Религии удалось убедить людей, что на небе живет 10 страница

В "Происхождении видов" Дарвин посвятил целую главу "трудностям теории происхождения посредством модифика­ции", и, думаю, не ошибусь, утверждая, что в этой небольшой главе он предусмотрел и объяснил все выдвинутые вплоть до сегодняшнего дня так называемые трудности. Самой большой проблемой было, по словам Дарвина, происхождение "орга­нов крайней степени совершенства и сложности", или, как их иногда неверно называют, органов "нечленимой сложно­сти". В качестве примера, представляющего особенно слож-

ную загадку, Дарвин выбрал глаз: "В высшей степени абсурд­ным, откровенно говоря, может показаться предположение, что путем естественного отбора мог образоваться глаз со всеми его неподражаемыми приспособлениями для настройки фокусного расстояния, для регулирования количества про­никающего света, для поправки на сферическую и хромати­ческую аберрацию". Восхищенные креационисты не устают цитировать эту фразу. Без слов ясно, что последующее объ­яснение в их трудах опускается. "Самообличительное призна­ние" Дарвина на самом деле представляет собой риторический прием. Он подпускает оппонентов поближе, чтобы не растра­тить ни толики сокрушительной силы надвигающегося удара. Ударом, конечно же, служит исчерпывающее объяснение Дарвином истории постепенной, поэтапной эволюции глаза. И, хотя Дарвин не использует термины "нечленимая слож­ность" и "медленный подъем на пик невероятности", он, безу­словно, согласен с их сутью.

Аргументы типа "какая польза в половине глаза? " или "зачем нужны полкрыла?" являются частными случаями доказатель­ства от "нечленимой сложности". Функционирующую еди­ницу объявляют нечленимо сложной, если удаление одной из ее частей полностью выводит ее из строя. Подразумевается, что глаз и крыло относятся к категории таких объектов. Но, если задуматься над этим утверждением, сразу становится очевидна его несостоятельность. Страдающий катарактой и перенесший операцию по удалению хрусталика пациент не видит без очков четкие контуры предметов, но его зрения хватает, чтобы не натолкнуться на дерево или не упасть с обрыва. Безусловно, полкрыла хуже, чем целое крыло, но лучше, чем полное отсут­ствие крыльев. Половина крыла может спасти жизнь во время падения с дерева определенной высоты. А 51-процентное крыло спасет жизнь при падении с чуть более высокого дерева. Какого бы размера ни было крыло, оно поможет спасти жизнь хозяина при падении с высоты, где крыло меньшего размера оказалось

бы бесполезным. Мысленный эксперимент, рассматривающий падение с деревьев различной высоты, — это один из способов теоретически понять, что существует плавная кривая преиму­щества наличия крыла, от i процента до юо. В лесах же обитает огромное количество планирующих и прыгающих животных, наглядно, на практике, иллюстрирующих каждый шаг вверх по этому конкретному склону горы к пику невероятностей.

Аналогично рассуждению о деревьях различной высоты легко представить ситуации, в которых обладание 49 процен­тами глаза окажется недостаточным, а 50 процентами — спасет жизнь животного. Плавные переходы в данном случае воз­никают в силу разной освещенности, разного расстояния, на котором удается разглядеть добычу или хищника. И, подобно примеру с крылом, возможные промежуточные варианты глаза не являются лишь продуктами нашего воображения — они повсеместно встречаются в животном мире. Глаз плоского червя, по любым меркам, недотягивает и до половины возмож­ностей человеческого глаза. Глаз наутилуса (и, возможно, его вымерших близких родственников аммонитов, изобиловав­ших в морях палеозоя и мезозоя) по качеству занимает про­межуточное положение между глазом плоского червя и чело­века. В отличие от глаза плоского червя, способного различать свет и тень, но не образы, глаз наутилуса устроен по принципу камеры-обскуры и видит изображения, хотя по сравнению с нашими они туманны и расплывчаты. Строгую количествен­ную оценку качества зрения в данном случае трудно осуще­ствить, но никакой здравомыслящий наблюдатель не может отрицать преимущество того, что у беспозвоночных живот­ных есть подобные глаза, как и глаза у многих других моделей, по сравнению с полным их отсутствием. Все они занимают свое место на пути, который медленно и непрерывно ведет к вершине пика невероятностей; наши глаза находятся непо­далеку от вершины — не на самой вершине, но близко от нее. В книге "Поднимаясь на пик невероятного" я посвятил глазу

и крылу целую главу, показывая, насколько просто они могли возникнуть путем постепенного накопления небольших изме­нений в ходе медленной (а может, и не такой уж медленной) эволюции; поэтому здесь мы этот вопрос дальше обсуждать не будем.

Таким образом, мы видим, что глаза и крылья не являются нечленимо сложными объектами; однако еще более интере­сен полученный из этих конкретных примеров урок. Тот факт, что многие люди жестоко заблуждались в отношении таких очевидных примеров, должен предостеречь нас от поспешных выводов в менее очевидных случаях, например относящихся к области биологии клетки или биохимии, о которых тру­бят в настоящее время, прикрываясь политически выгодным эвфемизмом, теоретики "разумного замысла" — креациони­сты.

Давайте не будем забывать: не стоит впопыхах объявлять вещи нечленимо сложными; вполне может оказаться, что вы упустили из виду какие-то детали или не продумали их достаточно глубоко. С другой стороны, нам, ученым, также не следует слишком легко успокаиваться и останавливаться на достигнутом. Возможно, в природе действительно суще­ствует что-то, что своей реальной нечленимой сложностью исключает возможность медленного, постепенного поко­рения пика невероятного. Креационисты правы в том, что, найдись реальный объект, нечленимую сложность которого можно убедительно продемонстрировать, он разобьет тео­рию Дарвина в пух и прах. Дарвин сам это сказал: "Если бы возможно было показать, что существует сложный орган, который не мог образоваться путем многочисленных после­довательных слабых модификаций, моя теория потерпела бы полное крушение. Но я не могу найти такого случая". Дар­вину не удалось найти такого случая; так же, как и никому другому с того времени, несмотря на усердные, можно сказать отчаянные, попытки. На престижное место "святого грааля"

креационизма предлагалось немало кандидатов. Но ни один из них не выдержал проверки.

И еще — даже если когда-нибудь найдется реальный объ­ект нечленимой сложности, который разрушит теорию Дар­вина, где гарантия, что он не разрушит также теорию "разум­ного замысла"? Строго говоря, он ее уже разрушил, потому что, как я говорил раньше и повторяю еще раз, как мало мы ни знаем о боге, бесспорно одно — он должен бы быть очень, очень сложным и, по всей вероятности, нечленимым!

Поклонение "белым пятнам"

ВЫИСКИВАНИЕ ПРИМЕРОВ НЕЧЛЕНИМОЙ СЛОЖ­НОСТИ является довольно ненаучным способом поиска истины: это один из частных случаев аргу­ментации на основе еще не изученного. И здесь используется ошибочная, осужденная теологом Дитрихом Бонхоффером логика бога "белых пятен". Креацио­нисты усердно выискивают в современном знании и понимании мира "белые пятна". Если находится явный пробел, то автомати­чески полагается, что перед нами — дело рук божьих. Однако добросовестных теологов, подобных Бонхофферу, беспокоит, что по мере развития науки и уменьшения количества "белых пятен" загнанному в угол богу в конце концов совсем нечего будет делать и негде прятаться. Ученых же волнует другое. При­знание своего невежества в определенных вопросах является необходимой частью научного процесса; более того, отсутствие знания воспринимается как призыв к будущим победам. По словам моего друга Мэтта Ридли, "большинству ученых скучно заниматься тем, что уже известно. Неизвестное же воспринима­ется ими как вызов". Мистики обожают тайны и во что бы то ни стало стараются их сохранить. Ученые их любят по другой при­чине: тайны открывают для них поле деятельности. Обобщая сказанное — но я еще коснусь этого в главе 8, — отмечу: одним из самых пагубных действий религии является пропаганда идеи о том, что отказ от познания является добродетелью.

Настоящая наука нуждается в признании своего невежества, в существовании пока еще не разгаданных тайн. Поэтому, мягко

говоря, печально, что главной стратегией апологетов креацио­низма стали выискивание пробелов в научном знании и пре­тензия на заполнение их по умолчанию "разумным замыслом". Вот, например, гипотетическая, но очень типичная ситуация. Креационист: "Локтевой сустав малой пятнистой скользкой лягушки устроен нечленимо сложно. Ни одна из его частей не смогла бы работать в отсутствие других. Могу поспорить, что вам не удастся объяснить, как локоть малой пятнистой скольз­кой лягушки мог возникнуть посредством цепочки медленных постепенных изменений". Если ученый не сумеет мгновенно дать исчерпывающее объяснение, креационист по умолча­нию делает вывод: "Ага, альтернативная теория "разумного замысла" победила по умолчанию". Заметьте, как подтасована логика: если теория А не в состоянии чего-либо объяснить, то теория В, без сомнения, верна. Излишне добавлять, что менять теории местами в данном аргументе не разрешается. Нас при­зывают признать теорию правильной по умолчанию, даже прежде чем мы рассмотрим, лучше ли она объясняет вопрос, который оказался не по силам предыдущей теории. "Разумный замысел" получает карт-бланш, а заодно — и полную свободу от предъявляемых к эволюции жестких требований.

Еще раз хочется подчеркнуть: происки креационистов угрожают естественному, даже необходимому, состоянию ученых — получать удовольствие от (временного) незнания. В нашу эпоху у ученого, по чисто тактическим соображениям, могут возникнуть сомнения в целесообразности, скажем, подобного заявления: "Действительно, интересный вопрос. Как же все-таки у предков скользкой лягушки появился локте­вой сустав? Я не специалист по скользким лягушкам, придется сходить в университетскую библиотеку и проверить. Может, посоветую кому-нибудь из выпускников взять эту тему в каче­стве дипломной работы". Не успеет подобное рассуждение слететь с уст ученого и задолго до того, как студент примется за диплом, в брошюре креационистов появится заголовок со

сделанным по умолчанию выводом: "Скользкие лягушки, без сомнения, дело рук божьих".

Таким образом, к сожалению, между методологической потребностью науки выискивать пробелы в знании с целью организации будущих исследований и потребностью креацио­нистов выискивать пробелы в знании для объявления о своей победе существует перехлест. Именно потому, что теория "разум­ного замысла" не имеет собственных доказательств, а, подобно сорнякам, пускает корни в "белых пятнах" научного знания, она вынуждена цепляться за необходимое науке, чтобы бросить силы на их заполнение, признание существующих пробелов. В этом отношении наука оказывается в одном лагере с такими теологами-интеллектуалами, как Бонхоффер, и совместно с ними борется с общим врагом — наивной, апеллирующей к массам и любимой креационистами теологией "белых пятен".

Иллюстрацией теологии "белых пятен" служит увлечение креационистов пробелами в палеонтологической летописи. Однажды я начал главу о так называемом кембрийском взрыве следующей фразой: "Возникает впечатление, что ископаемые были помещены сюда без всякой эволюционной истории". Целью предложения было заинтриговать читателя, пробудить в нем любопытство к следующему далее исчерпывающему объяснению. Теперь, наученный горьким опытом, я удивля­юсь, что вовремя не догадался, как часто эту фразу будут едко цитировать вне контекста, оторвав от нее последующее полное объяснение феномена. "Белые пятна" в ископаемой летописи радуют креационистов, как и любые пробелы.

Многие эволюционные преобразования элегантно под­тверждаются более или менее непрерывными линиями плавно меняющихся промежуточных ископаемых организмов. Для некоторых преобразований переходных ископаемых не най­дено, это-то и есть знаменитые "пробелы". Майкл Шермер остроумно заметил, что обнаружение нового образца, попа­дающего по своим признакам в середину пробела и рассекаю-

щего его надвое, дает креационистам повод провозгласить, что количество пробелов таким образом возросло вдвое! И прошу еще раз обратить внимание на беспардонное использование принципа правоты по умолчанию. Если подтверждающих пред­полагаемый эволюционный переход останков еще не найдено, по умолчанию делается вывод, что такого перехода не было и перед нами — доказательство работы бога.

Требование полного вещественного подтверждения каж­дого шага каждой линии развития, будь то эволюция или дру­гая наука, противоречит элементарной логике. Это аналогично требованию судьи, ведущего дело об убийстве, представить для вынесения приговора полную видеозапись каждого шага убийцы до момента преступления — и чтобы в ней не было пропущенных кадров. В окаменелости превращается только крошечная доля всех умерших организмов, и нам уже повезло, что мы имеем так много промежуточных ископаемых. Могло оказаться, что окаменелости вообще отсутствовали бы, но в любом случае доказательства эволюции из других источников, таких как молекулярная генетика и географическое распростра­нение, являются не менее убедительными. С другой стороны, эволюционная теория открыто предсказывает, что если один-единственный ископаемый остаток обнаружится в неправиль­ном геологическом пласте, все эволюционное построение ока­жется опровергнутым. Когда дотошные сторонники Поппера допрашивали Дж. Б. С. Холдейна, каким образом можно фаль­сифицировать теорию эволюции, он пробурчал знаменитую фразу: "Ископаемые кролики в докембрии". Такие достоверно подтвержденные окаменелости-анахронизмы никогда не были обнаружены, несмотря на басни креационистов (опровергну­тые) о найденных в каменноугольных слоях черепах человека и идущих рядышком следах людей и динозавров.

По умолчанию в "белых пятнах" креационисты размещают бога. Та же тактика применяется для всех отвесных скал перед пиком невероятного, когда удобные плавные подходы по тем

или иным причинам не были сразу найдены. Любой раз­дел науки с недостаточным количеством информации или ее осмысления автоматически передается под начало бога. Стре­мительность, с какой делаются заявления о нечленимой слож­ности того или иного объекта, свидетельствует лишь о недо­статке воображения. Тот или иной биологический орган, будь то глаз, бактериальный жгутиковый двигатель или биохимиче­ский процесс, провозглашается нечленимо сложным — и точка. Несмотря на предыдущие уроки разоблачения устройства глаз, крыльев, множества других объектов, каждого нового канди­дата возносят на пьедестал, словно его нечленимая сложность очевидна, не требует доказательств и гарантирована указом. Но задумайтесь на минутку. Раз нечленимая сложность исполь­зуется в качестве аргумента "разумного замысла", ее точно так же нельзя гарантировать указом, как и сам "замысел". Потому что иначе можно просто заявить, что скользкая лягушка (или жук-бомбардир и тому подобное) подтверждает "разумный замысел", и никакие доказательства и подтверждения этому не нужны. Так науку не делают.

В ход идет логика, не более убедительная, чем следующая: "Я (имярек) не в состоянии вообразить, каким именно образом посредством постепенных изменений мог появиться (вставьте название биологического объекта). Поэтому я объявляю дан­ный объект нечленимо сложным. Следовательно, его сотворил всевышний". Стоит построить аргументацию подобным обра­зом — и немедленно становится очевидно, что ее легко может разрушить находка каким-либо ученым промежуточного звена или хотя бы гипотеза о возможном промежуточном звене. И даже если наука пока не дает объяснения, вывод о преиму­ществе варианта "разумного замысла" нарушает общепринятые логические правила. Рассуждения сторонников "разумного замысла" — это рассуждения ленивых, пораженческих умов, классический пример теологии "белых пятен". Раньше я уже называл его доказательством от "не могу поверить".

Представьте, что вам показывают потрясающий фокус. У знаменитого дуэта фокусников — Пенна и Теллера — был такой трюк, когда они одновременно будто бы стреляли друг в друга из пистолетов и оба ловили пулю зубами. Перед тем как зарядить пистолеты под пристальным наблюдением име­ющих опыт обращения с оружием добровольцев из публики, на пулях выцарапывались замысловатые пометки, и казалось, любая возможность обмана исключалась. Но помеченная пуля Теллера оказывалась в зубах у Пенна, а помеченная пуля Пенна — в зубах у Теллера. Я (Ричард Докинз) не могу, как ни стараюсь, понять, в чем здесь хитрость. В тех моих мозго­вых центрах, которые не испытали облагораживающего воз­действия науки, слышится нарастающий вопль доказательства от "не могу поверить", почти выдавливающий из меня при­знание: "Видимо, это чудо. Научного объяснения этому нет. Перед нами — сверхъестественный феномен". Но тоненький голосок научного образования заявляет другое. Пенн и Тел-лер — фокусники с мировым именем. Непременно у этого трюка должна быть разгадка. Просто я слишком наивен, или невнимателен, или не обладаю достаточным воображением и поэтому не могу сообразить, в чем тут секрет. Вышеизложен­ное — нормальная реакция на трюк иллюзиониста. И помимо прочего — нормальная реакция на биологический феномен, представляющийся на первый взгляд нечленимо сложным. Люди, поспешно делающие выводы о сверхъестественной при­роде вещей только на основе собственного изумления, ничем не умнее глупцов, которые при виде сгибающего ложку фокус­ника начинают кричать о "паранормальном".

Шотландский химик А. Дж. Кернс-Смит в книге "Семь разга­док происхождения жизни" приводит еще одну иллюстрацию, пользуясь аналогией арки. Сложенная из грубо отесанных кам­ней без применения цемента арка может стоять без опоры, не разваливаясь; однако она является нечленимо сложным объек­том — стоит убрать любой камень, и она рухнет. Как же тогда ее

построили? Одним из вариантов является нагромождение кучи камней и последовательное аккуратное удаление, один за дру­гим, всех лишних. Можно привести много примеров конструк­ций, "нечленимых" в том смысле, что удаление любой части приведет к их полному разрушению; конструкций, построен­ных при помощи позднее разобранных и посему невидимых наблюдателю лесов. По завершении строительства ненужные больше леса удаляются, и конструкция остается стоять сама по себе. Аналогичный процесс имеет место в эволюции — изу­чаемый орган или конструкция, возможно, поддерживались в организме предка впоследствии удаленными "лесами".

Сама идея нечленимой сложности не нова, термин же ввел в употребление в 1996 году креационист Михаэль Бехе⁶², кото­рому принадлежит сомнительная честь проталкивания креа­ционизма в новые области биологии: биохимию и клеточную биологию. Он, по-видимому, рассчитывал, что там выужива­ние "белых пятен" пойдет успешнее, чем в случае с глазами и крыльями. Самой удачной его добычей (и все равно негод­ной) оказался бактериальный жгутиковый мотор.

Жгутиковый мотор бактерий — гениальное изобретение природы. Мы сталкиваемся в нем с единственным, за исклю­чением созданных человеком объектов, известным приме­ром свободно вращающейся оси. Применительно к крупному животному колёса, я думаю, действительно были бы нечленимо сложным органом, и, возможно, поэтому они не существуют. Как бы, например, проходили сквозь подшипник нервы и кро­веносные сосуды?' Жгутик работает как гребной винт, с его

* Исключение из этого правила встречаем в литературе. В трилогии детского писа­теля Филипа Пулмана "Темные начала" есть вид животных мулефа — они живут в симбиозе с деревьями, семена которых представляют собой идеальный круг с отверстием посередине. Мулефа используют эти семена как колеса. Поскольку колеса не являются частью организма, нервы и кровеносные сосуды, которые иначе наматывались бы на ось (крепкий коготь, шип или костный отросток), им не тре­буются. Пулман предусмотрительно добавляет еще одну деталь: эта комбинация работает только потому, что на планете изобилуют плоские ленты базальта, играю­щие роль "дорог". По пересеченной местности на колесах далеко не уедешь.

помощью бактерия проталкивается в воде. Я написал "про­талкивается", а не "плывет", потому что в микроскопическом мире бактерии жидкость, в частности вода, воспринимается не так, как ощущаем ее мы. Для бактерии она, скорее, похожа на патоку, или желе, или даже песок; поэтому бактерия не плывет, а больше проталкивается или прокапывает ход сквозь воду. В отличие от жгутиков более крупных организмов, таких как простейшие (Protozoa), бактериальный жгутик не просто машет, как кнут, или загребает, подобно веслу. Он действи­тельно представляет собой свободно вращающуюся ось, кото­рая двигается внутри подшипника и приводится в движение удивительным крошечным молекулярным мотором. На моле­кулярном уровне мотор устроен по такому же принципу, что и мускулы, только он обеспечивает не ритмическое сокраще­ние, а свободное вращение! Его иногда остроумно называют крошечным подвесным мотором (хотя по инженерным стан­дартам он поразительно неэффективен, что встречается среди биологических объектов нечасто).

Без какого-либо объяснения, обоснования или анализа Бехе просто-напросто заявляет, что бактериальный жгутико­вый мотор является нечленимо сложным. Поскольку аргумен­тов в поддержку этого не приводится, у нас могут возникнуть подозрения в ограниченности воображения автора. Далее он утверждает, что проблема никогда не рассматривалась в спе­циальной биологической литературе. Лживость этого заявле­ния исчерпывающим и уничижительным (для Бехе) образом

Интересно, что у некоторых насекомых, таких как мухи, пчелы и жуки, мышцы работают еще одним, совершенно иным способом: используемые в полете мускулы функционируют на самом деле в колебательном режиме, как поршневой двигатель. У других насекомых, например у саранчи, для выполнения каждого взмаха крыла мышцам необходимо получить сигнал от нервной системы (как у птиц); пчелам же достаточно послать приказ о включении (выключении) колебательного двигателя. Бактериальный механизм не является ни простым сокращательным двигателем (как летательная мышца птиц), ни поршневым (как летательная мышца пчел): это настоящий вращающийся двигатель, аналогичный в этом отношении электродви­гателю или двигателю Ванкеля.

показал в 2005 году судья штата Пенсильвания Джон Э. Джонс в ходе процесса, где Бехе выступал как эксперт на стороне группы креационистов, пытающихся включить преподава­ние "разумного замысла" в программу естествознания мест­ной средней школы: это "неимоверно глупое требование", по словам судьи Джонса (безусловно, и фраза и судья достойны немеркнущей славы). В течение всего процесса, как увидим, Бехе пришлось пережить и другие унижения.

При доказательстве нечленимой сложности самое важное — продемонстрировать, что ни один из составляющих объект элементов не может быть полезным поодиночке. Чтобы при­носить пользу, они все должны присутствовать одновременно (любимой аналогией Бехе на данную тему служит мышеловка). На самом деле молекулярные биологи без труда указывают на элементы, выполняющие полезную работу и в отсутствие всего остального комплекта; это относится как к бактериальному жгу­тиковому мотору, так и к другим приводимым Бехе примерам якобы нечленимой сложности. Об этом очень хорошо сказал Кеннет Миллер из Брауновского университета — самый, готов поспорить, грозный противник "разумного замысла", хотя бы потому, что он — набожный христианин. Я часто рекомендую книгу Миллера "В поисках бога Дарвина" обращающимся ко мне религиозным читателям, одурманенным Бехе.

Что же касается бактериального крутящегося мотора, Мил­лер приглашает нас рассмотреть механизм под названием "Секреторная система третьего типа" {Type Three Secretory System — TTSS)⁶³. TTSS не используется для вращательного движения. Это одна из систем, используемых паразитическими бактериями для вывода из клетки токсичных веществ через кле­точную стенку и отравления организма-хозяина. В масштабе человеческого мира это можно представить как продавливание и выливание жидкости через отверстие; но в случае бактерий процесс опять выглядит по-другому. Каждая молекула секрети-руемого вещества представляет собой крупный белок опреде-

ленной трехмерной конфигурации; ее размер соответствует масштабу TTSS — и опять нужно представлять не столько жид­кость, сколько застывшие объемные формы. Каждая молекула не просто "протекает" через примитивную дырку, а аккуратно проталкивается сквозь точно подогнанный механизм, подоб­ный механизму автомата, продающего, скажем, игрушки или бутылки с напитками. Само устройство "выдачи товара" выпол­нено из относительно небольшого количества белковых моле­кул, каждая из которых по размеру и сложности сопоставима с молекулами, проходящими через устройство. Интересно, что эти бактериальные автоматы часто похожи даже у не состоящих в близком родстве видов бактерий. Вероятно, управляющие их изготовлением гены были "скопированы и вставлены" — ско­пированы у других бактерий: эти существа поразительно ловко совершают подобные операции, что составляет отдельную увле­кательнейшую тему. Однако продолжим.

Образующие TTSS белковые молекулы весьма сильно напоминают компоненты жгутикового мотора. Для специали­ста в области эволюции очевидно, что при возникновении жгутикового мотора компоненты TTSS получили новую, но в определенной мере уже знакомую им функцию. Учитывая, что TTSS протягивает сквозь себя молекулы, позволительно рассматривать ее как зачаточный вариант используемого в жгу­тиковом моторе принципа буксировки молекул оси по кругу. Как видим, еще до появления в клетке жгутикового мотора в ней уже присутствовали и успешно работали его основные элементы. Утилизация уже имеющихся механизмов — это оче­видный способ для якобы нечленимо сложного объекта под­няться на пик невероятности.

Безусловно, предстоит еще много работы, которая, не сомневаюсь, будет выполнена. Но ее никогда не удалось бы проделать, если бы ученые лениво опускали руки при столкно­вении с первыми же трудностями, как рекомендуют нам сто­ронники "разумного замысла". Советы его апологетов ученым

можно выразить следующим образом: "Не понимаете, как это работает? И не надо — бросьте все и объявите, что это дело рук бога. Не знаете, как появляются нервные импульсы? Отлично! Не понимаете, как мозг регистрирует и хранит памятные события? Замечательно! Поразительная сложность фотосин­теза вас затрудняет? Лучше не придумаешь! Бросьте, пожалуй­ста, ломать голову над загадками, признайте свое поражение и молите господа. Дорогие ученые, не решайте ваши голо­воломки. Несите их нам, а уж мы-то найдем им применение. Не покушайтесь, проводя свои исследования, на драгоценное невежество. Нам эти славные пробелы нужны как последние лазейки для бога". Святой Августин сказал об этом довольно откровенно: "Существует иной, гораздо более опасный вид искушения. Имя ему — порок любопытства. Именно он под­вигает нас на попытки разгадать недоступные нашему понима­нию, ненужные нам тайны природы, познания которых чело­веку желать не должно" (цитируется по Freeman, 2002).

Другим любимым Бехе примером якобы нечленимой слож­ности является иммунная система. Передадим слово судье Джонсу:

В процессе перекрестного допроса профессору Бехе был задан вопрос относительно сделанных им в 1996 году заявлений о том, что науке никогда не удастся найти эволюционного объяснения иммунной системе. Ему представили пятьдесят восемь сопро­вождаемых рецензиями специалистов публикаций, девять книг и несколько глав из учебников иммунологии, объясняющих эволю­ционное происхождение иммунной системы; однако он продолжал упорствовать в том, что доказательств эволюции по-прежнему недостаточно и что все это "не пойдет".

При перекрестном допросе, проводимом главным юрискон­сультом ответчиков Эриком Ротшильдом, Бехе вынужден был признать, что не читал большую часть из 58 отрецензирован-

ных специалистами публикаций. Удивительного в этом ничего нет, иммунология — наука сложная. Но презрительное заяв­ление Бехе о негодности этих исследований поистине непро­стительно. Конечно, от них мало проку, если использовать их для пропаганды среди наивных политиков и неспециалистов, а не для познания окружающего мира. Выслушав Бехе, Рот­шильд элегантно суммировал чувства, разделяемые, должно быть, всей присутствовавшей на заседании почтенной публи­кой:

Хорошо, что есть ученые, которые занимаются изучением про­блемы происхождения иммунной системы... Она наша защита против изнуряющих и смертельных болезней. Писавшие эти книги и статьи ученые трудятся незаметно, не получая крупных гонораров за свои статьи и публичные выступления. Их усилия позволяют нам сражаться с серьезными заболеваниями и побеж­дать их. Профессор же Бехе и все движение "разумного замысла" для прогресса медицинской науки ничего не делают и убеждают будущие поколения ученых так же сложить руки¹"'.

Как написал в рецензии на книгу Бехе американский гене­тик Джерри Койн, "если из истории науки и можно извлечь какие-то уроки, так это то, что, называя наше невежество "божьей волей", мы далеко не уедем". О том же можно сказать словами остроумного блоггера, прокомментировавшего мою и Койна статью в "Гардиан" о "разумном замысле":

Поиск по сайту: