На чьей стороне «правда»? Как поступить «правильно» в данной ситуации? Как оценить тот или иной поступок по «справедливости»? Последовательность этих вопросов указывает на необходимую в нашем исследовании взаимодополнительность морального и правового толкования полемики между Кантом и Констаном. Без учета этой взаимодополнительности проблема права на ложь приобретает либо сугубо специальный юридический характер, либо будет иметь только субъективный смысл произвольного морального решения.

Противопоставление служебного долга обманывать других людей своему личному решению солгать по необходимости не позволяет понять собственно кантовскую позицию и отличить ее от множества других позиций и интерпретаций. Вслед за Кантом идут не многие. Автор диссертации намерен доказать основательность и строгую систематичность кантовского подхода к проблеме долга правдивости и права на ложь. Может показаться, что Кант пугает обычных людей своей категоричностью в запрете любых видов обмана. При ближайшем знакомстве с его морально-правовой концепцией оказывается, что без мужества и твердой воли человека нельзя представить себе моральный или правовой порядок (внутри человека и вне его).

Не говори каждому встречному всей правды, – подсказывает здравый смысл.

Не лги, – требует религиозная мораль.

Будь правдив, – говорит Кант, обращаясь к нравственному идеалу внутри каждого разумного существа.

Если идеал недостижим, то к чему весь этот пафос и чрезмерное самоистязание правдивостью? Вполне достаточно остановиться на заповеди «не лги» и оставить за собой право на умолчание. В этом случае мы находим вполне приемлемый компромисс между моралью и правом, между моралью и прагматическим благоразумием, между долгом и счастьем. Неужели Кант не увидел этого возможного компромисса, «ослепленный» безусловностью категорического императива? Это не так. Уже в «Лекциях по этике» 70-х годов он предполагал такой вариант решения проблемы, но вскоре был вынужден отказаться от него при разработке принципов практической философии. В сочинении «Основоположение к метафизике нравов» философ признает честность высшей добродетелью и противопоставит ей любые виды обмана, в том числе и скрытность.

– Был ли Кант идеалистом?

– Да, – ответим мы в своем исследовании и добавим: ровно настолько, насколько он был здравомыслящим и приземленным знатоком человеческих нравов.

Если в человеческом мире высоко ценится редкое и малодоступное, то к ним можно отнести именно честность и искренность в общении. Чем прагматичнее человеческие отношения, тем больше общественная потребность в моральном способе мышления, тем меньше круг такого общения и тем важнее оно для личности и общества в целом.

Будут ли люди доверять друг другу, зная, что у каждого из них есть право на ложь? Будут ли возможны тогда договорные отношения? Доверие и договор должны быть ограничены рамками юридической ответственности или правомочия принуждать других лиц, отказывающихся от выполнения своих обязательств. Отсюда вытекает следующая проблема: может ли право на ложь согласовываться со всеобщим принципом права и не будет ли оно ограничивать внешнюю свободу конкретного лица? Например, должен ли врач говорить смертельно больному человеку всю правду о его состоянии? Не ущемляется ли свобода уходящего из жизни человека правом врача на ложь? И не получает ли врач чрезмерной власти над своим пациентом, не возлагает ли на себя огромной ответственности за судьбу человека? Кантовское требование правдивости все чаще становится предметом дискуссий в современной медицинской этике. Многие медики начинают ставить под сомнение устоявшийся стереотип о том, что нецелесообразно говорить правду, если она может повредить самочувствию пациента или вызвать у него негативные эмоции. Этот стереотип основан на признании пациента ограниченным в правах (несамостоятельным) субъектом, что противоречит закону о здравоохранении 1993 года, гарантирующему право пациента на правдивую информацию о диагнозе, прогнозе и методах лечения.

Другой пример: должны ли эстрадные артисты извещать публику о том, что будут работать под фонограмму, а не петь живым голосом? Ведь большинство зрителей и слушателей обманываются, принимая звучание голосов артистов за подлинное пение. Современные российские законодатели пытаются решить и эту проблему для того, чтобы защитить отечественных потребителей (в данном случае слушателей) от недобросовестных исполнителей.

Вместе с тем возникает другой ряд вопросов, связанных с неприкосновенностью моего личного (ценностного) мира и правом на отказ от общения. Должен ли я говорить всю правду назойливым журналистам, стремящимся использовать сведения о моей личной жизни без моего согласия? Конечно, нет, ибо закон стоит на защите моей частной жизни. Журналист имеет право только на ту частную информацию, которую я разрешаю ему получить. Это уже договорное отношение, подчиненное действующему законодательству.

Кант не хочет останавливаться на многочисленных и широко распространенных фактах «слабости» и «хрупкости» человеческой природы, т. к. их признание не делает человека лучше и не направляет человечество к морально-правовому совершенствованию. В тоже время без знания реальных качеств и нравов людей невозможна разработка методов и средств их совершенствования, а также решение педагогических задач. Это значит: если люди очень часто обманывают друг друга (по разным причинам), то отказаться от такого способа общения они вряд ли смогут, но они должны слышать требования чистого практического разума хотя бы от философов, педагогов и юристов. Возможно, что эти требования будут усвоены по-разному с помощью автономного произволения. Если, по Канту, мы не можем требовать от всех моральности в образе мышления и в поведении, то легальность в поступках обязательна.

Итак, каковы должны быть легальные границы лжи, чтобы они не нарушали моей внешней свободы? Всегда ли я должен быть правдивым? На поставленные вопросы нам предстоит дать ответы в ходе научного исследования.

Степень разработанности темы. В историко-философском изучении проблемы права на ложь мы опираемся, прежде всего, на концепции таких известных кантоведов современности, как Н. Хинске (N. Hincke), Ф. Каульбах (F. Kaulbach), Г. Гайзман (G. Geismann), Г. Праусс (G. Prauss), О. Хеффе (O. Höffe), О. Дробницкий, А. Гусейнов, Э. Соловьев, Л. Калинников, В. Жучков, В. Васильев, Г. Болдыгин, С. Юрченко. Исследования указанных авторов дали нам возможность детально разобраться в существе кантовской практической философии и понять ее морально-правовое единство.

Кантовская проблема соотношения долга правдивости и права на ложь не получала еще подробного и системного осмысления в отечественной историко-философской науке. Ей посвящены параграфы, трактующие «сильные» версии категорического императива, в книгах Э. Соловьева «И. Кант: взаимодополнительность морали и права» (1991) и «Категорический императив нравственности и права» (2005), небольшие статьи академика А. Гусейнова «Красно поле рожью, а речь ложью» (1995) и «Закон и поступок (Аристотель, И.Кант, М.М.Бахтин)» (2001). Некоторые разъяснения по этой проблеме дает Е. Золотухина-Аболина в лекции о честности и достоинстве «Курса лекций по этике» (1999). Три лекции учебного пособия Б. Капустина «Моральный выбор в политике» (2004) направлены на опровержение кантовской позиции в споре с Б. Констаном. В книге С. Алексеева «Самое святое, что есть у Бога на земле. Иммануил Кант и проблемы права в современную эпоху» (1998) данная проблема выпала из поля зрения автора.

По мнению диссертанта, Абдусалам Гусейнов – один из немногих современных отечественных философов, кто по существу разделяет кантовскую позицию и видит во лжи основной источник деградации общества, полагая, что моральная оценка недопустимости лжи требует правового закрепления. Вместе с тем он пытается дополнить «формалистичность» кантовской безусловной этики понятием моральной ответственности человека за практические результаты поступка. Один из учеников академика Гусейнова Андрей Судаков рассматривает кантовское моральное требование правдивости в книге «Абсолютная нравственность: этика автономии и безусловный закон» (1998) в качестве приложения категорического императива и показывает двойственность этого требования в «Основоположении к метафизике нравов».

Указанной проблеме посвящен второй параграф книги председателя Российского кантовского общества Леонарда Калинникова «Кант в русской философской культуре» (2005), в котором он рассматривает «ложь во спасение» как вынужденное средство, позволяющее «отключить на время долг правдивости и привычку быть честным, переведя его из актуального в потенциальное – осознанно заблокированное – состояние». При этом высказываемая Калинниковым идея подчиненности права моральному долгу ведет к тому, что допускаемые исключения из морального долга правдивости порождают исключения в соответствующем правовом долге.

В этических исследованиях А. Скрипника, Р. Апресяна, А. Разина, В. Поруса и др., посвященных философии Канта, право на ложь (неправдивость) не получает специального рассмотрения, так же как и сама полемика между Кантом и Констаном. В философско-правовых сочинениях П. Новгородцева, А. Пионтковского, Ю. Баскина, а также в учебных пособиях по философии права В. Нерсесянца, И. Малиновой, Ю. Ершова, О. Данильяна и др. проблема права на ложь не выделяется в самостоятельную тему и обычно лишь предполагается в ходе обсуждения кантовского «правового ригоризма».

Значительное место проблема неправдивости в межличностной коммуникации занимает в современных психологических исследованиях, которые во многом опираются на анализ кантовской практической философии. В связи с этим хотелось бы отметить работы П. Экмана, В. Знакова, Х. Вайнриха, Н. Панченко и др. Так, известный российский психолог Виктор Знаков в своей книге «Психология понимания правды» (1999) соотносит кантовский безусловный долг правдивости с концепцией Владимира Соловьева об «идеальной» правде, рассматривая их в разных социокультурных контекстах.

В данном исследовании мы использовали историко-философские идеи таких известных отечественных ученых, как В. Асмус, А. Гулыга, Т. Ойзерман, В. Соколов, В. Кузнецов, Н. Мотрошилова,Т. Длугач, Г. Майоров, А. Столяров, С. Чернов, К. Любутин, Б. Емельянов, В. Звиревич, Л. Суслова, С. Нижников, Р. Бурханов, Е. Винокуров и др.

Важную роль в разработке проекта диссертационного исследования сыграл сборник статей «Кант и право на ложь» («Kant und Recht der Lüge»), изданный в 1986 году под редакцией Георга Гайзмана и Харольфа Оберера. Вступительная статья Х. Оберера (H. Oberer) позволила нам понять не только глубину и сложность поставленной темы, но и ее проблемно-исторический характер, получивший особую актуальность в последние десятилетия. Большое значение для нашего исследования имеет философско-правовое наследие известного современного немецкого кантоведа Г. Гайзмана, в том числе и его статья «Попытка кантовского правового запрета лжи», опубликованная в сборнике («Kant: Analysen–Probleme–Kritik», 1988), в которой он пытается прояснить, собственно, кантовскую позицию в споре с Констаном.

В начале XXI столетия явно усилился интерес к кантовской проблеме допустимости права на ложь, о чем свидетельствуют публикации в журнале «Кант-штудиен», а также ее обсуждения на международных конференциях и сайтах Интернета. Так, в 95 номере журнала «Кант-штудиен» за 2004 год (Kant-Studien 95. Jahrg. 2004) корейский ученый Йонг Ким (Kim J-G., «Kants Lügenverbot in sozialethischer Perspektive») и немецкий ученый Георг Ремпп (Römpp G., «Die Sprache der Freiheit. Kants moralphilosophiesche Sprachauffassung») обсуждают кантовскую проблему недопустимости права на ложь, показывая гуманистическую перспективу кантовской позиции.

Кроме того, важность кантовского недопущения права на ложь подчеркивают в своих интернетовских статьях такие современные исследователи, как Мартин Габел (Gabel M., «Kant: Aus Menschenliebe lügen», 1991), Беатрис Химмельманн (Himmelmann B., «Kant über der Lüge als Problem der praktischen Philosophie», 2000), Конрад Лиссманн (Liessmann K., «Der Wille zum Schein. Über Wahrheit und Lüge», 2004), Борис Бехлес (Böhles B.,. «Über ein vermeintes Recht aus Menschenliebe zu lügen – Der Begriff der Lüge bei Immanuel Kant», 2004), Кристина Корсгаард (Korsgaard K., «Fellow Creatures: Kantian ethics and Our Duties to Animals», 2004) и др.

В ходе исследования проблемы лжи в практической философии Канта были использованы идеи многих современных западных кантоведов, таких как Г. Пэтон (G. Paton), Ю. Эббингхаус (J. Ebbinghaus), Ю. Хабермас, Л. Бэк (L. Bek), М. Баум (M. Baum), Г. Кленнер (G. Klenner), Г. Деггау (G. Deggau), Х. Беккерштетте (H. Böckerstette), М. Бур (M. Buhr), Д. Лозурдо (D. Losurdo), Б. Тушлинг (B. Tuschling), Б. Людвиг (B. Ludwig), В. Герхард (B. Gerhard), Ю. Риттер (J. Ritter), Х. Шнорр (Ch. Schnoor), Ю. Штольценберг (J. Stolzenberg), З. Кениг (S. König), Т. Нистерс (T. Nisters), Г. Кюстерс (G.-W. Küsters), Р. Ландхалер (R. Landthaler), Э. Зандерманн (E. Sandermann), К. Кюль (K. Kül), Й. Тиммерманн (J. Timmermann), Д. Хеннинг (D. Henning), А. Лой, К. Оноф (K. Onof), К. Раумер (K. Raumer), П. Бург (P. Burg), К. Клингер (K. Klinger), Х. Бракемейер (H. Brakemeier), В. Штарк (W. Stark), Р. Бранд (R. Brand), В. Керстинг (W. Kersting), В. Буш (W. Busch) и др. Кроме того, на юбилейных IX Кантовских чтениях, проходивших в Калининграде в апреле 2004 года, между профессором из Шотландии Йенсом Тиммерманном и автором развернулась дискуссия по проблеме допустимости лжи, которая нашла свое отражение в тексте диссертации.

Таким образом, данное исследование должно восполнить пробел в отечественном историко-философском изучении проблемы долга правдивости и права на ложь как важной проблемы практической философии И. Канта и современных морально-правовых концепций.

Методология исследования. Методологической основой представленного исследования является сочетание трех методов, используемых в современном кантоведении. К ним относятся – сравнительно-исторический метод, метод реконструкции и метод языкового (герменевтического) анализа.

1. Сравнительно-исторический метод применяется по следующим основаниям: а) по общему историческому периоду, в котором протекал генезис кантовской философии и формировались предпосылки для полемики с Констаном; б) по общему философскому (морально-правовому дискурсу), нашедшему выражение в сочинениях Г. Гегеля, А. Шопенгауэра, Вл. Соловьева, Н. Гартмана и др.; в) общим морально-правовым проблемам, имеющим значение не только для общественной жизни европейских стран второй половины XVIII – и начала XIX веков, но также и для современности.

Разъяснение этих оснований осуществляется по ряду критериев или проблем, к числу которых относятся, во-первых, проблема приоритета в соотношении морального и прагматического долженствования, во-вторых, проблема взаимодополнительности морали и права в практической философии Канта, в-третьих, проблема адекватного истолкования кантовских правовых обязанностей, в-четвертых, проблема реализации идеала практического разума или так называемый «парадокс реализации», имеющий большое значение для кантовского проекта «Вечного мира», в-пятых, проблема соотношения права на ложь, права на умолчание и права на отказ от общения. Последовательное и систематичное рассмотрение этих проблем в контексте представленных оснований позволяет задать масштабную панораму развития кантовской мысли и ее влияния на последующую европейскую и отечественную философию.

2. Метод реконструкции является необходимым средством прояснения отдельных интерпретаций и трактовок проблемы права на ложь. В диссертации представлено 7 реконструкций ситуации L – той ситуации, которая обсуждалась в полемике между Кантом и Констаном.

Каждая из этих реконструкций предназначена продемонстрировать решение данной ситуации L, исходя из оснований, предпосылок и принципов мышления того или иного автора и определенных обстоятельств. Эти реконструкции имеют значительный теоретический интерес для исследования творчества Г. Гегеля, Вл. Соловьева, т. е. тех философов, которые разрабатывали собственные морально-правовые принципы, но непосредственно не применяли их к ситуации L. Таким образом, мы имеем возможность смоделировать решение данной ситуации и проверить его с точки зрения кантовского критерия универсализации максимы. С помощью этого метода отчетливо обнаруживаются границы мышления авторов и их субъективные убеждения. Чтобы избежать произвола в применении метода реконструкции, необходимо подчинить его первому (сравнительно-историческому) методу исследования, т. е. он должен быть «погружен» в точный историко-философский контекст, без сохранения которого позитивные результаты невозможны.

3. Дополняющим методом исследования является метод языкового (герменевтического) анализа, который обычно именуется в немецком кантоведении как «sprachanalytische Methode». Метод языкового анализа применяется нами для исторически и контекстуально корректного толкования отдельных понятий и терминов, которыми пользовался Кант и его интерпретаторы. Например, таких как «Wahrheit», «Recht», «Ehrbarkeit», «Rechtschaffenheit» и других, которые несут на себе особую смысловую нагрузку и при обычном переводе на русский язык частично теряют ее и тем самым искажают кантовскую мысль и отдаляют нас от существа проблемы.

Герменевтические усилия, применяемые при анализе отдельных кантовских фрагментов и высказываний других мыслителей, предполагают, с одной стороны, интеллектуальную, конкретно-историческую определенность авторской позиции, а с другой – ее вневременный и общечеловеческий характер, которым, собственно, и отличается философское мышление Иммануила Канта. Этот двойственный характер необходимо учитывать в процессе исследования, чтобы доказать всемирно-историческое значение отдельных кантовских решений.

Большую помощь в этой герменевтической работе нам оказало двуязычное издание сочинений Канта, осуществленное Н. Мотрошиловой и Б. Тушлингом, а также комментарии Ф. Каульбаха, Г. Праусса, Н. Хинске, Г. Гайзмана, О. Хеффе к отдельным кантовским сочинениям.

Объектом исследования выступает кантовская проблема соотношения долга правдивости и права человека на неправдивые высказывания в чрезвычайной ситуации (L), а также различные интерпретации этой проблемы в истории философии. Предметом исследования являются различные модели обоснования моральной и правовой обязанности человека не давать ложных свидетельств, а также быть правдивым, имея в виду перспективу движения человеческого рода к Вечному миру как идеалу.

Цель и задачи исследования. Целью данного историко-философского исследования является системно-аналитическое изучение кантовской философской позиции по проблеме категорического запрета на ложь, раскрывающее эволюцию ее оснований и аргументации, включая критическое рассмотрение и реконструкцию наиболее оригинальных и основательных интерпретаций этой позиции в европейской и отечественной философии XIX-XXI веков.

Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

1. Показать в истории европейской философской и религиозной мысли типичные примеры позитивного и негативного отношения к различным формам неправдивости, начиная с книги Иова Ветхого Завета и заканчивая морально-религиозным учением М. Лютера, и дать анализ соответствующих аргументов.

2. Рассмотреть кантовский запрет на ложь как результат взаимообусловленности морального и правового требований практического разума, используя для этого интерпретации Ф. Каульбаха и Э. Соловьева, а также собственный анализ кантовских текстов.

3. Дать критическое изложение полемики между И. Кантом и Б. Констаном, которая станет главным предметом последующих дискуссий и интерпретаций.

4. Показать проблематичность кантовского категорического запрета лжи для философских концепций его современников, для Г. Гегеля и А. Шопенгауэра и выявить различия в их отношении к долгу правдивости.

5. Реконструировать моральные трактовки кантовского долга правдивости Вл. Соловьевым и Н. Гартманом и показать существенные различия их мировоззренческих оснований.

6. Изложить существенные стороны полемики между Г. Пэтоном и Ю. Эббингхаусом, а также критически рассмотреть интерпретации кантовской позиции у Г. Вагнера, Г. Гайзмана, Дж. Вульямина и Т. Нистерса, акцентирующие внимание на ее морально-правовом характере.

7. Раскрыть концепцию Й. Тиммерманна под названием «ложь из долга» как новую переоценку основоположений кантовской моральной философии.

8. Представить критический анализ современных исследований А. Гусейнова, Й. Кима, М. Габела, Г. Ремппа и др., посвященных кантовскому запрету лжи.

9. Доказать несовместимость кантовского философско-исторического проекта Вечного мира с признанием права на ложь.

10. Рассмотреть проблему недопустимости права на ложь в перспективе кантовского учения о праве человечества и дать систематический анализ представленных точек зрения.

11. Показать проблематичность согласования кантовского безусловного долга правдивости с правом на умолчание для ситуационного преодоления так называемой «чрезмерности» категорического долженствования и прояснить отличия между умолчанием и отказом от общения.

Гипотеза исследования заключается в том, что кантовская позиция категорического недопущения права на неправдивые свидетельства представляется рационально обоснованной и содержит в себе большой гуманистический потенциал, необходимый для совершенствования морально-правовой жизни современного общества, несмотря на многочисленные критические возражения и попытки найти целесообразные исключения из долга правдивости.

Новизна исследования состоит:

Во-первых, в том, что впервые в отечественном кантоведении дан системный историко-философский анализ кантовской проблемы морально-правовой недопустимости неправдивых высказываний и ее интерпретаций в отечественной и зарубежной философии XIX-XXI вв.

Во-вторых, в ходе рассмотрения отдельных точек зрения и интерпретаций указанной проблемы, например в концепциях Гегеля и Вл. Соловьева, применяется метод реконструкции, позволяющий обнаружить скрытые авторские интенции и прояснить основополагающие принципы решения морально-правовых ситуаций.

В-третьих, в диссертационном исследовании излагаются еще малоизвестные отечественной философской общественности оригинальные позиции таких зарубежных мыслителей XX века и современности, как Г. Пэтон, Ю. Эббингхаус, Г. Вагнер, Г. Гайзман, Ф. Каульбах, Т. Нистерс, Й. Тиммерманн, Й-Г. Ким, Г. Ремпп и др. Представленные позиции по праву на ложь критически оцениваются в контексте кантовской морально-правовой рефлексии.

В-четвертых, важным достижением данного исследования является использование схемы «логического квадрата» для наглядной демонстрации различных отношений к долгу правдивости. Эта схема позволяет показать, что правомочие лгать противоречит долгу правдивости, а также находится в отношении частичной совместимости с безусловным требованием «не лгать» (в большинстве случаев быть правдивым). Совместимость умолчания с запретом на ложь возможна с помощью публичного и обоснованного отказа от общения.

В-пятых, вместе с великим немецким философом мы должны констатировать, что допущение права на ложь унижает достоинство человека, разрушает человеческое сообщество и является серьезным препятствием в реализации общечеловеческой идеи Вечного мира. Понимание этих негативных следствий будет условием морально-правового совершенствования общественной жизни и одновременно необходимым условием формирования нравственной автономной личности, способной противостоять любым видам деспотизма и быть носителем неотчуждаемых гражданских прав и свобод.

Проведенный историко-философский анализ проблемы права на ложь в практической философии Иммануила Канта дал возможность прояснить принципы, обосновывающие безусловный долг правдивости, а также позволил выявить различные точки зрения и интерпретации этой сложной морально-правовой проблемы. В ходе исследования мы получили следующие результаты, или положения, которые выносим на защиту:

1. В истории докантовской моральной философии имеет место явное преобладание прагматического отношения к требованию правдивости,которое проявляется в учениях Платона, Аристотеля, Цицерона и других мыслителей. Основаниями такого отношения служат представления о «слабости» человеческой природы, о преимуществе счастья перед долгом правдивости, а также о целесообразности лжи ради общего блага. Несмотря на весомость данных аргументов, сторонники долга правдивости ставят их под сомнение, ссылаясь, прежде всего, на точное исполнение ветхозаветной заповеди «не лги» и безусловное требование Христа «быть правдивым». Сокрытие или искажение правды перед всезнающим творцом – не только бессмысленно, но и греховно. На этом представлении основаны религиозно-философские позиции Августина и Лютера, которые оказали решающее влияние на формирование кантовского безусловного запрета лжи.

2. Категорический запрет неправдивых высказываний является у Канта результатом взаимообусловленности морального и правового долженствования. Вместе с Ф. Каульбахом, Э. Соловьевым и другими современными философами мы утверждаем, что долг правдивости мыслится Кантом, с одной стороны, в качестве моральной обязанности разумного лица перед самим, а с другой – как правовая обязанность перед другими людьми, с которыми он должен поддерживать правовую общность. Требование правдивости является необходимым результатом «переворота в мышлении», делающего разумного субъекта созаконодателем морально-правовой действительности.

3. Полемика между И. Кантом и Б. Констаном о праве на ложь представляет собой результат разного понимания природы права и государства. Если Констан как политик исходит из зависимости права от человеческих естественных (прагматических) побуждений, фундаментом которых является право на жизнь, то Кант строит правовую общность на фундаментальном (единственном врожденном) праве на свободу, которое имеет своим необходимым следствием признание безусловного долга правдивости. Если Констан рассматривает ситуацию L с точки зрения относительного правоотношения, то Кант полагает правоотношения между ее участниками абсолютными, что исключает возможность отступления от долга правдивости.

4. Кантовское недопущение права на ложь стало серьезной проблемой для его младших современников – Г. Гегеля и А. Шопенгауэра, стремившихся рационально обосновать буржуазно-демократическую систему государства и права. Реконструкция гегелевского отношения к долгу правдивости показывает зависимость этого морально-правового требования от господствующих в обществе нравов, которые в большинстве своем отдают предпочтение чувству сострадания и целесообразной лжи. У Шопенгауэра мы находим моральное оправдание права на ложь в тех ситуациях, когда происходит неправомерное вмешательство во внутренний мир человека, при этом ложь оказывается орудием самозащиты. Это оправдание не имеет прямого отношения к кантовской ситуации L, так как в ней речь идет о правомерной защите третьего лица.

5. В этических концепциях Вл. Соловьева и Н. Гартмана долг правдивости находится в конфликте с долгом помощи другому человеку, который должен быть разрешен в пользу второй обязанности. Вместе с тем Соловьев оправдывает все возможные последствия человеколюбивой лжи, предполагая, что в чрезвычайной ситуации ложь превращается в орудие спасения и солгавший не должен отвечать за наступление трагических следствий. Гартман пытается объяснить наступление нежелательных последствий с помощью различения «цели» и «намерения» говорящего неправду. Ложь, будучи морально негативным средством спасения, связана именно с намерением, за которое мы несем вину и ответственность только перед своей совестью.

6. Полемика Г. Пэтона и Ю. Эббингхауса о правомочии лгать в ситуации L показывает столкновение разных истолкований категорического императива. Пэтон стремится подчинить запрет на ложь требованиям благоразумия и счастья путем признания его не безусловным «принципом» морали, а моральным «законом», зависящим от различных обстоятельств и благоразумной целесообразности. Эббингхаус намерен доказать подчиненность требования правдивости, включая запрет на ложь, категорическому императиву, опираясь на эволюцию кантовского понимания права человечества. Начиная с исследований Г. Вагнера, кантовский запрет на ложь рассматривается в качестве правовой обязанности, нарушение которой ведет к разрушению общества. Дальнейшую разработку морально-правового характера долга правдивости мы находим в интерпретациях Г. Гайзмана, Дж. Вульямина и Т. Нистерса, которые пытаются снять с кантовской позиции обвинения в «ригоризме», но при этом отступают от безусловного запрета на ложь.

7. Концепция современного шотландского философа Й. Тиммерманна под названием «ложь из долга» представляет собой новую переоценку кантовской моральной философии. Эта концепция строится на допущении того, что не всякое неправдивое высказывание будут ложью, а также на том, что Кант преувеличивает опасность неправдивости и в конечном счете, по мнению Тиммерманна, безусловный долг правдивости может быть ограничен добрым намерением спасти жизнь другого человека. Эти и другие аргументы будут критически рассмотрены и признаны недостаточно обоснованными.

8. В ходе критического анализа современных социально-этических трактовок кантовского запрета лжи мы обращаем внимание, во-первых, на неопределенность условий применения морального принципа «цель оправдывает средства» применительно к ситуации вынужденного обмана у А. Гусейнова, а во-вторых, на ограниченность интерпретаций Й. Кима, М. Габела, Г. Ремппа, Б. Химмельманн, связанную с отделением морального долженствования от правового и признанием разрыва между ответственностью за ложь и соответствующим наказанием.

9. Признание права на ложь, по Канту, не только противоречит моральному и правовому долгу человека, но и препятствует движению всего человеческого сообщества к идеалу Вечного мира, поскольку делает ненадежными все международные договоры и обязательства. Начиная с Г. Гроция, европейская правовая мысль пыталась установить критерии применимости права на ложь в военных условиях, но именно Кант показал внутреннюю противоречивость этих попыток, ибо состояние войны делает любое соглашение условным и сомнительным.

10. Изменение кантовского отношения к долгу правдивости было связано с переосмыслением понятия «права человечества»: от обязанности перед другими к обязанности перед самим собой. Различение внутренней и внешней лжи позволяет ясно увидеть их негативные воздействия на человеческое существование. В ходе систематизации различных представленных точек зрения мы выделяем позиции и аргументы противников Канта, не строгих и строгих последователей.

11. Пытаясь найти согласие между долгом правдивости и правом на умолчание, мы используем схему «логического квадрата», в соответствие с которой отказ от общения должен быть публичным и обоснованным, чтобы не противоречить требованию правдивости. Несмотря на важные морально-правовые функции права на умолчание, оно не применимо к ситуации L, так как ведет к рискованному и необоснованному использованию человека в качестве средства спасения другого.

Таким образом, признание и исполнение безусловного долга правдивости является сложнейшей проблемой морально-правового или практического применения разума, которые заставляют нас вступить в возможный конфликт с естественными стремлениями людей к благополучию и счастью, а признание и исполнение права на ложь вовлекают разумных индивидов в еще более сложные и непредсказуемые ситуации, порождающие взаимное недоверие и условия для взаимного насилия. Долг правдивости остается для разумных существ тем практическим идеалом, той путеводной звездой, без которой движение человека и всего человечества к лучшему может превратиться в бессмысленное блуждание. Кант предупреждает будущие поколения об опасности любых форм правомерного обмана, и современная практическая философия не может недооценивать эту опасность.

Теоретическая и научно-практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что изучение проблемы долга правдивости и права на ложь в практической философии И. Канта, позволяет восполнить пробелы и преодолеть предрассудки, имеющиеся в отечественном кантоведении, а также использовать ее гуманистический потенциал для развития современной философии морали и права. Результаты исследования могут быть использованы для совершенствования учебных курсов по философии, истории немецкой классической философии, философии права, а также для разработки соответствующих разделов аспирантского курса «История и философия науки». Рассмотренная проблематика предполагает комплексный междисциплинарный подход, соединяющий этическую, правовую, политическую, психологическую и социологическую рефлексию, направленную на изучение феномена лжи в человеческом общении.

Апробация работы. Результаты исследования изложены в ряде научных публикаций, том числе в монографиях «Право на ложь: от Канта до современности» (1 и 2 изд.) и «Революция в способе мышления как системная проблема философии И. Канта. Том 1», написанной при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда № проекта 05-03-28300 а/В. Первая монография прореферирована И. И. Ремезовой в журнале «Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер.3, Философия: РЖ. – М., 2006, № 4. С. 179-189. Значительная часть материалов диссертационного исследования нашла отражение в грантовском проекте 07-03-93602 а/К по подготовке научно-популярной книги «Библейская заповедь «не лги» и современная философия», поддержанном РГНФ в 2007 году.

Основные теоретические положения диссертации обсуждались на Международных и Всероссийских конференциях: на Межвузовской научной конференции «Свобода в России: иллюзии, реальность и будущее» (Пенза, 2000), региональной научной конференции «Политическая правовая жизнь: федеральные и региональные аспекты» (Пенза, 2001), а также на II научно-практической конференции «Идеалы и реальности культуры российского города» (Пенза, 2001), Всероссийской научно-практической конференции «Проблемы модернизации профессиональной подготовки учителя в современной России» (Пенза, 2002), на III Российском философском конгрессе (Ростов н/Д, 2002), Международной научно-практической конференции «XXI век: Россия и Запад в поисках духовности» (Пенза, 2003).

Педагогические проблемы практической философии Канта нашли отражение в материалах XIX Всемирного философского конгресса (Стамбул, 2003). Отдельные проблемы диссертации были представлены на таких конференциях как Всероссийская научная конференция «Свобода, собственность и нравственность в России: возможно ли согласие?» (Пенза, 2003), на Международной научно-практической конференции «Образование в XXI веке: этика, религиоведение, педагогика» (Санкт-Петербург, 2003), на Международной конференции «Кант между Западом и Востоком» (Калининград, 2004), Всероссийской научной конференции «Кант и современная философия» (Москва, 2004), Всероссийской научной конференции «Философия современного образования: история и современность» (Пенза, 2005), на IV Российском философском конгрессе (Москва, 2005), на Всероссийской научной конференции «Философия современного образования» (Пенза, 2006), IX Международной научно-практической конференции «Власть и властные отношения в современном мире» (Екатеринбург, 2006), на Всероссийской научно-практической конференции «Становление гражданского общества в России: роль и задачи философии» (Москва, 2006), на Всероссийской научно-практической конференции «Нравственность и хлеб насущный» (Пенза, 2006), а также на Международной научно-практической конференции «Философия. Культура. Гуманизм: история и современность» (Оренбург, 9-10 ноября 2006 г.), Х Международной научно-практической конференции Гуманитарного университета «Человеческая жизнь: ценности повседневности в социокультурных программах и практиках»(г. Екатеринбург, 5-6 апреля 2007 г.), на Международной конференции, посвященной 200-летию «Феноменологии духа» Г. В. Ф. Гегеля (Москва, 3-7 июня 2007 г.).

Некоторые результаты диссертационного исследования на разных стадиях ее подготовки использовались в преподавании общих и специальных курсов в Пензенском государственном педагогическом университете им. В.Г. Белинского, в Пензенском филиале РГСУ и Пензенском филиале МИЭМП.

Работа выполнена в секторе истории зарубежной философии Института философии РАН.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, включающих четырнадцать параграфов, заключения и библиографического списка.

 

 

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введенииобосновывается актуальность темы исследования, ее новизна, научное и практическое значение, анализируется состояние изученности проблемы долга правдивости и права на ложь в практической философии Канта и ее интерпретаций в последующие столетия, определяются цели и задачи работы, методологические основания, указывается апробация работы.

Первая глава – «Ложь (неправдивость) как предмет докантовской и кантовской философской рефлексии» –содержит историко-философский анализ основных позиций по отношению к неправдивости в европейской философии до XIX века. Диссертант обращает внимание на аргументы, которые приводятся как в защиту долга правдивости, так и против его неограниченного применения. Особое внимание уделяется рассмотрению полемики между И. Кантом и Б. Констаном. Глава состоит из трех параграфов: «Недопустимость лжи как проблема докантовской моральной философии», «Кантовский запрет на ложь как результат взаимообусловленности морального и правового требований практического разума», «Правовой долг правдивости в споре между «моралью» и «политикой» (И. Кант против Б. Констана)».

В первом параграфепрежде всегорассматривается древнейший пример безусловной правдивости из книги Ветхого Завета, посвященной испытанию Иова. Этот достаточно редкий пример человеческого мужества и непоколебимости волисвидетельствует о возможности подобного поведения для человеческой природы, и именно такое поведение оказывается наиболее угодным Богу.

В античной философии подобные примеры отсутствуют. В учениях Платона, Аристотеля, Цицерона речь идет о необходимости благоразумного ограничения долга правдивости, при этом приводится разнообразная аргументация. В диалогах Платона («Гиппий Меньший», «Государство», «Законы») речь идет о смешанности правдивости и лживости в жизни искусного и благоразумного человека, что должно вести к признанию их стратегическими средствами достижения блага. Вместе с тем Платон утверждает, что требования правдивости и честности подчиняются высшей добродетели – справедливости, которая нацелена на высшее благо. Поэтому обман должен использоваться в очень конкретных случаях людьми с разумной душой ради высших целей, т. е. правителями. При этом правдивость и честность требуются от простых граждан, так как без этих качеств общественные отношения приходят в упадок и государство умирает.

В моральной концепции Аристотеля также имеет место прагматическая направленность в применении правдивых и неправдивых высказываний. Аристотель считает правдивость (aletheia) «срединной» добродетелью, которая относится к высказываниям человека, связанным с имуществом, знаниями, способностями, т. е. теми качествами, которые могут быть полезными для других граждан государства. «Уместность и своевременность» поступка оказываются у него важнейшими критериями благоразумия, а следовательно, и той самой срединности, без которой немыслима добродетель. Из этого следует, что «правдивым» будет тот, кто держится середины и избегает извращения истины с помощью преувеличения (хвастовства) или умаления (притворства). Аристотель является противником безусловной правдивости, так как эта «срединность» не самодостаточна, она должна быть подчинена «нравственной красоте» и «полезности» поступка, т. е. тем требованиям, которые проявляются в обществе в виде традиционных норм, правил, привычек.

Цицерон, как и Аристотель, считает обязанности зависящими от обстоятельств: если изменяются обстоятельства, то и обязанность не остается одной и той же, значит, долг человека должен сообразовываться с возможностями человеческой природы. В отношении долга правдивости он крайне осторожен, так как его нарушение является величайшим пороком. Несмотря на то что римский философ не выпускает из виду интересы государства (общей пользы), он всякий раз обращается к личному моральному сознанию человека, к его совести, к тому внутреннему судье, которого нельзя подкупить или обмануть.

Проблема недопустимости лжи обретает новое значение в контексте христианского мировоззрения, в котором акцентируется греховный характер всякого обмана. В связи с этим особый интерес для данного исследования представляет творческое наследие Аврелия Августина. Обстоятельный анализ лжи, обмана и неправды Августин дает в сочинении «Энхиридион Лаврентию о вере, надежде и любви» и там же подходит к решению интересующей нас ситуации «лжи во спасение». Разумная природа по аналогии с божественной имеет отвращение ко лжи, ибо даже те, которые сами любят обманывать, не желают обманываться. Августин настаивает на обязанности человека «говорить то, что думает, будет ли оно истинным на самом деле или только считается таковым», т. е. он обязан быть правдивым перед собой и перед Богом, иначе в его душе будет таиться грех. По его мнению, слова предназначены Создателем не для того, чтобы люди взаимно обманывали друг друга, а для того, чтобы «каждый мог довести до сведения другого свои размышления». Из этого он делает важный вывод: никакая ложь не должна считаться безгрешной на том основании, что ложью мы можем иногда помочь кому-нибудь. Он настаивает на том, что ложь в качестве средства спасения все равно остается греховной, ибо она является явным отступлением от божественной заповеди, от обязанности говорить правду.

В мышлении немецкого религиозного реформатора М. Лютера отчетливо просматривается продолжение центрального христианского тезиса о том, что «у Бога неправды нет». Неизменность воли Бога будет проявлением его правдивости, правильности, праведности. Немецкий реформатор тесно связывает между собой последние качества божественной воли для того, чтобы подчеркнуть моральное значение самой веры, вернее, ее моральное предназначение для человеческой жизни. С точки зрения Лютера Бог повелевает не для того, чтобы укрепить природные способности человека, а, напротив, чтобы показать его бессилие, предостеречь от гордыни. Заповеди ничего не говорят о том, какими средствами исполнять повеления Бога, так как Он сам определяет соответствующие средства и способы. Премудрость и благодать Бога непосильны для человеческого разумения, а потому исполнимость заповедей гарантируется всемогуществом Творца и не зависит от предусмотрительности нашего рассудка. По сути, Лютер приходит к принципу: «Ты можешь, потому что ты должен» в его христианской версии: «Ты можешь исполнить заповеди, потому что ты должен верить во всемогущество и благодать Бога». Это имеет прямое отношение к исполнению заповеди «не лги».

Лютеровская аргументация в защиту безусловного долга правдивости строится на противопоставлении моральных и прагматических правил поведения и подчинении вторых (как низших) первым (высшим, божественным заповедям). Из чего следует, что обязанность говорить правду является несомненной истиной, не допускающей никаких исключений, которые будут оцениваться в качестве нарушений священных заповедей. Эта аргументация оказывается очень близкой кантовскому различению категорического и гипотетического императивов.

Второй параграф –«Кантовский запрет на ложь как результат взаимообусловленности морального и правового требований практического разума» –посвящен решению задачи: каким образом Кант соединяет в одно целое моральный запрет на любой обман как безусловное требование морального закона (оставаясь при этом в рамках августиновско-лютеровской традиции) и политико-правовой запрет на любые виды обмана в качестве необходимого условия возможности первоначального общественного договора (в его локковском варианте). Уже в «Основоположении к метафизике нравов» Кант осуществляет кардинальное переосмысление отношений между волей человека и предметами его воления или разумного желания. Чего хочет человек, может зависеть от него самого, от его внутренней способности чистой воли. Чистая воля самодостаточна, она позволяет человеку быть господином самому себе.

Именно автономная воля способна, по Канту, познать и принять долг как безусловную внутреннюю обязанность не через какие-либо внешние или чужеродные влияния, а «из уважения к закону», который этот долг выражает. При этом он подчеркивает, что чистая (автономная) воля становится на место морального законодателя в мире человеческих поступков. Если я принимаю данный самому себе закон, то его исполнение будет делом моей чести и достоинства; он будет моим законом, который я считаю наилучшим, а следовательно, буду готов испытать на себе все его последствия. В данном случае моральное самоопределение личности основано на мысленном эксперименте с собственной максимой поведения, в ходе которого устанавливается, что «хотя я и могу желать лжи, но никак не могу желать всеобщего закона лгать».

Для понимания безусловности морального требования необходимо иметь в виду кантовское разграничение прагматического и морального интересов, присущих человеческому разуму. Прагматический интерес ориентирован на заданные цели, которые представляются достижимыми для обычного рассудка, например, почет, власть, деньги, семейное благополучие и др. При этом средства достижения поставленных целей могут изменяться в зависимости от обстоятельств общественной и личной жизни, а потому прагматические императивы всегда будут гипотетическими, т. к. они не могут предписать безусловных правил для достижения совокупной цели – счастья. Моральный интерес, по Канту, требует безусловного исполнения долга, несмотря ни на какие изменяющиеся обстоятельства, ибо такое исполнение обладает внутренней абсолютной ценностью[1].

Как отмечает соискатель, немецкий философ убедительно настаивает на том, что у каждого лица есть власть над своими склонностями, поскольку он наделен волей, которая может принудить к исполнению долга, несмотря ни на какие обстоятельства, ни на какие предшествующие пространственные, временные условия. Умопостигаемый характер морального долженствования освобождает это лицо от всех материальных зависимостей и открывает необозримую перспективу для реализации собственных идей. Именно эта умопостигаемая свобода позволяет человеку всякий раз поступить достойно, из уважения к закону, оставляя позади всю предшествующую жизнь и многочисленные свои слабости и пороки. При этом каждый новый достойный поступок совершается почти с чистого листа, как новое решение морального законодателя. Таким образом, лицо наделяет себя огромной ответственностью за учреждение и поддержание морального миропорядка.

Смысловой контекст кантовского понятия «честности» («Rechtschaffenheit») позволяет ясно увидеть тесную взаимосвязь и взаимобусловленность морального и правового долженствования как форм практического познания. Их взаимообусловленность, выраженная в языке, требует рационального обоснования, так как Кант понимает, что, во-первых, жесткое противопоставление «легальности» и «моральности» поступков разрушает единство практического разума и ведет к внутреннему распаду личности и деградации общественных отношений; во-вторых, легальность не может определять моральное сознание, так как она часто зависит от произвольных решений реальных государственных законодателей; в- третьих, без утверждения примата морального интереса разума упускается из виду идея нравственного прогресса человечества и совершенствования самой человеческой культуры.

К указанным аргументам можно добавить также идею политической мотивации кантовской философии морали и права, высказанную Фридрихом Каульбахом, который акцентирует внимание на том, что кантовское учение о морали и праве должно пониматься как выражение «первичной политической воли», которая предполагает человека в качестве законодателя поступка[2]. Из этого автор делает вывод: если ты свободен, то не должен лгать; и наоборот, ты не должен лгать, потому что свободен. Ибо если ты лжешь ради собственных частных интересов, то значит используешь другого или других только в качестве средств, навязываешь им ложные представления о жизни, и в конечном счете препятствуешь их самоопределению и самосовершенствованию, ограничиваешь их свободу. Потому право предназначено защитить свободное притязание человека искать свое счастье таким путем, который он сам мыслит хорошим, если он может совмещать свободу другого, стремящегося к подобным целям, «со свободой каждого другого, насколько это возможно по всеобщему закону»[3]. Поэтому максима, допускающая ложь или неправдивость в общении с другими людьми, с одной стороны, подрывает основу договорных отношений в обществе, а с другой – унижает человеческое достоинство.

В третьем параграфе – «Правовой долг правдивости в споре между «моралью» и «политикой» (И. Кант против Б. Констана)» –излагается полемика между Кантом и французским писателем и политиком Бенжаменом Констаном по поводу допустимости лжи ради спасения жизни другого человека. В центре этой полемики оказывается проблема соотношения принципов морали и политики.

Еще за два года до написания статьи против Констана в трактате «К Вечному миру» Кант характеризует политику как «практическое правоведение», а мораль как «теоретическое правоведение» и устанавливает их коренное единство в понятии права как способа реализации свободы каждого члена общества. Это значит, что мораль и политика не должны противоречить друг другу, а следовательно, спорить о своих принципах, так как их общий корень – это право, предназначенное гарантировать каждому человеку возможность внешней свободы («свободного произвола»), согласующегося с произволом других по всеобщему закону. Кант выдвигает «страшный» для политиков тезис: «честность – лучшая политика», затем усиливает его другой формулировкой: «честность – лучше всякой политики»[4]. Кант ясно говорит, что правовые принципы не могут исходить из гипотетических императивов, имеющих перед собой конкретные материальные цели (например благополучие, здоровье, комфорт и др.), так как в этом случае они будут зависеть от изменчивых условий достижения этих целей и поэтому потеряют свой всеобщий и необходимый характер. Категорический императив остается важнейшим основанием права и политики, ибо его формальный характер позволяет приводить к согласию самые разные человеческие максимы, без чего невозможно человеческое общежитие.

В XVIII веке требование «всегда быть правдивым» большинству людей казалось невозможным, так как ложь считалась необходимой и полезной для жизни. Исключением среди современников Канта был немецкий теолог, профессор Геттингенского университета Иоганн Давид Михаэльс, который в сочинениях «О долге говорить правду» и «Об обязанности людей говорить правду» высказывался за абсолютный запрет лжи. Основным аргументом Михаэльса было утверждение, что в каждом случае преднамеренной неправды человеческое общество лишается способности убеждать другого человека в истине с помощью свидетельств. К тому же отменялась бы обязательность договоров, если было бы разрешено говорить неправду. Поэтому, когда в 1797 году появилась известная статья Б. Констана «О политической реакции», в которой он опровергал мнение «немецкого философа» об абсолютном долге правдивости даже по отношению к злоумышленнику, то, скорее всего, речь шла не о Канте, а о Михаэльсе. В кантовских сочинениях не найдено место, на которое мог бы ссылаться Констан, связывая пример убийства с запретом лжи[5].

Основной проблемой и морали, и политики Констан считает использование «абстрактных принципов», которые утверждаются безотносительно к конкретным обстоятельствам и возможностям их исполнителей. В качестве примера он берет ситуацию со злоумышленником, преследующим моего друга (ситуация L). Он полагает, что абстрактный принцип «не лги» должен быть дополнен так называемыми «посредствующими принципами», которые позволят избежать возможного ущерба от его безрассудного применения. Необходимо найти «средство применимости» общих принципов к конкретным жизненным ситуациям, иначе, по его словам, компрометируются и сами принципы человеческой жизни, что может привести к распаду общества.

Говорит ли Констан о праве на ложь или он имеет в виду только прагматическое благоразумие в конкретных житейских ситуациях? Если он отказывает злоумышленнику в праве на истину, то это уже не только моральный, но и политико-правовой вопрос, связанный с равноправием и равной ответственностью граждан. По всей вероятности, Констан это принимает, но он также мыслит в традиции теории общественного договора, согласно которой преступник выходит из гражданского состояния и превращается в естественного индивида с ограниченными правовыми возможностями. Остается только квалифицировать злоумышленника как опасного преступника, и он сразу лишается многих гражданских прав. Правомерно ли делать это без суда? Конечно, нет.

В отличие от Констана, Кант определяет «ложь во спасение» как нарушение долга вообще «в самых существенных его частях». Человеческая обязанность «не лгать» имеет равное отношение и к области морали, и к области права, а потому ее безусловный характер должен подтверждать всеобщность и необходимость самого требования. Когда же мы находим исключения или ограничения ее безусловного характера, мы действительно нарушаем долг, отступаем от фундаментального принципа долженствования, от безусловности требования и превращаем категорический императив морали и права в гипотетический, а следовательно, подчиняем наш долг эмпирическому понятию о человеческом счастье и пользе. Кант прекрасно понимает силу такого прагматического соблазна подчинить долг намерениям счастья, а потому его «революция» в практической философии заключается именно в различении моральных побуждений долга (требуемых категорическим императивом) и прагматических интересов человеческого счастья (ориентированных на гипотетические императивы благоразумия). Поэтому так называемая «бесцельность» долга является единственной гарантией его чистоты и безусловности, а значит, и всеобщей применимости, которая особенно важна для правовых норм.

Сама кантовская попытка подчинить человеческое стремление к счастью морально-правовому долгу до сих пор воспринимается многими людьми как «чрезмерная» и «утопичная», противная человеческой природе. Но чтобы ее философски опровергнуть или хотя бы поставить под сомнение, нужны весомые доводы. Некоторые из них были представлены великими философами XIX века, такими как Г. Гегель, А. Шопенгауэр и Вл. Соловьев.

Вторая глава – «Кантовское требование правдивости и практическая философия XIX века» –состоит из трех параграфов: «Реконструкция гегелевской позиции по праву на ложь», «Моральное право на ложь А. Шопенгауэра» и «Владимир Соловьев против Канта».

В параграфе «Реконструкция гегелевской позиции по праву на ложь»делается попытка проанализировать отношение Гегеля к кантовскому безусловному требованию правдивости в контексте его философской системы и показать существенные различия в понимании принципов человеческой практики. Постулируя субстанциальность нравственности, Гегель выходит за пределы кантовского противопоставления сущего должному, полагая, что нравственное-нравы («Sitte») уже есть, существуют в конкретной жизни того или иного народа. Отсюда эмпирическая действительность является ставшей в себе, а следовательно, примиряющей индивидов с существующим порядком вещей, в котором они находят своей разум как разум всеобщий и необходимо причастный к изначальной субстанциальности. Из этого вытекает, что кантовское правовое и моральное долженствования рассматриваются Гегелем в качестве этапов развития всеобщего человеческого разума, имеющих свою ограниченную, «формальную» истинность, а потому неизбежно нуждающихся в самоопределении, «снятии» с помощью разрешения собственных внутренних противоречий.

Моральное требование «будь честным» Гегель приписывает разумному самосознанию индивида в качестве «формальной всеобщности», формально-всеобщего требования, которое может и не выполняться индивидами в действительности. Но если моральное сознание все же хотело бы достичь этой цели (например честности), несмотря на отсутствие действий и результатов, то, по Гегелю, оно имело бы дело с «чистым действованием, которое ничего не делает» и которое может «утешаться тем, что все же всегда что-то делалось и приводилось в действие»[6]. Действительностью морального сознания, как говорит философ, «может быть только то, что в его силах»[7]. Таким образом, если ты не в силах, не можешь быть всегда честным, зачем тогда обманывать себя и провозглашать это требование в его безусловности и всеобщности.

Гегель предлагает собственную трактовку долга правдивости: «Всякий должен говорить правду, всякий раз согласно своему знанию ее и убежденности в ней», в которой обнаруживает скрытое внутреннее противоречие, не позволяющее ему согласиться с Кантом[8]. Может ли человек, находящийся в самых разных жизненных обстоятельствах, именно «знать», т. е. иметь полную и объективную информацию о том, что он говорит? Кроме того, введенное Гегелем дополнительное условие («знать правду») прямо не связано с моральным качеством человека – быть честным перед самим собой и другими, так как в данном нравственном законе предписывается запрет на умышленный обман, запрет на лживость, что уже предполагает некоторое «знание» обстоятельств дела, о котором пойдет речь.

В «Философии права» Гегель относит интересующую нас ситуацию «лжи во спасение» к моральному праву, в котором важное место занимают понятия «умысла», «намерения», «вины». Философ утверждает, что «мне может быть вменено то, что содержалось в моем умысле»[9]. Человек несет вину за то, что было известно его воле в качестве предпосылок ее цели. При этом осуществление поставленной цели зависит от внешних обстоятельств и условий наличного бытия, а следовательно, «я несу истинную вину лишь постольку, поскольку подлежащее наличное бытие было доступно моему знанию»[10]. Поэтому я отвечаю не за все последствия моего поступка, а только за «первые последствия», ибо только они, по мнению Гегеля, входят в умысел.

В свете гегелевского понимания субъективных оснований ответственности, предлагается следующая реконструкция ситуации L: 1. Умысел солгавшего вполне может быть благородным: желание помочь другому человеку избежать страдания от злоумышленника, при этом негативные последствия он не имеет в виду. 2. Намерение солгавшего (спасти другого человека) можно было бы признать всеобщей обязанностью, если бы оно не имело негативной формы, т. е. не выражалось бы в виде обмана, сознательной лжи в адрес злоумышленника. Таким образом, солгавший знал о своем намерении обмануть, хотя и ради благополучия другого человека, и мог знать о возможных негативных последствиях лжи. 3. Моральная оценка такой вынужденной неправды будет определяться объективными, реально существующими «нравами» общества, в котором имеет место такая ситуация. Значит, мы не можем априори высказать «объективную» оценку такой неправды, и приписать ее знание солгавшему, ибо в разных обществах «нравы» могут требовать разного отношения к страдающему лицу.

В ходе анализа гегелевского понятия права получается следующий результат: право на ложь не может быть априори выведено из человеческого разумения ни по субъективным, ни по объективным основаниям, но при этом может содержаться в позитивном законодательстве какого-либо отдельного государства в качестве правового казуса, по сути выражающего абстрактный принцип «цель оправдывает средства». Например, если суд присяжных (= суд совести) признает «ложь во спасение» оправданной в ситуации L, то возможно, п

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.