Приходили к нам в деревню французы... Письмо старосты Григория Андреева к помещику его из Боровска. 6 ноября 1812 года
«О нижеследующих обстоятельствах вашему превосходительству доношу:
1. Вотчина Ваша, Боровского уезда сельцо Курчино, после выхода из Боровского уезда неприятеля вдаль, осталась благополучна, кроме того, что брали у нас сено, овес, печеный хлеб и из мелкой скотины, однако, по власти Создателя и милости вашего превосходительства, нынешнюю зиму в корме как-нибудь пробудемся.
2. Разоренных селений обыватели, около 1500 семей, от неприятеля в Ваших рощах недель семь укрывались и очень много пожгли Вашего лесу.
3. Назад тому недели три пришли к нам французы и хотели деревню сжечь; но я, с помощью Божией и крестьян Ваших, их всех перебил до смерти, как тощих собак; нашли при них с образов оклады серебряные помятые, рясу и нитку жемчуга. Я все отдал в приходскую церковь; не надо нам от них ничего. Мы довольны всем: гневить Бога нечего».
Из «Писем русского офицера» Ф.Н. Глинки о Бородинском сражении
«Я был под Аустерлицем; но то сражение в сравнении с этим – сшибка! Те, которые были под Прейсиш-Эйлау, делают почти такое же сравнение. Надобно иметь кисть Микель-Анджело, изобразившую Страшный суд, чтоб осмелиться представить сие ужасное побоище. Подумай только, что до 400 тысяч лучших воинов на самом тесном, по многочисленности их, пространстве, почти, так сказать, толкаясь головами, дрались с неслыханным отчаянием: 2000 пушек гремели беспрерывно. Тяжело воздыхали окрестности – и земля, казалось, шаталась под бременем сражающихся. Французы метались с диким остервенением; русские стояли с неподвижностью твердейших стен … Многие батареи до десяти раз переходили из рук в руки. Сражение горело в глубокой долине и в разных местах, с огнем и громом, на высоты всходило. Густой дым заступил место тумана. Седые облака клубились над левым крылом нашим и заслоняли средину, между тем как на правом сияло полное солнце … Сколько потоков крови! Сколько тысяч тел! «Не заглядывайте в этот лесок, – сказал мне один из лекарей, перевязывавший раны, – там целые костры отпиленных рук и ног! …»
Мы были дети 1812 года. Записки, страницы воспоминаний. Воронеж: Центр.-Чернозем. кн. изд-во, 1989. С. 36.
О”Миэра ( передает слова Наполеона):
«Через два дня после нашего прибытия начался пожар. Сначала он не казался опасным, и мы думали, что он возник от солдатских огней, разведенным слишком близко к домам, почти сплошь деревянным. Это обстоятельство меня взволновало, и я отдал командирам полков строжайшие приказы по этому поводу. На следующий день огонь увеличился, но еще не вызвал серьезной тревоги. Однако, боясь его приближения к нам, я выехал верхом и сам распоряжался его тушением. На следующее утро поднялся сильный ветер, и пожар распространился с огромной быстротой. Сотни бродяг, нанятых для этой цели, разсеялись по разным частям города и спрятанными под полами головешками поджигали дома, стоявшие на ветру, - это было легко, ввиду воспламеняемости построек. Это обстоятельство да еще сила ветра делали напрасными все старания потушить огонь. Трудно было даже выбраться из него живым. … большинство пожарных труб испорчено. Их было около 1000, а мы нашли среди них, кажется только одну пригодную. Кроме того, бродяги, нанятые Растопчиным, бегали повсюду, распространяя огонь головешками, а сильный ветер ещё помогал им. Этот ужасный пожар всё разорил. Я был готов ко всему, кроме этого. Одно это не было предусмотрено: кто бы подумал, что народ может сжечь свою столицу?»
Из воспоминаний французского офицера
Бургонь: « Но часто случалось, что только успевали развести огонь, как приходилось немедля съедать это кушанье почти в сыром виде, потому что получался приказ идти дальше или вблизи показывались русские. В последнем случае не очень стеснялись – я не раз видел, как часть солдат преспокойно себе закусывала в то время, как другая отстреливалась от русских. Но когда являлась настоятельная необходимость и непременно требовалось сниматься с места, то уносили с собой котёл, и каждый на ходу черпал из него пригоршнями и ел; поэтому у всех лица были выпачканы в крови.
Я кончил свой жалкий ужин, состоявший из кусочка печёнки от лошади, убитой нашими сапёрами, а вместо питья проглотил пригоршню снега. Маршал Мортье также съел печёнки, зажаренной для него денщиком, но только он ел её с куском сухаря и запил каплей водки; ужин, как видите, не особенно изысканный для маршала Франции, но и то было ещё недурно при нашем злосчастном положении».