Двадцатый год царствования Клеопатры. Военный совет начался на рассвете

Военный совет начался на рассвете. Клеопатра собрала его ради единственного лица, чье присутствие имело бы значение, но это лицо, вероятно, храпело сейчас в ухо какой-нибудь шлюхе. При мысли об этой иронии судьбы Клеопатра улыбнулась. Она не имела никакого влияния на этого человека — а римляне заявляли, будто он целиком и полностью находится под ее контролем. Впрочем, присутствующие были полны оптимизма. Канидий Красс, самый верный из ее друзей-римлян, и Гефестион, преданнейший из первых министров, сообщили царице о том, какие новые подробности добавлены к плану бегства на Красное море.

«Я не желаю бежать! — хотелось крикнуть Клеопатре. — Я хочу сражаться!» У них были все возможности собрать армию даже большую, чем в последний раз, но Антоний не прилагал к этому ни малейших усилий, а Клеопатра знала, что большинство римских солдат, и особенно офицеры, жизненно необходимые для того, чтобы одержать победу, не выступят против другой римской армии, если командование примет египетская царица. В конце концов, кровь — не водица, и история знавала случаи, когда кровные узы оказывались сильнее даже денег. И это, как полагала Клеопатра, как раз и был один из подобных случаев. У нее имелись деньги, чтобы заплатить войску. Римляне со времен Суллы — задолго до того, как Юлий Цезарь перешел ту итальянскую речушку, — многократно выходили на бой друг против друга, и римские мечи проливали римскую кровь. Клеопатра сама явилась к солдатам — несмотря на возражения некоторых офицеров-римлян, для которых невыносимо было видеть женщину у власти, — и говорила с ними на их родном языке. Некоторые из этих солдат воевали всю жизнь и были уже немолоды. Они хотели денег, земель и покоя — всего того, что им обещал Юлий Цезарь. Но Цезарь умер, не успев расплатиться со своими долгами.

Так что Клеопатра безропотно слушала, как советники рассказывают ей про легкие корабли, специально построенные на случай ее бегства. Их погрузят на огромные повозки, тоже специально сооруженные для этого случая, и армия рабов протащит их двадцать миль до Красного моря, а уже оттуда царица с семьей и свитой уплывет прочь.

— Куда уплывет? — спросила у них Клеопатра.

— Государыня, не забывай о своих целях, — сказали ей советники, как будто она была ребенком, которому требуется напоминать об уроках.

Но Клеопатра не нуждалась в напоминаниях; она и так знала, что ей делать. Она должна снова попытаться защитить себя и свою семью. Она разработала грандиозный план, направленный на укрепление ее союза с царем Мидии. Они провели тайные переговоры, о которых Антоний ничего не знал. Царица понимала, что ей следует подготовить запасные позиции.

Она никогда не бросит Антония, но он, похоже, сам себя позабросил. Однако царица Египта — не какая-нибудь девчонка-рабыня, которой полагается после смерти ее властителя предложить себя в жертву! Нет, она победит, даже если Антоний сменит забвение, даруемое хмельным и плотскими утехами, на забвение самоубийства. Она скроется в Мидии, выйдет замуж за мидийского царя, и вместе они сокрушат парфян и создадут царство, простирающееся от Египта и Аравии до Индии, империю, которой позавидовал бы и сам Александр. Империю, которой в ближайшем будущем придется схватиться с Римом — и победить.

Мидия выдвинула всего одно требование: казнь пленника Антония, царя Армении, которого индийский царь ненавидел по множеству причин. И не в последнюю очередь потому, что они носили одно и то же имя — Артавазд — и индийскому царю уже страшно надоели возникающие из-за этого недоразумения.

— Будет ли это сделано? — спросил у царицы Гефестион.

— Но он — пленник императора, — отозвалась Клеопатра, пытаясь поддержать авторитет мужа.

— Следует ли нам, в таком случае, испросить у него разрешения? — вежливо поинтересовался Гефестион.

Клеопатра отправила к Антонию посыльного за позволением казнить пленника и получила презрительный ответ: «Убивай кого хочешь. Можешь начать с меня».

Военный совет погрузился в молчание — как была уверена Клеопатра, из-за жалости к ней. Она вздохнула, подписала смертный приговор и отправила Диомеда, своего секретаря, дабы тот дал ход делу.

Остаток дня она посвятила работе над своей репутацией. Она позавтракала в публичном зале Мусейона. Всю ее жизнь этот дом, в котором добывали знания и посвящали их Музам, приносил ей утешение. Клеопатре нравилось преломлять хлеб в обществе людей науки, как она это проделывала время от времени с тех самых пор, когда была юной девушкой, а они — ее наставниками. Такова была традиция ее семьи: не только оказывать покровительство ученым, но и поддерживать с ними достаточно близкие отношения.

Смог бы Эратосфен включить в свою автобиографию столь красочные и интересные истории об Арсиное III, которые и поныне могут прочитать ее потомки, если бы великая царица прошлого не отказалась от ограничений, налагаемых саном, и не делилась с ним своими мыслями? Семейство Птолемеев всегда потакало своему пристрастию к литературе и науке.

И теперь, в этот критический момент, важно поддерживать все традиции, чтобы сохранить хотя бы подобие нормальной жизни.

Трапеза проходила в нервозной обстановке. Слухи о разрыве с Антонием и причинах этого разрыва уже успели разойтись по городу. Клеопатра не объявляла о своем прибытии заранее, а просто ввалилась туда в одиночестве, как делала в юности, и перебила неспешную беседу ученых.

При появлении царицы все повскакивали; некоторые выронили хлеб, а молодой Николай выплюнул молоко, чтобы поприветствовать ее. Так они и стояли у своих обеденных лож — рты забиты, руки трясутся — до тех пор, пока Клеопатра мягко не велела им сесть, пытаясь восстановить атмосферу непринужденной беседы.

Царица воспользовалась возможностью успокоить ученых, рассказав им множество подробностей битвы при Акции и заверив, что у нее имеется множество планов, позволяющих достичь победы.

Она поняла, что ей следовало это сделать еще несколько месяцев назад; несомненно, они давно сплетничают между собою о последствиях этой битвы. Вероятно, некоторые уже подыскали себе местечко на Родосе или в Афинах, а другие размышляют, скоро ли им придется целовать кольцо Октавиана. Клеопатра не сомневалась: с самого дня ее возвращения, если не раньше, они шлют письма своим коллегам в Грецию, расспрашивая их о подробностях битвы. Никто так не смакует подробности неудачи и слухи, как интеллектуалы.

Клеопатра видела, что ученых удивило ее очевидно хорошее настроение. Они наслушались болтовни слуг касательно состояния, в котором пребывал Антоний, и, должно быть, ожидали увидеть ее подавленной. Особенно после того, как дошли слухи о ее «поражении»: И теперь ученые вели себя при царице так, как держатся при тяжело больном или недавно овдовевшей женщине, — осторожно и с преувеличенной заботой и вниманием.

Клеопатра улыбнулась Николаю — тот пытался незаметно стереть выплюнутое молоко с бороды, — а затем старику Филострату, некогда бывшему ее наставником. Возможно, Филострат ожидал приватной аудиенции, как в те давние времена, когда Клеопатра просила у него совета. Однако теперь его обыкновение изъясняться велеречиво и многозначительно предоставлялось ей бесполезным и излишним. У нее не настолько крепкое терпение, чтобы выслушивать афоризмы.

Но Филострат стар; он напоминает Клеопатре о тех временах, когда еще был жив ее отец, когда она находилась под защитой царя, и потому царица питала к старому философу некоторую привязанность.

Клеопатра заставила себя выказать любезность Арию, одному из наставников Цезариона, хотя он никогда ей не нравился и доверия не вызывал. И все же она терпела его — ради Цезариона. Сын Цезаря высоко ценил проведенную Арием работу по разделению философских школ на логические, физические и этические. Мальчик унаследовал интеллект Цезаря, но не его способность к холодному, рассудочному мышлению.

А впрочем, разве Цезарь не покровительствовал этому тщеславному глупцу Цицерону, столько раз предававшему его и непрестанно кричавшему о честолюбии Цезаря — вплоть до тех самых пор, пока сенаторы не пустили в ход свои кинжалы? Цезарь ценил интеллектуальную беседу выше верности, и у Клеопатры сложилось ощущение, что ее сын унаследовал это предпочтение.

Как наделить человека способностью верно оценивать других людей? Можно ли научить этому? А вдруг она повторила ту же ошибку, связав себя с человеком, что сидел сейчас в особняке у моря? С человеком, который некогда был неистовым воином и завоевателем, а теперь только и был способен что хвастаться и выделываться перед куртизанками.

Клеопатра завершила непринужденную беседу с философами и покинула их, предоставляя всем возможность приготовиться к полуденной церемонии, идея которой пришла ей в голову, когда она входила в порт своего великого города.

Когда они причалили, Клеопатра первым делом приказала, чтобы поэтам хорошо заплатили за песни о ее победе и славе. Весть о царском пожелании быстро дошла туда, где могли недурно состряпать подобные дифирамбы.

Еще одна идея посетила Клеопатру, когда они с Антонием получили известия о том, что некоторые из их солдат дезертировали и перешли на сторону Октавиана. В этот миг Клеопатра увидела, как лицо Антония осунулось, плечи поникли, а руки бессильно повисли, словно он был больной мартышкой, а не командиром величайшей в мире армии. И в тот миг она поняла, что ей следует поторопить круговорот времен. Ибо этот круговорот отчетливо предписывал, чтобы сыновья посягнули на власть отца.

Антулл и Цезарион еще молоды — одному четырнадцать, другому шестнадцать, — но не моложе, чем был Александр, когда сокрушал города, которые его отец, царь Филипп, великий воитель, взять не мог. Быть может, сочетание самоуверенности и дерзости Антулла и острого разума Цезариона сумеет в совокупности создать вождя, которым их отец более не является. Эти двое — больше чем братья; они — две стороны великой личности, как две половинки платоновской души. Они никогда в жизни не ссорились; вместе они составляют единого человека — великого человека. Кровь Цезаря и кровь Антония, соединенные с кровью Александра и Птолемеев. Разве могут они потерпеть поражение?

Мать подробно объяснила им все это. Они впитывали ее слова с жадностью юности, и обоим не терпелось принять царскую мантию, которую царица Египта возлагала на их юные, сильные плечи.

Антулл, учтивый и порывистый, обещал Клеопатре, что поведет солдат своего отца к победе во имя своей царственной матери. Он приложился к руке царицы, а затем поцеловал ее — свою матушку — в лоб, и Клеопатре на миг захотелось, чтобы все сложилось иначе и она могла начать все сначала. Как было бы хорошо, если бы мужество и энергия этого юноши стали движителем ее планов!

Ее старший сын, царь царей, принял судьбу, что была предназначена ему с того самого мгновения, когда его великий отец совокупился с его царственной матерью. Он даже не улыбнулся — лишь торжественно поклонился, и длинные руки, унаследованные им от Цезаря, качнулись, словно ветви молодого дерева под ветром.

Канидий обещал, что для такого случая приведет императора в порядок и оденет как полагается, и это он обеспечил. Антоний появился чисто выбритый, пахнущий благовониями, облаченный в императорский пурпур и — на взгляд всякого, кто не знал его так хорошо, как царица, — трезвый. Клеопатра просто не могла смотреть на мужа: у нее разрывалось сердце. Некогда прекрасные чеканные черты сделались одутловатыми. Храбрые, словно у ястреба, глаза теперь напоминали два блеклых гриба.

Антоний занял свое место рядом с Клеопатрой.

— Я знаю, почему ты это делаешь, — сказал он.

— Ты меня вынудил, — отозвалась она. — Я охотнее поддержала бы не сыновей, а их отца. Но отец ушел, оставив вместо себя какого-то нищего.

На это Антоний ничего не ответил.

День выдался милосердно прохладным для сентября. Ветерок с моря по-своему участвовал в церемонии, влетая в окна гимнасия, теребя тогу — одеяние взрослого мужчины, врученное Антуллу его отцом. Цезарион же склонил голову, принимая от матери корону фараона, что должно было символизировать наступление его совершеннолетия.

И двое мальчиков в единый миг неким неизъяснимым образом превратились в мужчин. И Клеопатре показалось, что на лицах ее подданных отразилась радость при виде этой юной мощи и энергии, которая должна повести их в будущее. Юность — это надежда, и теперь люди Египта смогут опираться на эту надежду. Им не страшны больше дикие слухи, циркулирующие по городу и твердящие, что с Антонием покончено.

Ее план заработал. Жители Александрии перестали обращать внимание на вялость и обрюзглость отца при виде сильных, стройных сыновей.

Прежде чем отвернуться от Клеопатры и возвратиться в свой особняк, к привычному пьянству, Антоний взял жену за руку.

— Дай мне время, — попросил он. — Тебе не очень хорошо это удается, Клеопатра, но это именно то, в чем я нуждаюсь.

И Клеопатра, вопреки всему, тоже ощутила прилив надежды. Неужели Антоний снова станет тем человеком, которым был всего шесть месяцев назад, когда они праздновали исполнение их замысла о Золотой империи на Самосе? Как может душа человека исчезнуть столь быстро? Клеопатре хотелось поддаться искушению, но, хотя голос мужа звучал искренне, совсем как у прежнего Антония, глаза его так и остались двумя мертвыми озерами.

Клеопатра нежно улыбнулась, погладила Антония по руке и ушла.

ФИНИКИЯ

Поиск по сайту: