Разговор родственников

– Ты не думаешь, милая жена, что наша родственница может умереть?

– Нет, я не думаю это. Она очень нетерпеливая женщина и придает много значения своим болям. Все женщины рожают, и никто не умирает. Я сама рожала шесть раз.

– Но она так кричала, мама!

– Да, у нее на лице кровоподтеки от крика. Я обратил на это внимание!

– Это не от крика. Это оттого, что надо тужиться. Ты этого не понимаешь. У меня у самой были кровоподтеки, однако я не кричала.

– Одна моя знакомая, жена инженера, рожала недавно и тоже почти не кричала.

– Я не знаю жены инженера. Напрасно брат так беспокоится: нужно быть тверже и смотреть на вещи спокойнее. Я боюсь, что и в воспитание ребенка он внесет много фантазерства и распущенности.

– Он очень безвольный человек. У него у самого так мало денег, а он дает взаймы людям, не заслуживающим доверия.

– Вы знаете, сколько стоило для ребенка белье?

– Не говорите, меня так огорчает легкомыслие брата. Мы часто спорим с ним по этому поводу.

– А говорят, что бебе приносит аист. Какой же это аист!

Молодые люди одновременно фыркают.

– Не говори глупостей. Я на твоих глазах родила пятерых, а я, слава богу, не аист.

Молодые люди снова фыркают, а Пожилая дама продолжительно и строго смотрит на них.

– Ты должна заметить себе, что это предрассудок. Дети родятся совершенно естественным путем, строго установленным наукой.

– Они теперь на новой квартире.

– Кто?

– Инженер и его жена. Старая квартира оказалась очень сырая и холодная. Несколько раз жаловались домовладельцу, но он не обратил внимания. По моему мнению, лучше маленькая квартира, но теплая, чем большая и сырая. В сырой квартире можно умереть от насморков и ревматизма.

– У одних моих знакомых тоже очень сырая квартира.

– И у моих тоже. Очень сырая!

– Теперь так много сырых квартир!

– Скажите, пожалуйста, я давно хотела у вас спросить: как выводятся жирные пятна со светлых материй?

– Шерстяной?

– Нет, с шелковой.

Крики ребенка за стеной.

– Возьмите небольшой кусок чистого льда и хорошенько трите то место, где пятна. И когда хорошенько протрете, возьмите горячий утюг и прогладьте.

– Скажите, как просто! А я слыхала, что лучше борной водой.

– Нет, борной водой хорошо только для темных материй. А для светлых самое лучшее – лед.

– Скажите, пожалуйста, можно здесь курить? Я как‑то никогда не думал, можно ли курить, когда только что родился ребенок?

– И мне никогда не приходилось. Как странно! На похоронах, я знаю, курить неприлично, но тут…

– Какие пустяки! Конечно, можно.

– Только куренье табаку вообще очень дурная привычка! Вы еще очень молодой человек, и вам следовало бы поберечь здоровье. В жизни так много случаев, когда здоровье необходимо.

– Но табак возбуждает.

– Поверьте мне, это очень нездоровое возбуждение. Я сам в молодости, когда был легкомыслен, злоупотреблял курением табаку…

– Мама, как он кричит! Как он кричит, мама! Он хочет молочка?

Молодые люди фыркают. Пожилая дама строго смотрит на них.

Опускается занавес

Картина вторая

Любовь и бедность

Все залито ярким, теплым светом. Большая, очень высокая и очень бедная комната. Совершенно гладкие светло‑розовые стены, местами покрытые фантастическим и красивым сплетением сырых пятен. В правой стене два высоких восьмистекольных окна без занавесок; в них смотрит ночь. Две бедные кровати, два стула и непокрытый стол, на котором стоит полуразбитый кувшин с водою и прекрасный букет полевых цветов.

В углу, который темнее других, стоит Некто в сером . Свеча в Его руке убыла на одну треть, но пламя еще очень ярко, высоко и бело и бросает сильные блики на каменное лицо Его и подбородок. Входят соседи , одетые в яркие, веселые платья. Все руки у них полны цветов, травы, зеленых свежих веток дуба и березы. Разбегаются по комнате. Лица у всех простые, веселые и добрые.

Разговор соседей

– Как они бедны! Смотрите, у них нет ни одного лишнего стула…

– Ни занавесок на окнах…

– Ни картин на стенах…

– Как они бедны! Смотрите, они едят только черствый хлеб…

– И пьют только воду: холодную воду из студеного ключа!

– У них нет даже лишней одежды. Она всегда ходит в своем розовеньком платье, с голою шейкой, что делает ее похожей на девочку.

– А он в своей блузе и диком галстуке, что делает его похожим на артиста и заставляет злобно лаять на него всех собак…

– И вызывает недовольство всех порядочных людей!

– Собаки ненавидят бедняков. Я видел вчера, как три собаки напали на него, и он отбивался палкой, крича: «Не смейте касаться моих брюк! Это последние брюки!» И он смеялся, а собаки с оскаленными губами бросались на него и выли от злости.

– А я видела сегодня, как двое порядочных людей, господин и дама, испугались его и перешли на другую сторону. «Он сейчас попросит денег», – сказал господин. «Он нас убьет», – запищала дама, и они перешли на другую сторону, оглядываясь и держась за карманы. А он качал головой и смеялся.

– Он такой веселый!

– Они постоянно смеются.

– И поют!

– Это он поет. Она танцует.

– В своем розовеньком платье, с голенькой шейкой.

– На них приятно смотреть: такие они молодые и славные.

– А мне их жалко: ведь они голодны. Понимаете: голодны.

– Да, это правда. У них было больше мебели и платья, но они все продали. И теперь им нечего уже продавать.

– Я помню, у нее такие красивые серьги, и она их продала, чтоб купить хлеб.

– А у него был красивый черный сюртук, в котором он венчался, и он продал его.

– У них остались только обручальные кольца. Как они бедны!

– Это ничего. Это ничего. Я сам был молод и знаю это.

– Что ты говоришь, дедушка?

– Это ничего. Это ничего.

– Смотрите, дедушке захотелось петь, думая о них.

– И танцевать!

Смеются.

– Он такой добрый: он сделал моему мальчику лук и стрелы.

– А она плакала со мной, когда была больна моя дочь.

– Он помог мне поставить упавший забор. Крепкий паренек!

– Приятно иметь таких хороших соседей. Их молодость согревает нашу холодную старость, их беззаботность прогоняет наши заботы.

– Но их комната похожа на тюрьму: она так пуста.

– Нет, она похожа на храм: в ней так светло!

– Смотрите, у них на столе цветы. Это она собрала, гуляя по полю в своем розовеньком платье, с голенькой шейкой. Вот ландыши! На них еще не высохла роса.

– Вот красная горячая смолка!

– Вот фиалки!

– Вот простая зеленая травка!

– Не трогайте, девушки, не трогайте цветов. На них ее поцелуи – не уроните их на землю; на них ее дыхание – не сдуйте его вашим дыханием. Не трогайте, девушки, не трогайте цветов!

– Он придет и увидит цветы!

– Он возьмет поцелуй.

– Он выпьет ее дыхание…

– Как они бедны! Как они счастливы!

– Пойдемте! Пойдемте отсюда!

– Но неужели мы ничего не принесли нашим милым соседям! Это было бы так плохо!

– Я принесла бутылку молока и кусок белого, пахучего хлеба. (Ставит на окно.)

– А я мягкой и нежной травы: когда рассыпать ее по полу, то становится как на цветущем лугу, и пахнет весною. (Рассыпает.)

– А я цветов! (Разбрасывает их.)

– А мы березовых и дубовых веток с зелеными листьями: если убрать ими стены, то становится похоже на зеленый веселый лес!

Убирают комнату, загораживая темные окна, закрывая листьями розовую наготу стен.

– А я хорошую сигару. Она очень дешевая, но крепкая и пахучая, и от нее бывает приятный сон. (Кладет на окно.)

– А я розовую ленточку. Если повязать ею волосы, то становишься такой нарядной и красивой. Мне подарил ее возлюбленный, но у меня так много лент, а у нее ни одной. (Кладет туда же.)

– А что же ты, дедушка? Разве ты ничего не принес?

– Я ничего. Я ничего. Я принес только мой кашель. Но этого им не нужно. Правда, сосед?

– Как и мои костыли… Эй, девушки, кому нужны мои костыли?

– Помнишь, сосед?..

– А ты, сосед, помнишь?..

– Пойдем‑ка, сосед, спать. Уже поздно.

Вздыхают и уходят, один покашливая, другой постукивая костылями.

– Пойдемте! Пойдемте!

– Дай бог им счастья: они такие хорошие соседи!

– Дай бог, чтобы всегда они были здоровы и веселы и любили друг друга. И чтобы не пробегала между ними противная черная кошка!

– И чтобы нашлась молодчику работа. Плохо, когда у человека нету работы.

Уходят. Тотчас же входит Жена Человека , очень красивая, грациозная, нежная, с цветами в пышных полураспущенных волосах. У нее очень грустный вид. Садится на стул, складывает на коленях ручки и грустно говорит, обращаясь к зрителям.

Жена человека . Я сейчас ходила в город и искала – не знаю, чего я искала. Мы так бедны, у нас нет ничего, и нам очень трудно жить. Нужны деньги, а как их достать – я не знаю. Если просить у людей – не дадут: отнять – у меня нету силы. Я искала работу, но и работы мне не дают, говорят, что людей много, а работы так мало. Я на дорогу смотрела: не уронит ли кто‑нибудь из богатых свой кошелек, но или его не роняли, или уже поднят кошелек кем‑нибудь более счастливым, чем я. И мне так грустно. Вот сейчас придет мой муж с поисков работы, усталый, голодный, а что я ему дам, кроме моих поцелуев? Но только ведь поцелуями сыт не будешь, нет. Мне так грустно, что хочется плакать.

Я могу очень долго не есть, и мне ничего, а он не может. У него большое тело, которое требует пищи, и когда он долго не ест, он становится такой жалкий, бледный, больной, раздраженный. Бранит меня, а потом целует и просит, чтобы я не сердилась. Но я никогда не сержусь, потому что очень люблю его. Мне только грустно.

Мой муж – очень талантливый архитектор, и я даже думаю, что он гениален. Его родители умерли очень рано, и он остался сиротою. Некоторое время после смерти родителей его поддерживали родственники, но так как он был всегда очень самостоятелен характером и резок, часто говорил неприятные вещи, не высказывал благодарности, то его бросили. Но он продолжал учиться, добывая средства уроками и часто голодая, и окончил высшую школу. Он часто голодал, мой бедный муж! Теперь он архитектор и делает чертежи прекрасных зданий, но никто их не берет, и многие глупые люди даже смеются над ним. Чтобы пробиться вперед, нужны покровители или удача, а у него нет ни покровителей, ни удачи. Вот и ходит он, разыскивая случая – какого‑то случая, – а может быть, и на земле ищет денег, как я. Он очень еще молод и наивен.

Конечно, когда‑нибудь и к нам повернется счастье, но только когда это будет? А пока нам очень трудно жить. Когда мы повенчались, у нас было маленькое приданое, но мы очень скоро его прожили: все ходили в театр и ели конфеты. Он еще надеется, а я иногда совсем теряю надежду и потихоньку плачу. Сердце у меня сжимается, когда я подумаю, что вот придет он, и опять ничего – кроме моих жалких поцелуев.

Господи боже! Будь нам милосердным и добрым отцом. Ведь у тебя так много всего: и хлеба, и работы, и денег. Твоя земля так богата: она родит плоды и колосья на поле, она покрывает цветами луга, из темной глубины своей шлет она людям золото и драгоценные красивые камни. И так много тепла у твоего солнца, и у твоих задумчивых звезд так много тихой радости. Дай нам немного из своей кошницы, совсем немного, столько, сколько даешь ты птицам своим. Немного хлеба, чтобы не был голоден мой милый, хороший муж. Немного тепла, чтобы не было холодно ему, и немного работы, чтобы поднял он гордо свою красивую голову. И, пожалуйста, не гневайся на моего мужа, что он так ругается, и смеется, и даже поет, заставляя меня танцевать: он так молод и совершенно несерьезен.

Теперь, когда я помолилась, мне стало легче, и я опять надеюсь. Правда, отчего богу не дать, когда его так просят? Пойду и поищу немного, не уронил ли кто‑нибудь кошелек или блестящий алмаз. (Уходит.)

Некто в сером . Она не знает, что уже исполнено желание ее. Она не знает, что уже сегодня утром в богатом доме два человека, согнувшись, жадно рассматривали чертеж Человека и восторгались им. Весь день сегодня они тщетно разыскивали Человека, – богатство искало его, как он ищет богатство. И завтра утром, когда соседи уйдут на работу, к их дому подъедет автомобиль, и два господина, низко кланяясь, войдут в бедную комнату и принесут богатство и славу. Но не знают об этом ни он, ни она. Так приходит к человеку счастье – и так же уходит оно.

Входят Человек и его Жена . У Человека красивая, гордая голова с блестящими глазами, высоким лбом и черными бровями, расходящимися от переносья, как два смелых крыла. Волнистые черные волосы свободно откинуты назад: низкий, белый, мягкий воротник открывает стройную шею и часть груди. В движениях своих Человек легок и быстр, как молодое животное, но позы он принимает свойственные только человеку: деятельно‑свободные и гордые.

Человек . Опять ничего. Скоро я лягу в постель и так буду лежать весь день, – пускай приходят за мной те, кому я нужен, а сам я не пойду. Завтра же лягу.

Жена . Ты устал?

Человек . Да, я устал и голоден. Я мог бы, как герой Гомера, съесть целого быка, а придется довольствоваться куском черствого хлеба. Ты знаешь ли, что человек не может постоянно есть один только хлеб, – мне хочется грызть, рвать, кусать!

Жена . Мне жалко тебя, мой милый.

Человек . Да, и мне жалко себя, но от этого я не сыт. Сегодня я целый час стоял перед гастрономическим магазином, и как люди рассматривают произведение искусства, так я рассматривал эти пулярки, паштеты, колбасы. А вывески! Они так хорошо умеют рисовать ветчину, что ее можно съесть вместе с железом.

Жена . Ветчину и я люблю.

Человек . Кто же не любит ветчины? А омаров ты любишь?

Жена . Да, люблю.

Человек . Какого я видел омара! Он был нарисован, но он был еще красивее, чем живой. Красный, как кардинал, величественный, строгий, он стоил того, чтобы подойти к нему под благословение. Я думаю, я мог бы съесть двух таких кардиналов и папу – карпа в придачу.

Жена (грустно). Ты не замечаешь моих цветов?

Человек . Цветы? А их можно есть?

Жена . Ты не любишь меня.

Человек (целуя ее). Прости меня! Но, правда, я так голоден. Посмотри, у меня трясутся руки, я даже в собаку не в силах бросить камнем.

Жена (целует руку). Бедный мой!

Человек . А откуда эти листья на полу? От них так хорошо пахнет. Это также ты?

Жена . Нет, это, наверное, соседи.

Человек . Милые люди наши соседи. Странно: так много хороших людей на свете, а человек может умереть с голоду. Отчего это?

Жена . Ты стал так мрачен. Ты хмуришься? Ты видишь что‑нибудь?

Человек . Да, предо мной, среди моих шуток, проскользнул ужасный образ нищеты и стал вон там, в углу. Ты видишь ее? Жалобно протянутые руки, заброшенность детеныша в лесу, молящий голос и тишина людской пустыни. Помогите! Никто не слышит. – Помогите, я умираю! – Никто не слышит. Смотри, жена, смотри! Вот, дрожа, выплывают смутные черные тени, как обрывки верного дыма из длинной страшной трубы, ведущей в ад. Смотри: и я между ними.

Жена . Мне стало страшно, и я не могу смотреть в тот темный угол. Ты видел все это на улице?

Человек . Да, я видел все это на улице, и скоро это будет с нами.

Жена . Нет, бог не допустит этого.

Человек . Отчего же он для других допускает?

Жена . Мы лучше других, мы хорошие люди. Мы ничем его не огорчаем.

Человек . Ты думаешь? А я так часто ругаюсь.

Жена . Ты не злой.

Человек . Нет, я злой, я злой! Когда я похожу по улице и посмотрю на все, что нам не принадлежит, у меня отрастают клыки, как у кабана. Ах, как много нет у меня денег! Слушай меня, маленькая женка! Сегодня я гулял вечером в парке, в этом прекрасном парке, где дороги прямы, как стрелы, и красивые буки похожи на королей в коронах…

Жена . А я ходила по улицам города, и там все магазины, такие красивые магазины…

Человек . Мимо меня проходили люди с тросточками, одетые так красиво, и я думал: а у меня этого нет!

Жена . Нарядные женщины в изящных ботинках, делающих ногу красивой, в прекрасных шляпах, из‑под которых глаза сверкают так таинственно, в шелковых юбках, издающих загадочный шелест, – проходили мимо меня, и я думала: а у меня нет хорошей шляпки, нет шелковой юбки!

Человек . Один нахал толкнул меня плечом, но я показал ему свои клыки, и он позорно спрятался за других!

Жена . Меня толкнула нарядная дама, но я даже не посмотрела на нее: так было мне неловко!

Человек . Там проносились всадники на горячих, гордых конях, а у меня этого нет!

Жена . У нее в ушах были такие брильянты, что хотелось поцеловать!

Человек . Там бесшумно, как призраки с горящими глазами, скользили красные и зеленые автомобили, и люди сидели в них, и смеялись, и лениво смотрели по сторонам, – а у меня этого нет!

Жена . А у меня нет ни брильянтов, ни изумрудов, ни белого чистого жемчуга!

Человек . Над озером богатый ресторан сверкал огнями, как царствие небесное, и там ели! Министры во фраках, какие‑то ангелы с белыми крыльями разносили бутерброды и пиво, и там ели, там пили! Я есть хочу! Маленькая женка, я есть хочу!

Жена . Миленький, ты бегаешь, а от этого еще больше хочется есть. Ты лучше сядь, а я сяду к тебе на колени, а ты возьми бумагу и нарисуй красивое‑красивое здание.

Человек . Мое вдохновение так же голодно, оно рисует только съестные пейзажи! Уже давно дворцы походят на толстые пироги с жирной начинкой, а церкви – на гороховые колбасы. Но на твоих глазах я вижу слезы: что с тобой, моя маленькая женка?

Жена . Мне так грустно, что я не могу помочь тебе!

Человек . Ты меня пристыдила. Я, крепкий мужчина, умный, талантливый, здоровый, ничего не могу сделать, а моя маленькая женка, моя сказочная фея плачет, что не в силах помочь мне! Когда женщина плачет, это всегда позор для мужчины. Мне совестно!

Жена . Ты же не виноват, что люди не могут тебя оценить!

Человек . У меня даже уши покраснели! Словно меня, как в детстве, отодрали за уши! Ты ведь тоже голодна, а я не вижу этого, как настоящий эгоист. Это подло!

Жена . Милый мой, я не чувствую голода…

Человек . Это бесчестно! Это малодушно! Тот нахал, который толкнул меня, был прав: он видел, что это идет настоящая жирная свинья! Кабан с острыми клыками, но с глупой головой!

Жена . Если ты будешь бранить себя так нехорошо, я опять заплачу.

Человек . Нет, нет, не нужно слез! Когда я вижу слезы на твоих глазах, мною овладевает страх. Я боюсь этих кристальных, светлых капелек: точно кто‑то другой, кто‑то страшный роняет их. Я не позволю тебе плакать. У нас нет ничего, мы бедны, – но я расскажу тебе о том, что у нас будет. Я очарую тебя светлой сказкой, яркими мечтами обовью я тебя, как розами, моя царица!

Жена . Не нужно бояться! Ты сильный, ты гениальный, и ты победил жизнь. Минута уныния пройдет, и святое вдохновение вновь осенит твою гордую голову.

Человек (становится в гордую и смелую позу вызова и бросает в тот угол, где стоит Неизвестный, дубовый листок со словами). Эй, ты, как тебя там зовут: рок, дьявол или жизнь, я бросаю тебе перчатку, зову тебя на бой! Малодушные люди преклоняются пред твоею загадочною властью. Твое каменное лицо внушает им ужас, в твоем молчании они слышат зарождение бед и грозное падение их. А я смел и силен и зову тебя на бой. Поблестим мечами, позвеним щитами, обрушим на головы удары, от которых задрожит земля! Эй, выходи на бой.

Жена (приникая немного позади к его левому плечу, говорит страстно). Смелее, мой милый, еще смелее!

Человек . Твоей зловещей косности я противопоставлю мою живую и бодрую силу; мрачности твоей – мой яркий и звонкий смех! Эй, отражай удары! У тебя каменный лоб, лишенный разума, – бросаю в него раскаленные ядра моей сверкающей мысли; у тебя каменное сердце, лишенное жалости, – сторонись, я лью в него горячую отраву мятежных криков! Черною тучею твоего свирепого гнева затмится солнце, – мы мечами осветим тьму! Эй, отражай удары!

Жена . Смелее, еще смелее! За тобой стоит твой оруженосец, мой гордый рыцарь!

Человек . Побеждая, я буду петь песни, на которые откликнется вся земля; молча падая под твоим ударом, я буду думать лишь о том, чтобы снова встать и ринуться на бой! В моей броне есть слабые места, я знаю это. Но, покрытый ранами, истекающий алой кровью, я силы соберу, чтобы крикнуть: ты еще не победил, злой недруг человека!

Жена . Смелее, мой рыцарь! Я слезами твои омою раны, поцелуями остановлю бег алой крови!

Человек . И, умирая на поле брани, как умирают храбрые, одним лишь возгласом я уничтожу твою слепую радость: я победил! Я победил, злой враг мой, ибо до последнего дыхания не признал я твоей власти!

Жена . Смелей, мой рыцарь, смелей! Я умру с тобою, Человек. Эй, эй, выходи на бой! Поблестим мечами, позвеним щитами, обрушим на головы удары, от которых задрожит земля. Эй, выходи!

Некоторое время Человек и его Жена остаются в тех же позах, потом оборачиваются друг к другу и целуются.

Так разделаемся мы с жизнью, моя маленькая женка, не правда ли? Пусть она хмурится, как слепая сова при солнце, – мы заставим ее улыбнуться!

Жена . И поплясать под наши песни. Нас двое!

Человек . Нас двое. Ты хорошая жена, ты моя верная подруга, ты храбрая маленькая женщина, и, пока мы с тобой, нам никто не страшен. Эка бедность! Сегодня бедны, а завтра уже богаты!

Жена . И что такое голод? Сегодня хочется есть, а завтра мы уже сыты.

Человек . Ты думаешь? Очень возможно. Но я буду очень много есть – так много нужно, чтобы я почувствовал себя сытым. Как ты думаешь, достаточно это будет: утром чай, или кофе, или шоколад, как кто хочет, выбор свободный. Потом завтрак из трех блюд. Потом обед. Потом ужин. Потом…

Жена . Побольше фруктов. Я очень люблю фрукты.

Человек . Хорошо. Я буду корзинами покупать их прямо на рынке: там они дешевле и свежее. Впрочем, у нас будет свой сад.

Жена . Но у нас нет земли!

Человек . Я куплю. Мне давно хочется иметь свой кусочек земли. Кстати, я построю там дом по своему рисунку. Пусть посмотрят, негодяи, какой я архитектор!

Жена . Мне хотелось бы в Италии, у самого моря. Мраморная белая вилла в роще лимонов и кипарисов. И чтобы белые мраморные ступени опускались прямо в голубые волны.

Человек . Понимаю. Это хорошо. Но я рассчитываю, кроме того, построить замок в Норвегии, в горах. Внизу фиорд, а вверху, на острой горе, замок. Бумаги у нас нет? Ну, смотри на стену, я буду показывать. Вот это фиорд, видишь?

Жена . Да. Как красиво!

Человек . Блестящая, глубокая вода здесь – она отражает нежно‑зеленую траву: здесь – красный, черный, коричневый камень. А вот здесь в прорыве где вот это пятно – клочок голубого неба и белое, тихое облачко…

Жена . Белая лодка, смотри, отразилась в воде, как будто грудь с грудью два белые лебедя.

Человек . А вот тут идет кверху гора. Веселая, зеленая снизу, кверху она все мрачнее, все строже. Острые скалы, черные тени, обрывки и лохмотья туч…

Жена . Похоже на разрушенный замок.

Человек . И вот на том, на среднем пятне построю я царственный замок.

Жена . Там холодно! Там ветер!

Человек . У меня будут толстые каменные стены и огромные окна из целого стекла. Ночью, когда забушует зимняя вьюга и заревет внизу фиорд, мы завесим окна и затопим огромный камин. Это будут такие огромные очаги, в которых будут гореть целые бревна, целые леса смолистых сосен!

Жена . Как тепло!

Человек . И тихо как, заметь. Везде ковры и много‑много книг, от которых бывает такая живая и теплая тишина. А мы вдвоем. Там ревет буря, а мы вдвоем, перед камином, на шкуре белого медведя. «Не взглянуть ли, что делается там?» – скажешь ты. «Хорошо», – отвечу я, и мы подойдем к самому большому окну и отдернем занавес. Боже, что там!

Жена . Клубится снег!

Человек . Точно белые кони несутся, точно мириады испуганных маленьких духов, бледных от страха, ищут спасения у ночи. И визг и вой…

Жена . Ой, холодно! Я дрожу!

Человек . Скорее к огню! Эй, подайте мой дедовский кубок. Да не тот, – золотой, из которого викинги пили! Налейте его золотистым вином, да не так, – до краев пусть поднимается жгучая влага. Вот на вертеле жарится серна – несите‑ка ее сюда, я ее съем! Да скорее, а то я съем вас самих, – я голоден, как черт!

Жена . Ну, вот и принесли… Дальше.

Человек . Дальше… Понятно, я ее съем, что же может быть дальше? Но что ты делаешь с моей головой, маленькая женка?

Жена . Я богиня славы! Из листьев дубовых, которые набросали соседи, я сплела тебе венок и венчаю тебя. Это слава пришла, прекрасная слава! (Надевает венок.)

Человек. Да, слава, шумящая, звонкая слава. Смотри на стену! Вот это – я иду. А кто рядом со мной, видишь?

Жена . Это я.

Человек . Смотри – нам кланяются. О нас шепчутся. На нас показывают пальцами. Вот какой‑то почтенный старик заплакал и говорит: счастлива родина, имеющая таких детей. Вот юноша, бледнея, смотрит, на него с улыбкой оглянулась слава. В это время я уже построил Народный дом, которым гордится вся наша земля…

Жена . Ты мой славный! К тебе так идет венок из дуба, а из лавра пошел бы еще больше.

Человек . Смотри, смотри! Вот это – идут ко мне представители от города, где я родился. Они кланяются и говорят: город наш гордится честью…

Жена . Ах!

Человек . Что ты?

Жена . Я нашла бутылку молока.

Человек . Этого не может быть!

Жена . И хлеб, мягкий пахучий хлеб. И сигару.

Человек . Этого не может быть! Ты ошиблась: это сырость с проклятой стены, а тебе показалось – молоко.

Жена . Да нет же!

Человек . Сигара! Сигары не растут на окнах. Их за бешеные деньги продают в магазинах. Это, наверное, черный обломанный сучок!

Жена . Ну, посмотри же! Я догадываюсь: это принесли наши милые соседи.

Человек . Соседи? Поверь мне: это люди, но – божественного происхождения. Но если бы это принесли сами черти… Скорее сюда, моя маленькая женка!

Жена Человека садится к нему на колени, и так они едят. Она отламывает кусочки хлеба и кладет ему в рот, а он поит ее молоком из бутылки.

По‑видимому, сливки!

Жена . Нет, молоко. Жуй получше, ты подавишься!

Человек . Корку давай. Она такая поджаристая!

Жена . Ну, ведь я говорила, что подавишься.

Человек . Нет, проглотил.

Жена . У меня молоко течет по шее и подбородку. Ой, щекотно!

Человек . Дай я его выпью. Не нужно, чтобы капля пропадала.

Жена . Какой ты хитрый!

Человек . Готово. Быстро. Все хорошее кончается так быстро. У этой бутылки, по‑видимому, двойное дно: с виду она кажется глубже! Какие жулики эти фабриканты стекла!

Он закуривает сигару, приняв позу блаженно отдыхающего человека, она повязывает в волосы розовенькую ленточку, смотрясь в черное стекло окна.

По‑видимому, дорогая сигара: очень пахучая и крепкая. Всегда буду курить такие!

Жена . Ты не видишь?

Человек . Все вижу. И ленточку, и вижу, что ты хочешь, чтобы я поцеловал твою голенькую шейку. Жена. Этого я не позволю. Вообще ты стал что‑то развязен. Кури, пожалуйста, свою сигару, а моя шейка…

Человек . Что? Да разве она не моя? Черт возьми, покушение на собственность!

Она бежит. Человек догоняет ее и целует.

Вот. Права восстановлены. А теперь, моя маленькая женка, танцевать. Вообрази, что это – великолепный, роскошный, изумительный, сверхъестественный, красивый дворец.

Жена . Вообразила.

Человек . Вообрази, что ты – царица бала.

Жена . Готово.

Человек . И к тебе подходят маркизы, графы, пэры. Но ты отказываешь им и избираешь этого, как его – в трико. Принца! Что же ты?

Жена . Я не люблю принцев.

Человек . Вот как! Кого же ты любишь?

Жена . Я люблю талантливых художников.

Человек . Готово. Он подошел. Боже мой, но ведь ты кокетничаешь с пустотой? Женщина!

Жена . Я вообразила.

Человек . Ну, ладно. Вообрази изумительный оркестр. Вот турецкий барабан: бум‑бум‑бум! (Бьет кулаком по столу, как по барабану.)

Жена . Милый мой! Это только в цирке собирают публику барабаном, а во дворце…

Человек . Ах, черт возьми! Перестань воображать. Воображай опять! Вот заливаются певучие скрипки. Вот нежно поет свирель. Вот гудит, как жук, толстый контрабас…

Человек в дубовом венке садится и напевает танец, прихлопывая в такт ладонями. Мотив тот, что повторяется в следующей картине на балу у Человека. Жена танцует, грациозная и стройная.

Ах ты, козочка моя!

Жена . Я царица бала.

Пенье и танец все веселее. Постепенно Человек встает, потом начинает слегка танцевать на месте, потом схватывает Жену и с сбившимся на сторону дубовым венком танцует.

И равнодушно смотрит Некто в сером, держа в окаменелой руке ярко пылающую свечу.

Опускается занавес

Картина третья

Бал у человека

Бал происходит в лучшей зале обширного дома Человека. Это очень высокая, большая, правильно четырехугольная комната с совершенно гладкими белыми стенами, таким же потолком и светлым полом. Есть какая‑то неправильность в соотношении частей, в размерах их – так, двери несоразмерно малы сравнительно с окнами, вследствие чего зала производит впечатление странное, несколько раздражающее – чего‑то дисгармоничного, чего‑то ненайденного, чего‑то лишнего, пришедшего извне. Все полно холодной белизной, и однообразие ее нарушается только рядом окон, идущих по задней стене. Очень высокие, почти до потолка, близко стоящие друг к другу, они густо чернеют темнотою ночи: ни одного блика, ни одного светлого пятнышка не видно в пустых междурамных провалах. В обилии позолоты выражается богатство Человека. Золоченые стулья и очень широкие золотые рамы на картинах. Это единственная мебель и единственное украшение огромной высокой залы. Освещается она тремя люстрами в виде обручей, с редкими, широко расставленными электрическими свечами. Очень светло к потолку; внизу света значительно меньше, так что стены кажутся сероватыми.

Бал у Человека в полном разгаре. Играет оркестр из трех человек, причем музыканты очень похожи на свои инструменты. Тот, что со скрипкой, похож на скрипку: тонкая шея, маленькая головка с хохолком, склоненная набок, несколько изогнутое туловище; на плече, под скрипкой, аккуратно разложен носовой платок. Тот, что с флейтой, похож на флейту: очень длинный, очень худой, с затянутыми худыми ногами. И тот, что с контрабасом, похож на контрабас: невысокий, с покатыми плечами, книзу очень толстый, в широких брюках. Играют они с необыкновенной старательностью, бросающейся в глаза: отбивают такт, поматывают головой, раскачиваются. Мотив во все время бала один и тот же. Это – коротенькая, в две музыкальных фразы, полька, с подпрыгивающими, веселыми и чрезвычайно пустыми звуками. Все три инструмента играют немного не в тон друг другу, и от этого между ними и между отдельными звуками некоторая странная разобщенность, какие‑то пустые пространства. Мечтательно танцуют девушки и молодые люди . Все они очень красивые, изящные, стройные. В противоположность крикливым звукам музыки, их танец очень плавен, неслышен и легок; при первой музыкальной фразе они кружатся, при второй расходятся и сходятся грациозно и несколько манерно.

Вдоль стены, на золоченых стульях, сидят гости , застывшие в чопорных позах. Туго двигаются, едва ворочая головами, так же туго говорят, не перешептываясь, не смеясь, почти не глядя друг на друга и отрывисто произнося, точно обрубая, только те слова, что вписаны в текст. У всех руки в кисти точно переломлены и висят тупо и надменно. При крайнем, резко выраженном разнообразии лиц все они охвачены одним выражением: самодовольства, чванности и тупого почтения перед богатством Человека.

Танцующие только в белых платьях, мужчины в черном. Среди гостей черный, белый и ярко‑желтый цвета.

В ближнем углу, более темном, чем другие, неподвижно стоит Некто в сером , именуемый Он . Свеча в его руке убыла на две трети и горит сильно желтым огнем, бросая желтые блики на каменное лицо и подбородок Его.

Разговор гостей

– Я должна заметить, что это очень большая честь – быть в гостях на балу у Человека.

– Вы можете добавить, что этой чести удостоены весьма немногие. Весь город добивался приглашения, а попали лишь весьма немногие. Мой муж, мои дети и я, мы все весьма гордимся честью, которую оказал нам глубокоуважаемый Человек.

– Мне даже жаль тех, кто не попал сюда: всю ночь они не будут спать от зависти, а завтра станут клеветать про скуку на балах Человека.

– Они никогда не видали этого блеска.

– Добавьте: этого изумительного богатства и роскоши.

– Я и говорю: этого чарующего, беззаботного веселья. Если это не весело, то я желала бы видеть, где бывает весело!

– Оставьте: вы не переспорите людей, когда их мучит зависть. Они вам скажут, что вовсе не на золоченых стульях мы сидели. Вовсе не на золоченых.

– Что это были самые простые, дешевые стулья, купленные у торговца старыми вещами!

– Что вовсе и не электричество нам светило, но простые сальные свечи.

– Скажите: огарки.

– Дрянные плошки. О, клевета!

– Они будут нагло отрицать, что в доме Человека золоченые карнизы.

– И что у картин такие широкие золотые рамы. Мне кажется, будто я слышу звон золота.

– Вы видите его блеск, этого достаточно, я думаю.

– Я редко наслаждаюсь такой музыкой, как на балах Человека. Это божественная гармония, уносящая душу в высшие сферы.

– Я надеюсь, что музыка будет достаточно хороша, если за нее платят такие деньги. Вы не должны забывать, что это лучший оркестр в городе и играет в самых торжественных случаях.

– Эту музыку долго потом слышишь, она положительно покоряет слух. Мои дети, возвращаясь с балов Человека, долго еще напевают мотив.

– Мне иногда кажется, что я слышу ее на улице. Оглядываюсь и нет ни музыкантов, ни музыки.

– А я слышу ее во сне.

– Мне особенно нравится то, должна я сказать, что музыканты играют так старательно. Они понимают, какие деньги им платят за музыку, и не желают получать их даром. Это очень порядочно!

– Похоже даже, будто они сами вошли в свои инструменты: так стараются они!

– Или, скажите, инструменты вошли в них.

– Как богато!

– Как пышно!

– Как светло!

– Как богато!

Некоторое время в разных концах, отрывисто, звуком, похожим на лай, повторяют только два эти выражения: «Как богато!», «Как пышно!»

– Кроме этой залы, у Человека в доме еще пятнадцать великолепных комнат, и я видела их все. Столовая с таким огромным камином, что в нем можно жечь целые деревья. Великолепные гостиные и будуар. Обширная спальня, и над изголовьем у кроватей, вы представьте себе, – балдахины!

– Да, это изумительно. Балдахины!

– Вы слышали: балдахины!

– Позвольте мне продолжать. Для сына, маленького мальчика, прекрасная светлая комната из золотистого желтого дерева. Кажется, что в ней всегда светит солнце…

– Это такой прелестный мальчик. У него кудри как солнечные лучи.

– Это правда. Когда посмотришь на него, то невольно думаешь: ах, неужели взошло солнце!

– А когда посмотришь в его глаза, то думаешь: ах, вот уже кончилась осень и опять показалось голубое небо.

– Человек так безумно любит своего сына. Для верховой езды он купил ему пони, хорошенького, светло‑белого пони. Мои дети…

– Позвольте мне продолжать, я прошу вас. Я уже говорила про ванну?

– Нет! Нет!

– Так вот: ванна!

– Ах, ванна!

– Да. Горячая вода постоянно. Дальше кабинет самого Человека, и там все книги, книги, книги. Говорят, что он очень умный, и это видно по книгам.

– А я видела сад!

– Сада я не видала.

– А я видела сад, и он очаровал меня, я должна в этом сознаться. Представьте себе: изумрудно‑зеленые газоны, подстриженные с изумительной правильностью. Посередине проходят две дорожки, усыпанные мелким красным песком. Цветы – даже пальмы.

– Даже пальмы.

– Да, даже пальмы. И все деревья подстрижены так же: одни как пирамиды, другие как зеленые колонны. Фонтаны. Зеркальные шары. А в траве среди ее зелени стоят маленькие гипсовые гномы и серны.

– Как богато!

– Как роскошно!

Некоторое время отрывисто повторяют: «Как богато!», «Как роскошно!»

– Господин Человек удостоил меня чести показать свои конюшни и сараи, и я высказал полное одобрение содержащимся там лошадям и экипажам. Особенно глубокое впечатление произвел на меня автомобиль.

– Вы подумайте: у него только семь человек одной прислуги: повар, кухарка, две горничные, садовники…

– Вы пропустили кучера.

– Да, конечно, и кучер.

– Да, сами они ничего уже не делают. Такие важные.

– Нужно согласиться, что это большая честь – быть в гостях у Человека.

– Вы не находите, что музыка несколько однообразна?

– Нет, я этого не нахожу и удивляюсь, что вы это находите. Разве вы не видите, какие это музыканты?

– А я скажу, что всю жизнь желала бы слушать эту музыку: в ней есть что‑то, что волнует меня.

– И меня.

– И меня.

– Так хорошо под нее отдаваться сладким мечтам о блаженстве…

– Уноситься мыслью в надзвездные сферы!

– Как хорошо!

– Как богато!

– Как пышно!

Повторяют.

– Я вижу у тех дверей движение. Сейчас пройдет через залу Человек со своей Женой.

Музыканты совершенно выбиваются из сил.

– Вот они!

– Идут! Смотрите, идут.

В невысокие двери с правой стороны показываются Человек , его Жена , его Друзья и Враги и наискось пересекают залу, направляясь к дверям на левой стороне. Танцующие, продолжая танцевать, расступаются и дают дорогу. Музыканты играют отчаянно громко и разноголосо.

Человек сильно постарел: в длинных волосах его и бороде заметная проседь. Но лицо мужественно и красиво, и идет он со спокойным достоинством и некоторой холодностью; смотрит прямо перед собою, точно не замечая окружающих. Так же постарела, но еще красива его Жена, опирающаяся на его руку. И она точно не замечает окружающего и несколько странным, почти остановившимся взглядом смотрит прямо перед собою. Одеты они богато.

Первыми за Человеком идут его Друзья. Все они очень похожи друг на друга: благородные лица, открытые высокие лбы, честные глаза. Выступают они гордо, выпячивая грудь, ставя ноги уверенно и твердо, и по сторонам смотрят снисходительно, с легкой насмешливостью. У всех у них в петлицах белые розы. Следующими, за небольшим интервалом, идут Враги Человека, очень похожие друг на друга. У всех у них коварные, подлые лица, низкие, придавленные лбы, длинные обезьяньи руки. Идут они беспокойно, толкаясь, горбясь, прячась друг за друга, и исподлобья бросают по сторонам острые, коварные, завистливые взгляды. В петлицах – желтые розы.

Так медленно и совершенно молча проходят они через залу. Топот шагов, музыка, восклицания гостей создают очень нестройный, резко дисгармоничный шум.

Гости:

– Вот они! Вот они! Какая честь!

– Как он красив!

– Какое мужественное лицо!

– Смотрите! Смотрите!

– Он не глядит на нас!

– Он нас не видит!

– Мы его гости!

– Какая честь! Какая честь!

– А она? Смотрите, смотрите!

– Как она прекрасна!

– Как горда!

– Нет, нет, вы на брильянты посмотрите!

– Брильянты! Брильянты!

– Жемчуг! Жемчуг!

– Рубины!

– Как богато! Какая честь!

– Честь! Честь! Честь!

Повторяют.

– А вот Друзья Человека!

– Смотрите, смотрите, вот Друзья Человека!

– Благородные лица!

– Гордая поступь!

– На них сияние его славы!

– Как они любят его!

– Как верны ему!

– Какая честь быть другом Человека!

– Они смотрят на все, как на свое!

– Они тут дома!

– Какая честь!

– Честь! Честь! Честь!

Повторяют.

– А вот Враги Человека!

– Смотрите, смотрите – Враги Человека!

– Они идут, как побитые собаки.

– Человек укротил их.

– Он надел на них намордники!

– Они виляют хвостом.

– Крадутся!

– Толкаются!

– Ха‑ха! Ха‑ха!

Хохочут.

– Какие подлые лица!

– Жадные взгляды!

– Трусливые!

– Завистливые!

– Они боятся на нас смотреть.

– Чувствуют, что мы дома.

– Их нужно еще попугать!

– Человек будет благодарен!

– Пугайте их, пугайте!

– Го‑го!

Кричат на Врагов Человека, смешивая крик «го‑го» с хохотом. Враги жмутся друг к другу, боязливо и остро поглядывая по сторонам.

– Уходят! Уходят!

– Какая честь!

– Уходят!

– Го‑го! Ха‑ха!

– Ушли! Ушли! Ушли!

Шествие скрывается в двери с левой стороны. Наступает некоторое затишье. Музыка играет не так громко, и танцующие постепенно заполняют залу.

– Куда они прошли?

– Я думаю, что они прошли в столовую, там сервирован ужин.

– Вероятно, скоро пригласят и нас. Вы не видите никого, кто бы искал нас?

– Да, уже пора. Если сесть за ужин позже, то плохо будешь спать ночью.

– Должен заметить, что и я ужинаю весьма рано.

– Поздний ужин тяжело ложится на желудок.

– А музыка все играет!

– А они все танцуют. Я удивляюсь, как не устанут они.

– Как богато!

– Как пышно!

– Вы не знаете, на скольких особ сервирован ужин?

– Я не успела сосчитать. Вошел метрдотель, и мне пришлось удалиться.

– Не может быть, чтобы нас забыли!

– Но ведь Человек так горд. Мы же так ничтожны.

– Оставьте! Мой муж говорит, что мы сами оказываем ему честь, бывая у него. Мы сами достаточно богаты.

– Если принять в расчет репутацию его жены…

– Вы не видите никого, кто бы искал нас? Быть может, он ищет нас в других комнатах?

– Как богато!..

– Если не совсем осторожно обращаться с чужими деньгами, то, я думаю, можно стать богатым.

– Перестаньте, это говорят его враги…

– Однако среди них есть люди весьма почтенные. Должна сознаться, что мой муж…

– Однако, как уже поздно!

– Здесь, очевидно, произошло недоразумение! Я не могу допустить, чтобы нас просто забыли.

– По‑видимому, вы плохо знаете жизнь и людей, если вы думаете так.

– Удивляюсь. Мы сами достаточно богаты…

– Кажется, кто‑то звал нас?

– Это вам послышалось! Нас никто не звал. И я не понимаю, должна сознаться откровенно, зачем мы пришли в дом с такой репутацией. Знакомство нужно выбирать осторожно.

В двери показывается Лакей в ливрее:

– Господин Человек и его супруга просят почтенных господ пожаловать к столу.

Гости (поспешно подымаясь):

– Какая ливрея!

– Он нас позвал!

– Я говорила, что здесь недоразумение.

– Человек так мил! Они, наверное, еще сами не успели сесть за стол.

– Я говорила, нет ли кого‑нибудь, кто искал бы нас.

– Какая ливрея!

– Говорят, что ужин великолепен.

– У Человека ничего не может быть плохо.

– Какая музыка! Какая честь быть на балу у Человека!

– Пусть нам позавидуют те…

– Как богато!

– Как пышно!

– Какая честь!

– Какая честь!

Повторяя, один за другим удаляются, и зала пустеет. Пара за парой оставляют танцы танцующие и молча уходят вслед за гостями. Некоторое время кружится еще одна пара, но и она вскоре уходит за другими. Но все с той же отчаянной старательностью играют музыканты.

Лакей тушит люстры, оставляя лишь одну свечу в дальней люстре, и уходит. В наступившем полумраке смутно колеблются фигуры музыкантов, раскачивающихся со своими инструментами, и резко выделяется Некто в сером. Пламя свечи колеблется и ярким желтоватым светом озаряет Его каменное лицо и подбородок.

Не поднимая головы, Он поворачивается и медленно, через всю залу, спокойными и тихими шагами, озаренный пламенем свечи, идет к тем дверям, куда ушел Человек, и скрывается в них.

Опускается занавес

Картина четвертая

Несчастие человека

Четырехугольная большая комната мрачного вида: гладкие темные стены, такой же пол и потолок. В задней стене два высоких восьмистекольных незанавешенных окна и низенькая дверь между ними; такие же два окна в правой стене. В окна смотрит ночь, и когда распахивается дверь, та же глубокая чернота ночи быстро взглядывает в комнаты. Вообще, как бы ни было светло, в комнатах Человека огромные темные окна поглощают свет. В левой стене одна только низенькая дверь, внутрь дома; у этой же стены стоит широкий диван, обитый черной клеенкой. У окна направо рабочий стол Человека, очень простой, бедный: на нем тускло горящая лампа под темным колпаком, желтое пятно разложенного чертежа и детские игрушки: маленький кивер, деревянная лошадка без хвоста и красный длинноносый паяц с бубенцами. В простенке между окнами старый книжный шкаф, совершенно пустой, разоренный, заметны пыльные полосы от книг – видно, что их унесли совсем недавно. Один стул. В углу, более темном, чем другие, стоит Некто в сером , именуемый Он . Свеча в его руке не больше как толстый, слегка оплывший огарок, горящий красноватым колеблющимся огнем. И так же красны блики на каменном лице и подбородке Его.

Единственная прислуга Человека, Старуха сидит на стуле и говорит ровным голосом, обращаясь к воображаемому, собеседнику:

– Вот и снова впал в бедность Человек. Было у него много дорогих вещей, лошади и экипажи, и автомобиль даже был, а теперь нет ничего, и из всей прислуги осталась я только одна. В этой комнате и в других двух есть еще хорошие вещи – вот диван, вот шкап, а в остальных двенадцати нет ничего, и стоят они пустые и темные. И днем и ночью бегают в них крысы, дерутся и пищат, люди их боятся, а я нет. Мне все равно.

Давно уже висит на воротах железная доска, где написано, что дом продается, но никто не покупает его. Уже проржавела доска, и буквы на ней стерлись от дождей, а никто не приходит и не покупает, никому не нужен старый дом. А может быть, кто‑нибудь и купит тогда пойдем искать другого жилища, и будет оно совсем чужое. Госпожа станет плакать, заплачет, пожалуй, и старый господин, а я нет. Мне все равно.

Вы удивляетесь, куда же девалось богатство, не знаю, может быть, это и удивительно, но только всю жизнь жила я у людей и видела часто, как уходили деньги, потихоньку уплывали в какие то щели.

Так и у этих моих господ. Было много, потом стало мало, потом совсем ничего; приходили заказчики и заказывали, потом перестали приходить. Спросила я однажды госпожу, отчего это так, а она ответила: «Перестает нравиться то, что нравилось; перестают любить, что любили». Как же это может быть, чтобы перестало нравиться, раз уже понравилось? Не ответила она и заплакала, а я нет. Мне все равно. Мне все равно.

Пока платят они мне, живу у них, а перестанут платить, пойду к другим и у других жить буду. Стряпала я им, а тогда другим стряпать стану, а потом и совсем перестану – старая стала и вижу плохо. Тогда выгонят они меня и скажут: ступай куда хочешь, а мы другую возьмем. Что ж? Я и пойду, мне все равно.

Вот удивляются мне люди: страшно, говорят, жить у них, страшно по вечерам сидеть, когда только ветер в трубе свистит да крысы пищат и грызутся.

Не знаю, может быть, и страшно, но только я не думаю об этом. Зачем? Они вдвоем, у себя сидят и смотрят друг на друга и ветер слушают, а я у себя на кухне сижу и тоже ветер слушаю. Разве не один ветер свистит в наши уши? У них так бывало, что придут молодые люди к ихнему сыну, и тогда все смеются, поют, ходят в пустые комнаты крыс разгонять, а ко мне никто не приходит, и сижу я одна, нее одна. Не с кем разговаривать – так я с собою говорю, и мне все равно.

И так у них плохо, а третьего дня и еще несчастье случилось: пошел молодой господин гулять, а шляпу набок надел и волосы выправил, как молодец, а злой человек взял из‑за угла и бросил в него камнем и разбил ему голову, как орех. Принесли его, положили, и лежит он теперь, умирает – а может быть, и жив останется, кто знает. Плакали старая госпожа и господин, а потом взяли все книги, на воз положили да продали. Теперь сиделку на эти деньги наняли, лекарства взяли, даже винограду купили. Вот и пригодились книги. Но только не ест он винограду, даже не смотрит на него – так и стоит возле, на блюдечке. Так и стоит.

В наружную дверь входит Доктор , мрачный и очень озабоченный.

Доктор . Туда я попал? Вы не знаете, старушка? Я доктор, у меня много посещений, и я часто ошибаюсь. Туда зовут, сюда зовут, а дома все одинаковые, и люди в них скучные. Туда я попал?

Старушка . Не знаю.

Доктор . Вот я посмотрю на записную книжку. Не у вас ли ребенок, у которого болит горло и он задыхается?

Старушка. Нет.

Доктор . Не у вас ли господин, подавившийся костью?

Старушка. Нет.

Доктор . Не у вас ли человек, который внезапно сошел с ума от бедности и топором зарубил жену и двух детей? Всего должно быть четверо?

Старушка. Нет.

Доктор . Не у вас ли девушка, у которой перестало биться сердце? Не лгите, старушка, мне кажется, что она у вас.

Старушка. Нет.

Доктор . Нет. Я вам верю, вы говорите искренно. Не у вас ли молодой человек, которому камнем разбили голову и он умирает?

Старушка . У нас. Ступайте в ту дверь, налево. Да дальше не ходите, там вас съедят крысы.

Доктор . Хорошо. Звонят, все звонят, днем и ночью. Вот и теперь ночь. Фонари все потушены, а я все иду. Часто ошибаюсь я, старушка. (Уходит в дверь, ведущую внутрь дома.)

Старушка . Одни доктор лечил – не вылечил, теперь другой будет – и тоже, должно быть, не вылечит. Что ж! Тогда умрет ихний сын, и останемся мы в доме одни. Я буду в кухне сидеть и с собой разговаривать, а они тут будут сидеть, молчать и думать. Еще одна комната освободится, и будут в ней бегать и драться крысы. Пускай бегают и дерутся, мне все равно. Мне все равно.

Спрашиваете вы меня, за что ударил злой человек молодого господина. А я не знаю – откуда же я буду знать, за что люди убивают один другого? Один бросил камень из‑за угла и убежал, а другой свалился и теперь умирает – вот это я знаю. Говорят, что добрый был наш молодой господин, смелый и за бедных заступался, – не знаю, мне все равно. Добрый или злой, молодой или старый, живой или мертвый, мне все равно. Мне все равно.

Пока платят – живу, а перестанут платить – пойду к другим: и другим стряпать буду, а потом совсем перестану, – стара я стала, вижу плохо и соли от сахара не отличаю. Тогда выгонят они меня и скажут: ступай куда хочешь, а мы другую возьмем. Что ж? Я и пойду, мне все равно. Мне все равно…

Входят Доктор , Человек и его Жена . Оба они очень состарились и совершенно седы. Высоко стоящие, длинные волосы Человека и большая борода придают его голове сходство с львиной головой: ходит он, слегка сгорбившись, но голову держит прямо и смотрит из‑под седых бровей сурово и решительно. Когда разглядывает что‑нибудь вблизи, то надевает большие очки в серебряной оправе.

Доктор . Ваш сын крепко уснул, и вы не будите его. Сон, может быть, к лучшему. И вы засните: если человек имеет время спать, он должен спать, а не ходить и не разговаривать.

Жена . Благодарю вас, доктор, вы так нас успокоили. А завтра вы не приедете к нам?

Доктор . И завтра приеду и послезавтра. А вы, старушка, тоже ступайте спать. Уже ночь, и всем пора спать. В эту дверь надо идти? Я часто ошибаюсь.

Уходит. Уходит и Старушка, и Человек остается с Женой вдвоем.

Человек . Посмотри, жена: вот это я начал чертить, когда наш сын был еще здоров. Вот на этой линии я остановился и подумал: отдохну, а потом буду продолжать опять. Посмотри, какая простая и спокойная линия, а на нее страшно взглянуть: ведь она может быть последней, которую провел я при жизни сына. Каким зловещим неведением дышит ее простота, ее спокойствие!

Жена . Не тревожься, мой милый, гони от себя дурные мысли. Я верю, что доктор сказал правду и сын наш выздоровеет.

Человек . А ты разве не тревожишься? Взгляни на себя в зеркало: ты бела, как твои волосы, мой старый друг.

Жена . Конечно, я немного тревожусь, но я убеждена, что опасности нет.

Человек . И теперь, как и всегда, ты ободряешь меня и обманываешь так искренно и свято. Бедный мой оруженосец, верный хранитель моего иступившегося меча, – плох твой старый рыцарь, не держит оружия его дряхлая рука. Что я вижу? Это игрушки сына! Кто положил их сюда?

Жена . Мой милый, ты забыл: ты сам же давно еще положил их сюда. Ты говорил тогда, что тебе легче работается, если перед тобою лежат эти детские невинные игрушки.

Человек . Да, я забыл. Но теперь мне страшно смотреть на них, как осужденному на орудия пытки и казни. Когда ребенок умирает, проклятием для живых становятся его игрушки. Жена, жена! Мне страшно смотреть на них.

Жена . Они куплены еще в то время, когда мы были бедны. Жаль смотреть на них: такие это бедные милые игрушки.

Человек . Я не могу, я должен взять их в руки. Вот лошадка с оторванным хвостом… Гоп‑гоп, лошадка, куда ты скачешь? – «Далеко, папа, далеко, туда, где поле и зеленый лес». – Возьми меня, лошадка, с собой. – «Гоп‑гоп, садись, милый папочка»… А вот кивер, картонный, плохонький кивер, который со смехом я сам примерял, когда покупал его в лавке. Ты кто? «Я рыцарь, папа. Я самый сильный, смелый рыцарь». – Куда идешь ты, мой маленький рыцарь? – «Дракона убивать я иду, милый папа. Я иду освободить пленных, папа». – Иди, иди, мой маленький рыцарь.

Жена Человека плачет.

А вот и наш неизменный паяц со своей глупой и милой рожей. Но какой он ободранный – точно из сотни битв вырвался он, но все так же смеется и так же краснонос. Ну, позвони же, друг, как ты звенел прежде. Не можешь, нет? Один только бубенчик остался, ты говоришь? Ну, так я же брошу тебя на пол! (Бросает.)

Жена . Что ты делаешь? Вспомни, как часто целовал наш мальчик его смешное лицо.

Человек . Да. Я не прав. Прости меня, мой друг, и ты, старина, прости. (Поднимает, с трудом нагибаясь.) Все смеешься? Нет, я положу тебя подальше. Не сердись, но сейчас я не могу видеть твоей улыбки, ступай смеяться в другое место.

Жена . Твои слова разрывают сердце. Поверь мне, выздоровеет наш сын – разве это будет справедливо, если молодое умрет раньше старого?

Человек . А где ты видела справедливое, жена?

Жена . Мой милый друг, я прошу тебя, преклони со мной вместе колена, и вдвоем мы умолим бога.

Человек . Трудно сгибаются старые колена.

Жена . Преклони их, ты должен.

Человек . Не услышит меня тот, чей слух еще ни разу не утруждал я ни словословием, ни просьбами. Проси ты – ты мать!

Жена . Проси ты – ты отец! Если не отец умолит за сына, то кто же? Кому ты оставляешь его? Разве одна я могу так сказать, как мы скажем вдвоем?

Человек . Пусть будет, как ты говоришь. Быть может, отзовется вечная справедливость, если преклонят колена старики.

Оба становятся на колени, обратившись лицом в тот угол, где неподвижно стоит Неизвестный, и молитвенно складывают у груди руки.

Молитва матери

– Боже, я прошу тебя, оставь жизнь моему сыну. Только одно я понимаю, только одно могу я сказать, только одно: боже, оставь жизнь моему сыну. Нет у меня других слов, все темно вокруг меня, все падает, я ничего не понимаю, и такой ужас у меня в душе, господи, что только одно могу я сказать – боже, оставь жизнь моему сыну! Оставь жизнь моему сыну! Оставь! Прости, что так плохо молюсь я, но я не могу. Господи, ты понимаешь, не могу. Ты посмотри на меня. Ты только посмотри на меня – видишь? Видишь, как трясется голова, как трясутся руки, да что руки мои, господи! Пожалей его, ведь он такой молоденький, у него родинка на правой ручке. Дай ему пожить, хоть немножко, хоть немножко. Ведь он такой молоденький, такой глупый – он еще любит сладкое, и я купила ему винограду. Пожалей! Пожалей!

Тихо плачет, закрыв лицо руками. Не глядя на нее, Человек говорит.

Молитва отца

– Вот я молюсь, видишь ты? Согнул старые колена, в прахе разостлался перед тобой, землю целую – видишь? Быть может, когда‑нибудь я оскорбил тебя, так ты прости меня, прости. Правда, я был дерзок, заносчив, требовал, а не просил, часто осуждал. Ты прости меня. А если хочешь, если такая твоя воля, накажи, – но только сына моего оставь. Оставь, я прошу тебя. Не о милосердии я тебя прошу, не о жалости, нет – только о справедливости. Ты – старик, и я ведь тоже старик. Ты скорее меня поймешь. Его хотели убить злые люди, те, что делами своими оскорбляют тебя и оскверняют твою землю. Злые, безжалостные негодяи, бросающие камни из‑за угла. Из‑за угла, негодяи! Не дай же совершиться до конца злому делу: останови кровь, верни жизнь – верни жизнь моему благородному сыну. Ты отнял у меня все, но разве когда‑нибудь я просил тебя, как попрошайка: верни богатство! верни друзей! верни талант! Нет, никогда. Даже о таланте не просил я, а ты ведь знаешь, что такое талант – ведь это больше жизни! Может быть, так нужно, думал я, и все терпел, и все терпел, гордо терпел. А теперь прошу, на коленях, в прахе, целуя землю, верни жизнь моему сыну. Целую землю твою!

Встают. Равнодушно внемлет молитве отца и матери Некто, именуемый Он.

Жена . Я боюсь, что не совсем смиренна была твоя молитва, мой друг. В ней как будто звучала гордость.

Человек . Нет, нет, жена, я хорошо говорил с ним, так, как следует говорить мужчинам. Разве покорных льстецов он должен любить больше, чем смелых и гордых людей, говорящих правду? Нет, жена, ты этого не понимаешь. Теперь и я верю, и мне стало спокойно, даже весело. Чувствую, что и я что‑нибудь еще значу для моего мальчика, и это радует меня. Взгляни, спит ли он. Он должен крепко спать.

Жена уходит. Человек, дружелюбно посматривая в угол, где стоит Некто, берет игрушечного паяца, играет с ним и тихонько целует его в длинный красный нос. В этот момент входит Жена, и Человек говорит смущенно.

А я все извинялся, обидел я этого дурака. Ну, как наш милый мальчик?

Жена . Он такой бледный.

Человек . Это ничего, это пройдет: он очень много потерял крови.

Жена . Мне так жалко смотреть на его бледную остриженную голову. Ведь у него были такие прекрасные золотистые кудри.

Человек . Их было необходимо срезать, чтобы обмыть рану. Ничего, жена, ничего, вырастут еще лучше. Но собрала ли ты обрезанные волосы? Их необходимо собрать и сохранить. На них его драгоценная кровь, жена!

Жена . Да, я спрятала их в тот ларец, последний, что остался от нашего богатства.

Человек . Не грусти о богатстве. Нам нужно подождать только, пока не возьмется за работу наш сын: он вернет потерянное. Мне стало весело, жена, и я твердо верю в наше будущее. А помнишь ли ты нашу бедную розовую комнатку? Добрые соседи набросали дубовых листьев, и ты сделала из них венок на мою голову и говорила, что я гениален.

Жена . Я и теперь, мой друг, скажу то же. Люди перестали ценить тебя, но не я.

Человек . Нет, моя маленькая женка, ты не права. Создания гения переживают эту дрянную старую ветошку, которая называется его телом. Я же еще жив, а вещи мои…

Жена . Нет, они не умерли и не умрут. Вспомни тот дом на углу, что построил ты десять лет тому назад. Каждый вечер, когда заходит солнце, ты ходишь смотреть на него. Разве во всем городе есть здание более красивое, более глубокое?

Человек . Да, я строил его как раз в расчете, что последние лучи заходящего солнца должны падать на него и гореть в окнах. Весь город уже в темноте, а мой дом еще прощается с солнцем. Это сделано хорошо и, может быть, – как думаешь? – переживет меня хоть немного?

Жена . Конечно, мой др

Поиск по сайту: