Глава 5. Хребет Безумия

Пуллион снова, в который уже раз за этот тяжёлый день, очнулся от ощущения, что фургон стоит неподвижно и снаружи едва уловимы чьи-то голоса. Открыв глаза, он первым делом осмотрелся и отодвинул от себя чью-то матрону, оказавшуюся, в соседнем с ним кресле исключительно из-за суматохи при погрузке в фургон, нежели по какой-то иной причине. Пуллион твёрдо в это верил. Матрона была ему едва знакома, он видел её среди македонских легионеров в Риме, в самом начале их путешествия. Но с кем она была, он не знал и, на всякий случай, немного отодвинулся в сторону, чтобы не создавать ещё одно неразрешимое противоречие, которыми и так изобиловал этот день. Матрона, подхваченная божественной силой инерции от приведения её в вертикальное сидячее положение, заполнила весь внутренний объём занимаемого ею кресла, вытеснив при погружении в него объём воздуха, равный массе её тела, вытолкнув в салон чью-то подушку и одеяло. Оставив матрону досматривать вещие сны, Пуллион встал с кресла и, тщательно переступая через штабели щитов, сваленных в проходе, начал пробираться к выходу. Судя по голосам, доносившимся снаружи, это были представители принимающей стороны, которые должны были указать римлянам направление для их последнего броска. Остановившись в проходе и посмотрев на их измождённые лица, Пуллион понял, что эти достойные представители белой расы готовы указать им то единственно возможное направление, которое только можно указать тем, кто не даёт тебе спокойно выспаться и будит в три часа ночи сакраментальным вопросом «Как пройти в Александрийскую библиотеку?»…

Пуллион поёжился от ночного ветерка, оглянулся и посмотрел назад, в недра фургона. Пассажиры уже практически пришли в себя, кто-то из римлян уже встал и был готов к новым свершениям. Даже незнакомая Пуллиону Матрёна приготовилась покинуть фургон, чтобы броситься на амбразуру походной романтики. Античные герои уже начали пробираться к выходу, подбирая по пути свои щиты и копья, образовавшие в средней части фургона маорийский частокол для экспозиции голов поверженных врагов, однако, были задержаны возничим, который внимательно посмотрел на своих пассажиров и произнёс:

- Запомните, - голос возничего стал таинственным и глухим, - за время тёмных веков здесь скопилось множество мерзостных тварей. Некоторые из них до сих пор скрываются в пещерах и расщелинах по всему полуострову. Будьте крайне осторожны.

- Откуда они взялись? – спросил кто-то

- Этого никто не знает, - ответил возничий, - Некогда они были людьми, такими же как мы с Вами. Но за время правления тёмных сил, главная колдунья свидомых орков – бледная ведьма с косой подвергла многих скифов и греков, населявших деревни, страшным опытам с накопительной частью пенсии, превращая людей в жутких чудовищ.

- На что они похожи? – спросил снова тот же голос, в котором явственно слышался скепсис.

- Увидите сами, - возничий внимательно посмотрел ещё раз в темноту салона и, покачав головой, нахмурившись, вышел в темноту.

Путь был завершён.

Медленно, расправляя затёкшие руки и ноги, легионеры начали медленно покидать фургон и собираться вокруг него в ожидании, когда возничий откроет люки, чтобы они смогли забрать свои вещи. Они уже еле держались на ногах, за время пути их силы практически иссякли, а ещё предстоял последний, не менее тяжёлый переход – через горный массив до Каструма по неизвестному пока маршруту. И если сейчас их вещи ехали в фургоне, то на этот последний марш-бросок им придётся остаться наедине с собой и собрать всю волю в кулак. Состояние античных воинов было различным. Кто-то был свеж и ещё полон сил, кто-то совсем обессилел и едва мог передвигаться, кто-то страдал от тайных желаний, не в силах осуществить их с имеющимся контингентом и с нетерпением ожидал открытия фестиваля для установления более тесного контакта с представительницами других эпох и миров. Романизированные варвары чувствовали себя противоречиво, но наибольшие испытания выпали на долю одного из них.

Дикая Собака очень страдал. Отдавленная, в суматохе приземления и разгрузки поклажи, пися очень болела и требовала к себе того особого, деликатного внимания, которого ему никто не смог бы сейчас уделить – в сборной греко-варварской тусовке не было женщин, которые могли бы оказать Собаке такого рода помощь. А те, что сопровождали их, принадлежали его товарищам по боспорскому царству и просить их об этом, несмотря на разветвлённую систему пороков, присущих греческим мужам, было невозможно. Оставалось надеяться на чудо Морфея, который своим дыханием укутал бы несчастного кельтского воина не только от недавних страданий с писей и ногой, отдавившей её, но и от дивных урологических ощущений, полученных Собакой в римской клинике, незадолго до их отбытия в поход. Пися была особой гордостью Собаки – сам великий Хлодвиг позавидовал бы её размерам, хотя, Пуллион, наверное, снова что-то перепутал, поскольку до конца не был уверен, чем именно мерялись северные варвары для подтверждения своего социального статуса – волосами или писями. Пуллион решил списать всё на трудности перевода кельтских архивов, что, впрочем, не отменяло страданий Дикой Собаки, независимо от того, чем конкретно мерялись его предки. Пьяный реконструктор Древней Руси не только отдавил ему писю, но и поскользнулся на ней, когда Собака мирно спал, любовно зажав зубами кальцею легионера Ленина.

Наверное, в эти мгновения Собака вспоминал предсказания главного оракула храма в Анабасисе, у которого он просил пророчества накануне похода. «Путь твой будет удачен и овеян славой предков», - вспоминал Собака слова оракула, - «Путь воина проходит по водной глади на золотой галере, через покорённые города. Прекрасные девы будут ублажать тебя и отгонять своим нижним бельём мирские суетные мысли о работе. В руке твоей да не иссякнет сосуд с божественной амброзией, а в суме твоей походной да не закончится связка ливерной колбасы. Да будет сие присно и во веки веков», - помнил он слова оракула, опустошая уже пятую кружку нектара «Балтика №9». Отполировав нектар палёной армянской амброзией из запасов оракула, произведённой судя по этикетке на кувшине, лично строителем Ковчега, которые тот регулярно пополнял в местной сети супермаркетов. Собака уже видел себя плывущим на галере по голубой глади Нила. Он расслабленно полулежал на носу с флягой в руке, ему прислуживали шоколадные мулаты в белых штанах, а полуобнажённые амазонки принимали соблазнительные позы, маня его своими красными труселями, полученными за перевыполнение плана по выплавке чугуна на уральском заводе №2, где работает единственный в мире друид с нетрадиционной сексуальной ориентацией. «Бойся лишь данайцев, дары приносящих», - донёсся до Собаки голос оракула, - кельт воинственно продемонстрировал в ответ острый меч, который по понятным причинам уже плохо держался в его руке и был готов выпасть на мраморный, немного заблёваный, пол храма. Собака перехватил его второй рукой, исподлобья глядя на оракула скученными глазами.

- «Смотри, писю себе только не отдави, Собака Дикая», - были последние слова, которые он расслышал, медленно погружаясь в негу параллельной реальности.

Очнувшись, он двое суток провёл в другом храме на Выборгской стороне, где за ним внимательно наблюдали виденные им в грёзах мулаты в белых халатах, ставящие ему очистительные капельницы, а амазонки ставили в соблазнительные позы почему-то его самого, пытаясь вывести из жестокого запоя, вгоняя в его сокровенное место двухлитровые резиновые клизмы. Мулаты почему-то были белыми, как и он сам, а амазонки, судя по внушительным габаритам охвата их талий – вандалками или херусками. Данайцы же, от которых предупреждал его оракул, отказались молчаливыми людьми в серых тогах и штанах с узкой вертикальной красной полосой и странными плоскими головными уборами. На поясе каждого из них висела чёрная гибкая трость и предмет, похожий на ручные кандалы. Даров они почему-то не принесли, а грубо выгребли у Собаки его последние драхмы и выписали ему странный номерной папирус с гербом Империи, где были указаны платёжные реквизиты ещё одного храма. Туда следовало внести пожертвования на специальный счёт, предусмотренный для нарушителей общественного порядка, обладающих исключительно варварскими приёмами борьбы с объектами культурного наследия. Данайцы предупредили, что если пожертвования не поступят на строительство этого храма в течение трёх дней, Собака отправится на 15 суток в школу гладиаторов, где ему не только гарантированы соблазнительные позы в одной камере с другими отмороженными варварами с Крайнего Севера, но и общественные работы на благо империи. Через два дня Собака был полностью просветлён и мог с чистой совестью, правда, без копейки денег, принять участие в походе, чтобы найти для себя ответ, в чём же был тайный смысл пророчества. Поскольку оракул Анабасиса был по совместительству и начальником всей их задорной кодлы, его борода томительно колыхалась во тьме. Грек не мог себе представить, что та пурга, которую он нагнал в сознание Собаки и привёл его раздавленный вертикалью власти мозг, в состояние ретроградной амнезии посредством своих комментариев в социальных сетях, реализуется настолько явно и быстро. Он втайне надеялся, что Собака не вспомнит деталей их дружеской попойки в привокзальном кабаке с заблёванными полами, откуда наряд преторианской стражи увёз его в местный вытрезвитель. Но, судя по состоянию Собаки, который воспринял историю с писей как дословное исполнение пророчества, волноваться было не о чем и бородатый авантюрист, облегчённо вздохнув, предался тайному ахейскому пороку, которым он тайком занимался весь полёт, пока все остальные граждане нормальной ориентации, спали.

Античным героям предстояло преодолеть ещё два последних и наиболее опасных участка пути – высокий горный хребет и холмистую равнину, отделяющие их от плато, на котором располагался Каструм. Пуллион узнал об этом из папирусной карты, которую обронил кто-то, из обеспечивающих трансфер, сотрудников. Он хотел уже было вернуть карту незадачливому супервайзеру, но того и след простыл, что делало трофей Пуллиона законным со всех точек зрения античного военного права. Свернув папирус в трубочку, Пуллион засунул её за пояс туники, чтобы ценный документ был всегда под рукой. Однако, прежде Пуллион тщательно изучил подробности рельефа, начертанного на карте, где местоположение Каструма было указано лишь приблизительно. Горный хребет, поднимающийся вверх на несколько тысяч локтей, начинался примерно в тысяче шагов от них, точно на северо-северо-запад, дорога к нему тянулась в тени кипарисовых рощ и плавно поднималась вверх, упираясь в горную тропу на склоне хребта, которая извиваясь, проходила внутри его каменных коридоров. Проходя через каменные джунгли, которые таили в себе скорее тайны, чем опасности, тропа выходила на холмистую равнину, пересекая которую, путники по склону одного из холмов, не имевшего названия, поднимались на ровное плато, где располагался римский военный лагерь. Названия, которые Пуллион успел прочитать в папирусе, казались ему знакомыми, но он решил показать карту Опциону, познания которого в истории и археологии всегда приводили его в восхищение.

Внимательно изучив карту при слабом свете факела, Опцион некоторое время молчал, о чём-то сосредоточенно размышляя.

- Засада, - наконец сказал он, - неважные у нас дела, - добавил он, ещё раз пробежав глазами документ

- Почему? – Пуллион вполне доверял компетенции Опциона и решил избежать долгого вступления

- Хребет Безумия, - сказал Опцион, показывая на очертания в папирусе. – Нас высадили с его южной стороны. Ни одна экспедиция отсюда не вернулась, а те одиночки, которых подбирали, были на грани сумасшествия. Так говорят архивы.

- Будем обходить?

- Нет, я думаю, что пройдём нормально, - подумав, ответил Опцион, - Наш участок всего пару тысяч шагов, ночь лунная, коридор идёт внутри скалистого кряжа, меня больше беспокоит дальнейший отрезок.

- Почему? – поинтересовался Пуллион

- Он примыкает к восточным отрогам Хребта, - посветив на карту факелом, сказал Опцион, - Там есть пещеры и гроты, о которых до сих пор ничего неизвестно. Правда, - наморщил лоб Опцион, - Экспедиции направлялись только в северную часть , на южной стороне никто не бывал. Ладно, - закончил он диалог, - Других вариантов нет, будем готовиться выступать. Идём разгружать снаряжение. Особо не распространяйся, нам не нужно паники на корабле, - торопливо добавил он.

- Как скажешь, - пожал плечами Пуллион.

Когда багажные люки фургонов открылись, римляне аккуратно начали вытаскивать свои вещи, ибо сейчас их уже ничего не гнало вперёд и о спешке не могло быть и речи. Легионы стаскивали свои пожитки по разным кучам, которые в одиночном свете умирающих факелов, казались сказочными укреплениями на фоне легионерских скутумов, различие в Дигмах которых, показывало, где и какой легион временно дислоцируется после разгрузки. Невдалеке от фургона расположился 10-й Сокрушительный легион, который легко можно было отличить от всех других по уложенному в полном порядке снаряжению и ухоженной экипировке. Новые или полностью отремонтированные скутумы отсвечивали в темноте насыщенными красками, что было не столь заметно при свете, а сейчас в полночной темноте и отсветах факелов придавало щитам особый колорит. Щиты были прислонены друг к другу, образуя подобие пирамиды, что обеспечивало им устойчивость и не отвлекало их обладателей от мыслей об оставшихся вещах, лежащих в фургоне и, особенно о фурке, ставшей за это время своеобразным фетишем.

Чуть дальше, в темноте, раскинул свой восточный базар, в привычном беспорядке рядов, V-й македонский легион. Скарб его состоял из больших и малых деревянных ящиков, в которых находились все запасы легиона. Вещи легионеров, словно взятые напрокат, отсвечивали в огне многочисленными потёртостями и затёртыми, но уже неискоренимыми, пятнами ржавчины. Пуллион поймал себя на мысли, что ночью кошки не так уж и серы, а многие вещи можно хорошо рассмотреть именно ночью, а не днём. Это было довольно странно, как будто у македонцев доспехи не сжигают вместе с погибшим солдатом, а выдают новобранцам снова и снова. Ощущение пользованных доспехов, которое он испытывал при подготовке к походу, посетило его снова, и Пуллиона охватила грусть. Щиты македонцев, благополучно долетевшие в Колесниц, стояли поодаль и усиливали аутентичную картину ночного пейзажа своим, близким к архаике, состоянием. В остальном всё было так как и всегда. Гора пожитков росла с быстротой возведения Колизея и было лишь неясно, какими силами македонцы собираются тащить всё это до Каструма, ибо среднеарифметическое число пожитков на человека превышало количество полезных конечностей у означенных субъектов. А делать несколько заходов… Если предупреждения возничего актуальны, то участь одиноких римлян будет незавидной. Пуллион перехватил Опциона. Казалось, недавнего разговора между ними не было:

- У нас будут вьючные животные до Каструма? – на всякий случай спросил он

- Да, будут, - сердито ответил Опцион, - на каждого легионера по ослу

- Неужели? – Пуллион не понял сарказма, - А где они?

- тебе зеркало что ли дать? – зло ухмыльнулся Опцион, - Рюкзак в зубы, ноги в руки и вперёд – к светлому будущему.

Пуллион пожал плечами. Ответ был вполне ожидаем, тем более, что вещей у него было не так много, чего нельзя было сказать об Опционе, с его сверхнормативной поклажей. Светлое будущее в такой темноте было таким же условным понятием, как и декларируемый Банками низкий процент по ипотечному кредиту, загоняющий Заёмщика в пожизненное финансовое рабство. Раздражение бового товарища было вполне понятно, тем более, что Пуллион вряд ли мог ему чем-то помочь. Его собственный рюкзак клонил его к земле своей тяжестью, в руках были скутум и полосатый локуус, что исключало возможность захвата руками дополнительных предметов. Благо, фурку можно было вложить в боковые держатели на рюкзаке.

- Куда нам хотя бы двигаться? – задал он снова вопрос Опциону, - Я ничего не вижу в этой темноте.

- Сложно сказать, - поскрёб в затылке Опцион, - лично я вижу чёрную кошку на чёрной крыше и она чешет спинку о трубу, - это означало, что сейчас он тоже ничего не видит. – Видимо, туда, - протянул Опцион руку в темноту, - македонцы потащили свои сундуки в том направлении, скорее всего проход в горах там. У Лонгуса должна быть карта, аналогичная твоей.

- От горного тоннеля нам не отвертеться? – с сожаление протянул Пуллион

- Исключено, - отрезал Опцион, - пошли. Есть другие варианты?

Других вариантов не было. В кромешной темноте, начинающейся за едва освещённым местом приезда, смутно угадывались очертания какой-то уходящей ввысь каменной гряды. Очевидно, это и был Хребет, но насколько он был крут и высок, не смог бы сейчас сказать ни один победитель битвы экстрасенсов. Вздохнув, Пуллион подбросил на спине рюкзак и, взяв в руки щит и полосатый локулус, повернул в сторону предполагаемого провала. Сделав пару шагов, он остановился как вкопанный. Чего-то в его снаряжении не хватало. Лихорадочно перебрав в голове ручную кладь, за которую по милости Богов ему не пришлось оформлять сверхнормативные тарифные сборы в пользу авиаперевозчика, он понял: «Фурка»… Её не было сейчас среди вещей, выгруженных из фургона. Он точно помнил, как сам бережно положил её поверх своих вещей при отправлении фургона из гавани бессмертных в Симферополе. И вряд ли она могла выпасть по дороге. Сбросив рюкзак на землю, Пуллион в два прыжка оказался у вещей легионеров, которые ещё находились в состоянии ожидания общей усушки и утруски. И здесь фурки тоже не было. Сделав ещё пару кругов на бреющем полёте вокруг вещей как своих, так и чужих легионов, Пуллион окончательно понял: фурка исчезла бесследно, ибо других фургонов, а равно как и и их невоздержанных средневековых обитателей с явными признаками аутизма и клептомании, рядом ещё не было. Пуллион в ярости схватил за шиворот какого-то худосочного легионера в застиранной, кирпичного цвета суконной тунике:

- Кто брал мою фурку, презренный пацак? – заорал он с перекошенным от злости лицом.

- Фурка…, - пролепетал, побелевший как полотно, квирит, - не, не, не видели. Германию брали, Галлию брали, Фурку… не брали.

Пуллион, злобно пыхтя, отпихнул квирита, который с ошарашенным лицом приземлился на пятую точку. Лишиться фурки в самом конце пути, всего за несколько тысяч шагов от цели, было верхом извращённого цинизма Фортуны. Пуллион осмотрелся ещё раз, но с тем же результатом. Рядом лежало несколько фурок, но явно чужие, едва оструганные и кривые. Отстегнув от пояса флягу с прохладной водой, Пуллион жадно выхлебал половину. Немного остыв, он ещё несколько раз обошёл лежащие на земле вещи легионеров, внимательно всматриваясь в них. Постепенно гаснущие факелы снижали вероятность благоприятного исхода его поисков, но Пуллион не терял надежды найти её. Так прошло ещё несколько томительных минут. Наконец, поиски пиломатериалов в ночи, больше напоминавшие попытки проникновения на охраняемый склад, утомили Пуллиона своей бесцельностью и он, подхватив свои вещи, бросился догонять своих товарищей, белые спины которых тускло бледнели в темноте, смещавшись с тёмными силуэтами македонцев на фоне перетаскиваемых ими светлых теней от тяжёлых дубовых сундуков, которые они тащили, обливаясь потом. Пуллион рассчитывал всё-таки найти фурку позже, когда уляжется угар поездки и легионы окончательно инвентаризируют свои пожитки в соответствии с системой распознавания целей «свой - чужой». Правда, подумалось ему, учитывая абсолютную новизну его среднемагистрального деревянного инвентаря, может сработать и другая технология ведения бесшумного маневренного боя – «забрал – пофиг чьё». В том, что его фурка приватизирована кем-то, Пуллион не сомневался.

Ему вспомнилось, что один из примкнувших к легионерам, романизированный варвар из ближневосточной провинции, хитроватый рыжий парень с большим выдающимся носом и редкой для римлян фамилией Чубай, ещё в гавани бессмертных у Врат Исс, околачивался вокруг их пожитков. Особое внимание он уделял именно его фурке, в надежде, очевидно, пользуясь общей неразберихой в финансово-промышленном секторе при переходе на новый тип хозяйствования, увести его, Пуллиона, материальные фонды из «портфеля» активов Госкомимущества. После чего, сокрыв эффективное предприятие от внесения его в реестр системообразующих, фиктивно признать его убыточным и передать на залоговый аукцион по сильно заниженной себестоимости аффилированным с ним самим, нечистоплотным на руку иудейским инвесторам. После чего, сокрыть следы злоупотреблений от надзорных органов, подкинув в Сенат свитки с фальшивыми зарисовками оргий генерального прокурора Империи в термах с распутными девками, поставив на его место более сговорчивого и коррумпированного квестора Сицилии и Сардинии.

«Спёр, гад, фурку и загонит её теперь втридорога местным христианам», - с тоской подумал Пуллион, знакомый, как историк, с деяниями младореформаторов, действовавших под прикрытием карфагенских советников и чуть было не разрушивших экономический потенциал Империи. Вкупе с титанами, вставшими на путь крупных финансовых афер в реальном секторе экономики, они образовали преступный конгломерат, победить который оказалось не так просто, но Империя с честью вышла из этого испытания, сломив олигархическое лобби, воздав каждому из вредителей, речь о которых уже шла выше, по заслугам.

«Ничего», - подумал Пуллион, сжимая кулаки, - «Приду, увижу, напихаю, чтоб ты был здоров, скнипа»…

Прямо перед горными отрогами, на их пути встретился пухлый варвар, явно из местных диких племён, о вороватых манерах которых их предупреждали ещё в Риме. Варвар плотоядно смотрел на дубовые ящики македонцев, закрытые на тяжёлые висячие засовы, явно пытаясь угадать в их содержимом наличие бочки варенья и корзины печенья. Варвар был явно латентным плохишом.

- Юпитер в помощь, - сказал он, - а что вы с ящиками делать будете?

- Видишь ли, - замялся Лонгус, - сигнализацию ставить будем

- Ага, - ухмыльнулся Опцион, похлопав по «яблоку» меча, - Можешь нас к себе в табор вызвать, а можешь сам свой ящик к местному квестору отволочь. Тогда установка сигнализации тебе дешевле обойдётся.

- Поонял, - пухлый быстро вильнул в сторону и исчез в темноте.

Посмотрев вслед ушлому охотнику за табуретками, римляне подтянулись и продолжили движение вверх по склону Хребта, образовав стройный порядок, имевший какое-то академическое название, которое Пуллион, за давностью лет, прошедших с момента окончания военной кафедры римского университета, позабыл. Дорога уходила под уклоном вверх и идти с каждым шагом становилось всё тяжелее. Время от времени на дороге попадались какие-то засохшие бесформенные лепёшки, что наводило на мысль о прошедшем здесь днём стаде каких-то парнокопытных. Иногда попадались совсем свежие кучи какой-то зеленоватой дряни, от которой несло запахом помойки. Тщательно обходя рукотворные мины, заботливо разложенные по склону неизвестными доброжелателями, Пуллион оглянулся назад. На фоне песка, слабо проступающего в темноте серовато-молочной полосой, он увидел отпечатки сандалий легионеров на фоне коровьих лепёшек. Следы лежали в идеальном порядке, образуя словно журавлиный клин и создавая приятные ощущения упорядоченности и гармонии.

«Ведь можем же, если захотим», - радостно подумал Пуллион и развернувшись, поспешил догонять своих, уже довольно далеко вперёд, ушедших товарищей, - «вот что значит Эстетика».

Колонна античных героев уже втянулась в скалистый проход, который оказался на удивление просторным и светлым, несмотря не непроглядную тьму вокруг. Воздух не был затхлым, чего опасался Пуллион, а был скорее иного свойства, чем воздух снаружи. В нём был какой-то пряный привкус, напомнивший ему послевкусие от напитка Львовича. Но ассоциация не была устойчивой и легионер решил не увязывать эти два события в одно целое. Однако, по мере продвижения вперёд, некоторые римляне начали вести себя несколько странно. Если такое поведение было типично для варваров с их ограниченным кругозором и пониманием моральных норм, принятых в приличном обществе, то для воспитанных имперских граждан это было проявлением вольности. Пуллион осмотрелся по сторонам, благо стены их коридора были довольно ясно различимы для человеческого глаза. Легионер обратил внимание, что каменистая и песчаная дорога сменилась гладким каменным полом, как будто выложенным правильными плитами, обработанными до гладкой поверхности каким-то неизвестным способом. Шаги подкованных гвоздями калиг гулко отдавались среди сводов этого базальтового коридора, создавая атмосферу загадочности и заставляя римлян покрываться мурашками. Пуллион обратил внимание, что камень стен не производит впечатления базальтового монолита, на котором лишь хранятся следы ушедших геологических эпох. Они были усеяны какими-то правильными по форме полосками, точками, рисунками и пиктограммами, а также круговыми орнаментами, соединяющими в себе сразу несколько типов знаков. Как будто эти стены использовались неизвестными существами в незапамятные времена как стойка информации о задолженности по квартплате или журнал записей дежурств по кухне. Рисунки были тем более необычными и странными, что не напоминали Пуллиону ни одну из известных ему техник изобразительного искусства. Даже «пантофельная» почта иудейских племён, с которой он был хорошо знаком по службе в Земле Обетованной, не походила на эти, высеченные в камне, натюрморты. Можно было, конечно, предположить, что это проделки кубистов, авангардистов, импрессионистов и прочих, как высказался в 60-хгодах прошлого века один из римских императоров, «пидерасов». Однако, Пуллион хорошо знал, что уровень мастерства всех этих «неоценённых талантов» и «угнетаемых режимом» халтурщиков, не распространяется далее убогой мазни, где по небу летают розовые коровы, похожие на бегемотов, а автопортреты похожи на галлюцинации после недельного запоя в стане германцев. Здесь же, на этих тысячелетних стенах, его взору предстали образцы высокохудожественного мастерства, которые были достойны изучения более образованных, нежели он, простой легионер, специалистов. В то же время, Пуллион никак не чувствовал на себе странного воздействия окружающего воздуха и продолжал идти вперёд, подмечая на стенах схожесть рисунков и точечных орнаментов. В некоторых местах орнаменты были сведены в блоки, подобные египетским картушам и это навело его на мысль, что перед ними исторические хроники неизвестного народа, оставленные им для потомков. Он тронул Опциона за рукав туники:

- ты видишь узоры на стенах? – шёпотом спросил он, как будто боялся, что их услышат

- Вижу, - ответил Опцион, - И это меня беспокоит, быстрее бы дойти до конца коридора.

Между тем, просторный коридор извивался, подобно змее и римляне могли ориентироваться, лишь глядя наверх, на чёрное, усыпанное звёздами небо, узкой полосой проступавшее между двумя стенами, уходящими ввысь. Идущие впереди легионеры начали вдруг перемещаться вне строя, нарушив походный порядок, чем привели в ярость обоих центурионов, забывших на время о своих палках из виноградной лозы. Однако, сочные удары по филейным частям не производили никакого эффекта на впавших в какое-то массовое помешательство легионеров. Одни падали на колени, обхватив голову руками, другие начинали кружить на одном месте, как будто отгоняя от себя нечто невидимое, третьи вдруг бросались вперёд по коридору, словно пытались спастись от преследования чего-то неосязаемого, но через несколько секунд стрелой неслись обратно и падали наземь, сжавшись в комок. К счастью, никто не пустил в ход оружие. Поведение обычно морально устойчивых легионеров, примерных семьянинов, с характером, близким к нордическому, что было отмечено в их личных делах, оформленных в канцелярии шестого отдела РСХА, не поддавалось никакому логическому объяснению и командиры решили сделать привал, дабы оценить ситуацию и выработать хотя бы примерное решение возникшей проблемы.

К обсуждению был допущен и Пуллион, как главный бенефициарий второй когорты 10-го Сокрушительного легиона, а также как нашедший ценную карту, благодаря путники знали, где они находятся и как могут применить свои знания о мировой истории. Опыт Опциона, слывшего признанным знатоком артефактов, был сейчас особенно ценен, поскольку всё происходящее с ними едва укладывалось в общепринятую концепцию построения мира, базирующуюся на трёх сантехниках, стоящих посреди разлива авариной канализации, верхом на главном инженере, который плавает в мировом океане, стоя на куске оргалита, в ожидании увольнения за профнепригодность. Римляне опустились на землю и сбросили свои вещи, македонцы опустили свои тяжёлые сундуки и сели на них, пытаясь восстановить силы. Пуллион с товарищами подошёл вплотную к одной из стен и более внимательно оглядел её. Проведя пальцами по точечному орнаменту и высеченным в стене символам, он ощутил плавность линий и мягкость контуров, не свойственную даже самым идеальным резцам, которые были ему известны. Он сразу заметил определённое логическое построение в нанесении рисунков и орнаментов на стенах. Явно декоративное, оно несло на себе, по всей видимости, культурную нагрузку, поскольку даже не специалисту было видно повторение многих символов и точечных рисунков, означавших, как это ни странно, буквы, слова и, без сомнения, устойчивые речевые формы неизвестных творцов. Узоры шли по стене сплошным ковром и, по всей видимости, являлись фольклорными историческими зарисовками или интерпретациями событий, свидетелями которых были авторы этих загадочных символьных россыпей. Их сходство с египетскими фресками было очевидным, узоры были сведены в систему картушей, которые следовали один за другим, описывая неизвестные римлянам древнейшие события, бушевавшие в этих местах многие столетия и даже тысячелетия назад. Это не были записи эпохи тёмных веков, длительность которых была каплей в океане бесконечности, окружавшей римлян в этой каменной гробнице исчезнувшей цивилизации. Налицо было древнейшее происхождение рисунков и их высокий уровень исполнительского мастерства, не доступный скачущим в припадках свидомитам, мало напоминающим людей даже внешне, а носимые ими грязные сине-жёлтые шкуры и балахоны лишь усиливали неприязнь культурных людей к этим, потерявшим человеческий облик, существам.

Пуллион некоторое время изучал линейные узоры и орнаменты и сопоставлял их. Он был не самым образованным среди присутствующих, однако он заметил одну закономерность, едва различимую мелочь, которую не смогли заметить его спутники. Спиралевидное расположение точек и насечек было строго упорядоченным и, если присмотреться внимательнее, показывало направление, в котором следовало их читать. По характеру рисунков, напоминавших текст для слабовидящих, Пуллион сделал вывод, что обитавшие здесь в далёкие времена творцы не были подобны нам, а имели другие, более расширенные за миллионы лет эволюции, органы чувств. Вместе с тем, упорядоченность символов говорила о высоком технологическом уровне этой неизвестной цивилизации, а ограниченность в количестве титульных символов означала наличие сформированного алфавита. Все эти точки, буквы и символы имели совершенно иной, непривычный римлянам вид, их было неизмеримо больше, чем три десятка известных Пуллиону букв его собственного алфавита. И это, несомненно, означало более высокий уровень интеллекта этих, давно ушедших в небытие, творцов. Проведя пальцами по углублениям и выступам, поглаживая по кругу спиральные точечные виражи, он начал читать их и его пальцы скользили в определённой последовательности. Неожиданно, при движении его пальцев по одной из круговых точечных диаграмм, которое можно было сравнить с открыванием круглой задвижки у такого же круглого дверного зрачка, в воздухе возникло какое-то звуковое возбуждение, но столь краткое, что Пуллион смог уловить его лишь интуитивно. Оно было похоже на низкий трубный звук, идущий от дальнего конца коридора, скрытого ещё во мраке, вдоль стен на высоте человеческого роста и сопровождалось лёгким свечением воздуха вокруг них. Так, что на краткий миг в базальтовом колпаке коридора стало немного светлее. Было ощущение, что где-то открылась потайная дверь, приведённая в движение манипуляциями Пуллиона с пиктограммами. Римляне стояли, прислушиваясь к вновь установившейся тишине, тихонько переговариваясь. Они уже вполне успокоились и полагали, что произошедшее не более, чем игра их расшатавшихся нервов, обострённо реагирующих на любой шорох.

Внезапно, из-за поворота, прямо на римлян выкатилось и понеслось нечто огромное, непонятное, шарообразное и белёсое. Огромный, в два человеческих роста матовый желтовато-белый шар нёсся на них, едва не задевая края скалистого коридора своими габаритами. Шар летел по каменному полу, перекатывался и подпрыгивал, перекатывался и подпрыгивал, приводя путников в состояние первобытного животного страха. Заполняя всё пространство коридора, бесплотный и в то же время, угрожающая, своей материальной сущностью, плотная сфера быстро летела на них, увеличиваясь в размерах и давая, наконец, людям возможность разглядеть её жуткий облик. Огромная каменная глыба не оставляла им шансов на спасение, она неслась как лавина, сметая всё на своём пути и вскоре оказалась совсем рядом. Все увидели горящие зелёным огнём четыре пары глаз и огромный, распяленный и бездонный зев монстра. Ничего, напоминающего конечности у этого мистического, доводящего до безумия, создания, не было видно.

- Ложись! – едва успел крикнуть кто-то , однако римляне уже бросились ничком на каменные плиты пола, моля Юпитера, чтобы шар подпрыгнул над тем местом, где они распростёрлись, словно камбалы на сковородке.

Шар пролетел над ними, сделав очередной приуэт, закрыв на мгновенье небо и, обдав их странным запахом, сорвал воздушным вихрем с некоторых матрон их лёгкие пелерины. Люди покатились каменному полу, сметаемые ураганным ветром. Сверху римлян осыпал какой-то порошок, очевидно, спасавший существо от паразитов, и лежащие на камнях люди были награни безумия, испытав архаичный ужас от соприкосновения с абсолютным злом.

- ААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!! – раздался истошный крик одного из легионеров, лежавших в самом конце колонны. Каменный шар, очевидно, навалился на него и расплющил его своей многотонной массой.

Легионеры вскочили и бросились к тому месту, где лежал их раненый спутник. Подбежав к нему и боясь увидеть душераздирающую картину гибели своего товарища. Раздавленного каменной глыбой, римляне с удивлением обнаружили, что тот цел и невредим, только спина его и ноги были покрыты слоем какого-то белого порошка, который взвивался вверх от взмахов их одежд. Порошок имел странный, но хорошо знакомый римлянам запах пекарни. Перепутать его с другими запахами они не могли. Пуллион, приложив ладонь к каменной напольной плите, на которой налёт белого неизвестного порошка был особенно заметен, прижал её, дав порошку сцепиться с кожей, а затем отнял и поднёс к лицу. Осторожно коснувшись языком ладони, он с удивлением обнаружил, что порошок поразительно похож на обыкновенную муку, но только с привкусом какой-то сладковатой травы.

Посмотрев назад, в том направлении, куда покатилась каменная сфера, они увидели, что нарушитель спокойствия застрял в скалистом коридоре и не может протиснуться сквозь его границы. Шар сел прочно, судя по кряхтению, доносившемуся из той его части, которая была лицом и сейчас была скрыта от взора античных героев. В той части шара, которая находилась прямо перед ними, не было заметно ничего, что могло бы говорить о личности этого узника кегельбана, попавшего в такой оборот. Лишь небольшое чёрное отверстие в верхней части сферы. Говорило о какой-то жизненной позиции её хозяина. Отверстие непроизвольно сжималось и разжималось, из него шёл странный, но не неприятный запах, в котором легионеры, проходящие контрактную службу в северной Африке, без труда узнали бы корицу. Однако, в нашей команде африканских легионеров уже не было, что было безусловным шагом вперёд в деле оздоровления соревновательной составляющей и воспитания собственных молодых талантов в рамках подготовки римской федерации футбола к проведению Чемпионата мира, который должен пройти в 18-м году в тринадцати городах Империи. Едва заметное облачко поднялось из разжавшегося на миг отверстия, и римляне услышали характерный раскатистый звук, сопровождающийся россыпью более коротких и хлёстких. Запах при этом стал сильнее, распространяясь со скоростью 3 м/с, у некоторых легионеров даже запершило в горле, а у кого-то появилась резь в глазах. Немного успокоившись, римляне подошли вплотную к монстру, но так, чтобы не оказаться на прямой линии с пульсирующим отверстием, всё больше и больше напоминавшим им сфинктер.

Пуллион протянул руку и прикоснулся к сфере. На ощупь шар был не твёрдым, каменным и холодным, а тепловатым, мягким и податливым к прикосновению. Его покрывал тот самый порошок, которым были щедро осыпаны люди, когда шар пролетел над ними к входу в тоннель. Нажатие ладонью на поверхность оставляло на шаре небольшие углубления, которые почти сразу выпрямлялись, возвращая сфере ровную гладкую поверхность. Если бы не мистический характер происшествия, он мог бы сказать, что это обыкновенное сдобное тесто, однако предположить наличие гигантского Колобка в недрах Хребта Безумия можно было, только если самому сойти с ума. Вероятно, этот горный кряж и получил такое название, ибо ничего подобного современная античная наука не подтверждала, а любого очевидца немедленно отправляли к эскулапам. Он попытался отщипнуть кусочек, но шар ойкнул, протестующе замычал и заёрзал, всем своим видом выражая несогласие быть предметом дегустации. Прикосновение к шару вызвало в сознании Пуллиона какие-то отрывочные видения, которые быстро исчезли, как только он отнял ладонь от его поверхности. Пуллион подсел под шар спиной, упёрся ногами в каменный пол и попытался протолкнуть его наружу, но шар не двигался. Поверхность его примялась под усилием его плеч и спереди раздался неободрительный звук. Вероятно, этому зажатому каменным турникетом, безбилетнику было больно или, во всяком случае, неприятно. Пуллион присел на корточки и посмотрел на нижнюю часть сферы и под неё, пытаясь определить размеры прохода, оставшегося между полом и её нижней точкой. Кое-что его особенно заинтересовало.

В нижней части зажатого стенами шара Пуллион увидел какой-то мягкий и гибкий вырост, явно относящийся к первичным гендерным признакам; вырост покачивался из стороны в сторону, едва не задевая пол. Пуллион внимательно присмотрелся к нему. Вырост напоминал до боли знакомую часть их собственных тел, однако не имел чётко выраженных составляющих. Создавалось ощущение, что гигантский пекарь, таким образом, решил проблему излишка теста при формовке этого кнедлика к выпечке, просто вытянув из его тела наружу излишек опарной массы. А может быть и из каких-то других, чисто юмористических причин. Однако, отросток был и с этим приходилось считаться. Римляне втайне надеялись, что этот представитель местной кулинарной фауны не страдает содомским грехом, но на всякий случай попрятали своих матрон, накрыв их пенулами.

- «В крайнем случае», - решили римляне, - «у нас есть в запасе бородатый грек для связей с общественностью».

Что касается самих себя, то античные герои твёрдо решили не поддаваться на провокации и не дать существу, соблазнив их печеньками, добраться до своих душ и евроинтегрировать их, подчинив их сакральные ценности заднего прохода, ложной радужной морали некоторых видов сексуальных меньшинств.

- так вот почему он подпрыгивал, - сказал, наконец, Пуллион, - Это самец.

- Очевидно, - присев рядом и глядя на вырост протянул Опцион, - Судя по курсу альтернативной биологии за VIII класс. Колобки-девочки просто катятся-катятся, а колобки-мальчики катятся-катятся и подпрыгивают, катятся-катятся и подпрыгивают, - Опцион протянул руку и провёл рукой по излишку биомассы сдобного теста сверху вниз.

- Ммм… - раздалось спереди шара ободрительное мычание и шар слегка дрогнул.

- Ты поосторожнее, - заметил Пуллион, отодвигаясь подальше, - кто его знает, какая у него начинка?...

- Думаю, что изюм, - ответил, подумав, Опцион, - Полезли вперёд, попробуем с ним договориться.

- О чём с ним можно договориться? – пожал плечами Пуллион, - чтобы он нас съел?

- Нет, насколько я помню, этот вид колобков зерноядный, - ответил Опцион, - он гладкокожий и зеленоглазый. Зубов нет.

Спорить с Опционом было не с руки. Будучи признанным знатоком альтернативных наук, он, безусловно, разбирался в классификации редких и исчезающих видов флоры и фауны, занесённых в Красную кулинарную книгу, в тот её раздел, который описывает кондитерские и хлебобулочные изделия. И классификацию колобков, таким образом, он помнит без подсказок.

- А какие опасные? – поинтересовался Пуллион с целью повышения образованности;

- Мохнатые, зубастые, с красными глазами, - продекламировал Опцион, - Чтобы обездвижить жертву, они стреляют в неё отравленными стрелами из своей шкуры. Потом съедают сырой, - закончил он, - Полезли.

Через пару минут, друзья вылезли из мягкого подбрюшья шара и встали перед ним на расстоянии всего нескольких шагов, глядя прямо на него. Теперь он не казался им столь ужасным, как сначала, скорее наоборот. В выражении лица сдобного скитальца было что-то трогательное и невинное. Большой рот скривился уголками вниз, как будто его обладатель был готов расплакаться, то ли от безысходности своего положения, то ли по другой, пока не понятной римлянам причине. Восемь зелёных глаз смотрели на людей с надеждой. В его облике сквозил страх, как будто он совсем недавно чудом уцелел в каком-то неблаговидном и опасном предприятии и ему невероятным образом удалось уйти от своих мучителей, спасая собственную сладкую жизнь. Колобок явно хотел что-то сказать людям, но не мог, ибо как верно подметил Опцион, этот мягкотелый субъект относился к самым безобидным представителям семейства хлебобулочных и не умел разговаривать. Пуллион, подозревая, что контакт можно установить другим способом, решительно подошёл к нему и положил ладони на тёплую, немного подрагивающую поверхность сферы, между центральными парами глаз и, несильно нажав на тесто, зафиксировал руки неподвижно и закрыл глаза.

Окружающий мир исчез. Перед глазами Пуллиона с калейдоскопической быстротой проносились быстро сменяющие друг друга сюжеты и образы, его стремительно крутил и уносил по извилистым коридорам искрящийся поток, картинки сменяли друг другу со скоростью полёта стрелы, он видел вокруг себя звёздное небо и висящий в черном мраке космоса голубоватый шар неизвестной планеты. Его стремительно понесло вниз, прямо в голубизну неизвестного мира. Он проносился над голубой гладью океана, видения кружили его над изумрудной зеленью тропических растений, а рядом с ним парили стаи прекрасных розовых птиц, едва не задевая его крыльями. Он проносился, совершая немыслимые кульбиты над прекрасными городами, вид которых был ему почему-то знаком, его взору предстали флотилии судов, идущих по просторам безбрежного океана, взмывая ввысь, он огибал высокие горные вершины, увенчанные шапками ледников. Стремительно падая и кружась его пронесло вдоль скалистого кряжа, который тянулся на тысячи миль вдоль морского побережья. Внезапно, всё почернело и звуки жизни померкли в этом странном видеоряде. Его сменили другие видения, он видел извилистые тёмные коридоры, огромную круглую пещеру, а в ней двух ужасного вида существ, которые тянули к нему свои когтистые лапы. Он видел грязный пол, усыпанный белым порошком, местами затёртый, как будто здесь происходила борьба, какую-то огромную круглую глиняную чашу, разбитую при падении с грубого каменного стола. В самом углу пещеры пылал огонь, над которым был закреплён уродливый вертел, на котором виднелись останки какого-то существа, ставшего пищей этим выходцам с того света. Он увидел какие-то ужасные орудия пыток. Одно из низ было прислонено к тому же низкому столу. Его вид напоминал метлу, которой обычно римские дворники из сословия, не выше 5-го класса, метут по утрам улицы. Однако, этот предмет был как будто связан из прутков, образуя плетёную рукоять с мохнатым метущим концом. Этим предметом явно что-то мели по углам и сусекам этого гиблого места и делало это жуткого вида чудовище, бывшее, тем не менее, женщиной. За столом, на поверхности которого Пуллион успел разглядеть горы яичных скорлуп, лежавших неряшливыми кучами, сидело второе ужасное создание, с огромной бородой, закрывавшей половину его омерзительного туловища. На каменном полу, под столом валялась огромная, разбитая на множество осколков, блестящая, отливающая красноватым золотом, ещё одна скорлупа, рядом с которой, в луже крови, лежала огромная мёртвая серая мышь или крыса, череп которой был проломлен ужасным по силе ударом. Пуллион не мог этого точно определить, но грызун, очевидно, стал невольной жертвой этого бородатого мутанта, нечаянно разбив своим длинным хвостом золотое яйцо, принадлежащее им. Оба монстра были уже стары, об этом говорила их сутулость и, поседевшая, местами, шерсть. Глаза существ были полны магнетического притяжения, и Пуллион почувствовал, как мутится его разум. Вокруг стола валялись в беспорядке отвратительные объедки и кости каких-то мелких созданий, ставших очередными жертвами этих посланцев преисподней, забытых, вероятно, в далёком прошлом на съёмках программы «Последний герой». Пуллион понял, что его видения – это визуальная память этого несчастного Колобка, который с таким трудом спасся из плена чудовищ. Наконец, силуэты чудовищ уменьшились и видения сменились картинками каменных стен и пола, и Пуллион ощутил, как больно было этому шару, когда он подпрыгивал на своём инструменте, и эта боль отзывалась в нём с той же болью, как будто он несколько дней подряд стоял на своём. Наконец, перед его глазами промелькнули они сами, стремительно падающие на каменные плиты, подскок и звук удара и…..всё. На этом зрительная память шара заканчивалась.

Пуллион пришёл в себя и увидел, что лежит на каменном полу. Шар был по-прежнему зажат в стене, а нид ним стоял Опцион.

- Ну, - спросил он, - Видел?

- Да, видел, - ответил Пуллион, потирая ноющий затылок, - А что это было и кто эти двое?

- Это его мучители, - ответил Опцион. Она заманили его в ловушку и намеривались сожрать, но запасы генетически модифицированной муки, которые они смогли намести по сусекам, чтобы внедрить её в ДНК колобка оказались недостаточны. Тогда они добавили в неё какие-то снадобья, чтобы тесто подходило быстрее, и размер нашего знакомого увеличился в несколько раз, - продолжал он.

- Что же было дальше? – спросил Пуллион, ничего не понимая в эволюции Колобков.

- А дальше, наш Колобок стремительно вырос, выпал вместе с кадкой на пол, разбил её и благополучно ушёл от этих пенсионеров. Он сбежал от них и, убегая, наткнулся на нас, - продолжал Опцион, - Ему очень страшно и он должен катиться дальше, чтобы спастись. Мы должны помочь ему.

- Как? – Пуллион не представлял, как можно помочь двухметровому в диаметре сдобному караваю, ставшему жертвой квартирных мошенников, - Отъесть от него всем легионом по кусочку, чтобы меньше стал?

- Нет, нет, - поспешно сказал Опцион, - Мы протолкнём его в проход, - он повернулся к шару, мука на котором от страха почти вся осыпалась, открывая аппетитную сдобную поверхность. – Мы поможем тебе, ты готов?

Шар усиленно заморгал всеми веками и его рот изогнулся в подобие благодарной улыбки.

- Будет больно, - предупредил Опцион, - Но это только раз. Я скомандую, ты выдохнешь, дальше мы все сделаем быстро.

Шар, соглашаясь, снова моргнул, мысленно готовясь к такой необычной дефлорации и неровно задышал, ожидая воздействия брутальных мужских рук на его девственные ещё формы. Двое никем не уполномоченных, но признанных, парламентёра полезли назад, протискиваясь под брюхом шара на спине, помогая себе локтями и ногами. Опцион первым вылез с другой стороны сферы, изрядно обсыпанный мукой. Лицо его напоминало пельмешек, совсем как у несчастного, занявшегося самолечением, полосатого слона, описанного в трагедии Аристофана.

Эта трагедия была известна всему Риму. Отличившегося массовым героизмом во второй пунической войне, полосатого слона Ганибала, хитростью взяли в плен римляне, когда тот ушёл в самоволку из расположения лагеря карфагенян, привлечённый ароматом фиалок на лугу, неподалёку от лагеря. Забравшись в самую гущу кактусов и колючей агавы, которые римляне сверху замаскировали под фиалки, слон попал в засаду и не смог выбраться, не имея при себе соли и лимона, этих жизненно необходимых противоядий, без которых опасно пить текилу, добываемую из кактусов и агавы. А растоптать святое, чтобы добыть себе драгоценную свободу, слон не решился. Будучи закодированным и опасаясь надышаться парами волшебного дистиллята, он предпочёл плен вытрезвителю, которого рядом всё равно не было, а будучи изрядно пьян, слон становился неуправляемым и мог нечаянно растоптать свой собственный лагерь, как муравейник. За это он уже отбывал трёхлетний срок на Кольском полуострове в колонии-поселении, в компании таких же, как он, собратьев по несчастью. Муравьи очень ценились в Карфагене за отличный рыжий мех, и охота на них в период нереста строго преследовалась по закону. Попав в кактусовый плен, слон горько плакал и готовился покончить жизнь самоубийством, но предусмотрительные римляне, согласно законам гостеприимства, начали играть ему на флейте сюиту «Времена года» из Гайдна, чем лишили его воли. Другим слабым местом слона был рыбий жир, но римляне оставили его на крайний случай, если кактусы и флейта не подействуют на героя плаща и кинжала.

Знаменитый римский военачальник Луций Тиберий Карбофос, чьё имя было впоследствии опорочено диссидентами и правозащитниками, вызволил бесчувственного слона из плена силосных культур. Проведя с ним курс оздоровительных процедур, он снял с него зомбирующую установку, наложенную карфагенянами, этими известными, в определённых кругах, браконьерами и компрачикосами, истязающими невинных представителей животного мира для продажи их в цирк-шапито. Получив имя Гуйнплен, слон стал полноправным римским гражданином в правом доступа во все культурные учреждения Империи, кроме посудных лавок. Предложив несколько важных поправок в действующее законодательство в сфере туризма, Гуйнплен получил всеобщее признание и уважение. Он безмятежно жил в Риме, проводя иногда бесплатные семинары и читая лекции, участвовал в общественной деятельности и любил посещать многочисленные театры, дабы усладить свой разум оперными ариями и звуками флейты. Лишь иногда он участвовал в корпоративах, опасаясь снова впасть в зависимость к Зелёному Змию. Однако, также как и любая светлая сторона жизни сменяется тёмной, так и история всеми любимого полосатого слона Гуйнплена имела горький финал.

Встав однажды утром с похмелья и подойдя к зеркалу, Гуйнплен увидел в отражении своё матово-бледное лицо с осыпающейся, на пол, кожей. От его некогда прекрасных карих глаз, укрытых длинными мохнатыми ресницами, о которых слагали оды римские авторы, остались лишь две маленькие, глубоко запавшие, чёрные точки. Он решил, что заболел страшным неизлечимым недугом – ОРЗ, от которого больной умирает в страшных мучениях за несколько часов. Не вызывая врача на дом как того требовали правила страховой программы, он бросился в погреб за спасительным рыбьим жиром, но поскользнулся на каменных ступенях, упал и сломал себе бивень, сделав невозможным открытие консервных банок старого образца, которые хранились у него в погребе на случай приступ стенокардии. Банки не имели кольцевого ключа и открыть их можно было только бивнями, пробивая крышку. Не желая погибать в мучениях, слон вытащил из-за окна сонную саблезубую муху и, вложив её себе в хобот, глубоко вдохнул. Удивлённая муха полетела вперёд и проделала полный круг внутри Гуйнплена.

- О…. кайф!!! - закричал в исступлении слон и, приставив хобот к месту пониже хвоста, не оставил мухе иного выбора, как бесконечно совершать циркуляции, пока смерть не разлучит их. - Вечный кайф!!! - воскликнул слон в последний раз и погиб смертью храбрых от множественного оргазма, предпочтя принять геройскую смерть, достойную увековечивания в скандинавском или германском эпосе, красочно описывающем и показывающем борьбу великого Одина с верховной богиней ХХХ-мира Терезой Орловски, где последняя всегда повержена и покорена, как правило в одной и той же, означающей смирение, коленно-локтевой позе.

- «Формула-1», - ошалело подумала муха, вылезая из ещё тёплого тела народного героя и, вспоминая извилистые круги маршрута этого Гран-при, с трудом нашла выход с велодрома. Покачиваясь на всех своих восьми ногах, она с трудом доползла до ближайшей щели в стене, под пристальным вниманием, сидящего рядом паука, который в ужасе зажал нос и скрылся в недрах своей паутины, едва муха с ним поравнялась.

Тем временем, Пуллион собрался следовать за Опционом.

- Единственное условие, - добавил Пуллион, выглядывая из-под шара и глядя ему в нижнюю пару глаз, - Когда мы будем это делать, ты не должен…., - Пуллион замешкался, подбирая выражения, - Ну, ты сам понимаешь, чего нельзя делать, если пришёл в гости.

Шар снова моргнул веками, соглашаясь потерпеть и не производить выхлоп отработанных газов в присутствии посторонних. Пуллион, кивнув в ответ, полез назад и через некоторое время присоединился остальной группе легионеров, которая уже собралась позади шара, готовясь со всей своей пролетарской сознательностью, вытолкнуть его из расщелины. Дальше шар должен был катиться как по маслу, поскольку проход расширялся и оставался таким, вплоть до выхода тропы к отрогам Хребта Безумия. Римляне старались не думать о том, что будет с Колобком дальше, как сложатся его взаимоотношения с варварами, жаждущими испить до дна бочку варенья, закусив её корзиной печенья. Но скорее всего, шар не заинтересует их, поскольку варенья в его начинке нет, а сырое состояние, в котором он пребывал, вряд ли стимулирует их аппетит и готовность к «Кулинарному поединку» у этих ленивых обывателей. Подойдя вплотную к шару, римляне разделились на две группы. Первая подсела под него, упираясь, как Пуллион недавно, спинами в поверхность сферы и ногами в пол, а вторая встала по обе стороны от первой, лицом к шару и приготовилась толкать его вперёд руками. Обе группы должны были синхронно пропихнуть этого застрявшего эквилибриста дальше, чтобы он не погиб здесь от голода или снова не стал жертвой семейной пары горных троллей пенсионного возраста, ибо оставаться с Колобком дальше, никто из наших античных героев не мог.

- Давай! – крикнул шару Опцион, - Не держи в себе!

Римляне услышали, как шар с шумом выдохнул всё, что у него накопилось внутри за годы скитаний по вселенной и, чуть заметно обмяк. Римляне немедленно навалились спинами на тесто, отталкиваясь пятками от пола, толкая его тушу сквозь проход. Боковые группы навалились руками и, утопая в сдобном тесте, пропихнули его боковые края сквозь камни, ободрав немного левый бок Колобка. Ещё один рывок и шар, издав звук пробки, вылетающей из кувшина, пролез сквозь узкий каменный проход и, быстро набрав нужную скорость, не оглядываясь, покатился, периодически подскакивая вперёд, по уходящему пологому склону. Через несколько секунд они исчез из вида.

Легионеры, оглядывая себя и поправляя амуницию, потрёпанную историей с незапланированным посещением кегельбана, собрались вокруг командиров. Опцион дал им некоторые пояснения на завершающий отрезок пути, в соответствии с тем, что он увидел, когда вместе с Пуллионом сливался с разумом Колобка. Состояние солдат было ещё подавленным, но в целом, они могли нормально двигаться вперёд.

- Полная тишина, - закончил свой ликбез Опцион, - Идём тихо, зубами не стучать, костями не греметь, - предупредил он, - двигаемся до последнего ответвлённого тоннеля слева, затем бегом прорываемся к выходу. Пробежать нужно всего сорок шагов. Смотреть только вперёд, назад не оглядываться, чтобы не случилось, - поднял он указательный палец, - Всем понятно?

- Понятно, - кивнули хором и римляне, и кодла, приписанная к порту Анабасиса. Судя по их настроению, они были готовы бежать сломя голову хоть сейчас, лишь бы быстрее выйти из этого, уничтожающего последние капли рассудка, каменного мешка. Хребет полностью оправдывал себя и римляне старались больше не думать о потустороннем, чтобы окончательно не потерять разум.

Осторожно, еле дыша, осторожно ступая по гулкому каменному полу, легионеры двинулись вперёд, внимательно глядя по сторонам, чтобы не пропустить левый коридор, из которого им может грозить новая опасность. Пройдя около сотни шагов в гробовой тишине, босиком, ибо подбитые гвоздями калиги оглашали эти мертвенные коридоры поистине громовым скрежетом, легионеры увидели, наконец, слева от себя боковую, едва освещённую галерею, с венчающей её, большой круглой пещерой. Её высокие своды терялись в темноте горы, а стены были увешаны черепами каких-то животных. Везде валялись куски недоеденной пищи и обглоданные, местами до блеска, кости. На одной из стен были заметны какие-то в особом порядке развешанные шкуры, выкрашенные в различные цвета. Краски на них поблекли от времени, но их можно было ещё различить. Пуллион содрогнулся от мысли, ЧЕМ, в отсутствии каких бы то ни было красок, можно было красить ткани и кожи в этом царстве вечного ужаса и безумия. Одна из шкур, красно-чёрного цвета, до сих пор источала ни с чем ни сравнимый, запах железа и была, вероятно, подкрашена совсем недавно, потому что с неё, капая жирными каплями на каменный пол, стекала до боли знакомая любому солдату жидкость. Кровь… Чёрный же цвет, эти чудовища вполне могли получить из тех запасов сажи, которая скопилась в их мерзостном очаге за все годы изуверств и самостийности. На шкуре был начертан омерзительный кабалистический символ, напоминавший копьё, но с тремя остриями, однако, что это было за орудие пыток, Пуллион не знал. Внешне он напоминал ему орудие гладиатора Ретиария, вооружённого сетью и трезубцем. Другая шкура, выкрашенная в едкий, источающий запах гниющих одуванчиков, жёлтый цвет, несла на себе другой преступный знак, состоящий из двух пересекающихся палок, одна из которых была загнута в двух местах, подобно крюку, какой используют германские варвары в зимней охоте на волка.

«Волчий крюк», - так, кажется, он называется, вспомнил Пуллион курс истории Великой Отечественной войны, которую четыре года вели римляне с озверелым германским милитаризмом.

Острый запах гниения исходил из этого чудовищного склепа, в котором ещё ворочалась жизнь. Из расщелин в полу кверху поднимались струйки зеленоватого дыма с запахом тухлых яиц, добавляя смраду в пещере дополнительное зловоние. Пещера, как и галерея, была плохо освещена, но люди заметили в ней двух странных, мохнатых человекоподобных существ.

Их было двое, но Пуллион уже знал о них всё наперёд. Было сложно описать в подробностях их внешний вид, заросшие косматой грязной шерстью туловища, едва прикрытые подобием одежд с лохмотьями вышитых, некогда на них, архаичных узоров. Невысокая коренастая женоподобная фурия находилась посередине пещеры, между стоящим в центре столом и тлеющим в углу костром. Она что-то напевала себе под нос странную песню, слова которой разобрать было практически невозможно, кроме отрывочных « не вмерла» и «Згинуть нашi вороги». В лапах она держала тот самый странный вязаный предмет для подметания пола. Это мерзостное творение Ада мело что-то по сусекам и римляне поняли, отчего такой ужас был в невинных зелёных глазах их недавнего визави, покрытого мукой и источающего аромат корицы с изюмом. Он спасался бегством от этих адских созданий, лишившихся по вине бледной с косой колдуньи не только пенсии за выслугу лет на выращивании сала и выделке горилки, но и человеческого облика. Если бы римляне не помогли ему и не выпихнули из коридора, участь мирного гражданского Колобка была бы незавидной, а смерть, судя по остроте когтей бородатого индивидуума, мученической.

Легионеры уже почти миновали галерею, когда внезапно существо с метлой уставилось на замыкающих колонну четверых македонцев, тащивших свои сундуки и, шаркая от усталости, по полу. Оно отбросило в сторону веник и издало сатанинский душераздирающий вопль. Тряся руками, оно принялось скакать вокруг стола и выкрикивать заклинания, сверля глазами людей, желая загипнотизировать их, однако римляне строго помнили указания Опциона не смотреть в их сторону. Второй мутант с огромной седой бородой, отбросив в сторону коробку с какими-то, судя по густому запаху какао-бобов, сладостями, вскочил на свои безобразные ноги. Расправив грудь, закрытую частично лохмотьями какой-то уже грязной от времени, но бывшей когда-то белой рубахи, с вышитыми вертикально на груди узорами из цветов и листьев, задрал голову и издал жуткий протяжный вой, от которого у римлян кровь стыла в жилах. Отбросив от себя каменный стол, чудовище сделало несколько шагов им навстречу, давя разбросанные по полу шоколадные конфеты. На свою беду, четверо последних римлян оглянулись назад и встретились глазами с леденящими душу гипнотическими зрачками мутантов. Разум покинул их, ноги их подкосились и они безвольными мешками свалились на пол.

- «Да, Пуллион, из-за тебя мы вечно попадаем в какое-то дерьмо», - вспомнил он почему-то старый диалог с Ворреном. Виноват в той стычке с варварами был сам его приятель, решивший на спор пить с германцами, но не рассчитавший своих сил, отчего Пуллиону пришлось выкупать его из варварского плена за элитный вискарь, который римляне покупали за валюту у заморских торговцев, одетых в подобие туник, но без рукавов и в клеточку. Некоторые, одетые в штаны и куртки, торговцы любили играть на лире, запечатлённой на их монетах, называемых ими «эрэ». Но Воррен, в отличие от Пуллиона, был благородных кровей, а потому признавать собственное раздолбайство не желал. Сейчас Пуллиону предстояло снова спасать ситуацию, но уже в более экстремальных условиях.

Положение становилось угрожающим. Выхватив из ближайшего мешка кусок вяленой баранины, Пуллион швырнул его в малоприметную галерею справа от основного прохода. Туда же полетел плащ одного из македонцев. Что было сил, Пуллион швырнул в галерею калиги, которые упав на каменный пол, издав протяжный скрежет от соприкосновения гвоздей с камнями. Необходимо было пустить монстров по ложному пути евроассоциации и выиграть драгоценное время. Правая галерея, едва заметная, позволяла запутать троллей и заставить их искать римлян по косвенным признакам их присутствия, роль которых и выполнили брошенные Пуллионом на разное удаление предметы личного обихода. Это бы позволило римлянам успеть эвакуировать раненых, пока монстры, идя по следам растерянной пищи и личных вещей, не поймут, что обмануты. Ящики, переносимые этой четвёркой, очевидно, следовало считать потерянными вместе во всем содержимым. Между тем, четверо македонцев лежали замертво, не приходя в сознание и оставлять их здесь, значило обрекать на верную гибель в когтях чудовищ. Недалеко уже был слышен звук крадущихся во тьме монстров, на счастье римлян, по старости лет, не имевших возможности передвигаться быстро. Времени на раздумье не оставалось. Из фурок и щитов быстро соорудили импровизированные носилки, на которые уложили пострадавших и античные герои бегом двинулись вперёд, к выходу из каменного рукава, который был уже совсем рядом, судя по свежему воздуху, который они чувствовали впереди. Пробежав последние несколько десятков шагов, показавшимся им марафонской дистанцией, римляне выскочили во мрак ночи позади Хребта и, положив носилки с товарищами на землю, остановились, обозревая окрестности. Позади, завывая, мелькнули силуэты чудовищ, обманутых ложной приманкой, выброшенной Пуллионом и надсадные, хрипящие звуки их голосов, исчезли в боковом ответвлении галереи.

Состояние раненых между тем стало лучше. Как только последний античный экскурсант покинул пределы каменного коридора, их восприятие вернулось к нормальному состоянию. Раненые пришли в себя и обозревали своих товарищей удивлёнными глазами, как будто их память не хранила никаких следов этого почти часового отрезка их пути. Вероятно, их полное возвращение в нормальное состояние должно было занять некоторое время, а потому им была предоставлена возможность щадящего режима при дальнейшем движении и они были освобождены от переноски тяжестей. Перед легионерами лежал холмистый пейзаж, слабо различимый во мраке. Полная луна освещала его и изредка скрывалась в облаках, которые перманентно набегали в небесной вышине, подгоняемые слабым бризом, идущим с морского побережья, которое было уже не далеко. Легионеры ощущали прохладу, которую может дать им хоть и южный ночной, но, тем не менее, свежий воздух и глубоко вдыхали его, казавшийся таким желанным после тяжёлого, а местами и спёртого воздуха Хребта Безумия. Вдали был смутно виден Федюхинский холм, поднимающийся к плато, являвшемуся целью римских легионов. Устроив своим людям краткий

Поиск по сайту: