Семнадцатый год царствования Клеопатры. Для Клеопатры это был звездный час, момент исполнения всех ее мечтаний и честолюбивых

Для Клеопатры это был звездный час, момент исполнения всех ее мечтаний и честолюбивых замыслов. Казалось, она достигла всего, к чему начала стремиться много лет назад, еще вместе с Юлием Цезарем. Церемония провозглашения Восточной империи проводилась в огромном зале гимнасия. Прошло всего лишь несколько дней после того, как Антоний прошел по Александрии в триумфальном шествии, празднуя свою победу над Арменией. Но для Клеопатры триумф лишь начинался. Провозглашение было устроено, дабы показать народу Египта, сколь мудра была их царица, заключив союз сперва с римским диктатором, а затем — с римским полководцем.

Клеопатра всегда знала, что, устанавливая союзнические отношения с римлянами, она действует на благо своего народа, но ее подданные не всегда соглашались с нею. Ее отца изгнали из страны за то, что он испросил и принял покровительство Рима. Теперь же Клеопатра могла продемонстрировать всему народу, как высоко она вознесла Египет благодаря этому союзу.

На церемонии Антоний и Клеопатра восседали на золотых тронах, установленных на серебряных помостах, а рядом стояли их дети — все, кроме Антулла, которого отослали обратно в Рим для продолжения образования. Антоний и Клеопатра вновь явились в облике Афродиты и Диониса, и на глазах у значительной части александрийцев Антоний подарил Клеопатре и детям земли их предков, так или иначе отторгнутые от обширных владений первых Птолемеев.

— Властью императора Рима и командующего восточными силами империи я объявляю Клеопатру VII Филопатру царицей царей и царицей ее сыновей-царей.

Антоний был прирожденным оратором; он унаследовал этот дар от своего деда, одного из известнейших риторов Рима. Его голос разнесся по залу, эхом отдаваясь от огромного купола. Клеопатре подумалось, что ее супруг наделен воистину божественной властью. Именно так его и восприняли люди. Все зрители, вскочив со своих мест, повторяли новый титул Клеопатры с такой радостью, что это звучало словно праздничный гимн, написанный специально для этого случая:

— Слава Матери Египта, Владычице Обеих Стран, правительнице Кипра и Сирии! Царица царей! Царица царей!

На протяжении всей церемонии у Клеопатры голова шла кругом. Она переняла от своих подданных сдержанные, исполненные достоинства манеры, но мысленно уже следила за тем, как начинают собираться воедино кусочки головоломки, которую она мечтала сложить. Тринадцатилетний Цезарион, вступивший в пору подростковой нескладности — впрочем, пурпурный церемониальный наряд скрадывал ее, — был наречен царем царей.

— Выйди вперед, сын Цезаря! — воскликнул Антоний.

Мальчик наклонился перед отчимом, и Антоний возложил ему на голову золотую корону. Цезарион поднял голову и смахнул со лба непослушные завитки волос.

Александр Гелиос — «мой сын», как дипломатично выразился Антоний, — был провозглашен царем Армении, Мидии и восточной части Парфии. Клеопатра Селена, «моя дочь», стала царицей Киренаики. Хотя двойняшкам исполнилось всего шесть лет, они были очень высокими для своего возраста и очень серьезно восприняли свои новые титулы; дети поклонились и помахали публике, в точности как наставляла их Клеопатра. Их одеяния соответствовали традициям тех земель, которые были им дарованы, и по бокам от них стояли солдаты в воинской форме этих стран.

Птолемей Филадельф, которому не исполнилось еще и трех лет, завоевал сердца зрителей; малыш был облачен в яркий пурпурный плащ, золотую диадемку и крохотные подобия македонских солдатских сапог, которые можно было видеть на любой установленной в городе статуе Александра. Его провозгласили царем Сирии, Финикии и Киликии. Когда толпа принялась скандировать его имя, глаза малыша заблестели. Он понимал лишь, что все это устроено в его честь, и наслаждался этим.

С его провозглашением картина была завершена; все земли древней империи Птолемеев вернулись к Клеопатре, их законной наследнице, и теперь передавались ее наследникам. Она не просто восстановила времена наибольшего величия Египта — теперь она контролировала большую часть бывшей империи Селевка, товарища Александра и друга Птолемея I. Она превзошла все мечты и достижения всех своих предшественников Птолемеев, вместе взятых.

Клеопатра подумала о своем отце, давно уже покойном, который из-за тирании и алчности Рима лишился и своего веселого нрава, и здоровья, и расположения собственного народа. Он сделал Клеопатру царицей в ее восемнадцатый день рождения. Он верил в верность и способности своей дочери и вознес ее превыше всех женщин. Когда он умирал, Клеопатра обещала ему, что всегда будет стараться соответствовать своему имени, «Слава отца». И сегодня она исполнила обет.

Единственное, что омрачало ее радость, так это то, что отец не видит ее победы. Но в глазах богов почести, возданные предкам, не менее важны, чем прославление живых. Впрочем, дело даже не в почестях. Клеопатра скучала по отцу. Ей хотелось вновь услышать веселое пение его флейты. Встречался ли когда-либо среди царей другой такой искусный музыкант? С тех пор как отец умер, ни один музыкант не доставлял Клеопатре радости. Отец на собственный художественный лад насмехался над Римом, ревностно почитая Диониса, в точности так же, как теперь Антоний насмехался над собственной страной, демонстрируя свою любовь к египетским традициям и восточным территориям, которыми он правил.

Птолемей Авлет был толстым и изнеженным, а Антоний — мускулистым и мужественным, но лишь в этот миг Клеопатра осознала, сколько у них общего, и в том числе их готовность признавать ее таланты и править вместе с нею.

Клеопатра даже не замечала, что плачет, пока не почувствовала прикосновение шершавых пальцев Антония, когда он утер ей слезы.

В конце концов, после всех усилий, после всей борьбы она исполнила обещание, которое дала более двадцати лет назад в храме Артемиды в Эфесе, в городе, куда она скоро вернется — уже как царица царей и мать царей, как торжествующая супруга и партнер величайшего из полководцев Рима. Как она и пообещала в тот день богине, она не стала, подобно своим предкам, унижаться и пресмыкаться перед этим чудищем, Римом. Она поставила себя и свое царство на один уровень с Римом. Провозглашение Восточной империи стало кульминацией всех ее трудов, всей жизни. Она получила то, чего хотела.

Несколько месяцев спустя Клеопатра выяснила, насколько Рим не одобряет идеи равноправного партнерства. Октавиан извратил все поступки Антония, представив их в таком свете, будто он якобы намеревается завладеть Римской империей, чтобы удовлетворить жажду Клеопатры к завоеваниям.

— Но ты же не сделал для меня ничего такого, чего бы в том или ином виде не делал для других своих союзников-монархов! — возмущенно сказала Антонию Клеопатра.

— Чистая правда. Если я и дал тебе больше, так это потому, что ты дала мне больше, чем они.

«Намного больше», — подумала Клеопатра. Больше денег. Больше войск. Больше кораблей. Больше хлеба. Она положила к его ногам все богатства своей страны. После поражения в Парфии, которое уже столько раз терпели римские полководцы, Антоний, подобно Цезарю, понял: без Клеопатры ему этой войны не выиграть. Разве она не заслужила повышения престижа за то, что постоянно помогала Риму в его борьбе с самым грозным его врагом?

Но Октавиан выставил все это в ином свете. Он использовал помощь Клеопатры в укреплении военных сил восточных римских провинций как доказательство того, что она замышляет полномасштабную войну против Рима. Он столь успешно внедрил эту идею в умы римлян, что Клеопатра начала думать: похоже, у нее не остается другого выхода, кроме как и вправду развязать эту войну. Десятки раз Антоний предпринимал попытки помириться с Октавианом, но очевидно было, что Октавиан не желает мира. Во всяком случае, мира между собою и Антонием.

Антоний отправлял в Рим множество писем, пытаясь объяснить, на чем основан его союз с Клеопатрой, и перечисляя ее труды на благо империи. Но почему-то ни одно из этих посланий так и не было зачитано в Сенате, как того желал Антоний.

Когда Антонию исполнилось пятьдесят, он решил, что ему следует написать завещание. Он назвал своих отпрысков-римлян своими наследниками в Риме — закон не давал ему возможности поступить иначе, — но внес в завещание специальные пункты, касающиеся его детей от Клеопатры. Антоний отправил завещание в Рим с юристом и отдал его, согласно обычаю, весталкам, в храм, считающийся священным хранилищем последней воли римлян.

Но Октавиан, теперь повсюду ходивший в сопровождении телохранителей, вломился туда и силой отнял завещание Антония у старшей весталки. Он зачитал документ в Сенате, устроив из этого настоящее представление. Однако то, что он огласил, не имело ничего общего с тем, что писал Антоний. Октавиан объявил, что Антоний лишил своих детей-римлян наследства, отдав все отродьям Клеопатры, и что самое его заветное желание — быть похороненным в Александрии, чтобы никогда не разлучаться с царицей Египта.

Октавиан начал донимать Антония письмами, обвиняя его в том, что он делит постель с Клеопатрой. В своих посланиях, речах и памфлетах Октавиан раз за разом вопрошал: неужели Антоний не понимает, что его незаконная любовная связь противоречит моральному кодексу римлян?

Антоний пришел в ярость. Он написал Октавиану, вопрошая, почему тот ждал девять лет, прежде чем решил, что спать с царицей аморально, а затем перечислил поименно всех любовниц Октавиана.

— Его прислужники шастают по Риму и уводят девушек из домов ради его потехи, — сказал Антоний Клеопатре. — Он безжалостен в этих вопросах, словно содержатель борделя! И это все — после того, как он разбил вполне счастливый и совершенно законный брак, давший двух наследников-сыновей, и заставил Тиберия Нерона отдать ему Ливию! И поделом ему, что она остается бесплодной!

— Это после того-то, как она родила двух сыновей другому мужчине? — переспросила Клеопатра. — Ливия вовсе не бесплодна. Она презирает Октавиана и пьет тайные травы, чтобы не понести от него ребенка.

— Интересно… — протянул Антоний. — Так значит, такие зелья существуют?

— Их знает только тот, кто искушен в древнем искусстве врачевания, — пояснила Клеопатра. — Греческим врачам ничего не известно о подобных средствах. Старые женщины хранят их рецепты в тайне и передают юным ученицам изустно. А кроме того, они говорят, что иногда женщина остается бесплодна, если она несчастлива в браке.

— В таком случае я делаю твое величество необычайно счастливой! — воскликнул Антоний, и они дружно рассмеялись. — Но если бы тебя заставили развестись с мужем и оставить твоих сыновей, разве ты не была бы несчастна?

— Разумеется. Но еще не родился на свет тот мужчина, который сумел бы принудить меня к этому, — отозвалась Клеопатра, взяла лицо Антония в ладони и поцеловала его.

На зиму Антоний отпустил бороду, и Клеопатра пропустила пальцы через ее завитки.

— Октавиана кто-то наказывает. Либо его жена, либо боги. Кто именно, я не знаю. Но в любом случае такой кары явно недостаточно за все его злодеяния.

Клеопатре VII, царице Египта, от Аммония, из Рима.

Мое дорогое величество!

Я пишу, дабы сообщить тебе, что, отослав это письмо, я отплываю из Рима. Много лет я служил твоему царству, сперва твоему отцу, а затем тебе. Хотя я вполне успешно вел торговлю, многим здесь известно об истинном роде моих занятий. А тем, кто служит царице Египта, ныне небезопасно находиться на римской земле.

И потому я, с позволения твоего величества, — ибо я настолько уверен в том, что получу его, что покидаю Рим сегодня же, — отплыву в Пирей, дабы совершить путешествие в Элевсин и вновь принять участие в мистериях; а затем отправлюсь в свой уединенный приют, в оливковую рощу неподалеку от Афин. Я буду не одинок: там проживает тесть Архимеда. Архимед наконец-то женился на красавице-гречанке, которой еще нет и двадцати. Когда он входит в комнату, она всякий раз встречает его так, словно он — герой, вернувшийся из-под Трои. Я уверен, что у них народится множество прекрасных детей, которые будут сидеть у меня на коленях, скрашивая мою старость, как некогда сидела ты, когда была совсем еще малышкой.

Государыня, мне семьдесят лет. Я все еще толст, здоров и наслаждаюсь радостями жизни, как могу, — но слишком скоро стану старым, слепым и сгорбленным. Мне хочется верить, что я хорошо служил тебе. Мы с Архимедом клялись до последнего дыхания защищать тебя. Однако сейчас ты находишься под покровительством великого Марка Антония. Теперь, когда у тебя в мужьях и союзниках такой человек, командующий стотысячной армией, чем тебе могут быть полезны два несчастных грека, один стареющий, а другой — достигший середины жизни и стремящийся к покою? И все же, если ты пожелаешь что-либо поручить нам, мы к твоим услугам.

После всех тех тайных способов, которыми мы пользовались для переписки столько лет, я вынужден просить тебя связываться со мною более обычными методами. Меня можно найти в поместье Демосфена из Браврона, этого священного города, основанного детьми Ореста. Я буду поглощать оливки, пить вино и греться на солнышке в обществе юных девушек — здесь их всех зовут Ифигениями — и не беспокоиться ни о чем, кроме собственного здоровья. Во всяком случае, так мне обещал Архимед.

От души надеюсь еще свидеться с тобою прежде, чем тебе доведется взглянуть на пламя моего погребального костра. Я принесу в Элевсине жертву от твоего имени.

Всегда твой покорный слуга и родич,

Аммоний.

ЭФЕС

Поиск по сайту: