Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Валентина БеляеваЯ свяжу тебе жизнь



 

Я свяжу тебе жизнь

Из пушистых мохеровых ниток...

Я свяжу тебе жизнь,

Не солгу ни единой петли.

Я свяжу тебе жизнь,

Где узором по полю молитвы,

Пожелания счастья

В лучах настоящей любви.

Я свяжу тебе жизнь

Из веселой меланжевой пряжи.

Я свяжу тебе жизнь

И потом от души подарю.

Где я нитки беру?

Никому никогда не признаюсь:

Чтоб связать тебе жизнь,

Я тайком распускаю свою…

 

***

Дмитрий КедринСердце

 

Дивчину пытает казак у плетня:

"Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?

Я саблей добуду для крали своей

И светлых цехинов, и звонких рублей!"

Дивчина в ответ, заплетая косу:

"Про то мне ворожка гадала в лесу.

Пророчит она: мне полюбится тот,

Кто матери сердце мне в дар принесет.

Не надо цехинов, не надо рублей,

Дай сердце мне матери старой твоей.

Я пепел его настою на хмелю,

Настоя напьюсь - и тебя полюблю!"

Казак с того дня замолчал, захмурел,

Борща не хлебал, саламаты не ел.

Клинком разрубил он у матери грудь

И с ношей заветной отправился в путь:

Он сердце ее на цветном рушнике

Коханой приносит в косматой руке.

В пути у него помутилось в глазах,

Всходя на крылечко, споткнулся казак.

И матери сердце, упав на порог,

Спросило его: "Не ушибся, сынок?"

 

***

А. ДементьевБаллада о матери

 

Постарела мать за тридцать лет,

А вестей от сына нет и нет.

Но она все продолжает ждать,

Потому что верит, потому что мать.

И на что надеется она…

Много лет, как кончилась война,

Много лет, как все пришли назад,

Кроме мертвых, что в земле лежат.

Сколько их в то дальнее село

Мальчиков безусых не пришло.

Раз в село прислали по весне

Фильм документальный о войне.

Все пришли в кино и стар, и мал,

Кто познал войну и кто не знал.

Перед горькой памятью людской

Разливалась ненависть рекой.

Трудно было это вспоминать.

Вдруг с экрана сын взглянул на мать.

Мать узнала сына в тот же миг

И пронесся материнский крик.

Алексей, Алешенька, сынок.

Алексей, Алешенька, сынок.

Алексей, Алешенька, сынок.

Словно сын ее услышать мог.

Он рванулся из траншеи в бой,

Встала мать прикрыть его собой.

Все боялась - вдруг он упадет,

Но сквозь годы мчался сын вперед.

Алексей, кричали земляки,

Алексей, просили, добеги.

Кадр сменился, сын остался жить,

Просит мать о сыне повторить.

Просит мать о сыне повторить,

Просит мать о сыне повторить.

И в атаку снова он бежит

Жив, здоров, не ранен, не убит.

Алексей, Алешенька, сынок.

Алексей, Алешенька, сынок.

Алексей, Алешенька, сынок

Словно сын ее услышать мог.

Дома все ей чудилось кино,

Все ждала вот-вот сейчас в окно

Посреди тревожной тишины

Постучится сын ее с войны

 

***

Сергей ЕсенинПисьмо матери

 

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний несказанный свет.

 

Пишут мне, что ты, тая тревогу,

Загрустила шибко обо мне,

Что ты часто xодишь на дорогу

В старомодном ветxом шушуне.

 

И тебе в вечернем синем мраке

Часто видится одно и то ж:

Будто кто-то мне в кабацкой драке

Саданул под сердце финский нож.

 

Ничего, родная! Успокойся.

Это только тягостная бредь.

Не такой уж горький я пропойца,

Чтоб, тебя не видя, умереть.

 

я по-прежнему такой же нежный

И мечтаю только лишь о том,

Чтоб скорее от тоски мятежной

Воротиться в низенький наш дом.

 

я вернусь, когда раскинет ветви

По-весеннему наш белый сад.

Только ты меня уж на рассвете

Не буди, как восемь лет назад.

 

Не буди того, что отмечалось,

Не волнуй того, что не сбылось,-

Слишком раннюю утрату и усталость

Испытать мне в жизни привелось.

 

И молиться не учи меня. Не надо!

К старому возврата больше нет.

Ты одна мне помощь и отрада,

Ты одна мне несказанный свет.

 

Так забудь же про свою тревогу,

Не грусти так шибко обо мне.

Не xоди так часто на дорогу

В старомодном ветxом шушуне.

 

 

Притчи

 

Однажды к маме пришли ее дети, споря между собой и доказывая свою правоту друг другу, с вопросом - кого она любит больше все на свете? Мать, молча, взяла свечу, зажгла ее и начала говорить.

- Вот свеча - это я! Ее огонь - моя любовь!

Затем она взяла еще одну свечу и зажгла ее от своей.

- Это мой первенец, я дала ему своего огня, свою любовь! Разве от того, что я дала - огонь, моей свечи стал меньше? Огонь моей свечи остался прежним...

И так она зажгла столько же свечей - сколько у нее было деток... и огонь ее свечи оставался таким же большим и теплым...

За день до своего рождения ребенок спросил у Бога:

- Говорят, завтра меня посылают на Землю. Как же я буду там жить, ведь я так мал и беззащитен?

Бог ответил:

- Я подарю тебе ангела, который будет ждать тебя и заботиться о тебе.

Ребенок задумался, затем сказал снова:

- Здесь на Небесах я лишь пою и смеюсь, этого достаточно мне для счастья.

Бог ответил:

- Твой ангел будет петь и улыбаться для тебя, ты почувствуешь его любовь и будешь счастлив.

- О! Но как я пойму его, ведь я не знаю его языка? – спросил ребенок, пристально глядя на Бога. – А что мне делать, если я захочу обратиться к тебе?

Бог мягко прикоснулся к детской головке и сказал:

- Твой ангел сложит твои руки вместе и научит тебя молиться.

Затем ребенок спросил:

- Я слышал, что на Земле есть зло. Кто защитит меня?

- Твой ангел защитит тебя, даже рискуя собственной жизнью.

- Мне будет грустно, так как я не смогу больше видеть тебя…

- Твой ангел расскажет тебе обо мне все и покажет путь, как вернуться ко мне. Так что я всегда буду рядом с тобой.

В этот момент с Земли стали доноситься голоса; и ребенок в спешке спросил:

- Боже, скажи же мне, как зовут моего ангела?

- Его имя не имеет значения. Ты будешь просто называть его Мама.

***

Всю жизнь я стыдился своей матери. У нее не было одного глаза, и она казалась мне безобразной. Жили мы бедно. Отца я не помнил, а мать… Кто даст хорошую работу такой, как она, – одноглазой. И если меня мать старалась приодеть получше и в школе я не отличался от одноклассников, то она по сравнению с мамами других детей, такими красивыми и нарядными, казалась уродливой нищенкой. Я, как мог, скрывал ее от друзей.

Но однажды она взяла, да и пришла в школу – соскучилась, видите ли. Как только я сквозь землю не провалился. В бешенстве убежал, куда глаза глядят. А на следующий день, конечно же, вся школа только и говорила о том, какая у меня мать уродина. И я возненавидел ее. «Уж лучше бы у меня вообще не было матери, чем такая, как ты, лучше бы ты умерла!» - кричал я тогда. Она молчала.

Больше всего я хотел поскорее уйти из дома, уйти от матери. Я усердно учился в школе, потом, чтобы продолжить образование, переехал в столицу. Начал работать, женился, обзавелся своим домом. Вскоре появились дети. Жизнь улыбалась мне, и я гордился тем, что всего достиг сам. О матери я не вспоминал.

Но однажды она приехала в столицу и пришла в мой дом. Дети не знали, что это их бабушка, они вообще не знали, что у них есть бабушка, и начали смеяться над ней. Ведь моя мать была так безобразна. Давняя обида захлестнула меня. Опять она! Теперь хочет опозорить меня перед детьми и женой?! «Что тебе здесь надо? Решила напугать моих детей?» - шипел я, выталкивая ее за дверь. Она промолчала.

Прошло несколько лет. Я добился еще больших успехов. И когда из школы пришло приглашение на собрание выпускников, решил поехать. Теперь мне нечего было стыдиться. Встреча прошла весело. Перед отъездом решил побродить по городу и , сам не знаю как, вышел к своему старому дому. Соседи узнали меня, сказали, что моя мать умерла, и передали ее письмо. Я не особенно огорчился, да и письмо сначала хотел выбросить не читая.

Но все-таки вскрыл.

«Здравствуй, сынок. Прости меня за все. За то, что не смогла обеспечить тебе счастливое детство. За то, что тебе приходилось стыдиться меня. За то, что без разрешения приехала в твой дом. У тебя красивые дети, и я вовсе не хотела их пугать. Они так похожи на тебя. Береги их.

Ты, конечно, не помнишь этого, но когда ты был совсем маленьким, с тобой случилось несчастье, и ты потерял глаз. Я отдала тебе свой. Больше я ничем не могла тебе помочь. Ты всего добился сам. А я просто любила тебя, радовалась твоим успехам и гордилась тобой. И была счастлива.

Твоя мама».

 

 

Борис Гонаго Награда

 

Городок у нас маленький, но есть в нём две достопримечательности: узловая станция, с которой идут поезда в разные концы страны, и две загородные улицы. Там только одноэтажные дома, и у каждого — сад и масса цветов. И вот мой муж Фёдор — золотые руки — построил там дом, настоящий дворец, в два этажа, с верандой, балконами и даже двумя входами. Я тогда удивлялась, зачем разные входы, а он объяснил, что для сыновей — у нас их двое было, Иван и Костя.

Но всё сложилось по-другому. Началась война с фашистской Германией. Сначала ушёл мой Фёдор, потом один за другим два сына, а через несколько месяцев пришла из части похоронка — погибли оба…

Я сходила с ума. Хожу по пустому дому-дворцу и думаю — как жить?

Работала я в это время в райкоме, мне очень сочувствовали, успокаивали, как могли. Однажды иду я около вокзала, и вдруг летят три самолёта. Люди как закричат: “Немцы, немцы!” — и рассыпались в разные стороны. Я тоже в какой-то подъезд забежала. И тут зенитки стали по самолётам бить: узловая станция сильно охранялась, через неё шли поезда с солдатами и техникой. Вижу — бежит по площади женщина с девочкой на руках. Я ей кричу: “Сюда! Сюда! Прячься!” Она ничего не слышит и продолжает бежать. И тут один из самолётов сбросил бомбу прямо на площадь. Женщина упала и ребёнка собой прикрыла. Я, ничего не помня, бросилась к ней. Вижу, она мёртвая. Тут милиция подоспела, женщину забрали, хотели и девочку взять. Я прижала её к себе, думаю, ни за что не отдам, и сую им удостоверение райкомовского работника. Они говорят — иди, и чемодан той женщины отдали. Я — в райком: “Девчата, оформляйте мне ребёнка! Мать на глазах у меня убили, а об отце в документах — прочерк…”

Они сначала стали отговаривать: “Лиза, как же ты работать будешь? Малышку в ясли не устроишь — они забиты”. А я взяла лист бумаги и написала заявление об увольнении: “Не пропаду, — говорю, — надомницей пойду, гимнастёрки солдатам шить”. Унесла я домой мою первую дочку — Катю, пяти лет, как было указано в документах, и стала она Екатериной Фёдоровной Андреевой по имени и фамилии моего мужа.
Уж как я любила её, как баловала… Ну, думаю, испорчу ребёнка, надо что-то делать. Зашла я как-то на свою бывшую работу в райком, а они двух девчушек двойняшек, лет трёх-четырёх, в детдом оформляют. Я к ним: “Отдайте их мне, а то я Катю совсем избалую”. Так появились у меня Маша и Настя. А тут соседка парнишку привела шести лет, Петей звать. “Его мать беженка, в поезде умерла, — объяснила она, — возьми и этого, а то что у тебя — одни девки”.

Взяла и его. Живу с четырьмя малютками. Тяжело стало: и еду надо приготовить, и постирать, и за детьми приглядеть, да и для шитья гимнастёрок тоже нужно время — ночами их шила. И вот, развешиваю как-то во дворе бельё, и входит мальчик лет десяти-одиннадцати, худенький такой, бледный, и говорит:

— Тётенька, это ты детей в сыновья берёшь?

Я молчу и смотрю на него. А он продолжает:

— Возьми меня, я тебе во всём помогать буду, — и, помолчав, добавил: — И буду тебя любить.

Как сказал он эти слова, слёзы у меня из глаз и полились. Обняла его:

— Сыночек, а как звать тебя?

— Ваня, — отвечает.

— Ванюша, так у меня ещё четверо: трое девчонок да парнишка. Их-то будешь любить?

А он так серьёзно отвечает:

— Ну так, если сестры и брат, как не любить?

Я его за руку, и в дом. Отмыла, одела, накормила и повела знакомить с малышами.

— Вот, — говорю, — ваш старший брат Ваня. Слушайтесь его во всём и любите его.

И началась у меня с приходом Вани другая жизнь. Он мне как награда от Бога был. Взял Ваня на себя заботу о малышах, и так у него складно всё получалось: и умоет, и накормит, и спать уложит, да и сказку почитает. А осенью, когда я хотела оформить его в пятый класс, он воспротивился, решил заниматься самостоятельно, сказал:

— В школу пойду, когда подрастут младшие.

Пошла я к директору школы, всё рассказала, и он согласился попробовать. И Ваня справился.

Война закончилась. Я запрос о Фёдоре несколько раз посылала, ответ был один: пропал без вести.

И вот однажды получаю письмо из какого-то госпиталя, расположенного под Москвой: “Здравствуй, Лиза! Пишет незнакомая тебе Дуся. Твой муж был доставлен в наш госпиталь в плохом состоянии: ему сделали две операции и отняли руку и ногу. Придя в себя, он заявил, что у него нет ни родственников, ни жены, а два сына погибли на войне. Но когда я его переодевала, то нашла у него в гимнастёрке зашитую молитву и адрес города, где он жил с женой Лизой. Так вот, — писала Дуся, — если ты ещё помнишь и ждёшь своего мужа, то приезжай, если не ждёшь, или замуж вышла, не езди и не пиши”. Как же я обрадовалась, хоть и обидно мне было, что Фёдор усомнился во мне. Прочитала я письмо Ване. Он сразу сказал:

— Поезжай, мама, ни о чём не беспокойся.

Поехала я к мужу… Ну, как встретились? Плакали оба, а когда рассказала ему о новых детях, обрадовался. Я всю обратную дорогу о них говорила, а больше всего о Ванюше. Когда зашли в дом, вся малышня облепила его:

— Папа, папа приехал! — хором кричали. Всех перецеловал Фёдор, а потом подошёл к Ване, обнял его со слезами и сказал:

— Спасибо, сын, спасибо за всё.

Ну, стали жить. Ваня с отличием закончил школу, пошёл работать на стройку, где когда-то начинал Фёдор, и одновременно поступил на заочное отделение в Московский строительный институт. Окончив его, женился на Кате. Двойняшки Маша и Настя вышли замуж за военных и уехали. А через пару лет женился и Пётр. И все дети своих дочек называли Лизами — в честь бабушки.

 

Вера, Надежда, Любовь и мать их София— святые мученицы, жившие во II веке в Риме. Чтобы иметь представление о характере страданий святых мучениц, необходимо вспомнить время и обстоятельства, при которых совершался их мученический подвиг.

Прошло уже более 100 лет с тех пор, как ученики Иисуса Христа, святые апостолы, разошлись по всему миру проповедовать Святое Евангелие. В те времена самым большим государством была Римская империя, которую населяли языческие народы. Но с каждым днём христиан в Римской империи становилось всё больше и больше. Их ненавидели и боялись ревностные язычники, их проклинали языческие жрецы. Император Траян издал указ против христиан, повелевающий открыто их обвинять, привлекать к суду и казнить. Тысячи последователей Христа были распяты на крестах, сожжены на кострах, обезглавлены или затравлены дикими зверями.

В это тяжёлое для Церкви время жила благочестивая христианка София, что в переводе с греческого означает "Премудрость". Живя в честном супружестве, она родила трех дочерей и назвала их именами главных христианских добродетелей: Пистис, Эльпис, Агапэ, что в переводе с греческого означает Вера, Надежда, Любовь. София воспитала дочерей в любви к Богу, уча не привязываться к земным благам. Отроковицы росли в труде и послушании, много времени уделяли молитве и чтению духовных книг.

Вскоре после рождения третьей дочери София лишилась супруга. Она разделила своё имущество между бедняками и переселилась вместе с дочерьми в Рим. Всё своё внимание и заботу она обратила на воспитание детей.

Слух об их премудрости и красоте распространился по всему Риму. Услыхал о них и правитель той части Рима, где жила София - претор Антиох, и пожелал их видеть. Святые отроковицы явились к нему и не стали скрывать своей веры во Христа. Разгневанный Антиох донёс на них императору Адриану (117–138), и тот велел привести их к нему во дворец на суд и заставить отречься от своей веры.

София хорошо понимала, что ожидает ее на этом суде, беспокоилась за своих дочерей, которых, как она знала, судьи не постесняются предать на мучения.

Призывая по очереди сестер, Адриан убеждал их принести жертву богине Артемиде. Юные девы (Вере было 12, Надежде – 10 и Любови – 9 лет) оставались непреклонны.

Видя, что убедить не получается, разгневанный император приказал жестоко истязать их и предать различным пыткам: святых девиц жгли на железной решетке, бросали в раскаленную печь и в котел с кипящей смолой…

Святую Софию не подвергли телесным мучениям. Её подвергли иной, тяжелейшей, пытке: мать была вынуждена смотреть на страдания своих дочерей. Но она проявила необыкновенное мужество и все время убеждала девиц вытерпеть мучения во Имя Господа Иисуса Христа. Девочки были обезглавлены.

Чтобы продлить душевные страдания святой Софии, император разрешил ей взять тела дочерей. София положила останки их в ковчег, отвезла за город и похоронила на высоком месте. Три дня святая София, не отходя, сидела у могилы дочерей и, наконец, предала там свою душу Господу. Верующие погребли тело ее на том же месте. Пострадали они в 137 году.

Святая София вместе с дочерьми причислена Церковью к лику святых.

 

А.А. АлексинПрости меня, мама…

Мамы давно уже нет… А я все еще мысленно говорю: «Прости меня, мама…» Она рассказывала близким и знакомым и даже не очень близким, какой у нее сын: очень хотела, чтобы люди ко мне хорошо относились, чтобы уважали меня. Я в самом деле старался спасти ее от болезней, от житейских невзгод, торопился выполнить ее нечастые просьбы. А слов, которыми сейчас до того переполнен, что они подступают к горлу, не высказал. Многое мы, увы, осознаем запоздало, когда исправить уже ничего нельзя. Случалось, забывал позвонить в назначенный час. «Я понимаю, как ты занят!» Иногда раздражался по пустякам… «Я понимаю, как ты устал!» Она все стремилась понять, исходя из интересов сына, которые были для неё подчас выше истины. Если бы можно было сейчас позвонить, прибежать, высказать! Поздно.

«Берегите матерей!» - провозгласил в поэме один маститый поэт. Хорошо было бы добавить: «Берегите матерей так, как они берегут нас!» Этот призыв выглядел бы красивым, но нереальным: то, что может мать, может только она. Сейчас я думаю, что мы порой чересчур уж бездумно принимаем жертвы матерей своих. Принимая их, мы обязаны всякий раз задать себе вопрос: «Не отдает ли нам мать последнее? Не отдает ли то, без чего не может выжить на земле человек?»

Жертвенность материнского чувства естественна, но естественной обязана быть и наша готовность противостоять благородной «неразумности» материнских щедрот.

«В муках мы мать вспоминаем», - писал Н.А. Некрасов. И за спасением от детских недугов тоже обращаемся к ней. «Ничего страшного: я с тобой. Все пройдет…» - шепчет мама. И болезнь отступает, потому что рядом Она. « Ах, если бы навеки так было!»

Я прихожу к маме, склоняюсь над гранитной плитой. То в реальности, а то мысленно…

Вовремя, при жизни их, должны мы сказать матерям все доброе, что можем сказать и сделать для них все доброе, что можем сделать.

Прости меня, мама…

 

Крупин В.Н.Молитва матери (отрывок из книги) «Материнская молитва со дна моря достанет» — эту пословицу, конечно, знают все. Но многие ли верят, что пословица эта сказана не для красного словца, а совершенно истинно, и за многие века подтверждена бесчисленными примерами? Отец Павел, монах, рассказал мне случай, происшедший с ним недавно. Он рассказал его, как будто все так и должно было быть. Меня же этот случай поразил, и я его перескажу, думаю, что он удивителен не только для меня. На улице к отцу Павлу подошла женщина и попросила его сходить к ее сыну. Исповедать. - А я очень торопился, - сказал отец Павел, - и в тот день не успел. Да, признаться, и адрес забыл. А еще через день рано утром она мне снова встретилась, очень взволнованная, и настоятельно просила, прямо умоляла пойти к сыну. Я поднялся по лестнице, позвонил. Открыл мужчина. Очень неопрятный, молодой, видно сразу, что сильно пьющий. Смотрел на меня дерзко: я был в облачении. Я поздоровался, говорю: - Ваша мама просила меня к вам зайти. Он вскинулся: - Ладно врать, у меня мать пять лет как умерла. А на стене ее фотография среди других. Я показываю на фото, говорю: - Вот именно эта женщина просила вас навестить. Он с таким вызовом: - Значит, вы с того света за мной пришли? - Нет, — говорю, — пока с этого. А вот то, что я тебе скажу, ты выполни: завтра с утра приходи в храм. – А если не приду? - Придешь: мать просит. Это грех – родительские слова не исполнять. И он пришел. И на исповеди его прямо трясло от рыданий, говорил, что он мать выгнал из дому. Она жила по чужим людям и вскоре умерла. - А вечером я в последний раз встретил его мать. Она была очень радостная. Платок на ней был белый, а до этого темный. Очень благодарила и сказала, что сын ее прощён, так как раскаялся и исповедался, и что она уже с ним виделась. Тут я уже сам, с утра, пошел по его адресу. Соседи сказали, что вчера он умер, увезли в морг. Вот такой рассказ отца Павла. Я же, грешный, думаю: значит, матери было дано видеть своего сына с того места, где она была после своей земной кончины, значит, ей было дано знать время смерти сына. Значит, и там её молитвы были так горячи, что ей было дано воплотиться и попросить священника исповедать и причастить несчастного раба Божия. И главное: значит, она любила его, любила своего сына, даже такого, пьяного, изгнавшего родную мать. Значит, она не сердилась, жалела и, уже зная больше всех нас об участи грешников, сделала все, чтобы участь эта миновала сына. Она достала его со дна греховного. Именно она, и только она силой своей любви и молитвы.     Воронкова Л.Ф. Личное счастье (отрывок из повести)   (1)Антонина Андроновна вышла из столовой. (2) Она окинула учительницу неприветливым взглядом и спросила с холодком в голосе: –(3)В чём дело? –(4)Здравствуйте, – сказала Елена Петровна, еле сдерживаясь, чтобы не вспылить от обиды за такой приём. – (5)Мне нужно поговорить о вашей дочери. –(6)О дочери?.. – Антонина Андроновна обернулась к Тамаре. –(7)Ты что натворила? –(8)Я бы хотела поговорить, посоветоваться с вами, – сказала Елена Петровна, чувствуя, что на лице у неё проступают красные пятна. –(9)Ну что ж, войдите! – со вздохом пригласила Антонина Андроновна. –(10)О чём советоваться-то нам с вами, не знаю… (11)Тамара, иди-ка отсюда… (12)Антонина Андроновна, жестом пригласив Елену Петровну сесть, уселась первая. (13)Кресло скрипнуло под её тяжестью. (14)Елена Петровна села тоже. –(15)Ваша дочь плохо учится, – сказала учительница. – (16)Она не делает домашних заданий, не учит уроков… (17)Антонина Андроновна посмотрела на неё с удивлением: –(18)А я-то при чём же? (19)Я, что ли, буду за неё уроки учить? –(20)Но вы можете и должны следить за тем, чтобы она готовила уроки. (21)Антонина Андроновна отвернулась, махнув рукой: –(22)Не до того мне. (23)Не до того! (24)Сами управляйтесь. –(25)А разве вам всё равно, как учится ваша дочь? – спросила Елена Петровна спокойно, хотя в глазах уже горели огоньки. –(26)Поймите меня, прошу вас! (27)Я не жаловаться пришла, а просто посоветоваться… (28)Помогите мне! (29)Антонина Андроновна пожала плечами: –(30)Ну уж, голубушка… –(31)Меня зовут Елена Петровна. –(32)Очень хорошо, что вас зовут Елена Петровна. (33)Но уж я вам скажу откровенно, Елена Петровна. (34)Вот, скажем, для примера, портниха шьёт мне платье – и помощи никакой не просит. (35)Вот, скажем, приходит монтёр чинить электричество – и тоже помощи не просит. (36)Да и чуднó было бы, если бы они помощи просили, ведь они же за свою работу деньги получают. (37)А почему же вам надо помогать? (38)Вам ведь тоже деньги платят… (39)Моё дело – кормить ребёнка, одевать. (40)А уж учить – это ваше дело. (41)А если моя дочь плохо учится, значит, вы, голубушка… уж вы меня извините… значит, вы учительница так себе… (42)Неважная вы учительница. (43)Елена Петровна вскочила. –(44)Ваше равнодушие меня потрясает! – сказала она дрожащим от гнева голосом. –(45)Может быть, я неважная учительница, но вы очень плохая мать! (46)Она с пылающим лицом быстрыми шагами вышла из комнаты. (47)Хлопнула входная дверь. (48)Антонина Андроновна слегка покраснела, глаза её сверкнули. –(49)Ещё чище! (50)Здравствуйте! (51)Теперь уж и мать плохая! (52)Не видали вы плохих-то матерей. (53)Вон по двору детишки бегают: у иного и под носом не промыто, и пуговицы все оборванные… (54)А у моей всё начищено да наглажено. (55)Я берегу девочку, чтобы никакой работы, никакой заботы, не позволяю ей носового платка выстирать! (56)И незачем ей это делать: у нас есть домработница, мы за это ей платим… (57)Ишь ты! (58)Это я-то плохая мать! (59)Но, вдруг сообразив, что её никто не слушает, Антонина Андроновна встала и пошла в столовую обедать. (По Л.Ф. Воронковой*) *Любовь Фёдоровна Воронкова (1906–1976)советская писательница, автор многих детских книг и цикла исторических повестей для детей.   В. СолоухинЛетний паводок (Отрывок из рассказа)   Я пошел вдоль по берегу, не думая ни о чем, любуясь воистину необыкновенным зрелищем. Высокие ольховые кусты теперь выглядывали одними макушками. Видно было, как вода пригибает кусты в одну сторону по своему течению, а они пружинят, стараются выпрямиться, пользуясь малейшим послаблением мутных струй, и оттого беспрерывно кланяются как заведенные. Старую ветлу затопило по самую крону. По ее ветвям сновали, тревожно и жалобно крича, разнообразные пичужки. Наверное, немало уютных обжитых гнезд (по времени так и с птенцами) залило этой водой. В одном месте я остановился, засмотревшись на завертину. Вода в этом месте ударялась о загнутый берег, ходила кругами. По краю завертины движение воды было медленное, как бы ленивое, но ближе к середине оно все убыстрялось и убыстрялось, образуя наконец водяную вертящуюся яму, в которую неудержимо тянуло все, что проплывало мимо: солому, сено, щепки и даже пузыри, рождающиеся там, где вода расчесывалась ветвями затопленных деревьев. До моего слуха стал доноситься однообразный слабенький писк, настолько слабенький, что сначала я хоть и слышал его, но как-то не обращал внимания, как-то он не мог "допищаться" до меня. Может быть, спутывался сначала с писком и щебетанием птиц, а потом уж и выделился, чтобы завладеть вниманием. Я прислушался и понял, что пищит не одно существо, а несколько, и где-то очень близко, чуть ли не у моих ног. Сделав несколько шагов по берегу, я прислушался еще раз и тут увидел у носка моего, самому мне показавшегося огромным резинового сапога крохотную ямочку, оставленную некогда коровьим копытом. В ямке, сбившись в клубочек, барахтались крохотные существа, беспомощные, как все детеныши. Детеныши были величиной со взрослых мышей или, лучше сказать, с кротов, потому что больше походили на них окраской своих мокреньких шубок. Их копошилось там штук шесть, причем каждый старался занять верх, так что они вслепую все время перемешивались клубочком, попирая и топча наиболее слабеньких. Ямка находилась как раз на границе земли и воды. Но вода продолжала неумолимо подниматься. Она скопилась холодной лужицей на дне убежища, где два слепеньких существа лежали, не двигаясь, то ли захлебнувшись, то ли их затоптали в слепой борьбе за существование их же "братишки" и "сестренки". Мне захотелось узнать, чьи это детеныши, и я стал оглядываться. Из-за верхушки ольхи, судорожно, непрерывно загребая лапками, чтобы удержаться на одном месте (течение сносило ее), глядела на меня своими черными бусинками выхухоль. Встретившись со мной глазами, она быстро, испуганно поплыла в сторону, но невидимая связь с коровьим копытцем держала ее, как на нитке. Поэтому поплыла выхухоль не вдаль, а по кругу. Она вернулась к ольховому кусту и снова стала глядеть на меня, без устали гребя на одном месте. Копытце при нормальной высоте было далеко от берега. Значит, можно было предположить, что мать, когда вода хлынула в нору, сумела перетащить детенышей на сухое высокое место. Скорее всего, копытце было не первым убежищем. Но все предыдущие тоже заливало водой, как залило теплую нору, как зальет через четверть часа и это студеное, с лужицей на дне копытце. Выхухоль держалась на воде метрах в двух от меня, что невероятно для этого крайне осторожного, крайне пугливого зверька. Это был героизм, это было самопожертвование матери, но иначе не могло и быть: ведь детеныши кричали так тревожно и так призывно! Я наконец ушел, чтобы не мешать матери делать свое извечное дело спасать своих детей. Может быть, она перетащит их еще на новое место, и хоть снова начинается дождь, и в конце концов вряд ли ее детеныши выйдут целыми из этой передряги, как уж не вышли те двое, что лежат на дне ямки, - живой думает о живом. Я направился домой. Поддавшись невольной сентиментальности, я думал о том, что у меня тоже есть дети. Я старался вообразить бедствие, которое по масштабу, по неожиданности, по разгулу и ужасу было бы для нас как этот паводок для бедной семьи зверушек, когда пришлось бы точно так же тащить детей в одно, в другое, в третье место, а они гибли бы в пути от холода и от борьбы за существование, и кричали бы, и звали бы меня, а я не имел бы возможности к ним приблизиться. Перебрав все, что подсказывало воображение, я остановился на самом страшном человеческом бедствии. Название ему - война. Дождь усиливался с минуты на минуту, он больно сек меня по лицу и рукам. На землю спустилась черная, ненастная ночь. В реке по-прежнему прибывала вода. В небе, выше дождя, превыше ночной темноты, так, что едва доносился звук, неизвестно куда и неизвестно откуда летели птицы, созданные из огня и металла. Если бы они и могли теперь взглянуть со своей высоты на землю и на меня, идущего по ней, то я им показался бы куда мельче, куда микроскопичнее, чем полчаса назад казались мне слепые, озябшие детеныши выхухоли, лежащие на самом краю земли и стихии. 1961 Дубровский Е.В. В лесу летом (рассказ) (1)Ранним утром лисица вышла из норы и рысцой побежала прямо к болоту: накануне она заметила на кочке утиное гнездо, но, имея много других забот, не успела с ним разобраться. (2)В норе у неё осталось шесть недавно родившихся лисят. (3)Они вечно хотят есть, но нужно подумать, чем утолить этот голод. (4)Детей нельзя кормить первой попавшейся дрянью: дети — дело нежное. (5)Лисица уже приготовилась перепрыгнуть неширокую лужу, отделявшую знакомую кочку от берега, когда вдруг прямо перед её носом на воду шлёпнулась утка и затрепыхалась. (6)Забыв про всё на свете, лисица прыгнула, схватила лапами, лязгнула зубами, но… утка исчезла. (7)И, вся выпачканная, мокрая, лисица, фыркая и отплёвываясь, выбралась на берег в бешенстве. (8)Вот что называется вляпаться в грязную историю. (9)Дать себя одурачить! (10)И кому же — утке! (11)Глупая кряква, очевидно, нырнула у неё между лапами в последний миг. (12)Пора бы уж знать эти шутки. (13)Теперь вот вытирайся, сушись тут, а там дети пищат, да и у самой внутренности сводит от голода. (14)И лисица, злобно повизгивая, каталась по траве, вытиралась, вскакивала, встряхиваясь, и опять ёрзала то одним ухом, то другим по траве. (15)Такой уж у неё характер: на себе она и шерстинки грязной не потерпит. (16)А глупая кряква, облетев порядочный круг и убедившись, что лисица ушла, опустилась на своё гнездо, проверила, все ли одиннадцать бледно-зелёных яиц налицо, и, опустив нос, полузадремала. (17)Что ж, всякий защищает своих детёнышей так, как умеет. (18)Она, кряква, драться не может никак: клюв у неё плоский, мягкий, лапы тоже мягкие. (19)Ей это отлично известно, и она добросовестно предлагает врагу съесть её, глупую, вместо её детёнышей. (20) Но… если в последний миг можно улизнуть, то отчего же не воспользоваться случаем? (21)И дремлет, слегка покрякивая, кряква: лисица к этой кочке уже не придёт. (22)А значит, можно ещё ей, глупой крякве, жить. (23)Вот только бы досидеть, вывести детей. (24)Выклюнутся маленькие, круглые, тёмно-зелёные. (25)Побегут, как мыши, по воде, запрячутся в тину так, что никто, даже рыжая плутовка, их не достанет. (26) И дремлет, дрожа, бедная глупая кряква: только бы досидеть!.. (По Е. Дубровскому)* *Дубровский Евгений Васильевич — русский писатель, публицист первой половины XXвека. Писал книги о природе, о животных, о жизни леса как для детей, так и для взрослых: «Волк», «Встречи в лесу», «Далёкие годы» и др. Радзиевская С. Б.Дымка (рассказ)  
Старая ель пушистыми лапами заботливо прикрыла большой плотный сугроб. С виду это был обычный сугроб, каких много за зиму намели сердитые метели. Только почему-то сбоку в нём виднелось небольшое отверстие, а над ним еловая лапа заиндевела — побелела от тонких иголочек инея. Словно оттуда от чьего-то дыхания пар идёт и к ветке тонкими льдинками примораживается. Тихо в лесу. Но что это? Снег у самого сугроба чуть пошевелился, крупинки его раскатились в стороны и между ними, как из крошечного колодца, вынырнула маленькая серая зверюшка с длинным хвостиком Оглянулась, поднялась дыбком на тонкие задние лапки. Острый носик насторожённо нюхает воздух: нет ли опасности? Кажется, всё благополучно. Мышка ещё дёрнула носиком, молнией мелькнула по сугробу и исчезла в окошке под еловой лапой. Снова тихо. Но вот и в другом месте у сугроба открылся крошечный колодец, и ещё… Мышки одна за другой несутся, исчезают в окошке под еловой лапой. Что им там нужно? Через минуту они снова появляются, мчатся вниз, под надёжное снежное укрытие. Снег сверху немного обледенел, а в глубине полон ходов и переходов — мышиных дорожек. Мышки под снегом бегут по ним уверенно, каждая к своему тёплому подснежному гнезду. Ротики у них теперь смешно растопырены, набиты клочками бурой шерсти, сколько в них смогло поместиться. Это тёплая подстилка в гнезде для их будущих детей, слепых голых мышат. От медвежьей шерсти в гнезде им будет тепло, как в печке, пока не вырастет их собственная шелковистая шубка. Хозяин берлоги под сугробом, большой старый медведь так разоспался, прикрыв нос лапой, что и не слышит около себя мышиной возни. Может быть, ему даже приятно, чуть щекотно, когда проворные лапки осторожно тянут с его боков и спины клочья свалявшейся шерсти. Медведь линял, как все звери, весной. Он даже не почувствовал, как нахальные гостьи выстригли на его спине целую полосу. Только вздохнул, почмокал сладко и перевернулся на другой бок. Ему ещё рано просыпаться: в лесу снег, кормиться нечем. А вот ещё гостья, покрупнее. Тёмная, почти дымчатая белочка осторожно спустилась по ёлке вниз, к самой берлоге. Пушистый хвост стряхнул с еловой лапы иголочки инея. В эту минуту солнце проглянуло сквозь ветки, иголочки вспыхнули в его лучах разноцветными огоньками. Но дымчатая белочка их красотой не интересовалась: чёрные бусинки-глаза её пытливо следили за мышиной беготнёй. Шерсть! Это и ей нужно. Её голеньким розовым бельчатам тоже скоро потребуется тепло. Дымка осторожно спустилась по дереву вниз. Миг — и исчезла в окошке сугроба. Ещё миг — и она снова на ветке. Теперь её мордочка тоже смешно раздулась. Мыши, наверно, завидовали: где им набрать в рот столько шерсти за один раз! Но что это? Большая коричневая птица неслышно появилась из-под соседней ели и прямо на белку! Кривые когти выставила вперёд, вот-вот вцепится в спинку! Только у белки своя хитрость: глазом не уследить, как она помчалась вверх по стволу, да не прямо, а штопором вокруг ствола. Ястреб тоже пробовал вокруг, да где там! Запутался в ветвях. А белка уже влетела в дупло и, задыхаясь, пропала в его глубине. Разозлённый ястреб добрался-таки до дупла, всунул в него хищную лапу, поводил-поводил ею в середине, но до беличьей дрожащей спинки дотянуться не смог. С досады старый разбойник щёлкнул клювом, отлетел, сел на ветку, оглянулся. Ясно, ждать не стоит: напуганная белка теперь не скоро выберется из дупла. Ястреб так же бесшумно метнулся с ёлки вниз сквозь гущу веток и исчез. Вкусный кусочек ему всё-таки по дороге достался: одной мышке не удалось донести медвежьей шерсти деткам на перинку. Ястреб подхватил её с земли на лету, на ближней ветке разодрал и проглотил. Клочок шерсти, колеблясь, опустился с ветки на снег, но его тут же утащила другая мышка. В природе ничто не пропадает. Дымка и правда нескоро пришла в себя. Но, как ни страшно, а надо торопиться: бельчатам вот-вот потребуется тёплая перинка. Она долго выглядывала из дупла, как из окошка, наконец выбралась и опять начала спускаться, осторожно прыгая с ветки на ветку и оглядываясь. Ей навстречу с соседней ёлки радостно кинулась красивая белка с огромным пушистым хвостом. Но что это? Дымка в ответ оскалила зубы и, сердито вереща, набросилась на гостя. Он еле успел отскочить обратно на соседнюю ёлку и оттуда удивлённо смотрел на неё. Ведь они так дружны, целыми днями играли, гонялись друг за другом… С чего это она? Драчун был сильнее и задиристее всех белок этого леса. Никому не позволил бы он обращаться с собой таким образом. А дымчатой белочке позволил. Беличьи отцы бывают опасны для своих детей, пока те ещё слепые и беспомощные. Дымка потому и держала Драчуна подальше от гнёзда. И Драчун покорился. Держа в лапах большую еловую шишку, он ловко отгрызал чешуйки, выбирал вкусные семена и издали с интересом следил за хлопотами Дымки. А она вверх-вниз, вверх-вниз, сновала по стволу и всё прибавляла и прибавляла запас шерсти в гнезде. Наконец ей показалось достаточно. Зубами и лапками она растрепала и взбила подстилку и затихла. Прошло некоторое время. Вдруг Драчун встрепенулся. Недоеденная шишка полетела на землю, он осторожно подобрался по веткам ближе к дуплу. Чуткие уши его уловили слабый тонкий писк. Из дупла тотчас послышалось сердитое стрекотанье: ушки Дымки слышали не хуже, чем его собственные. Драчун опять покорно отступил на соседнюю ёлку. Придётся терпеливо выждать, пока Дымка сменит гнев на милость. А в это время Дымка, утомлённая и счастливая, нежно облизывала только что появившихся на свет два крошечных комочка — будущих весёлых пушистых бельчаток. Какие же они были безобразные! Голые, беспомощные, но пить тёплое молоко они уже умели и делали это исправно. Их было всего двое (редкий для белки случай), и потому они были очень сыты и росли быстро. Дымчатой белочке они, вероятно, казались самыми милыми детками на свете. Она просто не могла от них оторваться. Даже почти не выходила из гнёзда покормиться. Похватает чего-нибудь наспех и скорей обратно, точно с детьми без неё вот-вот случится ужасная беда. И верно, чуяло её сердце, беда не заставила себя ждать. Сугроб под ёлкой давно уже растаял, и старый ворчун медведь, зевая и почёсываясь, вылез из берлоги и отправился бродить по лесу до следующей осени. Дымка проводила его сердитой бранью на беличьем языке, хотя он ей никакого вреда не сделал, даже подарил мягкую перинку её милым малышам. Но такая уж у белок привычка: вечно они лезут в чужие лесные дела. Дымка выговорила вслед медведю всё, что, по её мнению, полагалось, и обратилась к своим делам. Бельчата уже подросли, хорошо бы угостить их яичком. Кстати, одно гнёздышко у неё давно уже было на примете. Она попрыгала по веткам, осмотрелась, пострекотала сердито на Драчуна, держись, мол, подальше, и полетела с ветки на ветку по знакомой дороге к примеченному гнёздышку. А тем временем на полянке около старой ели вдруг послышались шаги, человеческие голоса… — Эту, что ли, валить? — спрашивал один голос. — Эту, а потом вон ту, рядышком. Ребята, гляньте, не иначе медведь тут под ёлкой зимовал. Вот бы раньше прийти, проведать! — Он бы тебе проведал! С чем бы ты на него сунулся? С пилой? Ну, болтать некогда, берись, ребята. В ловких руках пила работает быстро. Несколько минут — и старая ель дрогнула, наклонилась, пошла быстрее, быстрее, тяжёлый удар о землю. Всё! — Чистая работа! — весело проговорил молодой паренёк и вдруг закричал: — Ребята, гляди скорей! Бельчата маленькие в дупле! И как только не разбились, когда ёлку валили. А это что? Пёстрое птичье яичко мелькнуло в воздухе и ударилось о ствол ёлки. На этом месте осталось маленькое жёлтое пятнышко. Дымка выронила яйцо, которое несла детям. Не до яйца теперь! На мгновение она точно застыла на ветке. Огромное чудовище наклонилось, протянуло руку к дуплу… А там дети, её дети! Белочка почти свалилась с ветки на землю, промчалась между ногами стоявших вокруг ёлки людей и скрылась в дупле. Никто не успел промолвить ни слова, а она уже выскочила из дупла, держа во рту бельчонка. Проворно закинув его на спину, опять промчалась под ногами людей и исчезла. — Ну, — выговорил наконец изумлённо паренёк и даже попятился от дупла. — Видали? Меж пальцев скочит, ровно страху у неё нету. Ой! Гляди! Опять! Дымчатое пушистое тельце снова промелькнуло под ногами людей и скрылось в дупле. — Ловко! — засмеялся паренёк. — А я вот её враз шапкой накрою! Враз! Ой, дядя Степан, чего ты? Руку пусти. Больно! — Я те дам, шапкой! — сурово проговорил старый пильщик. Он с силой дёрнул парня за руку от ёлки. — Не видишь разве? Мать! — Мать! — тихо повторил другой пильщик. И люди осторожно расступились. Выскочив из дупла, Дымка нашла перед собой уже свободную дорогу. И когда она скрылась в кустах, унося последнего малыша, люди, ещё постояли молча, тихо, точно не знали, что нужно сказать или сделать. — Дядя Степан, — смущённо заговорил вдруг паренёк. — Дядя Степан, я, право слово, не со зла. Не разобрал я. — Знаю, что не разобрал, — уже мирно отозвался старик. — Не серчаю. А ты запомни. На всю жизнь запомни, какое оно материнское сердце бывает. — Боязно было, небось, — отозвался третий пильщик. — А ты как думаешь? Только мать за своего ребёнка жизни не жалеет, всё равно, птенец он, зверёныш или человечье дитя. Пильщик ещё не кончил говорить, а дымчатая белочка уже хлопотала в пустом сорочьем гнезде, куда перенесла своих малышей. Сердце её ещё билось сильно, дышать было трудно, и глаза полны пережитым страхом. Но дети -жалобно пищали от голода, а может, она тащила их не очень бережно. И потому она сразу принялась за домашние заботы: поудобнее уложила и накормила малышей. Но при этом то и дело вздрагивала и прислушивалась: слишком большого натерпелась страха. Но что это? Дымка вздрогнула сильнее и приподнялась: серая мордочка с пушистыми кисточками на ушах осторожно и очень смиренно заглядывала в гнездо. Драчун! Он и здесь нашёл её. Просящее выражение мордочки ясно говорило: «Может быть, не прогонишь?»
 

*Радзиевская Софья Борисовна – детская писательница, путешественница, участница многих научных экспедиций.

Астафьев В.П. Белогрудка (рассказ)

 

(1)Между двумя деревеньками раскинулся могучий косогор.

(2)Однажды поселилась в чащобе косогора, пожалуй, одна из самых скрытных зверушек — белогрудая куница. (3)Вскоре у неё появились детки. (4)Мать грела их своим телом, облизывала каждого до блеска и, когда малыши чуть подросли, стала добывать для них еду. (5)Она была заботливой матерью и вдосталь снабжала едой кунят.

(6)Но как-то Белогрудку выследили местные мальчишки, спустились за нею по косогору, притаились. (7)Белогрудка долго петляла по лесу, перемахивая с дерева на дерево, потом решила, что люди ушли, и вернулась к гнезду.

(8)Но за ней следило несколько человеческих глаз. (9)Белогрудка не почувствовала присутствия людей, потому что кормила малышей и ни на что не обращала внимания.

(10)Корм добывать становилось всё трудней. (11)Вблизи гнезда его уже не было, и куница пошла к большому болоту за озером. (12)Там она поймала сойку и, радостная, помчалась к своему гнезду.

(13)Гнездо было пустое. (14)Белогрудка выронила из зубов птицу, что добыла с таким трудом, метнулась вверх по ели, потом вниз, потом опять к гнезду, хитро упрятанному в густом еловом лапнике. (15)Детёнышей не было. (16)Если бы она умела кричать — закричала бы.

(17)К вечеру Белогрудка выследила, что её детёнышей унесли в деревню, и нашла дом, где их держали. (18)До рассвета она металась возле дома, часами сидела на черёмухе, под окном, слушала, не запищат ли малыши.

(19)На следующий день Белогрудка прокралась на сеновал и осталась там до рассвета, а днём увидела своих малышей. (20)Мальчишка вынес их в старой шапке на крыльцо и стал играть с ними, переворачивая кверху брюшками, щёлкая их по носу. (21)Пришли ещё мальчишки, стали кормить малышей сырым мясом. (22)На крыльцо вышел хозяин и, показывая на кунят, сказал:

— (23)Зачем мучаете зверушек? (24)Отнесите в гнездо. (25)Пропадут.

(26)Потом был тот страшный день, когда Белогрудка снова затаилась на сарае и снова ждала мальчишек. (27)Они появились на крыльце и о чём-то спорили. (28)Один из них вынес старую шапку, заглянул в неё:

— (29)Э, подох один…

(30)В ту же ночь на селе было придушено особенно много цыплят и кур, а в крайних домах, расположенных ближе к лесу, птица вовсе вывелась.

(31)Долго не могли узнать на селе, кто это разбойничает ночами. (32)Но Белогрудка стала появляться у домов даже днём — её выследили и ранили из ружья. (33)Куница временно исчезла, но когда она поправилась и окрепла, то снова пришла к тому дому, куда её будто на поводе тянуло. (34)Она ещё, конечно, не знала, что взрослые велели детям отнести кунят обратно в гнездо, но беззаботные мальчишки поленились лезть в лесную чащобу, бросили малышей возле леса и ушли.

(35)Белогрудка совсем рассвирепела и стала появляться у домов даже днём и расправляться со всем, что было ей под силу. (36)Её всё же изловили и посадили в ящик, где она грызла доски, крошила щепу. (37)Но местный охотник сказал:

— (38)Куница не виновата. (39)Её обидели, — и выпустил зверька на волю.

(40)До сих пор помнят в деревне Белогрудку. (41)До сих пор здесь строго велят ребятам, чтобы не смели трогать детёнышей зверушек и птиц. (42)Спокойно живут вблизи от жилья, на крутом лесистом косогоре белки, лисы, разные птицы и зверушки. (43)И когда я бываю в этом селе, думаю одно и то же: «Вот если бы таких косогоров было побольше возле наших сёл и городов!» (По В.П. Астафьеву)*


*Астафьев Виктор Петрович (1924 — 2001) — русский писатель. Во время Великой Отечественной войны ушел на фронт добровольцем, воевал простым солдатом, получил тяжёлое ранение. В творчестве Астафьева в равной мере воплотились две важные темы отечественной литературы — военная и деревенская.

Полетаев С. Е.

 

(1) До июля Лешка и Витька пасли лошадей в лощине. (2)Когда же от солнца пожухла трава, выпасы перенесли на заречные луга.

(3)Там река была широкая, течение сильное, и табун перегоняли через реку без жеребят. (4)Первое время, когда взрослые кони спускались к броду, малыши беспокойно носились по берегу, тянули морды вслед своим матерям и тоненько и нервно голосили.

(5)Но вскоре они привыкли к тому, что их матери ежедневно исчезали за рекой. (6)Только Мальчик, озорной и непослушный жеребёнок, подолгу стоял, тревожно всматриваясь в заречную даль, где ходили в кустах взрослые кони. (7)Часто, обнюхав воздух, Мальчик осторожно входил в воду, но, испуганный сильной волной, шарахался к берегу и, раздувая ноздри, прерывисто и заливисто ржал. (8)И столько в его голосе было обиды и нетерпения, что Райка, его мать, иногда показывалась на том берегу и, встряхивая гривой, качала головой, словно хотела успокоить сына.

(9)И вот однажды он вошёл в воду и пустился вплавь. (10)Лёшка увидел его, когда тот уже был на самой быстрине. (11)Лёшка его звал, но жеребёнка заметно сносило влево. (12)Он старался прибиться к берегу, но его уносило всё дальше и дальше, туда, где берег исчезал в болотистой пойме, заросшей камышами.

(13)И тогда Лёшка бросился в воду и, подхваченный течением, поплыл наперерез. (14)Волна била в его лицо, качала перед глазами пену и водоросли, но он плыл и плыл, пока вдруг не возникла перед ним голова жеребёнка. (15)Тогда он ухватился за его скользкую и убегающую шею.

(16) Жеребёнок косил на него расширенным от ужаса зрачком.(17)«Держись, Мальчик!» – устало просил его Лёшка, подгребая рукой воду. (18)В шуме бегущей воды подросток слышал, как глухо и быстро стучит сердце жеребёнка.

(19)Теперь их уже вместе несло вниз. (20)Мимо Лёшки и Мальчика, чуть в стороне, медленно проплывали бутоны белоснежных лилий, поддерживаемые зелёными ладошками листьев. (21)Это надвигалась болотная пойма.

(22)Неизвестно, хватило ли бы у них сил выбраться на берег, но вдруг послышалось далёкое и тревожное ржанье. (23)Это кобыла Райка, вытянув шею с развевающейся гривой, мчалась вдоль реки.

(24)Поднимая брызги, лошадь влетела в воду и поплыла. (25)Вскоре она была перед ними и, гулко фыркая, мягкими губами прихватила Мальчика за холку. (26)Огромные и сизые глаза её жадно оглядывали сына, а на длинных ресницах, как слёзы, блестели капельки воды.

(27)Лёшка взобрался на скрытый под водой Райкин круп, схватил Мальчика за гриву, и теперь все они вместе спокойно и медленно, как на буксире, поплыли к берегу.

(28)Вот Райка ступила на дно. (29)Из воды показались её рыжая блестящая шея со спутанной гривой, перевитой стебельками речной травы, потом широкая, как палуба, спина, на которой восседал Лешка. (30)За ним тянулся обессиленный Мальчик. (31)Дрожь волнами перекатывалась по его влажной шелковистой коже.

(32)Лёшка спрыгнул с лошади, молча отжал рубаху, поглядел на другой берег, туда, где остались жеребята, потрепал Мальчика за ухом. (33)Тот, ответив на ласку, потёрся о Лёшкину щеку. (34)Глаза его снова озорно и ярко вспыхнули, и вдруг он тоненько и победно заржал.

(35)Лёшка притянул к себе Мальчика, рассмеялся и сказал: «Пора и тебе в табун!» (По С. Полетаеву)*

 

*С. Полетаев (Самуил Ефимович Миримский) – детский писатель.

 

Короленко В.Г.Мороз (отрывок из рассказа)

 

(1)Мы ехали берегом Лены на юг, а зима догоняла нас с севера. (2)Однако река упорно боролась с морозом: ближе к берегам она превращалась в застывшую безобразную грязно-белую массу, а в середине лёд всё ещё ворочался тяжёлыми, беспорядочными валами, скрывая от глаз застывающее русло, как одичалая толпа скрывает место казни.

(3)И вот однажды с небольшого берегового мыса мы увидели среди тихо передвигавшихся ледяных глыб какой-то чёрный предмет, ясно выделявшийся на бело-жёлтом фоне.

(4)− Ворона, – сказал один из ямщиков.

(5)− Медведь, – возражал другой ямщик.

(6)− Откуда же взяться медведю на середине реки? – спросил я у него.

(7)− С того берега. (8)В третьем годе медведица вон с того острова переправилась с тремя медвежатами. (9)Нонче тоже зверь с того берега на наш идёт. (10)Видно, зима будет лютая…

(11)Наш караван остановился у мыса, ожидая приближения заинтересовавшего всех предмета.

(12)− А ведь это, братцы, козули, – сказал наконец один из ямщиков.

(13)Действительно, это оказались две горные козы. (14)Теперь уже ясно были видны их тёмные изящные фигурки среди настоящего ледяного кошмара. (15)Одна из коз была побольше, другая поменьше. (16)Мы предположили, что это были мать и дочь. (17)Причём старшая явно руководила переправой. (18)Вокруг них безжалостные льдины бились, сталкивались, вертелись и крошились; в промежутках что-то кипело и брызгало пеной, а нежные животные, насторожившись, стояли на ледяном куске, подобрав в одно место свои тоненькие ножки… (19)Наверное, им было страшно, ведь их жизнь могла оборваться в любую секунду. (20)Но, видимо, оставаться на том берегу им было ещё страшнее, раз они, так чудовищно рискуя, затеяли эту опаснейшую переправу.

(21)Огромная льдина, плывшая впереди той, где стояли козы, стала как будто замедлять ход и начала разворачиваться, останавливая движение задних. (22)От этого вокруг животных поднялся вновь целый ад разрушения и плеска. (23)На мгновение два жалких тёмных пятнышка совсем было исчезли в этом хаосе, но затем мы их заметили на другой льдине. (24)Опять собрав свои тоненькие дрожащие ножки, козы стояли, готовые к очередному прыжку. (25)Это повторилось несколько раз, и каждый новый прыжок с рассчитанной неуклонностью приближал их к нашему берегу.

(26)Когда льдина, на которой находились козы, подошла к роковому месту столкновения с берегом, у нас мороз по коже пробежал от страха за их судьбу: в таком аду из скопившихся ледяных масс выжить было сложно. (27)Сухой треск, хаос обломков, вдруг поднявшихся кверху и поползших на обледенелые края мыса, – и два чёрных тела легко, как брошенный камень, метнулись на берег.

(28)Мы, стоя на мысу, невольно заслоняли козам вольготный проход. (29)Однако умное животное, решив бороться за жизнь до конца, ничуть не побоялось нас, врагов в будничной жизни, и не задумалось ни на минуту. (30)Я заметил взгляд её круглых глаз, глядевших с каким-то странным доверием, и затем она понеслась сама и направила младшую прямо к нам. (31)От такой смелости и решительности даже наша большая хищная собака Полкан, вместо того чтобы кинуться на добычу, сконфуженно посторонилась. (32)И старшая коза, бережно загораживая собою младшую, пробежала мимо пса, бесстрашно коснувшись боком его шерсти…

(33)− Эти бедные животные на наших глазах преодолели столько опасностей… (34)Вот оно – желание жить, – задумчиво произнес Сокольский, наш случайный попутчик, когда мы вновь отправились в путь.

(35)− А заметили ли вы, с каким самоотвержением старшая помогала младшей и как закрыла младшую от собаки? (36)Вот оно – желание спасти… (37)Всякий ли человек сделает это при таких обстоятельствах?

(38)− Всякая мать, я думаю… – сказал я, улыбнувшись. (По В.Г. Короленко*)

 

*Владимир Галактионович Короленко (1853−1921)– русский писатель, журналист, публицист.

 

Яковлев Ю.Я. Сердце земли (рассказ)

Посвящается моей матери, Людмиле Алексеевне Филиной

На границе марта и апреля небо наливается океанской голубизной, а снег становится кристаллическим и шуршит под ногами крупным береговым песком. Верхняя розоватая шкурка бересты лопнула и трепещет на ветру, как папиросная бумага. Солнце слепит и, когда ветер утихает, ласково припекает в щеку. Но главное, все вокруг заполняется крепким живым настоем пробуждающейся земли. Этот настой кружит голову, и, когда вдыхаешь его всей грудью, разливается по телу, и тайной радостью отдается в сердце. Ты чувствуешь, как в тебе пробуждаются молодые силы и возвращают к лучшей поре жизни.

И ты вспоминаешь мать.

Я запомнил свою мать седой и усталой. Дети никогда не запоминают мать молодой, красивой, потому что понимание красоты приходит позже, когда материнская красота успевает увянуть.

Я запомнил свою мать седой и усталой, а говорят, она была красива. Большие задумчивые глаза, в которых проступал свет сердца. Ровные темные брови, длинные ресницы. На высокий лоб спадали дымчатые волосы. Такой я видел ее на выцветшей фотографии — молоденькая сестра милосердия, красный крестик на белом платке.

До сих пор слышу ее негромкий голос, неторопливые шаги, ощущаю бережное прикосновение рук, шершавое тепло платья на ее плече. Это не имеет отношения к возрасту, это — вечно.

Дети никогда не говорят матери о своей любви к ней. Они даже не знают, как называется чувство, которое все сильнее привязывает их к матери. В их понимании это вообще не чувство, а что-то естественное и обязательное, как дыхание, утоление жажды.

Но в любви ребенка к матери есть свои золотые дни. Я пережил их в раннем возрасте, когда впервые осознал, что самый необходимый человек на свете — мама. Я не отходил от нее ни на шаг. Боялся уснуть: вдруг она уйдет? А когда просыпался, то первой моей мыслью было: где мама? В те дни я стал маленьким рыцарем, а мама была моей прекрасной дамой. Я размахивал деревянной шпагой, готовый в любую минуту вступиться за маму. Она чувствовала это. Она была счастлива.

Память не сохранила почти никаких подробностей тех далеких дней. Я знаю об этом своем чувстве, потому что оно до сих пор теплится во мне, не развеялось по свету. И я берегу его, потому что без любви к матери в сердце — холодная пустота.

…Женщина, которая слышит первый вздох своего ребенка, и женщина, которая слышит его последний вздох, — два разных человека. Разных — как счастье и горе, добро и зло, жизнь и смерть. Но эти два человека слились в одном великом существе, имя которому — мать.

Я никогда не называл свою мать матерью, мамой. У меня для нее было другое слово — мамочка. Даже став большим, я не мог изменить этому слову. Я пытался называть ее «мама», но с губ помимо моей воли слетало все то же ласковое, детское — «мамочка». У меня отросли усы, появился бас. Я стеснялся этого слова и на людях произносил его чуть слышно.

Последний раз я произнес его на мокрой от дождя платформе, у красной солдатской теплушки, в давке, под звуки тревожных гудков паровоза, под крик команды "по вагонам!". Я не знал, что навсегда прощаюсь с матерью. Не знал, что с матерью вообще можно проститься навсегда. Я шептал «мамочка» ей на ухо и, чтобы никто не видел моих мужских слез, вытирал их о ее волосы… Но когда теплушка тронулась — не выдержал. Забыл, что я мужчина, солдат, забыл, что вокруг люди, множество людей, и сквозь грохот колес, сквозь бьющий в глаза ветер закричал:

— Мамочка! Мамочка…

Но она уже не слышала.

На белом снегу красный гибкий прутик вербы возникает жилкой, в которой бьется кровь. Рядом с красной жилкой — голубая. Это весеннее солнце растопило снег и вызвало к жизни родничок талой воды. Красная артерия и синяя весна. Равновесие жизни.

Струя талой воды исчезает под настом и снова выходит на поверхность, издавая веселый булькающий звук. Хорошо наклониться к мартовскому роднику и сделать глоток. Говорят, кто пьет талую воду, становится сильней и долговечней.

Никто, как мать, не умеет так глубоко скрывать свои страдания и муки. И никто, как дети, не умеет так хладнокровно не замечать того, что происходит с матерью. Она не жалуется, — значит, ей хорошо. Я никогда не видел слез своей матери. Ни разу в моем присутствии ее глаза не увлажнялись, ни разу она не пожаловалась мне на жизнь, на боль. Я не знал, что это было милосердием, которое она оказывала мне.

Когда на посту было очень холодно, мы подходили к трубе землянки и грелись в теплом низком дыму. Он обволакивал замлевшие ледяные лица горьким мягким теплом. Жалко, что этим теплом нельзя было дышать. Еще когда удавалось раздобыть картошку, мы нанизывали ее на проволоку и опускали в трубу. Картошка пропекалась ровно и вкусно. Мы оттирали ее от сажи снегом и ели. Мы всегда были голодны. Нам всегда было холодно. Только в бою у орудий забывали о голоде и холоде. И еще — когда получали из дома письма.

Но было у писем из дома одно необычайное свойство, которое каждый открывал для себя и никому не признавался в своем открытии. В самые трудные минуты, когда казалось — все кончено или кончится в следующее мгновение и нет уже ни одной зацепки за жизнь, мы находили в письмах из дома НЗ — неприкосновенный запас жизни. Запаса хватало надолго, его берегли и растягивали, не надеясь пополнить его в скором времени.

У меня не сохранились мамины письма. Я не запомнил их наизусть, хотя перечитывал десятки раз. Но в памяти жива картина жизни родного дома, которая возникала из маминых весточек.

Я видел нашу комнату с большой кафельной печью. Печь горела, и из нее тянуло горячим духом смолистых дров. Дрова потрескивали, и на пол падали оранжевые угольки. Мама наклонялась и быстро, чтобы не обжечь пальцы, подхватывала уголек и бросала его в печь. Когда дрова прогорали, она помешивала угли кочергой и ждала, когда над ними исчезнет голубоватый огонь. Потом плотно захлопывала медную дверцу. Вскоре белый кафель накалялся. Мама прижималась к нему спиной и закрывала глаза.

На ледяном ветру я видел ее у печки с закрытыми глазами. Это видение возникало ночью на посту. У меня в кармане лежало письмо. От него веяло далеким теплом, пахнувшим смолистыми дровами.

Это родное тепло было сильнее ветра.

Когда от мамы приходило письмо, не было ни бумаги, ни конверта с номером полевой почты, ни строчек. Был мамин голос. Я слышал его даже в грохоте орудий.

Дым землянки касался щеки, как дым родного дома.

Под Новый год я увидел у себя дома елку. Мама подробно рассказывала в письме о елке. Оказывается, в шкафу случайно нашлись елочные свечи. Короткие, разноцветные, похожие на отточенные цветные карандаши. Их зажгли, и с еловых веток по комнате разлился ни с чем не сравнимый аромат стеарина и хвои. В комнате было темно, и только веселые блуждающие огоньки замирали и разгорались, и тускло мерцали золоченые грецкие орехи.

Я лежал на снегу в тяжелой каске, в подшлемнике — в шерстяном опущенном забрале, в шинели, затвердевшей от талого снега, а осколки снарядов гулко плюхались на землю — большие рваные куски металла. Вот один упал совсем рядом… Гори, елка. Мерцайте, позолоченные орешки. Хорошо, что где-то около мамы есть островок мира, где все по-прежнему. Тепло и спокойно. И мама в безопасном месте. И единственная ее тревога — это я.

Старые часы идут и бьют полночь. Сверчок, чудом поселившийся в городской квартире, работает на стрекочущей машинке. Ковш Большой Медведицы стоит на крыше дома, что напротив. Пахнет хлебом. Тихо. Елка погасла. Печка горячая.

Потом оказалось, что все это было легендой, которую умирающая мама сочинила для меня в ледяном доме, где все стекла были выбиты взрывной волной, а печки были мертвы и люди умирали от осколков. И она писала, умирая. Из ледяного блокадного города слала мне последние капли своего тепла, последние кровинки.

Она не просто голодала. В нее стреляли голодом. Это не был голод недорода. Это был смертельный голод, фашистский голод. Голод — обстрел, голод — бомбежка, голод — пожар.

А я поверил легенде. Держался за нее — за свой НЗ, за свою резервную жизнь. Был слишком молод, чтобы читать между строк. Я читал сами строки, не замечая, что буквы кривые, потому что их выводила рука, лишенная сил, для которой перо было тяжелым, как топор. Мать писала эти письма, пока билось сердце.

Последнее письмо пришло в мае.

Чем больше черпаешь из колодца воды, тем свежее она и обильнее. От нее веет ароматом глубокой земли и устойчивым холодом талого снега. Каждый глоток колодезной воды сладко утоляет жажду и наполняет бодростью. Утром с

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.