Принятие на себя чужого долга

374. Отличие принятия долга от цессии.Цессия, влекущая за собой изменение личности кредитора, отличается от принятия на себя чужого долга, которое влечет за собой изменение личности должника. Различие заключается также в следующем: цессия может быть совершена по соглашению цедента (прежнего кредитора) с цессионарием (новым кредитором) без участия должника – nominis venditio et ignorante et invito eo, adversus quern actiones mandantur, contrahi solet (C. 4. 39. 3).

В отличие от этого для вступления нового должника на место прежнего (expromissio) требуется согласие кредитора. А это понятно, этого требует правовой разум – ratio iuris postulat (С. 4. 39. 2). Первоначальному должнику его контрагент по договору доверял, а новому он доверять не обязан.

Так же, как при цессии, вступление нового должника на место прежнего чаще всего имело место при продаже наследственной массы, начальному должнику его контрагент по договору доверял, а новому он доверять не обязан.

Так же, как при цессии, вступление нового должника на место прежнего чаще всего имело место при продаже наследственной массы, охватывающей вещи, права требования и долги. Когда кредитор наследственной массы прямо или косвенно выражал согласие на замену должника, например, кредитор (К) предъявил иск к покупателю наследства (D²), а покупатель (D²) вступил в ответ по иску, то тем самым замена прежнего должника, т.е. наследника (D¹), новым, т. е. покупателем (D²), совершилась (С. 2.3.2)[16].

375. Последствия передачи долга без согласия кредитора.При отсутствии прямого или косвенного согласия кредиторов на продажу наследства и тем самым на изменение личности должника, ответственность по долгам наследственной массы остается на продавце-наследнике – creditoribus hereditatis respondeas (С. 4. 39. 2), как это было в старину при hereditatis in iure cessio, когда наследник, продавший наследственную массу после принятия наследства, оставался наследником в том смысле, что отвечал по долгам наследства (Гай. 2. 35). Однако наследнику, удовлетворившему кредитора, предоставляется в свою очередь право обратного требования к тому, кому была продана наследственная масса – cum eo cui hereditatem venumdedisti tu [heres] experiaris suo ordine (C. 4. 39. 2).

Глава 28

ОБЩЕЕ УЧЕНИЕ О ДОГОВОРЕ

Договор и соглашение.

Толкование договора.

Пороки согласия.

Условие и срок

Договор и соглашение

376. Значение слова «контракт».Практически наиболее важным источником обязательств в Риме был договор (contractus). Глагол contrahere по своему буквальному значению (con + trahere – стягивать) является синонимом глаголов obligare, adstringere. Он первоначально относился не только к договорам, но и к другим видам обязательств. Сопоставляя фрагменты 1 и 2 D. 1. 3., мы видим, что Папиниан, давая перевод определения Демосфена, пишет о деликтах, которые contrahuntur; совершить обман, совершить преступление передается в источниках нередко словами fraudem contrahere, crimen contrahere. Постепенно, однако, слова contrahere, contractus получили более тесное, специализированное значение договора, как обязательства, возникающего в силу соглашения сторон и пользующегося исковой защитой.

Поздние римские систематики права пытались создать общее понятие conventio – соглашение, разветвляющееся на a) contractus – договор, пользующийся исковой защитой, и б) pactum, – соглашение, по которому, как правило, иск не давался в силу правила ех nudo pacto actio non nascitur (Сентенции Павла, 2. 14. 1); защита по пактам давалась чаще всего путем ссылки на них в виде возражений (пп. 428-431).

377. Сила договора в греческом праве.Ульпиан, объясняя слово conventio, говорит: подобно тому, как люди сходятся (conveniunt) с разных мест в одно, так, побуждаемые разными мотивами, они соглашаются в одном (in unum consentiunt). Мы знаем теперь, что это объяснение навеяно греческими авторами. Когда Демосфен говорит о согласии, установившемся в городе, он употребляет выражение he polis eis hen elthe – civitas in unum convenit. Старинное греческое правило гласило: как один с другим договорился (homologein буквально – одинаково говорить), так оно и должно иметь силу (kyrion einai). Источники сохранили нам отрывок из комментария Гая к законам XII таблиц (D. 47. 22. 4). Упоминая о договоре товарищей между собой, Гай приводит на греческом языке отрывок, приписываемый им Солону: «Если члены одного дома (территориальное деление), или братства, или религиозных пиршеств, или общего стола, или погребального братства, или отправляющиеся за добычей, или для торговли, установят между собой что-нибудь, то это имеет силу (kyrion einai)». В тексте добавлена оговорка: поскольку их договор не противоречит публичному праву (demosia grammata). Это напоминает нам знаменитое изречение Папиниана:

Эта мысль о силе договоров получила яркое выражение у греков. У Демосфена несколько раз цитируется поговорка: «Hosa an tis hekon heteros hetero homologue kyria einai» – о чем друг с другом добровольно договорятся, то и господствует. И когда противник Демосфена делает ссылку на это правовое положение, то Демосфен добавляет существенную огонорку: «Да, милейший, договоры являются господами, но при том условии, что они правомерны – la ge dikaia, о beltiste» (Против Афиногена, кол. 6). У Платона мы читаем вариант этой поговорки. «На d'an hekon hekonti homologes, phasim hoi poleos basileis – nomoi, dikaia einai» – в чем добровольно друг с другом договорятся, это является правом, так говорят цари государства – законы (Пир, 196.С.). Итак, законы это цари, а договоры – господа (kyrioi), носители права (dikaia).

В Риме только к концу республики появляется такая мысль и притом в устах людей, впитавших в себя греческую культуру.

Приведенное, выше ходячее эллинское слово о силе договора пересказано у Цицерона в следующих словах: «Fundamentum iustitiae fides, id est dictorum conventorumque constantia et veritas» – основа права это верность, то есть твердое и правдивое соблюдение слова и договора (De officiis, 1. 73).

Раннее римское право лишь постепенно поднялось до этого уровня. Вначале сила римского договора покоилась на его торжественной обрядности, на особой формальности.

Толкование договора

378. Противоречие между словами и намерением сторон. По мере развития торговых отношений и связанного с этим осложнения отдельных договоров возникает новая проблема.

Возможно несоответствие или противоречие между внешним выражением договора и тем, что сторона действительно имела в виду. Ответ давался простой:

Одним словом: что он сказал, того он не хочет, а что хочет, того он не сказал; стало быть, договор не состоялся. Но греческая культура подходила к делу тоньше. В Риторике Аристотеля (1. 13. 17) мы читаем: «Нужно обращать внимание не на слово (logos), а на намерение (dianoia)». Правда, это касалось закона, и римские юристы также восприняли это в отношении толкования закона и устами Цельза сказали:

Из области толкования закона эта мысль была перенесена в область толкования договора, поскольку сторона legem contractui dicit – провозглашает закон договора (D. 19. 1. 13. 26); еще раньше эта мысль получила применение при толковании воли наследодателя, выраженной в его завещании. Борьба между словом и волей стороны проходит через всю классическую юриспруденцию; начало этой борьбы ярко изображено Цицероном (Об ораторе, 2.32) в рассказе о громком наследственном процессе, так называемая causa Curiana, в котором в качестве адвоката участвовал знаменитый юрист старой школы «veteres», бывший консул и верховный жрец Квинт Муций Сцевола и на другой стороне известный оратор Красе. Поскольку это дело знаменует поворотный пункт в истории толкования договора, стоит на нем несколько остановиться.

379. Causa Curiana. Некто оставил завещание, в котором написал: «Если у меня родится сын и он умрет, не достигнув совершеннолетия, то я желаю, чтобы Курий был моим наследником». Случилось так, что сын вовсе не родился. Сцевола доказывал, что по буквальному тексту завещании Курий в данном случае не имеет прав, а наследство должно перейти к наследникам по закону. Красе ссылался на волю завещателя, 'на смысл завещания и отстаивал права Курия. Дело происходило около 90 г. до н. э. в эпоху Суллы, когда Цицерон был еще юношей. В передаче Цицерона, юрист Сцевола говорил de antiquis formulis – о древних формулах права, de conservando iure civili, о необходимости соблюдать консервативное начало в гражданском праве, что –

Это означало бы –

Сцевола себя прямо называет представителем «простых людей», т. е. тех, которые, по образцу и подобию Катона Старшего, сидят на земле. Иначе аргументирует Красе.

Он ссылается на то, что как раз –

В дальнейшей речи Красса слышатся слова, выросшие вероятно на почве ius gentium в условиях развитой торговли:

По мнению Красса, разделяемого Цицероном, ничего путного не получится, si verba non rem sequeremur – если мы будем руководиться словами, а не существом.

Тут, вероятно, отразилось основанное на законах грамматики высказывание греческой философии: «Учение и исследование следует вести не на основании имен и слов, но гораздо более на бсновании существа» (Платон, Кратил, 439 г.).

Со времени Цицерона и causa Curiana противопоставление толкования буквального и толкования по смыслу и намерению стало общепринятым у юристов.

Цицерон нам рассказывает, что это противопоставление вошло в результате causa Curiana в школьный обиход его дней.

380. Высказывания источников о противоречии слов и намерения.Интересно проследить по источникам борьбу этих двух начал в договорном праве.

Обратимся сначала к договорам торгового оборота:

Эта традиция восходит к Крассу в отличие от другой точки зрения, восходящей к Квинту Муцию Сцеволе:

В особенности это имела место в тех случаях, когда речь шла не просто о словах, а о торжественных формальных словах – verba sollemnia.

Однако по мере роста торгового оборота и завоевания Римом обширных рынков средиземноморского бассейна договоры строгого права (stricti iuris) уступают место так называемым договором доброй совести (bonae fidei contractus); вместе с тем торжествует та точка зрения, которая дает предпочтение намерению сторон.

Лучше всего эту мысль выразил Папиниан сначала в отношении завещаний, а затем и в отношении договоров:

Та же мысль в отношении договоров:

381. Противоречие правовой строгости и милосердия.В позднейшей стадии развития, в византийскую эпоху, на смену противопоставлению verba – voluntas или dicta – acta (сказанное и желаемое) приходит другая пара понятий; с одной стороны – subtilitas iuris, rigor iuris – юридическая тонкость, строгость права, а с другой стороны –- id quod humanius, benignius est – более человечное, более благожелательное. То новое, что классическим юристам в эпоху расцвета принципата представлялось как bonum et aequum – добрым и справедливым, т. е. соответствующим вновь выросшим интересам оборота, то в переводе на язык эпигонов (потомков) в эпоху идущего к гибели рабовладельческого хозяйства носит название человечного, благожелательного.

Не следует забывать, что слова милосердия и гуманности являются в значительной мере данью пышной византийской фразеологии. Памятуя о милосердии, византийцы не забыли и о практической пользе. «Tam benignius quam utilius» (чем полезнее, тем благосклоннее) гласит поздняя прибавка к классическому тексту. А римский рабовладелец руководился «гуманностью» лишь в тех случаях, когда это не расходилось с его интересами.

Еше в конце I в. н. э. составитель руководства по сельскому хозяйству Колумелла писал, что в отдаленных имениях выгоднее работать через мелких арендаторов, чем трудом рабов, и дает такой совет:

И Колумелла в свое время находил, что порою на смену rigor iuris, tenacitas, должна приходить comitas. Но юристы стояли на страже интересов господствующего класса и зорко следили за тем, чтобы кротость и милосердие (comitas, benignitas) не переходили определенных границ. Не случайно сохранились в Дигестах характерные слова:

Пороки согласия

382.О пороках согласия. Бывает нередко, что выраженная в догово
ре воля стороны не возбуждает сомнений по своей ясности, вследствие
чего отпадает надобность в выяснении и толковании того, что именно
сторона хотела выразить. И тем не менее сторона утверждает, что то
или иное заявление, хотя и сделано ею, но сделано под влиянием об
мана, угрозы или насилия, ошибки. Каково было влияние этих обстоя
тельств на договор в римском праве?

383.Dolus и его различные значения. Начнем с вопроса о влиянии
обмана – dolus, dolus malus на действительность договора. Слово dolus
имело несколько значений, и римские юристы много занимались оп
ределением этого понятия. Сначала это означало не столько обман,
сколько притворство. Цицерон (около 50 г. до н. э.) рассказывает, что
при нем претор впервые ввел защиту в договоре стороны, ставшей
жертвой обмана; когда у этого претора стали спрашивать, что же такое
dolus, то он отвечал:

Это определение «aliud simulatur aliud agitur» встречается и у современника Цицерона, Сервия (D. 4. 3.1.2) и являлось традиционным (D. 2.14.7. 8), пока знаменитый Лабеон, живший при Августе, не опроверг его. С тех пор dolus стал обозначать «обман».

Наряду с таким значением dolus как обмана, этим словом пользовались для обозначения более мягкого оттенка «недобросовестности», в особенности, в выражении exceptio doli. Кроме того, словом dolus обозначается умысел, dolus malus – злой умысел.

Первоначальный формализм римского права вел к тому, что договор так называемого строгого права – strict! iuris, заключенный под влиянием обмана, все-таки считался договором.

Об этом нам рассказывает Цицерон. Его приятель, большой любитель рыбной ловли, хотел купить усадьбу близ Неаполя. Главным образом его привлекал пруд, и он хотел удостовериться, водится ли в нем рыба. Продавец нанял нескольких окрестных крестьян, которые взялись разъезжать на лодках по пруду, закидывая удочки и невода, Обрадованный покупатель уплатил деньги за имение, а на завтра выяснилось, что рыбная ловля оказалась ловко разыгранной сценой. Цицерон добавляет, >гго положение покупателя оказалось тяжелым потому, что претор Акви-лий (возможно, что речь идет о знаменитом Аквилии Галле) еще не ввел иска в защиту от обмана:

Не исключена возможность, что эта именно ловко разыгранная сцена рыбной ловли и послужила основанием для определения dolus как такого поведения, когда aliud simulatur, aliud agitur – одно делается для виду, а другое входит в намерение. Во всяком случае, исходя из этого казуса, Цицерон обосновывает необходимость actio de dolo.

В упомянутой книге Цицерон пишет:

384. Actio doli. При Цицероне же претор, в силу предрставленной ему высшей власти (imperium), ввел в эдикт защиту стороны, потерпевшей от обмана, путем предоставления ей иска actio doli:

Таким образом, actio doli давалась при наличии следующих условий: а) при отсутствии иного средства исковой защиты, т. е. субсидиарно (вспомогательно), б) если со дня совершения обмана прошло не более года, в) по оценке обстоятельств дела – iusta causa, causa cognita.

Лицо, против которого состоялось присуждение по такого рода иску, подвергалось инфамии (бесчестию) и таким образом клеймилось позором как обманщик. Но в Риме случалось нередко, что жертвой обмана становилось лицо низкого звания – humilis, а обманщиком – лицо, занимающее высокое положение – qui dignitate excellit. Ульпи-ан, которому далеко не чужды понятия bonum et aequum, benignum et humanum, ставит себе вопрос, как быть, если требуется, дать actio doli «человеку простого звания против бывшего консула с высокой репутацией или вообще человеку подлого звания против лица благородного образа жизни» (D. 4. 3.11.1).

Неужели заклеймить инфамией высокопоставленное лицо? Этот вопрос вставал за 200 лет до Ульпиана еще перед Лабеоном – et ita Labeo.

С одной стороны, лицо, принадлежащее к верхушке господствующего класса, а с другой стороны, нельзя допускать, чтобы мошенник наживался – ex dolo suo lucretur. Как же быть? Quid ergo est? Гибкий ум римского юриста, стремящегося защитить привилегированное положение знати, советует:

Иск actio doli был «арбитрарный» (п. 63), т. е. в исковую формулу претор включал слова nisi res arbitrio tuo restituatur – если, по предложению судьи, ответчик не восстановит первоначального положения.

385. Exceptio doli generalis. До сих пор мы говорили об actio doli, т. е. о том случае, когда потерпевший от обмана оспаривал, путем предъявления иска, заключенный им договор или совершенное им действие. Если потерпевшим оказывался ответчик, то претор давал ему защиту в виде возражения, exeptio doli.

В данном случае выдвигаемая ответчиком exceptio doli имеет в виду
dolus, допущенный до предъявления иска, например, при заключении
договора. Этому dolus присвоено было впоследствии наименование
dolus specialis – dolus в тесном смысле слова. В отличие от dolus
special is говорят о dolus generalis, когда dolus имеет место в самом факте
предъявления иска. Например, должник заключил с кредитором соглашение о прощении долга – pact urn de non petendo, тем не менее
кредитор предъявляет иск. Должник может защищаться, ссылаясь на
состоявшееся соглашение – exceptio pacti de non petendo; но он также
может ссылаться на недобросовестность кредитора, проявленную в
самом факте предъявления такого иска, который заведомо для истца
парализуется эксцепцией. Такого рода эксцепция носит название
exceptio doli generalis.

Dolus generalis имеет место, как указано, в самом факте предъявления иска.

Exceptio doli излагалась в виде следующей оговорки в исковой формуле, которую давал претор:

В этой формуле говорится об обоих видах dolus: как о том, который имел место – factum sit, до предъявления иска, т.е. dolus specialis, так и о том dolus, который имеет место при предъявлении иска – «fiat», т. е. о dolus generalis. Dolus specialis иначе называют dolus praeteritus, т. е. dolus в прошедшем времени (factus – совершенный) в отличие от dolus generalis или dolus praesens (в настоящем времени: fiat), имеющий место в самом процессе.

386, Физическое насилие.Последствия, аналогичные с dolus, порождает применение угроз и насилия при заключении договора или, в более общих выражениях, при изъявлении воли. Что же такое представляет собой metus, буквально обозначающий страх, устрашение, и vis – насилие? Первоначально это было грубое физическое насилие. В Сентенциях Павла (1.7.7-10) приводятся примеры, когда кто-нибудь хочет добиться того, чтобы другой продал ему или манципировал вещь.

С этой целью применены такие приемы: in domo inclusit, ferro vinxit, in carcerem deduxit – запер в доме, связал цепями, отвел в темницу.

Но жизнь давала другие примеры, когда вместо физического насилия действовала угроза применить такое насилие.

Повидимому, vi et metu extorquere – вымогать насилием и устрашением – было традиционным приемом римских наместников, провинций, поскольку это выражение стало техническим термином уже при Цицероне (речь против Пизона, 35,86). Любопытно, что, устанавливая подробный перечень деяний, по которым осуждение влечет за собой инфамию – бесчестье (D. 3. 2. 1), претор в число этих деяний не включает vis ас metus.

387. Угрозы.Анализируя понятие metus, Лабеон пришел в начале I в. н. э. к выводу, что это есть timor maioris malitatis – страх перед большим злом (D. 4. 2. 5). В данном случае Лабеон переносил на римскую почву учение греческой философии. Аристотель в Никомаховой Этике, кн. III, § 1 (в начале), говорит о действиях, совершаемых из страха перед большим злом – phobos meizonon kakon. Аристотель подробно разбирает вопрос о том, являются ли такие действия недобровольными или все-таки добровольными. Цельз, воспроизводя греческую мысль в терминах римского права, так решает вопрос о договоре, стоящем на грани добровольного и недобровольного действия:

Павел, живший на сто лет позднее Цельза, дал определение понятия принуждения и его юридического эффекта:

Итак сделка, совершенная под влиянием угрозы, сама по себе не становится вследствие этого недействительной. Однако в данном примере с наследством, как и в других подобных случаях:

388. Преторские средства защиты.Претор предоставляет стороне, сделавшей волеизъявление под влиянием угроз или насилия:

(1)Либо восстановление в первоначальное положение, restitutio in
integrum.

(2)Либо actio metus causa. Лицу, которое заключило договор, под
влиянием угроз или насилия, предоставляется право в течение года
требовать четырехкратного возмещения, если ответчик не произведет
добровольно реституции; по истечении года иск дается в однократном
размере, по оценке обстоятельств дела.

(3)По аналогии со случаями, разобранными выше при dolus, ес
ли к лицу предъявлялось исковое требование на основании сделки,
заключенной под влиянием угроз и насилия, то ему давалась
exceptio metus.

389. Попытки смягчить понятие насилия. Подобно тому, как понятие dolus смягчилось от «хитрости, обмана, уловки» до недобросовестности в выражении exceptio doli, так и в отношении vis наметилась попытка перейти от понятия грубого насилия к более утонченному и вместе с тем к более широкому понятию. При рассмотрении одного спора тяжущаяся сторона заявила: «vim nullam fed» (никакого насилия я не совершал). В ответ на это Марк Аврелий указал:

Однако, такое понятие насилия не укоренилось. Обычно под насилием понимался –

390.Ошибка (заблуждение). При обмане и насилии одна сторона ста
новится жертвой действий другой стороны; но сторона может впасть в
заблуждение, независимо от воздействия другой стороны. Заблужде
ние может касаться: а) характера сделки, б) предмета договора, в)
личности контрагента.

391.Ошибка в характере сделки (error in negotio). Одна сторона ошибочно считает, что получает предмет в виде дара, в то время, как другая имеет в виду дать его во временное безвозмездное пользование. Договор не состоялся, так как между сторонами вследствие происшедшей ошибки нет согласия (consensus), а есть разногласие (dissensus).

Поиск по сайту: