Адам Зельга (Adam Zelga) 15 страница

«Нет милосердия к тому, кто сам не знает жалости», – повторил он и хоботом забросил тело змея высоко на деревья, где над ним стали издеваться злые обезьяны.»

Агоа закончила рассказ, а дети наперебой стали просить новую сказку.

– Расскажи, как змея соревновалась с леопардом.

– Нет! Об обезьянах и охотнике.

– О том, как газель обманула леопарда.

Кисуму с сожалением положил конец этой сцене. Он кивнул жене, чтобы она шла за ним и сурово посмотрел при этом на Автония. Когда Агоа подбежала к нему, он наклонился и произнес:

– Ригилах-сукуо.

Агоа с трудом подавила крик ужаса, прижав руку к губам, перевела взгляд на играющего с детьми Автония. Мальчик казался веселым, а его увечье почти не было заметно.

Барабан колдуна не смолкал всю ночь. Колдун исполнял ритуальный танец, предшествующий жертвоприношению. Для него это был и танец победы. Он одолел вождя. Весы, определяющие, кто управляет в деревне, явно качнулись в его сторону.

В деревне никто не спал, все в ужасе прислушивались к звукам барабана. Им вторили джунгли своими ночными, таинственными голосами. Утром барабан затих, умолкли и джунгли. Раздавалось лишь тысячеголосое птичье пение. Наступал прекрасный жаркий день. Люди подымались, чтобы заняться своими трудами, ночные животные ложились спать, дневные выходили на охоту.

В деревне Кисуму этот порядок был нарушен. Из нее как раз выходило жуткое шествие, направляющееся к землям пастушьих племен бахима. Так хотел колдун, он объявил, что злые чары пришли оттуда. Вели плачущего Автония, корову, козла, собаку, несли кур.

Мальчик сквозь слезы смотрел на родную хижину, на озеро.

Процессия шла мимо пригорка над водопоем, где лев напал на его отца, мимо полянки, где часто прятался Автоний. На ней стояли холмики термитов^[151]. Он любил наблюдение за ними с тех пор, как отец привел его на эту полянку и стал тихонько постукивать по твердым, как броня, зимним холмикам. Молодые термиты кучками выскочили наружу, посчитав, что идет дождь.

Кисуму велел то же делать и сыну. Собранные таким способом насекомые служили острой приправой к однообразной, невкусной, каждодневной пище. Автоний часто приходил сюда, понимая, что термиты необыкновенно подвижны и обладают страшной силой. Куда бы они ни отправились, после них оставалась пустыня. Они способны были очистить местность или сожрать целое дерево с корнями, стволом и ветками. Термиты пробуравливали в нем туннели, нападали изнутри и снаружи. Из остатков дерева они строили шары, высотой в несколько метров, разбить эти шары было невозможно.

Автоний и восхищался термитами и завидовал им. Он не сумел бы этого толком выразить, но он старался им подражать. Невзрачный, тихий, изувеченный, он в то же время был уверен, тверд и подвижен, подобно своим любимым термитам. Из двух противоположных, казалось бы, предназначений этих африканских муравьев – уничтожать и строить – Автоний подсознательно выбрал для себя второе.

Сперва из земли, а потом из дерева он стал создавать похожие на сооружения термитов замки и изваяния.

И вот теперь с покорностью и сожалением он прощался с любимой полянкой, со своими братьями-термитами. Прощался он и с лучшим другом.

Два года назад Автоний наткнулся как-то на остатки гнезда, следы крови и не умеющего летать и еще не оперившегося как следует птенца. Он поднял птенца, ощутил в ладонях его тепло, а затем стук крохотного сердца. Птенец быстро рос и вскоре сравнялся с мальчиком в росте. Когда он начал летать, Автоний был уверен, что птенец быстро о нем забудет. Вовсе нет. Птенец возвращался, постукивал коротким широким, закривленным на конце клювом, выпрашивал лакомство.

Автоний все еще думал о нем, когда процессия достигла земель бахима. Люди Кисуму украдкой пересекли пограничный ручей, миновали полосу буша и снова углубились в джунгли. Здесь они остановились на самом краю, путь их закончился. Автоний в голос рыдал. Стражники переломали ноги животным, чтобы те не могли убежать, порезали кур. Мальчика привязали к дереву. Так должна была быть принесена жертва. Вместе с нею из деревни должны уйти злые духи. Колдун торжествовал, не подозревая, что совсем близко затаилась настоящая опасность.

* * *

События в Каире и Долине царей сильно поколебали то чувство всемогущества, которым давно уже упивался «железный фараон». Эти события больно ударили по его делам, ограничили территорию его деятельности. Его унизили, заставили скрываться. Он глубоко переживал свое унижение, но здесь, в Африке, вблизи озера Альберта, у него оставалось еще достаточно сил, чтобы властвовать без помех. Здесь он мог умножить свои богатства, начать восстанавливать утраченное положение.

С давних времен его люди, укрывшись близ тропинок В джунглях, хватали женщин, детей, одиноких мужчин, либо Просто покупали их у вождей, чтобы потом продать в рабство. Теперь «фараон» решил поставить это дело как следует и с большим размахом. Местности по берегам озера Альберта стали его временным государством, в котором Живущие здесь негры были рабами, не больше. «Фараон» решил «очистить» территорию, по очереди захватывая деревни. На его пути оказалась и деревня Кисуму.

Ночь, выбранная для нападения, была сухая, тихая. Люди в деревне Кисуму спокойно спали. Перед рассветом на краю джунглей показались отблески факелов. Через минуту хижины уже ярко пылали. Люди выбегали из Них, устремлялись в сторону буша, чтобы укрыться в высокой траве. Но пылала и степь. Им оставалось погибнуть В огне либо вернуться, чтобы попасть в руки нападавших. Многие пытались пробраться в джунгли и кое-кому это удалось.

Людьми «фараона» предводительствовал метис^[152] по прозвищу «Клинок».

Прозвище это шло от того, что он мастерски владел саблей, излюбленным своим оружием. Шестидесятилетний старик служил иллюстрацией к известному изречению: «Бог Создал белого, бог создал черного, а метисов создал дьявол». Был он упитанным, но не ожиревшим, невысоким, с безжалостными глазами навыкат. Курчавые черные волосы, мясистые негритянские губы придавали его лицу выражение холодного равнодушия. Сидя по-турецки в чем-то вроде Паланкина с навесом, который несли четверо невольников, одетый в легкие восточные одежды с кораллами на шее и золотыми браслетами на руках, он умело руководил отрядом, состоявшим из тридцати отчаянных головорезов. Происходили они из разных частей Африки, но в основном из Занзибара^[153], и из суданских племен под названием руга-руга, с незапамятных времен занимавшихся ловлей рабов. Опыт в этом деле у них был накоплен немалый. У некоторых наймитов было огнестрельное оружие, большинство же располагало саблями и дубинками. Люди руга-руга обладали узкими длинными копьями и щитами.

Деревня, которую они окружили ночью, со стороны джунглей была защищена частоколом, но со стороны буша была легко доступна. Нападавшие намеревались загнать негров на берег озера, где их уже ждали лодки. Неожиданность и сила должны были сделать свое дело.

Когда Кисуму, разбуженный криком «улугус» (охота), с оружием в руках выбежал на порог своего дома, деревня уже пылала, а людей гнали к озеру. Сопротивлявшихся безжалостно уничтожали. Вождь собрал вокруг себя с десяток воинов, решив пробираться в джунгли. Рядом бежал его старший сын, наследник, двадцатилетний Мунга. Юноша не потерял голову, не поддался панике. В схватку с нападавшими он не вступал, если только они не вставали на пути, в основном оберегал отца, тот неуклюже ковылял. Джунгли были все ближе. К несчастью, «Клинок» заметил этот маленький отряд и, прихватив несколько отборных головорезов, напал на них у самого края спасительных зарослей.

Разгорелась короткая, ожесточенная схватка. Мунга ловко заслонялся щитом от удара сабли и пытался сам ударить коротким боевым копьем. Однако он напал на искусного фехтовальщика, тот ловко уклонился и попытался достать Мунгу своим излюбленным клинком. Тот в свою очередь избежал удара. Так они и кружили друг возле друга, как лев и леопард. Сын вождя остался тем временем один, остальные воины полегли, либо вместе с его отцом исчезли в джунглях. Окруженный со всех сторон, он решил держаться до конца. Однако враги не собирались его убивать, он представлял для них слишком большую ценность живой. Молодой, атлетически сложенный, искусно владеющий оружием. За такого можно получить хорошую цену. В конце концов, Мунгу ударили дубинкой по голове. Юноша упал и потерял сознание.

На озере Альберта стояли в ожидании две восьмивесельные пузатые лодки, называемые баркасами. В них загоняли и сажали на дно связанных невольников. Туда же сели и кое-кто из нападающих. Сам «Клинок» занял место в собственном баркасе, в нем умещалось совсем немного людей.

«Клинок» сел на корме, под зонтиком, поскольку уже взошло солнце. Он был недоволен, слишком много негров сумело убежать в джунгли, слишком много хижин уцелело. «Надо бы сюда еще вернуться», – думал он, одновременно складывая в уме отчет шефу, в котором он предстал бы В лучшем виде.

Лодки отдалялись от берега, направлялись на север, где у торговцев было убежище. Пленники, связанные, обезумевшие от страха, сидели на дне баркасов, еще не полностью сознавая, что произошло. Они только понимали, что случилось нечто ужасное.

Мунга постепенно приходил в себя. Никаких пут на себе он не чувствовал, видимо, его, когда он потерял сознание, просто швырнули на дно лодки. В основном в ней находились женщины, дети и несколько легко раненных мужчин. Управлял лодкой стоявший на корме негр руга-руга. Стражники подкреплялись, щедро сдабривая пищу алкоголем. Шестнадцать черных гребцов трудились в поте лица. О том, чтобы бороться, нечего было и думать.

Мунга боялся даже поднять голову, чтобы никто не заметил, что он очнулся. В голове стучала одна мысль: «Надо бежать пока плывешь по озеру». Мысль перешла в решение, а решение в действие. Мунга сорвался, как пружина, перемахнул на корму, оттолкнул рулевого и тот с плеском полетел за борт. Мунга выпрыгнул из лодки. Раздались крики, прозвучал выстрел. Все смотрели туда, куда он прыгнул. Мунга же тем временем повернул под водой и поплыл не к берегу, а к середине озера. Прежде чем в лодке что-либо поняли, он сумел набрать воздуха и снова исчез под водой. На губах Мунга чувствовал солоноватый вкус родного озера. Когда он в очередной раз вынырнул, лодка уже сильно отдалилась. Мунга огляделся и начал плыть к восточному берегу. Только сейчас он понял, как мало у него осталось сил. Ссадины и раны горели, щипали. Усталость охватила все тело, а до берега было еще ой как далеко. Пловец терпеливо преодолевал метр за метром, отдыхая время от времени, лежа на спине. Но берег такой, казалось бы, близкий, приближался все медленнее. Мунга почувствовал страх.

XXI
Состязание с колдуном

Немногочисленная группа белых путешественников, которых сопровождали аскари^[154] и носильщики, разбила лагерь рядом с озером Альберта.

Несмотря на то, что они имели за плечами тяжелый поход через джунгли и усталость, место для лагеря выбиралось весьма тщательно. Оно должно было отвечать нескольким условиям. Требовалась не очень бросающаяся в глаза, легко обороняемая база, откуда можно было обследовать обширные местности по ту сторону озера, что при таких небольших силах было нелегкой задачей. В конце концов выбор пал на поляну у небольшого ручья, там разместили палатки, обнесли лагерь зерибой^[155].

Окружающие их джунгли были полны какой-то непонятной тревогой, звуки тоже были какими-то необычными. Смуга внимательно вслушивался в разговор тамтамов. Они неизменно передавали одно и то же предупреждение остерегаться охотников за рабами на водах Мута Нзига, или озера Альберта. Необходимо было узнать побольше, и Гордон решил разослать по окрестным деревням патрули, состоящие из двух подчиненных ему черных солдат и одного белого.

Племена королевства Буньоро, на территории которого они расположились, с неохотой подчинились правлению англичан, испытывали к белым глубоко укоренившуюся враждебность. Не помогли ни бусы венецианского стекла, ни бусы из кораллов. Все, что удалось узнать, состояло в том, что во главе группы, похищающей нефов на тропинках в джунглях, стоит человек, которого негры называли «инглеза»^[156], за то, что он великолепно говорит по-английски.

Как-то утром Смуга вместе с двумя черными солдатами возвращался из деревни бахима. Негры приняли белого и его подарки очень вежливо, но, как и всюду, молчали Приближался поддень. Измученный Смуга задумал устроиться на отдых, но вдруг и ему, и солдатам неожиданно послышался какой-то крик. Насторожившись, они стали пробираться в направлении, откуда он шел. Зрелище, представшее их глазам, морозило кровь в жилах: привязанный к дереву мальчик, а вокруг следы пиршества диких зверей. Смуга жестами задержал черных солдат, чтобы как следует оглядеться. Да, чутье его не обмануло.

С ветвей фигового дерева свисала головой вниз мертвая коза. Видимо, это леопард по своему обыкновению затащил добычу на дерево. Вскоре Смуга увидел и хищника во всем его великолепии. Тот полз по толстой ветке, прижавшись к дереву, почти сливаясь с ним в одно целое. Между листьев проглядывали черные пятна на желто-белом мехе. Глаза его блестели, слышалось глухое ворчание. Смуга понял, что леопард готов к атаке. Он хорошо знал повадки этих животных, знал, что сначала большая кошка спрыгнет на землю. Смуга не торопился: подготовил оружие. Оба черных солдата несколько отступили, готовые стрелять. Смуга старательно прицелился и нажал на курок. Кот замяукал и потерял равновесие. Когти еще какое-то время царапали кору фигового дерева, а затем хищник свалился на землю.

Только теперь один из аскари смог освободить мальчика. Тот был совершенно изможден страхом и голодом. По очереди со Смугой они понесли его в лагерь. Второй солдат остался, чтобы сторожить леопарда, вернее леопардовую шкуру, пока из лагеря не придут негры, которые смогут ее снять и обработать.

Через два дня, ранним утром Новицкий, Вильмовский и один из солдат вышли на очень низкий в этом месте берег озера Альберта. Там между горами и скалами на южном берегу озера они увидели зарево.

– Буш горит! – с тревогой произнес Новицкий.

Вскоре до них донесся какой-то необычный шум, в котором они распознали звуки боя. Внимательно наблюдали они за этой местностью, ожидая, как обернется дело. На озере тем временем появились две большие, напоминающие барки, лодки. Впереди шел небольшой баркас с зеленым флагом на корме. Новицкий следил за этой процессией в бинокль, затем передал его Вильмовскому.

– Трудно поверить своим глазам. Даже не пробуют скрываться.

– Невероятно, но это, видимо, рабы… – начал Вильмовский, но тут черный солдат обратил их внимание на лодку, где что-то происходило. Слышались крики, звучали выстрелы.

Новицкий первым заметил, как рослый негр прыгает в воду.

– Андрей! – крикнул он. – Этот негр, наверное, сбежал!

Сопровождавший их черный солдат влез на дерево.

– Они отплыть! – сообщил он. – Он плыть!

Лодки быстро удалялись на север. Новицкий с Вильмовским подошли к самому озеру. Моряк хладнокровно наблюдал за мелькающей в волнах головой пловца, и начал раздеваться.

– Что ты делаешь, Тадек? – удивился Вильмовский.

– Он ранен или ослабел. Ему не доплыть! – кратко ответил Новицкий, и уже через минуту мощными руками раздвигал воду.

Помощь подоспела вовремя. Мунга с каждой минутой терял силы. Он уже начал сомневаться, что желанный берег вообще существует, как почувствовал, что его поддерживает чья-то сильная рука. От человека он не мог ждать помощи, а потому от всего сердца благодарил божество озера. Правда, выбравшись на берег, он заметил двух человек – еще одного белого и стоящего рядом негра-солдата. Тем не менее он опустился на колени перед своим избавителем, отбивая глубокие поклоны.

– Что ты такое делаешь, братишка? – возмутился моряк.

– Он тебя благодарит! – перевел слова Мунги черный солдат.

Новицкий со значением подмигнул Вильмовскому:

– Ну, вот, теперь меня в Африке божеством признали… Снова повышение.

Мунга не знал, что и подумать об этих странных вазунгу^[157], которые его спасли. Были ли это люди или добрые духи? Этот вопрос мучил его на протяжении всего пути, пока он шел за ними к лагерю, и сомнения возросли еще более, когда он увидел Автония, живого, здорового и явно чувствовавшего себя в лагере странных людей, как дома. Мунга любил брата, но не мог переломить веры в приговор, вынесенный Автонию. Так что братья смотрели друг на друга с недоверием и едва обменялись парой слов.

Их поведение озадачило Смугу, он внимательно наблюдал за братьями. Смуге было известно, что, благодаря миссионерам, Автоний свободно владеет английским. Мальчик рассказал ему о себе, о перипетиях своей судьбы. Но он не прибег к английскому, чтобы объяснить, что Мунга – его брат. «Тумбо модьё»^[158], – сказал он, показывая на него и на себя.

Нельзя было также не заметить, что Мунга, относившийся крайне сдержанно к найденному при таких необыкновенных обстоятельствах брату, с каким-то суеверным восхищением не сводит глаз с Новицкого. Поразмыслив, Смуга подозвал моряка, и они отошли в сторону.

– Тадек, ты пока ничего не объясняй. Может, пусть лучше думают, что мы – добрые духи.

– Слушай, Ян, ты же никогда этого не одобрял, – возмутился Вильмовский, подошедший к ним как раз в тот момент и услышавший слова Смуги.

– Придет время, мы все объясним. А пока пусть думают, что хотят. Это может оказаться важным, – подчеркнул Смуга.

Новицкий только засмеялся.

– Ты ведь сам говорил, Андрей, что надо уважать чужие обычаи. И, черт меня побери, это бывает довольно приятно!

Деревня Кисуму не была разрушена целиком во время дерзкого нападения и понемногу возвращалась к жизни. Те, что укрылись в джунглях, возвращались, чтобы похоронить умерших. Они обязаны были совершить погребальную церемонию, без нее души умерших не обретут покоя.

После плача, катания в пыли пришло время пиршества и танцев. Приготовили праздничную еду, все облачились в белые траурные одеяния из рафии, мягкой белой глиной разрисовали лица. Не успели все рассесться, чтобы начать тризну, как окружающая деревню стража дала знак, что приближаются чужие люди.

К берегу причалила небольшая рыбацкая лодка, высадившиеся из нее люди двинулись по тропе, ведущей между густых зарослей прямо в деревню. Впереди шел Гордон, рядом с ним Мунга, а за ними Новицкий, Смуга и Автоний.

– Минутку, постойте! – позвал внезапно Новицкий. Здесь что-то лежит.

Он зашел в заросли и вытащил оттуда большой барабан.

– Кит меня проглоти! Вот это находка!

Мунга, размахивая руками, что-то толковал Гордону.

– Он говорит, что барабан принадлежит колдуну и нельзя его трогать.

– Так откуда же он взялся? – недоумевал Новицкий. Пренебрегая предупреждением, он рассматривал найденный предмет.

– Хозяин мог потерять его во время бегства, – ответил Гордон. – Вы обратите внимание на кожу, обтягивающую барабан, какая она твердая, упругая. Негры часто делают барабаны из слоновых ушей.

– Ну и обычаи в этой Африке, – саркастически покачал головой Новицкий. – Одни стреляют в бедного сфинкса, другие губят слона, у него, видишь ли, уши, подходящие для барабана. Что за страна!

Тут к нему подошел Мунга и снова что-то стал объяснять, в глазах у него одновременно отражались и страх, и решимость.

– Он просит, чтобы вы оставили барабан, – перевел Гордон.

Новицкий с вызовом посмотрел в глаза равному ему ростом негру.

– А вы ему скажите, что белых чужие чары не берут, они сами колдуны.

Гордон перевел. Мунга отодвинулся от них испуганно и покорно, а Новицкий спокойно сунул барабан в свой рюкзак.

Перед деревней по обеим сторонам тропинки стояли женщины, преграждая дорогу толстой лианой. Новицкий пригнулся, чтобы пройти под ней. Стоящие рядом воины вытянули копья, а Мунга придержал задиристого моряка.

– Минутку, – объяснил Гордон. – Деревня – это табу^[159].

– Табу? А что это значит?

– Чтобы пройти дальше, нам нужно дать выкуп на поминки, – продолжал терпеливо объяснять Гордон.

– Откуда вы это знаете? – полюбопытствовал Новицкий.

– Негры покрыли лица белым, – начал Гордон.

– Это знак траура, – закончил за него Смуга.

Когда они представили подарки для вечернего, траурного пира, Мунга провел гостей к дому вождя – своего отца. Их сопровождали все без исключения жители деревни. Они что-то говорили, жестикулировали, показывая то на Мунгу, то на Автония.

Кисуму ждал на пороге своего дома. Гордон объяснил и так понятную цель их прибытия, – вернуть Мунгу и Автония, просил разрешения переночевать. При случае вручил Кисуму подарки, которые были приняты.

Все это шло по ритуалу, пока не появился колдун. Автоний спрятался сразу за широкой спиной Новицкого, Кисуму явно утратил уверенность в себе. Смуга и Гордон заметили замешательство вождя, но с того места, где они стояли, не могли догадаться о ее причине. Стоявший же несколько позади Новицкий сразу понял, что к чему. Он прижал мальчика к себе и внимательно разглядывал старца. «Как бы его перехитрить, – размышлял Новицкий. – Вот был бы с нами Томек», – вздохнул он и слезы навернулись ему на глаза.

Вождь отвел гостям стоявшую на краю деревни хижину – круглую, покрытую похожей на купол соломенной крышей, с дверными и оконными отверстиями, заслоненными веревочными занавесками из лиан. Внутри было относительно чисто.

– Тот старик, колдун, явно что-то замышляет, – начал Новицкий, но тут женщины внесли еду.

– Это вам Мунга прислал, – сказала одна из них.

– Что-то действительно не так… По обычаю вождь должен вручить нам какой-то подарок, чтобы мы чувствовали себя в безопасности. Он проявил к нам неуважение. Принял подарки, а в ответ даже не поставил угощение,

– Гордон подтвердил подозрения Новицкого. – Жаль, что с нами нет солдат, – он был явно обеспокоен.

– Конечно, вступить в деревню целой армией – это так по-английски, только доверия таким путем не до будешь, – с вызовом заметил Новицкий.

– Солдаты придут сюда вместе с Вильмовским завтра утром, – пресек спор Смута. – Но лучше держать оружие наготове.

Новицкий больше не высказывался. Он сидел рядом с Автонием, который не хотел отдаляться от своих белых опекунов ни на шаг. Он уже не принадлежал деревне, он принадлежал духам, которым его принесли в жертву. Из бросаемых взглядов и агрессивной реакции жителей деревни Новицкий понял это яснее любых слов. Он отдавал себе отчет, что появление здесь мальчика могло быть ошибкой, за которую придется заплатить. Понял он, и отчего Смуга, обычно противящийся использованию первобытных суеверий обитателей джунглей, на этот раз отступил от своих убеждений.

В какой-то миг к нему пришло решение, и он, к недоумению друзей, начал готовиться ко сну. Улегся поудобнее на циновке, закрыл глаза.

– Тадек, ты что? – спросил Смуга. – Мы ведь скоро идем на пир.

– Неплохо бы перед этим вздремнуть, – ответил варшавянин и, в самом деле, вскоре раздалось его трубное храпение.

Вечером прибыл Мунга с приглашением на пир и танцы. Разбуженный друзьями Новицкий объявил, что присоединится к ним позднее, а сам с помощью Автония, как переводчика, пошептался о чем-то с Мунгой, тот же, проводив Смугу и Гордона к боме^[160], куда-то исчез.

Обоих гостей усадили рядом с вождем, что было знаком расположения. Внесли большие, наполненные до верха рисом жестяные тазы, молоко, маниоку, завернутые в листья орехи и печеную в костре картошку. Перед вождем и гостями поставили миску с мясом кур и яйцами, в глиняные кубки налили какую-то подозрительного вида жидкость. Кисуму взял кубок, пригласил белых сделать то же самое, объяснил:

– Это марафу!

– Пальмовое вино, – громко перевел Гордон и потихоньку остерег Смугу, чтобы не пил много, вино может быть «подкреплено» какими-нибудь специями.

– Кали сана, – Кисуму как будто услышал и понял Гордона.

– Говорит, что оно очень острое, – сказал англичанин.

Вино действительно обжигало горло. Настроение пирующих все оживлялось. Смуга напрасно искал глазами Новицкого. Он заметил, что не видно и Мунги. Его охватило беспокойство, он не мог понять, что замыслил моряк.

А тем временем негры поглощали невероятное количество пищи. Смуга обратил внимание Кисуму на то, что так можно и заболеть. Вождь только засмеялся и объяснил, что у него есть прекрасное лекарство, полученное от белого целителя. Смуга, заинтересованный в том, чтобы как можно дольше удержать вождя в трезвом состоянии, попросил более подробных объяснений. Кисуму кивнул одному из своих людей:

– Хупа!

– Это значит – бутылка! – шепнул Гордон.

Перед изумленными европейцами поставили большую корзину. Вождь сам развязал основательно заделанную крышку, откинул ее, сунул в корзину руку и вытащил небольшую, может, с четверть литра, бутылку, на дне которой оставалось еще немного жидкости. С благоговением, сосредоточенно подал он ее Смуге, проговорив при этом:

– Дава кали сана!^[161]

– Да это же популярное слабительное средство! – рассмеялся путешественник, но тут же наклонился, изучая надпись на бутылке. – Невероятно! – прошептал он про себя.

– Что такое? – заинтересовался Гордон.

– А вы посмотрите, где это средство было произведено! – предложил Смуга.

– «Краков, 1905», – прочитал Гордон. – Так это же польское лекарство.

– С ума сойти, – сказал Смуга и намеревался уже подступиться к вождю с вопросами о «белом целителе», как вдруг все замолчали. Смуга в недоумении поднял голову.

Перед костром стоял колдун в ритуальном одеянии, властным жестом он поднял руку. Совсем невысокий, со сморщенным мрачным лицом, с блестящими глазами и неестественно расширенными зрачками. Он был почти наг под наброшенной на плечи леопардовой шкурой, лишь медные браслеты, переплетенные черными страусиными перьями, да яркий плюмаж, тоже густо усеянный этими же перьями, украшали его. В полной тишине он начал свой обрядовый танец, закрутился вокруг костра, посыпая в огонь какое-то зелье, издающее острый, неприятный запах. Высокий столб дыма поднялся в воздух. Колдун прибавил к ритмичным движениям завывающее пение.

Сначала в пении, а потом и в танце ему стали вторить и жители деревни. Мужчины тесным кругом охватили костер, вождь и его гости оказались внутри этого круга. Они ритмично ударяли по своим кожаным щитам. Сзади подвывали женщины. Кисуму вытирал пот с лица, хоть ночь и была холодной. Он, правда, пока сидел, но уже начал подрагивать в ритме пения и танца. Смуга со значением глянул на Гордона, оба незаметно подготовили оружие.

– Попробуем выбраться, – прошептал англичанин.

– Да, это лучший выход, – ответил Смуга.

Они потихоньку стали отходить назад, туда, куда не падали отблески костра. Их движения не остались незамеченными колдуном, внешне как будто полностью отдавшимся исполнению обряда. Он внезапно вырос прямо перед ними, начал что-то ритмично выкрикивать. Ему отвечал хор мужских голосов. Смуга внимательно вслушивался в этот своеобразный диалог. Спокойно достал трубку, горящим угольком раскурил ее и затянулся.

– Подождем еще немного, – шепнул он.

Гордон посмотрел на него с восхищением.

– Зачем? Надо отсюда уходить!

– Да, только еще не сейчас.

Дымок от трубки смешивался с дымом от костра.

– Когда же? – нервничал Гордон.

– Когда они совсем потеряют головы в этом безумии и перестанут что-либо видеть.

– Но когда же? – не уступал Гордон.

– Скоро! Потом! – ответил Смуга. – Мы оба тогда выстрелим в колдуна и бежать! Только цельтесь как следует, прямо между глаз!

Напряжение росло. Колдун завывал все быстрее, хор отвечал ему все громче:

– Кто хочет отобрать у нас наши обычаи?

– Вазунгу! – проревел хор.

– Кто пришел вместе с охотниками за рабами?

– Вазунгу!

– Кто хочет отобрать наших жен?

– Вазунгу!

– Кто ненавидит черных?

– Вазунгу!

– У кого кожа цвета траура?

– У вазунгу!

– Кто пришел с севера, чтобы захватить наш край?^[162]

– Вазунгу!

– Кто виноват в бузингизи?^[163]

– Вазунгу!

– Кто наслал на нас льва-людоеда?

– Вазунгу!

– Кто не дал принести жертву?

– Вазунгу!

– Кто пришел в деревню, чтобы нас уничтожить?

– Вазунгу!

– Кого надо убить?

– Ваазуунгууу!

Смуга погасил трубку, тихо спросил Гордона:

– Готов?

– Да! – ответил тот, доставая пистолет из кобуры.

В этот момент раздался дикий грохот барабана. В свете огня появилась небольшая процессия. Впереди шел Автоний, изо всех сил колотивший в барабан колдуна, за ним Мунга, не имевший на себе никаких знаков траура, зато вооруженный до зубов, а в самом конце шел Новицкий в весьма необычном виде. Разрисованный черной краской, в наброшенной на обнаженный торс шкуре леопарда, застреленного Смугой, с полосками из леопардовой шкуры на руках и ногах, с латунным обручем на шее, с пучком сказочно ярких перьев в волосах, с кольцами в ушах, вид у него был достойный, грозный и… комичный. Он воздел руки и громко крикнул:

– Басси!^[164] Наступила тишина. Колдун, захваченный врасплох, оцепенел. Негры же, наоборот, будто протрезвели. Гордон убрал пистолет, Смуга еле сдерживал смех. Новицкий сначала обошел костер, медленно двигаясь, подобно громадному медведю, неожиданно остановился перед колдуном. Указав пальцем на свою голову, он с нажимом произнес:

Поиск по сайту: