Нет, в принципе, дом у меня есть. Я там прописан, у меня даже имеется своя комната. Но в этой квартире я давно стал чужим. Захожу туда только с целью взять квитанцию за интернет, принять ванну, перекусить и юркнуть в сеть, поработать немножечко. Странно, но при таком положении дел у меня ещё есть работа: я делаю сайты. Всё в порядке: заказчики меня не видят, деньги идут мне на карту.
Хорошо, когда удаётся не застать домочадцев. Тогда - благодать. Иначе же начинается неизменная «лекция». Я не оправдал надежд родителей. То и дело хвалятся: у Веры с Володей сынок работает в банке. У Жени с Колей дочка вышла замуж за топ-менеджера газовой корпорации. У одних - редактор, у других - риэлтор, у третьих - криэйтор. Брокеры-чоперы-девелоперы. А у них наркоман.
Никакой радости от того, что сын появился после недельного отсутствия. Похоже, они не скучают, хотя, я у них один. Никакого сопереживания, никакого сочувствия. Когда им всё стало ясно, я пытался убедить их, что это болезнь. Но все слова как об стену: едва завидев меня на пороге, мать начинает визжать, как циркулярная пила. За спиной отец, словно раздолбанная дрель. Встречный аргумент у них один: болезнь - лечись в психушке. Я туда не хочу, поэтому всегда предпочитаю уйти. Остаться меня не приглашают. А даже если и пригласили бы...
Я им не нужен: без меня спокойней.
Спокойней-то спокойней, но деньги мои они берут. Всегда берут, сколько бы ни дал. Причём, с неизменным плаксивым причитанием, что эти деньги нечестные. По их разумению, у наркоманов чистых денег не бывает, и скоро я сяду в тюрьму. И они от меня избавятся. А, чтобы не оставаться одним на старости лет, кого-нибудь усыновят. Или ещё родят. Пока не старые, могут...
Конечно, говорят они это со злости. Но осадочек остаётся неприятный.
В то, что деньги можно делать в интернете, они не верят категорически. Они вообще не верят никому и ничему, кроме телевизора. Обычные примитивные обыватели: телек-работа-магазины-дом. В котором стоит заветный телек. Мне с ними не интересно. Циничные? Да нет, обычный потребительский подход. Такой цинизм - уже норма жизни. Раньше всех интересовали таланты человека, сейчас - только то, что можно из него выжать. С какой стороны его потреблять. Человек (а когда-то - личность), как старая микроволновка: вышла из строя - заменили другой. Вот они, все мои таланты - в камине теперь...
Мои родичи - просто часть этой огромной потребительской системы. Из меня уже ничего не выжмешь. Значит, пора на помойку. По телеку им говорили, что наркоманы мрут. Они поставили на мне крест. И думают о новом услужливом мальчике, который на старости лет принесёт им стакан воды.
Может, и меня они когда-то усыновили? Настолько чужие люди...
Сейчас родители в отпуске. В квартиру (я называю её просто вписка) идти бесполезно, и я живу в коммуналке у друга. Друг в курсе, но принимает меня. Я ведь не опустился, не сбомжевался. Наркоман - не обязательно полуживотное вонючее существо. Просто человек с уже другим составом крови.
Да уж и не такой я наркоман, собственно. Много не ставлю (почти всегда), вмазываюсь не каждый день. И стаж употребления сравнительно небольшой - ещё есть шанс выбраться. В общем, на систему не собираюсь. Правда, с системой приходиться бороться. Прямо как с системой политической (какое многозначное слово!) За свою внутреннюю свободу. Система решает. Она сильнее меня. Всё-таки, это зависимость, и уже не только психологическая... Красная, как кровь, осень ознаменовалась моей весомой победой: трёхмесячной ремиссией. Вены отдохнули. Однако, под зиму опять потянуло. Как говорится, случилось обострение.
Многое изменилось за эти три месяца. Кто-то перекинулся, кого-то посадили, кто-то свернул свою точку, боясь, что вот-вот посадят. По всему городу расклеены объявления с призывом к бдительным гражданам сдавать таких, как мы: звонить по указанному телефону и сообщать адреса квартир, в которых проживают новые "враги народа". Хотя, на самом-то деле, народу в целом мы ничего не делаем. Враги мы лишь сами себе.
Короче говоря, достать себе дозняк стало намного труднее. С одной стороны, намного легче: в сети полно объявлений с весьма конкретными предложениями на любой кошелёк и вкус. Но что я, идиот так палиться? Наверняка, девяносто девять из ста таких объявлений - ментовские засады, а сотое - чья-нибудь нелепая шуточка. В общем, покупка превратилась в какой-то унылый квест. И выйти бы из него, да кнопочку escape заело. Система висит, монитор пялится на меня мутно-белым экраном. Вызываю диспетчер задач, потом дефрагментацию диска: пытаюсь выяснить, что со мной, разложить всё по полкам. Но реакции - просто ноль. Просто ступор. Остаётся аварийное завершение системы (опять это слово "система"!) - тупо вырубить пилот ногой. Я всё чаще об этом думаю.
Сложнее стало не только достать, но и употребить. Люди ощетинились, отгородились друг от друга. Проходные дворы - эти бесконечные и безопасные (всё-таки, я ношу при себе опасный для свободы "груз"), позакрывали воротами, на двери парадных понаставили замков. И ладно ещё кодовых - кнопки на них частенько "светятся". Да нет - ещё и домофонов... Люди думают только о себе. У них есть дом - и ладно. А как у других?..
Люди стали подозрительными и болезненно чуткими. Раньше войдёшь в парадку - хоть прыгай там, никому дела нет. Сейчас же ступаешь крадучись, тихо-тихо. Тебя может выдать каждый шаг. Стараешься тише дышать. Тебя может запросто спалить твой же неосторожный кашель: старые парадные такие гулкие... Мне часто снится этот страх и это пронизывающее, как сквозняк, ощущение неуюта.
Чуть что - скрежет дверного замка, и на пороге - расплывшаяся, жирная фигура в халате и тапках: "Эй, кто здесь?! Вы к кому?! Не на что здесь любоваться! Пшёл вон, скотина, а то наряд вызову!!!"
Да ещё по лестнице вслед: проверят, чтобы дверь парадной хлопнула. Суки. Как будто бы это только их парадная. А если бы я действительно зашёл полюбоваться на изысканные балюстрады и лепные потолки? Я ведь когда-то учился на архитектора... А они, уродующие графский интерьер убогими железными дверями? Живущие, как паразиты, выкидывающие мусор из окон во двор и под лестницу? Сбивающие лепнину с потолков? Эти черви, гложущие дом, имеют на эту парадную больше прав, чем я? Они считают, что это так. А я ведь тихонечко, ни на кого бросаться не собираюсь - не дикий ведь. Не все "наркомы" одинаковые - чушь все ваши криминальные сводочки. В них и про обычных людей не реже пишут. Вы вот тоже с виду такие приличные граждане, а ведь у каждого скелет в шкафу. Пьёте, дерётесь, девочек насилуете. А я ведь даже следов после себя не оставлю. Я же не бомж (хотя в парадных, случается, сплю). От меня даже случается польза. Попробуй на моих глазах зайти маньяк вслед за девочкой. Однажды я даже изгнал вандала, пытающегося сбить лепную капитель. Вандал юркнул... Куда бы вы думали? В одну из дверей здешних квартир.
Кто наносит этому дому больше вреда?
А я ведь даже никого не подсадил...
Да и меня, по сути, никто не подсаживал. Сам попробовал - сам увяз. Категорически нельзя этой сладкой дряни нам, творческим людям. Мир переворачивается с ног на голову: жизнь становится смертью, а смерть жизнью. Ты живёшь Смертью, ты пишешь это слово с большой буквы. Ты не боишься, ты спокойно ждёшь. Смерть сидит у тебя на плече, Смерть танцует с тобой dance macabre. Она ревнует тебя к жизни. Смерть - твоя страсть. Её искрящиеся клетки входят в твою кровь. Вот почему состав этой крови уже иной...
Вот почему бывших среди нас не бывает. Слезть навсегда, окончательно невозможно. "Роман со Смертью" тянут не все. Так что, лучше и не пробуйте.
Я не спал трое суток. "Осеннее обострение" очень сильное. Не то чтобы уж такие кумары... Чистая психология: ни о чём другом, коме как вмазаться, думать не могу. Сон не идёт, а если и вырубаюсь, то вижу стены, стены, стены... И по ним "контроль" течёт. Циклический сон. Не сон даже - наваждение. Я просыпаюсь, меня всего колотит. Такое уже было, но на этот раз...
В общем, я безнадёжно проигрываю, и мне с собой не совладать. Обзваниваю барыжек. Не отвечает, отказывает, нет дома и будет не скоро, нету такого - не звоните сюда больше, женские всхлипы и брошенная трубка, недоступен, ограничение на входящую связь, оставьте своё сообщение, занято, занято, занято... Наконец, дозваниваюсь до Лёлика. Похоже, последний в нашем микрорайоне остался. Лёлик ничего не боится. Его-то уж точно не тронут: у него отец работает в мили... теперь уже полиции.
Лёлик - скряга и жлоб, и продукт у него откровенно бодяжный. К тому же, я опасаюсь, что он подстукивает полицаям. Подозреваю, что пару-тройку конкурентов он и посадил. Но пока, как говорится, на безрыбье. Ведь у Лёлика всегда есть. Сколько хошь - хоть упорись. И живёт он совсем рядом.
В том числе и с домом, который в последнее время стал моим печальным пристанищем.
***
Вот он, предельно обветшалый фасад полурасселённого дома. Следы упавших маскаронов, как хиросимские тени. На фасаде ещё светятся окна - там теплится жизнь. Правда, только на двух верхних этажах. На нижних уже давно не живут - в подвале случилась авария, дом затоплен, и сырость грязной тенью по стенам ползёт на второй этаж. Но бывший уютный особнячок графини де Лемшталь никому не нужен: его скоро сломают. Три флигеля уже давно заброшены. Картина реальности во дворе напоминает 43-й год: стены в трещинах, остатки балок и перекрытий, словно противотанковые ежи. И бешеное небо, падающее вниз, сквозь прогорелую крышу, в чёрные, жуткие провалы окон... А какая в них Луна! Каждое полноЛуние я здесь. Как нестреляный зверь, как незримый дух.
Один флигелёк фактически разломлен пополам: по фасаду, почти на всю высоту здания (на четыре этажа из пяти), змеится страшная трещина. Прикидываю - осадочная. Это - уже серьёзная аварийность. Хана флигельку - снесут. Потому что, невзирая на все современные технологии, не найдётся чудака, пожелающего его спасти.
Это - уже не расселёнка. Расселина.
Старый Город в новом веке не нужен никому. Молодые, сильные, напористые считают, что он своё отжил. Сомнут, сломают, понаставят бетонных коробок, набитых баблом. Не будут и вспоминать. Так же, как и меня - тоже всё позади. И родится вместо меня (или будет усыновлён) типовой успешный клерк. Стукач так называемых девелоперов. Который тоже будет ходить по этим парадным. Но смотреть иным - цепким взглядом, выискивая объекты на снос.
А мне ведь всего только 22: я бы только окончил вуз, если бы не бросил...
В общем, все эти рассуждения - мои "думки на лету". К Лёлику я уже сходил. Он даже подогрел меня маленько на радостях, что я вернулся. Странно: раньше за Лёликом такого не водилось. Впрочем, у меня же первая ремиссия...
Впрочем, Лёлик не дурак: не захотел оставаться в проигрыше. Расчёт прожжённого барыги прост: дал бы больше - я взял бы меньше. Скрупулёзно, как провизор, отцедил буквально пару точек. Конечно, мне этого мало. Скряга же, говорю...
Одним словом, всё, что надо, я ВЗЯЛ. Я сознательно опускаю, чего мне было нужно и сколько. Я прекрасно знаю, что такое тяга (не в плане инженерном) и не хочу вызывать её у кого-то из вас. Посему всю эту "кухню" в деталях описывать не буду. Обойдётесь.
"Ночь, улица, фонарь, аптека". Магазин "24 часа". Всё нужное куплено. Темнеет. Фонари плавают в муаровом тумане, и сквозь него пытаются заглянуть мне в душу. Инстинктивно закрываюсь шарфом... Вот и заветная дверь. Вхожу. Здравствуй, дом!
***
Здравствуй, дом. Всё на месте. Лепнина (о, как она за три месяца посыпалась...), плавным водоворотом затягивающая наверх балюстрада, камин. Вот его-то мы сейчас и используем... Сюда никто не придёт: пока меня не было здесь, расселили ещё один этаж, и жильцы остались только на предпоследнем - четвёртом.
Здравствуй, камин. Сейчас произойдёт маленькое чудо. Как перед Рождеством. Ты помнишь Рождество, когда тебя жарко растапливали, и в эту парадную входили гости? Совсем иные, чем сейчас: утончённые, изысканные. Сейчас же ты в шоке, наверное, от люда, который ходит сюда...
Топка закрыта уродливым листом фанеры. От этого ты тоже в шоке, камин... Убираю лист. Сколько бутылок внутри... А ещё какие-то упаковки, фантики - отходы потреблядства. Единственное, что эти люди оставят после себя. Каждому из них из выброшенного за жизнь мусора и испражнённых, пардон, отходов жизнедеятельности (ладно хоть их тут нет) можно слепить памятник. И поставить хотя бы на могиле.
И на камень, кстати, тратиться не надо - отличная экономия! Ведь большинство этого люда просто помешано на экономии. Вот и здесь лампочку выключили. Жму кнопку выключателя. Парадную заливает яркий свет.
Свет, музыка (Моцарт в плеере), камин. Но танцев не будет - я один. Я не танцор, я тихий алхимик. Сегодня я буду готовить свой живительный смертельный эликсир. Правда, у меня очень нехитрая кухня. Не обидишься, камин? Не полыхнёшь, надеюсь? Я буду предельно осторожен.
Но для начала я сожгу свои черновики. Я ведь пишу потихоньку: стихи и прозу. И тайком рисую. На чём попало (кроме стен), потом переношу в компьютер. В городе черновики сжигать практически негде, а в комнате их держать опасно. Вдруг родители увидят и прочтут? Я не хочу, чтобы они входили в мой мир. Первыми надо уничтожить, конечно же, трип-репорты (в том числе и рифмованные).
Тихо-тихо, осторожно, по одной бумаге. Мягкий, плавный огонь, ласковый и хищный, как кошечка. Цап-царап рыжей лапкой: один лист, другой... Третий... Нет. Это моя первая передозировка. Вынимаю из-под самого коготка игривого хищника едкую, кислую, жгучую память. Кошечка подмигивает зелёным глазом: в костерке мигает изумрудный огонёк. Ладно, на, забирай...
Всё. Вот и нет полутора лет жизни. Точнее, их следов. Впрочем, я спокоен. Я оставил следы на Вселенской Скрижали. Я созидал. Если бы я был Богом, мне было бы чихать на земные грехи. Возитесь в своей грязи, делайте, что хотите: воруйте, грабьте, изменяйте, режьте. Хоть все друг друга поубивайте: мне же легче. Это ваше земное-земляное, червяное, вошье. А вот за каждый убитый (свой и чужой) талант пришлось бы отвечать сполна. "Платок Фриды" каждый день бы приносили. И не один. И все эти загубленные поэты, прозаики, художники, скульпторы ходили бы вокруг. Пристально смотрели, осуждали, плакали и сводили с ума. Сонмы плачущих теней... День за днём... Без прощения, навсегда. Вот тогда бы все эти потребляшки помучались... Всё просто, ясно и справедливо. И не надо ни Рая с кущами, ни Ада со сковородками. К чему этот архаизм? Я бы просто расформировал и Рай, и Ад.
Батарейка села, снимаю наушники. От камина тепло, изнутри тепло: всё-таки не случаен термин "подогрев"... Реальность немного плывёт перед глазами (сказывается перерыв). Я вижу ещё более яркий свет, свежую позолоту на белизне, прелестных куколок-детей, заливающихся звонким смехом. Их много: похоже, здесь не только графинины. Хлопает дверь, швейцар в яркой ливрее не устаёт кланяться: в дом один за другим входят бодрые с мороза гости. Я бы сказал "раскрасневшиеся", но не вижу лиц: они все в венецианских масках. Так задумала сама графиня. Дети вглядываются в каждую фигуру, пытаются узнавать... Молоденькая бонна, играя, тщится догнать малышей. Те юркие, как ртуть. Бонна всплёскивает руками: "Просквозит! Ой, просквозит! Ну, право, как прислугины дети! Наверх! Извольте наверх... Schnell gehen Sie nach oben, die kleinen Teufel!" От волнения она переходит на чистый немецкий. С улицы, по мостовой, цокот копыт. Подкатывает роскошная карета. Сверху эхо разносит звук пианино и потрескивание свечей. Сейчас у меня обострённый слух - я слышу его...
Тем, кто наверху, предстоит чудесный вечер. У меня же весь вечер умещается в маленьком "фурике" - пузырьке из аптеки. Весёлые тени, не прогоните меня?.. Угольки в камине я затушу: благо, вода под рукой.
Беззаботная толпа, наконец, удаляется наверх. Меня тоже неистово тянет туда. Что, я не знаю. С каждым этажом позолота всё тусклее. Уже на четвёртом её нет совсем. Двое в чёрном сбивают со стен кариатиду. Что вы делаете, суки?! Один из них стреляет в меня. В упор. Иду ещё выше. Моя походка становится лёгкой, как никогда...
Этажи Времён. Вот и пятый, последний. Полная разруха, вдоль стены валяется мусор. Это уже наши дни. С некогда прекрасного, полностью лепного потолка, идёт снег. Это сыплются остатки побелки и штукатурка, размокшие по причине протечек с крыши. Цвет потолка не передать: попробуйте грубо, не зная правил, смешать пастель...
"Подогрев" отпускает. Знобит. В венах дикий пульс - они просто ходят ходуном. Кажется, что внутри меня - стропы парашюта, и они с каждой секундой натягиваются всё сильней. А окно распахнуто. Ветер...
Всё. Нет больше сил. Здесь.
Закрываю окно. Рама-"вертолёт": уже не сходится. Какой высокий подоконник: не сесть... Опускаюсь на ступеньку. Фурик стоит рядом, прислонившись к изящной балясине. Ну, всё, выбирай... Ещё одно слово многозначное... Сколько: один, полтора?.. Если что - здесь спокойно. Ещё и на утро останется. Если, конечно, не соблазниться на двойку... Дилемма, чёрт...
Стоп. Шаги. Отодвигаюсь, вжимаюсь в стену. Затаиваю дыхание, прислушиваюсь. Жду. Первый этаж, второй... Только не сюда, только не сюда... Я слышу, как за дверью какого-то этажа (кажется, второго), эти же слова шепчет женщина. На её календаре 1938 год.
Только не сюда, господи... Что я говорю?! Господи?! Злой смех душит изнутри. Нету для нас господа. Не помогает он нам. Сомневаюсь, что он забирает в качестве ангелов таких, как мы. Хорошо, что этот страх мне больше не приснится. Вместе со слухом обострилось и предчувствие. Мысли несутся с катастрофической скоростью. Третий этаж. Выше, выше... Что им надо-то? Этот этаж не жилой... Неужели сюда?! Бляаадь...
Это слово стало моим последним. Я нечаянно произнёс его вслух, когда, вскочив в надежде ретироваться в открытую дверь чердака, неосторожно задел ногой ту самую балясину.
Фурик полетел вниз, как-то издевательски медленно. Он словно зависал над лестницей и пикировал плавно-плавно, как в кино. Я кинулся навстречу, но не успел его подхватить. А даже если и успел бы... Я видел, как мириады мельчайших радужных огоньков взмыли в мутноватый сумрачный воздух и разлетелись, как испуганные светлячки. Снизу звякнуло. Звук больно ударил по напряжённым до предела перепонкам. Фурик раскололся на множество осколков. Мелких, будто пыль. Не осязаемых на ощупь, но неистово блестящих, играющих в тусклом свете пульсирующих в агонии ламп. Словно снег, словно далёкие, за пластами Времени, ёлочные огни...
Сегодня я увидел, как разбиваются мечты. Постой, моя сказка! Ты очень страшная, но ты поманила меня. Я больше не хочу быть в реальности. Здесь страшней. Остановись, сегодня мне больше не о чем мечтать.
А завтра уже не будет.
Я перегнулся через перила и, словно в омут, бросился в пролёт. На уровне третьего этажа мимо меня пролетел артснаряд. Позади грохнуло. Женщина на втором навзрыд плакала. А с пятого спускалась бледная, холодная, словно изваянная в мраморе и панически красивая графиня де Лемшталь.
Написание - год две тысячи какой-то, редактура - 2011.
***
Яблочный сок
Сегодня соседи по коммуналке варили яблоки. Да ещё и Гельку угостили: предложили, и, не дождавшись ответа, поставили на стол. Гелька прореагировала неадекватно:
- Да пошли вы на хуй... Со своими яблоками.
Соседи опешили. Ведь не ругались практически никогда. Они же не знали, что запах яблок - маленькая и страшная Гелькина тайна, которую она не откроет им до конца жизни. Коммунальной дружбы не бывает: все эти умильно улыбающиеся люди сдадут тебя при первом же удобном случае. Лишняя комнатка не помешает.
Тётя Лида пожала плечами:
- Иди, Ангелиночка, поспи. Бледненькая ты какая-то сегодня.
Мутить свои варенья-соленья тётя Лида закончила ещё до полуночи. Но Гелька не спала: всё бегала курить в парадную. Когда она вышла встречать рассвет с очередной сигаретой, вниз по лестнице метнулась испуганная тень.
Гелька пригляделась. На подоконнике валялась смятая закопчённая пивная банка, несколько бумажек и использованная "машина". Гельку такое зло взяло... Она крикнула вслед тени:
- "Кухню" свою прибери, блядь!
Тень остановилась. Обернулась. Робкие, неловкие движения. Бледное точёное лицо.
- Извините, девушка. А Вы знаете, что у Вас фигура кариатиды? Вот уж не знал, что кариатиды матом ругаются...
Наверное, всем так говорит. «Кариатида» вспыхнула:
- Не зарься на чужое. Я сказала: пошёл и прибрал!
- Я не зарюсь. Просто констатирую.
И тут у Ангелины вырвалось:
- Про тебя, между прочим, Блок писал. А ты тут, как животное, гадишь.
Подумала про себя: "Пусть знает, что я тоже не тупа".
Парень выпал в осадок:
- Какой Блок?!
- Такой. Александр Александрович. Ночь, улица, фонарь, аптека. "Машину"-то, небось, не в автосалоне брал.
Ценитель красоты кариатид суетливо наводил порядок на подоконнике. Стёр даже не свои следы: заботливо прибрал пепел от сигарет, оставленный жильцами. Заявил по ходу действий:
- Блок, кстати, мой любимый поэт. Я лепил скульптурную группу по его "Двенадцати".
- Из ханки?
- Нет, - (грустная улыбка). - Из гипса.
- Когда?
- Уже в прошлой жизни. В которой учился на скульптора.
- Так вот откуда страсть к кариатидам...
- А сама-то что не спишь?
- Соседи яблоки варили. А тут ещё ты.
-Ааа, ну-ну, ясненько. У нас одна на фиалки так реагирует. Видеть не может даже те, что без запаха - комнатные.
- Сколько поставил-то, обормот?
- Кубик.
- Не маловато тебе?
- Это догон.
- Хорошенькие догоны в пять утра. Мне тебя жалко, детка.
- Самой надо? Заметь, я не спрашиваю, хочешь ли. Если что - мне всё равно не хватит, ещё придётся брать. А тебе в самый раз. Но только если надо.
Витиевато. Интеллигент, побрал бы его чёрт с этим предложеньицем...
- Мне нельзя. Погоди. Сейчас. - Гелька юркнула в спасительную дверь квартиры. Уйдёт - уйдёт. Так будет лучше. За спиной она услышала:
- Нельзя, но я сейчас. Женская логика...
Похоже, знаток и сердцеед. Или был таковым. В прошлой жизни.
Гелька вернулась. "Баяны" у неё ещё оставались. Она вынесла неразорванную обойму. Парень вскрыл одну упаковочку, улыбнулся:
- Ммм, какая струна... Баха играть!
- Дурак.
Дурак молча вздохнул. Потом осведомился:
- Ну, что? Надо? Или я добью себе.
Гелька взяла у него "машину". Стояла, вертела в руках. Пять лет ремиссии... Обычная жизнь: дом-работа-дом. Свеженький ремонт, кредитная машина, деньги, айпадик и айфончик, куча тряпья. Зависть новых подружек. Старые сказали: "Ты превращаешься в офисного работника" и канули. Да, она и сама стала ловить себя на том, что общается умильным, угодливым тоном: "Минуточку... прошу прощения за ожидание... К сожалению..." Этот тон был ей противен, но он уже въелся настолько, что невозможно было себя от него отучить. К тому же, приходилось бы постоянно перестраиваться. И механизм перестроения непременно бы дал осечку.
Серенькая, скучая жизнь. Корпоративчики, Египты, аквапарки. Но это не адреналин. Подчёркнутая вежливость окружающих. Но это неискренность. Также как и забота соседки по коммуналке. Сытое благополучие и уверенность. Но это болото.
И надо ж было подорваться так глупо: на каких-то яблоках.
Это же немыслимо.
Она держала на ладони шприц и словно взвешивала что-то. Пять лет. Почти две тысячи дней, текущих до ужаса мерно. Минутная стрелка перескакивает на следующее деление ровно через 60 секунд. А раньше она то замирала, то неслась, как сумасшедшая. Это было нервно, но интересно.
Собеседника уже хорошо накрывало. Но он из-за собственной воздушной стены подал далёкий голос:
- Ну? Ты как?..
Она отмахнулась от него, как от наваждения:
- Уйди!.. - Швырнула "баян" на подоконник и опрометью бросилась в "укрытие". Дверь отчаянно хлопнула. Минут через десять, в лёгкой не по погоде, старенькой куртке ветром вылетела на улицу.
***
Потревоженный ветер, куда ты летишь? На юго-восток, в Хрустальный переулок. Там лица и тени, звуки и краски, там - терпкий запах Былого... Ещё не яблочный, но… Хотя бы просто постоять, не входить. А если решиться, войти? Никто, наверное, и не узнает уже...
Узкие улочки. Знакомые и незнакомые: в первый раз она рассматривает их без сюрреального налёта. Она не видела их двадцатую часть столетия. Пять лет она сознательно избегала этих мест, и даже когда ехала мимо на маршрутке, всегда закрывала глаза. Как же тут всё изменилось! Вместо старинных домов понаставили уродов-стекляшек, скверы убиты парковками. На них стоят одинаковые машины, к которым спешат одинаковые клерки. Такие же, как она сама... Одежда, фасады - строжайший дресс-код. А там, на Хрустальном - пёстрый мир. Но почему-то Гельке кажется, что вход туда навсегда закрыт.
Некогда изящный профиль переулка неузнаваем. Стекляшка, вторая... Однако, не всё так жутко: в глубине переулка сохранились привычные дома. Но что это? На месте изысканного особнячка зияет чёрная дыра. Провал, огороженный синим забором. Вокруг витает ещё не осевшая пыль - дом, похоже, снесли совсем недавно. На стене соседнего, примыкающего здания - огромная тень, след исчезнувшей постройки. Падающие лучи солнца делают её антрацитовой - как тени в Хиросиме или граффити в Припяти. Гелька до боли в глазах вглядывается в солнечную темноту. И в самом её центре-эпицентре, ровно посередине, на уровне третьего этажа, видит наиболее тёмный сгусток, размером и очертаниями напоминающий сидящую человеческую фигуру. "Это я... " - испуганно шепчет Гелька. - Это я... Со своей гитарой... Это же наш флэт..."
Она медленно отводит взгляд. Перед глазами ещё долго стоит чёрное на чёрном. Она не видит больше ничего, и вслепую несётся назад по переулку. Прочь отсюда, чтобы не вернуться уже никогда. Куда дальше? Домой? Нет, на Крузенштерна. Как прежде, по каналу. Пешком.
***
На Крузенштерна ничего не изменилось, кроме вывесок. Вирус "индустриализации" ещё не затронул этот район. И всё-таки деревья подросли, фасады "обветрились"... Здесь она тоже не была пять лет. А где же ты, Геля, вообще была-то? За тонированным стеклом своего клеркомобильчика, где ничего, по сути, не видела? Когда-то вы бродили по городу всю ночь, видели лабиринты переулков, дома и мосты. Вы жили в этом городе, опасной, но полной жизнью. Порою как в тумане, но ты помнишь каждый день. А что было потом? Ты можешь вспомнить последующие годы по отдельности? Нет? Неужели они вылетели из памяти, эти пять лет? Почти две тысячи дней... Или это было один день длиной в двадцатую часть столетия? Стрелка двигалась мерно-мерно, но минуты всё же слились. Вот и стали Вы тенью на стене, старший менеджер Ангелина Сергеевна…
Дом на углу Крузенштерна и Венецианской был цел. Однако во дворе всё оказалось иначе. Некогда уютный дворик напоминал декорации к фильму про Великую Отечественную войну. Все три флигеля стояли заброшенными. Хлопали на ветру сорванные листы кровельной жести, по стенам змеились трещины, в битых окнах свинцовой стылой водой стояло небо. Проникнуть внутрь оказалось уже невозможно: все двери были наглухо забиты металлическими листами. Гелька тихо подошла к стене левого флигеля, за которой когда-то кипела, искрилась и двигалась её жизнь.
Подошла - и отпрянула. За погибающей стеной, примерно на уровне второго этажа, раздавался плотный звук водопада. Жилконтора, срезав трубы, не законсервировала систему водоснабжения. Здание заливало изнутри - вода уже точила фундамент и разливалась по асфальту. Такая ситуация грозила скорым обрушением. Гелька опрометью кинулась оттуда.
В Мраморный переулок она уже не пошла, хотя, он был совсем рядом. Её дико тянуло туда: ведь, собственно, там-то она и подсела "на систему". Но как тянуло, так и отворачивало. Она знала, что там произошло спустя примерно год после её исчезновения. Селента выпала из окна прямо в день своего восемнадцатилетия. Во время собственного квартирника. Вышла курить на лестницу: видимо, решила побыть одна. Села на подоконник, с него-то её и сдуло. Скорая с ментами записали "суицид", но кто знает: случайно ли намеренно... Маленькая, лёгкая девочка Селента. Могло и сдуть... Но, с другой стороны, те, кто боится, что может быть такое, опасно не садится...
О том, что произошло с Селентой, Гелька узнала из телевизора. Случай был нашумевший и прошёл по всем новостям.
За Селенту Гелька (в тусовке Гелла) все эти годы ощущала вину. Они были подругами, Гелла чувствовала её и знала, что, если бы была рядом, то смогла бы её удержать.
Мёртвую Селенту увезут в далёкую Ялту, откуда она, оказывается, была родом. Потом, ещё года через два, на её переломанных косточках и крови построят огромный, уродливый торговый комплекс. Гелька даст себе зарок никогда не заходить туда. Сколько в этом городе мест-ран, куда ходить уже больно? Сколько их будет ещё?
А ещё через два года, осенним вечером, на кухне будут варить яблоки. Той же ночью, под утро, в Гелькину парадную придёт наркоман. Придёт и уйдёт - исчезнет бесследно. Гелька будет его ждать: одну ночь, другую, третью... Потом извинится перед соседкой тётей Лидой, попробует её варева. А после вгонит в вену десять кубов воздуха. Не теофедрина, нет. Обычного колкого воздуха ноябрьского рассвета. Вгонит и сядет на подоконник раскрытого окна, чтобы, если не сработает, то сдуло...
Просыпающиеся соседи сквозь двери костьми почувствуют холод. Выйдут, чтобы закрыть окно и увидят красивую, мраморно-мёртвую Гельку. Молоденький патологоанатом изрядно удивится, констатировав, что вместо крови в её венах течёт яблочный сок. Это будет первый случай в его практике.