СОВРЕМЕННАЯ ВЕЩЬ, СВОБОДНАЯ В СВОЕЙ ФУНКЦИИ

Одновременно с переменой во взаимоотношениях ин­дивида с семьей и обществом меняется и стиль домашней обстановки. Традиционные гарнитуры уступают место уг­ловым диванам, задвинутым в угол кроватям, низким сто­ликам, стеллажам, блочной мебели. Меняется и вся орга­низация обстановки: кровать скрадывается, превращаясь в диван-кровать, буфеты и шифоньеры — в скрытые стен­ные шкафы. Вещи складываются и раскладываются, то исчезая, то вновь появляясь в нужный момент. Разумеет­ся, подобные новинки не имеют ничего общего с вольной импровизацией — в большинстве случаев такая повышен­ная подвижность мебели, ее многофункциональность и способность до времени исчезать из виду происходят про­сто от вынужденного приспособления к недостатку жилой площади; это ухищрения от бедности. Поэтому если прежде столовый гарнитур нес на себе тяжелую нагрузку мораль­ных условностей, то тонко продуманные современные ин­терьеры часто производят впечатление чисто функцио­нальных решений. Им «не хватает стиля» просто потому, что не хватает места, их максимальная функциональность возникает от нужды, когда жилище, не утрачивая внутрен­ней замкнутости, утрачивает свою внутреннюю организо­ванность. Таким образом, деструктурирование простран­ства и «присутствия» вещей, не сопровождаемое их преоб­разованием, — это прежде всего обеднение.

Итак, современный серийный гарнитур предстает деструктурированным, но не реструктурированным вновь; ничто не компенсирует в нем выразительную силу прежнего символического строя. Однако в этом есть и прогресс — более либеральные отношения между инди­видом и такого рода вещами, не осуществляющими и не символизирующими более морального принуждения; че­рез такие вещи индивид уже не так жестко соотносится с семьей¹. Благодаря их подвижности и многофункциональ­ности он становится свободнее в организации простран­ства, что отражает и его более широкие возможности в социальных отношениях. Но подобное освобождение — сугубо неполное. Среди серийных вещей, при отсутствии новой структурированности пространства, такая «функ­циональная» эволюция оказывается, пользуясь термино­логией Маркса, лишь эмансипацией, а не освобождени­ем, означая освобождение функции вещи, но не самой вещи. Такие предметы, как легкий, разборный, нейтрального стиля стол или кровать без ножек, занавесей и балдахина — так сказать, нулевая ступень кровати, — такие предме­ты с «чистыми» очертаниями, как бы даже непохожие на самих себя, сводятся к наипростейшей конструктивной схеме и окончательно секуляризуются: в них стала сво­бодной и тем самым освободила нечто в человеке их фун­кция (или же человек, освобождая себя, освободил ее в вещах). Эта функция более не затемняется моральной те­атральностью старинной мебели, она не осложнена более ритуалом, этикетом — всей этой идеологией, пре­вращавшей обстановку в непрозрачное зеркало овеществ­ленной структуры человека. Нынешние вещи наконец стали кристально прозрачны в своем функциональном на­значении. Таким образом, они свободны в качестве объек­та той или иной функции, то есть обладают свободой

¹ Вопрос, однако, в том, не оказывается ли он через их посредство свя­занным со всем обществом в целом; см. на этот счет раздел «Модели и серии».

функционировать и (в случае серийных вещей) практически не имеют никакой иной свободы¹.

Но пока вещь освобождена лишь в своей функции, человек тоже освобожден лишь в качестве пользователя этой вещи. Следует повторить: это прогресс, но все-таки не решитель­ный шаг. Кровать есть кровать, стул есть стул — между ними нет никаких отношений, пока они служат лишь по своему прямому назначению. А без их соотнесенности нет и про­странства, так как пространство существует лишь будучи открыто, призвано к жизни, наделено ритмом и широтой в силу взаимной соотнесенности вещей — новой структу­ры, превосходящей их функции. Пространство — это как бы действительная свобода вещи, тогда как функция — ее формальная свобода. Буржуазная столовая обладала струк­турностью, но то была замкнутая структура. Функциональ­ная обстановка более открыта, более свободна, зато лише­на структурности, раздроблена на различные свои функ­ции. Между этими двумя полюсами — интегрированным психологическим и раздробленным функциональным про­странством — и располагаются серийные вещи, соприка­саясь и с тем и с другим, порой даже в рамках одного и того же интерьера.

ИНТЕРЬЕР-МОДЕЛЬ

Корпусные блоки

Подобное небывалое прежде пространство, где нет уже ни внешней принужденности, ни внутренней укромности, подобная свобода и «стильность», каких не найти в серий­ных вещах, порабощенных своею функцией, — все это на-

¹ Сходным образом буржуазно-промышленная революция постепенно избавляет индивида от повязанности религиозными, моральными, се­мейными структурами, он обретает свободу де-юре в качестве человека, но де-факто — лишь в качестве рабочей силы, то есть свободу продавать себя как рабочую силу. Это не случайное совпадение, но глубокое соответствие: «функциональный» серийный предмет, равно как и социальный индивид, освобождается в своей «функциональной» объективированности, но не в своей особенности и целостности, как вещь или как личность.

личествует зато в интерьерах-моделях. В них обнаруживается некая новая структура и некая значимая эволюция¹.

Перелистывая роскошные журналы — «Мэзон франсез», «Мобилье э декорасьон» и другие², можно заметить в них две чередующихся темы. С одной стороны, это великолепные, из ряда вон выходящие дома, старинные здания XVIII века, чудесно оборудованные виллы, итальянские сады с инфра­красным отоплением, обставленные этрусскими статуэтками, - одним словом, мир уникального, который следует лишь созерцать, не питая никаких (по крайней мере, соци­ологически оправданных) надежд его обрести. Все эти мо­дели аристократического жилища своей абсолютной цен­ностью поддерживают вторую тему — тему современного интерьера. Предлагаемые здесь вещи и предметы обстанов­ки, хотя и относятся к высокому уровню «стэндинга», все же допускают социальную реализацию, это уже не просто воображаемые, внекоммерческие творения, а именно модели в точном смысле слова. Из области чистого искусства мы попадаем в сферу, затрагивающую, по крайней мере в по­тенции, все общество.

Такого рода авангардные модели мебели строятся на фундаментальной оппозиции корпусные блоки/мягкая мебель и подчиняются практическому императиву расстановки, то есть синтагматической исчислимости, которому противо­стоит (так же как мягкая мебель противостоит корпусной) общее понятие домашней «среды».

«ТЕКМА: составные корпусные блоки, которые можно сочле­нять, трансформировать и расширять; гармонически сочета­ясь, они образуют безупречно однородную обстановку; они функциональны и удовлетворяют всем требованиям современ-

¹ Таким образом, происходит это на уровне привилегированной части общества. Существует целая проблема — социологическая и социальная, — состоящая в том, что определенная узкая группа людей обладает конк­ретной свободой через посредство своих вещей или домашней обстановки выступать в качестве модели в глазах всего общества. Эта проблема будет обсуждаться ниже (раздел «Модели и серии»).

² Невозможно представить себе журнала, посвященного серийной ме­бели; для этой цели существуют лишь каталоги.

ной жизни. Они отвечают на все ваши потребности: в каталоге имеются полки для книг, бар, блок для радио, платяной шкаф, вешалка, секретер, буфет, комод, шкаф для посуды, полки под стеклом, стеллаж для бумаг, выдвижной стол.

ТЕКМА изготовляется из смолистого тика или из лакирован­ного красного дерева».

«ОСКАР: создайте своими руками среду своего дома в стиле ОСКАР! Увлекательно и непривычно! ОСКАР — это мебель­ный конструктор, комплект деталей для сборки.

Откройте для себя удовольствие своими руками построить уменьшенную красочную модель своей обстановки! Вы созда­ете ее у себя дома, не спеша, пробуя разные варианты!

Наконец, найдя окончательное решение, вы заказываете себе гарнитур ОСКАР по оригинальной персональной модели, и он станет гордостью вашего дома!»

«МОНОПОЛИ: Любой из гарнитуров МОНОПОЛИ станет лучшим другом вашей индивидуальности. Это высоко­качественная столярная работа по тику или макоре, четырех­сторонние корпусные блоки со скрытыми сочленениями, допус­кающие бесконечно многообразную компоновку мебели в полном соответствии с вашими вкусами, мерками, потребностями.

Корпусные блоки едины по форме и многообразны по комби­нациям; остановив на них свой выбор, вы и в своем доме со­здадите изысканную атмосферу, о которой мечтаете».

Подобные примеры показывают, как над функциональной вещью надстраивается некий новый уровень организации быта. Символические и потребительские ценности отступа­ют на второй план, оттесняемые смысловыми элементами организационного порядка. Субстанция и форма старой ме­бели окончательно отбрасываются ради предельно свободной игры функций. Вещи более не наделяются «душой» и не наде­ляют нас более своим символическим «присутствием»; наше отношение к ним делается объективным, сводится к разме­щению и комбинаторной игре. Значимость такого отношения

-- уже не инстинктивно-психологического, а тактического порядка. Знаками вашей личности служат те или иные при­емы конструктивной игры, а не ваше таинственно-уникаль­ное отношение к вещам. Устраняется фундаментальная замк­нутость домашнего интерьера, и происходит это параллельно с изменением социальных и межличностных структур.

Стены и свет

Сами комнаты выходят за традиционные рамки стен, делавшие дом укромным пространством-убежищем. Ком­наты распахиваются, всецело сообщаются друг с другом, разбиваются на подвижные сектора, когда в каждом углу образуется своя особая зона, плавно переходящая в сосед­ние. Происходит либерализация комнат. Окна — это уже не отверстия для воздуха и света, который раньше падал на вещи извне и освещал их «как изнутри». По сути, окон боль­ше нет, а свет, вместо того чтобы проникать извне, стал как бы универсальным атрибутом каждой вещи. Точно так же и сами предметы утратили лежавшую в их основе субстанцию и замыкавшую их форму, с помощью которой человек при­вязывал их к своему воображаемому облику; ныне между ними свободно играет пространство, становясь универсаль­ной функцией их взаимосвязей и «эффектов».

Освещение

Многие детали показательны для такого рода эволюции — например, тенденция скрывать источники света. «В усту­пе потолка по всему периметру комнаты располагаются нео­новые лампы, скрытно освещающие собой все простран­ство». «Однородный свет от ламп, скрытых в нескольких точках: на потолочной кромке вдоль занавесей, над шкафа­ми, под верхними стенными шкафами и т.д.» Источник света словно рассматривается как лишнее напоминание о том, откуда происходят вещи. Даже когда свет не падает с потол­ка на собравшееся за столом семейство, даже будучи рассе­янным, исходящим из многих точек, он все еще остается знаком особо укромной интимности, накладывает на вещи особую значимость, оттеняет их, очерчивает контуры их

присутствия. Понятно, что система, тяготеющая к исчис­лимости простых и однородных элементов, стремится уст­ранить даже малейшие признаки такого внутреннего свече­ния вещей, символически обволакивающихся взором или желанием.

Зеркала и портреты

Другой симптом — исчезновение больших и малых зер­кал. О Зеркале было так много метафизических рассужде­ний — пора бы написать и его психосоциологию. Традици­онная крестьянская обстановка не знает зеркал и даже, по­жалуй, опасается их: в них есть что-то колдовское. Напротив того, буржуазный интерьер, постольку поскольку он про­должает жить в современной серийной мебели, отличается множеством зеркал — на стенах, шкафах, сервировочных столиках, буфетах, панелях. Как и источник света, зеркало представляет собой особо отмеченное место в комнате: в богатом доме оно всякий раз играет идеологическую роль избытка, излишества, отсвета; в этом предмете выражается богатство, и в нем уважающий себя буржуазный хозяин об­ретает преимущественное право умножать свой образ и иг­рать со своей собственностью. В более общей форме можно сказать, что зеркало, как символический объект, не просто отражает черты индивида, но и в своем развитии сопровож­дает развитие индивидуального сознания как такового. Тем самым оно несет в себе залог целого общественного строя; не случайно век Людовика XIV воплощается в версальской Зеркальной галерее, а в более близкую к нам эпоху — от Наполеона III до стиля модерн — бурное распространение комнатных зеркал совпало с распространением торжеству­ющего фарисейства буржуазного сознания. Но с тех пор мно­гое переменилось. В функциональном гарнитуре более не практикуется отражение ради отражения. Зеркало остается лишь в ванной, без всякой рамы, обретая там свою прямую функцию. Получив себе точное назначение в заботе о вне­шности, которая требуется для социального общения, оно из­бавляется от изящных чар субъективно-домашней среды. А тем самым и остальные вещи освобождаются от него, им боль-

ше не грозит соблазн замкнуться в самолюбовании. Действи­тельно, зеркало придает пространству завершенность, позади него предполагается стена, а само оно отсылает вперед, к цен­тру помещения; чем больше в комнате зеркал, тем ярче сияет ее интимность, но одновременно и самозамкнутость. Нынеш­няя тенденция создавать как можно больше проемов и про­зрачных перегородок идет в прямо противоположном направ­лении. (К тому же создаваемые зеркалом оптические эффек­ты идут вразрез с современным требованием, чтобы каждый материал открыто заявлял о себе.) Оказался разорванным не­кий круг, и следует признать за современной обстановкой ре­альную логику: в ней последовательно устраняются как цен­тральные, слишком видные источники света, так и отражав­шие их зеркала, то есть одновременно и фокус излучения и возвратная отсылка к центру, — избавляя пространство от кон­вергентного страбизма, когда домашняя обстановка, как и все буржуазное сознание, вечно косилась сама на себя¹.

Исчезла и еще одна вещь, составлявшая параллель зер­калу, — семейный портрет: свадебная фотография в супру­жеской спальне, ростовой или грудной портрет хозяина дома в гостиной, развешанные повсюду изображения детей. Все эти предметы, составлявшие как бы диахроническое зерка­ло семьи, исчезают вместе с настоящими зеркалами на из­вестной стадии современной цивилизации (пока еще отно­сительно мало распространившейся). Даже картина — ори­гинал или репродукция — находит себе место в таком интерьере уже не как абсолютная ценность, а как элемент некоторой комбинаторики. То, что в убранстве комнат над картиной стала преобладать гравюра, объясняется помимо прочего ее меньшей абсолютной значимостью, а стало быть большей значимостью ассоциативной. Подобно лампе или зеркалу, ни одна вещь не должна слишком интенсивно фокусировать в себе пространство.

¹ В некоторых случаях зеркало вновь вступает в свои права, но уже во вторичной функции, как причудливый элемент культурного наследия, — например, зеркало «романтическое», «старинное», выпуклое. Назначение его уже совсем иное; оно будет анализироваться ниже, в ряду «старин­ных» вещей.

Часы и время

В современном интерьере рассеялся и еще один мираж

— мираж времени. Исчез такой важный предмет, как часы

— стенные или настольные. Вспомним, что в крестьянской комнате центром служит огонь в очаге, но и часы выступа­ют как элемент внушительный и живой. В интерьере бур­жуазном и мелкобуржуазном массивные стенные часы чаще всего уже превращаются в небольшие каминные, а над ними возвышается и зеркало, — все вместе любопытным образом создает краткую символическую формулу буржуазной до­машности. Действительно, часы играют ту же роль во вре­мени, что и зеркало в пространстве. Подобно тому как со­отнесенность вещи с ее зеркальным отражением делает про­странство замкнутым и как бы интроективным, так же и в часах парадоксально символизируются постоянство и интроективность времени. В крестьянских домах часы являют­ся одной из самых изысканных вещей: дело в том, что они улавливают в себя время, делают его уютно-предсказуемым предметом обстановки, играя роль сильнейшей психоло­гической поддержки. Измерение времени тревожит, по­скольку привязывает нас к социальным обязанностям, но и действует успокоительно, поскольку превращает время в субстанцию и разделяет его на порции, словно некий пред­мет потребления. Всякому приходилось чувствовать, как ти­канье больших или маленьких часов придает помещению уют, — причина в том, что при этом помещение уподобля­ется внутренности нашего собственного тела. Комнатные часы — это механическое сердце, заставляющее нас не бес­покоиться о нашем собственном сердце. Именно такой про­цесс проникновения времени в тело, телесное усвоение его субстанции, непосредственное переживание временной длительности, — как раз и отвергается (подобно всем про­чим центрам инволюции) в современной обстановке, по­строенной как нечто сугубо внешнее, пространственное и объективно-реляционное.

Поиск по сайту: