Корыстолюбивых людей»

Следующий голос безо всякой аргументации и рассуждений дает оценку поведению Ковалева: «Но неприлично, неловко, нехорошо.»

Звучит довольно-таки либерально.

А вот, вполне возможно, слово полицмейстера, занимающегося личным делом арестованного цирюльника Ивана Яковлевича:

«И опять тоже – как нос очутился в печенном хлебе и как сам Иван Яковлевич?... нет, этого я не понимаю, решительно не понимаю».

Но все эти высказывания – мелочь, ничто по сравнению с дальнейшим. Ибо дальше разговор продолжается на ГОСУДАРСТВЕННОМ УРОВНЕ и становится совсем уже небезопасным для рассказчика. Попахивает Сибирью. Вначале еще не так страшно – всего лишь обсуждение в цензурном комитете:

«Но что страннее, что непонятнее всего, – это то, как авторы могут брать подобные сюжеты».

И вдруг дальше слышится мне высший державный голос:

«Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы».

Уж не сам ли это царь-батюшка?

Нет-нет-нет! Просто, у страха глаза велики. Наверное, это просто какой-нибудь министр или тайный советник.

(А может, все-таки царь? Два раза про пользу отечеству

в одном предложении.)

Итак, сколько же мы насчитали?

Пять, семь, восемь?

«Да нет же, – скажет читатель. – Все эти подсчеты надуманы». И будет абсолютно прав. Ибо количество участников финала – неисчислимо.

Это модель гоголевской России, ее уродливых институтов. Эта модель породила Ковалева и всех участников этого дикого сна (Нос-Сон).

А если я буду рассуждать на психологическом уровне, то перед нами – литература «потока сознания» – интереснейшего литературного явления, которое появится через сто лет после Гоголя. (Пруст, Джойс, Саррот и др.).

То есть перед нами – один-единственный говорящий медиум, который на подсознательном уровне преображаясь в различных героев вскрывает пороки России гоголевской эпохи.

Но самое невероятное впереди:

После того как мы забрались на высший уровень обсуждения, появляется справившийся с истеричным смехом Гоголь, и, подделываясь под речь своих героев, (ну точно Акакий Акакиевич Башмачкин из «Шинели») вытаскивает из русского языка такое, что... А впрочем перечитайте сами:

«А, однако же, при всем при том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?... А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то».

И как доказательство того, что я прав, говоря о многих участниках дискуссии – последняя фраза:

«КТО ЧТО НИ ГОВОРИ, а подобные происшествия бывают на свете, редко, но бывают».

Вот какой уровень литературы.

И есть ли уровень выше?

Есть!!!

И знаете у кого?

У... Гоголя же. В его удивительной «Шинели». Вы, наверное, испугались, что я буду пересказывать и рассуждать о «Шинели»? Нет. Ведь больше чем написано об этом произведении Гоголя уже трудно себе представить.

И то, на что я хочу обратить ваше внимание – лишь несколько деталей, которые свидетельствуют о сверхгениальности Гоголя.

«Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка».

Возникает вопрос: почему «покойница матушка», а не роженица? Да наверное, все просто: к тому времени, когда нам рассказывают эту историю, прошло много лет, и матушка Акакия Акакиевича уже }1мерла. В русском языке допускается такой оборот, не часто, но допускается. Например,«покойница говорила». Хотя в этом случае, когда женщина рожает, вряд ли стоит называть ее покойницей.

Правда, чудачества Гоголя всем известны. Но вот далее:

«Родительнице предоставили на выбор любое из трех (имен. – М.К.) какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет, – подумала покойница(выделение всюду мое. – М.К.), – имена-то все такие».

Ну не бред ли? Речь опять идет о покойнице, да которая еще к тому же и «подумала»!

Смиримся по той же причине, ибо ко времени рассказа матушка мертва, а Гоголь – чудак.

Читаем дальше:

«Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте: вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказанье, – проговорила старуха».

Что-о-о? Где старуха? Какая старуха? Она же только что родила ребенка? Может описка у Гоголя?

Читаем дальше:

«Еще переворотили страницу – вышли: Павенкахий и Вахтисий. «Ну уж я вижу, – сказала старуха, – что видно его такая судьба. Уж, если так, пусть лучше будет называться как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий».

Совсем с ума сошел Гоголь! Мало того что у новорожденного мать «старуха» и «покойница», так и еще отец у него был.

От кого же родился ребенок, и у кого родился ребенок?

(Акакий Акакиевич).

Это ли не театр абсурда?

Он самый.

Но и не только абсурда, но еще и символизма.

Потому что объяснение двум покойникам есть.

Нужно только внимательнее прочитать дальше.

Акакий Акакиевич уже работает чиновником для письма в департаменте:

«Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видимо, так и родился на свет совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове».

Вот он, гоголевский абсурдизм, переходящий в символизм. Акакий Акакиевич родился «в вицмундире и с лысиной на голове».

Поиск по сайту: