Историко-культурный аспект фольклорных мотивов

ЖЕНСКАЯ ИНИЦИАЦИЯ

Анализ фольклорных мотивов в литературных сказка

«Спящая красавица» Ш. Перро

и «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» А. С. Пушкина

Изучение структуры волшебных сказок показывает тесное родство этих сказок между собой. Родство это настолько тесно, что нельзя точно отграничить один сюжет от другого. Это приводит к двум дальнейшим, весьма важным предпосылкам. Во-первых: ни один сюжет волшебной сказки не может изучаться без другого, и во-вторых: ни один мотив волшебной сказки не может изучаться без его отношения к целому.

В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки

Основателем жанра литературной сказки традиционно принято считать Шарля Перро. Классицист последней волны, Перро написал сборник шутливо-нравоучительных стихотворных историй в свойственной ему и его веку манере придворной поэзии. Первому изданию его книги «Сказки матушки гусыни, или Истории и сказки былых времен с поучениями» (1697) предшествовала анонимная публикация в журнале «Галантный Меркурий» сказки «Спящая красавица» (1696) Таким образом, «Спящую красавицу» можно назвать первой в мире литературной сказкой. Литература классицизма давно утратила свою актуальность, и всемирной непреходящей популярности сказки Перро обязаны прежде всего не языку, а содержанию. Поэтому (равно как и в связи с отсутствием относительно точного поэтического переложения на русский язык) «Спящую красавицу» мы будем рассматривать в комплексе переводов (И. Тургенева, М. Петровского, А. Федорова и Л. Успенского).

Влияние рассматриваемых нами произведений на мировую и русскую литературу принципиально разное: сказка Перро повсеместно известна как произведение для детей, «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях» пушкинистика рассматривает не как детское, а как специфически поэтическое произведение: «“Сказка о мертвой царевне” – самая лирическая и поэтичная из всех сказок Пушкина. Некоторые места ее – похороны царевны, ответ ветра королевичу Елисею и др. – принадлежат в поэтическом отношении к лучшему из того, что написано Пушкиным» (С. М. Бонди). Перро основывался только на фольклорном прообразе, Пушкину же были доступны и русская народная сказка, и «Спящая красавица» Перро, а также «Белоснежка и семь гномов», «Спящая красавица» братьев Гримм и «Сказка о спящей царевне» Жуковского. Однако Пушкин, продолжая литературную традицию, отталкивался от сказки народной. Этим объясняется сюжетное сходство произведений: оно обусловлено не столько общностью литературной традиции и преемственностью, сколько сходством исходных сказок-прообразов. Наиболее авторитетное в современной науке объяснение этого сходства – теория В. Я. Проппа. Анализируя волшебную сказку как явление надстроечного характера, ученый пришел к выводу о тождестве парадигмы волшебной сказки и структуры обряда инициации: «…то, что сейчас рассказывают, некогда делали, изображали, а то, чего не делали, представляли себе» (Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки). Таким образом, единообразие сказок различных народов объясняется единообразием форм поведения и представлений о мире людей ранних общественных формаций. При этом волшебная сказка крайне редко полностью соответствует обряду, «формы первобытного мышления должны также привлекаться для объяснения генезиса сказки» (Там же). Итак, сказки отображают исторические реалии и особенности мышления. В чем же причина единообразия деятельности и, особенно, мышления первобытных людей? «В разное время и в разных концах земли появлялись одни и те же истории. Должна была существовать какая-то причина, и эта причина не могла быть связана с общими религиозными предпосылками. Это не тот случай. Скорее всего, дело было в некоторых объективных свойствах человеческой психики» (Юнг К. Г. Воспоминания, сновидения, размышления). Волшебная сказка имеет психологическую природу, этим объясняется не только ее повсеместность, но и вневременная популярность – корни сказки – в подсознании; она характерна для человека на уровне вида. Потому сказка и формировалась во времена родового строя: культура тогда находилась в стадии зарождения и не препятствовала, а способствовала выражению многих закономерностей системы сознания и бессознательного.

Преодолев временные, территориальные, культурные и языковые барьеры, сказка дошла до современного человека, не изменившись в своей сущности. Однако современный человек (сформировавшийся в русле совершенно другой культуры, живущий на территории, сильно изменившейся с древних времен, ведущий иной образ жизни) нуждается в толковании, расшифровке сказки. Закодированная в символах сказки информация действует на подсознание и чаще всего не связана с логически выведенной из текста моралью. Чтобы прикоснуться к глубинному, истинному смыслу сказок, мы обратимся к значениям символов, выведенным через аналогии с инициациями, и рассмотрим их с точки зрения психоанализа. Для этого нужно дать сравнительную характеристику рассматриваемых сказок на уровне психологического значения их сюжетов.

Идея подобных исследований не нова, но чаще всего они предпринимались психоаналитиками с целью выведения полезных в их профессиональной сфере закономерностей. Наш анализ исходит из обратного принципа: его задача состоит в том, чтобы, используя данные фольклористики и психологии, охарактеризовать рассматриваемые сказки. Описать их общие места и внутренние различия, не заметные при буквальном прочтении текстов, и тем самым приблизится к сакральному смыслу сказок.

При анализе для обозначения типов героев и константных единиц сюжета сказок будет использоваться терминология В. Я. Проппа.

Историко-культурный аспект фольклорных мотивов

«Спящей красавицы» и «Сказки о мертвой царевне»

Прежде всего отметим, что обе сказки – женские: в обеих сказках существуют как герои искатели (принц у Перро и королевич Елисей у Пушкина), так и герои пострадавшие (принцесса у Перро и царевна у Пушкина), и в обеих сказках в центре повествования оказываются последние. Описания действий принца в «Спящей красавице», как и поиски царевны королевичем Елисеем, лишены необходимых для мужской сказки перипетий. Они возникают как необходимые обстоятельства для разрешения судеб героев-пострадавших. Из этого можно заключить, что основная коллизия обеих сказок может быть соотнесена с женской инициацией. Обряд женской инициации изучен куда менее подробно, чем мужской. Исследовательница женских инициаций психолог Р. П. Ефимкина объясняет этот факт двумя основными причинами: «Первая связана с социальной зависимостью женщин, развитию которых “мужская” культура уделяет меньше внимания. Вторая, на мой взгляд, не в малой распространенности, а в малой изученности инициаций вообще и женских в особенности. У этого есть очень простая причина: посвящение – обряд тайный. Информация о посвящениях в первобытных обществах имеется благодаря тем белым исследователям, которым удалось либо самим пройти посвящение, либо получить ее от туземцев. Таким образом, выходит, что женские обряды не изучены потому, что исследователи, как правило, сами являются мужчинами, а к инициации не допускаются лица другого пола» (Ефимкина Р. П. Пробуждение спящей красавицы. Психологическая инициация женщины в волшебных сказках). Однако даже немногочисленных имеющихся данных о женских инициациях достаточно для проведения ощутимой параллели между обрядом и интересующими нас сказками. Женские пубертатные обряды, в отличие от мужских, никогда не проходят коллективно. «Чаще всего женский пубертатный обряд инициации заключается в изоляции, запрете видеть свет, ступать на землю и употреблять в пищу некоторые виды продуктов, а также в обучении женским ремеслам (ткачество) и мифам» (Там же). У некоторых племен Австралии существует обычай отсылать девочек при первых признаках взросления за пределы поселения, где они обучаются у старших женщин племени нормам поведения замужних женщин, мифам и табуированным для мужчин песням, а по завершении обучения торжественно возвращаются в племя в новом статусе (Элиаде М. Религии Австралии. СПб.: Университетская книга,1998. С. 187). На острове Новая Ирландия девушек на четыре-пять лет (до достижения детородного возраста) подвергают заточению в тесных клетушках; все это время они проводят в темноте без права ступать на землю. После выхода из заточения их ждет торжественная свадебная церемония (Фрэзер Дж. Золотая ветвь). Уже в этих сведениях можно видеть связь обряда женской инициации и женских волшебных сказок. Налицо такие общие элементы, как отсылка из дома, одиночество, заточение, которое, учитывая его обстоятельства – запрет касания земли, отсутствие света и тесноту, может символизировать пребывание в другом мире или смерть (пребывание в гробу). Мотив смерти и воскрешения в женских сказках гораздо четче, нежели в мужских, соотносится с пониманием инициации как смерти в старом качестве и рождении в новом. Запрет на касание земли обозначает отлучение и непричастность неофитки к миру живых, он отображен и в сказках:

В той норе, во тьме печальной,

Гроб качается хрустальный

На цепях между столбов.

Не видать ничьих следов

Вкруг того пустого места…

В пушкинской конспективной записи фольклорной сказки, послужившей прообразом «Сказки о мертвой царевне», «братья хоронят ее в гробнице, натянутой золотыми цепями к двум соснам». Это может быть соотнесено с обычаем некоторых первобытных племен хоронить умерших на деревьях. Обучение неофиток ткачеству нашло свое отражение в мотиве укола веретеном. Старшие женщины, жрицы, наставницы в обряде могут быть отождествлены с волшебными помощниками в сказке. Завершение обряда свадебной церемонией соответствует воцарению сказочной героини.

Особого внимания здесь заслуживает эпизод с семью богатырями (в конспекте фольклорной сказки – с двенадцатью братьями, семью гномами у братьев Гримм; символика чисел – явление более позднего образования и в контексте волшебной сказки не имеет принципиального значения). Объяснение его этимологии может быть двояко. Первое связано с «обращением сказочных мотивов» (Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки). Подобно тому как Толстой кардинально изменил сюжет народной сказки про Машу и трех медведей, переосмысление, обусловленное общественными изменениями, могло «обратить мотив» семи богатырей. Вторжение в чужой дом, хозяйничанье в нем, с точки зрения первобытной морали, должно караться смертью, что мы видим в народной сказке о трех медведях. В преломлении более поздней морали (по-видимому, уже эпохи преобладания земледелия) этот мотив трактуется с позиции если не гостеприимства, то приятия: хозяева готовы впустить в свое пространство чужака, если он будет выполнять определенную работу по дому. Второе объяснение явления семи богатырей связано с частным случаем совпадения сказочного мотива и исторической действительности: «У массагетов каждый мужчина брал себе жену, которой пользовались все… У назамонов и агатирзов общая принадлежность женщин являлась вполне определенным положением и т. д.» (Ломброзо Ч. Женщина преступница и проститутка). Описанные факты свидетельствуют о традициях коллективного брака, характерных для некоторых первобытных племен. Присутствует также параллель с инициастическими обрядами: «…инициация девочки включает искусственную дефлорацию, после которой следует ритуальное сношение с группой мужчин» (Ефимкина Р. П. Пробуждение спящей красавицы).

В пользу второго объяснения свидетельствует то, что героиня, живя у семи богатырей, не терпит ни в чем недостачи, полностью довольна своим положением, это стабильный период в ее жизни. Она не беспокоится, не томится о своем женихе. В «Белоснежке и семи гномах» его пока нет, но у Пушкина – она уже обручена. Однако здесь мы сталкиваемся с трансформацией фольклорного мотива: тот факт, что в конспективной версии народной сказки царевич появляется только в конце, дает основание полагать, что обручение царевны введено Пушкиным для мотивации отказа царевны на сватовство семи богатырей. На соответствие ситуации семи богатырей в сказке и пробного первого брака в исторической реальности указывают и Пропп, и Ефимкина: «Хотя в мужские дома вход женщинам был запрещен под страхом смерти, зачастую девушки все же жили в мужских домах, являясь коллективными женами холостых мужчин. Затем их щедро награждали, они проходили обряд “умирания” (чтобы забыть о том, что находилось в запретном для женщин месте) и выходили замуж уже по-настоящему. Таких девушек уважали и щедро награждали».

Поиск по сайту: